20. КУРСК ОТ ЦЕРКВЕЙ НЕОТДЕЛИМ

Бог наказал меня скудными темами. Листаю записную книжку:

Движение неба из кухни

В метель открытое окно

И где-то над трубою ангелы

Вид кирпичных мимолётностей

Улица из сновиденья

Болиголовы в роли пальм

Мёд из клеверов и донников

Клубы туч набухших

И я иду по Тускари у дрожжевого мостика

Довериться обманам?

Творю поэзию трамвайного пути

Солнце на полу квартиры, в хрустале золотой мускат

Кувыркаются бесы в безбрежности снеговой степи

Вопль горести кларнетов и утешение басов

Блуждают огоньки по перекрёсткам

Была пролётка мимо элеватора

Зловещая луна над цирком и стенки элеватора, где впадает Кур

Соцветья слов живых – намёками на «Мир искусства»

Мазки чернозёма шпателем Божьим

Но это сердце смотрит, но это творится ПОЭЗИЯ...

Ветка бельгийская по лугу, где трамвайные огни отражаются в воде, чему свидетель мост у Барнышовки.

Село и церковка с какой-то галереей. И чудится, как Вий сюда входил. Ирина с попиком беседуют, и тот зовёт войти. В ограде даже башенка, из-за которой я и вспомнил Чехова. Аляповато, вот что, как в Мокве Нелидова.

Клюква это, Клюква. Хаты, Мальвы, луг, где скот селян повыгрыз травы. Повыгрыз до земли. И поливалки (крутящееся орошение) не помогают. Потрава, явный минус колхозного хозяйства.

Конечно, Сейм, конечно, переправа. Но не паром – настил бетонных плит. Вода всё же течёт довольно быстро, но воробью по пояс. Сейм жалкий, издыхающий.

Другое дело у железнодорожного моста. Там, где русалки могут защекотать плывущего. Невольно представляешь запруду возле мельницы. Да, лилии, кувшинки, опять же – тот же Чехов.

Цыганка нас там встретила. Гадать нам вроде незачем. Бесплатно сообщила, что мы хорошие. Со стороны видней.

С бетонной переправы вид на Курск. На Курск взнесённый, как с аэропорта. Но здесь – и Знаменский собор, и женский монастырь, и Троицкая церковь.

Да, храмы над обрывом, и что-то узнаётся. Не может быть, но всё-таки толчок какой-то памяти. В том смысле, что родное, изначальное. Возможно, что уже приобретённое.

Из-за генной памяти потом ездил ещё в Клюкву, а раз – ходил пешком.

В леске между усадьбой и той станцией меня гонял бычок, довольно-таки взрослый. Идёт, рога уставив. Я – по другой дорожке, а он опять навстречу, опять рога уставив. Быстрее меня бегает, как конь кавалерийский, и стук копыт такой же с дорожек параллельных.

Луга ближе к вокзалу заболочены. И Тускарь, но не та, какой я её знаю. Её рукав с мостками, где, подоткнувши юбки, холсты полощут бабы-хуторянки.

Такой же точно хутор за Кировским мостом, где в старице-болоте корова утонула. Мир, отвлечённый полностью от Курска. Мир белых лилий, джунгли осокорей.

Курск от церквей неотделим. По замыслу. Уж если не окно куда-нибудь в природу – на храм ориентируйся. И мне волей-неволей придётся говорить хоть что-нибудь о них.

Вот этот, что стоит между дорогами. Оградой окружённый, вроде острова. На травянистом склоне у ограды сидит вполне классический прошловековый странник.

Да, посох, борода и мудрые глаза. Я бы охотно с ним заговорил, но Горький Алексей Максимович мешает. Вдруг он Лука какой-нибудь, с тенденциями странствует?

Я видел и тенденции в ограде. Раскольник лысенький с горящими глазами читал листовку бабкам об антихристе на языке церковно-непонятном.

Я вовсе не шпион. Махнул рукой и обошёл вкруг церкви. Постоял. А он опять читает уже другим внимающим.

Заметьте, что окраины мной как-то, но очерчены. Сам Курск ещё не трогаю, поскольку аномален. Осталось прочертить дорогу от Лимончика, хотя б до дамбы с теми трамвайными туманами.

Пошли? Сады цветущие, но это мимоходом. Цветущие акации перед началом рощи. Партийные машины снуют до КПП. Но нам в дубы, левее, где уже нет асфальта.

Шатёр дубов. Забор, конечно, справа. А слева – там овраг, как говорят, могильный. Расстреливали тысячи. И КГБ, и немцы.

Ну, ладно. Дальше склон, где мы, не зная тысяч, закаты созерцали. Склон к Куру, что понятно. Конечно, там тропинка вдоль Кура под обрывом частью. То хаты, то военные наделы офицерских уличек. Но нам там делать нечего, естественно.

Долина Кура ивами плакучими перегорожена, чтобы совсем не высохла. И заросли, естественно. И ивы странных форм, то шар, то гусеница – стоит на задних лапах. Зимой это наглядней. Но ржавое ведро, негодные покрышки и всякое такое валяется кругом.

Импрессионизм! Курск этим отличается. Шары и многоножки покрыты чудным инеем. Сверкают розовым и голубым. Зимой долина повсюду проходима.

Дальше ещё плотина. Пруд Стезёвой дачи. И пруд немалый, но никто тут не купается. И в санаторий тоже не пускают.

Конечно, я был справа от плотины, там сказки бабки Мирл, была после войны такая книжка, но я об этом после. Ограда из цветных карандашей, что-то нереальное.

Да, пруд. И дамба, по которой ходит трамвай. Тут я остановлюсь, скажу лишь, что чуть ниже, где-то под Садовой улицей был вход в пещеры, по словам знакомого.

Трамвай, трамвайный путь. Домишки и рябины. Об этом тоже позже, но тут ещё и храм. Храм Вознесения. С иконой перед входом. Мы как-то задержались тут, беседуя. И тётки нам «спасибо!». За что, не понимаем. «Вниманье обратили», как оказалось. Ну, на иконки, что ли.

Таким путём теперь хожу на лекции. Грузовики обрызгали рябины. Уже морозы по ночам, ягоды промёрзли. Гранатовый шатёр на дне долины истраченного лета.

В Казацкой слободе трамвай свернёт к базару. Тут глиняный откос, казацкие дома. По Верхне-Луговой на повороте – будка. Откос и будка, поворот трамвая. Тут время не меняется.

Но выше к институту – кирпичные дома. Многоэтажные. В одном – тот гастроном, где «Экстра» продавалась. За ним уже при мне много чего настроено. Можно зайти к Нурбею, но мне неинтересно.

Я чаще по Казацкому кладбищу, ничем не знаменитому. Лишь ворон над оврагом. Тяжёлый, сильный ворон косо летит и каркает. И сердце сдавит чем-то нехорошим.

Да, новый корпус института. Тут я только читаю лекции. Потоки сразу человек на триста. В таких держать внимание – задача непосильная. К концу трёх лекций голос едва ли не садится.

В окно, как с самолёта, сады, мне столь знакомые. В другую сторону всё тот же очерк Курска. А в корпус общежития теперь можно пройти стеклянной галереей, пальто не одевая.

Но розовая комната меня уж не узнает. И мне туда, на лоджию, не надо бы заглядывать. Бегонии разные...

Традиция бегоний, в ней смысл неуловимый. Я не решусь сказать, что всё должно быть также. Лишь только потому, что знаю и без этого.

Вот и в моём Лимончике растений прибавляется. Лианы, кактусы. Но это лишь количество. А то, недостижимое, пока не проявляется. Наверно, и не может в полной мере. То время невозвратное.

Но косвенные признаки нельзя не замечать. Я, по себе, конечно. Стал спокойней, стал толще, если так уж. И ко всему внимательней. Но главное, не думаю о шансах.

Не то, чтоб всё прекрасно. Мне далеко до этого. Но, кажется, что даже в институте смогу, в конце концов, определиться. По части твёрдых пен и порошков технических.

В моей лаборатории есть лаз в тёмную камеру. Там мощный вентилятор системы отопления. Системы давно нет, и камера бездействует. Там будет филиал пещеры индивида.

И план на двадцать отпусков? Поправки на сахиба, на пана ректора и прочее такое, но отпуск всё равно как золотой запас. Подпитка на всю зиму, если уж Курск не тянет.

Да, это всё возможно, ведь я уже сейчас не думаю о конкурсах. Вот розовая комната общаги – там ещё как-то думалось. Там было не до планов, хоть чем-то обусловленных.

Однако же смотрю на общежитие. За ним уже два корпуса таких же. И все соединяются стеклянной галереей. Там даже есть столовые и магазинчики.

Могу считать себя каким-то патриархом? Взявшись за КУЖ на Выгонной дуге? Конечно, мог бы стать историографом, но институт чужой почти непоправимо.

Всё через отрицанья, однако, вот смотрю почти что с самолёта на розовую комнату, верней, на свою лоджию, окно с стеклянной дверью. Историограф всё-таки и временный свидетель.

И вновь, и вновь об осени той первой, о сводах, о началах. О Боевке начальной, о грязи чернозёмной. О том, что отрицанья лишь что-то раздували. Конечно, хроника, но что за этой хроникой?

И так почти всегда я между лекций. Стою на верхнем этаже, других занятий нет. То дождик чертит стёкла, то снегири в садах. Правее – пажити с подземными лесами.

Да, тыл прикрыт Лимончиком. Могу в любое время расстаться с институтом, при первом резком повороте. И план на двадцать лет, осуществимый в каком-то приближении.