( играем мениппею)

С того момента, как мама решила сделать из нас образованных мальчиков с гуманитарным уклоном, началось наше тяжелое детство.
Сама она – разносторонний человек: толстые книжки читает, любит театр, живопись, музыку (О, Господи, не мой стиль!). Но… почему-то окончила технический ВУЗ, и всю энергию нереализованных талантов обрушила не бедных детей-близнецов.
Говорят, имя человека каким-то образом влияет на го судьбу. Назвали нас с подачи маминой бабушки, любительницы поэзии, - чтобы получилась пушкинская троица: папа Владимир, а мы – Александр и Евгений.
Мама по гороскопу – лев. Астрологи про этот знак культурно так пишут. На самом же деле, а может, просто в нашем конкретном случае льва-тигра – это Достоевский с утра и до вечера (во какое сравнение запузырил!).

* * *

Музыка с пяти лет. Занималась мама по два часа с каждым. Ругалась, плакала. Помню, разучивал я пьесу Леденева «Осенний сад». Нужно было добиться звука шороха осенних листьев. Будто бы идет старичок. У него под ногами шуршат листья. И он вспоминает свою молодость. А звук все это должен передать. А я – в первом классе. И не могу этого передать в музыке, да и учительница не говорила ни про каких старичков.
Или вот: разучивали мы с Женькой в четыре руки «Кошку» Прокофьева из «Пети и Волка». Ну, никак не могли мы передать, как эта противная кошка крадется. Тогда мама велела нам играть, а сама стала изображать крадущуюся кошку. Это надо было видеть!
Даже во время прогулок мама умудрялась «пудрить нам мозги». Вот в этом пруду, говорит, давным-давно плавали лебеди. Ночью они выходили из воды и превращались в девушек. А вот за этим забором – тут она показывала на дачу КГБ, над которой всегда кружили и зловеще каркали вороны, - жил Злой гений. И дальше по сюжету «Лебединого озера». Много позже мы ее вывели на чистую воду с этими лебедями.
Мама покупала пластинки и к ним нотные буклеты с текстом. Особенно нам запомнилось изучение «Ромео и Джульетты» Прокофьева-Шекспира. Сначала чтение, потом игра по нотам, потом пластинка. Сама мама плакала навзрыд и никак не могла понять, почему же мы такие черствые, ничего не чувствуем. Ее подруга, преподаватель сольфеджио и музлитературы, сказала, что мама из нас не музыкантов, а сумасшедших хочет сделать. А еще одна мамина подруга, когда была беременной и жила у нас, как-то во время наших занятий музыкой встала с дивана и ушла на кухню: боюсь, говорит, с моим ребеночком что-нибудь может случиться.
Прежде, чем завести пластинку, например «Ученика чародея» Дюка, мама создавала обстановку: задергивала шторы, говорила, на что надо обратить внимание. Потом – когда уже слушали музыку – делала вид, что ей страшно, или грустно, или смешно. Это у нее метод такой был – чтобы через ее эмоции мы начинала так же чувствовать, переживать. Даже когда она нам на ночь читала, то вечно останавливалась: проплачется, потом дальше читает. И книги-то подбирала такие, что нельзя не заплакать: «Без семьи», «Белый клык», «Старик и море», «Хижина дяди Тома» и т.п. И так ведь научилась проникновенно читать, что даже папа садился за дверью и слушал. Однажды летом на море полпляжа ребятни сползлось ее слушать: она читала нам Ремарка «На западном фронте без перемен». Заканчивала читать мама всегда на самом интересном месте. Приходилось потом самим дочитывать. Может, это тоже была «военная хитрость»?
А еще были театры, выставки, консерватория.… С бесконечными комментариями, обсуждениями…
И так - все детство. Не оставляла она нас в покое даже в дни рождения, потому что с будущими гостями мы должны были репетировать музыкальные спектакли.
А в летние каникулы, на даче, когда все дети заслуженно отдыхали, мы каждые мамины выходные, - а во время отпуска каждый день – занимались русским: учили правила, писали диктанты, сочинения. Например, мама давала задание написать сочинение, чтобы в каждом предложении был причастный оборот. Смотрите вокруг себя, говорит, и пишите. До сих пор помню, как я написал:
- Приехала мама, замучившая нас своим русским.
Вы думаете – это все? Как бы не так. Еще было плавание. Мама сказала, что раз рядом находится карьер, и мы все равно туда будем бегать, она должна быть уверена, что мы не утонем. Справедливости ради следует сказать, что мама нам многое разрешала. Хотите жечь – жгите, но только в ванне, чтобы успели воду включить. Так вот о плавании. С шести лет мы одни ездили из Люберец в Лужники. Однажды произошел смешной случай. Началось все с того, что забарахлили коридорные часы (это выяснилось позже). Мама будит нас собираться в бассейн. А мы ну никак встать не можем. Мама начала читать лекцию о силе воли, о том, что мы будущие мужчины. Короче, выпихнула нас из дома в кромешную тьму, а сама досыпать улеглась. Дальше – с ее слов. Слышит она – прошла в туалет бабушка. Потом открывается дверь, бабушка включает в комнате свет, смотрит на наши пустые кровати, белеет и упавшим голосом спрашивает:
- А где дети?
А мама спокойно так отвечает:
- Как где? На плавании.
Бабушка сообщает маме, что сейчас два часа ночи, и … начинается переполох. Мама одевается и бежит на станцию. Бабушка бежит туда же, но другой дорогой. Прабабушка, накинув на плечи шаль, ложится грудью на подоконник – боится пропустить самое главное. Мужчины, как всегда, в командировке. А мы стоим полчаса на платформе. В разные направления идут товарные поезда. Глядя на них, еще больше спать хочется. Людей и электричек нет. Вдалеке бежит какая-то женщина, размахивает руками и громко кричит. Это наша мама. На плавание мы уже не поехали. Выспались, как все нормальные дети.

* * *

С мамой всегда случаются разные происшествия. Она по своей натуре путешественница. С ней иногда бывает даже интересно. Особенно хорошо было раньше, когда с нами жил папа. Летом мы ездили путешествовать на машине. Мама была штурманом. Как только мы выезжали из Москвы, она становилась другим человеком. Всю дорогу охала и ахала:
- Ах! Как красиво!
Или:
- Надо же – везде люди живут, а мы прилепились к Москве и думаем, что больше нигде жить нельзя.
Очень она любила жить в палатке, готовить на свежем воздухе, ягоды собирать, рыбу ловить. Так и вижу: стоят на мостках с удочками – в любую погоду – мама и еще такой же любитель-рыболов, который все обижался, что он рыбу прикармливает, а вытаскивает ее мама. Убивать же эту рыбу должны были мы, а мама только кричала на всю округу:
- Ой! Она шевелится!
Настроение у нее не портилось, даже когда приходилось в очередной раз завязшую в грязи машину вытаскивать. При этом папа, по ее словам, только на педали жал, а она, как ломовая лошадь, машину толкала.
Однажды чуть в смерч не угодили. Мама, стоя на коленях в палатке, залитой водой, молила Бога о спасении. А потом со смаком и преувеличениями рассказывала всем, как она это делала под громовые раскаты.
Теперь с нами нет ни папы, ни машины. Но мама не унывает – ведь есть велосипеды. Путешествуем с отчимом и маленьким братиком по окрестностям дачи. «Братик» - это сильно сказано. Так ласково мы его никогда не называем. Этот «мелкий» портит нам много крови. Вечно с ним сидеть нужно. Или везти его на велосипеде. Маму не переделаешь. Ее комплекция не позволяет быстро ехать. Пилим полдня, когда можно за двадцать минут до озера доехать. То она упадет, то в болото по ее милости заедем, сокращая путь, то велосипед у кого-нибудь сломается. А на следующий день она, вся в синяках, уже опять:
- Ну, куда сегодня поедем?
Сидела бы себе на грядках.
Однажды зимой мы поехали с мамой в Кисловодск. В первый же день она умудрилась обгореть в горах. Ползла на последнем издыхании, но ведь ей самую вершину подавай. Потом до конца срока путевки от солнца пряталась. Лицо все в красных пятнах, а она каждый вечер на концерты ходит и нас собой таскает:
- Надо же, в каком-то Кисловодске – и такая музыка!
Один раз после концерта что-то говорила-говорила, руками размахивала, поскользнулась, да как свалится!
Уезжали тоже с приключениями. За день до отъезда отнесли все вещи в автоматическую камеру хранения: мама не хотела, чтобы последний день испортил впечатление от поездки. Получилось же все наоборот. Вечером какой-то чеченец, да такой страшный, стал заглядывать в окна. Начался всеобщий переполох. Вызвали милицию, но чеченец успел скрыться. Сотрудники санатория уверили отдыхающих, что этот чеченец просто больной, но смирный человек, и его нечего бояться. Но наша эмоциональная мама все равно тряслась от страха и всю ночь просидела в «ожидании» чеченца. Утром последний раз прошлись по любимым улочкам. Мама села в поезд, а мы отправились за чемоданами. Конечно, наша ячейка не открылась. Мы – за мамой. Пока нашли вокзального дежурного, пока бежали к своему самому дальнему вагону, поезд тронулся. Заскочили в поезд буквально на ходу. Мама не могла отдышаться до следующей остановки. А там в купе влетела дамочка вроде нашей мамы:
- Уезжаю от чеченских погромов!
Ночью у нее был сердечный приступ, а днем она рассказала маме всю свою жизнь, какая она больная, как муж ей изменяет. Потом мы видели этого мужа и как холодно он ее встретил.
С поездом связаны еще одни воспоминания. Отдыхали мы в Эстонии на Чудском озере. Отчим уехал за день до нашего отъезда. Женька лежал в больнице с аппендицитом. Билетов на поезд нет: желающих уехать из Кохтла-Ярве много. За час до отхода поезда мама привезла Женьку из больницы. Удалось купить один билет. Его отдали маминой приятельнице с сыном. Мы же втроем сели в последний вагон без билетов: мама разжалобила проводницу Женькиным аппендицитом. Через пять часов пути поезд остановился. Накануне произошла железнодорожная авария. Образовался затор поездов. Ехали мы три дня вместо одного. Провизия – у приятельницы. Мама побежала на какой-то станции в ресторан. Купила курицу. А пока она бегала, на свободный путь подали состав. Когда мама стала под ним пролезать, он тронулся. На наших глазах маму чуть не задавило.

* * *

Никогда не забуду, как мы с Женькой ездили на карьер с гор кататься: он на лыжах, я – на санях. Было нам лет двенадцать. Обещали вернуться к обеду. На обратном пути я устал идти в поле по снегу и, как только увидел кусок земли, решил передохнуть – постоять на твердом. Но это оказался жидкий навоз – отходы жизнедеятельности птицефабрики. Я по пояс провалился в него. Женька стал меня вытаскивать – и туда же. Пока вылезли, пока добрались до дома, стало уже темно. Договариваемся, что сказать маме, чтобы не ругалась. А она неожиданно такая ласковая нас встретила:
- Снимайте одежду на лестничной площадке и бегом в ванну, я давно вам ее приготовила! За что же вас ругать – вы в беду попали!
Оказывается, нас уже искать собрались, думали самое плохое, а мы тут живые и невредимые! Несколько дней мама стирала в машинке наши костюмы, а соседи недоумевали, откуда такой запах в подъезде.
Иногда мама ругается или наказывает нас, а потом приходит, притихшая, и говорит:
- Не сердитесь на свою мамочку, она у вас не злая, а эмоциональная и не виновата, что родилась под знаком Льва.
Однажды даже на коленях стояла, прощения просила. На Сережку она почему-то не кричит. Он и собаку гоняет по квартире, и «порядок» наводит полный за пять минут, тапочки наши зачем-то от входной двери приносит в комнату, и мы долго их ищем. На столе лучше ничего не оставлять, - год потом будешь искать, а найдешь под холодильником или за пианино. Как-то в гостях ему одолжили носки: свои он промочил. На следующее утро один носок пропал. Нашли его через два месяца в гитаре. И попробуй на него прикрикни – тут же услышишь:
- Не кричите на ребенка! Я на вас до семи лет даже голоса не повышала!
Значит, может не заводиться. Просто, энергия бьет фонтаном, и ей некуда ее направить, а мы всегда под рукой.

В девятом классе все домашние сочинения мы переписывали по нескольку раз, пока окончательный вариант не устраивал маму. Самое смешное, что у мамы две полки книг по педагогике и психологии. Для чего только она их читает! В десятом классе мама сама стала писать сочинения, потому что поняла, как бессмысленно добиваться от нас высокого слога. Жизнь ее наполнилась новым содержанием. А наша жизнь получила еще одну степень свободы. Учительница за сочинения ставила тройки, объясняя это тем, что не мы их писали.

Теперь мы сидим все свободное время у компьютера, программируем. Нам это интересно. Мы участвуем в конкурсах и олимпиадах. Как дальше сложится наша жизнь? Вдруг меня или Женьку судьба сведет с «львицей»? Бедные наши дети!

* * *

В периоды душевной хандры мама писала стихи-сублимации, Это она их так называла: морочила голову про какого-то Фрейда. Вот некоторые их них.


Сублимации

Горю на инквизиторском костре.
Сама на раны посыпаю соль:
Невыносимо сладка о тебе
В груди разлившаяся боль.

Да, ты меня предупреждал, -
Я не послушалась тебя, Дедал!

***
Пройдя пустыню ожиданья,
Я стала забывать тебя, -
И стих родился из дождя
И твоего молчанья.

***

Я – та комета, что в ночи упала:
Моя душа – твою – искать устала.

***

Неизвестность раскалила нервы.
Перегорает день за днем любовь моя.
Да, выбрал путь жестокий ты, но верный –
Что Блока в армию – « зажарить соловья».

***

Дожди размывают твои очертанья,
И ветры уносят любовь по крупицам.
Что сердце еще заставляет так биться,
Когда нет тебя – есть одно ожиданье!

Когда оно счастья еще не узнало,
И старые раны так кровоточат,
Когда я тебя позабыть приказала, -
Что сердце мое непослушное хочет?

***

Тебе б в кунсткамере работать –
Сердца влюбленных спиртовать.
Поблек весь мир, закрыты ноты,
Желанья нет стихи писать!

***

Летели журавли в мечты,
В ту жизнь, что предстоит прожить,
Где столько съешь зефира ты,
Где платьев новых не сносить…

И вот опять летят они,
Уже туда, где столько было…
Где лучшие остались дни
И люди – те, кого любила.

***

На Севере ты, я – на Юге.
Плыву – волной меня ласкаешь.
Надеюсь, что под завыванье вьюги
Меня ты тоже вспоминаешь,

Хоть в этом космосе эфира
Не на мою волну настроен,
И мной придуманного мира
Не ты – холодный стих достоин

И все ж…

Нет времени и нет пространства, -
Одна лишь точка на шкале,
Где Перселл на волне британской
Перенесет тебя ко мне.

Какой клубок воображенья!
Плыви, флиртуй, смотри на звезды, -
Твой муж сейчас в пылу сраженья
Перемещает «мышку» грозно.