18. О, ЭТИ ПОЛУСТАНКИ!

Поездок без того в то лето предостаточно. Студентов разгоняли на практику по области. Я проверяющий: как они устроились, чем занимаются и прочее такое.

Беру командировку, а то и не беру. «Приезд – отъезд», стараюсь без ночёвок. Туризм по области по всяким направленьям. Попутки и автобусы. Дорожные посадки.

Всего значительней была поездка в Рыльск. Не дальше области, зато к её границе. Я и не знал, как это далеко. Вскочил в автобус. Ветер упругими толчками.

Автобус не туда. Меня ссадили скоро. И я стою. Дорога. Посадки волчьей ягоды. Возможного реликта. Цветочки белорозовым. Знакомо.

Шагаю в направлении. Безлюдье и простор. Сияли небеса тем, ещё ранним утром. Я говорю: цветочки волчьей ягоды. Кустарники, не травы.

Безлюдье удивляет. ЦЧО. Ни признака селений. Воистину равнина. Тут быстро забываешь – откуда ты, куда… Сначала это нравится, потом как-то пугает.

Идёшь, идёшь и всё одно и то же. Спасибо: грузовик. Шофёр зовёт в кабину, но путник лезет в кузов, чтоб не терять простора. Простора, солнца, ветра и посадок.

Я еду, стоя в кузове, и не держусь руками. Особый шик и лихость. На скорости заметно, что осень начинается. Заметно по хлебам и по особой ясности по кругу горизонта.

Да, по хлебам желтеющим. Так я уж когда-то заметил признак осени, и тоже стоя в кузове. Командировки, участь. Жизнь геолога. Я втайне от других готовился тогда к аспирантуре.

Потом – Москва, потом – Дальний Восток. И вот опять лечу на полной скорости, руками не держусь, переступаю в кузове. Всё, как тогда, и скорость та же самая.

Промчали поворот, и вот усадьба Марьино. Пруды, дворец, кокошники селянок. Туда не пустят, только для партийцев санаторий, причём, не всех – с особыми заслугами.

А дальше – ивняки, вода, луга. Благодарю шофёра и слезаю. Тут где-то ПМК, моя контора. Отметился, узнал, что было надо.

До Рыльска – через пойму. Представьте, тот же Сейм. Рыльск на бугре, естественно. Автобус будет вечером. Провинция, глубинка, привычная стихия.

Сейм чистый, узенький, в расчёсах водных плетей. Купаться у плотины, где сваи и заслонки. Скорее, шлюз, ведь Сейм был судоходным. Колёсные кораблики до Курска...

Сижу у свай, как будто я из Рыльска. Здесь осени не чувствуешь. Самый разгар июля. И пойма в старицах, в болотистых провалах. Ивняк непроходимый, бездонные провалы.

А сколько перед этим осеннего пространства, которое могло быть степью в полном смысле. И было ведь, чему поверить трудно. Цветной привет, аспекты и дернина.

И всё равно безлюдье, лишь чернозём испортили. Простор, правда, остался. И неба синева тем ещё ранним утром, невероятно свежим, как длинные бутоны цветущей волчьей ягоды.

Поднялся в город. Пыль базарной площади и улицы домов купеческого вида. И храмы с колокольнями гораздо выше неба. Но подходить нельзя – кирпич может свалиться.

Купеческо-церковная идиллия? На фоне этого вдруг нечто поразившее: морской мундир и шляпа-треуголка. Колумб российский, странно несказанно.

Вот уж не знал, прожив в Приморье два десятка лет, что Шелехов из Рыльска! Отличный памятник, стихи на нём Г. Р. Державина. Отлит из пушек, снятых с кораблей. Потом его сносили и меняли. Но уцелел.

Вообще тут много сносили и меняли, а многое само пришло в упадок. История от каменного века, само расположение влияло.

Татары, половцы, литовцы и поляки. И все – по Рыльску. Дмитрий-самозванец, Шемякин суд, Мазепа, Кочубей. Засеки и валы, знакомая история.

Тут с Курском много общего. Подземные ходы, Бакалинская дача, архитектура, храмы. Иные здания прямо-таки курские. Такое ощущенье, что ты в Курске.

Ну, город меньше, разумеется, но облик тот же самый. Купеческий, церковный. Прошловековый, в сущности. Мещанский и какой-то, я бы сказал, упорный в своём мещанстве, тусклости, отжитости.

Прямоугольный город. Планировка, конечно же, не та, что была раньше. И улица Дзержинского, и не без Карла Маркса. Да, да, как в Курске. Сам живу на Карла Маркса.

По правде, мне не очень любопытны особняки (метопы и триглифы) и храмы мне лишь тем, что очень уж высокие. Да-да, опять же, что же тут поделаешь.

Все сведенья мои в путеводителях, где слишком много Ленина. Прямо любовь какая-то. Рыляне поздравляют, выбирают, стремятся, побеждают, выдвигают.

А между тем, застойное мещанство. Без проблеска и знака культурного прогресса. Едва-едва горсад, музейчик и читальня. Архитектура вовсе без модерна.

Какая-нибудь лилия чугунного балкона, барельеф? И Курск такой же в сущности, опять же и опять. Духовное родство на удивленье. Я, впрочем, из Воронежа, сужу высокомерно.

Кусок соборной площади и несколько кварталов. Все почему-то около базара, где инвалид меня уже приветствовал. Возможно, тоже Курску подражая.

Возможно, всё возможно. Провинция, глубинка. Плакучие деревья, ветряки. Безбрежные просторы тем, кто понимает.

Я – только треуголку, колокольни. Простор вот, правда, утренний осенними намёками. Почти что степь, но без её аспектов. И чистый Сейм у свай разрушенного шлюза.

Рыльск к западу от Курска. К северу уже как-то лесистей. Вблизи Железногорска я видел рощу вроде моей Знаменской. Только повыше, чище и без партийной зоны.

На выезде там тоже оригинальный памятник – железистый кварцит магнитной аномалии. Ну, и карьер, естественно, с подъёмом по спирали, где мощные КамАЗы вроде коробки спичек.

Карьер – объект художества для местных живописцев. Ученики Анюты – все сплошь авангардисты. Спираль – дорога к центру Земли. В открытой разработке всегда туман и выхлопные газы.

«Земля была пуста», моря докембрия, где ничего живого, кроме червей безглазых, без смысла копошившихся в железистых илах. Во славу КМА теперешней с процентами добычи.

Меня здесь напоили бурашным самогоном. Тарелка огурцов и кислая капуста. Наутро – жутко вспомнить, а пьётся хорошо. Мы даже поджигали, и горело.

Но рощу всё же помню. Дубовая, по-моему. И пруд под ветерками в мелкой ряби. Да, осень, листья падали, как медные монеты. Запомнил солнце, медность, рябь мелкого волненья.

Ещё Фатеж, но здесь и трезвым сказать нечего. Даже «не рабство тощее» в патриархальном виде. Кроме того, автобусы – не чеховская бричка, отнюдь не дилижанс из «Голубой рапсодии».

Да, мостик, речка в жалком ивняке. Картина, знаете, не то чтобы унылая, но я сказал бы, курская. Ведь дальше МТС что-то похожее на силосные башни.

Здесь «чайная», здесь гуси, здесь ходят в сапогах. Нет, я не продолжаю. Картина неприглядная. И, к сожалению, типично чернозёмная, до дна души, до полного её опустошения.

Такая лирика, но если от дороги... Туда, по этой речке в ивняках, вполне возможны колдовские чары. Плакучие деревья и ветряные мельницы.

Просторы аномалии. В моих командировках (вообще, не только в Курске) просторов предостаточно. Но как-то всё с машины или поезда. Всё как-то мимоходом, без должного понятья.

Здесь получаю должное. Те пажити, они же возле Фета. И на дороге к Рыльску. Нет, дело тут не в возрасте, а в том, что перед ними всегда себя теряешь безвозвратно.

Просторы, пажити – здесь это тесно связано, за исключеньем разве участка заповедника. Так что стоишь и смотришь. Заметьте, что сезоны тут не играют роли. Всегда что-то пугает. И всякий раз затеплится какая-то мыслишка. Мыслишка робкая, и я её теряю, хотя не раз пытался сформулировать:

Два ряда частых тополей
Грядут делить фруктовые посадки на квадраты.

О тех садах за общежитием, но тогда, а также на дороге. Особая дорога на Воронеж. Туда я езжу не официально. С пакетом бутербродов, с коньяком. Беседино и дальше...

Была метель и лес тот самый, где подснежники. Почти ручные лоси бродили у дороги. Мне хорошо сиделось у окна автобуса, как будто и не думая о Курске.

Но Курск уже во мне. И мысли бесконтрольны. Под снегом обнажился мел, дорога поднимается. Пустынная растительность под снегом на мелах. С весной потянет розовые краски.

Ну, и сады сами собой оформились:

И дальше в бесконечность
По холмам полей...

Вот середину что-то застопорило – «вздымаясь семимильными шагами».

Это придёт со временем, в чём я уже уверен. Типично курское. Конечно, нужно время. Ведь всё-таки стихи, а я недавно в Курске, ещё не обыватель в полном смысле. Так ближе к истине.

Надеюсь, но скажу, что Курск мне очень труден. Казалось бы, открытый, как никакой другой. Однако я всё больше по задворкам, хотя и там какой-то отпечаток.

И к аномалиям (растительной, магнитной) добавлю ещё эту аномалию. Ведь всё перед глазами, а что-то всё мешает, курянин я ещё ненастоящий.

Но про «холмы» полей мне всё-таки сказалось. Тут и дорога в Рыльск, и всё, что возле Фета.

От Курска удаляемся. Воронежская область. Водораздел, граница областей, Воронеж мне понятен. И подснежники я здесь не называю первоцветами.

Остался юг. Медвенка, Обоянь. Там ещё Пристань. Сейм всё тот же самый. Речушка Псёл, Сорочинская ярмарка, чумацкие возы и запорожцы.

Пыль невозможная. По лопухам и клёнам лежит прямо слоями. Жарища убивает. Всё может быть сначала в Обояни – так у меня записано, когда я возвращался.

И Псёл – что за названье? Рассматриваешь карту, как я её рассматривал до Курска, – речушка Псёл. До Курска – курьёзное название. Пыль по роскошным ивам, и небо отражается.

Я плавал между ивами, нависшими над Тускарью. Простите, я хотел сказать, над Псёлом. Спокойная вода и глубина приличная. Теперь могу сказать, что я купался в Псёле.

Мои студенты тут же на травке загорают. Дал указания, узнал, что всё в порядке. Такие у меня командировки. В границах области. Июньские, июльские до отпуска.

До Обояни вновь пылища и жара. Я растерял всю свежесть от купанья. Пивной ларёк на станции – оазис: о, эти станции! О, эти полустанки!

«И станционный огонёк, и плачущий вдали рожок»? Пыль, водокачка, клумба с ярчайшими цветами. Тут ещё штабель угольный и черти полуголые стояли со мной в очередях за пивом.

И то ли пиво, то ли полустанок заставили черкнуть ту фразу непонятную: «Всё может быть сначала в Обояни...» Что я имел в виду, так до сих пор не знаю.

Командировки. Что-нибудь да вывезешь. Пластинку, книгу. В Курске такого не найдёшь. Глубинка, одним словом. Мухи районной чайной. Глубинней в Черноземье не бывает.

Я склонен к систематике и прочертил всю область. Упомяну ещё одну глубинку. Щигры. Родину сфинкса, который у музея. Мы им ещё с Нурбеем восхищались.

Ну, городок сребристых тополей, прямоугольный тоже, достаточно просторный. Тут было что-то связано с кинофикацией, участницей была Ирина. Я просто так приехал.

Немного побродили, и ей на заседание. Я – в книжные, и больше делать нечего в Щиграх. К реке спустился, мост провинциальный. Растрёпанные бабы, жутко пьяные.

Поскольку время было, окраина за мостиком, склон меловой горы. Над склоном печь для извести, такая древняя, что едва узнаешь. Пересыпная, шахтная, со скиповым подъёмом. Площадки к продухам из тоненьких пластинок. Между площадок – лесенки из проволок. Полез, конечно. Боком. Крайне осторожно. Внизу обрыв, плюс высота от яруса.

Хотелось посмотреть, как вагонетки тянутся, что их перевернёт. У горловины шахты пересыпные печи давно своё отжили, и эта давно брошена в канун того столетья.

Пластины под ногой шатаются опасно. Одна свалилась вниз, и кладка ненадёжна. Уже на третьем ярусе весь ряд пластин обрушился. Спасибо, не со мной. Я прилепился к лесенке.

Зато потом рассказывал студентам. Как лекция по извести, рисую эту печь, подчёркивая ярусы. Трубу из середины, бока печи, ну, и себя, зависшего на ярусе.

Студентам это нравилось, естественно. Доцент, который свалится вот-вот! Студенты – сплошь лентяи, но тот рисунок был почти во всех конспектах. И на экзамене отлично отвечали.

Так из Щигров я тоже что-то вывез. Хотя не только это.

Обратною дорогой увидел из окна сплошь голубое поле. Цветущий лён, что тоже мне в диковину.

Соседка мне про лён, а кто-то впереди: «Вот если б камни, вы бы угадали». Студент-заочник, как же, помню. помню. Мой выпуск прошлогодний, страданья на экзаменах.

Так с каждым годом буду популярней. Войду в историю и выйду незаметно. Такой-то жил, работал в институте.