Вполне вымышленная история.
Итак Греция,
(неприхотливая обстановка чешского бара),
на стене катакомбы и Гекатомбы офортов Гойи...
Герои пока еще не умащенные сединами и годинами, не подернуты тлением и брожением.
- Мефисто! Не ожидал! Несказанно рад встречи, искал тебя, искал самородковый мой...
- И что же? Правдой этой я не удивлен.
- Слышал книжонки у тебя под видом завелись таинственным и стародавним, с письмом иероглифическим, арабской вязью?. Твои трактовки мне известны, вот дал бы ознакомиться слегка..
- Книжонки есть.. беда лишь в том, что Вам, Аполлинарий, в них не разобраться, а посему и незачем вверять пустому в руки их чтецу...
- Ну, вот опять Вы бледностью лица разите, к чему такие колкости, я расскажу Вам про Паяльника, художник, слыхали, из тех, что Караваджо, Ботичелли, Джотто проглядели..
- Художник-мастер, хоть в душе Паяльник..
- Не слышал, и что рисует... мне неинтересно..
- Рисует и не только, обжигает глину, фарфор, керамику; заказы набирает, вот-вот акулу белую начнет писать, и технику его я объясню едва ли, Мефисто, может выпьем для начала грогу?
- Что мне с художника, будь трижды он Паяльник?!
- Я так решил - задуматься пора нам всем о роли искусства живописи вне рамок суеты мирской,
коль это ремесло не боле, тогда поэзь всего лишь наваждение, книжных червей плодящее, и от неволи поэта полнокровнее воспета, в нее же погрузясь исчезнет вместе с личинками червей, которых птицы расклевали..
- Ты только к этому пришел? Давно вопросом этим и раздумьями печален, неизъяснимой болью полон о мире, для которого мертво, в котором идея изначальной смерти подменена искусственным понятием о рае; искусство же само себя взрастив и не способное стяжать идей вне этого зародышевого кича, дуальной метонимией тешит горькое свое дитя, едва ли вкусив плодов горгульих* утверждает то, о чем ему помыслить даже всуе не дано..
- Мефисто, а как же злободневность жизни, прекрасное сияние извечных истин, фигуры, распознать которые ты не в состоянии, пусть соберешь вокруг индийских магов и волхвов; единственно утраченное семя твоей гордыней, злобой взращено, на что направил ты свои старания? На что обрек себя и свой покой?
- Аполинарий, тогда в чем изыск твоего вопроса? В стихийном логосе, в пути без цели, странствии без боли, может? Вон на тебе рубашка, через которую лоснится золотое тело, и от него избавиться тебе ведь также не дано..
- Я знаю, как лечить, как выйти знаю из него, но как вернуться - не смогу найти дороги; ОНА поможет мне все вспомнить и прийти к тому, чего вовек тебе не разыскать в себе, Мефисто, книги мне не нужны твои - я магии другой алкаю.
- Так иди - возьми, молись, постись, представься и пари без тела, лети к ней, разве связывают крылья тебе боги?
- Я вернусь, Мефисто, чтоб прочитать тебе твое письмо! И обещаю пытка будет скоротечной, лишь выпустит из рук она веретено.. Молись, Мефисто, чтобы мир меня отвлек её.
- Узник крови, ты думаешь вне жизни нет удела мне, я - чернокнижник! Там в кромешной глубине, в юдоли морионовой вне досягаемости источников - разверстых пастей света; где не прожить тебе и часа, рождалось многослойное письмо, прочесть его, что атом разложить..
- Я прочту на то необходимость будет, и на протонный спектр разложу его, Мефисто, неужели ты так в него веришь? Доселе я берег тебя, я был с тобою добр и нежен, насколько позволяла мне клятва Гиппократу, но ты желаешь большего, к чему?
- Валяй раз ты такой храбрец, твоя отвага мне порукой. Маши и дальше несгибаемым мечом Архана ли, Нагаша, рази грехи перстом Мельхиседека, ты знахарь? Будь им, но к истине не вхож..
- Ты охраняешь заблуждение, ты первый, кого трилистник поразит; путь исцеления пройти тебе придется, оставить и забыть, оставить и забыть, доверься мне, Мефисто, никто тебя не исцелит..
Мефисто убегает... Он слишком горд и слаб, чтобы принять совет.