XI
Пять выпусков «Вечерних огней», наверно, лучше любых архивов говорят о жизни Фета в Воробьёвке. Поэтические документы самые объективные и, пусть не всё проступало на бумаге, часто интересен сам факт недосказанного. Что можно узнать при внимательном чтении «Огней», полагаясь лишь на свои впечатления?

Я сделал выборку по годам: сколько стихотворений написано за тринадцать последних лет его жизни, прошедших под знаком Воробьёвки и считавшихся временем бурного развития его творчества. Считать было непросто – стихотворения одного года часто оказываются в разных местах, даже в разных выпусках, и поэтому я мог немного ошибиться. Но всё равно, это интересно. У меня получилось такое распределение:

В 1879 году – 9 стихотворений,
1880 – 3,
1881 – 2,
1882 – 9,
1883 – 15,
1884 –18,
1885 – 7,
1886 – 13,
1887 – 26,
1888 – 13,
1889 – 12,
1890 – 30,
1891 – 27,
1892 – 17.

Эти цифры удобней рассматривать в форме графика. Действительно видно, что расцвет был, особенно если учесть, что почти двадцать лет до этого Фет вообще практически ничего не писал. Но это не ровная линия вверх.

Первый провал происходит в 1881 году, и дальше провалы зияют с интервалом в четыре года, и таких периодов тоже четыре. Три года подъёмов – 1884, 1887, 1890. Провалы и максимумы ровно лежат на двух расходящихся лучах, показывая всё возрастающую разницу лет творчества и депрессий. Интересно, что цифра «4» играет какую-то роль, ведь и по месяцам Фет писал стихи неравномерно – больше всего их было в апреле, августе и декабре.

Публикация выпусков «Вечерних огней» мало зависит от общей тенденции, но всё же интервал от нечётного выпуска до чётного составляет два года.

Может быть, можно сказать, что в 1896 году вышел бы новый, шестой сборник? Ведь Фет умер в возрасте всего лишь 72 лет и писал стихи даже за несколько месяцев до смерти. Для этого несостоявшегося сборника можно примерно представить и количество стихотворений.

Год публикации, как правило, выпадает, так что в шестом выпуске оказались бы стихи 1893 – 1896 годов, хотя, может быть, правильнее считать от года смерти. Тем не менее, и за три года было бы написано более ста двадцати стихотворений, ибо характер графика предполагает новую вспышку творчества поэта. И можно сказать, что это не были бы вирши старческой немочи, ведь дуэт Месяца и Розы им написан незадолго до кончины.

Видимо, Фет не собирался сначала давать одно и то же название нескольким книгам – на первом выпуске «Вечерних огней» не указано, что он первый. Но оно, наверно, соответствовало его настроениям, да и годы шли уже без особых перемен. Понравилось названье или тут упрямство сработало, но пять раз «Вечерние огни», и всё. Не потому же, что Фет не мог придумать другое?

По стихам 1879 года видно, что в Воробьёвку Фет приехал крайне усталым, больным и отчаявшимся. Стихи типа «Ты страдала, я ещё страдаю», «ты стояла над первою песней моей» – в этом плане некий символ, который потом будет часто встречаться в начале новых сборников, циклов стихов и даже в начале чуть не каждого года. Это дополняется образом смерти, слепцов, напрасно ищущих дорогу. И даже свой дар – «огонь сильней и ярче всей вселенной» – им ощущается как добыча суеты.

Первый год реальная природа Воробьёвки мало повлияла на Фета, но есть одно любопытное стихотворение – «Никогда». Оно начинается словами «Проснулся я...» И вдруг в сознание врывается яркий зимний свет, знакомый парк, сугробы, раздольная степь, селение под снежной пеленой, безоблачные дали. Но поэту вроде как-то стыдно признаться себе в любовании яркой реальностью зимнего дня и он маскируется под мертвеца, вышедшего из гроба. Но картина какая! А выраженья – церковь «торчит... в снеговой пыли»? А деревья антеннами ветвей в эфир? Это не мертвец видит. И пусть он делает вид, что в гробу лучше, поэзия не обманывает.

Но всё же, что в этом стихотворении от Воробьёвки? В парке нет никакого склепа, да и церкви нет поблизости, которую он мог бы видеть, не очень удаляясь от гроба. Скорее всего, это просто зимний день и какие-то воспоминания.

А дальше – весна, глубь небес и... капли слёз. Эти банальности режут теперь слух. А может быть, ещё через сто лет вообще станут удивляться рифмам и всей глупости, написанной в угоду им.

В трёх стихотворных посланиях всё повторяется – рыдания, болезненный крик, напрасный жар души, но есть и чудные весенние детали: «дрожат листы с концов берёз и на макушке ивы». Так можно писать только с натуры, нелепо и точно.

В это время Фет вроде бы культивирует в себе мрачное состояние и пишет мало. Почему? Это, наверное, объясняется в третьем стихотворном послании:

Волшебных грёз рассеян рой,
А в грусти стыдно признаваться.

Это слова настоящего поэта. Если плохо, то лучше никак, а то и до Надсона недалеко. Может быть, это ключ к его почти двадцатилетнему молчанию и к следующим двум пустым в смысле поэзии годам.

В 1880 году только одно стихотворение написано на натуре, опять весеннее. Здесь уже упоминается каменный балкон, но трудно сказать, тот ли, что на втором этаже дома. Фету нравилось безмолвное созерцание весны до состояния такого полного растворения в природе, что даже пичужка не отличит его от мёртвого камня.

В 1881 году вообще ни слова про Воробьёвку.

Оба года – мрачная философия о небытии и невозможности осознать мироздание. И политические стихотворения истинного монархиста – на смерть Александра Второго и открытие памятника Пушкину. Депрессия? Самовнушение, что уже мёртвый и кончать надо?

И вдруг в 1882 году – уже девять стихотворений, и голос возвращается. Сначала традиционное: окна в решётках, толпа нелюдимая, цветы прошедшей весны. И цикл «Романсеро» этим же начинается: злой коршун, не вздохнуть, хорошо только где-то среди заветных цветов (как будто в Воробьёвке их мало видел). Болел, конечно...

Но дальше – светлее: звёзды в ночи, лесной ключ. И страданье блаженства – уже не навязчивый неизбывный образ, а скорее экстазный порыв. Поэт уже не может отвернуться от конкретностей, их целые серии вдруг появляются в стихотворении «Вчерашний вечер помню живо». Тут зори, фонтан, Млечный путь, трепещущие листы. Художник уже не шифрует свои впечатленья и не глушит очарованья души.

Но не томлюсь среди тумана,
Меня не давит мрак лесной,
Я слышу плеск живой фонтана
И чую звёзды над собой.

Надолго ли это исцеленье? Во всяком случае, в стихотворных посланиях те же зори и в том же ключе:

Ещё под дымкою туманной
Как зачарованный стою,
Ещё в заре благоуханной
Дыханье неба узнаю.

Силы появились. В этом году Фет написал три романса. Но потом опять прорываются ночные экстазы, дорого стоившие больному поэту. Сколько было этого самосожжения?

Ночные песни слаще сна...

Но при этом сильным и зрелым мастером написано:

Сны и тени, –
Сновиденья,
В сумрак трепетно манящие,
Все ступени
Усыпленья,
Лёгким роем преходящие...

Первый сборник кончается программным обращением к Музе:

Непосвящённых я к тебе не звал...

У поэтов музы выглядят по-разному. Вот фетовская:

В венце из звёзд, нетленная богиня,
С задумчивой улыбкой на челе.

Следующие два года – под знаком подъёма. Разве сравнить 33 стихотворения, написанных за это время, с 23 – за четыре предыдущих? Причём, во второй выпуск попало только одно стихотворение из старого багажа. Контакт с воробьёвской природой становится прочным и дарит немало шедевров. Чего стоит одно воздушное очертание полёта бабочки! А стрельчатая ласточка? И так же, как ласточка, поэт свободен, здоров душой и не обременён грузом прошлого:

Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь...
Стихии чуждой, запредельной
Стремлюсь хоть каплю зачерпнуть?

Месяц в лазури, звёзды мерцают и рдеют... Экзотическое:

Сад в цвету,
Вечер в огне,
Так освежительно-радостно мне:
Вот я стою,
Вот я иду,
Словно таинственной речи я жду.

И всё же... Рядом с богатырским пониманием своей роли в поэзии: «с бородою седою верховный я жрец» – грустное признание себе – «ты же всё не на свободе, только лысину напрыгал». Видимо, уже ощущалось начало новой депрессии на грани второго и третьего выпусков «Вечерних огней» (1885 год).

Третий сборник открывается предисловием, где декларируется полный разрыв с литературой демократического толка. Чистый и свободный воздух поэзии должен пробивать будничный лёд и давать убежище от скорбей, «в том числе и гражданских». Но в браваде явно проглядывает обида за непризнание – чистая поэзия в то время в России была непопулярна.

Этот сборник начинается с депрессии и ей же кончается, зато в середине, в 1887 году, Фетом написано 26 стихотворений. В 1890 году он напишет ещё больше, но два последних выпуска по изобразительному мастерству не идут ни в какое сравнение с третьим. Как художник Фет начинает умирать уже в 1890 году.

Муза медленно набирает инерцию, есть блестящие строки: «целый день спят ночные цветы», «плачась, комар пропоёт», «неизречённые глаголы», но вначале это мало связано с жизнью вокруг. Зато потом сколько всего появляется!

Благовонная ночь, благодатная ночь...

Широко раскидалась лазурная высь
И огни золотые горят...

Из дебрей туманы несмело...

Словно дрогнув слегка, распахнётся окно
Поглядеть в серебристую ночь...

Осыпал лес свои вершины,
Сад обнажил своё чело,
Дохнул сентябрь, и георгины
Дыханьем ночи обожгло.

Это реализм в самом хорошем смысле. А вот чисто воробьёвское:

В степной глуши над влагой молчаливой,
Где круглые раскинулись листы,
Любуюсь я давно, пловец пугливый,
На яркие плавучие цветы.
Они манят и свежестью пугают,
Когда к звездам их взорами прильну,
Кто скажет мне: какую измеряют
Подводные их корни глубину.

Наверняка это белые лилии, раз звёзды, кубышки круглые и держатся на мели. Но тут допустимо и разночтение: может быть, прильну глазами лилий к небесным звёздам? Самому превратиться в лилию?

Без конца можно цитировать из третьего выпуска. Вообще, анализ стихов Фета по годам – дело увлекательное, так они лучше понимаются и будоражат воображение. Но нельзя же перетащить сюда всю книгу? В это время поэта как будто распирает творческая потенция:

Блаженство грёз душа не поделила:
Нет старческих и юношеских снов...

Как богат я в безумных стихах...

Звуки есть, дорогие есть краски...

Это всё я, поэт-чародей...

И, наконец, самые поэтические слова русского искусства:

Где кистью трепетной я наберусь огня?
Где я возьму небесной краски?

Всё же приходит время, и «сердца бедного кончается полёт». В двух последних книгах только редкие вспышки этого неповторимого огня.

Конечно, ни одна выборка не сможет объективно сказать о творчестве Фета в целом и даже за небольшое время. Потому что это – мировоззрение, и каждая строка сама по себе неизбежно обрастает комментариями и толкованиями. Зная это, я спокойно делаю свои маленькие извлечения, имея скромную цель представить, чем он жил в последние годы. Ну и подчеркнуть любимые строки.

Последний прижизненный выпуск «Огней», вышедший за год до смерти, в полной мере соответствует новой маленькой декларации: показать, что «за нашим окном вечерние огни ещё не погасли окончательно». Здесь много Воробьёвки, но на всём отпечаток усталости.

Устало всё кругом, устал и цвет небес,
И ветер, и река, и месяц, что родился,
И ночь, и в зелени потусклой спящий лес,
И жёлтый тот листок, что, наконец, свалился.

Разве так он говорил обо всём этом ещё недавно? «Всё высказать во сне умею я» – разве это слова художника экстра-класса, умевшего всё высказать и не во сне?! Являются ещё «Богини предо мной... то соблазнительны, то строги». Но чаще Фет уже как-то отстаёт от жизни, вроде вслед ей смотрит:

Как божий мир при свете этом
В голубоватой тонет мгле.

Осень, осень, что раньше было нечасто в его стихах:

В день быстролётный сентября...

Зари осенний след...

Опять осенний блеск денницы
Дрожит обманчивым огнём...

Тяжело это читать – жизни ему уже год оставалось.

Почему мне так воздуха мало,
Что хотел бы глубоко вздохнуть.

В общем-то, всё, «пора о счастии учиться вспоминать». Но «Месяц и Роза», «Ночь лазурная смотрит...» – это ведь написано перед самой смертью. Можно ли хотя бы отдалённо коснуться души умирающего большого художника? Жаль, что не позволили ему выпить то шампанское. Потому что в этом есть намёк на всю его жизнь, только внешне благополучную, да и то лишь в самом начале и в самом конце.

В общем, начав чтение «Огней», я не нашёл здесь практически ничего об усадьбе. Я так и не узнал, каким был парк, фонтан, беседка. Конкретностей нет, скорее, неполный перечень из того, что его окружало. Но я не жалею о затраченном времени.