X

В тридцативёрстный путь богомольцы выходили очень рано, может быть, ещё при луне, под музыку бессчётных колоколов. Получая подкрепление от женского монастыря и Казанского собора, до Московских ворот шли, видимо, по главной улице и дальше вниз к реке и по долине Тускари до самой Коренной почти без остановок. Шло много посторонних и просто любопытных. Я б тоже, пожалуй, сходил.

Сейчас ещё можно представить процессию в городе. Сохранилась почти полностью вся правая сторона главной улицы, все гордые высокие дома – каждый со своим лицом, не тронуты спуски вроде Чулковой и Лысой горы. И кое-где ещё живёт поэзия диковинных амбаров и лабазов и южных галерей закрытых каменных дворов, ещё услышишь старые названия. Луна та же, когда полная в летнем зените плывёт над полуостровом среди речных долин, драпируясь берёзами, в баобабах, сотворяя повсюду эффекты. Разве воздух чище, и сейчас она уже не такая ясная.

На генеральном плане будущего Курска все эти старые улочки и спуски уже не существуют. Весь полуостров займут многоэтажные хребты и башни. Конечно, новые дома удобней, но вряд ли о них будут стихи, и уж никто не назовёт новый город Венецией, и какой-нибудь Штраус не напишет здесь вальс «В старом Курске». Да и будет ли Курском этот город?

Никаких Московских, ровно как и Херсонских, ворот уже давно нет, есть площадь, от которой влево дорога на Москву, вправо – крутой и длинный спуск с полуострова к Кировскому мосту через Тускарь. Трамваи тут тормозят изо всех сил, а в сильные дожди смываются столбы электропроводки.

Я тут завидую вожатому трамвая –
– вести вагон в туннеле тополей...
– и между рельсами чугунные старинные опоры –
– с кругами в середине и руки в обе стороны пути...
– внизу просторы с пятнами лесов, поля морского вида...
– трамваи тут поют.

И новые каштанчики продолжают традиции старых, огромных, что рядом с корпусами земской больницы, ниже детского парка. Курский трамвай совпал во времени с «Крестным ходом» И. Репина.

Узкий Кировский мост, под ним в глубине – крошечный городской пляжик, игрушки прогулочных лодок. Раньше несколько вверх по течению тут был другой мост, от него сохранились лишь остовы опор – они с трамвая кажутся ничтожными, меж тем – это стандартные опоры из массивного камня, какие строились в России в начале эры железных дорог. Путь рельс тут красив и извилист, в посадках кустов, свежих пойменных ивах, среди ртутных светил.

Если после Кировского моста сойти с насыпи, тропинкой в кустах и высокой траве попадёшь в зелёный затерянный мир – тихая улица и рядом заливы от старицы Тускари, в ряске, тростниках, с недоступными берегами. К открытой воде можно подобраться только местами, по тонким досточкам. В сущности, это озёра, потому что связи с рекой они почти уже не имеют. Одно из них так и называется: Неутопаемое озеро, но, видимо, в шутку, живёт легенда, что тут однажды весной потонула в трясине корова.

Может быть, прошлой весной потонула, а может быть, лет двести назад? Я думаю, что про это так же будут рассказывать и ещё через сто лет, если всё тут останется в нетронутом виде.

Названия местные – Бережновка, Гусиновка, Порядок, Рогожкино, Черючкино, Пристанная – хранители малой истории. Впрочем, последнее название – Пристанная – это уже не малая история, потому что оно сохранилось со времён «пути из варяг в греки». Улички здесь в сочной зелени, всё тенистое, тихое и свежее.

Ниже моста Тускарь прячется в заросли Боевой дачи. Это парк с аллеями высоких тополей, но больше – болотные заросли. Тут доживает дрожжевой заводик, настолько дряхлый, что стены подвязаны железными полосами. И от завода на Боевке всегда тонкий хмельной запах браги. Сюда спускаются Чулковая, Лысая и прочие такие же горы – с крутыми деревянными лесенками, водоразборными колонками, тарелками фонарей на покосившихся тёмных столбах.

Самая низкая, Тускарная, улица – к мосту постепенно теряет дома и идёт в акациях рядом со стеной боевских мокрых джунглей – с корявыми ивами, болиголовом, пучками ветёлок тростниковых растений, болотной гармонией музыкальных лягушек. Пронзительны тут виды вечерами – колонка и рябины, тарелка фонаря...

– Хатёнка, улица, фонарь...

Тут Тускари недалеко уже до впадения в Сейм – мимо Боевки, Сергиево-Казанского храма, развалин пивного завода, мимо женского монастыря и старой электростанции, удивительно похожей силуэтом на колёсный пароход начала века, дальше кремлёвские кручи и разбег постепенно сходящих на нет слободских улиц, «где вещи рыщут в растворённом виде».

Вверх Тускарь узкая, мелеет полями кувшинок. Правый берег подходит вплотную к меловому обрыву, оставляя лишь места для узкой дороги, меловой, так сказать, «с точки зрения геологического возраста и вещественного состава». И в самой Тускари вода тоже предельной чистоты, но только пока не тревожить холодного тёмного дна – тотчас возникнут и долго стоят облака тонкой мути суспензии мела и трепела.

Дно принадлежит сумрачным философским перловицам, поверхность воды уложена круглыми листьями и цветами жёлтых кувшинок среди загнутых ветром камышей и струями причёсанных осок. Разломишь кувшинку – детством запахнет, в памяти с этим запахом связан образ реки и свежести.

Бугры над рекой ещё не застроены по разным причинам, хотя выше и тянется город с троллейбусом и новыми домами. И склоны бугров полны нетронутым разнотравьем – куртины различных цветов. Врезавшись в кручи, овражки подходят к реке, и это даёт тон всему правому крутому берегу Тускари.

А дальше, к северо-востоку, где в должном отдалении сияет Сапоговская гора дубовыми лесами, и будет скоро Коренная пустынь, потом и Воробьёвка, где усадьба Фета. Река несколько раз тут меняет характер – иногда долина болотиста и так зарастает, что вовсе непроходима. Наверное, поэтому дорога в Коренную сначала идёт довольно далеко от Тускари, по левой террасе.

Путь Крестного хода, свернув с трамвайной дамбы, проходит мимо ещё одной действующей церкви, названия которой я не знаю. Она стоит посередине дороги, и часто тут прямо на проезжей части можно увидеть коленопреклонённых богомолок. Машины должны объезжать и их, и саму церковь – у шофёров это называется «круг почёта».

Церковь – за круглой оградой из крестообразно уложенных кирпичей, наружу склон, поросший травой. Здесь в траве на откосе ограды сидят иногда странники древнего вида. Один у меня сфотографирован – с широкой бородой и трубкой, в картузе толстовских времён. Когда я его снимал, он смотрел на меня мудрыми и добрыми глазами. Заговорить бы я с ним не решился: странник, бродячий мудрец. И мудрые кругом домишки – с косо нахлобученной крышей, каменный низ, деревянные пристройки. Шумные старые тополя.

Выйдя из слободских улиц, дорога в одном месте почти касается Тускари, потом отойдёт на восток к неведомым далям и диким полям. Пойдёт Горелый лес до лирической железнодорожной станции Ноздрачёво.

Когда утром подъезжаешь к городу поездом Воронеж-Харьков, он тут долго стоит в тишине и акациях. Потом – по долине огромной дугой. А Тускарь уже напустила туманы: мне кажется, что она это делает для самоутверждения. Деревья вдоль пути стоят туманные по пояс и вместе обретают вид парковых рощ, несвойственных этим местам. Крестный ход погружался здесь тоже в туманы?

Дорога на Золотухино не очень удаляется от Тускари – не больше пяти километров, а ближе – там топи и заросли. Особенно в районе Сапогово, того самого села, куда вывел подземный ход трёх гимназистов, искавших приключений. Потом пересечёт реку где-то выше Никольского, и там до Коренной с новым названием Свобода ещё километров пять-шесть.

Здесь степь, как застывшие волны. По белым осыпям цветут лиловые подушки и бальзамичен запах чабреца. У переездов «тихая сторожка», группы любопытных мальв. Кругом стоят шалфеи. Однажды на автобусе, среди желтеющих хлебов и буйно цветущих обочин, мне здесь само в блокноте записалось:

– Я еду по России в ромашках и дожде.