Не было ничего: ни предметов, ни звуков. Ничего… И вдруг появился будто заблудившийся лучик, упавший на расколотое зеркало, первый неясный свет. И начали проступать детали. Чёрный рояль, точнее его крышка. На ней большое блюдо с отварным картофелем. От него лёгкой дымкой идёт пар. Тёмно-серый кот развалился рядом, вдыхая струящийся аромат. То ли природная кошачья лень, то ли другая причина, заставляла его не шевелиться. Обычно испускающие зелёный блеск глаза, на сей раз отливали стальным холодным светом. Шевельнулась мысль: «Зачем он здесь?»
Почудилась музыка. Её слышно не было, она скорее угадывалась и пропитывала всё вокруг. Казалось, её можно пощупать как грубо положенные на холст мазки. Рояль играл, однако, никто за ним не сидел. Всё только на уровне ощущений. Воздух, словно растворённый желатин, затруднял дыхание.
Мысленно, проведя пальцами по застывшим мазкам, почувствовал как в моё сознание вошла мелодия. Я её слышал раньше. Это был кадиш – еврейская поминальная молитва. Читают её на иврите. Обычно это делает сын над телом умершего отца. Так предписывает религия, так делалось из века в век. И я, никогда ранее не прикасавшийся к роялю, к его чёрно-белым клавишам, играю эту мелодию. Звучит музыка, она то ускоряется, то тягуче замедляет свой бег.
Свет, искажённый расколотым зеркалом, безумно носится над моей головой, материализуясь под воздействием музыки в слова молитвы.
И я шепотом произношу их:
«Как я устал повторять бесконечно всё то же и то же,
Падать и вновь на своя возвращаться круги.
Я не умею молиться, прости меня, Господи Боже,
Я не умею молиться, прости и помоги!..»
Так начинался «Кадиш» Александра Галича. Галича нет, а его «Кадиш» живёт среди нас…
Зеркало расколото, нарушен порядок чтения поминальной молитвы, и уже отец читает её над телом умершего сына.
«За что, Боже? Почему раскололся мир? Нечем дышать, боль сковала всё тело. Прости меня, Господи Боже, прости и помоги!»
Свет стал меркнуть, всё растворилось в его глубинах, как в чёрной дыре. И вновь ничего.
Только чёрный квадрат…