Глава 1. Чаепитие с Гусем

Меня зовут Шляпа. Виктор Шляпин. Мне тридцать лет. С детства со мной происходят удивительные истории, и я часто попадаю в разнообразного рода передряги. Помню, было мне лет шесть — я лежал в кровати и читал. Вдруг зазвонил звонок — дома я был один, мама уехала в гости а папа работал. Конечно же, я не открыл. Но из любопытства посмотрел в глазок. И что бы вы думали? За дверью стоял огромный белый толстый гусь, величиной со взрослого мужчину. Я вначале струхнул, но до того все это было интересно, что дверь Гусю я открыл.
Гусь вошел, поздоровался, вежливо попросил угостить его чаем. В итоге Гусь сначала выпил чай, потом съел плюшки и пирог с рыбой, который мама пекла назавтра, потом залез в холодильник и выпил кастрюлю борща, так и не разогрев, заглотил холодных пельменей, палку колбасы, а после принялся за половинку булки, добротно смазав её маслом.
Сказав «спасибо» за вкусный чай, Гусь предложил мне покататься. Кое-как взобрался я на скользкую спину Гуся. Дело в том, что в шесть лет роста я был маленького, а перья гусь, как он сам потом сказал, обильно смазывал вазелином — чтоб блестели и под дождем не мокли. Вот и говорят — как с Гуся вода.
Гусь со мной на спине минут десять носился по квартире, пританцовывая и крича что-то вроде «Ей! Да тут живут берендеи!», а потом заявил:
Так не честно! Я тоже хочу кататься.
И залез на спину ко мне. Гусь был тяжелый, и я тут же рухнул на пол. А он прыгал на мне, как на лошадке, приговаривая «Но!Но!». А вообще Гусь оказался немногословной птицей.
Когда Гусь все же слез, у меня ныло все тело, а сам я лежал в луже крови. Кровь текла из всего меня, из носа, изо рта, из ушей, даже из письки и заднего прохода. Я испугался не на шутку, ведь кровь за считанные секунды затопила уже полкомнаты. А Гусь захлопнул дверь и закрыл на ключ замок.
Крови между тем прибывало — я спокойно мог бы переплыть из комнаты в комнату. Наверное, родители не обрадовались бы испачканным стенам, и поэтому я подплыл к двери и, изловчившись, распахнул ее. Кровь быстро вытекла наружу, по ступенькам, не оставляя после себя никаких следов. Я кое-как поднялся — тело все еще болело после бешеной скачки, взял немного денег и пошел в магазин за продуктами.
Когда вернулись мама с папой, я рассказал им про Гуся. Они не поверили, но мама похвалила меня за то, что я съел борщ. И папа, потрепав по голове, сказал, что уж Гусю дверь открывать можно без спроса.



Глава 2. Тихон и зеленое небо

С тех пор Гусь стал моим частым гостем. Говорил он мало, только постоянно пил чай(холодильник трогал редко). Мы играли в лошадок, тело болело(но уже почти неощутимо, я начал привыкать к прихотям большой птицы). В один из своих визитов Гусь разрешил мне подоить его. Знаете, молоко Гуся совсем не похоже на коровье и при этом оно имеет весьма странный вкус — но доить гигантского гуся, согласитесь, более чем интересно!
Но однажды случилось так, что Гусь перестал приходить. Я хорошо помню это время. Я тогда взахлеб рассказывал маме, как мы затопили квартиру и устроили пруд, купаясь голышом, а она почему-то растерялась и сказала, что Гусь больше не придёт.
Он и правда не пришел. Моя мама знала многие вещи, наверное, все-все на свете, и про Гуся тоже не ошиблась.
А на следующий день мама заболела странной болезнью. Она сидела, запершись в комнате, плакала и кричала на папу, который пытался ей помочь. Папа строго-настрого запретил мне входить туда, потому что я мог тоже заболеть. Так она просидела в комнате неделю, а когда вышла, стала похожа на Снежную Королеву — руки-палочки, огромные блестящие глаза и длинная белая сорочка.
А папа уехал на пятьдесят лет на Север — изучать белых медведей. Иногда он звонил, но редко — на Северном полюсе слишком холодно, и все телефоны замерзают. Поэтому он звонил только когда ему удавалось уговорить сердитого медведя погреть телефон. А медведи, по его рассказам — звери ох какие несговорчивые.
Первое время без папы и друга-Гуся мне было очень одиноко. Тогда казалось, что меня оторвали от большого, теплого, уютного, постоянно бурчащего шара и бросили в холодную тюрьму(что такое тюрьма, я тогда не знал, но знал, что там пусто и холодно). Но я нашел нового друга.
Мама, как всегда, допоздна была на работе, а я бродил по квартире и звал Гуся. Может, это и глупо — но ведь зовут в лесу потерявшихся людей, и я видел, как соседская девчушка бегала по двору и звала потерявшуюся кошку. Но я звал и «Ау», и «кыс-кыс», а Гусь так и не находился.
Так вот! Когда я совсем уж отчаялся, на мой зов откликнулся Тихон. Тихон, в отличие от Гуся, любил поговорить — обо всем на свете. Он, как оказалось, всегда жил в нашей квартире, а не говорил со мной потому, что обижался. На что обижался Тихон, я так и не узнал. Он оказался мальчишкой, как и я, ни умный и не глупый, и весьма любознательный. Единственный его недостаток — Тихон был невидимкой, и познакомить его с мамой оказалось невозможным. Мама только сердилась, когда я представлял ей Тихона, и не верила мне. Наверное, на это Тихон и обижался, потому что после ворчания мамы замолкал на день, а то и на два.
Но это не помешало нам остаться друзьями — мы даже вместе пошли в школу.
Когда я читал книжки про школу, она казалась мне самым чудесным местом на свете — красивый домик, рядом — сад, карусели, в столовой кормят мороженым, а учительница похожа на маму — красивая, молодая и добрая, с локонами до пояса и непременно в белом платье. Девчонки тоже красивые, с бантиками и озорные, а мальчишки — верные товарищи по играм. На уроках рассказывают о неведомых землях, и обязательно знакомят с индейцами и ковбоями, а то и космонавтами.
Но, как заметил после первого дня в школе Тихон, «Это здание слишком уж квадратное». На первом уроке мы рисовали довольно скучный серый квадрат, и нам долго-долго(мне показалось, целую вечность) рассказывали что это такое.
Да и учительница, хоть и молодая, была безобразна — в темном костюме, походящем на коробку, с некрасивым пучком из волос, а сама точь-в-точь необъятный так горячо любимый ею квадрат. Мальчишки вначале показались мне веселыми, но моим рассказам о Тихоне не верили и сочли врунишкой, а девчонки — те смеялись над всеми, и даже друг над другом. Тогда я понял, что есть два вида смеха. Первый — добрый, когда всем хорошо, а второй — злой — это когда только тому хорошо, кто смеется. Второй смех даже немного страшный, колючий и неуютный.
С Тихоном нам пришлось делить одно место за партой, и с каждым годом сидеть становилось все теснее — мы росли и росли.Росли мальчишки, к девятому классу совсем перестав бегать по коридорам. Росли и девчонки. Удивительное дело! Красивые в начальных классах, многие из них к концу девятого стали безобразными. Кто-то превратил в белую мочалку волосы, кто-то увешивал себя некрасивыми блестками с ног до головы, и в добавок все разрисовывали себе лица — опять же, некрасиво.
Дело в том, что я терпеть не могу ничего некрасивого. Сразу хочется спрятать глаза и прокричать: «уйди-ка ты подальше, чудище».
Но не все разукрашенные лица мне не нравились. Когда моя мама красилась, стоя перед зеркалом, я завороженно смотрел, как её бледные тонкие пальцы нежно бегают по лицу, глаза становятся большими и ясными, щек чуть касается румянец, а губы нежно блестят, как утренний рассвет. Однажды, гуляя с Тихоном, мы увидели девушку, совершенно не похожую на мою маму — волосы ее были ярко-розовыми, губы сливались с кожей. На лице выделялись только огромные глаза с ресницами до неба. Одета она была престранно — в короткое платье в горошек, зеленые колготки и голубые ботинки. Красиво.. Но девочки в нашем классе были совсем не похожи ни на рассвет, ни на ту странную девушку. Их лица блестели,лоснились, они купались в каком-то пластмассовом сиянии, походили на матрешек — только матрешки мне почему-то все же нравятся.
Из всех уроков мы с Тихоном любили только рисование, литературу, музыку и иногда — труды.
В первом же классе выяснилось, что Тихон рисовал гораздо лучше меня. И мы всегда шутили — он брал мою расслабленную руку и водил ей по листу. На бумаге тут же оживали невиданные животные, сияло зеленое небо...Тихон всегда рисовал небо зеленым или желтым над полем, синим над морем, а над городом — грязно-пестрым. «Почему?» - наконец решился спросить я. «Просто небо похоже на зеркало», - деловито заявил Тихон, продолжая добавлять мазки на облака. Учителю нравились рисунки Тихона, и он всегда ставил мне пятерки. А Тихон ходил довольный собой.
Литература походила на географию — с той разницей, что для того, чтобы поехать, допустим, на Тибет, или поплыть на корабле в Америку, нужно вставать с места, собирать много-много вещей в тяжелые сумки, потом долго-долго куда-то идти, ехать, плыть, лезть...А тут — открываешь книгу — и ты уже на вершине Эвереста, или в окопах с пулеметом(вот уж чего бы я не хотел на самом деле), или, что намного лучше, в сказке про какую-нибудь лесную фею, которая накормит дичью и подарит ковер-самолет. Но класс от класса литература нравилась мне все меньше. Как я хотел, чтобы Грушницкий, падая с обрыва, вдруг расправил крылья, взял Григория за руку и сказал: «Пошутили и хватит. Цепляйся, полетим к английской королеве есть бутерброды».
История была бы намного более интересным предметом, если бы монголам дали танки, а русские стреляли бы в них из револьверов, а фюрер на самом деле оказался бы злобным женщиной-алхимиком из средневековья. Тихон, слушая мои рассуждения, всегда одобрительно кивал, а мне по истории ставили тройки.
Математику с геометрией я понимал на отлично и без учительских нудных объяснений. Ну зачем, зачем полгода рассказывать про трапеции и параллелограммы, если есть куда более сложные и непонятные фигуры? Как можно не понимать теорему Пифагора? Зачем писать вычисления элементарных уравнений на бумаге, если и так сразу считается? В общем, скучно.
А вот от ненавистной физкультуры я был освобожден.
Мы с Тихоном весь урок сидели в туалете и разрисовывали стены фломастерами.
В школьном туалете ужасно пахло, убирались там редко, и нас никто не ругал, потому что не видел. После звонка школа замирала, и мы начинали рисовать. За месяц нам удалось до конца расписать все стены. Получилась целая картина — перевернутый бегущий по зеленому небу олень с гусиными крыльями, а по-темно зеленому лугу — гусь с оленьими рогами. Но когда Тихон дорисовывал последний рог, вошел директор. Мы опешили и забились., а директор пожал плечами и хмыкнул: «Пусть будет». И ушел.

Когда стены закончились, мы тихонько перебрались в туалет в девочкам. Но там работа не спорилась — девочки подняли визг и нажаловались классной.
Стены закрасили.
В школе я дружил только с Тихоном. Правда, с возрастам я понял — вы мне не верите. И после того, как мама на все лето заперла меня дома после случая с Домом Ботинок, я решил вообще поменьше рассказывать о своих приключениях, а разговаривать только о скучном. Жить стало намного легче.



Глава 3. Дом Ботинок

После последнего звонка в восьмом классе ребята остались праздновать, а я пошел прогуляться. Тихон тоже остался праздновать, и я вышел в летний зной совершенно один.
Улицы были пустынны — никому не нравилось купаться в соленом поте. Перед праздником мама всунула меня в тесный неудобный костюм, а шею обвязала галстуком, и от этого я потел еще больше. Снять бы все, да пройтись голышом.
Так я и сделал. Людей поблизости не было, и пять минут до дома по мягкой траве, когда ветерок обдувает со всех сторон, стали волшебными. Одежду я скомкал и спрятал в школьный рюкзак.
Зайдя в подъезд, оказалось, что он сплошь устлан ботинками.. От стены до стены, от пола до потолка подъезд был наполнен ботинками самых разных форм, размеров и цвета. Тут были и голубенькие туфельки с бантиком, и кеды, и кроссовки, и даже берцы и зимние сапоги.
Но домой мне нужно было как можно скорее — меня ждал суп, а я жутко проголодался. И я нырнул в ботинки.
Плавать в ботинках интересно, но довольно больно. В глаза мне лезли шнурки, руки-ноги бились о подошвы. Самое больное было, когда шпилька попала мне между ног(а ведь плыл я нагишом!). Я заплакал от боли, но плыл дальше. Сколько этажей уже минуло? Два? Три?
Жил я на девятом, и с каждым гребком силы покидали меня. Шутка ли — плыть вверх, не видя ничего, да еще и по бокам постоянно ударяет. В глазах потемнело. Я начал звать на помощь.
Мама выбежала почти сразу — с веником. Она взяла меня за руку, и резко выдернула из ботинок.
Как я оказался в кровати — не помню. Все царапины и синяки мама уже замазала зеленкой, а на лбу я нащупал кусок пластыря. Эта ссадина болела особенно сильно — ее мне, кажется, поставил увесистый ботинок этаже так на втором.
Ты зачем одежду снял, дурень? - с надрывом спросила мама. После отъезда папы она всегда говорила полу крича и стала очень сердитой.
Было жарко. Я же говорил, что жарко будет в костюме. А вообще ты права — перед тем, как нырять, стоило одеться.
Мама отлупила меня и заперла в комнате. Тихон, возвратившись домой, посоветовал мне не говорить непонятные ей вещи. Я долго наблюдал за другими, и, в принципе, понял, какие именно — если человек не видел что-нибудь — хоть рассказывай, хоть нет — ни за что не поверит. Но и тут множество исключений. Исключение первое — учебники и энциклопедии, передачи и новости. Верить им положено всегда.
Одно не могу понять — мама лупит меня за рассказ о ботинках, а вот сама почти каждый день уверяет, что все мы ходим под Богом, и читает сказки из Библии, говоря, что все там тот-в-точь как было. Хотя Бога, насколько я понимаю, она не видела.
Иногда мы с Тихоном смотрим телевизор. Новости мне не нравятся — там порой все как-то уж слишком плохо. Но я очень рад, что правительство старается и исправляет это плохое, причем всегда быстро. Наверное, хорошо, что у нас есть правительство — оно и потушит полыхающий лес, и вылечит больных, накормит голодных. Часто помогает нищим и детям без родителей. И еще уйму, уйму дел переделает! Даже не представляю, как бы мы управлялись без него.
Но так как я был наказан, телевизор мне смотреть запретили. Много недель я должен был только читать учебники. Верный друг Тихон пару дней смотрел на эту несправедливость и всячески меня подбадривал, а потом, ни сказав ни слова, вдруг исчез. А вскоре объявился с радостной вестью.


Глава 4. Путешествие по голове

Обычно люди, - начал Тихон — не могут видеть таких, как я. Но, кажется, я нашел способ это исправить. Я в своей комнате перечитал много книг, чтобы узнать секрет. Оказывается, если смешать несколько таблеток и порошков и проглотить, то человек весь день может видеть невидимые вещи.
Глаза мои загорелись — неужели я наконец-то увижу Тихона? Но больше всего я удивился, что у него еще и комната своя есть — наверняка, тоже невидимая!
Но у средства есть опасность — пока ты видишь невидимое, видимое видеть перестаешь. Ты даже не услышишь маму, зовущую тебя на обед. А этого нам не надо — запрет, чего доброго, на год. Поэтому придется подождать до ночи. А сейчас — иди проспись хорошенько.
Но заснуть я не мог — все гадал, какой Тихон — высокий или нет, кудрявый или стриженый, что носит — ботинки или туфли, голубые у него глаза, как у меня, или серо-буро-малиновые? И много ли игрушек у Тихона в комнате? Если да, то какие?
Спокойной ночи! - прокричала мама из своей комнаты. - Не засиживайся допоздна!
А Тихон уже был тут как тут.
Готов?
Спрашиваешь!
Он протянул мне стакан, наполненный белой жижей, противной на запах, и, как выяснилось, на вкус. Меня чуть не стошнило.
А ты думал, все легко будет? Давай пей! Я тебе шоколадку принес.
Я собрался духом и залпом осушил стакан, и сразу же умял шоколадку. Тихон не появился.
Ну вот. Теперь жди.
Ждать пришлось недолго — через 15 минут показались золотистые длинные кудряшки, синие-синие глазищи и задорная улыбка, потом — синяя клетчатая рубашка, штаны, и босые ноги. На шее на веревочке болталось кольцо.
А вот и я, - рассмеялся Тихон. Мы бросились друг к другу, крепко обнялись, как будто не виделись много лет — хотя так оно, в общем-то, и было.
Держи, - снял он кольцо и повесил мне на шею. На тебе оно станет видимым! Только прячь хорошенько — я его стащил.
Тихон взял меня за руку и провел в стену. Она пошла волнами, но тут же успокоилась, когда мы очутились внутри.
Это твоя комната?
Нет...Лучше! Это твоя голова.

Комната в стене была довольно просторной, мягкой округлой формы. Окон в стене было два, и оба — продолговатые, похожие на глаза.
А это и есть глаза, - сказал Тихон. - Выгляни наружу.
Я посмотрел в окно. За окном была моя комната — моя кровать, мой шкаф...Здорово-то как!
По всей комнате были раскиданы пуфики и подушки. Стульев не было. А стены постоянно меняли цвета — вот они серые, а через минуту — уже зелено-голубые. От этого немного кружилась голова.
Мы с Тихоном разделись догола и опустились на мягкие подушки.
Жди, - сказал он.
В комнату просочился длинный-длинный человек с зеленоватой кожей и длиннющими ногами-палочками. Пальцы его были тонкие, на каждой из трех рук я насчитал аж по девять штук. Голова имела форму луковицы, с одним глазом размером с голову. Рот — точечкой. Но больше всего меня заинтересовали волосы — несколько светлых туго сваленных прядей торчали из макушки головы, падая на плечи. Одет он был в зеленую свободную рубашку. Он вошел, поздоровался(говорил он с жутким акцентом, туго растягивая слова), и изящно опустился на розовый пуфик, который под ним тут же поменял цвет на фиолетовый в горошек.
Знакомься, это — Ёбург — асфиктический маньяк с Венеры. Его специализация — удушение. Он душит только тех, кто сам попросит.
Не хочется? - оживился Ёбург.
Как-то не очень...
И мне на ум тут же пришел стишок, который я и прочитал:

«В голову парень с Венеры,
Пришел погостить ко мне,
Ёбургу я очень рад
Не души меня, виноград!»

Потом мы еще долго сочиняли стишки. Вскоре почти все слова мои вылетели изо рта, и я стал легким-легким(а слова, оказывается, очень тяжелы, особенно когда их много). Я подпрыгнул и взлетел. Тихон быстро привязал к моей ноге веревочку и повел на экскурсию.
В первой маленькой комнате стоял предмет, напоминающий унитаз, выкрашенный яркими пятнами.
Это твой мозг, - пояснил Тихон.
В следующей комнате стоял большой платяной шкаф. Вокруг него летали прозрачные густые шарики. Тихон предложил мне полетать.
Как весело прыгать на шариках! Я отталкивался от них, они налетали на стены и потолок, возвращаясь и толкая меня, я отлетал назад, и так много раз. Воздух был очень густым, как кисель, и все движения получались плавные и вязкие. Но я не хотел заставлять гостя ждать, и Тихон отвел меня за веревочку в первую комнату.
Мы сидели на подушках и болтали, как вдруг я провалился. Никого вокруг не было — ни Тихона, ни Ёбурга — только легкие яркие цвета, танцующие вокруг. Сверху виднелась дверь-подушка. Я набрал воздуха, подплыл к ней и влез обратно в комнату. Так продолжилось несколько раз. И — снова приключение — с меня синими кусками начала слазить кожа. Я испугался, Тихон подбежал ко мне, пытался прилепить к телу, но тщетно — я весь уже покрылся синими пятнами, которые тут же облазили. Потом в руках моих очутилась книга, в которой я успел прочитать «В далекие Память весело шагала по джульёрну, а по ногам носился толп шмельёв. Уйти, суневры, протухниш запах мозга настоящего!», как она исчезла, а я оказался на шахматной доске, где вместо фигур стояли бумажки с картинками внутренностей человека. Всё затряслось. Издалека я слышал крик Тихона: «Быстрее! Уходим! Мозг опускается в желудок!» Он догнал меня, схватил за веревочку и побежал. Откуда-то выскочили отрубленные руки венерианца, тело проплыло следом, а огромный глаз и рот скакали по цветным шарикам вдогонку.
До свидания! - только и успел прокричать он.
Мы добрались до комнаты с пуфиками, вывернутой вверх тормашками, и выпрыгнули из глаз в комнату.
Вот как-то так, - выдохнул Тихон.
Я плюхнулся на кровать и моментально уснул.


Глава 5. Бабочка

У нас в классе была девочка, умеющая летать. Она тоненькая, бледненькая, с тонкими волосами ниже пояса, а из спины росли раскидистые пастельные узорчатые крылья. Как-то я сказал ей об этом, а она улыбнулась, захлопала крыльями, и взлетела высоко-высоко.
Я тоже хочу летать, - сказал я. - Научишь?
Это, конечно, секрет, - прошептала Бабочка мне на ухо. - Но тебе скажу. Чтобы летать, нужно съедать в день одно яблоко.
И всё?!
И всё.
Потянулись долгие, странные дни. В глазах моих темнело, да и яблоки я не очень любил, но я упорно шел к своей цели. Через два месяца я посмотрелся в зеркало. И правда — я начал превращаться в бабочку! Пузо моё, всегда оттопыренное и тяжелое, впало, ноги стали тоньше раза в два, а из спины потихоньку пробивались маленькие цветные крылышки. К тому же, я довольно сильно вытянулся за это время. Тихон мне страшно завидовал.
Как ты стал похож на бабочку! - как-то сказала та девочка.
Когда крылья выросли и окрепли, я решил приступить к полетам. Это было в 10 классе, ближе к зиме. Я забрался на крышу школы, на четвертый этаж, и стал ловить ветер. Он с воем врезался в мои крылья, они распахнулись, я разбежался, и — полетел!
Ветер свистел, все мелькало, и я был такой же легкий, как этот ветер...
А потом я упал, и не смог встать. Наверное, полету бабочки нужно учиться долго...



Глава 6. Как я потерял Тихона

Так я оказался прикованным на целый год к больничной койке. Мне давали много разных таблеток, мазей, возили на операции, после которых я целыми днями приходил в себя. Я больше не был тоненьким, крылья оторвались еще во время падения.
Врачи и медсестры оказались совсем не такие, каких показывали по телевизору. Они все ходили хмурые и сердитые, грубили всем и каждому, и разговаривали противными голосами — особенно женщины. Однажды я сказал одной такой сестре, что мне совсем не нравятся коровы, мычащие гадости, потому что это совсем не красиво. От нее, вдобавок, разило одеколоном и старым потом, о чем я ей тоже сказал. Она швырнула в меня принесенной подушкой, назвала идиотом, не понимающим ничего в красивых женщинах, и добавила, что её богатый любовник уж точно понимает больше, чем нищий мальчишка.
К слову, зачем нужен богатый друг? Вот Тихон — не богатый, а умеет делать всякие фантастические штуки и с ним всегда весело. Он даже сам умеет придумывать игрушки. В больнице он придумал и подарил мне настоящий маленький подъемный кран с маленькими рабочими, и я часами наблюдал, как они строили дом. Но однажды пришел врач и нечаянно на него наступил, раздавив рабочих, дом, а заодно и сам кран. Я расстроился, а Тихону было жаль придумывать новый — все равно сломают.
Когда тело сильно болело, приходила маленькая сестричка и ставила мне укол. Тихон боялся уколов, и убегал на весь день, только завидев её. А так он был со мной всё время.
А примерно через полгода ко мне пришел дядька с сахарным лицом, и попросил рассказать о полете. Добавив, что верит всему, что бы я ни сказал.
Ещё ни один человек мне такого ни говорил. И я ему рассказал все — и про девочку-бабочку, про Тихона, и про дом ботинок, даже про венерианца Ёбурга, и ещё много чего — всего сейчас и не упомню! Он кивал головой, и с интересом выслушивал.
Тихон тогда страшно разозлился. «Ты же обещал никому не говорить!» - вопил он. И плакал.
Дядька стал приходить все чаще, а Тихон — все реже. А когда я поправился совсем, дядька сказал мне, что в школу я больше не пойду, потому что мама нашла для меня новый дом и нужно торопиться переехать. Я был рад — маму я все равно видел редко, она по большей части пропадала на работе и приходила почти ночью, шатаясь от усталости, а с утра уходила раньше меня. Да и свой дом — это интересно, и как-то по-взрослому. На радостях я рассказал Тихону об этом.
Ну раз так — мне придется уйти, - всхлипнул он. - Я с этим дядькой быть не могу.
И пропал. Я звал его, умолял, ругал — но Тихон так и не пришел. Так я потерял единственного друга, ближе которого у меня не было никого. А на следующий день пришел дядька, и мы уехали из дурацкой ненавистной больницы в новый дом.



Глава 7. Мой новый дом

Как и раньше, у меня появилась своя комната. И в ней даже не надо было убираться самому — все делала милая пухленькая женщина лет сорока, тетя Дуся. Она носила белую косыночку и всегда была приветлива и аккуратна. Я как-то спросил, не тяжело ли ей, и нужна ли моя помощь, а она улыбнулась и ответила, что ей нравиться наводить порядок. А ещё она угощала меня вкусным шоколадным печеньем и пирожками, которые пекла дома сама.
Дом был трехэтажный, с большим садом вокруг. В саду росли груши, а по краям мощеных дорожек — красивые цветы и фонтаны. По всему саду были расставлены лавочки и качели, а за домом — маленький пруд с кувшинками и лягушками.
В доме жили двадцать шесть человек — двадцать мужчин и шесть женщин, все разного возраста. Самому младшему, мне, было 16, а самой старшей — целых восемьдесят два.
На третьем этаже у нас проходили занятия. Мне они нравились намного больше, чем школьные. Мы лепили из гипса и пластилина, рисовали маслом, гуашью, пастелью на холстах и бумаге. Нам читали множество интересных книг и показывали мультфильмы, которые мы пересказывали на свой лад, как нам хотелось. Также на третьем этаже была галерея наших лучших рисунков, и выставочная комната для поделок. Рисунки висели не только в галерее, а по всему дому. Но больше всего мне нравилась библиотека — у стен были расставлены мягкие диванчики, и книги можно было читать прямо в библиотеке, или брать в комнату — но не больше пяти за раз. Рисовать на книгах и всячески портить их строго запрещалось.
На втором этаже располагались наши комнаты. В каждой стоял шкаф и книжная полка, кровать и столик. Некоторые окна были закрыты решетками. Хоть комнаты и были обставлены одинаково, каждый украшал её по своему вкусу. Я развесил все свои удачные рисунки по комнате, и поставил мольберт — рисовать я любил в одиночестве.
На первом этаже были столовая, бассейн, и спортзал. В столовой кормили довольно вкусно — на завтрак — каша с киселем, на обед — суп, второе, и компот, на полдник — творог или сладкое, а на ужин — второе и молоко. Ел я всегда с большим аппетитом.
В бассейне я плавал часто, а вот спортзал обходил за три версты.
Примерно раз в три месяца в гости приходила мама. Она приносила пакет конфет, обнимала, и уходила. Она больше не сердилась, но глаза ее впали, и она сама стала худенькая и всегда зевала.
Иногда, по ночам, вспоминая Тихона и наши истории — а ведь я вам рассказал только маленькую толику из них, на все не хватило бы и десяти томов, а я ужасно ленив — я плакал и звал его. Тогда приходила тетя Дуся, приносила теплое молоко, и гладила по голове, пока я взахлеб рассказывал о наших приключениях.
Так я прожил одиннадцать лет.


Глава 8. Возвращение

Накануне моего двадцатипятилетия в комнату вошел директор дома. Он сказал, что моя мама сильно болеет, и мне в скором времени придется переехать в другой дом. А еще через неделю её не стало — она ушла насовсем, как Гусь и Тихон. Меня посадили в машину и увезли в другой дом.
В новом новом доме порядки были совсем не такие, к каким я привык. Он скорее походил на больницу, в которой я лежал со сломанной спиной. Врачи и сестрички дурно пахли и сквернословили, а кормили отвратительной слипшейся кашей с сосисками и ледяным чаем. Они что, специально его остужали?
Там не было ни бассейна, ни прохладных фонтанов, ни даже библиотеки. Из дома выходить запрещалось, да и не вышло бы. Иногда нам давали помятую бумагу и карандаш — рисуй, мол. И поили горькими лекарствами. Единственная отдушина — сон. Через месяц я уже грыз ногти от такой жизни.
Хоть я с людьми почти не общался, я никогда не чувствовал себя одиноким. Со мной был верный Тихон, мама, тетя Дуся...Но теперь я остался один. Мне стало страшно. Никогда ещё я не был по-настоящему один. Никто ни защитит, ни выслушает, ни приготовит вкусный суп, ни сделает, как Тихон, миниатюрного крана с живыми человечками...Неужели все так и живут? Я отчаялся.
Но через полгода моя жизнь резко изменилась, когда на пороге я увидел седого красивого пожилого мужчину. Я сразу узнал его, хоть мы и не виделись больше двадцати лет. Это был папа.
Как там, на Северном полюсе? - сразу спросил я.
Папа обнял меня и расплакался. А после сказал, чтоб я одевался. Мы ехали домой.
А мама ушла, - сказал я по дороге.
Глупости! Она просто превратилась в снежную королеву, и мы вместе с ней и Тихоном живем в новом доме.
Папа! Как ты узнал про Тихона?... - прошептал я. Папа только улыбнулся.
А дома нас встретили мама, которая, хоть сильно изменилась внешне, стала только красивее и добрее, и мой верный Тихон. И снова понеслась вереница приключений. Только теперь папа с мамой слушали их с теплотой и интересом, веря каждому моему слову. Вот уже шестой год мы живем дружной семьей, а мама за обедом даже ставит Тихону тарелку с невидимой едой для невидимок. У меня появилось много карандашей, краски, и отличные листы. Мы снова рисовали зеленое небо.

Конец