8. ОПАСНО ПОЛЮБИТЬ ЗАДВОРКИ

Выходной запредельной экзотики – этим мало кто может похвастаться. Степной прибой разноцветный в глазах, сон у дерева с кроной саванной.

В Курске, собственно, те же аспекты. По логам, по оврагам, по моим в том числе. Не степное, но всё же, как тот первый самсончик на глинище, иногда и подобье дернины.

Продолжая степную тематику, то же глинище, те же сады, я опять обращаюсь к аспектам, как к чему-то целебному в Курске.

Да, опять одинокий цветок в прошлогодней траве у оврага. Вроде лютика, только не жёлтый. По Воронежу мне незнакомый. Синий лютик смотрел из травы. Лепестки изнутри лакированы. И полоски от синих тычинок придают лепесткам убедительность.

Убедительность в том, что и в Курске можно встретить весну незнакомую. Начинать что-то, верить во что-то. Хоть в прибой где-то там в Заповеднике.

Степь меня как-то странно затронула. Может, «запахом сонных лекарств». Чем-то тайным. И правду сказать, после степи всё кажется мелким.

Я не зря про прибой. Это повод, за который упрямо цепляюсь. Остальное лежит вне сознанья, может быть, отрицанием Курска.

И на глинище я тот же самый. Сад был пуст, и я мог созерцать. Чтоб усилить солидность цветка, неизвестного мне по Воронежу, опустился в траву на колени.

А статью отложили до осени. Будем ездить, копить впечатленья. И Ирина сказала, что я мог бы быть неплохим журналистом.

Что ж, согласен. Хотя эфемеры вряд ли втиснутся в «Курскую правду». И что осень уж так неизбежна, мне не верится этим апрелем.

Вот летел я в Москву. Самолёт, как тогда, шёл кругами над Курском. Этот Курск ещё можно бы как-то принять. Институт так чужим и остался. И я об институте не говорю сознательно. Во-первых, не по теме, во-вторых, приехал не за тем, чтобы кривляться. Ждал перспектив и новых направлений. Пожалуй, тут причина моих переживаний. Бесперспективность полная. И вряд ли что изменится. В Хабаровске и то жила возможность действия. Тут лишь привязан к лекциям и практикам.

И Курск мог быть другим. Конечно, поначалу... ну, я уже рассказывал, как было поначалу. Но вот уже апрель, я в принципе всё тот же. Всё то же отрицанье и предвзятость.

А между тем, помимо обстоятельств, Курск как-то строится. От странности до странности. Какие-то ферменты уже витают в воздухе. Ну, вроде, как на Боевке, хотя там точно – дрожжи.

Ферменты на задворках, по оврагам. Ручей микрокувшинок стекает меж берёз. И белые ромашки, и бабочки, и фея:

Какие запахи,
Какое разнотравье!

Ромашки любопытные. Какой-то из аспектов. В них хорошо лежать лицом к закату. Непуганые бабочки – порхающий овраг. За глинищем – один из той системы.

Все к Сейму тяготеют, как Тускарь и Курёнок. А дальше, за садами, – ещё красивый вид реки Моквы. Реки – одно названье, ручей, пересыхающий, в сравненье даже с Куром.

Зато его долина с высокими деревьями – край настоящих джунглей, таких тенистых зарослей. Возможно, это бывший парк. Чуть дальше там – усадьба с каким-то минаретом в тёмных клёнах. Причин для настроения имею предостаточно. Ирина в таких случаях ведёт куда-нибудь. «Ещё красивый вид». Действительно, покажет. Она ведь здешняя, а я тащусь за феей.

Район КЗТЗ, куда её трамвай уносит с Барнышовки, по направленью к Сейму. КЗТЗ – завод каких-то запчастей. Район, конечно, новый, на окраине. Отсюда по оврагам можно пройти на глинище. За несколько минут – ромашки, баттерфляи... Закаты созерцаем без лишних разговоров. Без лишних настроений, тут быстро забываемых.

Так и Моква под вечер, так старая река. Усадьба с минаретом – фантазия Нелидова. Площадка между кронами и мраморная лестница, сбегающая в парк с высокими деревьями.

Площадка созерцателей. Закат отсюда славный. Нелидов – самодур, но место выбрал правильно. Тут и сейчас дом отдыха. И между минаретами советский герб некстати подрисован.

По парку возвращались в полнейшей темноте. Деревья закрывают уже ночное небо. И что запомнилось, поймали светляка. И принесли. Селеновые вспышки как память того вечера. Светляк жил пару дней в Ирининой квартире. Жил на цветах балкона, потом пропал куда-то. Район КЗТЗ, акация подъезда. Вот понимал ли он, куда его вселили.

Да, Незнакомка – фея, в чём никаких сомнений. Но также вне сомнений, что я теряю что-то. Привык, что меня водят, утратил свою линию. Ту, что была под сводами когда-то.

Вот мы зимой решили съездить в Крым. Курск этим и удобен. К утру ты в Симферополе. Глицинии, ночные кипарисы. Вино и чебуреки. Приключения.

Но я не стану Крымом мой Курск перебивать. Я всё к тому, что фея присутствует в Ирине. Ей как-то всё легко. Она организатор, что мне почти не свойственно, наверно, по природе.

Да, Крым, над морем – замок. Известное Гнездо. Знакомое мне с детства по открыткам. Иллюзия, мечта. Чтобы туда попасть, даже не мыслилось. Не то чтоб там вино и чебуреки.

Смотрели водопад, хотели на Ай-Петри, но там что-то с дорогой, и вот тогда Ирина небрежно бросила таксисту: «До Гнезда!» Поехали действительно, на то она и фея.

И снова Курск, и снова те же темы. Цветущие сады над Тускарною улицей. Опасно полюбить только задворки, ждать избавленья отпуском, не думая об осени.

Только цветы. Сгустились незабудки. Букетом Ренуара васильки, гвоздики луговые – пятно, цветной прибой и вдруг узоры.

– Какие запахи, какое разнотравье!

Это в лугах, что к Сейму. Васильки от прошлогодней ржи. А Сейм, нельзя сказать, чтоб так уж невзрачен. Тут сброс воды от ТЭЦ, и в мае можно плавать.

Нурбей к нам привязался. Природа и Нурбей, как это совместимо? Нас к Сейму вёз лихой трамвай, терявший тормоза. Но оглушённый майским воздухом, течением реки, голубизной подснежников, проклюнувшихся из-под палого листа, наш друг сидел и плакал под грибком за столиком. Но Лилиан в Тбилиси, вот он и увязался. Бутылочку сухого распили возле Сейма.

Там что-то вроде заимки. Нурбей дразнил собак. Научный человек, вторая диссертация, а:

– Тонко залаешь – тонко ответят,
– Толсто залаешь – толсто ответят.

И тут эксперимент. Они с Ириной всё-таки готовят передачу на ТВ. Маховики, Уфимцев и... ученик Уфимцева – Нурбей. Смешно, как он настаивал, чтоб «ученик» звучало, чтобы ему такой вопрос задали.

День передачи близился. Сценарий не готов. Мне это надоело, и я сел за машинку. Фото и открытки, вопросы и ответы. Диктуйте, я всё сглажу и исправлю. Давай, давай, Нурбей! И перестань кокетничать. Но где им до меня, я всех перегоняю. Нурбей как-то на это загадочно заметил, что пропаду я в Курске. К чему он так – не знаю.

Успели со сценарием, но начались препятствия. Ирина простудилась как раз к дню передачи. Везу её в трамвае, город перекрыт: шагают пионеры с барабанами. Ну, села на такси. Я б тоже с ней поехал, но мне нельзя – собранье в институте и быть там обязательно. А впрочем, телевизор совсем недалеко – висит в универмаге. Если бегом и сразу после...

Бегом и сразу. Успеваю. Висящий телевизор. Объявляют. Названье передачи буквами из знаков восклицательных. Ирина и Нурбей возникли в кадре.

Я знаю, что она с температурой. И знаю, что Нурбей вот-вот начнёт кокетничать. Да, вот оно!

Вопрос: считает ли себя учеником Уфимцева?
Нурбей: «Пусть бы сказал Уфимцев...»

Волнуюсь за Ирину, но держится прекрасно. К концу так я и вовсе успокоился. Всё, как задумано: солидно, без занудства. И интересно, люди собираются.

Один курянин, глядя на Нурбея, сказал:

– Мужик серьёзный.

Мужик – моё творенье. Ирина вся – огромные глаза. Им без меня бы не собраться в кадре...

Моя программа. К теме «Люби и украшай». Немного, но реальное деяние, хотя никто об этом не узнает, меня ведь в титрах не было. Я где-то там, за кадром.

За кадром и Нурбей с тем, странным, замечанием. Он очень наблюдательный. Возможно, я блистал, готовя им сценарий. Такие не для «этого столба».

Да, тайны на поверхности. Мне не прижиться в Курске. Но чтоб уж пропадать, уж тут вы извините. В себе-то я уверен. Система – не система, но шанс какой-нибудь найдётся в крайнем случае.

Как в Хабаровске прошлою осенью. Всё порушил, развеял и сжёг, как недавно я сжёг «Дон Кихота».

Это было на Боевке. Сжёг в костре второй том «Дон Кихота». Знаю, знаю, что сам виноват. Книгу жечь – безусловное варварство. Ирина замышляет новеллу «Сожженье «Дон Кихота». Навряд ли у неё что-то получится. Я ведь и сам не знаю, что так порой взрывается и почему я так неадекватен.

Да, Тускарь, Боевка. В июле больше времени. Взял лодку напрокат и вывел чёлн за боны, за купы ив нависших. И глубина. Теченья никакого. Выше моста гребу уже серьёзно. Какие-то девицы: «Возьмите хоть одну!» Нет, не возьму. Я в лодке не за этим.

Какие-то бугры из мела проплываю. И поля кувшинок. Мелеет Тускарь. Тут лодку надо волоком. Ещё был мост диковинной конструкции. Отсюда я уже сплавлялся по течению.

Мели, кувшинки, устрицы, бугры. Излучина Тускари держится ивами.

Смутные мысли кой-как донесёт
И свалит ответственность в Сейм

Саркастический вальс? Так не хочется грусть забывать, но уверен – в лице что-то новое. Хорошо обгорел и кувшинками словно проникся.

Отрешись от своих настроений? Пахнет сеном, и руки устали. Курск бывает таким. Может быть, только так его нужно и видеть.