Как часто бывает в этой жизни, светлая её полоса всегда кончается внезапно. И не дав вам даже мгновения на передышку, она, жизнь, тут же валится в полосу тёмную. Иногда – совсем беспросветную.
Тот день, заваренный тёмной полосой, словно круто перекипячённом кофе, с самого утра выдался суматошным. Я гонялся по делам, улаживал конфликты, утрясал проблемы, соединял людей нужных, и разводил в пространстве, от греха подальше, людей друг другу, вот прямо сейчас, ну абсолютно ненужных.
И конца этому видно не было!
Края – тоже.
Так мне казалось до самого вечера, который наступил тоже, разумеется, внезапно. И – волшебно! Он разом смёл все проблемы в свою фиолетовую шляпу, милостиво разрешив отправиться домой, чтобы в тишине зализать раны, нанесённые белым днём.
Пожелав остающимся удачного продолжения, я вышел из офиса, блаженно оглядел несущихся мимо людей, свысока чуть даже пожалев их, и зашагал по тротуару.
Торопиться было действительно некуда. Пробки меня не волновали, давка в метро – тоже. В своё время я подобрал работу буквально в десятке минут ходьбы от холостяцкой квартиры, и это позволяло всю рабочую неделю удачно сочетать приятное с полезным. Что ни говорите, а утренний бег, при хроническом опоздании на работу, приводит в хороший тонус ещё не совсем вылезший из постели организм. А вечерняя прогулка просто замечательно выводит шлаки дневного горения на работе. Если же отходов набиралось невпроворот, можно было позволить себе роскошь задержаться подольше в небольшом парке, раскинувшем ветвистые прелести именно на ежедневном маршруте.
В этот раз шлаков набралось действительно много. Чуть ли не из ушей лезло. И надо было избавляться от этого дора, пока окончательно не зажрало
Парк, будто понимая моё состояние, встретил блаженной, звенящей ароматом ранней осени тишиной, и на удивление пустыми аллеями. Это редкость для большого города – пустые аллеи! Но ведь и редкости когда-то же должны случаться!
С удовольствием вдыхая свежий воздух, я вдруг почувствовал, что мне надо срочно, ну вот прямо сейчас, где-нибудь присесть. То ли воздух оказался излишне густ, то ли голова сильно переутомлённой, но я ощутил непонятную слабость в ногах. Помнится, ещё удивился: что это со мной? Человек я, разумеется, пожилой, третий десяток к концу подходит… Но, чтобы ноги подкашивались вот так неожиданно? Это уж слишком…
А вечер действительно выдался замечательный. Такие бывают ранней осенью: ещё тёплые, но уже плотно искрящиеся хрустальной свежестью воздуха. Вдохнул я полной грудью это бесподобие, и совсем расхотел воевать с собственным туловищем. Желает расслабиться? А на здоровье! Вот найду подходящее место, и пусть рассиживается сколько душе угодно!
Место нашлось быстро. Уселся я на скамью, блаженно вытянул уставшие ноги, только тогда заметил, что на противоположном краю сидит кто-то ещё.
Рассматривать незнакомого человека напрямую не очень вежливо. Но ведь любопытно же, кто это! В общем, не поворачивая головы, скосил я глаза в его сторону.
Это был очень старый, но хорошо ухоженный человек. В морщинистых, довольно крепких ещё руках он держал необычно инкрустированную трость, удачно гармонировавшую со светло-бежевым пальто, чуть ли не дореволюционного покроя.
Его, скажем так – нестандартный вид, рождал ассоциацию с Булгаковским Филип Филипычем, пытавшимся обмануть матушку природу. Пенсне, правда, не было. Его заменяли очки, тяжёло красовавшиеся мощными диоптриями и роговой оправой.
Но даже толстые стёкла не скрывали какого-то странного, неприятно поражающего воображение, состояния абсолютного счастья. Оно буквально пропитало шагренево-морщинистую физиономию.
Исподтишка рассматривая деда, я снова ощутил приступ нарастающего раздражения. Может потому, что от него не к месту веяло счастливой уверенностью, и потрясающим спокойствием?
«Чёрт возьми! – подумал я сердито. – Деду пора о вечном думать, жить-то осталось всего ничего! А он расселся с таким видом, будто сопромат сдал! Профессор чёртов! Поди, себя бессмертным Воландом ощущает!».
Ассоциация, разумеется, дурацкая. И откуда взялась, понять невозможно. Но менее раздражённым меня это не сделало. Скорее – наоборот. Оказывается, тёмная полоса ещё не закончилась. И её наглядно оттенила вот эта, светящаяся абсолютным блаженством физиономия!
Нет, вы представьте себе ощущения человека, уже подвешенного не мыленной верёвкой проблем к перекладине жизни, при виде такого блаженства! Плохое это ощущение. Многим становится ещё хуже от одного только сознания, что кому-то именно сейчас ну ой как хорошо!
А кто сказал, что я обязан быть лучше других?
При виде этой картины кишки скрутило такой злостью, что я готов был вскочить на скамейку, чтобы в ярости затоптать её, пока не развалится ко всем чертям!
Привычным усилием задавив хорошо знакомое чувство, я подумал, что всем будет лучше, если я пересяду куда-нибудь подальше от деда. И – от греха…
Подальше так!
Но судьба опять повернулась ко мне не самым приятным местом. Пустых скамей в перспективе не было. А пересесть, чтобы беситься на кого-то другого, какой смысл?
Скосил я глаз ещё разок, и подумал, что деваться всё равно некуда, так что чёрт с ним, с этим дедом! Ну не осталось сил, чтобы дальше бежать. А на соседа можно и не смотреть – у света же четыре стороны, для одной пары глаз этого вполне достаточно!
В общем, воздев глаза в небо, остался я на месте.
Потихоньку злость прошла, голова успокоилась, я забыл о соседе, и незаметно переключился на мысли о дне завтрашнем – ясно же, что узкими бывают только светлые полосы. К тёмным это правило почему-то никогда не относилось.
Так прошло минут десять. Может, чуть больше.
Я совсем остыл, и, вспомнив о соседе, подумал, что зря на него так окрысился. Ну, действительно, сидит, никого не трогает, благополучием светится – радоваться нужно. Хоть у кого-то проблем нет, и то замечательно!
Непроизвольно обернулся…
И обнаружил что он, положив голову на руку, опирающуюся о изогнутый набалдашник клюки, рассматривает меня смеющимися глазами.
- Похоже, у вас сегодня большой праздник? – неприязненно спросил я.
И почувствовал, что не так уж и сильно остыл: иссякшая было клякса раздражения, вдруг снова жирно расползлась по очистившейся было странице настроения.
- Да, юноша! – по-молодому весело признал тот. – У меня сегодня действительно замечательный день. Лучший. Я, наконец, понял главное, что есть в этой жизни! – Он отставил изящную трость чуть в сторону. – Сейчас готовлюсь к весьма важному событию, которое произойдёт очень скоро! А ваш день, полагаю, сложно назвать удачным?
- Куда уж! – нехотя признал я. – Остаётся ждать, что он неизбежно закончится, и я доживу до чего-нибудь более приятного.
- Дай вам Бог! – участливо проговорил старик. – Дай вам Бог! Главное – верьте в это!
- Вы, - не удержался я, оцарапанный избитым штампом, - кажется очень сильно верили!
Ну, в самом деле, вот принято кем-то и когда-то говорить именно так. И все это делают. Ни секунды не задумываясь о том, что за фразой стоит! А если и задумываются, то лишь в момент, когда жизнь катится под горку. В гору лезут, вверх смотрят. О небесах не думают. Усиленно костями загребают, чтобы к вершине быстрее добраться. Друг друга, о приличиях не вспоминая, топчут. А как, по естественному ходу вещей, родных в последний путь отправлять начинают, уясняют вдруг: собственный уход неизбежен! Уже где-то рядом маячит. И пошли на красный угол поклоны бить, крестным знаменем осеняться. Чтобы грехи, густо набравшиеся за бесшабашную жизнь, отмолить, да льготные условия на том свете обеспечить. Верить! Он бы мне ещё проповедь о загробной жизни загнул! Да про Ад добавил, в коем грешники перманентный гриль принимают неустанно.
И, не знаю почему, стало мне как-то обидно за деда! Ну что хочешь, а не вязался его облик с банально-фанерной штамповкой бытовой пропаганды. Ну, явно же дядька мыслящий! Ведь невооружённым же глазом видно!
- Верил? – переспросил он, как-то странно разглядывая меня. – Знаете, молодой человек, у слова «Вера» много значений. Какое из них вы имеете в виду?
Я немного растерялся. А, в самом деле – какое? И какое имел ввиду он?
- Наверное то, которое проповедуют распахивая царские врата! – не удержался я от колкости. – Про геенну огненную рассказывают, заповедям следовать призывают!
- Я так и думал! – Кивнул он. – И вы серьёзно в это верите?
- Кто?!! – поперхнулся я от неожиданности. – Я? Верю?! Да побойтесь бога! Это же смешно – навязывать миру историю, двухтысячелетней замшелости! Догматы! Верь не задумываясь! Не веришь – еретик! Концы с концами не сходятся! Их можно сцементировать только верой слепой. Не рассуждающей! Вопросы не задающей! Да разве ещё отеческим взглядом основательно заплывших жиром глазок, неукоснительно требующих строжайшего поста. Я верю! Да вы что?!
- Из чего следует, что вы – еретик! – Утомлённо провозгласил дед, и мне вдруг стало очевидно, что разговор ему даётся тяжело.
- Вам плохо? – насторожился я.
- Нет, что вы! – нетерпеливо качнул он головой. – Мне хорошо! Очень. Просто силы кончаются... но это сейчас несущественно. Так вы еретик?
- Еретик? – переспросил я. – Что за средневековая чушь? Господи! Двадцатый век закончился! Столько информации, что просто бери, и анализируй. А я привык анализировать! И сопоставлять факты! А они говорят, что у тех ребят вся вековая история разваливается даже при отдалённом рассмотрении. А уж после ближайшего, там и вовсе камня на камне не остаётся!
- Похвально, похвально! – Он внимательно посмотрел на меня, и вдруг предложил:
- Хотите непреложный факт?
- Давайте! – Без энтузиазма кивнул я, ибо ясно было, что сейчас мне прочтут лекцию о вреде юношеского максимализма.
- Вы можете мне не поверить, но Заповеди, по которым вы так неосторожно прошлись, факт непреложный!
Он надолго замолчал, видимо собираясь с силами. А я не смог позволить себе нарушить это молчание. Не знаю, что уж там было такого, что привело старика к подобным выводам, но что-то было точно. Давно замечено: пока сердце не болит, об аптеке люди не вспоминают.
- Я прожил длинную жизнь... – заговорил, наконец, старик. – И всё время, как и вы, анализировал происходившие события. Знаете, молодой человек, чем дольше я жил, тем больше убеждался в непреложности этого факта! – Он очень внимательно посмотрел на меня. – Но на пути к его осознанию, каждому из нас жизнь устроила ловушку! Глубокую. Состоит она в том, что заповеди абсолютно верны! Стратегически. И почти всегда вредны тактически. Следуя им вы, в подавляющем большинстве случаев, будете проигрывать в короткой перспективе. Это – ловушка. В неё попадает каждый. Не каждый может самостоятельно оттуда выбраться. Знаете, в чём сила тех, заплывших жирком, о которых вы только что изволили высказаться?
- А вы действительно верите, что они сильны? – иронично усмехнулся я.
- Напрасно, молодой человек! – укоризненно покачал он головой. – Напрасно вы их недооцениваете! Они всегда были центром политической силы. А любая политика, вы это должны знать, обеспечивает только экономику.
- Да! – вынуждено согласился я. – В основе именно она! Остальное – только производное.
- Теперь скажите мне, на чём стоит политика?
- На умении доказать людям что чёрное – это белое, а белое это просто такой оттенок красного! – со вздохом ответил я хорошо зная, что никто не дурачит нас больше, чем политики с мощной харизмой.
- Тогда вы сами легко поймёте, в чём сила наших подопечных. – Кивнул старик удовлетворённо.
- А что там понимать? – изумился я. – Никому не хочется отвечать за неприглядные дела! А тут вам полное освобождение! За более чем умеренные деньги!
- Бесполезное? – уточнил он.
- Ну, разумеется! – взорвался я, неожиданно даже для себя. – Куда же я от своих грехов деться смогу? Этот груз прилипает на всю жизнь, и отмыть его невозможно! Можно лишь сожалеть о содеянном, и – всё! Всё оно копится. И на плечах висит. Не избавишься, вот в чём проблема!
- Рад, что вы это понимаете! – довольно одобрил старик. – Значит, до всего остального вы тоже дойдёте! Когда придёт ваше время. Понимание справедливости утверждения, моего утверждения, нельзя навязать! К нему надо приходить. Через всю жизнь. Шагая со ступени на ступень, пока не доберётесь до той, которую боитесь с детства! И которая окажется самой главной. Она, если будете внимательны, объяснит всё. Как только вы это поймёте, станете действительно свободным человеком.
Выслушал я этот монолог, и стало мне как-то немного не по себе. Деда явно несло! И явно не в ту сторону! Кажется, я поторопился с определением его вменяемости. Весь Мир стоит на не следовании заповедям. Нет, он, Мир, признаёт их величие. Для других... Втихаря посмеиваясь над теми, кто пытается придерживаться.
Я – не исключение.
Даже не смогу внятно объяснить, почему именно. Жизненный опыт подсказывает – лучше признавать! Но – не следовать. Хотя бы для того, чтобы не оказаться белой вороной. Ну, и бизнесу это вредит. А булка с маслом, всегда вкуснее булки без него.
Нужно было срочно менять тему, или драпать, пока меня не начали агитировать в какие-нибудь иеговисты, или последователи других луноликих пророков.
- Скажите? – поинтересовался я, в уме прикидывая, как бы потактичнее отсюда исчезнуть. – А как это можно понять: день, которого боишься всю жизнь, оказывается, счастливый?
- Как? – переспросил он задумавшись, словно подбирая доступную формулировку. – Всё, молодой человек, в общем-то, достаточно примитивно... Но рассказать об этом нельзя. На слово не поверят, а в шизофреники запишут обязательно!
При слове «шизофреник» я чуть дёрнулся, он это заметил, добавив с явной усмешкой в голосе:
- Вам этот диагноз знаком? И, полагаю, ко мне вы его уже применили?
- Ну, зачем же так! – смутился я, но неожиданно для себя признался: - А впрочем, вы правы – небольшое такое исследование, в самом деле, было… чего уж там!
- Действительно! Чего уж там! – примиряюще сказал он. – Новые идеи, как и революционные открытия, всегда кажутся безумными. По крайней мере – очень и очень часто. Даже самим первооткрывателям. А я сделал важное открытие! Я добрался до последней ступени, и на самом деле узнал, какое это счастье – увидеть её сейчас, и выяснить какое это счастье не догадываться о её содержимом раньше! Было бы очень трудно удержаться от соблазна перепрыгнуть все остальные… потому, что делать этого нельзя! Ни в коем случае! Новая лестница окажется длиннее!
Вот эта фраза получилась совсем уж сложной для нормального восприятия.
- Я как-то не улавливаю, о чём это вы! – признался я.
- А вы не обращайте на меня внимания! – усмехнулся старик. – Ваша лестница ещё впереди! Хотя уже не вся. На каждой ступеньке вы будете делать новое открытие, и это будет давать вам новое понимание уже пройденных ступеней. А последняя... последняя объяснит всё! И это станет для вас, поверьте, большой неожиданностью!
- Может, просветите? – не удержался я от глупого сарказма. - Ну, чтобы время зря не терять – может пойму и больше, и быстрее!
- Э, нет, юноша! – качнул он головой. – Последнюю ступень вы должны понять сами! И не раньше, чем пройдёте все, вам предназначенные. А пока идите по лестнице, решайте проблемы. Ищите смысл жизни, и ругайте её, жизни, несправедливость. Выбирайтесь из тёмного омута, и обнаруживайте неожиданно потрясающую красоту окружающего вас мира. И снова ныряйте в омут понимания безразличия этого мира именно к вам. Идите!
- Что? Прямо сейчас?
Я спросил это достаточно неприязненно, потому как чувствовал себя немного идиотски! Меня что – откровенно выгоняли? Или я чего-то не понял? Нет, уходить-то я собирался... но не пинком же под зад!
Он не обиделся.
Посмотрел на меня умиротворённо, словно на брыкающегося, взъерошенного котёнка, улыбнулся, и сказал:
- Прямо сейчас, и до конца. Единственное, что могу сказать в утешение, но не во вразумление: когда вас будут пугать адом – не бойтесь! Вы уже на месте! Впрочем, это я говорю совсем уж лишнее! Простите! Расслабился, знаете ли... Просто сегодня я могу, как Мартин Лютер, повторить его знаменитое: «Свободен, наконец!».
«Какой ещё Лютер? – подумал я удивлённо. – Деду явно не больше сотни, а я что-то слышал только о Лютере из средневековья. И вообще, зачем в разговор этот несчастный Лютер затесался?».
- Однако мне, кажется, пора! – устало сказал дед. – Прощайте, юноша!
Отставив трость чуть в сторону, покряхтывая он начал подниматься.
И уже почти совсем встал...
Но тут внезапно кряхтение переросло в хрип, и дед со стоном рухнул обратно.
Поначалу я решил, что он просто оступился, и вскочил, чтобы помочь встать...
Но он, кажется, был уже мёртв.
Я заподозрил это сразу, как только взглянул в ещё открытые глаза.
Сказать, что у меня отнялся язык, значит не сказать ничего.
Шок был такой силы, что я долго стоял перед ним именно как истукан, и именно как истукан не мог придумать ничего вразумительного! Меня держали его глаза, которые не были потухшими.
Они, это было невозможно, но это было так, выражали счастье!!!
Потом я всё-таки пришёл в себя, и догадался проверить пульс, положив указательный палец на сонную артерию.
Потом выдернул из кармана мобильник, и набрал скорую, как будто она могла ещё кому-то здесь помочь.
Потом объяснил издёрганной бригаде, что произошло, и снова плюхнулся на скамейку рядом с сидящим там дедом.
Медики констатировали смерть, и принялись за меня, полагая, что белизна лица явный признак ещё одного клиента, для вызванной ими труповозки.
Я не мешал щупать пульс, и поить меня какой-то дрянью.
Я пытался сообразить, что произошло?
Ступени... лестница... какой-то, совершенно левый, Мартин Лютер!
«Свободен, наконец!» Откуда это?
Но тут мне сунули под нос жутко пахучую дрянь, и я с перепугу чуть не заехал по роже бедному фельдшеру...
И вспомнил...
Это была надпись на могиле Мартина Лютера Кинга. Того, который совсем недавно вёл своих чёрных братьев, негров, к свободе.
А в награду белолицые соотечественники, в начале шестидесятых, его успешно грохнули... Вслед за президентом.
Он мечтал о свободе для всех. И обрёл её только под плитой, на которой потом выбили эту надпись.
«Что за ерунда? – Думал я растерянно. – Он знал, что вот прямо сейчас отбросит копыта? Да ну! Откуда? При такой древности чудо, что он вообще дополз сюда за банальным инфарктом. А то, что счастьем светится, так мало ли чем впавшие в детство светиться могут! Тоже мне – философ!»
Деда увезли, меня, приведённого в чувство, оставили в покое, и я долго ещё сидел на скамейке.
«Во, полоска сегодня выдалась! – рассматривая парковую аллею, потерянно думал я. – Чернота, аж с траурным отливом. Чокнутый дед, с чокнутой философией. Дёрнуло меня нарваться! ”Не бойтесь, вы уже на месте!”. Я и не боюсь! Пока на этом месте. Я боюсь в место другое, в след за ним, нырнуть!».
Было совсем поздно, когда я, вымотанный событиями дня, добрался домой, и рухнул в постель.
Следующий день крутился в обычном ритме, и я почти забыл о вчерашних перипетиях.
Пока не купил в киоске вечернюю газету.
Там, на первой полосе, сообщалось о невосполнимой утрате, постигшей мировую философскую науку...