Мой мозг бунтует против безделья. Дайте мне дело! Дайте мне сложнейшую проблему, неразрешимую задачу, запутаннейший случай… Я ненавижу унылое однообразное течение жизни. Ум мой требует напряженной деятельности.
( из тетрадей моей бабушки)

Незаметно подошла старость. Откладывать уже некуда. Пора исполнить свой долг - написать о двух замечательных людях, о моей бабушке и ее брате. Они были частью той культурной среды, той необходимой атмосферы, без которой человечество просто не выживет.
Часто слышишь: главное, чтобы тебя понимали. Как это? Залезть в голову другому человеку? Посмотреть на мир или хотя бы на ситуацию глазами другого человека с другим опытом, с другим темпераментом, с другим образованием и культурным уровнем? И – в конце концов – как понять, если «мысль изреченная есть ложь»? Это же невозможно. Вот и ищешь единомышленников, близких по духу людей, которые тебя не раздражают. Хорошо, если ты находишься в постоянном развитии, многим интересуешься, тогда круг этих людей сильно расширяется. Но все равно: понимать конкретного рядом с тобой живущего человека не в смысле отвлеченных идей и принципов, а по-житейски, - что это?
А не надо понимать. Надо любить. Видеть человека глазами любящего, как смотреть на мир глазами художника. Тогда не будет раздражения, а будет удивление, открытие для себя нового горизонта, новых путей-дорог, не будет осуждения, а будет сострадание, жалость. Вот и вся наука. Банальная истина. А теперь попробуйте так жить. «Надо» - это всегда трудно, даже если ты читал Э. Фромма об искусстве любить и знаешь, какой глагол «надо» выбрать – «быть» или «иметь». Но ведь бабушка с братом так жили.
Может быть, все дело в корнях…

* * *

Из своих кладовых память вытаскивает скудные сведения о бабушкиных родителях. Жили в Егорьевске. Моя прабабушка Надежда Ивановна Резанова дружила в молодости с будущей актрисой Малого театра Турчаниновой. Прадедушка Михаил Лаврентьевич Панкратьев был управляющим торгового дома «Бардыгин и Кº». Женившись, уехал с молодой женой в Сибирь налаживать закупки пушнины.
В Томске родились одиннадцать детей, из которых осталось в живых только шесть: Иван, Николай, Владимир, Петр, Георгий и Вера. Единственную и любимую дочь баловали всей семьей. Нянечка несколько раз в день развешивала перед ней платья и спрашивала:
- Ну, какое теперь платьице наденем, Верунчик?
И Верунчик капризно показывала пальцем на выбранное платье:
- Ы…
Ее брат Петр был чистюлей, брезгливым и все время кричал на сестру:
- Одерни юбку!
Прабабушка была красавицей. Однажды в Дворянском собрании ее должны были объявить «королевой бала». Прадедушка узнал об этом и заблаговременно увел жену домой.
Умер прадедушка в сорок два года. На фотографии у гроба на переднем плане брат Петр и сестра Вера.
После революции прабабушка сама пришла в органы Советской власти, сдала все свои драгоценности и добровольно переехала с семьей в коммуналку. В их особняке разместили туберкулезный санаторий. А детям она сказала:
- Несправедливо, когда одни имеют все, а другие – ничего. Будем жить, как все.
И никакого камня на сердце, никаких сожалений о прежних богатствах и комфорте.
Оставила себе только бирюзовые сережки, которые у нее украла соседка, но на «чистую воду» прабабушка ее выводить не стала.
Когда бабушка это рассказывала, все мое меркантильное существо протестовало:
- Ну что же, она не могла хоть одно колечко спрятать, и мы бы сейчас его носили!
Первая бабушкина любовь, Володя Абрамов, женился по расчету на больших деньгах. На венчании все время смотрел на бабушку. И вот совсем еще юная красивая всеми любимая Верочка бросается головой в омут – выходит замуж за разведенного, некрасивого, на много старше нее мужчину с дочерью.
Дедушка был отпрыском графов Паниных, но бабушка никогда этим не кичилась. Один раз только в шутку, когда на чемпионате мира по шахматам Корчной пинал под столом Карпова, сказала:
- Я пошлю телеграмму с осуждением поведения Корчного и подпишусь «графиня Панина».
На что мой муж остроумно ей ответил:
- А на почте перепутают и напечатают « Глафира Панина».

Муж бабушки погиб до войны при загадочных обстоятельствах.

В коммуналке жили дружно. Прабабушка играла в преферанс, брала с собой иногда свою внучку, мою маму, которая стояла у нее за спиной, и советовалась с ней:
- Ну, Натуся, как ходить будем?
Натусей никто мою маму больше не называл, а ей так этого хотелось. Поэтому, когда у меня родились сыновья-близнецы, она при первой возможности научила их называть ее не бабушкой, а Натусей. Входя в электричку, сыновья быстро занимали свободное место и кричали на весь вагон:
- Натуся! Иди сюда!
Так они и звали мамочку до самой ее смерти.

Воспитывали мою маму дяди, брали с собой на свидания с девушками, обучили ее играть в шахматы. Всю жизнь мама ездила по шахматным турнирам, стала перворазрядницей, сыграла на Молодежном фестивале в Москве вничью с Ботвинником, получила от него фотографию с дарственной надписью, выиграла один раз у чемпионки мира Быковой. Как и все шахматисты, между матчами играла в преферанс. На выигранные деньги мы каждое лето ездили на Юг и питались в ресторанах. О ее неординарной игре напоминает случай на пляже. Идет по пляжу мужчина с бородкой профессорского вида, явно кого-то ищет, периодически спрашивая у загорающих:
- Вы не видели красивую женщину с голубыми глазами, которая всех в преферанс обыгрывает?
В шахматных кругах говорили, что лучшие шахматисты-преферансисты – это гроссмейстер Давид Бронштейн и мама.

После сталинских репрессий из пяти братьев остались в живых Петр, Николай и Георгий, но и они ушли на фронт. В первом же бою был убит под Харьковом любимый брат и дядя - Гарик. Прабабушка, бабушка и мама остались без мужчин, вместе со всей страной голодали, пили морковный чай. Мама продавала на рынке пластинки. Красивую девочку жалели и пластинки покупали. Купленной на вырученные деньги картошкой делились с соседями. Каким-то военным летом мама ездила на заработки. На обратном пути все деньги украли.
Есть хотелось всегда. Пришлось маме экстерном заканчивать девятый и десятый классы, чтобы быстрее поступить в институт и получать продовольственную карточку с бо́льшим продуктовым обеспечением.
Бабушка работала в Бампроекте, ездила в таежные экспедиции, в которых основной рабочей силой были преступники, работа была тяжелая, опасная. Один раз, когда специалисты ушли в геологическую разведку, она осталась с рабочими одна, и они вечером у костра рассказывали о своих преступлениях. Бабушку все очень уважали. В другой раз она ехала по тайге на лошади и один на один столкнулась с сохатым, - чудом осталась живой. В этих экспедициях у нее появилась тайная страсть, Михаил Иванович К. В самый разгар бурного романа он (судя по всему – он) написал бабушке такое недвусмысленное стихотворение:
Я был пьян от вина и от губ,
От хмельных пронзительных взглядов…
Мне казался не нужен и глуп
Гнет блестящих, красивых нарядов.
Слякоть прозы забылась давно,
И безумье в крови клокотало.
И вся кровь превратилась в вино
И искрилась, и жгла, и желала:
Губ – кривящихся, красных, чужих,
Аромата чужого мне тела
И лобзаний – мучительных, злых…
А!.. Безумье не знает предела…
Ближе…Крепче…Тесней…Я хочу,
Чтобы сжатая грудь не дышала,
Чтобы в самую душу мою
Проникало змеиное жало…
Руки змеи и жала уста
И раздутые ноздри трепещут
Близко-близко…совсем у лица…
И зрачки, расширяяся, блещут
Тесной искрой греха…А! Где грех, где не грех,
Где безумье, где гибель, где шутка, -
Ничего не понять…Жуткий смех, красный смех
Заглушил все веленья рассудка.
Ближе…Крепче…Тесней…Я хочу!..
А до прочего – что мне за дело!
А быть может, я только шучу!..
Я не в силах поставить предела…

3/VII- 32 г. Шахтстрой – Томск – Новосибирск
( из тетрадей моей бабушки)
Ну, ты, бабуль, «давала стране угля»! Михаил Иванович ушел на фронт, а к бабушке уже не вернулся: что-то война подкорректировала в его голове.
Как только мама родила нас с сестрой, бабушка бросила работу и стала сидеть с нами.
Первые воспоминания о бабушке, «когда деревья были большими», связаны с Сибирью. Родителей тех времен как будто и не было. Мороз, снежные сугробы, мои ноги еле передвигаются в валенках, поверх шубы и шапки намотана шаль, так, что с миром общаются одни глаза, которые снизу вверх глядят на бабушку, и уже по-женски подмечают живописное сочетание зеленого пальто с рыжим лисьим воротником. Когда я буду такая же красивая, а главное – такая же высокая, как бабушка? Замечу, что взрослым внучкам она была по плечо.
Еще несколько размытых видений. Я сижу на горшке, а бабушка ждет, когда из меня выйдет очередной гвоздь, - очень я любила есть гвозди и другие хозяйственные мелочи…. Бабушка заталкивает нас с сестрой под кровать, а в окно и дверь кто-то пытается ворваться в дом. Что это было? «Память рабская» не дает ответа…. Большая кухня, печь, уголь, бабушка кашляет и пьет Танину мочу…. Гроза. Бабушка снимает с нас металлические заколки, булавки и прячет нас в какие-то дальние темные углы - подальше от окна. Такие фокусы бабушка проделывала всегда. С детства назывались слова «электричество» и «электрический ток» и для устрашения приводились два примера - как убило молнией стоящего у окна в больнице мужчину и током - наступившую в огороде на провод няню. В свое время бабушкина «ученость» дала плоды. Что такое электрический ток, я почувствовала, когда - уже будучи школьницей - включала в розетку провод от елки. Вспомнив второй пример, я заорала на всю квартиру:
- Меня убило током! Я сейчас умру!
В ответ раздался смех, тогда я побежала к соседке, врачу-гинекологу:
- Тетя Лида! Меня током убило! Сделайте что-нибудь!
Мудрая тетя Лида спокойно объяснила, что раз я сразу не умерла, то буду жить. Но на всякий случай смазала мне руку йодом.

Готовить бабушка не умела. Хорошо у нее получались только праздничные пельмени. В остальные дни ели пригорелые каши, бутерброды. Суп бабушка варила весьма оригинальным способом. Одновременно клала в воду мясо и сырые овощи. Через полчаса мутный суп был готов. Когда позднее меня угостила супом мама школьной подруги, я удивилась, почему суп прозрачный, а мясо нежное. Спросила, как она его готовит, пришла домой и рассказала бабушке, на что получила ответ:
- Не нравится – готовьте сами: я вам не кухарка.
То, что бабушка была не кухарка, – это точно. Все свободное время бабушка читала стихи. Ночами переписывала их из разных журналов. Один раз коллега по работе дал мне на день стихи поэтов Серебряного века, привезенные ему из Венгрии. Бабушка вообще не ложилась спать и переписала к утру стихи в две общих тетради. Сколько таких тетрадей осталось после бабушки! В них не только стихи, но и афоризмы, поразившие ее высказывания, фотографии, вырезанные из журналов. Кто в них заглянет после моей смерти? Боюсь, что никто. Вынесут на свалку, чтоб пыль не собирали. Всю свою жизнь я любила музыку. Благодаря же этим общим тетрадям, я впоследствии полюбила и поэзию (оговорюсь, школьницей я запоем читала романтические пьесы в стихах Лопе де Вега, - бесценный подарок бабушки на день рождения). Начало этой любви положила фотография из газеты со стихами Раисы Ахматовой:

Я отворю окно навстречу небу.
Навстречу звездам отворю окно я.
Пусть входит в дом
пшеничный запах хлеба
И космоса дыханье ледяное.
(из тетрадей моей бабушки)

У Окуджавы почти о том же:
Не случайны на земле – две дороги: та и эта.
Та натруживает ноги, эта душу бередит.

Память на стихи у нее была удивительная. Один раз она услышала по радио передачу об Апухтине и была поражена: много лет читала наизусть стихи, когда-то со слуха запомненные, и только теперь узнала, что автор их – Апухтин. Как-то я прогуляла контрольную по химии. Вместо контрольной я шла с бабушкой по песочной дорожке улицы Халтурина живописной местности Томилино, где все улицы названы в честь какого-то поэта или писателя. Бабушка читала наизусть «Евгения Онегина», а я смотрела на пышные кусты цветущей спиреи, на бездонное небо, слушала Пушкина и ощущала, что вот оно – счастье. Кажется, у художника Сидорова есть картина «Пора безоблачного детства», в ней – такое же настроение.
Вот пишу я сейчас на даче о бабушке, и меня вдруг охватила какая-то непонятная волна любви, захотелось позвонить мужу и сказать, как я его люблю и какой сегодня чудесный день. Почему всегда, когда я о ней вспоминаю, неизменно возникает желание сделать что-то хорошее, посмотреть на свою жизнь ее глазами, осадить свою распустившуюся в самости и гордыне натуру?

* * *

О бабушкиной любви… Сестру она любила больше, чем меня. Всю жизнь я это болезненно воспринимала. Настало время проанализировать детские ощущения, хотя бы для того, чтобы не ожесточать сердечки моих внучек своей взрослой справедливостью.
Два года до моего рождения бабушкину жизнь заполняла Таня. Появляюсь на свет я и оттягиваю на себя мамину любовь и заботу. Всем известна ревность старших детей к младшим при неумелом поведении родителей. Таня проявляла ее по-разному. Просила у мамы «титю», бросала в мою кроватку молоток и говорила:
- Пусть поиглает…
В школьном возрасте пугала меня по ночам, зная мои страхи. Доброе бабушкино заполненное Таней сердце было на стороне обделенной вниманием старшей внучки. Когда же мама вышла на работу и внимание выровнялось, бабушка уже прикипела к Тане и ничего с собой поделать не могла, хотя теперь уже у меня стали появляться обычные «комплексы младшей сестры». Новые вещи покупались только Тане, а я их донашивала. Так продолжалось до тех пор, пока мы не перестали расти.
Помню историю с двумя куклами. Бабушкин брат привез Тане из Германии красивую куклу. Имя ей дали подходящее – Рита. А мне купили на родине некрасивую куклу с двумя косичками. Догадайтесь с трех раз, как я ее назвала. Конечно, Верой. Эти куклы со своими хозяйками уехали на поезде из Сибири в Люберцы. Вместе с ними переехали и скелеты из детских шкафчиков. Когда взрослых и Тани не было дома, я красила помадой губы, надевала мамины платья, туфли, всевозможные украшения, рассаживала всех кукол на диван, садилась за пианино и начинала урок сольфеджио. Вера была отличницей, а Рита – двоечницей. Я жалела некрасивую Веру, а Риту ставила в угол. Поди ж ты, пойми этих детей!
Сестра в отличие от меня была ласковая, хитрая, знала, какие струны у кого надо задеть. Вот и отец Таню никогда не наказывал, а я все детство простояла в углах. Какая урезанная правда, продиктованная обидой и эгоизмом! Напиши они воспоминания, и их правда была бы совсем другой. Об этом фильм Куросавы «Россемон». Не сразу я поняла, что дело не в сестре, а в бабушке. Скорей всего, она любила одинаково, но больше отдавала себя тому, кто в ней больше нуждался. Да ведь ребенку это трудно понять. Бабушка считала, что я крепче стою на ногах, способнее, правильнее во всех отношениях, что у меня будет счастливая семейная жизнь, что я могу рассчитывать только на себя и не нуждаться ни в чьей помощи. У сестры же обнаружилось в студенческие годы редкое серьезное заболевание. Кто этого не знал, думал, что Таня легкомысленная, эгоистичная. Она всегда рассчитывала только на других, - в общем-то, по объективным причинам. Бабушка это поняла, вернее, сердцем почувствовала и стала для Тани самой верной опорой. Варилась в гуще Танинной бурной жизни. Именно благодаря бабушкиной любви сестра со временем стала для меня очень близким человеком.

В нашей квартире постоянно звучала музыка, помимо школьной программы мы играли «для себя». Я с моей подружкой Таней Фоминой – в основном классику: Моцарта, Шуберта в четыре руки. Или она пела, а я аккомпанировала, или пели вдвоем на четыре голоса по клавиру всего «Евгения Онегина». Сестра же предпочитала шлягеры, прекрасно пела на английском языке, сама подбирала или играла по нотам, даже школьную программу играла в эстрадном исполнении. Однажды она со своей подругой Олей Казанской играла в четыре руки по нотам дореволюционную пьеску «Свидание». Бабушка смотрела на окружающих и с восторгом говорила:
- Это Таня с Олей идут на свидание!
Как-то в Танин день рождения раздался телефонный звонок. Бабушка отвечала междометиями. Потом, сияющая от счастья, вошла в комнату и говорит:
- Ужас! Что она творит! Через два часа привезет сюда всю институтскую группу, а купила в кулинарии только морковные и свекольные котлеты! Разве такую ораву этим накормить? Лена! Давай быстро что-нибудь придумаем!
Ее обожали все Танины поклонники. А один из них, бабушкин любимец, Левочка, брошенный Таней, всю жизнь звонил бабушке в ее именины, 30 сентября. У бабушки менялся голос, в нем появлялось столько теплоты и любви, как будто звонит самый дорогой человек в ее жизни. Сейчас он – мой близкий друг, и я, как и бабушка, зову его Левочкой. Бабушка была телефонным диспетчером, в ее обязанность входило не перепутать, кому какую информацию сообщить, чтобы поклонники не узнали друг о друге. Кстати сказать, бабушка по голосу определяла всех наших знакомых. Например, звонит Люда Абалихина:
- Здравствуйте! Позовите, пожалуйста, Лену.
- Лена! Тебе Облепихина звонит!
Еще бабушка писала для Тани черновики поздравительных открыток, прощальных писем, ответов на гневные письма. Сохранилась тетрадочка с многочисленными вариантами посланий Таниным поклонникам.
У нас была странная семейка. Двухкомнатная квартира часто представляла собой штаб армии, где рассматривались возможные варианты выхода из окружения. На кухне бабушка со своим братом, в ванной – дедушка, в комнатах – другая бабушка, позже мама с папой. И все решали Тане задачи по физике или математике, периодически совещаясь вместе на кухне. Если это не были Танины задачки, то решались задачи шахматные, при помощи которых радио обеспечивало удовлетворение потребности в культурном и интеллектуальном развитии советского человека. И это не смешно! Скорее грустно. Нашему бы школьнику, предоставленному самому себе, такие радиозадачки, радиоспектакли! Радио воспитывало!
Напротив нашей квартиры находилось аспирантское общежитие. Все аспиранты с утра до вечера приходили к нам звонить по телефону. Бабушку все очень любили, она знала биографию каждого, сватала, помогала, как могла. Помню, как часто мы сидели с мальчиком Алишером, который родился от аспиранта Марата из Узбекистана и русской Раечки, как все они уехали на родину мужа, а потом Раечка вернулась с Алишером такая несчастная и рассказывала бабушке, как из нее сделали рабыню. С одним из аспирантов была связана неприятная история.
Иногда бабушка проводила свои частные расследования, чтобы уберечь любимую внучку от последствий непродуманных действий. Вот и на этот раз мы с Таней Фоминой должны были следить за сестрой и докладывать бабушке. Эта детективная история закончилось тем, что был выведен на «чистую воду» аспирант, живший напротив. Он ухаживал за нашей мамой, даже пытался залезть к ней через балкон, когда она оставалась одна, но получил отпор. Вот он и решил отомстить маме, совращая с пути истинного дочь.
Когда сестра вышла замуж и переехала к мужу, бабушка заскучала. Радовалась раз в месяц, когда Таня приезжала, и отдавала ей свою пенсию.

Однажды я с моими подружками поехала в Комитет Ветеранов ВОВ приглашать в школу Маресьева. Маресьев не дал нам определенного ответа. Тогда мы обратились к сотруднику Комитета, доброжелательному старичку, с просьбой нам посодействовать.
И началась странная для меня долгая переписка с бывшим белогвардейцем, потом красноармейцем, композитором Н. Семеновым, до самой его смерти. Он присылал посвященные мне романсы, «Лена-вальс», стихи, умные письма, открытки. Я познакомила его по телефону с бабушкой, и они долгими часами предавались воспоминаниям: им было о чем поговорить. Но, когда он прислал две открытки - на одной – дуб, на другой – роза, - отец возмутился: что это за намеки? Не понимал отец, что я вдохновляла одинокого старика на творчество, а может быть, кого-нибудь напоминала из прошлой жизни. Чистота его намерений подтвердилась, когда он познакомил нас в консерватории со своими сыновьями. Тут бабушкина жизнь стала насыщенней, потому что новые кавалеры были высшей пробы, и надо сделать все, чтобы внучки их не проморгали.

Два раза в год бабушка покупала мешок картошки у тети Маши из Егорьевска. Звонок в дверь и ласковый бабушкин голос:
- А-а, Маша, заходи, раздевайся, пошли чай пить.
Входила маленькая с морщинистым лицом и жилистыми большими руками старушонка, словно с картин Виктора Попова, снимала с плеч огромный мешок и шла на кухню.
- Ну, Маша, рассказывай, как жизнь?
Какие у тети Маши были глаза! Голубые, лучистые, добрые, молодые! А еще помню ее особенный запах, видно ее волосы и одежда впитали запахи всех растений, овощей, яблок, сена, соленых огурцов, коровы, молока. Наверное, это запах русской деревни.
Все будет: и весна, и лето,
Дожди и полая вода,
И нежность яблонева цвета,
И тяжесть спелого плода,
И облетевших листьев шорох,
И новый снег –
спеши, встречай!
Не будет лишь друзей, которых
Мы пережили невзначай.
( из тетрадей моей бабушки)

Каждое 8-е марта бабушка собирала деньги на подарок уборщице дома и покупала ей всегда почему-то нижнее белье.
Всю свою пенсию бабушка тратила на внучек. Покупала туфли, шила в ателье платья. На выпускной вечер купила мне немецкое нижнее белье, кружева которого выглядывали из-под платья, и бабушка мне булавками подкалывала бретельки, которые все время расстегивались и не спасали положения.
В каждый мамин день рождения слышались упреки:
- Вот что это за подарок? Хоть бы раз купила что-нибудь стоящее! Внучкам – пожалуйста, а дочери – никогда!

А еще бабушка от нашей бедности очень любила «химичить». Когда нас с Танькой звали на день рождения, она собирала на столе в кухне флакончики с оставшимися у мамы духами, надламывала спичку и вставляла один ее конец в самый красивый флакон, а на второй по очереди надевала другие флаконы, из которых по спичке, не проливаясь, текли духи. Подход был творческий, букет подбирался тщательно, пока запах не устраивал всех.

А перед приходом гостей бабушка «химичила» с болгарским вином под названием «Гамза». Она любила вино сладенькое. Поэтому в кастрюлю выливалась Гамза и другие, оставшиеся от прежних застолий вина, добавлялся и размешивался при нагревании сахар, а потом новое вино опять оказывалось в плетеной бутылке из-под Гамзы.

К бабушке часто приезжали гости, подолгу гостила лучшая подруга Нина Кузнецова с разведенной дочерью Ией и внуком Сережей. Приезжали вдова и дочь умершего брата, пьющего художника Коли. Самым запомнившимся гостем был некто Голик, который мальчишкой был в концлагере, а после всю жизнь никак не мог наесться. Он у нас все время ел, а в промежутках играл на пианино и пел украинские песни. У меня до сих пор хранятся его ноты с этими песнями. Такого крупного мужчины я больше и не встречала. Когда приходила телеграмма о его приезде, бабушка сообщала:
- Надо закупать еду – Голик едет!

* * *

Бабушка и папа. Удивительные отношения связывали их. Отец, по меткому выражению сестры, - человек системы, считал, что все дети должны воспитываться не родителями, а в колониях. Он купил бабушке Макаренко и заставлял ее воспитывать нас по этой настольной книге. Она ее ни разу даже не открыла. Когда бабушка совершала очередную педагогическую ошибку, отец строго спрашивал:
- Вера Михайловна! Для чего я купил Вам Макаренко?
Ошибок было много. Она стелила за нас кровати. Наводила порядок в нашей комнате. Имея грыжу – от ущемления которой впоследствии и умерла – таскала тяжелые сумки с продуктами, мыла посуду, носилась за нами поздними вечерами по улицам и радовалась, что мы живые и невредимые вместо того, чтобы отругать.
Наверное, самого папу воспитывали правильно, по крайней мере, в милицию водили регулярно. Поэтому-то он и был страшным блудней, судя по его рассказам. Суровость бабы Мани, папиной мамы, в деле воспитания мы с сестрой прочувствовали и на своей шкуре. Купила она нам однажды пирожные – все разные - и поделила пополам. Завидущие детские глаза оценили неравнозначность дележа:
- У нее лучше!
Тогда бабушка взяла пирожные и бросила их в унитаз. Тут мы с Танькой объединились в своей обиде:
- Возвращайся в Сибирь!
- Ишь какие! А я не к вам, я к сыну приехала!
Ретроспективно оцениваю ту ситуацию. Вроде бы баба Маня сделала все правильно, наверное, Макаренко поступил бы так же. Но она, купив разные пирожные, спровоцировала нас на жадность. Невольно думаешь, а как бы поступила баба Вера? По любви. А там уж вариантов много.

Мама с папой жили неважно. Наверное, поэтому мама все время ездила на шахматные турниры, а вернувшись, вечерами играла с подругами в преферанс. Воспитывала нас с сестрой в основном бабушка.
Часто к нам приходили мамины знакомые, музицировали. По праздникам всегда устраивали музыкальные спектакли. В творческую атмосферу были вовлечены все, на пианино играли мама, я, Таня, баба Маня, даже отец, не знавший нотной грамоты, - по слуху, дедушка играл на мандолине. Сценарии писались заранее. Больше всего запомнилось, как отец-Одетта танцевал с принцем-тетей Лидой, самой тощей маминой подругой, адажио из «Лебединого озера», а четыре другие подружки, те, что в теле, танцевали танец маленьких лебедей.
Но потом наступали будни. Маме было тяжело жить с ортодоксальным сталинистом. Даже во время семейных застолий папа, подвыпив, садился на любимого конька, не считаясь с чувствами близких, пострадавших от сталинских репрессий. Поговорить с ним было не о чем: читал папа в основном «Правду» и «Коммунист», иногда «Науку и жизнь», так как был политагитатором и вел занятия в кружке, куда ходили в основном женщины. Давалось ему это с трудом. До сих пор он, по старой привычке, исчеркивает газеты красным карандашом. Периодически с уст папы слетала крылатая фраза «все беды - от гнилой интеллигенции».
Мамочка была птицей другого полета. На моей памяти только раз родители выглядели счастливыми, вернее, близкими людьми, - когда пришли пьяненькие из гостей, сели за стол и запели:
- Снятся людям иногда их родные города…
Удерживало маму от развода только два обстоятельства. Одно – это папин отец, которого мама очень любила и часто играла с ним в шахматы и преферанс. А другое – это бабушка, которая грудью стояла за сохранение семьи, жалела отца.
Семья была большая и дружная. Кроме отца, все играли в преферанс. Старики – родители отца и бабушка со своим братом – расписывали стариковскую пульку. Лежишь, пытаешься уснуть, а за дверью слышится:
- Пас.
- Вист.
Отец часто ездил в командировки. Каждый раз можно было наблюдать одну и ту же картину. Он сажал бабушку на диван и складывал в чемодан вещи по длинному списку, а бабушка должна была свидетельствовать факт укладывания вещи и вычеркивать ее из списка. То же самое проделывалось в обратном порядке по приезде отца домой. Для чего нужно было это действо, никто не знал, но бабушка, хоть и посмеивалась, чувствовала себя главным персонажем, перед которым отчитывались за сохранность вещей, вывозимых из дома.
Еще бабушка ценила в зяте то, что он не был разборчивым в еде. Из холодильника ничего не выбрасывалось, приедет Аркашенька – доест. И ведь доедал - при зрителях, желающих воочию убедиться, неужели даже запаха протухшей еды не почувствует?
Основным лакомством в семье в советское время была вареная сгущенка. Сварим каждому по банке – что хочешь, то с ней и делай. Отец съест немного и уберет в холодильник, чтобы растянуть удовольствие, мама с Танькой еще день продержатся, а мы с бабушкой сразу съедаем. За нами – мама с Танькой, а у отца еще много. Бабушка отбивает от нас его сгущенку до последнего. Отец поворчит для порядка, а потом сдается:
- Да ешьте!
И так - с любой отложенной сладостью. Стоит добавить, что подарки бабушка дарила за месяц до дня рождения – терпежу так же не было.
Отец медлительный во всем. А мы – четыре вихря. Начнет отец что-нибудь нравоучительное говорить, скажет слово, а мама за него продолжает. Он вздыхает:
- Слова не дадут сказать в этой семье!
- А ты говори быстрее, слушать невозможно, и так все понятно!
Отец очень нуждался в том, чтобы его слушали. Хотел, чтобы все ощущали его значительность, говорить любил, но не умел. На каждого «новенького» кидался, как изголодавшийся клоп. Так за гроши была продана машина и каменный гараж милиционеру, который месяц приходил к отцу с пивом и молча слушал его.
Бабушка молча слушать не умела, ее перехлестывали эмоции, а отцу логику подавай. Он раздражался и переходил на крик, пока кто-нибудь не призывал их прекратить это бесцельное занятие.
Однажды бабушка устроила отцу «бурю в стакане воды», как нам тогда казалось. Ну, на кого мог отец смотреть после нашей умницы-красавицы мамы, к тому же член партии! А тут какой-то Воронеж, какая-то, кажется, Галя, которая должна остановиться у нас. И резкие протесты бабушки, с ней такого никогда не было! И вот совсем недавно выясняется, что у нас с Таней есть подпольная сестра. Каким-то десятым чувством бабушка поняла, что это у отца серьезно, и не дала в очередной раз распасться семье.

Чтобы сто горшков слепить,
Месяц спину гнут.
Чтобы сто горшков разбить,
Хватит трех минут.
Город может возвести
Легион людей,
А с земли его смести
Лишь один злодей.
Радость требует труда,
Нежности, ума,
А беда, как лебеда,
Вырастет сама…
(из тетрадей моей бабушки)

Точно также бабушка любила похожего на отца моего первого мужа, и когда мы с ним расстались, она написала мне в объеме ученической тетради гневное послание, смысл которого в том, что кому нужны моя эрудиция, ум, утонченность и любовь к искусству, если я могу так жестоко поступать с людьми. Она знала обстоятельства нашей интимной жизни, послужившей причиной развода, но считала, что лучше завести любовника, но сохранить семью. В этот же год она умерла. Я потом выбросила эту тетрадку с правдой обо мне.

Совместная жизнь группы людей непременно влечет за собой конфликты. Когда брак и семейная привязанность позволяют преодолеть их, все улаживается. В свободной связи все рушится. Вот почему брак является той единственной связью, которую время укрепляет.
( из тетрадей моей бабушки)
На поминках, а позже – при случае – папа говорил:
- Вера Михайловна была святая!

Любила бабушка и Таниного мужа Гену. Была в восторге, когда он подкрадывался к ней сзади, панибратски указательными пальцами тыкал ей подмышки и в ухо резко шептал:
- Цыц, старушка, немцы в Фастове!
Обманывала его, чтобы он не догадался, что у Тани есть любовник. Пыталась сохранить и эту семью.
Все бабушкины поступки были продиктованы любовью, иногда до смеха доходило. Когда у меня родились близнецы, мы с мужем стали осваивать передовые методы воспитания. Прочитали, что малыши не тонут в воде, потому что у них что-то в ушах закрыто, что сын Натальи Бондарчук и Николая Бурляева чуть ли не живет в аквариуме, как Ихтиандр. Набрали полную ванну и кинули туда своих близнецов. Бабушка кричала, что не позволит топить детей, пришлось мужу закрыть дверь в ванную. Тогда бабушка стала звонить в милицию и добилась своего. Дети научились плавать немного позже в Лужниках.
Сыновья звали бабушку «старенькая». Они были настоящими мужичками и не любили телячьих нежностей, и бабушка их упрашивала:
- Ну, можно хоть в плечико поцеловать?
И они снисходительно разрешали.
В бабушкиных тетрадях я нашла два детских рисуночка: на одном – зайчик с цветочком, на другом – Чебурашка с воздушным шариком. На обратной стороне детским почерком написано: «старенькой» и «Натусе». Эти незамысловатые поздравления с 8-м марта пожелтели и о многом говорят.
Пока дети были грудными и приходилось таскать двухместную коляску с третьего этажа, а потом выносить и заносить по очереди сыновей, бабушка стояла на балконе на стреме. Позднее с того же балкона встречала и провожала нас, смотрела и была на подхвате, пока я усаживала сыновей на велосипед, - одного на раму, другого на багажник, и, отталкиваясь от лавочки, ехала с ними на весь день в парк.
В старости активность бабушки убавилась. Она уже не сидела с соседями на лавочке, не выходила из дома, смотрела на небо или укладывалась на подоконник и наблюдала за проходящими людьми, а вечером рассказывала нам, что сейчас в моде и какие-нибудь придуманные ею истории из жизни людей, ненадолго задержавшихся перед нашим окном в разговоре. Смотрела фигурное катание по телевизору, пока мама не входила в комнату, не выключала телевизор и не говорила:
- Все! Яхт-клуб закрыт!
Когда я ей жаловалась на жизнь, она возмущалась:
- Как можно не радоваться жизни! Я смотрю в форточку на облака и думаю, какая я счастливая!
Иногда бабушка звонила мне на работу:
- Приходи на обед, у меня кусочек торта есть!

* * *

Настало время рассказать о необыкновенной взаимной любви мамы и бабушки. Например, про тот самый кусочек торта. Мама работала заведующей аспирантурой всесоюзного института. Защитившиеся аспиранты приносили в аспирантуру конфеты, торты. При чаепитии один кусочек не трогали. Мама в клювике приносила бабушке этот кусочек, как маленькому ребенку. И в любой другой ситуации, когда ее угощали сладостями, она откладывала половину любимой мамочке. Когда бабушка перестала ходить в магазины, мама всегда покупала ей что-нибудь вкусненькое. И делала она это не потому, что бабушка отдала ей всю свою жизнь целиком, в благодарность, а по зову сердца, особенно в зрелом мамином возрасте, когда человек начинает понимать, что – настоящее, а что – шелуха. Настоящее – то, что бабушка видела в людях только хорошее, потому что была чиста и не видела грязи.
Вот я прочитала написанное – сколько же у меня недоброжелательных слов о родном отце. Значит, во мне самой столько всего напихано, что в других людях вижу свое родное. Вся моя жизнь проходила в выяснениях отношений с мужем, отцом, мамой, сестрой. Только не с бабушкой. С ней просто были эмоциональные стычки.
С мамой у бабушки тоже происходили эмоциональные стычки. Родители давали бабушке деньги на продукты, но они быстро заканчивались, не дотягивая до недельного срока. Начинались финансовые разборки, зачем купила то, зачем купила се, почему подешевле не поискала, чем теперь платить за музыку и фигурное катание и т.д. Бабушка плакала, мне ее было бесконечно жаль, и в сердце засело: вот я вырасту и освобожу бабушку от такой несправедливости.
На свою первую стипендию я купила бабушке шерстяной сарафан и блузку, на первую зарплату – кримпленовое платье. Шила ей плащи, ночные рубашки, платья, привозила из командировок мягкую обувь, так как пальцы на ногах у бабушки были искорежены тесной обувью: ведь она была модницей.
Когда я выросла, то поняла, что маму осуждала напрасно. Бабушка не умела экономить, считать деньги, а стычки на почве домашнего бюджета были всего лишь издержкой неправильного распределения семейных обязанностей.

Лебединой песней бабушки стала поездка с любимой дочерью в Ленинград. Остановились они в самом сердце Ленинграда, в Доме для приезжающих ученых на улице Халтурина. Утром и вечером пересекали чудную Дворцовую площадь. Какие восторженные длиннющие послания писала мне бабушка по приезде домой (я работала в Таллине), а при встрече взахлеб рассказывала, переживая заново тот полет, в котором она пребывала в Ленинграде.
- Мы стоял на том самом месте на Лебяжьей канавке, где Лиза ждала Германа!
- Мы сидели на берегу Финского залива…
- Мы ходили по Царскосельским аллеям…
- Мы были в Эрмитаже...
- Мы…
- Мы…
- Мы.… Ах!.. Ой!
Удивление от ленинградских просторов, музеев, архитектуры, каналов, решеток.… Но, главное – везде Пушкин!
Спасибо мамочке, что она сделала бабушке такой подарок!

Упомянула Таллин, и возникла в голове ассоциация, тоже связанная с бабушкой. Тридцатого декабря мы с мужем шли по улочкам старого города на вокзал. На фоне башенок падал хлопьями мягкий снег. Сказка да и только! Андерсен! Но грустно и хочется скорее домой. И я сказала мужу:
- Вот если бы в том окне сидела бабушка, я бы здесь осталась на всю жизнь!
А как же родина, березки?

* * *

Я до сих пор не могу выкинуть громоздкий буфет, который когда-то стоял на кухне. Я приходила из школы, садилась на стул, спиной облокотившись о стену, упиралась ногами в торец буфета и рассказывала бабушке школьные новости. Надо мною висел тот самый приемничек, который задавал нам радиозадачки и воспитывал, а на том же самом стуле, но в другое время и в совершенно другой позе проводил свою жизнь деда Петя, или просто дедушка, для мамы – дядя Петя, для папы – Петр Михайлович, а для бабушки - брат.

Приехал деда Петя незаметно, с одним чемоданчиком. Оставив все жене, которую безумно любил. Жена намекнула, что лучше ему уйти из семьи: пасынок предъявил матери ультиматум – или я или он. Деда Петя был военным, прошел всю войну до Берлина, жена его, красавица Вера, была врачом, а пасынок пошел по наклонной плоскости, воровал и даже, кажется, сидел в тюрьме.
Как только я его увидела, сразу вспомнила. Сибирь. Мне года четыре. По какому-то случаю понаехало много родственников. Мы с Таней как всегда разбаловались. Как всегда папа наказал меня и поставил в угол. Помню этот угол на огромной веранде и тоску на сердце. Вдруг ко мне подходит мужчина в военной форме, гладит по головке и говорит:
- Пойдем в городской сад!
Взял меня за руку и повел качаться на всевозможных качелях-каруселях. Подробностей не помню, а помню его доброту и возникшую во мне волну благодарности. Это и был деда Петя. Бабушка рассказывала, что из всех детей Петя был самым баловным. Родители всегда его брали с собой: слушался он только их. Сохранилась фотография, где Петя с родителями в Ялте. Как он потом вспоминал, видел в Ялте царскую семью и Шаляпина.

Сначала деда Петя жил с нами. Потом мамина приятельница по преферансу, одинокая красавица с матерью и сыном-оболтусом, тетя Маша, сдала ему комнату. Деда Петя рассказывал, как бабушка оболтуса, Фаина Ивановна, в войну – председатель колхоза, не справляется с ним:
- Одевайси, гаденыш!

Деда Петя весь день проводил у нас, на том самом стуле. Читал. На столе стояла на подставке книга, рядом лежала пачка папирос «Казбек», справа от книги – чай с лимоном в подстаканнике. Когда я или Таня, развалившись, садилась за стол, он так же строго, как и своей сестре в детстве, говорил:
- Одерни юбку!
На этом вся его строгость и кончалась.
Тетя Маша всячески пыталась соблазнить деду Петю, хоть он был намного старше нее. Но фривольных отношений он не допускал. А, может, жену свою любимую забыть не мог. Я часто видела, как он, оторвавшись от чтения, долго смотрел вникуда.
Ты улыбнулась мне. И в тот же миг
Мир стал иным: его расколдовали,
И яблони от счастья танцевали,
Когда ты проходила мимо них.
Мир стал иным. В нем было так светло,
В нем все смеялось, ликовало, пело.
Едва ты улыбнуться мне успела,
Как чудо на земле произошло.
Растаяли печали, как снега,
И тонкий лед растаял между нами.
И вдруг внутри пустого очага
Само собою заплясало пламя!
И песня зазвучала в тишине,
Возникшая неведомо откуда.
Мне показалось, что случилось чудо,-
А ты всего лишь улыбнулась мне.
( из тетрадей моей бабушки)

Деда Петя больше любил меня: видно, серьезная Лена была ему ближе легкомысленной Тани. Мы с ним сажали семечки съеденных фруктов в горшочки и ухаживали за тем, что вылезало из земли, а потом пересаживали в скверик перед домом. Познания в ботанике у деды Пети были неглубокими. Плодов почему-то получить не удавалось. До сих пор перед домом, где мы жили, растет огромная яблоня-дичок, посаженная нами.
Я экономила на пирожках и копила деньги под 23 февраля на подарок дедушке. Покупала или книгу, или закладку, или подстаканник. А зажим для галстука из искусственного янтаря он носил до самой смерти, не из-за красоты, а как душегреечку, любовь мою к нему носил.
Самым увлекательным занятием в детстве было листать многочисленные тома Большой Советской энциклопедии, читать интересующие меня статьи, смотреть репродукции с картин художников. Однажды я наугад открыла том на букву «Б». Красочный во всю страницу портрет какого-то государственного деятеля был крест-накрест перечеркнут жирным красным карандашом, этим же карандашом прямо на лице деятеля крупными буквами было написано « ВРАГ НАРОДА». Эти самые слова погубили миллионы людей, физически и морально, сделали страх основной цементирующей силой государства-монстра. Никогда не пытаясь узнать, чей портрет изображен, тут я заинтересовалась. Берия! А почерк дедушкин…
Я вспомнила рассказ дедушки о том, как в 37-м его вызвали в НКВД на допрос, и жизнь его зависела от игры следователя – возьмет дедушка предложенную папиросу из шкатулки или не возьмет. Дед не взял и тем спас свою жизнь. На шкатулке были изображены персонажи из сказок Пушкина. В 37-м отмечали сто лет со дня смерти Пушкина. Какие смыслы!
Долго ждал дедушка справедливого возмездия. После разоблачения культа личности Сталина он вернул жуткие слова-приговор по адресу.

Вскоре деда Петя получил через военкомат однокомнатную квартиру в Люберцах. Мы с бабушкой ездили к нему в гости. Жуткое одиночество в чистом виде! Угощал нас каким-то холостяцким луковым супом-тюрей. Жалости нашей не было предела. И началась кампания по поиску невесты для деды Пети. Разыскали дальнюю родственницу, троюродную сестру, Олимпиаду Георгиевну, которая жила с перезрелой дочкой, немного на вид чокнутой, в двух комнатах трехкомнатной квартиры на Автозаводской. Умерший сын Олимпиады, гордость семьи, был главным технологом завода им. Лихачева, поэтому его сестру, технолога, держали на заводе из милости. На ней-то деда Петя и женился. После сложного квартирного обмена стали втроем жить в двухкомнатной квартире на Ленинском проспекте.
Олимпиада невзлюбила зятя с первых дней совместной жизни, решив, что он женился по расчету. В чем был расчет, никому не известно.

Опасно отнимать у тигрицы тигренка, а у женщины – ее заблуждение.
( из тетрадей моей бабушки)

Катя оказалась полной дурочкой, но деду Петю обожала. К нам они приезжали часто. Катя сразу звонила своей маме:
- Мамочка! Мы доехали!
Перед отъездом домой снова:
- Мамочка! Мы выезжаем!
А в промежутке только и слышно было: «Петюнчик!», «Петюшенька!», все время обнимала и целовала его. Дедушке было неловко:
- Катя, ну перестань!
Дурочка-дурочкой, а сразу просекла, что в прошлом с тетей Машей что-то было связано, может, и до сих пор есть, иначе зачем зовут эту Машу, может, Наташа-племянница (то есть моя мама) – сводница? Много лет тетя Катя мучила всех этой дурацкой ревностью и плохо относилась к моей маме.
Как-то раз деда Петя увидел кружку в виде бочонка, привезенную нами из Прибалтики. Она ему очень понравилась. Муж пошел провожать деду Петю с тетей Катей на электричку и при расставании положил завернутую кружку в карман пальто деды Пети. Через полтора часа раздался телефонный звонок. Дед плакал в трубку, потрясенный поступком мужа. Хотя сам был добряком-бессеребряником. Как-то я с моей подружкой, Таней Фоминой, были у него в гостях, и ей приглянулась какая-то вещица. Дед тут же подарил ее Тане.
На Ленинском проспекте на семейные праздники часто собирались бывшие мужья умершей дочери Олимпиады, Нины, Катиной сестры. «Высокие отношения». Олимпиада Георгиевна, маленькая, с прической начала ХХ века, в темно-коричневом платье с кремовым кружевным воротничком, восседала в центре стола и вспоминала свою молодость, как пришли к ним в дом красноармейцы и стали к ней приставать, а она им бесстрашно:
- Хороша Маша, да не ваша!
Тетю Катю стали выживать с работы. Дедушке так было ее жалко, что он поехал на завод ругаться, взывать к совести начальство жены, а потом сказал:
- Не унижайся, Катя, проживем на мою пенсию, она у меня большая!

Был у деды Пети закадычный друг – мой деда Валя, папин отец. Вместе они смотрелись, как Пат и Паташон: высокий толстый деда Валя и маленький худенький деда Петя. Деда Валя звал друга «Петрухой», а тот друга – интеллигентно «Валей». Летом они ездили по Волге на теплоходе, каждый со своим самоваром. Друзья были неразлучными. Садясь за компьютер, я здороваюсь с ними:
- Привет, дедули!
А они в ответ молча с любовью смотрят на меня с палубы теплохода…

Однажды деда Петя пригласил деду Валю, меня, Таню Фомину и бабушку пожить на даче, которая принадлежала Олимпиаде. Спали все в одной комнате: на одном диване – я с Таней, на другом - деда Петя и тетя Катя, бабушка – на кровати, а деда Валя – на раскладушке. Укладывались спать по ритуалу: сначала мы с Таней, потом бабушка, потом деда Петя с тетей Катей, которая каждый раз вдохновенно ковыряла в носу, и мы под одеялом смеялись. Последним ложился деда Валя. Перед тем, как снять брюки, он предупреждал:
- Внимание – снимаю!
Никогда, ни в каких хоромах, я не чувствовала себя так уютно, как тогда, в тесноте, с любимыми стариками и подружкой Таней.
У деды Вали в этот приезд была важная миссия. Деда Петя с тетей Катей наклеили на потолке обои, а Олимпиаде страшно не понравилось, сдирайте, говорит. Вот друг Петруха и попросил друга Валю похвалить потолок, чтобы Липа остыла:
- Ты, Валя, посмотри на потолок, якобы невзначай, и похвали, только не сразу, а то она догадается.
Приехала Липа, не успела снять обувь, как деда Валя говорит:
- Липа! Какие обои у вас на потолке красивые!
Что тут началось!
- А-а! Подговорил друзей! Хитростью решил взять! Чтоб не было обоев к следующему моему приезду!
Долго потом хохотали, вспоминая, как Валя «дипломатично», с места в карьер, «заложил» Петруху.

Если излагать хронологически, то дальше состоялась встреча двух Вер. Бабушке позвонила бывшая жена деды Пети, тоже Вера: она проездом в Москве. Говорили долго. Вере захотелось увидеть бывшего мужа. Адреса брата бабушка не дала. Договорились встретиться на Казанском вокзале за час до отхода поезда на Томск. Потом мама, папа и бабушка советовались, нужно ли о приезде Веры сообщить дедушке. Решили сказать, а зря. Только разбередили ему душу. Второй раз. Первый раз - когда много лет назад ему написала бывшая жена, просила вернуться. Тогда после долгих колебаний он ей ответил, что разбитую вазу не склеить. И вот теперь она в Москве, идет по Ленинскому проспекту и вдруг сердце ей подсказывает, что он живет где-то здесь, рядом. При встрече бабушка подтвердила ей, что он именно там живет. Дедушка продиктовал по телефону послание для бывшей жены. Вот выдержки из него.

«Не я был инициатором разрыва, я был вынужден его принять, а больно мне было или не больно, - это моя тайна. Знаю только, что рвущему всегда легче. Я был в годах, бросал все и оставался без крыши над головой.… Как начинать все сначала? А пришлось. Одиночество ужасно. Я нуждался в заботе и любви. И я привязался к человеку, который меня полюбил. Сказать, что я забыл прошлое, - было бы враньем. Наша совместная жизнь была лучшей частью моей жизни. Да, лучшая часть, которая называется молодостью. Но сегодня на все смотришь иначе. Прошлое живет только в мыслях. Что может изменить встреча? Встретиться – значит, плакать над тенью минувшего, над могилой прошлого. Не будем себя волновать. Будем доживать свою жизнь, как нам уготовано…»
( из тетрадей моей бабушки)

На вокзале две Веры долго плакали. Потом обнялись, поцеловались и расстались навсегда. Бабушка вернулась сама не своя.
После этого события деда Петя стал неимоверно много курить.

Тебя найти - сперва пройдешь полсвета,
А потерять – шагнуть через порог
В таинственный переполох,
Где непроглядна темень до рассвета.
Она не подлежит сомненью, знаю,
Как накрепко кремня отточен край.
Твой взгляд последний: «Навсегда прощай!»
И первая слеза: «Вернись, прощаю!»
( из тетрадей моей бабушки)
Умерла Липа. Дедушка заболел раком легких. Тетя Катя лежала, ей лечили язву на ноге, смазывали, делали платные уколы, никто даже не направил ее на анализ крови. А у нее оказался запущенный диабет. Нога почернела – началась гангрена. Ее положили в больницу, ампутировали ногу. Но она не думала умирать. Когда я приехала к ней в больницу, она стала меня просить не оставлять ее одну, клялась ухаживать за моими детьми, уверенная в том, что муж умрет раньше. Когда мы с ней прощались, она просила передать Петруше, что за всю свою жизнь она не встречала лучше человека, чем он.
Потом ей ампутировали вторую ногу. А потом она умерла. Умер в мучениях и деда Петя.
Лежат все старички на одном кладбище, рядышком.

* * *

Над пианино висят две фотографии. На одной - брат и сестра, на другой, старинной, – их родители. От стены веет любовью.
На восьмидесятилетний юбилей я написала бабушке стихотворение:

Летели журавли в мечты,
В ту жизнь, что предстоит прожить,
Где столько съешь зефира ты,
Где платьев новых не сносить…

И вот опять летят они,
Уже туда, где столько было…
Где лучшие остались дни
И люди – те, кого любила.

Теперь это про меня.

И день, как дым, - летит и улетает…
( написано бабушкой крупно поперек страницы)

Сохранились ли еще на нашей планете такие люди, как бабушка и ее брат? Абсолютно не привязанные к материальным ценностям, не унижающие достоинства другого человека, никого не осуждающие, прощающие безоговорочно, жертвенно отдающие себя ближним и постоянно пребывающие в любви?
Не веря по известным причинам в Бога (но кто знает?), они жили по духу Евангелия.
Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.
Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто.
И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,
Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,
Не радуется неправде, а сорадуется истине;
Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
( Евангелие, Первое послание апостола Павла к Коринфянам, глава ХШ, стихи 1 – 7)

…Я буду милостив к неправдам их, и грехов их и беззаконий их не воспомяну… (Евангелие, послание апостола Павла к Евреям, глава VШ, стих 12)