Светлана Гресь
Отрывок из книги
«Долгая дорога к своему сердцу»
Сборник нескучных историй про любовь.
***
Утро еще дремало, они были уже в пути. Дикие звезды россыпью мелкой рассыпались по небу, начинающему светлеть. Вдоль едва проклюнувшейся дороги лесной молодые березки бегут, кувыркаясь. Тени елей лежат на обочинах. Тихо ветви колышет задумчивая роща. Чуть заспанный молоденький рассвет спросонок усмехнулся зорькой малиновой. И вот уже то затихая, то пышно разгораясь, сливаются зори в одну, обагряя небосклон кипучим пламенем. Медленно и торжественно поднимается солнце. Рядом с телегой бежит огромный, лохматый пес, время от времени преданно поглядывая на хозяина, порою бросаясь в лес, разгоняя пугливые стайки птиц.
Нахмурив недовольно лоб, повязанный по-старушечьи темным платком, в солнца жгучий взгляд упираясь коленками, что–то тихонько пела Марта печальное и длинное, как и женская доля невеселая, подневольная.
Как неприятен тот, кто недоброе слово тщательно подобрав, прицелясь ловко бросит в сердце и перебьет наотмашь целый день. С утра споткнешься о чужую злобу и обида осколком острым в сердце ноет.
Провожая, свекровь требовательно повторяла, чтобы пуще глаза берегла Ванечку от девок назойливых. После сенокоса в город повезет, невесту искать будет для него. Женить, мол, пора. Тогда и настроение появится у парня. Не будет времени дурью маяться. И если, что с ним произойдет на почве любви распутной, из-под земли найдет и накажет, как следует, распутницу. И Марте тогда не сдобровать.
Подсолнухом желтолобым солнце, лукаво топорща рыжие усы, выглядывает из-за каждого дерева, смотрит сквозь кружевную шаль листвы, мягко целуя лучами спелыми сонную еще землю. К дальнему покосу спешила едва проторенная колея, ведя за собой повозку с путниками неразговорчивыми. Скользя, дорога в лог сползла и вывела на косовицу.
Кипучих трав пышное многоцветье ковром веселым застелило все вокруг. Лениво нежится знакомая рябина, вбирая сок самой зари. Давно заметила, на рассвете она розовая, на закате красная. А ночью, наверно, серебристая в сиянии лунном.
Приехали. Наконец. Оглядывалась, все еще хмурая и недовольная. Ваня распряг коней, стреножил и пустил пастись.
Буйно цветут заливные луга. Травы густые от рос тяжелых клонятся к земле. Резвилось солнце в капельках дробных, отсвечиваясь дивными бликами.
Так и хочется звонкие лучи полными пригоршнями брать и в лукошки собирать. Хорошо-то как сегодня! Сняла платок, открыла лицо навстречу молодому дню.
Собрала по капельке росу и протянула солнцу навстречу ладонь, – испей, дружок. Горячи губы его. Смирно пьет из рук луч доверчивый. Держу в ладонях слезинки ясные и купаюсь в солнечном свете, отходя от обиды на свекровь. На душе тепло. Улыбкою лицо озарено. Невзначай падает взгляд мой на Ваню. Он глядит на нее и в глазах его синих, словно цветущий лен, солнышко смешинками лучистыми дробится. Стройный, ровно тополь, светел лицом, что солнышко красное. Как к лицу ему ромашковый и васильковый луг. К лицу зеленые пряди белоствольных берез. К лицу небосвод бирюзовый. Сердце встрепенулось неожиданно и обмерло. Отчаянно махнула головой, чтобы развеять образ нечаянный. Что еще за наваждение!
Ветер гонит за волной волну высокую. Росистую сбивая пену, травы сминая шелк малахитовый, упрямо шагали мы один за другим, ни разу не оглянувшись друг на друга, упорные и молчаливые.
Косы пели заливчато, мягко ложилась трава рядами ровными. Выдался на редкость знойный день. Утомительный, удушливый и долгий, насквозь пропахший скошенной травой, наполненный острым жужжанием ос, пчел озабоченных. Жара, густая и тяжелая, звенит мухами, безжалостно кусающими. Луговые запахи, перемешанные с лесными, по-особому горчат. Липко и душно, сладостно и горько.
Облака проплывают торопливо мимо. Скользят, клубясь в бездонной синеве, напоминая клочья дыма. Набухли на руках мозоли у Марты. У Вани от пота вымок русый чуб. Не чуя зноя и не слыша боли от усталости, стремились управиться до дождя.
Села отдохнуть, растопырив пальцы, запястья и поперек растирать стала, что ныли после изнурительной работы. Резала огурцы, хлеб, сыр соленый. Перекусили молча, быстро, пряча друг от друга взгляд и опять окунулись в труд, утомительный, тяжелый.
Тучи послушные уже стремительно мчатся, гонимые грозой. Вспыхивают зарницы боязливые, пронзая небосклон трепещущими линиями. Первые раскаты грома отдаленного глухо пророкотали за лесом. Вот они слышны уже четче, сильнее.
Не спешите разматывать раскосый дождь свой тучки шалуньи. Осталось покоса совсем немного до рябинки. Острой молнии отчетливый зигзаг пронизывает резко потемневший небосвод прямо над головой. Зарокотал вначале глухо, потом все сильнее распаляясь, гром и пал на землю, рассыпавшись сердитыми осколками по скошенной траве. Сразу заметался, зашумел ветер, захмелев от переполнявшего его дикого желания. Губы его шалые целуют притихшую гладь воды речной, крылья тугие качают травы волною зыбкою. Спустился на землю бледный мрак. Спешит - торопится гроза, неся в ладо- нях молнии шальные. Поединок их ослепительно прекрасен. Над онемевшею землею в небе, пьяном от исступленной страсти, они резвятся, кувыркаются над землей, проказливо перешвыриваются из одной тучи в другую, прожигая острым огневым копьем седые нити слез небесных. Дождик пошел, робким шепотом жалуясь на судьбу бродяжью нелегкую. Тихо падают капли тонкие. Хорошо, когда гроза. Изнеможенная, присела под деревом, подставляя лицо прохладе свежей.
Рябинка хрупкая, развесясь, повисла за спиной. Резной листок ее медленно кружится, опускаясь в усталую ладонь, словно стремится о чем-то рассказать. Слегка коснувшись его дыханием, отправила на землю. Дождь постепенно набирает силу. Капли настойчиво пробираются сквозь листву, шумят в траве резче, сильнее.
Не заметила, как подошел, рядом присел Ваня. Словно мать, бережно укутал плечи ее плащом. Искоса окатила его взглядом сердитым. Взор его тихий, искренний, что у девушки длинные, трепетные ресницы.
По спине ветер мурашками пронесся. Молнией колючей сорвало душу грешную. Заныло вдруг под ложечкой. Закипела в жилах кровь. И сердце, бедное, разбушевалось. Недовольно отвернулась, фыркнув в ответ неприятное что-то, вытирая капли дождевые, неубранные волосы собирая в жмут. Зябко ежилась, стараясь отодвинуться подальше.
Мягко обнял за плечи, привлек к себе, теплый, надежный. Она уже и не поймет, холодно ей иль жарко. Трясется, никак не удержать эту сладкую, предательскую дрожь. Недоуменный, крепче прижимает к себе за плечи, пытаясь согреть. И чует, как бессовестно тянется к парню в объятия тело похотливое. Подняла голову, что девочка несмелая на первом свидании. Его лицо так близко, что зажмурилась.
Охнула низко, глухо, безысходно, припав отчаянно к его губам. Здесь дождь хлынул со всею силой, зашумел нервно по скошенной траве. Вода полилась, словно небо прорвалось. А Марте душно, хоть и промокла вся, до нитки. Подхватилась, и задыхающаяся, бросилась в реку. Видно, бесстыдного ветра желание дикое ей передалось. Вода мягко успокаивала растревоженное тело. Надо немедленно уходить, пока еще не поздно. До ночи домой доберусь. О, Небо, помоги! Дай силы! Бьется сердце в груди птицей беспокойной.
Как надеялось когда-то сердечко девичье на ласковую долю! Как верила в свою судьбу! С замиранием сердца чуда ждала. Увы! Обмануто счастье. Задушено руками хищными. Разбиты несбывшиеся надежды. Сколько лет прожила в тоске кромешной, дням беспросветным не ведя учет. Дай силы, Отец Небесный, со своим телом справиться теперь. Не дай мне душу погубить, в тине греха увязнуть. Еле-еле слышен онемелый дождь. Тихие слезы души взволнованной смывает осторожно он, бережно ресниц касаясь. Дождинки по щекам скользят. Сквозь наплывающую тоску молю вас, тише-тише. Не плачьте, капли, обо мне. Не рвите грустью душу грешную. Не виновата я! Он сам пришел!
Какой позор!.. Забыв приличие, к нему в объятья бросилась сама. О, горе! Как теперь забыть бесчестие!
Повернулась, обреченно голову склонив, побрела медленно к берегу, руками воду разводя. Досада горькая точила душу. Настойчивая билась мысль, бросить все, бежать немедленно домой. Подняла взгляд и оторопела. Ваня стоял на берегу и смотрел на нее так странно… и недоуменно даже. Глянула на себя и поняла, что сквозь мокрую рубашку просвечивается срамное тело. Виновато руки охватили плечи, пытаясь скрыть голую грудь.
Женщина в расцвете лет, что пышная черемуха в цвету. Так же влечет к себе дурманом колдовским, так же возбуждающе желанна. Где мог такое тело видеть раньше? Что у молоденьких ровесниц можно подсмотреть? Одни намеки…
Грустных глаз его застенчивый прищур вновь поднял бурю в душе мятежной. Душно от взгляда его растерянного.
Дыхание перехватило, не выдохнуть, не продохнуть. Руки невольно охватили шею, потянулись к горлу. Миг… и рвонули ворот рубахи тонкой, она упала в воду. Только волос волна буйная укрыла плечи крутые. Стояла по колени в воде кипучей во всей русалочьей красе. Сузив нахальные глаза, пошла навстречу дерзкая. Подхватил ее на руки сильные…
Марта окунула горящее лицо в ладони. Сколько времени прошло, а как свежи воспоминания, как сердце бьется горячо.
Хотела б все вернуть, но судьбу не изменить.
― Ну и что же, - нетерпеливо заерзал Трофим, – что же дальше. Не томи душу, рассказывай.
― А ничего, - улыбнулась лукаво через мгновение, овладев собой всецело. – Думаешь, все подробности сейчас на блюдечке выложу. Скажу только, что дождь не был нам помехой. Мы и не заметили, когда он кончился.
Поднялась, прошлась по комнате, глотками малыми отведала воды. А мысль все там кружилась, в ее далеком и счастливом прошлом.
Парень жадно смотрел на рассказчицу. Ему так хотелось ее обнять, поцеловать и успокоить. Подошел и залпом выпил кружку воды, зубами нервно затарабанив о железный край.
Марта снова села у окна. Голос ее густой, бархатистый пронимал до самой глубины души. Затаив дыхание, наслаждался его звучанием.
― Как роса в чудный миг, когда цветок распускается, тянется к солнцу, так и я, сердце распахнув, потянулась навстречу счастью. Под ворохом обид и бед Ваня отыскал мою любовь. Цветы на пустыре заброшенном нашел. Если бы ты только знал, как меняется все вокруг, когда мир озаряется любовью. Каким просторным и широким, каким прекрасным становится он, если хлебнешь напитка хмельного. Зелье это запретное пили мы вдвоем до самозабвения, до сумасшествия. Пустая страсть даже долгая мгновенна. Если же любовью напоена, это … - рассказчица сделала паузу, добавила улыбаясь мило. - Так пылко греет и не испепеляет огонь желаний.
Мой Ваня душу рвал мне любовью преданной, такою нежною и такою чистой. В глаза мне ласково глядел, неустанно целовал и все шептал, - люблю, родная. Я так давно тебя люблю. Люблю… до смерти.
― Молод для меня, ты хоть понимаешь? Ведь мачеха тебе.
― Люблю тебя одну, больше жизни. Ты самая желанная.
Я шепчу в ответ слова безумные любви, прикасаясь к губам его терпким дыханием своим горячим, чувствуя сердцем, он мой. Он только мой! В глазах его ласковых звезды отражаются, в глазах его бездонных мои глаза теряются. И я тону в той синеве, ровно луна в реке…
Все кружилось и кружилось счастье наше на крыльях любви, наполняя мир радостью беспредельной. И неустанно бьется мысль, я так люблю и я любима.
Умолкла, добавив горько, - радость наша с бахромою черною. Потупила печальные глаза. Тихо продолжила свой рассказ.
― Льдинкой кипящей таяла в страстном огне его шальной любви плоть моя, жажду любви утоляя ласками пылкими. Трав и цветов пышную скатерть стелило для влюбленных лето заботливое. Они пахли так сладостно и горько, обволакивая нас ароматом дурманящим.
Ты люби его, - шептали клен с березою. Не люби его, - просили тополь с ивою. Осина лишь молчала, удивленная, все молчала несогласная и строгая. И шептали горько маки красные, - тяжкий грех его любить, подумай, откажись. – И твердили мне ромашки белые, потайной любви послы несмелые, - ты люби его, не страшись молвы. За радость свою горькую держись. И молчали васильки, неба синего цветы, может, в счастье мое робко веруя.
Первая любовь несет с собой сладкий трепет ласк стыдливых, робкую нежность слов заветных и…, - с огорчением вздохнув, - мучительную боль разлуки.
Она всегда такая безрассудная. Обо всем на свете забываешь. Ничего не знаешь, ничего не замечаешь. Сколько чудесных мгновений тогда отцвело для нас. Наивным и смешливым, нам было все равно, какая вокруг бушует жизнь. Наши глаза видели только друг друга. А жаль… Я тогда, глупая, не понимала, что, едва лишь отыскав любовь, уже ее теряла, что в толчее жизненных будней подстерегала нас неумолимая разлука.
Свекровь, не дождавшись с сенокоса внука, примчалась сама, злющая, не приведи, Господь. Увидев наши глаза, кричащие от счастья, сразу поняла, что произошло. Взглядом растерянным я Ваню просила не дразнить старуху и подчиниться ее воле. Ошеломленная, торопливо собирала внука и только изредка кивала в мою сторону лохматой головой. – Как ты могла? Как ты посмела?
Марта гладила себя по плечам, улыбаясь так безрадостно горько, - нам дарила ночь постель звездами расшитую, а судьба уже стелила горем-бедой вышитую. Мы садили райских роз семена, выросла лишь одна крапива. Не знала тогда, что уходил любимый мой навсегда… В сердце я взлелеяла мечту золотую, он же променял меня на другую, - шептали горестно уста.
Задумалась. Потом решительно продолжила свою горькую повесть, - долго я сама в избе была, томима смутностью. Свекровь, забрав моего мужа и внука, уехала в город, как и обещалась. Толклось село, бурлили страсти. Злословили местные «доброжелатели». Сплетни… Толки… Пересуды…
Не выйти на улицу, не пройти к колодцу за водой. Шептали в спину слова жестокие, что женили, наконец, Ваню. Невесту нашли пригожую, молодую, с богатым приданым. Он, якобы уже в городе жить будет, домой не вернется.
По ночам душили сны тревогою тоскливой. Как часто виделось, что снова бьет в виски живая кровь моя и я вхожу уже во сне, не наяву, в огонь любви. Погружаюсь в это пламя трепещущее, что в воду студеную окунаюсь и просыпаюсь в липком поту холодном. Как волчонок, плачет потом до рассвета с милым разлученная душа.
Над судьбой моей непреклонно колдовала обида на долю мою неудавшуюся все оставшееся лето. И раскосая разлука ехидно в глаза мои подглядывала через листву пожелетевшую, сквозную. Как быстро превратилось лето в осень злую, проливную. Листья осыпались. День обмелел. Стал тих и мрачен. Не мчится, не скачет, лишь струится едва. Осень состарилась. Как и моя вера в счастье свое ненадежное.
Отдала сердце свое хмельное, ничего взамен не прося. Как тяжела разлука без надежды на свидание!.. Как дико тосковала душа моя по прошедшим, быстротечным дням любви. Прошлое легко не оборвешь. Горючие в груди остыли слезы. Стонет неугомонная душа, просит хоть кроху радости.
Жила, не ведая, когда смогу увидеть, хоть мельком, свою зазнобу. Пусть и женатым, хоть каким, а бы хоть одним глазком поглядеть. А там снова терпеть будней пустых круговорот.
Как-то днем хоть и осенним, но таким ясным, гляжу, бегут девки на площадь. Осторожно пошла за ними. Укрылась за деревьями и глазам своим не верю. Вразброс стоят телеги, нагруженные всякой всячиной. Вокруг полно людей. Среди них копошится и моя свекровь. Видно, собирает свои пожитки. Ваня возле коня стоит, договаривается о чем-то с девицами, что тесно окружили его. Они смеются, а у меня душа в пятки ушла. Гляжу на него очами жадными, не нагляжусь. Любуюсь зазнобушкой и не налюбуюсь. Тогда забыла обо всем на свете, и о жене его молодой, и о приличии. Иду к нему, словно отуманенная. Заметил меня. Бросился, обрадованный. Сразу сердцем учуяла, что мой остался. Только мой.
И столько было счастья в моем лице, в блеске влажных глаз. Такой немыслимой любовью светилась вся. А он, не хоронясь, на виду у всех, сильными руками, что девочку, высоко поднял вверх и закружил, неистовый в своей любви. Высокий и плечистый, словно дуб. А в глазах веселых брызжут лучики смешливые. Вся отдаваясь радости встречи, охватила голову руками и утонула сияющим лицом в пышной россыпи русых кудрей.
― Вот, непутевый, - шепчу ему, - слышь? Отпусти. Людей-то сколько, оглянись.
― Что, люди. Что мне их молва пустая. Сведены с тобой отныне одной судьбой. Родная, я так по тебе скучал, не передать словами.
Бережно опустил на землю, шепнул на ушко,
-завтра на зорьке в город уезжаем. Все решено. Обо всем договорился. Не грусти, моя хорошая, вечером вернусь, все расскажу подробнее, только туда и обратно.
Взором вцепилась обеспокоенным. Заволокло лучистый взгляд тревогой.
― Ну, что ты. Я не один. Отец со мною. Да и конь мой верный, и преданный пес не позволят беде разыграться. Вон какой грозный у меня защитник, - головой махнул на верного пса. – А конь мой ветра быстрее. - Прыгнул в седло и ускакал следом за батей.
― Я скоро, - крикнул на бегу.
Сузив напряженные глаза, долго смотрела вслед любимому. Снова осталась наедине с этой ночью, где так тепло вдвоем и жутко так самой.
Вечер еще надеждой был полон и уже глухим отчаянием ночь. Проснулась тревогой томима. В кратком забытье приснилось, что стоит рябинка наша обуглена, ветрами злыми иссушена. Глаза открыла, сердце бешено колотится. К груди прихлынула тоска с истошным криком вести злой.
С испугу села на кровать, стала себя успокаивать. Будто помогло немного. Успокоилась будто. Подождала. Чьи-то голоса тихие под окном. Прислушалась осторожно, в надежде, может, пришел Ваня.
Старуха, как всегда, сына отчитывала. Голос сердитый, визгливый от напряжения. Все-таки случилось недоброе что-то… может быть. Подождала, пока зайдут в свою половину, выскочила на улицу и стала искать, в глубине души надеясь, что страхи напрасны и все обойдется. Ваня цел и невредим. Просто задержался случайно где-то. Почему же отец его вернулся домой сам? За что его свекровь бранила?
Одинокие звезды ползли своим ночным путем по небу, и тревога не проходила. Мигом оббежала село, заглядывая во все закоулки, надеясь, что, может, с кем заговорился. Ночь глухая, темная на дворе. Месяц корявый скрылся за тучами. Спотыкалась о комья земли, налетала на ямы. Темень кругом, хоть глаз выколи. На части разрывая сердце, в невидящее небо бросала свой безмолвный крик, - Ваня, где ты, отзовись, родной!
Птицей беспокойной металась за околицей, возвращалась назад, к избе. Где ж вы, где сейчас, очи синие! Кого ласкаете взглядом ласковым! С кем рассвет встречаешь, друг любезный мой. Клялся мне в любви до гроба, оказалось, что обманывал. Неужели забыл, разлюбил, ненаглядный. Почему я тобою брошена, словно в поле ромашка скошена… Ваня, где ты, ответь, не пугай!
Искала везде где только можно, заглядывая даже в колодцы. Чутко ловила малейшее шуршание, прислушиваясь к любому шороху. В ответ безмолвие, только ветер слепой бродит следом. Хохочет, словно зверь ужасный. Скребет когтями душу стонущую. Сдерживая себя, пробовала успокоиться. Садилась на лавочку возле дома, надеясь, что вот-вот сама подойдет пропажа. Вспомнит, что пора возвращаться, что ждут его. Не выдерживала сидения на месте, с замирающим сердцем снова бежала куда-то. От слез застывших выпекало глаза, сердце билось в отчаянии. Я уже и не знала, что со мной делается и при своем ли еще уме. Наконец, запели первые петухи. Повеяло долгожданным рассветом. Выглянул устало поздний месяц, виновато осветив все закоулки и углы.
И тут увидела его… при самой дороге под калиной.
В незащищенной тишине раздался крик такой неистово пронзительный, что надрывом своим жестким разорвал небо на части. Закачалась в испуге матушка сыра земля. Крик этот долго замирал, лязгающим эхом тонул в глухой предрассветной мгле.
Ваня ее вскинул взгляд отрешенный в небо и застыл, удивленный. Свету белого невзвидев, бросилась к нему на грудь, ухватила за шею и, что было силы, стала трясти, будто пытаясь разбудить милого друга. Только бледная застывшая улыбка, без кровиночки лицо. И бессильные руки, будто крылья подбитой птицы. А в груди рана от пули рваная, струйка алая на рубахе. Рядом крестик на порванном шнурке шелковом. В один миг все загублено, все потеряно. Легла головой на тело бездушное, вымаливая прощения за грех свой.
― Ванечка! Знать, сильно обидели мы с тобой Господа, если судьба так жестоко расправилась с нами, послав пулю блудную. Ее предательским огнем сожжено сердце верное. Как? Как же она тебя нашла? За что, сгубила, окаянная? Сколько в мире зла? Не меряно. И теперь оно не убавится. Был безгрешен Ваня мой. Так чиста душа. Господи! Что наделал ты? Как допустил? Не вернуть теперь, не покаяться.
Обессиленная шептала устами безмолвными, - на кого же ты меня мил сердечный друг покинул. Я всю ночь тебя звала, а ты не шел. Я пришла, а ты не ждал.
Сам кров непрошенный обрел, меня забыв. Разлучница костлявая тебе в изголовье вечность постелила. Смерть, старуха приблудная, ты похитила все самое дорогое, что у меня еще было. Я прошу, хоть единственный глоток дыхания его подари мне на прощание.
Последний плач моей любви загубленной никто не слышал. У гордых людей и горе гордое. Достоинством сквозит печаль. Хотя, признаюсь, гордым особенно тяжела горя тяжесть безмерная. Смотрю, онемевшая, в последний раз на милого, в душе глухая отрешенность, крик безмолвный, дикий сжался в груди.
И только шепчу про себя исступленно, - вернись в мои объятия, друг мой любезный.
Мой ненаглядный, мой недолюбленный, почему стал чужой? Увел с собою ночи, напоенные любовью, вернул мне ночи, ослепленные тоской. Как же я теперь без сердца? Нет его, оно разбилось. Как же я теперь без солнца? Так темно мне и так тяжко. Зори мои почернели. Звезды для меня угасли. Как же я теперь без неба? На земле, где раньше было широко так и просторно, стало нестерпимо тесно, если мы с тобой не вместе, если ты со мной не рядом… - а в ответ лишь глухое молчание.
Оглянулась глазами незрячими.
В изголовье стоит неприкаянно верный конь. Ржет протяжно, прядет ушами тонкими, бьет копытом о землю. Зовет молодого хозяина домой. Не дозовется. Непробуден его последний сон. Сиротливо седло опустевшее.
Рядом пес сидит. У глаз по шерстке мягкой от слез бороздки пролегли. Смотрит скулящим взглядом, и слезы катятся тихие, частые, что у ребенка. Не поймет, кто его так обидел. За что ему такая кара. Кто скажет и расскажет, на чью совесть ляжет пятном хозяина смерть нелепая. Чей выстрел молнией внезапной навылет грудь прожег ему? Безмерно горе осиротевшего друга. Его преданное сердце полно тоски и горя. Не скулит и не воет, сердцем чуя, непробуден сон у хозяина.
Зубы стиснув, смахнув кулаком слезу скупую, поднялась и побрела в поле чистое. Шла под острыми стрелами глаз недобрых, под шипение слов ядовитых. Непокорная и прямая.
Все равно не все загублено, не все еще разрушено. Наша, Ванечка, любовь не пропадет, в памяти моей не заблудится, нашими потомками не забудется.
Не исчезает настоящая любовь бесследно. В вихре нашей страсти новая жизнь пробудилась. Сыночку будущему нашему подарю от нас с тобой в наследство счастье.
В последний твой закат, в прощальный твой рассвет в твою судьбу я так и не смогла пробиться, чтобы сказать тебе, что будет сын у нас. Если сможешь, прости меня за все, родной мой. Если можешь, прости…
***
Ветер наотмашь бьет дождем окоченевшим. И несется над землею его похоронный вой леденящим стоном. А неизбывная тоска так тяжко душит грудь, что не вздохнуть никак, не крикнуть. Колючий взгляд – боль жгучая. Слезой едва глаза прикрыв, не морща хмурого лица, отрешенно провожала ненаглядного в последний путь. Шаткий шаг нескор, дробен сердца стук. Лицо белое, без кровиночки. Устало сомкнуты уста. Крови вкус во рту. Рана в душе, соль на ресницах. Застыли капли солено-горькие слезой непролитой. Студит душу тоска одичалая и растет, вырастает такое отчаяние, что сердце готово разорваться, но она не одна. И надо жить!
Медленно, глухо плывет над селом надрывной колокольный звон.
|
