И ты - моя семья
Мама готовила ужин. Обваливала в муке рыбу и забрасывала на шипящую сковородку. Я сидела возле нее на табуретке и маялась от безделья. Вначале я пыталась достать носками до пола, не съезжая при этом с табуретки. Но у меня ничего не получилось, потому что мне недавно исполнилось только семь лет. И для своего возраста я была маленькая. Тогда я взяла пакет и стала размахивать им, развеивая по кухне запах жареной рыбы. На плите закипел чайник. Из носика тонкой струйкой выбивался пар. Я представляла себя могущественной волшебницей и продолжала увлеченно махать. Пар разлетался в разные стороны, и это было как-то сказочно. Все остальное произошло очень быстро.
Ручки пакета зацепились за чайник - и кипяток мощным потоком хлынул мне на ноги. Я вскрикнула. Казалось, меня окатили ледяной водой. Всё поплыло: мама, ванная, душ... Колготки прилипли к телу. Мама дрожащими руками стаскивала их с меня, поливая ноги холодным душем. Я с ужасом смотрела на свои побелевшие ноги. Кожа на щиколотке сползла вместе с колготками. Слава Богу, боль забывается. Сейчас я могу только припомнить, как мне было страшно и холодно. Телефона у нас не было. Мама бросилась в коридор, попросила соседских мальчишек вызвать «скорую». Я хныкала, звала ее, умоляла поскорей что-нибудь сделать.
Скорая приехала быстро. Меня завернули в одеяло, и большой дяденька понес меня в машину. Собралась толпа. Бабки охали. Дети с любопытством заглядывали мне в лицо. Я закрыла глаза и думала о том, чтобы мама не отстала от нас, и чтобы никто из соседей не узнал меня. Мне было так стыдно, что меня, как младенца, завернули в кулек да еще несут на руках. А потом я видела потолок в машине скорой помощи, испуганные глаза мамы и слышала звук сирены машины. Потом меня снова схватили в охапку и побежали. Меня так трясли, что все, кого я могла видеть, казалось, прыгали. Потом были неприятный больничный запах, лифт с тусклым освещением и перевязочная.
В палате, в которую меня поместили, спали три женщины. Две из них были уже пожилые. Мне постелили постель и уложили спать. Медсестра воткнула мне градусник подмышку и ушла. Я ждала, когда, наконец, уйдет и мама. Невыносимо было видеть, как она изо всех сил сдерживает слезы. Уголки ее рта дрожали и слегка искривлялись. Я никогда раньше не видела, чтоб она плакала. Она смотрела на меня глазами, полными ужаса. А я думала: «Вот сейчас она не выдержит и заплачет. Что тогда будет?». И мне самой из-за нее хотелось разрыдаться. Я все повторяла:
- Ты только не плачь, ладно? Ты же не будешь плакать? Да? Мне не больно. Честное слово.
Она кивала и отвечала дрожащим голосом:
- Да я не плачу. Не плачу, - отворачивалась и смахивала слезу.
Была уже глубокая ночь. Мама уехала. Бабушки захрапели в два голоса. Сначала одна, потом подхватила и вторая. Боль разрасталась и разрывала мои ноги на части. Температура подскочила. Началась трясучка. Морозило. Я каталась по кровати. Казалось, если я лягу иначе, то будет не так больно. Стоял спёртый запах больных вперемешку с лекарствами. Все было чужим и отвратительным. Под полом скреблась мышь. Где-то далеко лаяли собаки. Я закрылась одеялом и заплакала. Я думала о том, что мама, наверное, сейчас тоже плачет. Мне было стыдно за себя, за свою неуклюжесть, за обожженные ноги. И так было жаль маму. Под утро я уснула.
Проснулась оттого, что услышала шепот своих соседок. Говорили обо мне.
- У нас теперь девочка появилась. Что у нее? - спрашивал хриплый старческий голос.
Молодой голос отвечал:
- Медсестра сказала, что она ошпарила себе ноги. Бедная! Такая маленькая и уже страдает.
- Да вы что? Как?
- Да кипяток выплеснула на себя. Я плохо спала, слышала, как она всю ночь проплакала.
- Да? Ну пусть поспит. Пусть. Я вроде ничего поспала сегодня. Неплохо.
- Да я слышала.
- Ой, храпела, что ли?
- Да немножко. Ничего страшного.
Я открыла глаза, разглядела своих соседок и снова закрыла. Одна из бабушек увидела, что я проснулась.
- Выспалась, детка? - это оказалась та самая, у которой был сиплый голос.
- Выспалась, здрасте!
- Здравствуй! - ответила молодая женщина - Знакомиться будем? Как тебя зовут?
Я поднялась на кровати:
- Зоя.
- Редкое имя. А меня тетя Таня зовут. Как ноги?
- Нормально. Жжёт. А зачем это вам иглу такую в локоть воткнули? Больно?
- Да нет. Ничего.
- Если нам тут капельницы еще ставить не будут, мы вообще загнемся! - раздраженно добавила другая пожилая женщина, которая до этого ни слова не проронила.
Я испуганно посмотрела на нее и притихла. По всей видимости, ей было не больше шестидесяти лет. Но тогда она мне казалась дряхлой старухой. Она неподвижно лежала на кровати, накрывшись одеялом, и смотрела в потолок в одну точку. Взгляд был измученный и тусклый. Цвет ее лица напугал меня. Оно было желто-зеленым. Она вяло повернула голову, и мы встретились взглядами.
- Ну что смотришь? Страшная, желтая?
Я вытаращила на нее глаза и ничего не могла ответить. Белки ее глаз тоже были желтыми. Я посмотрела испуганно-вопросительно на тетю Таню.
- Не бойся. Она хорошая. Просто очень больна.
Я кивнула.
Распахнулась дверь, вошла молодая, красивая и веселая медсестра:
- Здравствуйте, давайте посмотрим вашу ногу, - она обратилась к бабушке с сиплым голосом.
Бабушка высунула из-под одеяла ногу. Ступня и голень оказались безобразно фиолетовыми. В некоторых местах кожа отмирала и слоилась. Нога была поражена рожей.
- Где наша лимонная бабушка? - бодро спросила, - Вставайте, пойдем на процедуры. Как самочувствие?
- Да как, господи. Ничего хорошего. - Она кряхтя поднялась и поковыляла в коридор.
- А ты, искательница приключений, как спала?
- Нормально.
- Давай измерим температуру.
Она воткнула мне градусник и пошла следом за лимонной бабушкой. Потом вернулась и сказала:
- Скоро на перевязку, готовься.
Через некоторое время вошел широкоплечий высокий врач в большом белом колпаке. Мне казалось, что у него колпак больше, чем у других врачей. Наверное, потому, что он мне показался более величественным. Величественный врач бесцеремонно сдернул с меня одеяло и вытащил из подмышки градусник:
- О, температура поднялась! А что ты молчишь?
- Не знаю, - промямлила я.
- Пошли на перевязку. Сама пойдешь или нести?
- Сама.
Я поднялась и тут же села на кровать.
- Ай, мама! Я уже не могу ходить! - сказала я сквозь слезы.
Он молча взял меня на руки, перекинул через плечо и понес. Я болталась у него за спиной и разглядывала людей в полосатой одежде. Это был совсем другой мир, и наша палата была будто полностью изолирована от этого счастливого мира. У нас в палате спячка, тоска, злая лимонная бабка, а здесь жизнь. Полосатые люди, шум. Посуда гремит, шаркают тапками, смеются даже.
- Доктор, а я ходить-то буду?
- А куда ж ты денешься?
- И меня не будут, как малышку, носить на руках? Да?
- Нет, ни в коем случае. Мы пришли.
Он положил меня на кушетку и стал разрезать бинты. Я приподнялась на локтях и стала наблюдать за его действиями.
- Смотри туда!
- Куда?
- В потолок.
Я стала смотреть в потолок, и вдруг врач резким движением сдернул с меня пласт бинта. Я закричала и стала рыдать навзрыд. Пока я рыдала, он так же молниеносно сорвал следующую полоску. И ещё. И ещё одну за другой.
Я, захлебываясь слезами, умоляла его прекратить:
- Ну не надо! Пожалуйста! Больно! Мама, мама-а!
Он молча продолжал работать. Я закрыла руками рот и тихо выла. Подошла женщина, которая тоже находилась в перевязочной, и стала нежно гладить меня по голове:
- Потерпи детка. Почти закончили.
- Больна-а!
- Анатолий Иванович, может, не надо так резко?
- В следующий раз будете ее сами перевязывать.
Потом мне на ноги шлепнулось что-то холодное. Я снова приподнялась на локтях. Из разорванных волдырей стекала по ногам лимфа с кровью. Врач вытряхивал из пузырька холодную мазь и размазывал мне по ногам. Женщина накладывала бинты.
- Шрамы останутся, - сказала она.
- Вы на щиколотку посмотрите. Вот здесь шрамы так шрамы! - он вывернул мне ногу и показал своей помощнице.
- До мяса. А вверху не так сильно.
- Да она в колготках была. Пока мать снимала их, внизу в них вода стояла.

Мама каждый день отпрашивалась с работы и прибегала ко мне на несколько часов. Я очень скучала по ней, но когда она приходила, становилась мне в тягость. Точнее, не она, а ее муки. Пока она держалась нормально, все было хорошо. Я показывала ей свои рисунки, расспрашивала о бабушке с дедом и недавно родившихся котятах. Но потом у нее все равно глаза наполнялись слезами, и мне хотелось разрыдаться и убежать.
Несколько раз меня перевязывала эта добрая женщина, которая на первой перевязке гладила меня по голове. Она казалась мне богиней. Но Богиня из-за своей доброты измучила меня еще больше, чем Величественный врач. Она медленно отрывала бинты, и я чувствовала, как разрывается каждый волдырь. Раны мокли, потом высыхали, и бинты будто врастали в раны. И каждый раз повторялся этот кошмар.
Как-то измученная после перевязки я посмотрела на тетю Таню и спросила:
- Вам ведь тоже больно, как мне?
- Наверное, не так. По-другому. У меня внутри, у тебя снаружи.
- Внутри? Вам будут делать операцию?
- Нет, мне уже вырезали все, что можно. А я так хотела второго ребенка. Ну ничего. У меня ведь сынок есть.
Она смотрела куда-то в сторону и горько улыбалась, будто не со мной говорила, а так. Сама с собой. Мирилась со своей болью. Душевной болью.
- А вы учительница? Да?
Она засмеялась:
- Почему учительница?
- Потому что вы добрая.
- Нет, я крановщица. Там холодно зимой. И у многих крановщиц одни и те же болезни.
- А-а.
- Хочешь научиться вязать крючком, - спросила вдруг она.
- Хочу!
- Завтра муж принесет вязание. Будем учиться.
- Ага!
На следующий день мы вязали коврики. У меня терпения не хватало вязать один большой. И я навязала много маленьких круглых ковриков. Тетя Таня вязала салфетку.
Прошла неделя, которая показалась мне вечностью. Время текло мучительно медленно, нудно. Казалось, я обречена на всю жизнь остаться в этой палате и проживать так свои бесцветные деньки. Самостоятельно выходить за ее пределы я не могла. Кожа на левой ноге под коленным суставом затянулась, и нога не разгибалась до конца. Поэтому частенько от избытка энергии я прыгала на одной ноге вокруг своей кровати. Когда мои соседки уходили на обед, я следом за ними допрыгивала до двери и с завистью смотрела им вслед. А я была вынуждена обедать в своей палате в гордом одиночестве.
Как-то, помню, я очень долго простояла в дверях, наблюдая за людьми. И почему-то была очень этим счастлива. Я улыбалась всем, кто проходил мимо, и мне все улыбались в ответ:
- Что случилось, маленькая? Почему болеешь?
Я смущалась, краснела, пожимала плечами и продолжала растерянно улыбаться. Тогда мне желали выздоровления, а я вместо «спасибо» говорила «ага». Потом проходили мимо два, как мне казалось, парня. Парням на самом деле было не больше десяти лет. Один из них подмигнул мне:
- Сегодня обед был вкусный. А ты что не ходишь обедать?
Я молча приоткрыла дверь и показала свои забинтованные ноги.
Улыбка у него исчезла:
- Ожоги?
Я кивнула.
- Жаль. Ну крепись!
Я смотрела, как он уходит, и думала: «Если бы у меня был такой брат...».
Перед тем, как войти в свою палату, он снова оглянулся и помахал мне рукой.
Однако, желание иметь брата возникало довольно редко. В основном, когда я слышала песню:
Я у бабушки живу
Я у дедушки живу
Папа с мамой ходят в гости к нам.
Стало модным одного
Малыша иметь всего,
Да и то подкинуть старикам...
Тогда эта песня была очень популярна. Я с горечью подпевала под радио и чувствовала себя жутко несчастной. Песня заканчивалась, и я сразу забывала о своем несчастье.
Но было другое желание, которое неотступно преследовало меня. Это была навязчивая идея. Сумасшествие какое-то. Я очень-очень хотела собаку породы колли. Я просто изнывала от этого. Постоянно рисовала рыжих длинноносых собачек и целовала потом свои рисунки. В больнице страдания мои усилились, поскольку отвлечься было нечем. До того, как я должна была пойти в первый класс, мне оставалось несколько месяцев. К школе я была немного подготовлена. Читать и писать умела. И от тоски я стала писать страшными каракулями с кучей ошибок о своем «горе». Помещаю здесь отредактированный вариант того, что я писала перед сном в больнице, лежа на своей кровати:
«Об этом мечтать я стала в шесть лет. После того, как посмотрела фильм «Лесси». И до сих пор эта мысль не вылетает у меня из головы. И я хочу завести точно такую же собаку. Такой же породы колли. Когда я иду по городу и вижу, что человек ведет колли, у меня аж дух захватывает.
Но вот раз к бабушке пришла знакомая девочка и предложила ей немецкую овчарку бесплатно, потому что они уезжают. Мы тоже у бабушки были. И собаку она взяла. Но потом мы вечером уехали город, я сидела дома и ужасно беспокоилась, вдруг бабушка ее отдаст. Я чувствовала! И когда приехала к бабушке, собаки уже не было. Я спросила: «Куда делать Кукла?». А бабушка мне и говорит, что дед увез ее на работу к себе. Теперь я поняла, как меня дед любит. Он мне постоянно говорил, что любит меня сильней всех. А теперь мне всё ясно. Я деду сказала: «Дед, привези Куклу ради меня, ты же меня любишь?». А он мне: «Люблю, но не привезу». А я ведь сказала, что если Куклу у девочки возьмем, тогда колли покупать не будем. Но раз дед ее увез, значит, будем. Вот я подумала о Кукле и сказала: «Несчастливая у нее жизнь. И правда, несчастливая. Жила Кукла у этой девочки в сарае. Белого света не видела. Кормили ее, бедную, не каждый день. А теперь вон до чего она докатилась, стала ничейная собака и бродит где попало». Но потом я стала забывать про Куклу и написала о своей мечте стихотворение. Называется оно «Моя мечта».
О большой я собаке мечтаю,
Но дождаться ее не могу.
Все равно я ее здесь достану,
Здесь, в Находке, ее я куплю.
Не большую дворнягу мечтаю,
Вовсе гладкую я не хочу,
Колли милую очень мечтаю,
Колли милую очень хочу.
Я засыпала и просыпалась с одной мыслью: «Колли... Хочу колли».
В то утро я спала долго. Все давно уже проснулись и оживленно о чем-то говорили. Я открыла глаза и увидела на своей тумбочке фрукты, коробку конфет, альбом для рисования, фломастеры, карандаши и, как ни странно, зубную пасту. Я подскочила на кровати и разом выпалила сразу несколько вопросов:
- Мама приходила? А я спала? А почему она меня не разбудила? - и уже было собралась плакать.
Тетя Таня засмеялась и говорит:
- Да не мама это принесла.
Я выпучила на нее удивленные глаза:
- А кто?
- Жених твой.
Я сразу вспыхнула до корней волос:
- Какой жених? У меня нету жениха!
- Ну не знаю, не знаю. А зашел такой важный. Будто, и правда, жених. «Спит еще? - говорит. - Ну не будем будить ребенка. Я попозже зайду». Поставил все это возле тебя и ушел.
- Прям так и сказал?
- Прям так. А еще сказал, что в палате через одну лежит.
- Ой, это тот, который мне помахал вчера!
- Хороший мальчик. Наверно, все мамкины гостинцы тебе отдал.
- А чёй-то он?
В дверь постучали. Вошел «жених». С видом моего знакомого столетней давности подошел к моей кровати, сел на табуретку и говорит со вздохом и так проникновенно:
- Ну привет! Как ты живешь?
Я, завороженная, молча смотрела на него. От растерянности проглотила язык. У него была такая спокойная и теплая манера общения, что он напоминал мне, скорее, доброго врача, который непременно сможет мне помочь, а не маленького мальчика и уж тем более не жениха.
- Ты ела?
- Не-а.
- А кому я принес фрукты? Ну давай поедим, - Он вложил мне в руку персик.
Я кусала персик и продолжала смотреть на него во все глаза. Он улыбался.
- Будем знакомы! Меня зовут Игорь. Рыжик.
- Какой Рыжик?
- Фамилия такая - Рыжик.
- Рыжик, и всё?
- И всё. А тебя как зовут?
- Зоя.
- Ну вот мы и познакомились. Покажи ноги!
Я покорно высунула из-под одеяла ноги. Он осторожно провел пальцем по бинтам.
- Бедная. Как же тебя так угораздило?! У меня сестренка была младшая, как ты. Она тоже была вся в ожогах... - Он задумался.
- Как я? У нее шрамы остались?
- Ее не спасли.
- Почему?!...
- Она вся... вся обожглась. Все тельце...
Я растерялась и не знала, что ответить.
- Ты на нее похожа... Очень... - он через силу улыбнулся и погладил меня по руке. - Ты кушай. Я карандаши и фломастеры принес, чтоб ты выбирала. Чем больше любишь рисовать?
- Фломастерами. Они яркие. А зачем паста?
- Ты была когда-нибудь в пионерском лагере?
- Нет.
- А я был. Целых два раза. Мы там ели пасту. Не пробовала? Она вкусная. А потом девчонок ею мазали.
- Ого!
Мы отодвинули фрукты и стали есть пасту. А через пять минут так оживленно болтали, как будто были старыми друзьями.
- Надоело мне здесь всё! Ожоги так медленно заживают. А у тебя что болит?
- Да у меня опухоль на груди какая-то. Вырезали, а домой не отпускают, - сказал Игорь.
Я потрогала ранку на его груди:
- Болит?
- Да чуть-чуть совсем.
- Домой хочу! - говорю. - К маме. А ты хочешь к маме?
- Ты знаешь, я здесь уже месяц. Привык. Домой-то хочется, но об этом не надо думать. Мы ведь здесь, чтоб лечиться. У меня здесь есть друг. Ты нас видела вчера вместе. Так что не скучно. Теперь вот и с тобой познакомился. В школе только отстану сильно.
- А я только пойду в первый класс. Страшно!
- Ничего страшного. Интересно даже.
- Ты хороший. Был бы ты моим братом...
- Мне бы тоже хотелось, чтоб ты была моей родной сестренкой. Да ты мне и так сестренка. Будем дружить. Правда?
- Ага.
Это был маленький, но взрослый сознательный человечек. Теперь, когда я пишу о нем и вспоминаю эти разговоры, мне самой не верится: «Неужели всё так и было?...». Как с ним было тепло и спокойно. Как было легко с ним общаться! И это казалось чем-то само собой разумеющимся. Потому что наша детская непосредственность как бы и не допускала другого общения.

Как-то утром в палату зашли двое врачей и сказали лимонной бабушке поскорее собираться. Когда за ней приходила молодая веселая медсестра, было гораздо приятнее. А с появлением этих смурных мужчин в воздухе повисло напряжение. Тетя Таня и хриплая бабушка дружно поднялись на кроватях и молча, растерянно-сочувствующе смотрели на нее. Лимонная бабушка уже было подошла к двери, но перед уходом оглянулась и посмотрела на нас. У нее в глазах стояли слезы. Лицо было уставшим, измученным:
- Ну вот и все... Я ухожу...
- Ну иди, дорогая, с Богом... - с горечью ответила хриплая бабушка.
- Все будет хорошо, - неуверенно произнесла тетя Таня.
Лимонная бабушка скептически кивнула. Я не могла понять, что происходит. Просто, глядя на нее, хотелось плакать. Потому что ее невозможно было не жалеть в тот момент. Она улыбнулась мне. В глазах стояли слезы, она проморгалась:
- Простите меня, если что не так говорила, делала.
- Ну что ты, что ты! Все нормально было. Ну с Богом!
- Прощайте...
В тот же вечер пришла санитарка и забрала ее вещи.
- А что вы ее вещи забираете? - спросила тетя Таня. - Как прошла операция?
Санитарка безмолвствовала с обиженным выражением лица.
- Почему вы молчите?
- Да умерла она.
Повисло невыносимое молчание. Я помню, что меня пугал не сам факт случившегося, а поведение людей, их реакция. А от понимания смерти я была очень далека. Я была уверена, что это невозможно, чтобы жизнь человеческая заканчивалась. Что смерть человека - это что-то вроде плохой сказки. А на самом деле человек живет вечно. Наверное, потому, что я тогда не сталкивалась близко со смертью. Похороны родных или знакомых я не видела. Когда хоронили Брежнева, думала: «Актеры играют роли. Брежнев не актер, а вот тоже играет почему-то». И спросила деда:
- А зачем это они его будто мертвого несут?
Дед отмахнулся:
- Вырастешь - узнаешь.
А вот в смерть животных да птичек я верила, поскольку у деда с бабушкой гибли цыплята иногда, свиней резали. И тут уже нельзя было не верить: мертвая живность была свидетельством того, что животные и птички все-таки умирают.
С того дня, как Игорь впервые пришел ко мне в палату, мы были почти неразлучны. С утра до вечера вместе. И нам всегда было так весело. Я относилась к нему с благоговением. Он был для меня огромной поддержкой, братом, другом, покровителем. В общем, каким-то добрым волшебником.
Помню, врач пришел забрать меня на перевязку, безо всяких объяснений молча взял на руки и понес. Игорь побежал за нами:
- Вы на перевязку? Да?
У меня началась трясучка:
- Игорь, мне бинты сейчас будут драть.
- Вы ведь не сделаете ей больно? Пожалуйста, возьмите меня с собой!
Я протянула ему руку:
- Игорь!
Он бежал за врачом и продолжал держать меня за руку:
- Пожалуйста, не делайте ей больно! Зоенька, не бойся!
- Игорь, ты же будешь со мной? Да?
Врач улыбался, наблюдая эту сцену, но пытался строжиться:
- Мальчик, там стерильно. Нельзя тебе!
- Но я вас очень прошу, мужчина!
Доктор едва сдерживал смех:
- Ну что с тобой делать? Начальство увидит - накажут.
- Да не увидит начальство! Не увидит!
- Игорь, пойдем с нами, очень тебя прошу! - уговаривала я его.
Он продолжал следовать за нами:
- Мужчина, вы ведь согласны? Да?
- Да, да. Но я не знаю, что мне будет...
Этот человечек переживал мою боль вместе со мной. Я рыдала, держала его за руку, а он уткнулся мне в плечо, гладил мою руку и умолял потерпеть:
- Ну немножко еще, Зоенька! Совсем чуть-чуть, маленькая! Господи, когда же это кончится?..

А однажды он приходит и говорит:
- Тебя не обижает то, что все обедают в столовой, а ты, как какой-то неполноценный человек, в палате?
- Я хочу, как все, обедать в столовой, но я же не могу.
- Хочешь, сегодня вместе в столовой пообедаем?
- Хочу! А как я допрыгаю дотуда?
- Я отнесу тебя.
Он подхватил меня на руки и понес. Все оглядывались на нас, улыбались. А я чувствовала себя королевой. Нет, невестой, наверное, которую жених несет в загс, и вместе с тем ужасно стеснялась. Наконец-то я вырвалась в этот мир, за пределы нашей палаты! Как тянуло меня туда! Я вспоминаю этот эпизод как очень-очень яркий. Во сне бывают такие краски. Не помню, что мы там ели, но зато отлично помню, что хохотали до упаду, на всю столовую. Нас всё смешило. Мне было радостно смотреть на Игоря, на людей в пижамах, в окно на солнышко и щуриться. Ноги болели, но это не мешало мне радоваться жизни.
Я так мало понимала и так много чувствовала. А что сейчас? Научилась что-то понимать, а сами яркие ощущения куда-то потерялись. Чувствую, пока пишу, пока вспоминаю. А оставляю писанину - пустота. Спячка. Черно-белый мир. Я люблю себя ту, маленькую. И все меня любили. Дед по вечерам перед сном грел мне спину своим дыханием. Ляжет позади меня, прижмет к себе и дышит мне в спину. «Тепло? - спрашивает. - Согрелась?». «Ага», - отвечаю. А он все равно греет: «Эх ты, кулёма моя маленькая!». Как дед любил меня! А бабушка иной раз сядет, голову подопрет рукой и долго смотрит на меня с нежностью, а потом говорит: «Ой, зайчик мой, шея тоненькая. Башка больша-ая. Аж страшно, что отвалится».
Так о чем это я?.. Об Игоре. Как мы обедали в столовой. Когда мы поели и прохохотались, я протянула ему руки в ожидании, что он возьмет меня, а он встал и говорит:
- В палату пойдешь сама!
У меня брызнули слезы:
- Игорь, но я не могу! Ты же знаешь! Пожалуйста, отнеси меня!
Он сделал вид, что уходит. Я продолжала умолять:
- Игорь, не уходи, не уходи! Ну как я пойду? Зачем ты меня тогда звал в столовую?
- А как бы я тебя по-другому заставил идти? Тебе врачи говорят разрабатывать ногу, а ты даже не пыталась ее разгибать. Всё боишься боли. А какая боль будет, если она так у тебя зарастет и ее разрезать будут!
- Игорь, я буду разрабатывать ногу, честное слово! Я уже и врачам пообещала! Только отнеси меня! Вот сейчас принесешь меня, и буду разрабатывать.
- Ты мне уже говорила «честное слово» и ничего не делала.
- Но я пробовала, мне больно было. Ну что мне теперь делать?
- Давай руку, облокотись на меня, но иди сама, наступай на обе ноги, не прыгай. Ладно? Обещаешь?
- Обещаю. Обещаю! Только не уходи! Ладно?
- Ладно.
Он подал мне руку. Вначале я стала прыгать. Он угрожал, что уйдет, и мне пришлось стать на вторую ногу. Под коленкой тонкой струйкой потекла кровь. Кожа лопнула. Я пошла сама! Я плакала и смеялась одновременно. За эти три недели я уже забыла, что такое ходить, и какое это счастье.
- Зоенька, маленькая, вот видишь, как все хорошо!
- Игорь, Игорь! Я прям иду. Да? Ура-а!

Иногда врачи обо мне забывали. Обычно на перевязку забирали в обеденное время. А бывало, за мной не шли - я и рада. Как-то раз мама приходит после обеда:
- Как перевязка прошла?
- А меня не перевязывали сегодня.
- Как не перевязывали?
Мама достала лекарство и сама меня перевязала. Ее перевязки были безболезненными. А потом врач пришел чёрт-те во сколько и таким тоном, будто делает одолжение, говорит:
- Янковская! На перевязку!
А мама:
- Да спасибо, я ее уже сама перевязала.
Врач растерянно:
- Сами? Как?
- Руками.
Потом мама где-то раздобыла рыбий жир и стала сама делать мне перевязки каждый день. Ожоги стали заживать очень быстро. Мне самой было удивительно. Даже самые глубокие раны, которые никак не хотели засыхать, на глазах затянулись тонкой корочкой в считанные дни.
Однажды утром в палату залетели мама с бабушкой. Радостные такие, восторженные:
- Зайчик наш!
Я накинулась на обеих сразу:
- Мама, ба!
Они целовали меня и хихикали, как девчонки. Потом стали шептаться.
Я говорю:
- Чё вы шепчетесь?
Бабушка из-за пазухи вытащила рыжий пушистый комочек. Я, оцепеневшая, смотрела на щенка и боялась к нему прикоснуться. Вдруг прикоснусь, и всё окажется сном? «Не может быть... Колли...» - проговорила я шепотом. Они ждали моей реакции, восторгов. А я молча уставилась на щенка и ни о чем не могла спросить. Спрошу, а она скажут: «Ну что ты, Зайчик, это просто щенок. Это не колли». А я так боялась это услышать и поэтому, замерев, ждала, что будет дальше. Бабушка не выдержала:
- Зой, ты не рада?
- Рада, даже если это не колли.
- Но это же колли!
У меня онемели конечности. Не могла шелохнуться. Только стучало в висках: «Колли! Колли!». Они положили мне его прямо на одеяло. Щенок побежал по мне, как по газону, и лег мне на лицо. Я ожила, стала хохотать, отодвигать его, но он снова складывал лапки мне на щеки и лизал нос.
От мамы с бабушкой пахло морозом и свежестью. И счастьем.
- Сейчас тетенька придет и ругаться будет. Ма, они накажут вас за щеночка.
- Какая тётенька? Медсестра, что ли? А мы с ней уже договорились.
Потом вдруг нависло молчание. Мама с бабушкой, как заговорщики, хитро переглянулись, и бабушка вдруг спрашивает полушепотом:
- Зайчик, хочешь домой?
Я заорала во все горло так, что хриплая бабушка вздрогнула.
- Ой, ба, хочу! Возьмите меня с собой! А?
- Ну собирайся!
- А-а, ты шутишь? Да? - мне уже не верилось, что я когда-нибудь вернусь домой. Я обняла ее и стала целовать. Я помню ее холодные розовые щеки. - Ба! Не шути, пожалуйста!
- Зайчик, я не шучу. Поехали домой!
В палату вошел Игорь. В руках держал яблоки. Он постоянно приносил мне все, что передавала ему мама. Я подлетела к нему и крикнула в самое ухо:
- Игорь! Я домой! - и стала зачем-то пихать ему в руки щенка.
- Домой?!. - Одно яблоко выпало у него из рук и покатилось под кровать. Он замершим взглядом смотрел куда-то мимо меня. Я продолжала прыгать и пихать ему собаку. Он отодвинул ее, положил на тумбочку яблоки и сел на мою кровать.
- Домой?!. - повторил.
- Да! Да! - радость запеленала мне глаза, и я не видела его горечи. На меня обрушилось так много радостей сразу, что я вообще ничего не соображала. Я продолжала тормошить его: - Игорь! Игорь! Ура! Почему ты молчишь?
Он уставился в пол и ничего не отвечал. Я прыгала вокруг него, а потом зачем-то сняла с него тапок и стала бегать с ним по палате.
Он медленно поднял на меня глаза, нахмурился и так серьезно вдруг говорит:
- Зоя, отдай тапок! Сейчас не время шутить.
Я растерялась. Стала напротив него изумленная и напуганная и молчу. Тапок не отдаю. Он протянул руку:
- Отдай тапок, пожалуйста! - в глазах сверкнули слезинки.
- Что с тобой? - тихо спросила я, села на пол и пододвинула к его ноге тапок. Он надел тапок и отвернулся от меня. Я продолжала смотреть на него вытаращенными глазами. Захотелось плакать. Мама с бабушкой замерли, наблюдая эту сцену. До меня дошло, наконец, что я ухожу, а он, человек, с которым я провела бок о бок весь этот месяц, остается здесь. И там, за пределами этой больницы, я буду с родителями, но без него, моего родного человечка. Тишину нарушила молодая, красивая женщина, которая вошла в палату:
- Здравствуйте! Прихожу к сыну, а мне говорят: «Игорь у Зои». Ну наконец я увидела Зою. Он столько рассказывал о тебе. Обо всех забыл с тобой.
Мама с бабушкой сразу подхватили ее слова, и все трое начали так общаться, будто отлично знали друг дружку. Игорь почти не реагировал на появление своей мамы. Он только смотрел то на меня, то снова в пол. Родители болтали о нас, о нашей дружбе. Смеялись. Мама Игоря тискала щенка.
- Игорь! - я умоляюще смотрела на него. - А почему тебя не выписывают? Игорь, пойдем с нами домой. А? Пойдем? Игорь, пожалуйста, - прошептала я.
Он горько улыбнулся:
- Ты же знаешь, что мне нельзя.
- Почему? Тебе же вырезали шишку. А? Давай будешь жить с нами!
- Зачем я там нужен? У тебя своя семья.
- Нет, Игорь. И ты - моя семья!
Мамки наши услышали мою бестолковую болтовню, расхохотались. Мама моя сказала:
- Зайчик! Да вы еще увидитесь! Мы, оказывается, живем-то на соседних остановках. Игорь! Я работаю на Ленинской в кинотеатре «Прибой». Тебе будет совсем близко приходить ко мне на работу. И Зоя там будет. Приходи фильмы смотреть. Бесплатно. Будешь смотреть всё, что хочешь и сколько хочешь. Придешь?
Игорь улыбнулся:
- Приду, теть Кать.
Я стала нудить:
- Ма! Ну а чё его не выпишут со мной? А?
Моё детское сознание уже не отделяло Игоря от членов моей семьи. Потому что он на самом деле тоже был моей семьей. Моим братом, другом, моим ангелом-хранителем. Моим.
Я шла между мамой и бабушкой. Между своими корнями. Держала их за руки и чувствовала покой и защищенность. Я подгибала ноги. Мама с бабушкой согласованно поднимали руки, и я каталась на их руках, как на качелях. Визжала. Впереди бежала моя маленькая колли. Подбегала ко мне и тянула меня за башмак. Смешно так рычала. Потом путалась в собственных четырех лапах и падала.
Я оглянулась. Посмотрела на больницу, где прожила целую маленькую жизнь. У окна на третьем этаже в полосатой пижаме стоял маленький светловолосый мальчик с большими карими глазами и, прижавшись лбом к стеклу, смотрел на меня. Возле него стояла женщина, которая, по всей видимости, пыталась отвлечь его какими-то увещеваниями. Но он не слушал. Так и стоял у окна...
Больше судьба не подарила мне встречи с этим человеком...