Сила воля. Кто не знает этих двух могучих русских слов? Кто не знает, что проявив силу воли можно добиться желаемого, превзойти самого себя, даже если нет ни единого шанса на победу.
Сон не идёт, как ни стараюсь. Считаю баранов. Их десять тысяч. Сбиваюсь со счёта и начинаю вновь, представляя миллионную отару. Страшно хочется курить. Пальцы немеют, руки дрожат, тело потеет, сердце учащённо бьётся, силясь вырваться из грудной клетки. Сигарета…, только бы она успокоила, утихомирила нервы, погрузила в объятия Морфея. Не курю два дня. Для меня – это подвиг после двух десятилетий никотиновой зависимости. Завтра на работу с синяками под глазами. Что подумает начальник? Одна, всего одна сигарета и конец страданиям. Зарок. Кому я давал его? Самому себе и врачу-кордиологу? Но зарок можно снять. Кто узнает об этом? Никто. Так же, как никто не узнает о моём решении бросить курить. Всего лишь одна сигарету, а завтра опять начнётся битва за жизнь. Битва изнурительная и беспощадная.
Два часа ночи. Сигареты специально не держу в доме. Где же взять одну, одну единственную? Может, всего две – три затяжки вернут меня в нормальное состояние? Кто-то постоянно преследует, идёт по следам, шепча на ухо соблазнительные, сладкие слова: «Сразу не бросают. Это процесс постепенный. Закури, закури, а завтра, с утра, продолжишь борьбу. Пойми, не один ты пробовал победить никотиновую зависимость, не один ты в мире боролся за своё здоровье, и только один процент из ста победил табачного змея. Пойми: только один процент. Неужели ты входишь в него? Закури, и мрачные мысли сразу покинут твоё воспалённое сознание. Ты по-другому взглянешь на окружающий мир, люди покажутся не такими злыми и безразличными к твоим проблемам. Кто сказал, что дым вреден? Врачи? Может быть. А может, не сигареты причина твоей болезни? Закури, а завтра начнёшь день с чистого листа. Закури, закури…дым, дым, клубы дыма, ты утопаешь в них и летишь…».
Ладно, советчик – психолог, уговорил. Надеваю халат и тихо, стараясь не потревожить соседей, выхожу на лестничную клетку. Повезло: этажом выше кто-то курит. Два девичьих голоса. Глубоко вдыхаю живительный дым и на цыпочках поднимаюсь по холодным бетонным ступеням, одновременно прислушиваясь к разговору. Гуляет ветерок – значит, окно открыто. Один голос низкий, подростковый, второй тонкий, почти детский. Низкий голос уверен в своих действиях, поступках, его хозяйка знает, что делает и как живёт. Второй голос, высокий, наоборот, поддакивает, соглашается с низким, лишь иногда вставляя в разговор пару фраз.
- Ты пойми, он любит другую, а с тобой играется, как кот с мышкой. Почти десять лет разницы. Какая у вас перспектива на дальнейшую жизнь?
- Да, да, я это давно поняла.
- Ты боишься?
- Немного.
- Смерть почти мгновенная. Восемнадцатый этаж. Сейчас докурим, возьмёмся за руки и прыгнем. В мои шестнадцать я поняла, что никому не нужна: ни родителям, ни друзьям, ни педагогам, не хочу жить в мире насилия, лжи и предательства. Пусть наш любимый гуляет, а мы будем приходить к нему во снах.
- А мы там встретимся?
- Стопудово встретимся. Верь мне.
- Но ведь оттуда ещё никто не возвратился. Откуда ты знаешь?
- Это прописная истина. Жизнь делится на «до» и «после». В жизни «до» мы лузеры, значит, есть надежда, последняя надежда на «после».

Мгновенно соображаю, что к чему, и быстро принимаю решение. Держась за перила, поднимаюсь на площадку и вдруг оседаю, чувствуя жжение в груди. Неужели конец? Вот так неожиданно, а я пытаюсь спасти юные души от необдуманного поступка. Юная шатенка бросается на помощь, пытаясь удержать меня от падения на бетонные ступени марша:
- Дяденька, что случилось?
Жадно хватаю воздух, медленно продвигаясь в сторону раскрытого окна:
- Сердце..там, дома, лекарство в шкафу…помогите.
Подружка, худощавая блондинка лет четырнадцати, подхватывает с другой стороны:
- Дядечка, не умирайте. Пожалуйста, не умирайте.
Превозмогая боль, пытаюсь идти самостоятельно:
- Ага, значит, вам можно умереть, а мне нет?
В ответ молчание. Во всяком случае, сейчас они не сделают того, что запланировали. Вместе входим в квартиру. Падаю в кресло, как подкошенный:
- Там, в холодильнике, на верхней полке валосердин. Двадцать капель на четверть стакана воды.
Шатенка бросается на кухню:
- Я знаю, бабушка принимает такое лекарство.
Пока девчушка готовит микстуру, подруга кротко сидит на диване, опустив глаза. Совсем ребёнок. Белобрысый, веснушчатый ребёнок, недавно оторванный от мамкиной груди.
- Тебя как зовут-то?
- Настя.
- Школьница?
- Да, в седьмом учусь.
- А родители есть?
- Родители и младший брат.
Наконец, лекарство готово. Выпиваю, надеясь ещё немного пожить. Разглядываю подростков. Самая обычная молодёжь. Ничего необычного, подозрительного. Никаких намёков на суицид. Наконец, Настя решается поднять глаза:
- Может, неотложку вызвать?
То есть, меня увозят, а подруги совершат задуманное. Нет, так не пойдёт:
- Не надо, сейчас отпустит. Побудьте со мной полчасика.
Круглое лицо шатенки растягивается в едва заметной улыбке, а глаза шарят по стенам, рассматривая фотографии:
- Вы воевали?
Заливаюсь краской от стыда, но отвечать надо, иначе не поймут:
- Да, приходилось.
- А воевать страшно?
Вспоминаю монолог шатенки. Странный вопрос, если она так спокойно рассуждает о смерти. Продолжаю беседу в том же духе:
- Как тебя зовут, юное создание?
- Виолетта.
- И, конечно же, у тебя есть родители.
- Есть.
- Ты не подумала о них?
В ответ молчание. Нормальные, ухоженные, модно одетые девочки. Не голодные. Единственно, за что можно зацепиться – это неопределённый, блуждающий взгляд, как будто собираются успеть всё, и в то же время не сделав ничего. Что у них в голове? Виола тянет с ответом и в последний момент решает сменить тему:
- Расскажите что-нибудь о войне. Правда, что говорят по телевизору…
Вопрос не простой и вместе с тем откровенный. Ей, действительно, интересно. Что ж, надо рассказывать, иначе…Выдержав короткую паузу, глубоко вздыхаю, силясь вспомнить хронологию событий десятилетней давности:

- Годовой контракт в одной из восточных стран заканчивался. В мечтах я уже был на гражданке, устраивая уютное гнёздышко для жены и семилетней дочки, поэтому не принял всерьёз командирский приказ о захвате группы диверсантов. Обычные, почти до автоматизма, доведённые действия: БМП до пункта высадки, час по равнине, столько же подъём в горы с полным боекомплектом. Взрыв мины даже не почувствовал. Глухой хлопок с яркой вспышкой. Всё. С этого момента жизнь разделилась, как вы соизволили выразиться, «до» и «после».
Со всей группы выжил один я. Повезло? Если можно нахождение в зиндане назвать везением. Никто из мучителей не знал русского, да и никому это не нужно было. Через день меня вытащили из зловонной ямы и заковали в кандалы. Казалось, время остановилось: никто никуда не спешил, не вёл календарь, не носил часов, не пользовался мобильной связью. Через несколько дней я начал работать, причём мне, как рабу, поручалась самая тяжёлая работа: ухаживать за скотиной, пахать землю и лепить дома из глины. Один раз в день кормили пресными лепёшками.
Глаза Виолы заметно блеснули:
- А как же родственники? Вас разве не искали?
Значит, не зря я решился на откровенность:
- То есть, ты понимаешь, что родные переживают и беспокоятся?
Настя подняла голову:
- Ну, вы совсем считаете нас за детей..
Значит, они решили выпрыгнуть из окна по-взрослому. Интересно, чем прыжок ребёнка отличается от суицида зрелого человека? Во всяком случае, психологический мост удалось выстроить, и это уже радовало.
- Виола, слово «искали» некорректно в связи с трагедией, которая случилась с группой. После двухлетних поисков нас объявили пропавшими без вести, но это только официальная версия, на самом деле родственники искали и делали всё возможное. Нас не было среди умерших, но не было нас и среди живых. Не было трупов, и этот факт обнадёживал наших жён, родителей и детей. Только вера в то, что меня ищут и ждут, вселяла силы жить и надеяться.
Засушливое, знойное лето сменяла ветреная пыльная зима, дни превращались в недели, а месяцы сливались в годы. Я не стригся, не брился, не разговаривал. Выучил сотню слов, чтобы исполнять роль покорного раба. Не знаю, сколько времени прошло, но с меня сняли кандалы и поручили пасти баранов. Наверное, подумали, что я сломался, забыл о родине, семье, забыл, кто я есть и зачем существую. Я не раз поднимался высоко в горы, надеясь на побег, но ничего, кроме бесконечных ледяных скал на сотню миль вокруг, не видел. Больше всего угнетала неизвестность: страна, местность, какое расстояние до ближайшего города. Ничего! Словно, кроме гор и баранов, в мире ничего не существовало, всех всё устраивало и миром правило слепое подчинение силе Всевышнего. Если бы вы знали, сколько раз я пытался покончить жизнь самоубийством. Там, в каменном плену, смерть была бы избавлением от пыток, единственным выходом на волю. Но что единственно останавливало от этого поступка, это факт, что никто не узнает, что я жил, боролся, очень хотел вернуться к родным и надеялся на спасение.
В какой-то момент я перестал бояться и приготовился к побегу, запасшись провизией. И однажды такой день настал: только забрезжил рассвет, я погнал отару, бросил её в низине и к вечеру добрался до соседнего горного хребта. Я знал, что меня хватились и пустились в погоню. Тут, высоко в горах, среди вечных снегов, на площадке я был на воле. Простая одежда не спасала от лютого холода, а костёр разводить было опасно и глупо. Я продрог всю ночь, а с первыми лучами солнца начал спуск со скалы. С годами пальцы стали цепкими, руки мускулистыми, ноги несли меня всё дальше и дальше, с каждой сотней метров отдаляя от мучителей. Через несколько дней скитаний пища закончилась, одежда превратилась в лохмотья, привалы становились всё чаще и продолжительнее. В эти часы я старался не потерять сознание, утоляя жажду растопленным горным снегом. Помогло умение ставить петли на горных баранов: в силки попался хороший самец, который продлил моё существование на несколько дней.
Последняя ночь прошла на высокогорном плато. Я нашёл ненужный хлам, выброшенный туристами – любителями и решил развести костёр. Резкий перепад температур, острые уступы скал, отсутствие пищи сделали своё дело: я превратил тело в сплошную кровоточащую рану, обессилел и заболел. С трудом разжёг мёрзлые деревяшки, разостлал оставленные туристами куски брезента и лёг на них. Яркие, крупные звёзды освещали моё предсмертное ложе, отражаясь в саване снега и льда. Там далеко, за сотни миллиардов километров есть жизнь, своя жизнь и там тоже живые существа живут и умирают. Тепло огня согрело заледеневшее тело: я незаметно размяк, забылся и уснул. Приснились родители, жена, дочь, друзья и моя берёзовая родина. Будто я вернулся домой, и никто не удивился: родные знали о моём возвращении, а супруга показала на отмеченную в календаре дату и счастливо улыбнулась.
Мне повезло: огонь заметили пограничники, и пришли на помощь. Через несколько недель дипломатических разборок я возвратился домой. Как вы думаете, сколько лет я был в плену?
Девчонки, завороженные рассказом, молчали. Я уже знал, что спас их, спас их души от божьего суда на небесах, поэтому спокойно ушёл в кухню и заварил три чашки кофе. Обжигающий напиток взбодрил, возвращая в лоно мирной жизни:
- Девчонки, уже половина четвёртого, давайте я отвезу вас домой.
Они согласились, хотя и жили недалеко. Может, в машине хотели услышать продолжение истории, а может, зарядиться энергией, согреться лучами жизни. Девчушки добродушно поблагодарили, и, взявшись за руки, побежали к дому. Когда дверь подъезда закрылась, я обратил внимание на сумочку, оставленную впопыхах одной из барышень. Искать ранним утром двух подростков в многоквартирном доме было глупо и нереально. Я открыл сумочку в поисках сотового телефона: косметика, бижутерия, предсмертная записка и сигареты с зажигалкой. Сигареты, вот они. Курить не хотелось. Странно…