Поэтов много на Руси, но не все известности добились.
Я лично знал одного русского поэта, проживающего в глубинке, судьба которого весьма схожа с судьбой Иосифа Бродского, если не учитывать последующее общемировое признание Бродского, как поэта и узника тоталитарного государства.
Хотя, признаться, мне стихи Бродского никогда не нравились. Я их и стихами то не считаю.
Николай Постарнак, так звали моего знакомого поэта, появился в нашей станице по решению суда, определившего ему год принудительных работ за тунеядство. Работал он в совхозе за нищенскую зарплату, с который отчислялось двадцать процентов в доход государства.
Было время заката брежневской эпохи. Генсек уже еле шевелил губами, нефть подешевела, война в Афганистане была проиграна. На страну надвигался коллапс.
Николай жил в полуразвалившейся казачьей хатке с земляными полами. Работал в совхозе простым рабочим. Как сейчас помню его, стоящего на улице с вилами в руках и что-то говорящего другим рабочим перед отправкой на ферму, где они грузили корм для телят на подводы.
Небольшого роста, худощавый, с наметившейся лысиной на голове, он выглядел весьма заурядно.
Поскольку, средств, для нормального человеческого существования явно не хватало – в совхозе почти ничего не платили, потому суд и определил ему такую меру наказания – он, как только закончился срок обязательной принудиловки, занялся разведением и продажей цветов к 8 марта.
Возил он их куда-то в северные районы, где у него был знакомый начальник милиции, прикрывавший этот, незаконный по тем временам бизнес. Возил в огромном деревянном чемодане, что я хорошо знаю, ибо отвозил его один раз на станцию на своём автомобиле.
Тепличка у него была простая, сделанная из подручного материала – жердей и старых досок от сарая, разобранного им на дрова. Сверху была обтянута полиэтиленовой плёнкой. Да и цветов то он выращивал, на раз отвести.
Ну, никак не хотел Николай горбатиться на тоталитарное государство.
Стихи он писал давно, но они никакой добавки к его бюджету не имели. Всё же, был он членом союза писателей и иногда попадал в состав жюри на поэтических конкурсах. Возможно, благодаря своему тестю, знаменитому кубанскому поэту – Крониду Александровичу Обойщикову. С его дочерью он познакомился на каком-то поэтическом вечере. Она была в разводе, воспитывала сына.
Жили они в разных местах, он в станице, она в городе. Но, часто навещали друг друга. Причина была прозаически проста – Николай не ладил с пасынком.
Помню, при мне он узнал, что того забрали в армию. Лицо его сразу засветилось, и он засобирался в город, к ней, к своей жене, которую любил. Жену его звали Галина.
Он часто посвящал ей свои стихи. Некоторые, написанные в станице, он читал мне, первому.
Помню, как он радовался, когда вышел из печати первый и единственный сборник его стихов. Радостно дарил книги своим станичным знакомым.
Поскольку он жил почти рядом со мной, я иногда заходил к нему в гости. Николай угощал меня кофе, приготовленным им по особому рецепту, с лечебными травами. И тому была веская причина. Год назад он перенёс тяжелейшую операцию, чудом оставшись жить. Видимо, по той причине, что ещё не все стихи были им написаны. Лечебные травы он заготавливал сам, благо в станице они росли практически повсеместно.
Когда я познакомился с Николаем, ему было уже за пятьдесят. В свои молодые годы он исколесил полстраны. Кем он только не работал, это, наверное, легче перечислить. Тяжелейшая жизнь, полная лишений, не могла не отразиться на его физическом здоровье.
В последнее лето его жизни мы заготавливали лечебную траву – зверобой на дальних лесных вырубках. Спали в палатках, готовили на костре пищу.
В компании с нами работал ещё один станичник, Славка – цыган. Такая была у него кличка, ибо зиму и лето ходил он босиком. И лишь в сильные холода одевал на ноги, какие-то опорки.
Когда мы с Николаем попали на эту делянку, Славка с двумя такими же, как он, горькими пьяницами, уже занимался заготовкой зверобоя в течение длительного времени. Зверобой они высушили и вывезли в станицу, где его собутыльники начали паковать его в тюки, дожидаясь заготовителя. А Славка остался на делянке, чтобы ещё ухватить лишку.
Вот так и работали мы втроём, но, каждый сам на себя. Ночевали в одном месте, пищу готовили тоже сообща. Один раз, недалеко от нашей стоянки я натолкнулся на брошенные останки собаки, которую съели Славка и его подельщики незадолго до нашего, с Николаем, прихода.
Местные алкаши не брезговали собачатиной, ибо все заработанные деньги уходили на суррогат спиртного, которым торговали многие станичные бабки.
После завтрака, когда слегка подсыхала роса, мы расходились по вырубкам в поисках зарослей зверобоя. Продираться приходилось по молодому подросту, сплошь заплетённому колючей ажиной. Днём допекала сильная жара и оводы, а вечером не давали покоя комары.
В пятистах метрах от нас была стоянка лесозаготовительной артели. Мы часто могли наблюдать чадящие трелёвочники, взбирающиеся по крутым откосам. Промышленный лес остался лишь в таких глухих, труднодоступных местах, но и сюда добрались люди, безжалостно истребляя на своём пути неликвидную древесину.
Вечером, после работы, Николай готовил особый вид похлёбки, в которую добавлял муку для густоты. И действительно, похлёбка была весьма сытная. А после похлёбки долго пили чай, беседуя на разные темы.
Николай был болен, операция лишь отсрочила финал, но не подавал вида, работая с нами почти наравне. Он сравнивал себя с прожорливой чайкой, которая никогда не наедается. Есть ему, приходилось часто, но понемногу.
Осенью, когда ему стало совсем плохо, за ним приехала Галина с Кронидом Александровичем. Так получилось, что я отвёз их до станции, где останавливалась электричка, идущая в Краснодар.
Через месяц после этого, в станицу приехала Галина Александровна и справила по Николаю поминки в его хате.
А когда, спустя некоторое время, мне попал в руки сборник стихов Кронида Обойщикова, я прочитал в нём стихотворение «Хата», посвящённое Николаю Постарнаку, малоизвестному поэту из глубинки.
Отрывок этого стихотворения навсегда врезался в мою память:
«Склонилась хата, будто молится,
И слепо щурится окно.
Кого-то ждёт
И беспокоится,
Что нет хозяина давно.
А он ушёл в края нездешние
По звёздным тропам и мостам,
И только кошка похудевшая
Печально бродит по кустам».