XII

Вскоре кончилось время, отмеренное мне для жизни в Курске, и перед отъездом я постарался побывать во всех любимых местах, в том числе – в усадьбе. Хотелось ещё раз рассмотреть, не торопясь, особо не обременяя себя никаким познаньем. К тому же ещё и Тёмный лес оставался неизведанным.

Так что снова явилась насыпь Будановки, где недавно цвели граммофончики на рыжих от нефти кремнях, ставших навеки гидрофобными. Осень, денёк превосходный. Автобус набит, как всегда, визжат поросята в мешках, и пахнет подмышками сельских красавиц. Безумная скачка. Меня раздавили в дверях. Но даже и так мне видно в разбитом стекле синее пузико облетающей автобус касаточки.

В сельмаге меня узнаёт продавщица:

– Опять к Афанасию Афанасьевичу?
– Нет, в Тёмный лес. Мне булочку, сыра и вермут.

Продлись момент у магазинчика и навсегда останься со мной! Я снова бродяга поэзии, в моей котомке вермут с бутербродами, и я иду проверять впечатления. Момент перед вольной дорогой сентябрьского ясного дня.

Пошли подсолнухи и тыквы на заборах, но всё же тут город незримо маячит. Это – не рог деревенского изобилия. Но мальвы – как будто и нет на них осени.

В усадьбе мне нечего делать, и я бы прошёл мимо неё, сразу к Тёмному лесу, но надо удивить директора пунктуальностью и вернуть ему листок.

Зашёл, и не зря. Одно из кирпичных чудовищ усадьбы – кузня, что рядом с калиткой, чернеет распахнутым боком. А войти – вообще ужас, гнездилище тьмы веков. Там, в глубине, в куче железного хлама, можно, наверно, найти какое-нибудь орало со времён Мазепы, но зачем мне оно?

Тут и сейчас механическая мастерская, и двое рабочих что-то выкатывают. Тот, что помоложе, пьяный и злой. И я, наверно, несправедливо начинаю думать, что он такой всегда. Сразу стал тыкать в лицо грязную лапу с расквашенным ногтем:

– Посмотри, посмотри на палец рабочего человека.

Отвратительное зрелище. А на мои вопросы высказывает с какой-то готовой радостью:

– Усадьба? – Накрылась...! Мельница? – Накрылась...!

Такие, наверно, и рубят бессмысленно вековые деревья. Любители Фета его раздражают, и он так протестует?

Второй, наоборот, удивительно вежливый и степенный. Охотно рассказывает, но тоже много не знает. Усадьба вроде бы стояла при Петре ещё, кузня с тех же времён. От мельницы остался еле заметный ров вверх по реке. А вот что интересно, немцы здесь были и к усадьбе отнеслись без уважения, даже «гадили в окна». Знали они, что этот дом принадлежал знаменитому Фету, к тому же, немцу?

Что кузня, что конюшни... Кто их знает, при Петре или нет? Но видно, видно, что постройки иных времён. Особенно эти окна... Любили своды, арки всякие. Наверно, от итальянцев тут что-то, ведь строил же рядом Кваренги аркады торговых рядов для Коренной ярмарки.

Выше усадьбы голубеют поля скошенных хлебов, крутятся ветром листья посадок, созревшие репьи и васильки обочин. Что общего с морскими далями в тумане поля голубом?

Механические вилы летают в курганах соломы, как слон поливает себе спину суставчатым хоботом. И вот он, вот он – Тёмный лес.

С этого края – дубовый, не древний и вовсе не тёмный. А вглубь мне сегодня нет времени, но когда-нибудь я узнаю все тайны Тёмного леса. Хотя пятьсот гектаров – это много только по здешним понятиям.

Жара уморила, и я пережидаю её в куче сена под шелестящей осиной. Тишина здесь, край света. На фоне круглого куста видно, как струится полдень.

Я тоже неподвижный созерцатель, и окружающая живность меня не боится. Стрекоза, как летучая мартышка, уселась на меня, сложила лапки в изумлении. Пчёлы, наверно, требуют поделиться вермутом. Одна залетела в пустую бутылку:

– Неужели всё выпил?! Уууу...

Другие ходят по моим губам, елозят прохладно и часто касаньями щёточек хобота. Трудно улежать неподвижно, но если шевельнуться, укус неминуем.

Хорошее название – Тёмный лес. Поля – как ясное море. Пора мне назад, солнце склоняется...

Когда-нибудь сплавлюсь на лодке по Тускари. Начну где-то там от Щигровской гряды к закату скользить извивами ив. Здесь, напротив усадьбы, обязательно сделаю большую остановку. Потом поверну вместе с Тускарью к югу, мимо монастыря, вдоль пути знаменитого крестного хода весь Курск обогну до самого Сейма...

Имею ещё полчаса для тропинки по левому берегу. Ниже усадьбы зелёный туннель метра три шириной, и Тускарь там плещется в завале веток, совсем скрытая кустами. Просто нельзя не посидеть здесь в воде, даже плавки мочить не обязательно. Но, кажется, не мне одному пришло это в голову, и напоследок мне даровано поэтическое зрелище именно в духе Фета:

Игривый плеск в реке меня остановил,
Сквозь ветви тёмные узнал я над водою...
И превратился я в смущенье и тревогу,
Когда красавица, прорвав кристальный плащ...
Вся дрожью лёгкою объята и пугливой,
Так плещут холодом на утренней росе
Упругие листы у лилии стыдливой.

Я не стал тревожить купальщицу, и ниже по теченью сам влез в такой же ольховый туннель и улёгся по горло в тёплой воде. Дно плотное и тоже приятное, как фетовский пруд, всё устлано мелкими веточками. Теченье настолько быстрое, что рыбам остаётся только прыгать, если хотят подняться до мостика. Так шёл бы за ними, развешивая брызги по нависшим ветвям.

Время-то есть, но вдруг автобус не появится? Я уже одет и стою как раз напротив того места, где в чаще с другой стороны должен быть родник, Красный Колодезь. А я на другом берегу, и мне уезжать, я это уже больше не увижу...

Но много ли мне в жизни отпущено поэтических источников? Разделся и снова спускаюсь в зелёный туннель, обламывая ветки кустов. И сразу нашёл, где, впадая в поток, волшебно бульчит водопадик. Ледяною водой сочится весь склон. Красная пена, красный осадок и даже корешки травинок красненькие. Близнец знаменитого соседнего источника – мне он тоже святой, хотя бы в смысле поэзии. Тут уж никто не поставит под сомнение его святые свойства.

Ни музея, ни турбазы в усадьбе, наверно, не устроишь. И я бы здесь просто поставил веху поэзии. Может быть, мрамор – невысокая стела, но чтоб из зарослей издали было видно. И чтоб роз было много, и чтоб поил их родник...

Пешком уже некогда, дожидаюсь автобуса. Сужу у сельмага в седле странной машины с кривыми колёсами и нелепым названьем «Кир полтора», для уборки кукурузы, как мне объяснили. Многие ещё ждут, и если в других Воробьёвках по столько же...

Конечно же, прошёл без остановки, а мы – как знаем. Опоздаю на поезд, и до утра предстоит крестный путь с рублёвкой в кармане. Но спасла легковушка, и даже сам Фет, наверно, был бы не против промчаться по шляху в обществе четырёх очаровательных слегка переспевших дам.

На станции каким-то чудом оказываются все те, что ждали автобус в Воробьёвке. И есть ещё время для пива в столовой, которую я бы назвал «Щигровский конь». Но вряд ли романтика таверн совместима с душой Черноземья.

Толпа накопилась: толпа уезжающих в город на новую неделю. Потом она снова отхлынет обратно и раздробится по бесчисленным Воробьёвкам, Чибисовкам и Уколовым.

Поезд подходит и трогается почти в темноте, хотя в вагонах свет ещё не зажигают, и видно, как гаснет за окном курчавое небо знамений и как далеко в Диком поле возникают вечерние огни.