Иван Иваныч вышел на крыльцо кардиологического отделения,
где с ним только что провели заключительное собеседование и,
на опыте основываясь, обещали, что, если будет соблюдать все
предписания, он проживёт уж совершенно точно ещё год, хотя,
сначала с драматическим лицом, а после с тёплотой душевною,
не исключали и все десять. И вот именно эта, профессионально
заготовленная шутка главврача, подняла настроение, заставила
поверить, ощутить, что это не просто слова, что, пусть недолго
и с режимом, но возможность завершить так, как ему хотелось,
свой путь земной у него будет!

"Год, это хорошо, – подумал он, – успею подытожить жизнь
и всё обещанное всем исполнить. А главное, – теперь уж точно
допишу своё духовное наследие, послание потомкам. Оно хоть
и, считай, уже готово, а всё же надо ещё раз отредактировать и
заказать в печать, чтоб и за оформление не было стыдно".

Спокойно, плавно, словно двигаясь в воде, как посоветовал
ему опытный врач, чтобы беречь ослабленное сердце, держась
за поручни, Иван Иваныч опустился по ступеням на площадку
перед крыльцом вернувшего ему надежду реабилитационного,
многим продлевающего жизнь мед. центра, и вышел за ворота
на пустой в позднее утро тротуар. Мир был прост и прекрасен.
Бодрящий, свежий воздух, втекший в лёгкие, приятно опьянил
и от того Иван Иваныч в тихом счастье улыбнулся. Солнышко
обласкало его тёпленькими лучиками и, казалось, именно ему,
прозревшему у грани и свободному от суеты, приветственно и
радостно сияло. Он наконец-то ощутил, какое счастье, – жить!
Быть в мире, ничего особенного от него не ожидая...

Расчувствовавшись, Иван Иваныч прикрыл глаза и обратил
лицо к светилу, всем телом потянулся и, истосковавшейся уже
по простым радостям душой, мысленно полетел к нему...
Вне времени. И это было высшее блаженство!..

Но тут, сквозь огненно просвечивающиеся на ярком солнце
веки, в глазах чёрно мелькнула тень. С натужным гулом мимо
пролетело что-то, резким щелком ударило по лбу, и раздалось
зло брошенное на ходу, не сразу понятое им:
– Чо встал, как памятник, козёл!
И – утихающий шум шин...

Уже вдали увидел – велосипедист, рвётся вперёд, стремясь
к какой-то ослепившей его цели.

"Щелбан?! – Не мог поверить явному Иван Иваныч. – Мне,
старику? За что?!"

Ответа не было. Вместо него внутри, откуда-то из глубины,
сиреной, нарастая, вдруг завыло, зашумело, заревело что-то, и
жаром хлынуло, будто вскипело в голове! Горло перехватило!
И – давленьем переполненное тело вытолкнуло из себя его...

ххх

Никто не знал, что он погиб. Подумали, что умер. Заметили
лишь непонятное отчаяние, какой-то крик немой, неизгладимо
исказивший его человеческим достоинством прежде привычно
освещённое лицо.

ххх

Выписка из послания Иван Иваныча потомкам

Люди зло творят обычно не умышленно, а из-за зашоренности,
неизбежной в спешке, от верхоглядной суеты, по недомыслию,
по недосмотру, – следствиям равнодушия и/или лености души,
не замечая, чем, как, кому и почему они причиняют вред...
Зло, как известно, порождает зло в ответ; прервать его цепь
способны лишь добрая воля и осознание того, что наказанием,
реакцией на следствие, не устраняющей причину, так же как и
его угрозой, – страхом перед часто не замечаемой опасностью
переступить черту, ничего в этом не исправить, человеческого
в человеке – так – проявить нельзя, можно только принуждать
ко лжи и изворотливости, к враждебности и беспринципности,
к неверию в добро, к боли боящейся закрытости в себе, то есть
настраивать невольно оступившегося на противостояние.
Гармония взаимоотношений достигается лишь терпеливым,
дружеским участием и разъяснением (без поучительства) того,
что и как происходит в окружении вследствие конкретных дел
и слов, развитием чувствования оставленных в жизни следов.

Это, конечно, не подходит для сознательных преступников,
но их мало по сравнению с массою неосознанно творящих зло.