(Рассказ)

"А мимо гуси-лебеди любовь мою несут,
Пора прибиться к берегу, да волны не дают", –

рыдал в физзале школьный вокально-инструментальный ансамбль.
Володька танцевал с Ирочкой – девчонкой из их 8-го «Д» класса. Пары кружились вокруг ёлки. Вспыхивали огни цветомузыки, вспыхивала лампочками новогодняя ёлка.
Вдоль стен физзала ходила, втягивая в себя воздух, «Мымра» – школьник завуч, выискивала выпивших. Ребята посмелее бросали в неё сзади конфетти. Кто-то взорвал под самым ухом у завуча хлопушку. Мымра шла, как городовой, ни на что не реагируя и продолжая свои безуспешные розыски... Военрук Колесников курил с ребятами в коридоре, рассказывая им армейские анекдоты. Позади у него, на кителе, была кем-то ловко приколота маска Бармалея.
Ансамбль в зале продолжал выматывать душу, разливая в ней: «А мимо гуси-лебеди...», так что танцующим хотелось раствориться друг у друга в объятиях... Нельзя было ни о чём больше думать – только о том, что «гуси-лебеди» куда-то несут твою любовь. А может быть, они её уже куда-то унесли, и кто знает, может, никогда уже назад не вернутся...
Володька танцевал с Ирочкой, и ему казалось, что это их любовь несут «гуси-лебеди»... Он не смел смотреть ей прямо в глаза, не смел глубоко дышать, не смел прикасаться...
Он любил Ирочку с шестого класса. Ты знаешь, читатель, как умеют любить в школе! Кто в юности не испытывал этого святого чувства? Кто, приходя домой после занятий, не считал часов и минут до нового дня, когда снова можно будет видеть Её или Его?!. Кто не трепетал при одной только мысли о взаимности, кто не рыдал по ночам, жестоко обманувшийся в своих ожиданиях? Разве только Мымра, да и то вряд ли. Ведь плохих людей от природы нет, плохими их делают обстоятельства! Плохой человек – это как дурная привычка...
Володька не посмел бы никогда просто так прикоснуться к Ирочке, но в танце это полагалось, и он прикасался к её талии с трепетом чувствуя, как жжётся сквозь платье её молодое, упругое тело. Ирочка, полуприкрыв глаза, блаженно улыбалась. Наверное, обо всём догадывалась... Володька готов был провалиться сквозь землю, кляня себя в душе за недавнюю смелость, толкнувшую его пригласить девушку на танец.
А гуси-лебеди всё несли и несли Володькину мальчишескую любовь куда-то за тридевять земель, пока танец не кончился.
У стенки, давясь смехом, его поджидал Серёжка Шилов – тоже одноклассник. Он как-то миновал Мымру, и теперь дышал на Володьку невообразимым коктейлем запахов, которые обычно исходят из поллитровок Аксайского горпищекомбината, метко прозванных Володькиным отцом «Плодововыгодное». Серёжка верно уже хлебнул этой гадости, и пришёл за товарищем.
– Танцор – умора!.. – хватался Cepгей за живот, – из тебя, Вовка, танцор, как из меня отличник! Пошли, давай в раздевалку... – Шилов пригнулся к Володьке и доверительно зашептал на yxo: – У нас там бухать есть, погнали!
Ансамбль ударил новый танец. Володька, отмахнувшись от Шилова, вновь начал искать по залу Ирочку.
– Ну, гляди давай, – обиженно буркнул Сережка, оставляя его в покое.
Володька отыскал глазами Ирочку и, пригладив рукой причёску, поспешил к ней – приглашать. Но его неожиданно опередили. Какой-то высокий розовощёкий старшеклассник увел Ирочку из-под самого его носа. Володькины лебеди уже не летели. Он стоял как оплёванный.
– Сурков, ну что ты?.. – засмеялась, взглянув на него, девчонка, – ну не сердись, Сурков.
– Ты же обещала... – Володька хотел сказать, что Ирочка обещала этот танец эму, но вовремя понял: не нужно ничего говорить. Да и слушать уже было некому. Девчонка, как ветер, закружилась по залу с сильным красивым партнером. Володькины гуси-лебеди улетели...
Но любовь не унесли. Любовь осталась, и от этого было ещё больнее. Он пошёл в раздевалку.
Тут была «своя свадьба». Бренчала гитара. Её отсюда, из подвала, наверху не было слышно. Зозуля из седьмого «А» тянул жалобным голосом, молотя по струнам:

"В Москве ночные улицы
В неоновых распятиях..."

Серёжка Шилов разливал «Плодововыгодное».
– А-а, пришёл, Сурок, наплясался! – сказал он, увидев товарища. Тут же в Володькиных руках оказался стакан, который он и осушил, кривясь и роняя оранжевые капли пойла на новенький пуловер. В раздевалке был весь цвет их восьмого «Д» класса. Почти все перебивались с двойки на тройку, и порешили идти после восьмого в ГПТУ.
У Володьки в голове загомозело. Он пододвинулся к Шилову и, перекрикивая гитару, заорал:
– Серый, беда! Ирка Лисунова с фраером каким-то танцует! Серёга!..
– Морду, что ли набить? – догадался Шилов.
– А и впрямь набей, Серый! Пошли покажу.
Володькины гуси-лебеди бились где-то под облаками, не зная, к какому берегу лучше причалить.
Старшеклассника пошёл вызывать Зозуля – хулиган, каких свет не видывал. Вся школа его знала. Серёжка в коридоре поджучивал Суркова:
– Я этого чувака знаю. Он давно с Лисуновой гуляет! Костя Токарев из десятого «Б».
Володька скрипел зубами. Оглядывался по сторонам – нет ли опасности. Военрука Колесникова в коридоре уже не было. Исчезла куда-то и Мымрa, предоставив учащихся самим себе. Это и было надо Шилову.
Костю Токарева провели в раздевалку, где между вешалок располагалось отъявленное школьное хулиганьё. Как обстояло там дело Володька не знал. Воспользовавшись моментом, он снова поспешил к Ирочке.
– Ах, оставь маня, Сурков! – фыркнула Лисунова при виде его нескладной фигуры, и танцевать наотрез отказалась. Володька разозлился и побежал в раздевалку. Навстречу ему попался облитый кровью десятиклассник Костя Токарев. Он почти бежал из подвала, держась обеими руками за зубы, которых, по-видимому, уже не было... Володька знал, что Шилов всегда носит с собой кастет, какие делают в тюрьме заключённые. Сурков испугался.
Между тем, Шилов – или как его называли дружки – Шило искал новую жертву. Зозуля с двумя хулиганами снова ходили в физзал и привели в подвал ещё кого-то из девятого класса. Тут уж избиению был свидетелем Володька лично. Испуганного парня в белой сорочке и галстуке вначале спрашивали, почему он будто бы на кого-то там «выступал» вчера, или позавчера... Потом спрашивали денег, потом курить... Потом, когда спрашивать yже было не о чем – ударили. Первым бил Зозуля. Вначале в переносицу. После – ногой в грудь. Бил еще кто-то... Другие в это время пили вино. Наливали и Володьке. Потом предложили бить. Шилов предложил. Пересиливая ужас от всего происходящего, который не смог заглушить даже хмель, Сурков ударил кричащего на полу парня. Володька не помнил куда бил. Как во сне. Серёга сунул ему тяжёлый кастет, подтолкнул к избиваемому. Отказываться было нельзя. Шилов поил. Шилов повелевал. Володька повиновался. Володьке было жаль избитого парня. Он бы никогда не стал его бить просто так, по собственной воле. Но били все. Бил Шилов. И Володьке тоже нужно было бить этого парня. Так уж было заведено в их приблатнённой компании...
Сурков не понял, как в раздевалке оказалась Ирочка. Она кричала на Шилова, грозилась кулачками Зозуле, – увидела, как обожглась, Володьку...
«За десятиклассника!» – мелькнуло в голове у Суркова.
Ирочка подлетела к нему и отвесила звонкую пощёчину. Так, что из носа у него пошла кровь. Ирочка немного не подрасчитала. Она унизила Володьку. Она растоптала его любовь, которую так бережно уносили куда-то на своих белых крыльях давешние гуси-лебеди...
Вовка не помнил как ударил её. Кастетом... Просто забыл его снять с пальцев и ударил. И сам ужаснулся содеянному...

Володька не мог больше слушать этого тягучего: «а мимо гуси-лебеди...»
Восьмилетку он заканчивал в воспитательно-трудовой колонии. Где-то в других колониях «тянули» Шилов с Зозулей...
Мать присылала жёлтые, в высохших каплях слёз, письма. Иногда на письмах появлялись бордовые капли, даже по истечении длительного времени отдающие слегка «Плодововыгодным» – это прикладывал свою руку отец.
Жизнь продолжалась. Володька больше не вспоминал об исчезнувших навсегда лебедях. Он твёрдо пристал к трудному берегу. И только по ночам, ворочаясь на неуютных колонистских нарах, слышал Володька во сне эту, как казалось ему теперь, давнюю-предавнюю песню:

"А мимо гуси-лебеди любовь мою несут.
Пора прибиться к берегу, да волны не дают..."

16 января 1987 г.