16. И ВЕТЕР ШТОРЫ ТРОГАЕТ

Знаменская роща вообще-то недоступна. Режимная, с обкомовскими дачами. Бетонная ограда, автоматчик. Что там внутри, не знаю и не дано знать.

Мой тёзка в институте говорил, что раньше зоны не было. Когда пришли солдаты со столбами и колючкой, едва ли не восстание, ограду повалили. Но ночью встала новая, с бетонными столбами.

Реликтовая роща, ещё доледниковая. Остаток от лесов, сменивших облик тропиков. Лесов широколиственных из бука, граба, липы. Но в основном – дубовые леса.

Рубить их было некому. Бескрайние дубравы. Всё смёл Днепровский ледник, а что не смёл, потом срубили. В пределах Курска это лишь осталось, и то благодаря монастырю.

Могучие дубы, хотя не так, чтоб очень. Что характерно, холода боятся. И листья выпускают, когда уже уверены, что в самом деле лето начинается.

Реликтовость – без листьев. Какая-то манера. Я впечатляем, знаю. Не здешние дубы, не нынешнего времени: не наши, не привычные. Тут явно что-то общее со степью.

За рощей – Кур. Ивняк непроходимый. Курёнок, но чуть выше перегорожен дамбой. Туда купаться ездят. Можно с дамбы. Есть даже пляжи, там, правда, очень мелко.

Мой тёзка рассказал забавный случай. Искупались, возвращаются. Тропинка мимо дач. Бетонного забора ещё не было, ходили, как короче. Начальничкам не нравилось. Один с веранды: «Что прёте, надоело!» Тёзке нельзя, молчит. Зато его жена: «Буржуй, отъели морды, разъезжаете...» А бабу как накажешь, не звать же автоматчика. При мне захват уже как бы в законе. Песчаная дорожка вдоль забора. Левей – мостки, где удят рыбу, – начальнички стоят с протянутой рукой.

Контроподобность ив чуть ниже дамбы. Трясина непролазная. Болиголов и ирисы. Курёнок ещё жив. За зоной – мостик, едва ли не японский из бамбука. И там, благословен, глядящий на закат! Ирина привнесла целебность трав. Ну, зверобой из них, как раз пора цветенья. Целительно стригу на клеверах.

Будем сушить в своей мансарде, заваривать как чай. От ста болезней средство в пещере индивида. А зверобоя много по оврагам. Теперь мы на закаты берём с собою ножницы.

Целительно стригу. И в рамке трав выходит месячишко. Туманы наползают. Да-да, долина Кура, знакомые туманы, но всё-таки давно уже не те.

Цветущий зверобой, туман и месячишко. Чудесная бездумность и тишина степная. Да, сумерки степные, что надо понимать. Целебность ведь не только в зверобоях.

А яблоневый сад? Там тоже свои сумерки. Не те, что по оврагам. Когда идёшь к троллейбусу, вдруг тронет что-то в свете фонарей. Может, бризом майским, нежданною удачей?

Так, как должно быть? В местной галерее висит нечто похожее. Рядочки яблонь скромных, ещё не зацветающих. Знакомство с Бяленицким-Бируля?

Названье что-то про цветущий май. Да, с майскими жуками и запахом дымка. И сумерки, конечно. Такое – из окна пещеры индивида.

Но разве только этим всё исчерпано? Когда идёшь к троллейбусу, всё сходится на счастье. Нет, это не предчувствие, а счастье, в самом деле.

Войду и оглянусь, где выключатель. Объём Лимончика заполнен зверобоем. Букетики висят вниз головой повсюду, и запах их, наверное, останется навечно.

Мансарда? Хорошо, когда в окно ряды цветущих яблонь и Знаменская роща. В другое – баобабы. Через них долина Тускари, луга до горизонта.

Мансарда за Московскими воротами. Дорога на Москву, не что иное. Или на юг, на Крым, на Симферополь, но это через город, через мою Воротнею.

Троллейбусом до СХИ. Шоссе, где справа (если на Москву) военный городок, растянутый вдоль Тускари. Какое-то военное хозяйство. Там бродит «серый конь», красивый серый конь. Хозяйство разрезается оврагом. А дальше, на Москву, дорожные посадки, как бы уже не курские, свободные от Курска.

Да и моих домов не много. Два порядка. Наверно, для военных изначально, которые сейчас разбавлены гражданскими. Но всё равно сообщество, где все друг друга знают.

Да баобабы, впрочем, их немного, и дальше огородики. За ними вновь сады. И, наконец, раздольные дорожные посадки. Иные ветерки и настроенья.

Нет, я не о Москве. Просто дорога уходит вдаль, спускается, наверное, к Курёнку. И длинный, длинный затяжной подъём в посадках тополей, давно не баобабов.

Два ряда частых тополей? Что-то такое вертится типичное для Курска. Наверное, Анюта думать не даёт. Возьмём с собой, а та всегда так, говорит и говорит.

Но я ещё весной ходил тут и запомнил дорожные посадки шагами семимильными. Там дальше – те же пажити, овраги. Распахано до кромки, освоено колхозами.

Они бы и овраги, но техника не та. Овраги зарастают подземными лесами. Подземные леса – я так их называю. Само собой не рощи, вроде Знаменской.

Была пора подснежников, однако почему-то ни одного не видел. Подземные леса – лишь ветки голые. Такие же, как пажити, в том смысле, что до неба не дотянешься.

Весна, качанье веток и небо из оврага. Тут и себя забудешь. Тут сдавленность какая-то. Ну, выйдешь из оврагов, ну разве что на пажити. И там не дотянуться до чего-то.

Я знаю, до чего, но надо согласиться покончить с чем-то, с чем нельзя покончить. Из-за такой экзотики всегда одно расстройство, подавленность какая-то.

А между тем весна. Качанье веток. Пажити, конечно. И жаворонка пение сюда легко можно примыслить. Однако не могу. Меня даже сороки раздражают.

Я загубил берёзку. Принёс оттуда и высадил на клумбе. Не прижилась, конечно, с такими настроеньями деревья не сажают, тем более под окнами Лимончика.

Представьте, что сейчас подземные леса преобразились в памяти. И если о весне, то она там. И пажити весенние, и жаворонка пенье, и подснежники.

Тут справа поворот на дамбу и пруды. На повороте дом почти такой же, что был в степи возле усадьбы Фета. Вид тоже крепостной, массивны контрфорсы.

Здесь мы давно когда-то узнавали про Знаменскую рощу. Эпоха «самовара».

Распахнуты все окна, и ветер шторы трогает. И утро лепестками мака через них. Ирина принесла. За домом – клумбы.