Г Л А В А XLIII.

Приближалось время разлива Нила. Следовало подумать о подготовке к празднику Нила и празднику Пророка. Бонапарт не считал уместным лишний раз напоминать жителям Каира о недавно одержанной им победе при Абукире: в силе его армии, как и в способности её полководца мудро управлять страной, поддерживать в ней порядок и обеспечивать защиту от нападений извне здесь и без того уже не сомневались. Напротив, Бонапарт намеревался придать предстоящим торжествам сугубо мирный характер и привлечь к участию в церемониях Мустафу и других пленных турецких офицеров, которых предполагалось по окончании торжеств отпустить в Константинополь. Было чрезвычайно важно убедить турок в том, что за год, проведенный Бонапартом в Египте, ему удалось найти и укрепить достаточно точек соприкосновения интересов французской администрации, крестьянства, арабского купечества и представителей исламского духовенства, чтобы сделать неубедительными попытки англичан представить при дворе султана французское правление в Египте как держащееся исключительно на штыках. Это было важно еще и потому, что сам Бонапарт уже принял решение покинуть Египет, передав управление провинцией одному из своих генералов. Из подшивки газет, полученной им от коммодора Сиднея-Смита в начале августа, Бонапарт извлек главное: не подлежало более сомнению, что кризис конституционного строя во Франции достиг критической отметки. Отмена выборов и перетасовка членов Директории означали, что конституция Французской республики окончательно превратилась в клочок бумаги. В сочетании с возобновлением работы политических клубов и новой вспышкой роялистского мятежа в Вандее, с победами эрцгерцога Карла в Германии и Суворова - в Италии это означало, что на ближайшее время проект завоевания Востока становился неактуальным, и речь могла теперь идти лишь об удержании Египта, что, по убеждению Бонапарта, не должно было вызвать затруднений у его преемника, для которого уже были им заготовлены исчерпывающие письменные инструкции по всем вопросам войны и мира, от перечня необходимых фортификационных работ и подробного плана реорганизации военной администрации до формулировки внешнеполитической доктрины, способной временно обеспечить поддержание мира на границах Египта. Потери, понесенные турецкими армиями с начала года, позволяли не опасаться в ближайшем будущем нового широкомасштабного наступления на Египет. В то же время восстановление коммуникаций с Францией и доставка в Египет подкреплений и необходимых материальных ресурсов всецело зависели от преодоления политического кризиса в метрополии. Судьба Франции, как и судьба Египта, должны были решиться в Париже и на полях сражений в Европе, а поскольку во Франции не оказалось человека, способного восполнить отсутствие там Бонапарта, то его скорейший отъезд в Париж диктовался необходимостью. Единственный вопрос, который еще надлежало решить перед отъездом, заключался в том, кому из трех потенциальных преемников вручить бразды правления – Дезе, Клеберу или Ренье. Это был ответственный и трудный выбор, и Бонапарт до последнего момента откладывал его; он полагал, что у него еще будет для этого время: контр-адмирал Гантом, один из немногих людей, кого Бонапарт посвятил в свои планы, уверил его, что до конца осени встречный ветер и английская блокада не позволят вывести французские фрегаты из гавани Александрии.
Приготовления к торжествам были в самом разгаре, когда в 5 часов утра 19 августа дромадер доставил в Каир курьера от контр-адмирала Гантома, сообщение которого круто изменило планы главнокомандующего и ускорило течение всей мировой истории. Контр-адмирал извещал Бонапарта, что английские военные корабли, воспользовавшись неожиданной прихотью розы ветров, пославшей в это время года юго-восточный ветер, покинули свою стоянку и ушли в открытое море, оставив для наблюдения за гаванью Александрии только один быстроходный бриг. Если Бонапарт намерен не упустить эту счастливую возможность, сообщал далее Гантом, ему следует прибыть в гавань Александрии до полудня 24 августа; к этому времени два венецианских фрегата и две быстроходных шебеки, снабженные всем необходимым для похода в Тулон, будут выведены на внешний рейд. В заключение контр-адмирал предупреждал, что попутный ветер может стихнуть так же внезапно, как и появился, в связи с чем отсрочка отплытия всего на час может оказаться решающей. Бонапарт не колебался ни минуты. Прежде всего он определился с преемником. Лучше всего с этой задачей справился бы Дезе, но тот был в это время на пути в Верхний Египет, где ему еще предстояло восстановить нормальную работу французской администрации, и не стоило мешать ему в этом. Бонапарт подготовил для Дезе приказ прибыть во Францию в ноябре, когда устойчивый попутный ветер и длинные ночи сделают морское путешествие сравнительно безопасным: коль скоро за главного в Каире оставался другой, надолго оставлять Дезе в Египте на вторых ролях было нельзя. Оставались Клебер и Ренье. Соперничество между этими двумя генералами, зародившееся под Эль-Аришем, в сочетании со вспыльчивым характером Клебера, уже отстраненного однажды от командования во Франции за неповиновение командующему Самбро-Маасской армией, не оставляли Бонапарту выбора. Для судьбы французской колонии в Египте этот выбор во многом оказался роковым. Было бы, бесспорно, лучше забрать излишне харизматичного и начисто лишенного столь необходимой на Востоке гибкости Клебера во Францию и оставить в Каире молодого и потому способного обучаться Ренье. Увы, Бонапарт был почти уверен в том, что Клебер взбунтуется и наотрез откажется покидать Египет без приказа из Парижа, сочтя предложение покинуть армию оскорбительным для чести офицера. Судя по нелестным высказываниям в адрес Бонапарта, на которые не поскупится пожилой генерал, едва узнав о его отплытии, так бы оно и случилось. Выбор был сделан. Остальное не потребовало много времени. «Одно неосторожно сказанное слово или действие могут уничтожить здесь все, достигнутое за несколько лет», - сделав эту приписку к инструкции, специально адресованную Клеберу, Бонапарт распорядился готовить штаб к отплытию в Рахманию. Вечером он отплыл вместе с главной квартирой вниз по Нилу, 23 августа высадился в Рахмании, где уже были заготовлены лошади, и на другой день в 4 часа пополудни спешился на взморье в Римском лагере близ Александрии, опоздав, таким образом, на 4 часа. В море неподалеку стояли на якоре готовые к отплытию фрегаты «Мюирон» и «Каррэр» и две быстроходных шебеки. На берегу собрались несколько человек, заранее вызванных письмами Бертье. Клебера среди них не было: Бонапарт не хотел омрачать прощание с Египтом неприятным и ненужным объяснением. Зато здесь был контр-адмирал Гантом: он был чрезвычайно встревожен задержкой с отплытием. За час до прибытия Бонапарта к фрегатам приблизился английский бриг и, убедившись в том, что французы собираются выйти в море, быстро удалился в сторону Кипра, где предположительно должна была находиться английская эскадра. Бонапарт отвел в сторону генерала Мену и некоторое время прогуливался с ним по берегу в полосе прибоя, передавая ему на словах все, что не счел нужным доверить бумаге. «Я отправляюсь в Париж, чтобы разогнать это сборище адвокатов, не способных управлять республикой, - говорил он несколько обескураженному и явно приунывшему генералу, - Они умеют только делать глупости и брать взятки. Я стану во главе правительства, сплочу все партии, восстановлю Итальянскую республику и упрочу обладание Египтом, этой прекрасной колонией». Вручив Мену письма и инструкции, адресованные Дезе и Клеберу, Бонапарт простился с генералом и, войдя в палатку, продиктовал свой последний краткий приказ по Восточной армии: «Солдаты, известия, полученные из Европы, побудили меня уехать во Францию. Я оставляю командующим армией генерала Клебера. Вы скоро получите вести обо мне. Мне горько покидать солдат, которых я люблю, но это отсутствие будет только временным. Начальник, которого я оставляю вым, пользуется доверием правительства и моим». В 7 часов вечера началась посадка; Бертье, Бонапарт, его секретарь Бурьенн, адьютанты Богарнэ, Дюрок и Лавалетт, генералы Ланн, Мюрат, Мармон, Андреосси, 200 человек личной стражи Бонапарта во главе с генералом Бесьером, академики Монж и Бертоле, а также художник Денон с материалами экспедиции в Верхний Египет и поэт Парсеваль-Гранмезон (последнего не было в посадочном листе, но за него очень ходатайствовал Монж), поднялись на борт венецианских фрегатов. Быстроходными шебеками предполагалось воспользоваться в случае недружественной встречи в открытом море. В 9 часов вечера маленький отряд отплыл при попутном ветре и к шести часам утра был уже в 120 километрах от Александрии. В Каире было объявлено, что Бонапарт отбыл во Францию, чтобы принять командование эскадрой, с которой он возвратится к берегам Египта через три месяца.
Вскоре после восхода солнца 25 августа случилось то, о чем предупреждал Бонапарта контр-адмирал Гантом: юго-восточный бриз стих и подул северо-западный ветер; он держался в течение трех недель, и если вечером и ночью отряду удавалось продвинуться на несколько километров в нужном направлении, то днем ветер и течения относили его обратно. Подшучивая над контр-адмиралом, генералы начали интересоваться, скоро ли он намерен бросить якорь в порту Александрии. Гантом принимал это близко к сердцу, кипятился, предлагал плыть к Криту, где направление течений было более благоприятным. Бонапарту приходилось подолгу его успокаивать. Он убеждал Гантома в том, что дни, потерянные возле безлюдного и мало изученного африканского берега, служат дополнительной гарантией безопасности: в это время года к ним не отважатся приблизиться английские военные корабли; запасов пресной воды должно было хватить на 90 дней плаванья, продовольствия – на 120 дней; до осеннего равноденствия и связанной с ним смены ветра оставалось ждать недолго. «Не нужно придавать значения насмешкам невежд»,- говорил он ему. Эти беседы помогали контр-адмиралу вновь обрести уверенность в себе; Бонапарт же, вероятно, пытался представить, в каких именно выражениях будет составлено донесение Клебера Директории о бегстве главнокомандующего. Наконец наступило равноденствие, и ветер переменился. Уже через неделю с небольшим отряд бросил якорь в заливе Аяччо у берегов Корсики. За семь дней, проведенных в Аяччо в ожидании хорошей погоды, Бонапарт собрал исчерпывающие сведения о положении в Европе. Он узнал об отставке Талейрана, предшествовавшей назначению Жубера командующим Итальянской армией, и о гибели Жубера в сражении при Нови, в котором Суворов одержал очередную свою победу. 7 октября фрегаты и шебеки, к которым предусмотрительный Гантом присоединил две корсиканских фелуки, вышли в море и к вечеру угодили в сильный шторм; по счастью, это случилось уже на достаточном удалении от скалистых берегов родного острова Бонапарта. 8 октября волнение на море утихло; остаток пути совершался в густом тумане. Вечером глухой звук предупредительного пушечного выстрела возвестил о близком присутствии военного корабля. Ему из тумана вторил другой, с противоположной от французских фрегатов стороны. В семь часов вечера пелена тумана приподнялась, и в неверном свете ранних осенних сумерек на фоне заката нарисовался силуэт 74-пушечного английского линейного корабля. До Тулона оставалось несколько часов ходу. Контр-адмирал, «отличавшийся большой впечатлительностью», приказал поворачивать обратно к Корсике. Бонапарт предложил ему воздержаться от резких движений, чтобы не вызывать подозрений, а когда по прошествии всего лишь минуты туман вновь сгустился, посоветовал незначительно изменить курс, взяв направление на мыс Антиб. Вскоре пушечные выстрелы с английских кораблей сделались глуше, а затем и вовсе стихли в отдалении. 9 октября на рассвете фрегаты вошли в залив Фрежюс у побережья Прованса. Когда спустя четыре дня в Совете Пятисот было оглашено сообщение Директории о том, что генерал Бонапарт высадился во Франции и находится на пути в Париж, весь зал поднялся, и последние слова председателя были заглушены рукоплесканиями, криками с мест, нечленораздельными воплями восторга.





Вместо эпилога.



Н. ГУМИЛЁВ.

САХАРА.

И, быть может, немного осталось веков,
Как на мир наш зеленый и старый
Дико ринутся хищные стаи песков
Из пылающей юной Сахары.

Средиземное море засыплют они,
И Париж, и Москву, и Афины,
И мы будем в небесные верить огни,
На верблюдах своих бедуины.

И когда, наконец, корабли марсиан
У земного окажутся шара,
То увидят сплошной золотой океан
И дадут ему имя: Сахара.