21. ТРАВЫ МОГУТ ВСЁ

Лимончик как-то тоже меняет содержание. Сначала цвет незрелого лимона, свет, воздух. Но вскоре репродукции, приёмник и подобье венских стульев.

Теперь его объём заполнен разнотравьем. Пучки полыни, мяты, зверобой, чабрец. Букет целебных запахов, сюда перенесённых из оврагов.

Букет меня смущает небывалостью. Кругом пучочки сушатся. Ирина, как колдунья. Пристрастье к зверобою, «заваривать, как чай». Сам я такой пещеры вовек не учинил бы.

Сан Саныч консультирует. Доцент мединститута. Один из активистов её многотиражки. Знакомый с давних пор. Когда-то и ухаживал, но ростом маловат, как говорит Ирина.

На мой вопрос о том, что могут травы, ответил: «Могут всё!» Тут можно и не верить, но как-то раз в окошко на почтамте ему выкладывали пачки поздравлений.

Да, пачки писем ко дню его рождения. Не пачечки, а пачки, скреплённые шпагатом. Наглядное свидетельство, что травы могут всё. И очередь к окошку не роптала.

С весной берёт студентов и до осени на травы. Сухой закон на весь сезон. Овраги, аспекты и реликты – как тут не позавидовать:

Какие запахи,
Какое разнотравье!

Живёт, как я когда-то, в общежитии. Поклонницы стирают и подметают пол. А он – фанатик трав, возможно и реликтовых. Пачки писем выдают не всякому.

Ещё один знакомый подарил картину. Жемчужные тона, шары и «гусеницы». Сверкающий ручей с темнеющей промоиной. Конечно, зимний Кур, его долина. Глаза художника, но он и есть художник: Раздобарин Владимир Николаевич. Работает в кинотеатре «Юность», афиши оформляет и строит себе студию. В картинах Курск отнюдь не авангардный. Анютин, между прочим, ученик.

Через неё – другой и тоже интересный. Правда, ещё худграфовский дипломник.

Анюта, насмотревшись на Лимончик, решила привнести сюда что-то своё. Но зная, сколь я привередлив, не стала брать ответственность, мудрее поступила. Купила за тридцатку картину у дипломника, любую, на мой выбор. Будет выставка. «Тогда и выбери любое, что понравится. Художник интересный, сам увидишь».

Худграф. Колонны, Аполлоны. Моя картина сразу угадалась. Прошёл по всем уже на всякий случай. Осталось угадать, кто тут художник.

И угадал, представьте, по картинам. По разным светотеням деревьев и с балкона. Автопортреты демонообразны. Художник чем-то болен и самовыражается...

Не тот ли демон с палочкой, что смотрит на меня? Жестоко, но ссылаюсь на Анюту. «Вы выбрали уже? Вот эту, с красным домиком?» Вздох облегченья. Картина – моя собственность.

Картина за тридцатку, но я мог и не знать. Мне предложили выбирать, я выбрал. За красным домиком – жемчужные дома. И ветки баобаба, и небо ярко-синее.

Я по своим понятиям. Там середина марта, снег тающий. А те дома жемчужные я видел по утрам из общежития. И домик красный, чем-то явно монастырский.

Конечно, это Курск. И пусть я не художник, такое небо знаю по подснежникам. Вероника-дубравка с такой же синевой. Ну, куча комплиментов, причём, всё обоснованно.

Художник видит, что картина попала в руки если уж не знатока особого, то уж, во всяком случае, достойного хозяина. Анюта так ему и говорила. Висит, висит картина до сих пор...

Да, парень параличный. Отсюда и контрасты, что, видимо, ему всего дороже. Боялся, что я выберу что-то из этой темы. А я – всего лишь домик где-то у главной улицы.

Теперь в моём Лимончике есть курская картина. Как будто по моим предначертаньям. Особенное небо. Такое только в Курске, причём, под сорок лет, что удивительно.

Художник ведь мальчишка, но тоже понимает. Наверное, болезнь так повлияла, что старше своих лет. Талантливый, бедняга. Я приглашал, но как? Ведь он на костылях.

Картина только на подрамнике. Но вскоре получила и раму настоящую. Я просто ошалел, увидевши её, однако сочетание удачным оказалось.

Вы помните у Чехова про ветряную мельницу? «Какой колдун?» Я сам когда-то удивлялся. Стояли ветряки сравнительно недавно. Один уйдёт, другой за окнами вагона.

Теперь в степи их нет, но во дворе музея стоит ветряк, по брёвнышку сюда перенесённый. Я насчитал четырнадцать венцов. Четыре лопасти дощатого ветрила.

Я даже внутрь попал благодаря Анюте. Два яруса и лесенка сквозь люк. Внутри довольно сложная механика «воздушной ссуды». Что-то от Уфимцева.

Конечно, атмосфера – горячий запах брёвен. Хозяин кряжистый и лысенький, какой-то андерсеновский. Резчик по дереву, художник-самоучка. Кругом скребки какие-то, различные долота.

Что-то сделал из куска коряги, которую нашёл в купеческом саду. Названье старое, теперь сад Первомайский. Да, тот заиндевевший, исторический.

Фигуры в основном. Богатыри и витязи. Кой-что есть в экспозиции музея. На мельнице (снаружи, на коньке), возможно, «Голова» из пушкинской поэмы.

Усы и борода, надуты щёки. Наверняка из Пушкина, но для туристов-финнов: «Это наш! Не вывез ли фигуру из Финляндии?»

Стихийное язычество? Горяинов (художник) сам сомневается: «Они вроде живые». Меняется лицо на разные погоды, особенно у идола с раздутыми щеками.

Лежали у меня буддистские открытки. Пузатые буддийцы с огромными ушами. Лак, дерево. Фигурки, но буддистские. Комплект философов, не знающих тревог.

Решили подарить новому знакомому, зашли в музей. Он если не на мельнице, то в мастерской-чуланчике. Чуланчик под колоннами, где выход из кино. Фронтончик, повороты к подвальной длинной комнате.

Пыль, паутина, сдвинутые плиты. Отдал открытки, только среди хлама – одна из тех фигурок, уменьшенная копия... Я думал удивить, но здесь не удивляются.

Окошки, что от века непрозрачны, полутьма. Конечно, своды. Каменные плиты. Вниз – пустота, там есть ещё подвалы, сюда никто от века не заглядывал.

И знаете, не тянет заглянуть. Окошки без того подслеповаты. А там, наверно, камеры. Наткнёшься на гробы. Что-то такое, знаете, истлевшее.

Нет, это не по мне. Вообще подземность всякая меня как-то пугает. Другое дело – своды в буфетике Дворянского собрания.

Но с Алексом (так зовут Горяинова) мы всё же подружились. Зазвал его в Лимончик, водил к «святой криничке». Там пили джин «Марина» под крики «пощади!». Я тоже ему, видимо, понравился.

Так вот, картина с домиком. Алекс её измерил и изготовил раму в своём духе. Теперь картина в раме, как икона. Цвет дуба, потемневшего от времени.

Да, импрессионизм. Жемчужные тона. Но домик ярко-красный, и небо густо-синее. Типичный Курск, и доски цвета дуба старого. Такая ниша получилась для картины – рама та приличной глубины.

Я бы отверг такое сочетанье. Однако, присмотревшись, понимаешь, что так и надо Курску. И рама утвердилась. Припомните те сдвинутые плиты...

Алекс потом уволился или его уволили. Пропал, исчез куда-то. А жаль, хороший дядька. Пообещал, что вырежет мне «Бога», причём, не просто Бога, а моего, представьте.

Не вырезал, а мне бы так хотелось взглянуть на своего, на персонального. Наверняка отверг бы, но что-то ведь заставило его пообещать и не исполнить...

Я, между прочим, сам рисую авторучкой. Дюймовочку с лягушкой в Купеческом саду. Знаменский купол. Боевку и Тускарь. Всё на ходу и крайне неумело.

Окошки, лесенки и внутренние дворики. Есть у меня и кельи, вид от Тускари. Был тут когда-то женский монастырь. Теперь архив, но кельи сохранились. Разноэтажность тёмных горизонтальных досок, какой-то улей над обрывом сложности немыслимой.

Четыре треугольника высоких чердаков под кроной тополей на заднем плане, есть кельи поперечные, врощённые. И даже треугольники развёрнуты по-разному.

Сфотографировать всё это невозможно. Нет должной точки зренья от обрыва. Окошки, лесенки и внутренние дворики. Ограда монастырская и почти сразу круча.

Келейность, жизнь смиренно обречённых. Гераньки, занавесочки. Тут, верно, и сейчас монашки доживают. Когда я рисовал, рука закрыла форточку, так резко, неприязненно.

Окошки, лишь окошки. Почти что друг на друге. Иные сдвоены, иные без наличников. Все разные. За каждым – своя жизнь, сейчас тем более мирянам непонятная.

Печные трубы, голуби, электроизоляторы. И кроны тополей – за ними сразу купол. Подземный ход к кремлю и вправду существует? По крайней мере, так сказали нам в архиве, который расположен теперь тут.

Кремль, женский монастырь. Вот курский силуэт, если смотреть с лугов. Взнесённый над лугами и над Тускарью.

Мне ближе всего Знаменский собор, теперь кинотеатр. Во-первых, как рядовому зрителю. Но там ещё дирекция кино. Ирина там по службе, а я – из любопытства.

Собор, вроде по типу Исаакия в Санкт-Петербурге, но угловые башенки снесли. Центральный «барабан», то есть цилиндр, и купол чрезвычайно благородны.

Но высоту не чувствуешь, входя в кинотеатр. Фойе вполне обычное. Есть купол, но обычный, лишь при свечах внушительный. Директор «Октября» (так кинотеатр назвали) сказал, что он фальшивый. Над ним ещё один – первоначальный.

Директор дал ключи от винтового хода вверх. Фальшивый купол – половинка глобуса. Лучами свет, всполошенные голуби. Пласты гуано, мусор, штукатурка. Над полусферой глобуса, что для всех прочих – купол, следы сгоревшей росписи и барельефный круг, где ангелы, светильники (конечно, не светящие) и сферы, как я думаю, небесные...

Ирина торопилась. Мы только заглянули в эту прореху времени. Ну, в пазуху, где голуби лучи пересекают, отчётливо ругаются, кричат. Нетопыри какие-то, их тут, наверно, тысячи.