V

Не скрою, что из Воробьёвки я увёз разочарование – и нет ничего там, и душа отмолчалась. Одни только рамы... Но после, зимой, усадьба стала часто и хорошо вспоминаться.

Возможно, я просто не знал, что смотреть, а может быть, болезненна материализация лирических представлений. Дело в том, что лирика Фета мне давно нравится.

Наверно, потому, что в школе по Фету не надо было писать сочинений, «носящих публицистический характер», и где-то давно полагалось выучить всего два-три его стихотворения, я без привычного отталкивания взял в университетской библиотеке старинный двухтомничек в издании Маркса. Я до сих пор охотней читаю книги, которые пощадила школьная программа.

Библиотекарша позволила самому рыться в фондах, и к тому времени я успел познать вкус соблазнительных строк:

Медлительнее снежный улей,
Прозрачнее окна хрусталь...

Целый день сырой осенний воздух
Я вдыхал в смятенье и тоске.
Я хочу поужинать, и звёзды
Золотые в тёмном кошельке...

Но такого попадалось мало, а очень хотелось, и я простым перебором поэтов старался найти что-то похожее. В моих бессистемных блужданьях встречались удивительные вещи, и я скоро понял, что нет ничего интереснее русской поэзии.

Фет сначала читался просто для общего представления – уж очень давно он жил по моим тогдашним понятиям. Скажем, от этого:

Бульвары бензином и розами пахнут,
Мокра моя шляпа и ворот распахнут,
Размотанный шарф романтичен и рыж...

Надо сказать, что учился я наукам, весьма далёким от литературы, и стихами мог заниматься только по ночам. Но это и помогало – тишина, мир настольной лампы... И мне иногда среди фетовских строк начинали светиться сосульки, развешенные вдоль крыш, или вдруг яркая бабочка появлялась, и шёпот фетовских листьев сливался с шумом ветвей турецкого клёна за окном на замёрзшей ночью городской улице.

Интересно, что в следующий раз эти строчки могли потухнуть, но вспыхивали другие. Я вообще теперь думаю, не трогая переводов, посланий и стихотворений «на случай», что у Фета нет плохих стихов. Надо лишь время, чтоб вспыхнула строчка, и я рад, что на мой век Фета хватит. Эффект «озаряющихся строчек», наверно, и выделяет настоящих художников. Вот Брюсов же не засветится?

Примерно тогда же мне случайно достался сборник Пастернака с ромбом на сереньком матерчатом переплёте.

Давай ронять слова...
Прячась в белую пряность акаций...
Кровавыми слезами сентября.

Я стал замечать у них общее при всей очевидности внешних различий. Это особая тема, но оба в преклонных годах и до смерти писали не хуже, чем было вначале дано. Как взвешивать? – может быть, лучше. Наверное, оба теперь на Олимпе, где секция русской поэзии...

Много после в Москве на Петровке букинист достал мне из-под прилавка знакомые две книжицы. Стоило дёшево – никто не поверит, но я не мог разрешить себе и этого.

– Студент?
– Аспирант.

Но помню сейчас тяжесть томиков на ладони и мраморные тёмно-зелёные переплёты. Теперь у меня есть полное собрание Фета в большой серии БП, но то уж достать невозможно.

После нашей Воробьёвки я вновь прочитал работы Д. Д. Благого и Б. Я. Бухштаба и все комментарии в академическом издании «Вечерних огней». Сюда же попали статьи из городского музея, листок стенгазеты и просто беседы в усадьбе и Курске. И мне хочется здесь рассказать хоть немного, каким Фет приехал в Воробьёвку и как он там жил. Потому что всё это помогло мне преодолеть разочарование от первого посещения усадьбы.

Начать с 1846 года? На портрете работы некоей Сливицкой он в эполетах и удивительно похож на Лермонтова. Военный поневоле. Он плюнул на это, когда узнал, что вернуть дворянство в армии невозможно. Человек с волевым стержнем, как его называли, имел свою цель, и как бы её ни оценивать, в силе воли ему не отказать, хотя сама напрашивается аналогия с «Железной волей» Лескова.

В 1857 году Фет женился на дочери купца Боткина – Марии Петровне. Считается, что это был брак по расчёту, да вроде и сам Фет это молчаливо признавал.

Чайная фирма Боткиных имела собственные плантации в Китае, сахарные заводы в Белгороде. При въезде в Курск от вокзала на тихой улице Льва Толстого есть домик отчётливо китайского вида. Может быть, связь? Наверное, и Воробьёвка возникла не случайно – рядом издревле процветала знаменитая на всю Россию Коренная ярмарка, которую Боткины не могли миновать.

Покупка Степановки в 1860 году изменила жизнь Фета. Стихи прекратились, настало время нового самоутверждения, рациональной практической деятельности на прочном финансовом фундаменте. Фет разбогател и в 1873 году даже вернул себе русское дворянство, хотя документально доказано, что он по рождению с обеих сторон был немцем. Как это ему удалось – тоже одна из тайн жизни и смерти Фета-Шеншина. Может быть, помогло знакомство с Великим князем Романовым, который тоже писал стихи и даже публиковал их в журналах под инициалами «К. Р.» Я видел эту подпись под многими стихами в подшивках «Нивы».

Мария Петровна Боткина описывается некрасивой и суетной. Но ещё известно, что покупка имения Степановки была против её воли, и не она виновата, что Фет не писал стихов до 1877 года. Известно, что она гордилась его талантом. С ней связаны тридцать пять лет его жизни, она сопровождала его при встречах с Толстым и другими знаменитостями.

Во всяком случае, Боткины были культурной семьёй. Брат Марии Петровны, известный в то время критик, в дальнейшем неизменно сопутствовал Фету в издании стихов. Пятый выпуск «Вечерних огней» – его заслуга. Он часто бывал в Воробьёвке, и по переписке видно, что к его замечаниям Фет относился уважительно.

Интересно, что покупку Степановки связывают с уходом Толстого в Ясную Поляну, хотя тут совсем разные цели. Однако не отвернёшься от того, что из Фета, которого нарисовал воробьёвский учитель, он превратился, по наблюдению Тургенева, в человека «с патриаршей бородой до чресел, у которого волосы растут над и под ушами». Ясное дело, что тут злая карикатура, но и на портретах времён Воробьёвки у Фета много общего с толстовской внешностью.