Он позвонил в дверь, но, не услышав звук шагов, нажал на ручку. Дверь поддалась. Существо, к которому он шел и которого знал очень давно, так и не приучило себя закрывать дверь на замок. Обитая в столь небезопасном районе, этот человек с какой-то упрямой легкомысленностью оставался открытым для всех. Он вошел. В прихожей перегорела лампочка, но хозяину квартиры это обстоятельство неудобств не доставляло, чего нельзя было сказать о гостях, которые обречены были спотыкаться о валяющиеся на полу вещи. Не снимая ботинки, человек проследовал в комнату. Повсюду валялись компакт-диски, листы исписанной бумаги, книги. На столе - ваза с засохшей розой и пустая бутылка из-под вина. Воняло окурками. Завершало картину нечто в черном, валяющееся на диване и не подающее признаков жизни. Солнцезащитные очки на глазах мерцали, отражая свет настольной лампы. Человек подошел ближе и осторожно снял с хозяина очки. Тот открыл большие карие глаза и мягко улыбнулся.

-Здравствуй. Прости, эта славная музыка увлекла меня в сны. Но я знал, что ты придешь.- он снял наушники, перетянутые вокруг горла.
-Не поверю, что ты рад меня видеть.
-Правильно сделаешь, - он грустно улыбнулся и начал искать пачку сигарет. Светлые волосы спутались и падали на глаза.
-Ты бы хоть подстригся, что ли... мало тараканов в твоей голове, будут еще и снаружи.
Подождав, пока хозяин прикурит, не подпалив при этом длинную прядь, вернется из своих снов к действительности, он продолжил:

-Ты же знаешь, что тебе надо. Ты хочешь много денег. Пить дорогое вино, курить хорошие сигары. Жить одному. Ни в чем себе не отказывать. Чисто эстетическая жизнь.
-Ты слишком циничен.
-Еще бы. Я же Циник. А ты - Эстет. Я уже говорил об этом. Ты, должно быть, в это время опять затыкал уши этой своей сопливой и такой вопиюще-красивой музыкой.
-Я снова вернулся к классике. Не мешай мне.
-Так вот, дорогой, люди - в большинстве своем глупцы. На их фоне ты можешь быть умным. Так будь умным и не пытайся изменить их. Не позволяй им изменить тебя. Не пытайся стать пастухом для этого стада. Не пытайся бороться с жестокостью, для этого тебе придется стать жестоким самому. Если просто будешь вещать свои гуманистические идеи в массы с высоты собственного достоинства - схватишь пулю. Тебе придется замарать руки. Ты станешь таким же, как те, кому объявил войну. Это неизбежно.
Эстет выпускает змейку табачного дыма и смотрит, как она вьется, серая, в мягкой пастели сумерек. Но приличные сигареты он уже не может себе позволить.

-Ты предлагаешь мне стоять в стороне? Когда я вижу, как близкие мне люди сходят с ума, подсаживаются на наркотики и лживые идеи? Ты думаешь, я буду стоять в стороне? Мы все слишком разобщены. Беда этого времени в том, что вас, Циников, слишком много. Когда-то вы тоже бредили идеей Красоты, у некоторых из вас это эстетическое чувство даже присутствовало. Другое дело, что с ним вам слишком тяжело было выживать, слишком большой резонанс был между вашими представлениями о Красоте и окружающей действительностью, да и вами самими. Надо было слегка разрядить обстановку, добавив нотку пошлости. Так вы пытались избежать нелепости.
Циник вспомнил некоторые эпизоды своей жизни, романтический накал которых был столь велик, что малейшая неловкость могла бы привести к полному фиаско. Он был неловок, но в сказанная в нужный момент шутка часто спасала положение. Пусть он и не считал себя обладателем хорошего чувства юмора.
-Да, зато мы живы. И вполне комфортно довольствуемся нормальными радостями обычного обывателя.
-Вы так боитесь причинить себе боль, что предпочитаете отстраниться и озлобиться.
-Видишь ли, даже в отлаженной работе производящих станков иногда происходят сбои. И тогда возникает нечто...ммм... вызывающее недоумение, я бы сказал. Не имеющее товарного вида, с сомнительной начинкой, недопустимое к массовому потреблению. В общем, Эстет, такие, как ты, то есть брак. Ваше несоответствие - это ваша уникальность. Таким образом, действительность, отраженная вами, носит отпечаток этой "уникальности". И вместо того, что бы обнажать ее всеми способами, вы бы лучше припрятали ее куда-нибудь подальше и попробовали бы как-то адаптироваться к этой жизни. Или на это у тебя сил не хватит?
-Скорее, желания, Циник. И, чтобы ты не говорил, когда-то ты был таким же, иначе сейчас тебя бы здесь не было. Я бы не знал твоего имени, не догадовался бы о твоем существовании. Хотя про "брак" - это ты, все-таки, малость переборщил с цинизмом.
Прищурив глаз, Эстет погрозил пальцем. В чем-то Циник был прав: он так долго старался быть таким, как все, и, может, у него действительно не хватило сил. Но так же он помнил, что его товарищу пришлось умерщвить в себе остатки чего-то человеческого, поскольку в его реалиях они оборачивались ему слабостью. Эстет же скорее предпочел бы избавиться от своей физической оболочки, чем от доброты и сострадания.
Циник поднялся со стула и начал мерить комнату шагами.
-Послушай, Эстет, посмотри на себя: у твоей батарейки кончается заряд. Ты уже не можешь без сигарет и алкоголя. Когда они кончаются, ты жрешь транквилизаторы. Жить сообразно с твоими принципами слишком затратно для тебя. А у тебя нет денег и здоровье ни к черту. Избавься от жалости. Для начала.
Эстет предпочитал не думать о своей "батарейке", от которой слишком часто подпитывались, так, что он едва успевал ее подзарядить.
-Плевать на будущее. Пускай его не будет. У меня есть настоящее, и мне еще хватает сил. В нем я могу обнимать и утешать, могу делить с кем-то одиночество, могу давать надежду. Я еще могу давать тепло, понимаешь?
-Но ты никого не спасешь. Они кончены. Не допусти, чтобы я начал думать так о тебе. - Циник часто позволял себе критику в чей-то адрес, но она никогда не носила оттенок дружеского беспокойства. Эстет несколько удивился.
-Право, я даже немного растроган твоим вниманием, Циник. Но когда мы потеряем жалость и милосердие, мы перестанем быть Людьми. Я не хочу никого убивать, не хочу отнимать, не хочу крови, ненависти. Это низко.
Циник усмехнулся. Судя по всему, его оппонент, даже умирая, останется романтиком.
-Ходить на мысочках по чистому воздуху в метре от прокаженной земли у тебя не получится. Одним своим наличием в этой действительности ты уже отнимаешь что-то у кого-то. Ты забираешь - будь готовым что-то отдать. Ты - звено в этой цепочке, и себя из нее не вычленишь.
-Я всего лишь хочу жить своей жизнью. В наше время культура чувства не в чести. Но даже если мне будут постоянно давать пощечины, я не опущусь до ответных действий в этом же роде.
-Попробуй объяснить кому-нибудь, что это - твоя такая абсолютная гордость. И дело не в этом времени, малыш. Материализм во все времена стоял в первых рядах. Жажда наживы и престижа. Реципрокный обмен. Найди свое место под солнцем. Там можешь заниматься своим ментальным онанизмом, играть на гитаре и рисовать. Может даже романчик напишешь. Бестселлером он не станет, но тогда общественное признание волновать тебя не будет. Да, забыл сказать, ты даже сможешь кому-нибудь помочь. Материальная помощь - самая лучшая. Подумай, как это прекрасно.
Эстет молчал. Он услышал, как тикают часы. Тишина была бы почти совершенной, если бы не голос Циника, приглушенный, змеящийся, но как бы эхом впивающийся в сознание.
-Мне больно за тебя, Циник. Ты очень одинок.
Эстет встал с дивана, подошел к окну. Темнота сгущалась, и ветер сифонил в плохо утепленные щели. Он приблизился к столу, вытащил из вазы цветок и начал рассматривать его.
-Мы все одиноки. И сдохнем тоже в одиночестве. Даже в объятиях любимой. Кончай думать о высоком и добром, Эстет, займись делом.
"То, что вы с таким почтением именуете "делом" , для меня - абсурд.- думал Эстет,- работа на гнилую систему, механизация души и мозга в офисных клетушках или где-нибудь еще, когда тебе даже думать некогда."
-При всем одиночестве вам легче убивать, других и себя, чтобы этот мир стал еще более одиноким. Как вы так можете?
Циник устало вздохнул, подошел к как будто зачарованному Эстету и вытащил из его рук засохшую розу. Тот поднял бледное худое лицо. Циник смотрел на него в упор чуть раскосыми холодными желтыми глазами рептилии. Но две глубокие морщины на переносице выдавали в нем давно ушедшего в глубины его существа, почти уничтоженного болью разочарования Романтика.
-Да, жестокость и боль неизбежны. Чтобы тонкие души таких, как ты, исходили скорбью и праведным гневом и рождали всякие там произведения искусства, чтобы общество не забыло, что Красота спасет мир и храм на крови не построишь. Чтобы подвижное равновесие в мире сохранилось, или гармония, по вашему.
-Я скажу тебе только одно...- Эстет закашлялся. Он уже давно кашлял и временами находил на своей ладони кровь. Что-то внутри него ныло, извивалось, агонизировало, причиняя нестерпимую боль. Будь оно чуть левее, он бы решил, что это сердце. Это было бы вполне логично. - Ты просто еще ничего не терял. По-настоящему. Поэтому ты так говоришь. Когда потеряешь кого-то близкого тебе, что-то изменится. Это так страшно. Я вижу это в своих снах, что на яву, Циник, после этого я уже не смог жить по-прежнему. Ты изменишься. Ты что-то поймешь.
В глазах Эстета блеснула надежда, что слегка разозлило Циника. Он не хотел для себя никакой надежды, она только мешает, и он не считал себя настолько жалким, чтобы этот наивный болван имел основания для жалости.
-Эх, Эстет, Эстет... Почему ты так сопротивляешься, когда я рекомендую тебе хорошего врача? Ты же не боишься узнать, что чем-то болен? Такие, как ты, смерти не боятся, ведь так? А что до меня - я слишком много терял. Но даже это меня, в сущности, не изменило. Будь проще. Все не так драматично. Ты просто слишком долго носишь эти свои чертовы темные очки. Будь сильным, у тебя нет выбора. Тебе все равно придется видеть и слышать все, как оно есть.
-Так, как видишь и слышишь ты? Нет, Циник, на самом деле это ты перестал видеть и слышать. Потому что оказался слишком слаб. Так тебе проще - за твоей серой стеной. Когда нет ничего святого, об ответственности речи не идет.
-Зато я еще существую и не так уж плохо, заметь.
Комната наполнялась тенями. Они просачивались сквозь шторы, протискивались в щели вместе с ветром, скользили по корешкам книг и переливались неуловимым мерцанием в хрустале бокалов. Они извлекали из памяти Циника что-то щемящее, хрупкое, но очень настырное, воспоминания, которые он годами гнал прочь из своей головы. Музыка, почти неразличимая, та самая проклятая музыка доносилась из наушников Эстета. Циник достал портсигар и неспеша принялся обрабатывать сигару.
- Можем даже как-нибудь съездить ко мне, посмотришь на море. И так и быть, я угощу тебя хорошей сигарой. Но ты врядли снизойдешь до моих угощений. Хотя тебя, как Эстета, это должно было бы интересовать. Красивая-то жизнь,м?
Циник дорого одевался и баловал себя стильными аксессуарами, всегда был в курсе всего происходящего, всегда преуспевал в критике и умел заставить сомневаться в собственной правоте любого, хотя категории "правильности" и "неправильности" вызывали у него презрение. В этом Эстет был с ним солидарен. Циник умел выживать и производить впечатление. Какой ценой ему все это удавалось - это он оставлял за кадром. Эстета коробила его вульгарность и брезгливое отношение к чужим чувствам, к чувствам как таковым, еще больше - постоянная самоирония на эту тему. Но он хотя бы не лицемерил.
-Да, ты именно существуешь - это ты правильно заметил. Оставь меня в покое. Ты убиваешь меня.
Эстет, пошатываясь, отошел от стола, на который опирался и направился в прихожую, чтобы проводить своего собеседника. Тот не шелохнулся. Циник помнил, с какой целью пришел сюда, но он был слишком Циником, чтобы не быть уверенным, что Эстет его не услышит. Он знал, что это его последний визит к своему безнадежному другу.
-Я? Нет, Эстет, это у тебя шизофрения, в обостренной форме. При твоем образе жизни - не удивительно.
-Тебе бы все списать на шизофрению, кризис моего возраста или на высокое атмосферное давление. Нет, я нормален, это с миром явно что-то не так.
Засунув руки в карман длинного мятого пиджака и откинув волосы со лба, Эстет замер в выжидании, когда его гость все-таки соблаговолит уйти.
-Тебе от этого легче? Думай так.
На мгновение Эстет словно бы задумался.
-Да, мне действительно так легче... Прощай.
Циник закинул конец длинного шарфа за спину. Обернулся в дверях. Не вынимая изо рта сигару, сказал:
-Удачи. Увидимся.
Захлопнулась дверь.

Было ясное голубое небо и солнце осени, когда Эстет тихо умер в своей квартире. Циник подумал, что с его стороны было весьма предусмотрительно не заводить домашнее животное, которое с голоду пошло бы на крайние меры, и тогда красивое тело Эстета выглядело бы не так эстетично. На похороны слетелось немало людишек, хотя они все немного опоздали. Когда Эстет умирал, у них было Лето, а Летом даже смерть как-то несерьезна. Отходя от могилы, Циник полез в карман серого пиджака (траур его раздражал) за телефоном и случайно нащупал что-то, что оказалось засохшей черной розой. Он никогда прежде не видел черных роз. Мгновения он смотрел на нее, пытаясь вспомнить, как она оказалась в его пиджаке. Вспомнив, он усмехнулся. Воткнул в петлицу и пошел прочь. Пыль с незаасфальтированной дороги оседала на брюках и ботинках. Когда-то Циник был священником, точнее, тогда он еще не был Циником. Потом он понял, что Бог ничуть не совершеннее людей, а просто Архитектор, что спроектировал дом, а насколько качественно его построили и какой будет день недели, когда кто-то забудет выключить газ и он взлетит на воздух- не его забота. И жить в нем Он вовсе не обязан. Но надо врать, что Он здесь и не оставит нас. Бог далеко, но надо хранить Его в себе. Иллюзия, что иногда помогает выжить. Циник убежден, что это абсолютно неликвидное предприятие - мир, то есть, - вообще держится на Иллюзии. Даже самое прекрасное - оптический обман. Солнце слепит глаза, Циник надевает очки. Он уже схоронил немало Эстетов. Он не ангел, чтобы любить их и чтобы прощать людей. Но он знает, что Эстет воскреснет. Здесь все слишком прогнило, и он не знает, о какой гармонии может идти речь, но что-то похожее быть должно. "Что-то похожее..." Циник усмехается. Садится в автомобиль. Он знает, где-то далеко, Эстет улыбается своей идиотской печальной улыбкой.

А я тем временем лежу на кровати в своей комнате и слушаю музыку, которой заслушивается Эстет, пью его любимое бургундское и знаю, что скоро раздастся характерный для машины Циника рев мотора у подъезда. Войдя, он, не переодеваясь, рухнет на кровать возле меня и, свернувшись клубочком, так и заснет. Эстет и Циник. Вечные бессмысленные споры. Они оба - во мне одном.