7. СТРЕЛЕЦКАЯ СТЕПЬ

Теперь, когда меня отчасти задела Барнышовка, когда апрель с аспектом эфемеров, пора про степь, про здешний заповедник, о чём мне думалось ещё тогда, под сводами.

Про степь, Уфимцева и про усадьбу Фета. Программа обывателя – вот кончится зима и станет легче жить. Я опытен, я знаю. Пока про это в музее и из книжек.

Но сам бы, как сейчас я полагаю, немногого достиг бы. Литература скудная. Как ехать в Степь просто-напросто никто не скажет. А уж о прочем лучше и не спрашивать.

Даже Ирина не слышала... Конечно, интересно, не более того, но у неё членский билет Союза журналистов, способный открывать любые двери.

В два счёта – и как ехать, и что статью напишем. Что нас там будут ждать в ближайший выходной. Достала и пособие для лекторов.

Я знаю, что не очень-то литературно, что ли, – как ехали-уехали. Ну, просто по порядку, что ли. Но я как дилетант и обыватель курский, всё же считаю нужным и об этом.

От Южной автостанции (за Херсонскими воротами) по знакомой дороге на Рышково. Там поворот на трассу к Обояни. Уже степная трасса, какой-то шлях, по-местному. Селиховы дворы там влево, за дорожными посадками, тишайшее село под тополями. Чуть дальше – и дирекция музея.

А ещё дальше – степь, участок заповедный. Степь первобытная, не тронутая плугом.

Проскочит ли тернец,
Взметнётся ль птеродактиль,
И на ночь успокоятся
Большие клевера.

Нас, в самом деле, ждали. Сам директор. С почтеньем к прессе. Пресса, конечно же, Ирина. А я при ней какой-то консультант. Ирина пишет, я веду беседу.

Конечно, у директора мы время отнимали. Однако и ему вопросы интересны. И общие знакомые в Воронеже нашлись. Так что интервью не рядовое.

Ирина поразилась моей универсальности. Грунты, растения, эпохи ледниковые. Причём, не просто так, чтоб показать учёность, ведь я геолог по образованию. Эпохи знаю.

В беседе промелькнуло и Приморье. Да-да, не удивляйтесь. Здесь вправду нечто общее. А именно – третичные растения. Ну, как женьшень приморский, аралия маньчжурская, не говоря о тиграх и оленях. Причина та же самая. Три мощные волны.

Ледниковые волны. Днепровская (вторая) спускалась ниже Курска, оставив полуостров между Днепром и Доном. Да, так же, как в Приморье, причина ледниковая. Бук, граб и липа, дубовые леса? Леса погибли. Тундра, как где-нибудь в Норильске. Лишь низкие берёзки над мхами и пушицей. Волна оледененья вместо тропиков.

Но что-то вновь включается, и ледник отползает. Сообщества растений формировали степь. Растенья травянистые. Растенья-эмигранты и те, что пережили лёд. Степь, «запах сонных лекарств». Иные, как женьшень, с таинственными свойствами. Реликты, одним словом. И где – «У нас-то в Курске!»

Мурыновка, родная Барнышовка! Нет-нет, не то, и не в реликтах дело. Дальний Восток и поезд, и апрель. Такое не закрыть волной оледенения.

«Подателям сего разрешена одиночная экскурсия». Нам дали пропуск и подарили книжку, сигнальный экземпляр. И фирменный значок с эмблемой заповедника, а я как раз такое собираю.

Теперь мы «одиночная экскурсия». Нам всё разрешено, как, например, смотреть на клумбу у музея с названьями растений. Таблички лишь. Названья по латыни.

Тут я вернусь к аспекту эфемеров. Как раз у этой клумбы, где растенья должны цвести всё лето, по октябрь. Растенья, разумеется, все разные.

Казалось бы, искусственная клумба. Но так живёт вся степь. Там на квадратном метре – до тысячи растений! Природа разместила их на разных этажах с цветеньем строго в очередь.

Двенадцать обликов, двенадцать фаз цветенья. Аспект – физиология степи. Преобладанье синего, преобладанье жёлтого, преобладанье белого... С апреля по октябрь. Сейчас клумба пуста, торчат одни таблички. Но степь живёт каким-то из аспектов. Жизнь луковиц подснежников, наполненных крахмалом. Жизнь ледниковой памяти с моими эфемерами. А дальше память сменится аспектом незабудки. Мифичные растения, куда-то сглаз долой до нового апреля. Так было и так будет – все десять тысяч лет степного состояния.

Степь тоже начинается с таблички. В каких-то плотных травах, похожих на культурные. Но травы эти дикие, что сразу отмечается. Сплошной покров запутанных растений. Такое не сажают и не сеют, такое только здесь. Но травы низкие, кой-где едва до пояса, и в целом всё не так, как ожидалось. Хотя, конечно, степь, с степными небесами. Что собственно, хотел бы, не скажу. Логично вспомнить Чехова и Гоголя. Насильно море притянуть, а то и те пучочки, обёрнутые в листья. Ландыши.

Всё правильно, казалось бы, но несоединимо. Пока, во всяком случае. До новой Барнышовки, где некогда росли араукарии, секвойи, лавры, фикусы и пальмы.

И скис я как-то. Лишь бы Ирина не заметила. Ведь, правда, хорошо идти тропинкой. Терять её, сворачивать на новые и новые, где резче смена запахов и красок.

Пестрит прибой хохлаток и баранчиков. Какие-то ажурные сплетения. Волнами запахи и каждый исцеляет.

Да, это степь, не тронутая плугом. Кругом-то всё совхозное, а здесь свои законы. Все десять тысяч лет существованья. Её существованья чернозёмного.

Клочки земли служивым, чтоб как-то закрепить. Но только лишь для пастбищ, сенокоса. Не сеять, не пахать, чтоб сохранить воинственность. Охрана государства с юго-запада.

Со временем потомки стрельцов и казаков всё же взялись за плуг, причём, весьма воинственно. Перепахали степь. Остались лоскутки – Центрально-чернозёмный заповедник.

«Остатки прежней красочной гармонии, сообщества растений-эмигрантов». Сложнейший механизм, не знавший пыльных бурь. Стада сайгаков, туров и тарпанов.

Да, грядки и таблички с латинскими названьями. Тут есть и некосимые участки – их сразу узнаёшь по высохшим стеблям. За пару лет дернина нарастает на сорок сантиметров, и, знаете, тут много первобытного. Пробить эти матрицы иным растеньям трудно. И видовой состав обеднён, как говорит директор.

Зато грунты тучнели. Такой вид чернозёма на выставке в Париже смотрелся как диковина. Богатство. Божий дар. Как обошлись с богатством, показано в музейной экспозиции. Грунт с пашни рыжий, с пылью, закомкован. А заповедный – чёрный, смолянистый, с частицами, похожими на гречневую кашу, причём, эти частички водостойки.

Нам часто попадаются цепочки бугорков. Это кротовины, работа землероев. Такие же крупинки, приятные на ощупь. Такой же эталонный чернозём. И землерои (хомяки, кроты и суслики) копают его вглубь до меловых пород, заметных по контрасту. Но меловая примесь всегда невелика – дорылись и достаточно. Ирина утверждает, что на грунте кротовин домашние цветы выходят богатырскими. Набила целлофан, нарушив равновесие. А я не стал, о чём и сожалею.

Мы исходили весь участок заповедника. Прошли по всем дорожкам и тропинкам. Всё время попадали к раскидистому дереву с какой-то плоской кроной, как в саванне.

После обеда штиль и солнце невозможное. Крепчают запахи, и каждый усыпляет. И от цветов не скроешься, даже закрыв глаза. Степной прибой, ажурные сплетенья.

Хор птиц невидимых, непуганые бабочки. Не убегает ящерка с портфеля. Тут даже пояс куртки свернулся и не прячется, лежит средь гиацинтов и адонисов. Вдруг приобрёл такие же привычки.

Да-да, прибой и штиль. Простор вполне морской. С каждой минутой крепче эфирные настои. Вот и Ирина стихла средь адонисов, каких-то разноцветных кустиков.

Лежим в тени под одиноким деревом. Сморила степь. В глазах одно и то же, хоть закрывай или держи открытыми. И ни о чём не надо разговаривать. Но солнце всё же движется. Лишь стало опускаться, невидимые птицы-вокалисты взметнулись стаями. Причудливая смена фигур вращения, сдуваемых, как парус. Гоняешься за ними, забыв о фотокамере. Так просто тут сорваться, внезапно побежать. Морской простор. Простор в любую сторону. Снимать это на плёнку – напрасное старанье.

Ну, мало ли просторов, кто-то скажет. А я скажу, что тут свои законы. Что травы дикие. И дикость отмечается каким-то новым чувством, помимо пониманья.

И мало кому выпадает такая вот экскурсия. И мне лишь потому, что есть Ирина. И кажется, что степь вот эта, настоящая, гораздо неожиданней, чем грезилось под сводами.

Теперь и Барнышовка получит оправданье. Ведь обыватель видел заповедник. И с ним всё то, что грезилось, если на то пошло. Я обыватель опытный, я знаю.

К автобусу выходим напрямик какими-то заросшими оврагами. В оврагах кое-где ещё остатки степи и эфемеры первого аспекта. Ирина вновь намерена нарушить равновесие. Сорвать цветок: «Тут же коров гоняют, любая может схапать». Но я уже проникся режимом заповедника:

– Коровам можно, а тебе нельзя.

Лиловый сон над кровлей из фирновых икринок. А степь уже в аспекте незабудки, и надо постараться изведать все двенадцать. Мы ещё тут побываем.

Какой был день, чудесный во всех смыслах? И вот уж вечер с тонким месячишком, с холодноватым ветром из оврага, с дорожными посадками. Ну, в общем, с возвращением.

Но я ещё добавлю село под тополями. Вечернее село, с мычанием коров. Село тишайшее под сенью Заповедника, где хочется остаться и никуда не ехать.