3. ДУША ИСКАЛА ВЫХОД

О работе достаточно сказано. И в дальнейшем о ней только главное. Что касалось меня как курянина, да и то по возможности стороной.

Эта тема кому-то другому. Я о том, что вне стен института. Например, о каштановых почках, альпийском овраге.

О том, как я, не попадая в тон, влачился в декабре по негативам, уже почти свободный от Хабаровска, но всё ещё не здешний.

Душа искала выход, разумеется. У тополей трампарка, в закатах речки Тускари. Боюсь только наврать, но многим был подавлен в своих блужданьях, как будто бы спокойных.

Трампарк. Квартал трампарка в старинных тополях. Почти такой, конечно, и в Воронеже. Тут ещё башня, вроде минарета. Вагоны выезжают и въезжают.

А к Тускари – спуститься переулочком, где институт. По деревянным лесенкам. Ряды деревьев, вправо наклонённых. Дух дрожжевой – тут старый дрожжевой заводик.

Идёшь вниз по течению.

– Не Амур...

Вода тут, что ли, мыльная? И берег укреплён кроватными грядушками.

Скука местечковая.

Всё надо пережить, дойти до крайней точки, и негативы станут понемногу давать свои ростки в душе, всему открытой. А для чего?

– Наверно, для чего-то...

И я стоял у тополей трампарка, спускался к Тускари и сфинкса рисовал. Но был мне и оазис Дворянского собранья. Буфет под сводами, где пиво и сардельки.

Днём мало тут народа, почти что никого. Буфет большой – и своды, и окошки. Тут цепенел у дальнего окна. Тут ничего и никому не должен. Дворянское собранье – часть кремля. Квартал, если хотите, над обрывом. Пороховая башня. Тот Собор...

Окно во двор. За стёклами – снежины. Снежины, впрочем, после, но своды те же самые. До темноты там свет не зажигали. И тишина, наверно, монастырская.

Блокнот открытый, пиво и сардельки. Тут равновесие, ничейность, и ты ничей вполне безотносительно.

Но это только кажется:

– Ты в Курске...

Да, заморозки кончились внезапно. Стояла оттепель на диво декабрю. И почки на деревьях распустились. Пустырь какой-то, до кино случившийся. Каштановые лапки введённых в заблуждение деревьев. Я думал о весне, и влажный ветер лишь укреплял такое заблужденье.

Я был тогда открыт всему, что попадается. Воронам в том числе, летающим во множестве, каким-то поездам и расстояньям.

Мой странный быт уже не огорчал, и пьянство как нагрузка прекратилось. Приехала жена Нурбея. Лиля. И я дарил к приезду хризантемы.

И день рожденья мой отпраздновали шумно. С гостями, с фруктами, стрельбой из фузеи. Среди подарков был одеколон – «Шипр», помню. Всё выпили и съели. Сидим уже с Нурбеем. Попробовали «Шипр»:

– По колпачку?
– Эх, разливай! Не стали разводить, а то мутнеет, очень уж противно.

Букетик хризантем у Лили распускался. Потом его и в землю посадили:

– Ну, видно, что от сердца...

И Лилиан кормила нас грейпфрутом и аджикой.

А оттепель сменилась чудным снегом. Я шёл после занятий в «Дворянское собранье», но, то ли опоздал, то ли вообще закрыто было.

Пороховая башня и снежины...

Снежины крупные и частые летели. Обрыв высок, и что под ним, не видно. Но дальше (вверх от цирка) будет сад. Новое названье – Первомайский.

Хотелось самому о ветках разукрашенных. О том, что нет следов, о полусвете. Но блоковские строфы назойливо мешали. И есть уже хотелось ощутимо.

Забрался в мрачный «Курск», что при гостинице. Пока несут обед, пивко и хлеб с горчицей. Я редко здесь бываю – всегда не по пути. И как-то смутно тут, не аппетитно.

Что любопытно, что я тут видел демонстрацию, о чём упомянул в прошлой главе. Да, с подоконника, конечно, довоенного.

Пузырь в окне...

Указывали пальцем. Я был смешной и толстый. Наверно, симпатичный. Поэтому меня (конечно с матерью) зазвали в майский сад. Трава и одуванчики такие, что потом и не увидишь, уже не встретятся.

Возможно ли до года что-то помнить? Навряд ли, но это сходится с рассказами. Сад где-то там, уже в конце Дзержинской. А номер, видимо, второй этаж гостиницы, старой, разумеется.

Тридцать пять лет спустя:

– Нет, уже тридцать шесть.

Простое совпаденье? Что вовсе не волнует и мыслится без трепета, пока несут солянку в полумраке.

Зал пуст, начался перерыв. Смотрю, ещё кого-то пропустили. Ко мне подсела дама в красном свитере. Другие столики уже не занимали.

Толстуха в свитере, отчётливо голодная. Намазал бутерброд горчицей, налил ей пива:

– Пока несут...

Дар принят с благодарностью. Торопится на лекцию, которую сама же и затеяла. Писатель выступает.

– А то читают мало.

И не было охоты особо разговаривать, но вспомнил снежный сад, и вырвалось:

– Читать порою вредно.

Потряс основы, вызвал изумленье.

Ну, я и развернулся по свежим впечатленьям, и рассказал про Первомайский сад.

Я намолчался, рад был рассказать. Как собственные мысли увязать, когда читал об этом?

– А сад хорош ведь и без Блока...

Спокойный разговор, приятно, что тебя хоть как-то понимают.