ЯШКА ПЫЖИК.

Гл. 1
Утро в селе Нижние Комарики началось довольно необычно, а именно, с истошных воплей, доносившихся со стороны центральной площади. Вслед за этим, немногочисленные зрители в этот ранний час с некоторым удивлением наблюдали, как по главной дороге села, вприпрыжку, держа подмышками два больших арбуза, бежала дородная Дуська Финошина, а следом, почти подталкивая ее под пышные формы, катил колхозный трактор «Беларусь». Дуська, забавно выгибаясь, несла свой живот далеко впереди остального тела, но от ноши почему-то не избавлялась. Толи, потому что жалела, толи, в пылу гонки просто забыв о ней. Наконец, в момент временного прояснения сознания, она каким-то фантастическим движением, раскрутившись на месте, как заправский дискобол, запустила один из арбузов в преследовавший ее трактор. Снаряд, пролетев по высокой минометной траектории несколько метров, врезался в лобовое стекло кабины и, расколовшись, рассыпался фейерверком мелких, сочных кусков, в пористой, рубиновой мякоти которых, как солдаты в окопах, сидели черные семечки. Хороший был арбуз, спелый!

Трактор, вильнув в сторону, проехал по алее маленьких голубых елей, предмету бесконечной гордости председателя колхоза Лыжина, и врезался в бронзовый бюст местной знаменитости - дважды героя социалистического труда, комбайнера Семена Михайловича Гойды. Бюстик жалобно крякнул и, слетев с бетонного постамента, дребезжа, закатился в колючий кизильник.

Тем временем, к месту происшествия, размахивая на ходу вареной куриной ножкой, спешил председатель Лыжин в ветхих армейских кальсонах и домашних тапочках на босу ногу. Его сопровождало десятка полтора разъяренных односельчан и полдюжины, всегда готовых побрехать в свое удовольствие, деревенских шавок.

Толстая Дуська, еще не отдышавшись, как следует, уже давала показания колхозному сторожу, Митричу.
- Я иду, - вопила она на деда – а он едет! А мне - куда? А он тут… Я наутек. В общем, чуть не родила!..
- Чевось? – переспросил сторож, прикладывая ладонь к уху.
- Не родила чуть, пень старый! – возмущенно повторила Дуська, теряя терпение.
- А-а, ну да, ну да… - понимающе кивал головой самозваный Аниськин, - Трактора, они могут! Трактора - это, понимаешь, сила!

Учиненный Митричем допрос, являл собой живой пример полной профанации и формализма ибо по причине преклонных лет старик был тугоух, как тетерев на току. Внимал он бессвязной речи пострадавшей, скорее исходя из служебной необходимости и чувства собственной важности на боевом посту, нежели от искреннего интереса и сострадания, а на все истеричные причитания разгневанной бабы только разводил руками, глубокомысленно замечая при этом:
- Бывает!

А председатель уже выволок из разбитого трактора, «в дымину» пьяного Яшку Пыжика, местного оболтуса и шалопая. Яшка глупо улыбался, глядя на бармалейские гримасы, которые строил Лыжин и как заводной повторял одно и тоже:
- А чего, - я ей говорю - дай, - говорю, – арбузика! Арбузика хотца! - А эта дура не поняла.
Председатель, от души, наотмашь, двинул дурачине кулаком по носу и завопил:
- Гондурас вонючий! Чего тебе, на бахче арбузов мало?
- На бахче? – удивленно вытаращил осоловевшие глаза Яшка, словно впервые услышал это слово только сейчас и неожиданно сделал попытку вырвать несколько волосков из председательской груди, но получив в ответ крепкий подзатыльник, безвольно повис на руках односельчан, к общему удивлению, тут же захрапев сочным молодецким баском.
- Тащите его домой, пусть проспится паразит! – обреченно махнул рукой Лыжин, - А проспится - сразу в правление. Я из этого Яши Машу делать буду!

* * *

В правлении приятно пахло борщом и котлетами. Председательская жена Варька, принесла обед прямо на работу, и теперь он жутко раздражал все рецепторы слизистой сердитого и голодного Лыжина, озабоченно отгонявшего от тарелок наглых мух. Уж и так все потолки правления были завешаны гирляндами липучек с болтающимися на них гроздьями, насмерть прилипших насекомых, но сотни не менее противных и надоедливых ползали по трупам своих соплеменников в надежде на легкую поживу, а парочка из них уже плавала в председательском борще.

Яшка, виновато опустив голову, стоял посередине комнаты, кося глазами в открытое окно, заставленное горшками чахлой герани. Во дворе местный беспризорный барбос Михал Сергеич, прозванный так за большое черное пятно между ушей, уже минут десять занимался сущим непотребством с английским пойнтером Лыжина по кличке Лана.

Яшка краем уха слушал яростные вопли председателя, размышляя, как тот воспримет известие о разврате, творившимся во дворе, зная его почти отцовскую привязанность к породистой животине, привезенной из элитного столичного питомника.
- Куда ты смотришь, тюлень каракумский? – сердито спросил Лыжин, сообразив, что справедливые слова его, не производят нужного эффекта.
- Да, там – помялся Яшка – собственно, собачки женятся…

Лыжин проследил за Яшкиным взглядом и на секунду потерял дар речи. Зато, когда он его приобрел вновь, стекла в окнах домов, стоящих на площади, задребезжали, словно над селом на бреющем пролетел реактивный истребитель.
- Варька, стерва, чего же ты не углядела. Ведь «петрушит» кобелина Ланку, «петрушит», паразит, медалистку нашу…

Вслед за этим, обитатели села смогли во второй раз за день насладиться зрелищем увлекательной погони. Наблюдая, как две собаки, сцепившись по тяни-толкайски, с дикими визгами чесали по дороге во все свои восемь лап. А сзади, вертя в руках огромный дрын, вырванный из ближайшего плетня, бежал председатель Лыжин, проклиная всех и вся: в печенку, в божью мать и просто так.

Когда через полчаса, красный, распаренный и мокрый от пота, он вернулся назад, волоча на брючном ремне виновато скулящую собаку, Яшки в правлении уже не было.
- Вот засранец! - досадливо сплюнул председатель, - Ну погоди у меня, я тебе устрою веселую жизнь. Еще попомнишь доброту мою.
- А тебя, проститутка, – сев на корточки рявкнул он на псину – я вообще, на цепь посажу.
Ланка, умильно завиляв хвостом, лизнула хозяина в лицо, на этом конфликт и был исчерпан. Ну, разве можно сердиться на такую преданность.
- Но этого любителя арбузов я все равно накажу! – пообещал сам себе остывший от гнева Лыжин.

Гл. 2
Яшка Пыжик уже давно являлся предметом постоянной головной боли всей сельской администрации. Что касается лично председателя колхоза Лыжина, то одно только упоминание о Яшке вызывало у него предчувствие скорой беды сравнимой по масштабу с небольшой техногенной катастрофой. Вообще-то у парня была другая фамилия. Звали его Чижиков. Но как-то само собой получилось, как в старой песенке про чижика-пыжыка. Где чижик там пыжик. Селяне, почему-то отдали предпочтение второму, а Яшке это понравилось.

Парень был, можно сказать, круглым сиротой. То есть, наверное, где-то на свете шлялся еще его непутевый папаша, но кто он - могла сказать только Яшкина мать, а та сама уже лет десять носа не казала в родное село, оставив девятилетнего парня на руках у старой бабки, которая сама едва дожила до его четырнадцатилетия. Потом ходили слухи, что видели Яшкину мать толи в Краснодаре, толи в Ростове-на-Дону, но это были только слухи. Так и вырос он без отца и матери, сирота при живых родителях, впрочем, не очень об этом жалея, трезво рассудив, что лучше жить одному, чем с родителями-садистами и алкоголиками.
В результате, шалопаем Яшка вырос первейшим. Проказы его не раз заставляли взрослых хвататься за головы и тянуться к брючным ремням. А хуже для них было то, что для сверстников и ребят помоложе был Яшка непререкаемым авторитетом и объектом подражания. Справедливости ради надо сказать, что жил он без подлости в душе и чудил не со зла, а просто от избытка энергии и широты чувств.

Когда Яшка заканчивал школу, директор лично пожал ему руку и заявил, что надеется уйти на пенсию до того, как его дети пойдут в первый класс. А участковый милиционер, старший лейтенант Савельев, почти плакал от счастья, когда по весне Яшку призвали в армию и чуть не упал в обморок, когда тот на следующий день после проводов, пешком, неся рюкзак на плече, вернулся обратно.
- Дезертировал? – спросил он с надеждой.
Оказалось, нет, просто автобус с призывниками сломался в степи, и вся группа новобранцев опоздала на призывной пункт. Военком, имевший пару неприятных разговоров с армейскими покупателями, уехавшими несолоно хлебавши, в сердцах обозвал опоздавших «раздолбаями» и вышвырнул пинком по домам - до осени, не обратив внимания на категорические протесты председателя Лыжина.

Вообще-то, у Лыжина после одного случая на Яшку большой зуб вырос. А дело было так. Стояла в Нижних Комариках, напротив сельсовета убогая сараюха с гордым названием «общественная уборная», одному богу ведомо, для кого выстроенная. Потому как трезвые сельчане предпочитали собственные нужники, а пьяные - до площади, как правило, не добирались, без зазрения совести орошая окрестные кусты и заборы. Так что за полной ненадобностью сооружение, продуваемое всеми ветрами между щелей, дырок и дырищ, стояло пустым и заброшенным. С годами ветхость его стала таковой, что посетители кабинок, ежели бы таковые все-таки нашлись, запросто могли поболтать «за жизнь» или даже обменяться крепкими рукопожатиями. Вот этим обстоятельством как-то раз и решил воспользоваться Пыжик. Забрался он в женское отделение и скорее по наитию, нежели по здравому рассудку, стал поджидать предполагаемую жертву. И надо же такому случиться, что ждать то ему практически не пришлось. После пяти минут вынужденного безделья услышал Яшка скрип двери, шуршание одежды и тихое сопение, а через щель в перегородке разглядел тощие женские бедра с приспущенными колготками телесного цвета. Выдержав драматическую паузу, охальник, тщательно копируя кавказский акцент, прогундосил нарочитым баском:
- Э-э, дэвушка, давай знакомиться, да? Минэ зовут Отарик!
Реакция была молниеносной. Бедная женщина истошно заголосила, сорвавшись с насиженного места, и даже не успев, как следует одеться, пулей выскочила на улицу, вышибив по дороге пару прогнивших дверей. На беду Пыжика и председателя, баба оказалась руководителем областной инспекционной комиссии. Она потом с Лыжина за свой испуг, по злобе, три шкуры спустила, а хуже всего, оставила колхоз без дотаций на весь следующий год. В сердцах Лыжин велел снести туалет, дабы другим дуракам неповадно было шутки над начальством шутить, а Яшку отныне воспринимал только как физическую величину равную стихийному бедствию.

После истории с трактором, Лыжин шума поднимать не стал. Но устроил Пыжику общественно-принудительные работы на раскуроченной им центральной площади. Лето в южнорусских степях бывает необычайно жарким, и полуденное солнце нещадно палило землю, когда Яшка, под надзором сторожа Митрича, вооруженного ржавым «берданом», мел дорожку у разбитого постамента. Обливаясь потом, он обратился к своему дряхлому охраннику:
- Эй, дед, сколько интересно, сейчас на термопсисе? Небось градусов сорок? Давай отдохнем!
- Чего говоришь? – переспросил глухой старикан, сняв с плеча старое незаряженное ружье и прислонив его к скамейке стволом в землю.
- Перекур давай, начальник! – заорал парень, для наглядности сопровождая свои слова жестами.
- А-а! – согласно закивал Митрич
- Покури, покури, паря, и я с тобой примостырюсь!

Они молча сели на лавочку в тени единственной оставшейся елки и засмолили вонючий армавирский «Беломор», вытирая мокрые от пота лица. Но молчание длилось недолго, ибо Митрич органически не терпел тишины. Бесконечной болтовней, компенсируя свою тугоухость.
- Нет, Яшка – прошамкал он беззубым ртом – Все-таки, ты обормот!
- Чего вдруг? – удивился Пыжик.
- Ну а как же? – сокрушался дед – Какого рожна ты елки поломал, их председатель из самой Москвы привез, они, может, у мавзолея, у самого Ильича, понимаешь, стояли, а ты их трактором. А памятник? Говорят, Гойда на днях приезжает, и что увидит? Молчишь? Дырку от бублика он увидит! Хорошо если ребята из кузнечного цеха рожу ему поправят, а ежели не получится? Семен Михайлович - мужик вредный, я его еще пацаном, поганца, за ухи драл. Помню, сразу после войны…

Яшка, устав слушать болтовню деда, выплюнул недокуренную папиросу и, схватив метлу, принялся яростно скрести дорожку, подняв при этом тучу пыли.
- Ты давай мети, а не пыли! – возмутился дед, отворачиваясь от летящего в него щебня.
- Ничего-то ты, Яшка, по человечески делать не умеешь. Руки у тебя не из той задницы растут, и шутки у тебя дурацкие. Чего ты в прошлом годе с агрономом Бунько сделал! Бедняга месяц ходить не мог. Это же надо, чуть мужика заживо не зажарил.

Яшка невольно хохотнул, вспомнив ту историю. А сделал он тому агарному самый обычный «велосипед». Уснул Бунько на сенокосе в стогу сена, а ноги наружи оставил. Разве мог Яшка спокойно мимо пройти? Просунул он мужику между пальцев бумажку и поджег. Когда огонь стал жечь ступни агронома, тот, не отойдя ото сна, резво завращал ногами, словно крутил педали. Вот собственно и все. Смешно и весело, но не в случае с Бунько, у которого бумажка между пальцев застряла. Он выскочил из стога ошалело вращая глазами и в припрыжку заскакал по полю, опрокинув по дороге им же припрятанную в сене канистру с бензином, бензин вспыхнул перекинувшись на ноги и штаны бедняги. После чего тот с жуткими матюгами пошел вприсядку по жнивью, аккомпанируя себе шлепками ладоней. Впрочем, огонь быстро потушили, но пятки мужику прокоптило основательно.
- Так я же не нарочно – оправдывался Яшка, вспоминая веселый танец агронома – Кто же знал, что он «левый» бензин в стог заныкал!
- Чего говоришь? – встрепенулся задремавший было дед прикладывая ладонь к уху.
Яшка безнадежно махнул рукой.
- Как мести, спрашиваю? – заорал он в импровизированный «рожок»
- Покажи, коли знаешь!
- А-а, - закивал головой Митрич, - учится никогда не поздно. Смотри, берешь метлу в левую руку, а правой держишь посередине и плавными движениями от себя метешь. Вот так!
Дед сопровождал комментарии практической демонстрацией, все дальше уходя от подопечного.
- Вот так, вот так…- приговаривал он с каждым взмахом входя во вкус производимой работы.
- Видишь Яков… А, Яков?
Ответа не последовало. Дед обернулся, но Пыжика уже и след простыл.

Гл.3
Сбежав от Митрича, Яшка направился на берег Дона, где у него было заветное место. Туда в пору безрадостного детства он убегал, спасаясь от пьяных скандалов своей мамаши с перманентно появлявшимися в доме приблудными мужиками, там залечивал душевные и физические раны, регулярно получаемые как от беспутной родительницы, так и от очередного дежурного «папаши». А потом уже по привычке, просто приходил посидеть у реки, на поросшем удивительно мягким изумрудным мхом, стволе когда-то давно поваленного дерева. Приходил посмотреть на прозрачную синеву речного плёса, на ярко-голубое небо с белыми заплатками из клочьев легких облаков, послушать звенящую солнечным светом тишину и помечтать.
Здесь никогда не было чужих, во всяком случае, казалось так. Для Яшки это был особый мир, его личная маленькая вселенная, тихая, спокойная, пахнущая речной прохладой, свежей рыбой и впитавшими зной южного ветра степными травами. Здесь был его настоящий дом, где душа переставала болеть, а сердце, успокаиваясь, билось легко и радостно! Тут и нашла его Настя. Несчастная двенадцатилетняя девочка-калека. Природа жестоко посмеялась над ней, «наградив» кривой шеей и бесформенным багрово-сизым наростом на всю правую половину лица. В селе, «за глаза», ее звали не иначе как «наша квазиморда». Говорили, что это врожденное уродство имеет даже какое-то научное название, ни выговорить, ни тем более запомнить которое никто даже не пытался.

Умная и начитанная девочка росла тихим, беззащитным существом, безропотно сносившим жестокие издевательства сверстников. И плакала, спрятавшись от всех, где нибудь в самых укромных уголках села. Плакала горько и безнадежно, ощущая со всей полнотой тоску одиночества и душевной пустоты. Так уж получилось, что помимо матери был у девочки на всей земле только один друг – Яшка Пыжик.

Говорят, что физическое уродство - это наказание за прегрешения в прошлых жизнях. Может, оно и так. Спорить тут бессмысленно, ибо подобная точка зрения, хоть и модная в последнее время, все же не более чем предмет веры. Однако, как печально осознавать себя частью непонятного ребуса, задача которого туманна, а решение лежит за рамками целой жизни, ведь ее то мы воспринимаем только одну, ту, которая есть, и другой мы не знаем. Да и как объяснить невинному ребенку, в чем его вина?

Про уродов и людей Яшка многое мог бы рассказать. Может, поэтому так привязался к наивной и робкой калеке. Смотрел на нее, а видел себя. Вспоминая бесконечную череду мамашиных кавалеров, каждого из которых, под угрозой побоев следовало, почему-то называть «папой». Сначала он активно противился этому, потом смирился и уже не обращал внимания. Но он ничего не забыл. Помнил и безразличие той, кто должна была быть главной опорой и защитой в детстве. Морщась от боли и обиды, помнил, как его шестилетнего трясущегося от страха и холода, ставила мать зимней ночью на подоконник в одних ситцевых трусиках и заставляла кричать в открытую форточку «Помогите!», когда очередной «в дымину» пьяный «папаша» ломал дверь в забаррикадированной комнате. Он кричал и получал от разгневанной и насмерть перепуганной родительницы болезненные тычки в спину, поскольку ей казалось, что кричал мальчик слишком тихо. Разве такое забудешь? На уродство у Яшки был свой взгляд. Верно, видимо, люди говорят: родственные души тянутся друг к другу. Настя была для шалопая Пыжика - все равно, что младшая сестра. Только с ней он и чувствовал себя самим собой, без повседневных масок, искусственной бравады, напускного цинизма. А был он просто хорошим парнем Яшкой, которому небезразлична чужая боль и чужие страдания.
- Здорово, Настюха! – весело приветствовал он неожиданное появление подруги.
- Иди сюда, смотри скорее, какое сегодня небо!
- Обычное. – Пожала она в ответ плечами.
- Э-э, нет! – покачал головой Пыжик.
- Чудесное сегодня небо, Настена! А какие облака красивые! Прямо жуть!

Они посидели немного, вглядываясь в голубую даль, с наивным восторгом разгадывая замысловатые сюжеты, написанные на небосводе неведомым художником облачными красками.
- Глупо, наверное, - сказал вдруг Яшка – но в детстве я мечтал, когда нибудь обязательно забраться на небо и прокатиться верхом на облаке, как на коне. А по-честному я и сегодня об этом мечтаю. Как думаешь, может, если посильнее свистнуть, прискачет к нам белый облачный конь и заберет с собой, а?
Яшка озорно посмотрел на девочку, а та в ответ обняла его обеими руками и крепко-крепко прижалась к плечу парня.
- Хороший ты Яша! – сказала уткнувшись носом в его пропахнувшую потом и табаком майку.
- Я не знаю, - рассеяно ответил Пыжик теребя мочку уха, - я обыкновенный.
- Не-ет, а я мечтаю, вот была бы я красавицей, выросла и вышла бы за тебя за муж!
- Да ты и так красивая, Настюх! – ответил Яшка ласково гладя ее по голове.
- Ну зачем ты врешь? – обиделась девочка – Знаешь ведь как меня в селе зовут!
Пыжик нежно взял Настю за подбородок и глядя в глаза тихо сказал
- Да плюнь ты на дураков, пусть себе пыхтят по злобе. Я ведь как понимаю. Красота человека, она - в сердце, нет сердца, и первая красавица - только фотокарточка! Смотреть то можно, да жить нельзя! Так что свадьба наша Настюха еще впереди. Ты главное расти скорее, а ждать-то я согласный!

Они сидели на берегу Дона, на мшистом стволе поваленного бурей дерева, два одиноких, искалеченных жизнью существа, трогательные в своей необычной дружбе. Сидели и слушали, как плещется в реке рыба, а в поле поют жаворонки и шумит листвой теплый летний ветер. Им было хорошо вместе и спокойно.

Гл. 4
В день ожидаемого приезда из Москвы именитого односельчанина, случился в Нижних Комариках очередной неприятный казус. Утром, на кое-как залатанный цементом постамент сельские мужики присобачили «отреставрированную» голову своего дважды геройского комбайнера. Но настроение от этого события у председателя отнюдь не улучшилось.
- Кто это? – спросил он мрачно у кузнеца Сереги Ерша.
- Семен Михайлович … Гойда!
Ответил кузнец, гордый делом рук своих, ласково похлопывая огромной ручищей по бронзовому черепу односельчанина.
- Собственной персоной, так сказать! Пожалте видеть, муха не сидела!

Лыжин, обладавший способностью, заводится с пол-оборота, пыхтя, налился кровью и заорал на мастера, брызжа слюной.
- Собственная персона, сейчас изволит завтракать в районе, а обедать намеревается здесь. И кого я, по-твоему, ему покажу, вот этого фантомаса? Лучше бы ты ничего не делал Серега, приплюснутый он даже симпатичней был!

И в словах его была горькая правда. Физиономия Гойды теперь походила на боксера вынесенного с ринга после десяти раундов публичного избиения.
- Убери с глаз моих эту порнографию.
Но Серега тоже был человеком обидчивым.
- Вечно ты Петр Алексеевич всем недоволен. Вот, допустим, сочинил бы я, какую ни будь «Теорию относительности», так ты бы наверняка сказал, что в районе ею уже давным-давно и без нас пользуются!
- Тоже мне Эйнштейн нашелся! – рявкнул озабоченный Лыжин.
- Убери, сказал, урода, а то у меня коровы доится перестанут.

Сильно задели эти слова кузнеца Серёгу, разобиженный председательским пренебрежением к его художественным талантам, сорвал он только что приляпанную к постаменту голову и злобно шипя, пиная ногами, покатил ее мимо собравшихся односельчан, куда-то за пределы площади.
- Как, мужика искусство цепануло! - сочувственно произнес кто-то из толпы.
- Теперь точно, в запой уйдет, дня на три…
- Обязательно уйдет! А кто бы не ушел?

Вопрос остался без ответа. Председатель рвал на себе волосы. Однако ближе к полудню выход все же был найден. Кто-то предложил, чтобы место не пустовало привезти из заброшенного неподалеку пионерского лагеря, какую ни будь гипсовую скульптуру. Но поскольку, все, что можно было оттуда унести, унесли уже давно, а то, что нельзя, просто разломали, то ничего лучше румяного пионера-горниста подобрать не смогли. Благо, пионер оказался почти целым, за исключением отбитого носа. Водрузили поспешно, не заметив другого ляпа. Самого Гойду убрали, а табличку содрать забыли. Так и стоял розовощекий, безносый пионер в коротких штанишках, с горном в руках и надписью: «Знатный комбайнер, дважды герой социалистического труда Семен Михайлович Гойда». Когда заметили, то менять что-либо было уже поздно, поскольку по дороге к селу уже пылил кортеж машин «дорогого» гостя.
- Ну и черт с ним! – махнул рукой председатель, - Бог не выдаст, Гойда не съест. Авось не заметит! - И побежал готовить торжественную встречу герою.

Семен Михайлович Гойда, был личностью презанятной. В юности его звали Сенька Прыщ, поскольку своим комсомольским задором он доставал всех как этот самый прыщ на мягком месте. Впрочем, некоторые шли еще дальше и звали его просто «Жопа». Его даже колотили «втемную» раз несколько, но парень цель в жизни видел ясно и двигался к ней напролом, не замечая препятствий, да и что значит пара выбитых зубов в сравнении с мечтой всей жизни!

Каким работником был Сенька Прыщ, односельчане уже не помнили, а может как раз помнили, но молчали, а может и не молчали, просто не интересна была им эта тема. Да и сам знатный комбайнер наверняка давно забыл, как этот комбайн выглядит, поскольку много лет уже пребывал в состоянии депутатства. Сперва это был Верховный Совет, а потом и Государственная Дума, радушно открывшая двери по списку родной ему коммунистической партии. Жизнь его протекала в бурных дебатах на идеологических фронтах, по вопросам, в общем-то, абстрактным, а потому пустым и бессмысленным для простого человека. Однако сам Семен Михайлович был далеко не прост и, витая в высоких эмпиреях власти, в родное село иногда наведывался, чтобы показать тесную связь с тем самым простым народом и неотрывность от корней.

Встречали его хлебом-солью всем колхозом, поскольку председатель предложил народу ясную альтернативу: посчитать рабочий день за участие в торжественной встрече или прогул за неучастие в ней («Это как кому пожелается»). Массово пожелалось именно первое, чему Лыжин нисколько не удивился. Когда необъятная туша «дорогого гостя» сопя, пыхтя и отплевываясь, вылезла, наконец, из дверей роскошного Мерседеса и предстала перед очами «благодарных» односельчан, те обратили внимание на свеженький российский орден, приколотый к потной рубахе, почему-то в районе жирного брюха и сразу оживились, потому что поняли, опять будет врать. Ибо знали они, как бы не раздувало от важности их знаменитого земляка, как бы не возносила его судьба, в душе он так и остался Сенькой Прыщём, бессовестным карьеристом, бахвалом, стукачом и редкостной скотиной.

Впрочем, Пыжик решил на церемонии встречи не задерживаться. Отметился и ладно. Пол дня он безуспешно искал Настю, наконец, сообразив, куда она могла спрятаться, прямо с площади направился к «заветному» месту и действительно отыскал ее там всю в слезах.
- Ты чего ревешь? – спросил озабоченно, - опять пацаны дразнили?
- Да, нет – ответила девочка, быстро высушив слезы. – Я так, ничего.
И потом очень долго на все расспросы отнекивалась и уходила от ответа. Но Яшка при желании мог быть очень настойчивым, почти клещами тянул он из неё слово, за словом пока не выяснил причину слез. Оказывается, одна дальняя родственница, живущая в Ростове-на-Дону, написала письмо матери Насти, где, между прочим, сообщила, что в город приехали два американских врача, как говорят кудесники в области лицевой хирургии и пластических операций и те якобы творили чудеса, берясь даже за совсем безнадежные случаи. Но была тут одна закавыка, операции эти были платные, а Настин случай тянул, по словам родственницы никак не меньше чем на пять-шесть тысяч американских долларов.
- Сколько? – прохрипел от изумления Яшка.
- Пять–шесть тысяч. – Повторила Настя, обреченно махнув рукой.
- Да-а! У нас, наверное, весь колхоз столько не стоит! – Опечалился, было, Пыжик, но уже через мгновенье одержимый новой идеей загадочно улыбался.
- Ты чего? – насторожилась Настя.
- Да ничего особенного – весело ответил Яшка, потирая руки от удовольствия.
- Депутат-то, наш здесь. Мы же его выбирали, вот пусть теперь помогает, правильно?!
Девочку это предложение почему-то очень испугало, от страха она замахала руками и попыталась убежать, но Яшка был непреклонен.
- Пойдем! – твердо сказал он, беря ее за руку, и решительно направился в сторону села, таща за собой упирающуюся подружку.

Два гориллаобразных «сфинктера» в черных пиджаках (несмотря на страшную жару), никак не хотели пускать ребят в здание, и на все уговоры только сумрачно поглядывали куда-то в область их переносиц, лениво пожевывая «чуингам». Но Яшка не был бы собой, если бы не имел запасного плана. Он усадил девочку на скамейку в сквере, а сам, огородами пробрался на внутренний двор усадьбы правления колхоза и приник к одному из открытых окон большого дома.

В комнате, в окружении сельской администрации Семен Михайлович Гойда раздувшись, как жаба, занимался своим привычным депутатским делом, а именно безудержной болтовней во славу себя любимого.
- Был я вчера в области – самодовольно разглагольствовал он перед членами правления, - Скажу честно, доволен! Идут дела! Кругом наша берет! Радио – наше, газеты - те почти все наши, вот только на телевидении засел один демократ, знаю его лично, ворюгу! Неприятный субъект, но скоро мы и ему шею свернем…

Слово «наше» Гойда произносил с особым ударением и значимостью, рубя фразы ребром ладони, словно сам только что, круша черепа «демократов», захватил это самое радио, по пути прихватив пару подвернувшихся газет, и все еще находясь в пылу сражения, мощным брюхом выравнивал правый уклон на идеологическом фронте, трубно взывая: «Я спасу тебя Родина! Вот увидишь спасу!»
Яшка между тем забрался в окно, едва не свалив по дороге горшки любимой председателем герани и на цыпочках подойдя к Лыжину, осторожно дернул его за рукав рубахи.
- Тебе чего? – удивился тот.
- Я по делу, к депутату – зашептал новоявленный «ходок» в волосатое председательское ухо.
- Вали к чертям, пока не поздно! – сквозь зубы процедил Лыжин. Но было уже поздно.
- А, цэ шо за гарний хлопэц?
По-отечески ласково глядя на парня, спросил депутат, почему-то переходя на украинскую речь.
- А это один наш молодой специалист – натянуто улыбаясь ответил председатель.
- Яша Пыжиков, то есть Яков Чижик, тьфу ты! Ну, в общем, он сейчас уходит!
- Еще чего – упрямо насупившись, буркнул Пыжик.
- Чижиков – Пыжиков… - задумался Гойда вспоминая.
- Не тот ли ты террорист, что мой бюст разломал вдребезги?
- Уже успели, нашептали гниды! – тихо, вполголоса зашипел Лыжин, на скромно потупивших глаза членов правления. И предъявил им всем для опознания веский свой кулак, поросший жесткой рыжей щетиной с вытатуированным на пальцах простым словом «Петя».

А Семен Михайлович, подойдя к Яшке вплотную и нависая над ним, как бык над овцой, предположил с нескрываемым неудовольствием в голосе.
- Вот так специалист! А может ты демократ, Яков Чижиков?
- Да нет, какой я демократ, я здешний! – играя в деревенского простачка ответил Пыжик.
- Я вообще насчет Настасьи…
- Кого?
- Насти Кливицкой, девочки-калеки. Помочь бы ей!
Обрюзгшее лицо Гойды вытянулось в гримасу искреннего удивления.
- А я здесь причем, я что доктор?
- В том-то и дело, что доктор уже есть – встрепенулся Яшка, - нужны деньги на операцию. Шесть тысяч долларов!
Народный избранник перевел удивленный взгляд с Яшки на Лыжина.
- Это что шутка? – спросил.
- Да нет, есть такая девочка, инвалид детства, - закивал головой председатель, - очень хорошая девочка…
- Я не о том хорошая она или плохая! – досадливо поморщился Гойда.
- Вы что же думаете, если я в столице живу и депутат, так у меня печатный станок дома стоит?
- Да нет, я к тому, что помочь бы с операцией?! – неловко топтался на месте Яшка.
- Так чем же я тебе помогу, мил человек? – хлопнул себя по толстым ляжкам московский гость.
- Не знаю, - упрямился парень, - Вы депутат, Вам виднее!
- Ага, вот как значит? – завопил предельно возмущенный Семен Михайлович.
- Значит, коль депутат, так изволь помогать? Денег дай! Может еще ключ от квартиры… - вспомнил он крылатую фразу – Вот ты бюст сломал, а он тоже денег стоил и между прочим немалых! Не время сейчас товарищи быть такими меркантильными, когда каждая копейка на счету. Смотрите, что творится, инородцы всю Россию разграбили и по частям продали. Народ нищий, старики голодные, армия оборвана. Всем тяжело. Потерпеть надо. Скоро мы опрокинем всю эту сволочь!

Гойду опять несло. Он словно забыл, что стоит не на трибуне, а в маленькой комнате правления колхоза, перед упрямым мальчишкой с его конкретной просьбой. Они стояли теперь друг перед другом парень, почти мальчик и прожженный депутат и не было между ними понимания, и была между ними пропасть измеряемая даже не километрами, но вечностью. Как у тех миров, что никогда не встречаются, не пересекаются и не поймут друг друга.
- Я – сказал Яшка дрожащими от обиды губами, - думаю, что помогать надо тем, кто нуждается. Легко спасать все человечество и не замечать убогого с протянутой рукой.

В общем-то, Пыжик был прав, и выразил мысль как умел. Добро не бывает вообще, оно не может быть абстрактной величиной. Оно либо персональное, либо никакое. Семьдесят лет в стране ставили эксперимент по массовому осчастливливанию людей, а в результате оставили после себя выжженное зачумленное поле с бесконечно расплодившимися Семен Михайловичами, всех мастей и раскрасок. В рай нельзя войти дружными колоннами с песнями и знаменами. Дорога туда у каждого своя и лежит она через горячее и трепетное сердце. Яшка знал это, а депутат нет. Поэтому очень оскорбился.
- Сопляк – вопил он, брызжа слюной. – Учить меня вздумал. Да я был депутатом Верховного Совета, когда у твоих родителей еще женилки не подросли. Пошел вон, шпана, вместе со своей уродкой!

Пыжик молча посмотрел на Гойду, потом на Лыжина, который виновато отвел глаза, не выдержав прямого укора во взгляде парня, и направился к двери. Но уже у порога не оборачиваясь, сказал:
- Хорек ты вонючий, а не депутат. Слово даю, если твою морду опять поставят на площади, а не на кладбище, я ее обязательно разломаю и можешь считать меня демократом!

Яшка вышел зло хлопнув дверью. Его колотило от свершившейся несправедливости. В общем-то, он и сам не знал, что хотел услышать от Гойды, но рассчитывал хотя бы на человеческое участие, а никак на откровенное хамство и агитки из газетных передовиц.

Настя почувствовала, что с другом творится что-то неладное, поэтому не отходила от него ни на шаг. Но Яшка почти насильно отослал ее домой, на прощание ласково прижав к груди и погладив по русой голове шершавой мозолистой рукой.
- Найдем мы с тобой деньги, это я тебе обещаю! – сказал твердо.
- Ничего, ничего, все будет отлично!
И не оборачиваясь, направился прочь. Темнеет на юге быстро, как-то в один момент. Еще только что сияло солнце, но вот уже только яркие звезды и суетливые светлячки освещают небо. Ночь стремительно и бесшумно вступила в свои права, поглотив быстро удаляющуюся фигуру парня, просто размыв очертания.
- Господи, что же он задумал? – с тревогой подумала Настя всматриваясь в сгустившиеся сумерки.

А задумал Яшка нехорошее. В трех километрах от села, возвышалась на берегу Дона усадьба, одного местного «нового русского». Сам он с семьей жил по большей части за границей и в хоромах своих не появлялся никогда, что не мешало содержать там большой штат охраны и прислуги. О чудесах и красотах этой виллы, в селе ходили легенды. Поговаривали о хрустальных лифтах, фонтанах шампанского вина и прочей дребедени немыслимой жителями Нижних Комариков, которым электричество давали на три часа в сутки, а из всех благ цивилизации знакомых только с нерегулярно работающим полупустым сельским магазином да, передвижным кинотеатром, по субботам показывающим страшное старье отвратительного качества, гордо зовущемся фильмами. Особняк этот казался Яшке чем-то сродни сказочной пещере Али-Бабы, главной задачей было проникнуть за дверь, а дальше само покатит. Именно туда, взяв с собой ржавый немецкий штык-нож времен Второй Мировой и направился Пыжик.

Зло не может быть во благо, но вряд ли Яшка думал об этом в тот момент, когда решился на преступление. Вряд ли он вообще, о чем-либо думал тогда. Он знал одно, ему обязательно нужно достать деньги, во что бы то ни стало необходимо добыть эти несчастные деньги. Все остальное не имело значения.

* * *

…Убивали его долго. Пьяные охранники травили его цепными псами, истово, словно натаскивали на барсука. Яшка умолял их:
- Дяденьки, не надо. Лучше так убейте.
Но те, глумливо гогоча и плюя в его окровавленное лицо, истерично кричали:
- Что, тварь, не нравится?! Таких сук надо давить, чтобы другим не повадно было на чужое зариться. Мы тебя по кускам резать будем, что бы побольше мучился. Ату его, фас…

Яшка уже почти не чувствовал физической боли, тело его превратилось в сплошное кровавое месиво, он знал, что скоро умрет, но жалел только об одном, что не смог выполнить своего обещания Насте. В дьявольском иступлени охранники, не хуже цепных псов, стоящие на страже хозяйского добра, перебили ему ноги и все пальцы на руках. Пинали коваными сапожищами и плевали в клочья разорванное лицо. Успокоились они только тогда, когда тело совсем перестало подавать признаков жизни. Тогда они просто вывезли его подальше в поле и выбросили.

Но Пыжик был еще жив. Ночная прохлада привела его в чувства. Он полежал немного слушая, как над ухом завела привычную трель беззаботная цикада и, превозмогая невероятную боль, медленно, стиснув зубы, пополз в сторону села, оставляя за собой на примятой пшенице широкий кровавый след. Он полз, хотя знал, что не доползет. Часы его жизни тихо и неотвратимо отбивали пульсом в висках последние минуты. Он чувствовал это, он не боялся, нет, он просто знал.

Не знал, да и не мог знать Яшка о другом. О том, что после его смерти председатель Лыжин взял в охапку Настю и ее мать Полину и повез в Ростов-на-Дону. Три дня он ходил по кабинетам, просил, ругался, доказывал и даже дрался и выяснил, что никаких денег американцы с нищих россиян и не брали, работая из чистого сострадания и человеколюбия, просто таким способом дальняя родственница решила немного заработать денег для себя. Бизнес! История Насти произвела на врачей сильное впечатление. Они сделали ей одну операцию, потом другую. Потом для третьей, последней и периода реабилитации пригласили в Филадельфию, оплатив перелет и проживание ей и матери за счет какого-то благотворительного фонда. Прямо сказка! Лыжин на это только тихо сказал односельчанам:
- Это и для Яшки делалось. Пусть земля ему пухом… Виноват я перед ним очень!

Не знал Яшка и о том, что кромсавшие его тело псы однажды разом все издохли в страшных мучениях. Кто-то подсыпал им в еду битое стекло. Наконец, никогда не узнал он, что дело против охранников по факту умышленного убийства замяли, закрыв за недостатком улик, но вскорости ехали они пьяные с рыбалки на своем джипе, вдоль берега Дона, машина возьми да и сорвись с откоса. Все утонули. Никто не спасся!

Странная штука справедливость. Кажется, нет ее на земле, а оглянешься назад и, вдруг, сознаешь, что все логично и строго закономерно. Поступок и воздаяние, преступление и возмездие - сложными неведомыми геометриями переплетаясь, неотвратимо следуют друг за другом.

Пыжика нашел утром колхозный пастух Мишаня Дурачек. Прибежал в село плача горько, слезы кулаками по лицу размазывая:
- Яфа, Яфа… Убыли-и-и… Ы-ы-ы…

Люди не сразу поняли, куда тянул их местный дурачина и что хотел. А он ревел навзрыд и все звал за собой. Лежал Яшка на окраине села, широко раскинув руки, уткнув изуродованное лицо в мягкую душистую траву родной степи, словно прощался с ней, а над ним высоко в небе парил степной беркут и жалобно кричал, замыкая один круг за другим. Наверное, так душа человеческая покидает землю, прощаясь и прося прощения у всех и за все сразу.

Хоронили его всем селом. Бабы выли в голос, а мужики до крови грызли ногти, дабы не материться от щемящей жалости. Председатель стал было говорить прощальную речь, но вдруг захрипел на полуслове, закрыл глаза и махнув рукой пошел прочь с кладбища.

Солнце, словно щадя собравшихся, в тот день почему-то не жарило землю, прикрывшись кружевом легких облаков, словно траурной шалью. Воздух, наполненный веселым щебетаньем, пиликаньем и чириканьем степной живности, был сладким и душистым как распаренный изюм. С Дона дул легкий бриз, поднимая с полей пьянящие запахи полыни, чабера и кто его знает каких еще ароматных трав. Хороший день достался Пыжику для отправления в последний путь.

Настя стояла около гроба и не верила во все происходящее. Ей казалось, что Яшка задумал одну из своих проказ и сейчас выйдет из-за спин собравшихся и скажет:
- А чего это вы тут все плачете? Вот он я, смотрите, живой!
Однако ничего не происходило. Но когда Сережка Ерш, перекрестившись, молотком вколотил первый гвоздь в крышку гроба, Насте почудилась набежавшая легкая тень на небе. Она взглянула вверх и сквозь бриллиантовую сетку солнечных лучей увидела, как по голубой глади летел в ее сторону белый облачный конь с наездником. Наездник лихо осадил своего скакуна и свесившись с него приблизил лицо вплотную к девочке. Она вскрикнула от неожиданности, узнав рыжий чуб, курносый нос и озорные глаза своего обожаемого, своего единственного и неповторимого Яши.
- Привет, Настена! – весело крикнул Пыжик, перебирая в руках поводья.
- Смотри, куда я забрался. Ты даже не представляешь как тут здорово. Я всегда этого хотел! Помнишь?
- Яша, - прошептала девочка, - зачем ты ушел, мне плохо без тебя!
- Ничего, ничего – подбодрил ее удивительный наездник.
- Все у нас с тобой Настюха будет теперь хорошо. Поверь! Ты сильная и добрая, а Земля любит добрых, только очень долго их испытывает. Ты Настёнка запомни главное: пока человек сопротивляется, пока есть у него силы бороться, он сильнее всего на свете, даже судьбы. Живи и радуйся сестренка, а когда придет время, я прискачу за тобой. Это я тебе говорю! Честное слово!

Всадник изящно развернул своего коня, взмахнул на прощание рукой и дав шенкелей с места в карьер скрылся за солнечным диском.
Настя стояла глотая слезы счастья и улыбаясь махала рукой облакам, твердя как полоумная:
- Я буду ждать, я всю жизнь буду ждать, Яша!
А односельчане, расходясь с кладбища, с жалостью глядя на нее, шептались:
- Совсем у бедняжки с горя колпак отъехал.

Вот собственно и все. Яшку похоронили. Интересно, но на обелиске, толи по недогляду, толи умышленно, так и написали Яша Пыжик. А вот фотографию, где он был серьезным, сыскать не могли. Вот и глядел он на односельчан с фанерной могильной пирамидки веселый, взъерошенный с улыбкой от уха до уха. Таким и остался в памяти!