В 4702010204-037 37-09
М161(03)-09





ISBN 5-7458-0850-0009
Вахтин Ю. Н.. 2009


Книга I "Иуда Искариот"
ПРОЛОГ
Уже XX веков имя Иуды Искариота олицетворяет ложь и предательство. Однако в религиозных кругах христиан-гностиков всё настойчивее звучит мнение, основанное на якобы найденных свитках: "Евангелие от Иуды", повествующее о том, что Иисус Христос сам послал лучшего и любимого ученика за солдатами, чтобы через страдание и смерть обрести бессмертие. Иуда, беспрекословно выполняя волю учителя, на века обрекал свое имя на людское проклятие.
Так кто же он – Иуда Искариот: великий грешник или святой мученик?

Глава 1.

Его разбудил тот же сон. Сон из далекого детства. Он много раз думал, что ничего не было, и эта холодная январская ночь далекого 43-го года ему только приснилась. Когда он, восьмилетний мальчик Ванятка Захаров, увидел, как к дому соседки тетки Даши Анисимовой прошли три черные тени в длинных солдатских шинелях. Нет! Не в коротких немецких, которые он видел каждый день, а в длинных красноармейских с большими винтовками за плечами. Прибежав домой, Ваня сразу рассказал увиденное своим домашним: матери и тетке Наташе – сестре отца Ванятки, Егора Захарова, умершего за два года до начала войны от непонятной болезни, которую в их деревне звали «черная сибирка».
Еще утром отец был большой и сильный. Он запрягал лошадь, собирался на колхозное поле пахать, только пожаловался матери на боль в правом боку. Мать, всегда недовольная и придирчивая, стала как всегда ворчать, что их десятины земли еще не паханы и отцу, весь день работавшему на колхозном поле, до этого нет дела. А он хотел, чтобы она взяла с детьми вилы и пошла копать свою землю. Отец не ругался, молча запряг мерина Мальчика в телегу, положил тяжелую соху и взял у матери узелок с обедом: нехитрой деревенской снедью – хлебом, яйцами и пожелтевшим салом. Молоко отец не любил и всегда отдавал приготовленную матерью стеклянную бутыль младшему, Ванятке. Старшие братья, Василий и Петр, уже ходили в школу и считались помощниками в доме. Отец подозвал Ванятку, отдал бутыль с молоком, потрепал по непослушным вихрам:
- Ну, зарос ты, сынок. Ладно, вечером приеду пораньше, подстригу.
Отец был скуп на ласку, но в тот раз Ванятка запомнил это на всю жизнь – он поцеловал его в макушку. Предчувствовал ли он, что не придет к родному порогу ни вечером, никогда больше? В поле ему стало плохо. Сосед Захаровых, Матвей Неплюев, рассказывал, как отец шел за сохой, упал, и лошадь потащила его за собой. Отец так и не разжал мозолистые руки, держа ручки сохи. Подскочили сельские мужики, работавшие в поле: Матвей Неплюев, Прохор Голубев, Иван Черемисин. Отец почернел, его рвало. Мужики запрягли в телегу отцовского мерина Мальчика, чтобы везти отца в районную больницу за двенадцать километров от их деревни. Отцу стало хуже: он стал хрипеть, изо рта пошла желтая пена. Его так и не довезли до больницы, по дороге отец умер.
Ванятка был так возбужден от увиденного, что рассказывал матери, не умолкая. Старшие братья, свесив головы с печи, тоже жадно слушали.
- Нет, мамашка, это не немецкие солдаты. У них длинные шинели и большие ружья за плечами, это наши к-р-а-с-н-о-а-р-м-е-й-ц-ы, - по буквам выговорил последнее слово Ванятка.
- Наши? Откуда им взяться, нашим? Они удрапали за Дон еще до снега. Оставили баб и стариков. Защитники…
Мать как всегда стала недовольно ворчать, ловко орудуя у печки рогачем: вынула чугун с душистой картошкой. Старшие братья соскочили с печи, им тоже хотелось посмотреть «наших» солдат, но мать грозно прикрикнула на них. Братья недовольно вернулись на теплую печь. Ванятка, увлеченный рассказом, даже не заметил, как тетка Наташа надела телогрейку, повязала большой «колхозный» платок и вышла из хаты.


* * *
Деревня Николаевка растянулась по обе стороны небольшой быстрой речушки Мелавка на несколько километров. Хаты Захаровых и Анисимовых были крайние от дубового леса, который все в деревне звали Потаповской рощей по имени барина, который владел этим лесом и всей деревней до революции. Был и барский дом, но его разрушили, и остались только большие камни-валуны от фундамента дома. Деревенская детвора играла на развалинах барского дома в «Чапаева». До войны жизнь была веселой. В Николаевке жило много людей; все мужики были дома и колхоз «Новый путь» гремел по всему району.
Ванятка не сразу расслышал выстрелы и лай немецких собак на улице. Братья, не слушая мать, выбежали из хаты. Возле дома Анисимовых шла бесперебойная стрельба из автоматов, им редко отвечали одиночные винтовочные выстрелы:
- Хонде Хох! Партизан, сдавайся! – кричали немецкие солдаты, наугад стреляя в сторону леса.
Мать, выбежавшая за сыновьями на улицу с кочергой в руках, больно огрела старшего Василия по спине, загнала братьев в дом.
Утром в деревне узнали, что в дом Дарьи Анисимовой пришли трое наших солдат, которые отстали от своих, скрывавшихся в лесу. Кто-то увидел их и сдал немцам. Немецкие солдаты с собаками подошли к дому Анисимовых. Наши солдаты, услышав выстрелы, выбили окно в чулане, выскочили из хаты и бросились к лесу. В перестрелке был убит один наш солдат и племянник Дарьи Анисимовой – Гришутка. Он дружил с Ваняткой Захаровым и был всего на год старше него. Гришутка пришел к тетке Даше из соседней деревне Васильевка к вечеру и остался у нее переночевать. Он спал на полатях, от стрельбы проснулся, с испуга бросился за солдатами в выбитое чуланное окно, но в десяти метрах от леса его догнала немецкая пуля. Гришутка лежал на снегу, широко расставив руки.
- Маленки, шайза, - сочувственно качали немцы головами.
Двое наших солдат скрылись в лесу. Немцы не решились в ночь организовывать погоню. Дарья Анисимова и старший ее сын, семнадцатилетний Прохор были арестованы.
Ванятка не спал всю ночь. Только к утру пришла тетка Наталья. Мать открыла ей, что-то по привычке недовольно высказывая.
- Мое дело - как хочу, так и живу, одна жизнь, - грубо ответила она матери.
Тетка зашла в избу, от нее пахло духами и водкой. Пошатываясь, она подошла к кровати, на которой спал Ванятка с матерью, сунула под подушку сверток в фольге:
- Не спишь? На, ешь, шоколад, настоящий, - тетка отломила и сунула в рот Ванятке кусок шоколада.
Ванятка очень долго держал шоколад во рту, он был горько-сладкий, очень хорошо пах. От тепла тела шоколад начал таять во рту. Какая вкуснятина! Ванятка никогда не ел раньше настоящий шоколад.
Тетка ушла к себе за перегородку, сквозь дремоту Ванятка слышал, как громко шептались, наверное, ругались тетка с матерью:
- …Какие наши…, …навсегда…, …жизнь одна…,…я молодая…, - слышал Ванятка обрывки фраз. Не помня как, к утру он уснул.
К обеду всех сельчан Николаевки полицаи стали сгонять на площадь возле школы, где размещался штаб немцев. Староста Семен Новиков зачитал приказ немецкого командования:
- За помощь и укрывательство партизан согласно законам военного времени по приказу немецкого командования Анисимову Дарью Степановну и Анисимова Прохора Семеновича приговорить к смертной казни через повешенье.
В стороне школьного сада уже стояла виселица.Прохор Анисимов в одной рубахе, несмотря на сильный мороз, копал под виселицей яму. Три немецких солдата с автоматами на груди стояли рядом, от холода постукивая ногами, и прикрикивали на Прохора, видимо, заставляли поторопиться. В час приговор привели в исполнение. Ванятка стоял в толпе среди деревенских баб и детей и до боли в руке сжимал оставшийся таявший мягкий шоколад.
После войны неизвестный поэт поставит на могиле Дарьи и ее сына Прохора табличку со стихами:
Нельзя об этом не писать,
Не видел я страшней картины:
Сын хоронил себя и мать,
Сам рыл двоим могилы.


Сколько же нужно было сил!
Он все стерпел, рыдания сдержал,
Слезу пощады сын не обронил,
И только лом в руках дрожал.

Может, поэтому березы
В память об этом страшном дне
Весной роняют на могилу слезы
За всех погибших на войне.



Глава 2.

Второй секретарь Урывского райкома КПСС Иван Егорович Захаров проснулся в плохом настроении. Ему снова приснился сон из детства: вой метели, автоматные очереди и крики, женские крики:
- Помогите, люди, помогите!
Уже сорок шесть лет прошло с того холодного январского дня далекого сорок третьего года, когда по приговору немецкого командования за содействия партизанам была повешена Дарья Анисимова с сыном Прохором. За эти годы память о детстве притупилась, и порою Иван Егорович был даже уверен, что это только сон, а не далекая прошлая его жизнь, когда голодный полураздетый восьмилетний мальчишка Ванятка сжимал в руке таявший шоколад и слышал громкий бас старосты Семена Новикова, зачитывающего приговор.
Рабочий день районного партработника не нормирован. Сколько раз, особенно во время сева и уборки урожая, ему приходилось ночевать прямо в райкоме, не раздеваясь, в своем кабинете на кожаном диване. Везде, где становилось трудно, где звучали слова: «Надо в кротчайшие сроки…», всегда посылали Ивана Егоровича. Может, поэтому он уже пятнадцать лет ходил во вторых секретарях. Потому что всем первым нужны были такие вторые, как Захаров. Первые приходили и уходили наверх в обком, в облисполком, а Абрикосов, с которым Иван Егорович начинал работу вторым в Урывском райкоме, сейчас работает в правительстве Российской Федерации. А Иван Егорович оставался вторым, хотя вся конкретная власть в районе, и все это знали, была в его цепких рабочих руках.
Еще со школы Ваня Захаров понял, что всего в этой жизни ему придется добиться самому. С пяти лет, оставшись без отца, ему с раннего детства пришлось узнать тяготы безотцовства. Летом сорок третьего немцы отступили, и Николаевка снова стала жить своей сельской жизнью с заботами о посевной и уборочной, вечной проблемой нехватки рабочих рук и отсутствием дорог. Дети военных лет раньше взрослели, после снятия оккупации Ванятка пошел в школу. Его упорству и настойчивости удивлялись и завидовали все: и учителя, и ученики. Не было трудолюбивее и лучше ученика в Николаевской школе; наверное, все в классе когда-то списывали или просили помощи и подсказки у Вани Захарова и, таким образом, невольно становились его должниками. Но дружил Ваня только с одноклассником Лехой Новиковым и его младшей сестрой Ниной.
Отношение к Новиковым в Николаевке было противоречивым. С одной стороны, их дед Семен Новиков в период оккупации немцами был старостой в их деревне, и его расстреляли с приходом наших войск. В деревне говорили, что закадычный друг Семена Иван Черемисин привел наших солдат к дому Новиковых и объяснил, что староста был мародер, хотя Семен достал Черемисину аусвайс, и бывший секретарь сельсовета и при немцах занимал схожую должность. В полицаях он не числился, но ходил по деревне – собирал продуктовый налог теперь для немецкой армии. От службы Черемисин был освобожден по здоровью.
С другой стороны, люди в деревне говорили, что Семен Кузьмич был хороший хозяин и неплохой человек. Он прописывал и пристраивал в деревне десятки беженцев из областного центра. За месяцы оккупации ни один из жителей Николаевки не был отправлен в Германию на принудительную работу. Как говорил Прохор Голубев:
- Семен Кузьмич - золотой был человек, хозяин, а власть есть власть, и кто-то должен быть старостой.
В личном хозяйстве Семена Новикова все было прочно, надежно сделано, с душою и на годы. Он одним из первых в районе развел пчел. Организовал и обустроил и колхозную пасеку. Хороший столяр-плотник – сам построил высокий прочный дом, в котором жил вместе с сыном Никанором и невесткой Татьяной Сергеевной – учительницей, присланной из города, да так и осевшей в Николаевке навсегда. Люди говорили, что Семен Кузьмич вместе с переводником Васей, как его звали все в деревне, были поставлены нашими для работы в тылу. Но сколько людей - столько и мнений, и трудно найти два мнения абсолютно одинаковых. Кто-то косился, глядя на добротный дом Новикова, кто-то одобрительно кивал головой. Сын Семена Кузьмича – Никанор - погиб в сорок пятом, в Польше. С войны из троих сыновей вернулся средний, Матвей, весь израненный и больной. Татьяна Сергеевна жила одна в просторном доме с сыном Алексеем и дочерью Ниной. Матвей и Татьяна Сергеевна два года ходили помогать друг другу. Матвей жил неподалеку в своем доме, оставшемся от деда Кузьмы. Матвей помогал Татьяне Сергеевне делать тяжелую мужскую работу: заготавливал дрова в зиму, косил сено. Татьяна Сергеевна стирала, штопала, убирала в доме Матвея.
Через два года Матвей пришел в отцовский дом, сел на табуретку, закурил самосад:
- Знаешь, Татьяна Сергеевна... - робко начал он. – Мы давно не чужие и дети твои – мои племянники, я думаю, что… - это была любимая поговорка Матвея. – … Я думаю, что… давай вместе жить, наверное… - Матвей, несмотря на седину очень волновался.
- Матвей Семенович, а как люди нас поймут, не осудят меня? Я жду и верю – Никанор вернется.
- Ну, это ты брось, - перебил Матвей. – С того света не вернулся никто, я два года ждал брата. Все кому придти – дома давно. Ты подумай, Танюш, - он впервые за все года знакомства назвал ее по имени, и от неожиданно ласкового обращения у нее невольно дрогнуло сердце. – Ты подумай, - повторил Матвей. – Я не тороплю, но худо мне одному, хотя и помогаешь ты по хозяйству, а подходит вечер - и сердце, как в тисках. И вдов полно в деревне, сами набиваются, но не мил мне никто. А мы… Мы не чужие… - Матвей снова заволновался. - …Не чужие мы, и дети твои – мои племянники, - он помолчал и добавил. – И не старые мы еще.
Матвей замолчал, он не решился и не смог объяснить, что с первых дней приезда в Николаевку молодой учительницы Татьяны Сергеевны он вздыхал, глядя в ее сторону. Но она предпочла робкому, нерешительному Матвею его младшего брата – гармониста и балагура – Никанора. Матвей ушел, унося с собой запах самосада и мужского пота. Татьяна Сергеевна долго не могла заснуть. В работе, ежедневных заботах порою забываешь о времени. «Мы вроде не старые», - кружились в голове слова Матвея. Алешке - двенадцать, Ниночке одиннадцать будет скоро.
Будто вчера все было, только вчера. Балагур гармонист Никанор в атласной рубахе с гармонью на ремешке проводил ее до дома бабы Гаши, где она квартировала с подругой – учительницей Зоей:
- Танюш, знаешь что?
- Не знаю. Что? – нарочно игриво ответила она. Хотя, догадывалась, что нравилась Никанору, и последние два месяца он, как тень, не отходил от нее каждый вечер, когда она приходила в сельский клуб со своей подругой.
- Выходи за меня замуж.
- Да Вы что, Никанор Семенович, - от неожиданного предложения она невольно перешла на официальный учительский тон. – Мы совсем не знаем друг друга. Мы даже не целовались, извините, ни разу.
- Так узнаем, выходи. Я тебя никогда не обижу и никому в обиду не дам.
Пятнадцать лет прошло с того вечера. Никанор сдержал слово – он никогда не обижал ее, но его неугомонной натуре всегда чего-то не хватало. Татьяна понимала это, даже ругала себя – может, плохая она жена, но с годами привыкла. Никанор был трактористом в МТС и на время пахоты и уборки работал во всех колхозах района. И, наверное, в каждой деревне у него была своя зазноба.
Матвей - антипод брата: молчаливый и работящий. Но Семен Кузьмич говорил о нем, что только ростом на две головы выше отца, он имел с ним поразительное сходство: и внешнее, и характера. Немногословный трудолюбивый Матвей работал бригадиром в поле, и всегда его бригада была первой.
Утром Матвей снова пришел, как всегда сутулясь молча сел на табуретку, достал кисет, хотел закурить.
- Матвей Семенович, хватит! Курить в доме не будешь, - строго по-учительски сделала замечание Татьяна Сергеевна.
- Да я… я… Значит, согласна? – запинаясь проговорил Матвей.
- Да, я согласна. Лучше открыто жить, чем прятаться по углам.
Через год у них родился сын Владимир.

Глава 3.

Иван Егорович на работу всегда ходил пешком. Он уже десять лет работал в Урывском райкоме КПСС. Город Урыв - типичный районный центр центральной России с населением в тридцать тысяч человек. Из крупных предприятий – завод огнеупоров, завод бытовой химии; продукция этих заводов шла по всей стране. Механический завод был филиалом областного и выполнял в основном заказы оборонных предприятий. Сахарный завод, небольшие заводы силикатов и комбинат строительных материалов считались межрайонными. Городом Урыв стал в 1954 году. Молодой город быстро развивался, рос: все заводы строили жилье для своих рабочих. СМУ-1 и СМУ-2 занимались строительством социальных объектов. В прошлом году были сданы новые корпуса центральной районной больницы.
Большое городское хозяйство, два десятка колхозов и три совхоза, и везде успевал, все замечал опытный партработник Захаров. Его прислали из соседнего района, где он тоже работал вторым. Прислали с перспективой роста. Четыре года назад первый ушел на пенсию, а в район назначили первым чем-то провинившегося третьего секретаря обкома Зарубина Льва Борисовича. Ходили слухи о его любовных связях с женой первого секретаря обкома Антипова. Оксана Евгеньевна работала секретаршей у Антипова, была на пятнадцать лет моложе мужа, и Антипов, умный рассудительный руководитель, часто по-мальчишески ревновал свою молодую жену. Его первая жена умерла от рака. Юрий Иванович Антипов рано женился, рано овдовел, ему было всего тридцать лет, когда умерла его жена, и на руках остались восьмилетняя дочь и пятилетний сын. Он долго не женился, сам вместе со своей матерью воспитывал детей. Учился, строил карьеру и в сорок лет был назначен первым секретарем обкома КПСС. В 80-е годы это был один из самых молодых первых секретарей обкомов по стране. Область промышленно-сельскохозяйственная: более половины заводов принадлежало оборонному ведомству, не сильно ограниченному в освоении средств, и дела здесь шли совсем неплохо. По производственным показателям область нередко попадала в первую десятку, что считалось заслугой руководства области и в первую очередь первого секретаря обкома КПСС Антипова.
Иван Егорович хорошо знал и часто встречался с Антиповым. Город Урыв считался городом-спутником областного центра, располагался всего в десяти километрах от него.
В Урыве к 60-летию Октябрьской революции был построен районный дом культуры, которому мог позавидовать любой областной центр. Футбольная команда «Химик» на базе завода бытовой химии считалась одним из лидеров общесоюзной второй лиги.
Антипов часто приезжал в Урыв по партийным делам, проводил там выездные совещания с главами районов или с иностранными делегациями, или просто отдохнуть от государственных дел.
Ответственность за организацию всех мероприятий лежала на Иване Егоровиче. Для приема важных гостей был специально построен «охотничий домик». Домиком его назвали в народе, в действительности это был трехэтажный коттедж в восьми километрах от города, в лесу на Егоровой горе, в двухстах метрах от Дона. Гости часто шутили: «Хозяин Егорович, гора Егорова обложили Егоры – загадывай желание». При «домике» были отменная сауна, бассейн пять на десять, бильярдная, библиотека, свой кинозал, кухня, где при первой необходимости высококлассные повара из местного ресторана «Дон» могли приготовить любое блюдо. В общем, было все, чтобы высокие гости отдохнули от важных государственных дел.
Несколько лет назад Антипов приехал с большой делегацией, где кроме него были еще четыре первых со своими председателями исполкомов и вторыми секретарями. Большая делегация, шумно по-русски отобедав в комнате - столовой на сто пятьдесят квадратных метров, занялись досугом по интересам. Кто-то ушел в лес на лыжах, кто-то играть в бильярдную. Антипов с бессменным председателем облисполкома Воробьевым Сергеем Павловичем, который проработал уже пятнадцать лет на своей должности и готовился уйти на заслуженный отдых, и еще двумя первыми секретарями соседних областей и их председателями исполкомов пошли в сауну. После в холле, распаренные и довольные, хозяин и гости за пивом повели разговор. Люди из партаппарата с годами срастаются со своей работой, и уже все разговоры, о чем бы ни начинавшиеся вначале -охоте, рыбалке или женщинах - заканчивались работой.
Они уже не говорили «в нашей Донской области», они говорили «у меня в области», «моя область». И в этот январский вечер разговор плавно перешел к работе, делам в стране:
- Сдает наш генеральный. Зачастили назначения. Теперь нужен молодой, энергичный. Как говорил наш учитель: «Всерьез и надолго», - сказал кто-то из присутствующих гостей.
- Да, уберем килограмм хлеба, пока сводки до златоглавой дойдут – в пуд превращается, - согласился с говорившим первый с западной соседней области. – А что делать? Вот, смело говорим про это и на том спасибо.
- Больше нам надо самостоятельности. НЭП новый пора вводить. Вот мы в наших условиях сидим… - вмешался в разговор Антипов. - …Чистота, порядок – приятно и душе, и глазу, - первый развел руками, показывая вокруг. – А почему? – спросил он и сам ответил. – Потому что есть хозяин настоящий – Иван Егорович и за всем смотрит, все организовывает, чтобы людям было приятно отдыхать.
- Ну, нас, Юрий Иванович, везде неплохо встречают, - возразил ему восточный сосед.
- Это нас, - подтвердил Антипов. – А простой работяга в каких условиях? В наших точках общепита - грязь, обслуживание хамское.
- Так сами работяги и разводят эту грязь, - вновь возразил восточный первый.
- Нет! – не согласился Антипов. – Потому что нет хозяина. Разучился народ быть хозяином. Не мое, государственное – можно ломать, грязь разводить. Государство богатое - купит, уберет. Нужна частная собственность, хотя бы в общепите, для эксперимента.
Иван Егорович сидел за столиком рядом с Антиповым. Всего на семь лет он был старше первого секретаря обкома, но возле моложавого спортивного телосложения подтянутого Антипова Захаров с его «лишними» килограммами выглядел намного старше.
- Это русский менталитет, наверное, - поддержал разговор восточный сосед, историк по образованию. – Даже князя своего не смогли назначить наши предки – пригласили варяга.
- Не согласен, - вновь возразил Антипов. – Хозяин есть всегда. Вот Иван Егорович почему столько лет во вторых секретарях? Да потому что хозяин настоящий и на своем месте всем первым такой зам нужен. А поставь его первым – уйдет от повседневных дел, больше на совещаниях просиживать будет с бумагами, а не с людьми работать. И таких, как Иван Егорович, в нашей стране десятки тысяч.
Иван Егорович смущенно развел руками:
- Я, Юрий Иванович, уже сросся со своей должностью, с городом, районом. Десять лет здесь работаю. Это уже срок. Наверное, всех доярок по району знаю по именам.
- Ну, доярок понятно почему знаешь, особенно молодых, наверное, - пошутил Антипов, и все за столом весело засмеялись. Захаров не обиделся на шутку. Разговор стал оживленнее, веселее, принесли еще пива и воблы.
- Мы скоро, Иван Егорович, - Антипов наклонился к Захарову, заговорил тише, чтоб не услышали остальные, - завод в области собираемся строить. Завод большой, много рабочих нужно будет, и, посовещавшись в обкоме, мы решили строить его на вашей земле - облцентр рядом и за городской чертой. Новая установка – выносить крупные предприятия за городскую черту.
- Что за завод? – поинтересовался Захаров. – Я не слышал.
- Завод оборонный, сверхсовременный, будет производить для населения видеомагнитофоны, плиты газовые и еще кое-что. Сроки пуска максимально сжатые. В Москве за ценой не стоят - чем быстрее, тем лучше.
- Мы все сделаем, что от нас зависит, что в наших силах, - начал Захаров.
- Причем здесь «ваши силы», Иван Егорович. Стройка союзного масштаба, но отвечать за нее по партийной линии будешь ты, - Антипов перешел на «ты» для значимости, легко ткнув в грудь Захарова указательным пальцем. – Директор - хороший человек, специалист своего дела, но хозяин не очень, - продолжал Антипов. – Деньги огромные будут вложены, и за каждый рубль перед партией ответишь ты.
Этот разговор состоялся перед памятным апрельским пленумом ЦК КПСС, на котором вся советская история, неторопливо переходившая из года в год, встала на дыбы и пошла на последний круг своего существования. Но тогда морозным январским вечером все гости «охотничьего домика» были все товарищи и решали одну общую задачу, направленную на «подъем страны и благо советского народа». Народ, который строил дома, сеял и убирал хлеб, добывал руду и уголь ежедневным нелегким, порою в тяжелейших условиях, трудом, создавал и преумножал богатство Родины под руководством, казалось тогда, незыблемой КПСС в лице ее вождей.
И, наверное, человека, который попытался бы доказать, что это незыблемость только кажущаяся, и все призывы и заветы совсем не такие прочные, в лучшем случае посчитали бы перебравшим лишнего после парилки и посоветовали бы пойти в приготовленные заботливыми руками горничных кровати лечь проспаться. Но ничего нет в мире постоянного, империи создаются, строятся и рушатся. Это законы жизни, и так будет всегда, пока на земле есть цивилизация.

Глава 4.

Иван Егорович позавтракал, оделся на работу. Была суббота, но еще вчера вечером первый дал ему поручение съездить в поселок Октябрьский на местный элеватор. Поступили в район жалобы о нечистоплотности руководства элеватора, о больших процентах на усушку зерна, что естественно вызвало недовольство председателей колхозов, на чьи плечи ложилась ответственность за план по сдачи зерна.
Жена Елена Владимировна еще спала. Коренная горожанка – она родилась в облцентре. Лена училась на четвертом курсе института культуры, когда познакомилась с Иваном Захаровым, студентом СХИ. Елена Владимировна не любила и не понимала сельский труд, даже, на даче никогда ничего не сажала. И цветником – гордостью дачи Захаровых - занимались всегда Иван Егорович с сыном Виктором, студентом пятого курса университета геолого-разведывательного факультета. Старшая дочь Галина окончила медицинский институт и стала работать в детской областной больнице. Наверное, дань моды подтолкнула Галину поступить в медицинский. Золотая медалистка могла выбрать любой ВУЗ города. Любовью к детям высокомерная и себялюбивая Галина никогда не отличалась, как и не питала большой любви к своей профессии.
Когда началась перестройка, и стали создаваться первые кооперативы, Галина со своим женихом Сашей Воробьевым, младшим сыном председателя облисполкома, создали кооператив «Веста». Чем только не занимались молодые предприниматели: открыли ресторан, магазин одежды, снабжение шло исключительно импортными товарами. Конечно, вся посредническая помощь шла от Сергея Павловича Воробьева. Александр и Галина были только лицом кооператива, а мозгом и сердцем был Сергей Павлович. Но у Галины с ее напористым, вечно ищущим чего-то нового, характером и добряком Сашей отношения разладились. Галина, порою, сама не понимавшая, что ей надо от жизни, заводила другие романы при женихе. Хотя все вокруг прочили их паре крепкий союз, они расстались. Разрыв прошел полюбовно, и это была инициатива Александра – мирно разойтись. Галине отошел ресторан «Донские зори» и небольшой магазинчик дорогой иностранной одежды.
Общество постепенно стало расслаиваться, появились богатые, пусть еще в очень малом количестве. Но «новые богатые русские» из кожи вон лезли, чтобы хоть чем-то выделяться от остальной массы советского народа – строителя коммунизма. Дела у Галины пошли вначале плохо: оборвалась прочная нить поставок, налаженная Сергеем Павловичем, и от стабильной прибыли остались жалкие крохи. Галина не ударилась в панику. Благо за два года у нее наладились свои связи и в торговле, и в облисполкоме, особенно среди мужской части. Галине, с ее яркой внешностью хорошо по западной моде одетой, не составило труда завести новый роман с одним из замов Воробьева – Елышевым Игорем Григорьевичем. Ему было сорок, когда они познакомились год назад, и двадцати шестилетняя Галина произвела на Елышева чарующее впечатление. Игорь Григорьевич был женат, имел двоих детей, но жена Ольга не отличалась ни внешностью, ни здоровьем – очень часто болела и ездила по санаториям. И молодому еще мужчине явно не хватало женского тепла и близости. Роман с Галиной вспыхнул стремительно и ярко, и уже через три месяца после разрыва с Воробьевым дела у Галины пошли в гору. Галина открыла первый в области салон красоты «Фея» для богатых дам.
Александр Воробьев, оставшийся без основного генератора идей и дел кооператива и все еще любивший Галину, начал попивать, нанял управляющего в свою контору. Приезжая в офис, осунувшийся, вечно с красными глазами, Александр молча подписывал бумаги, иногда даже не утруждал себя прочитать подписанное, но иногда невпопад он останавливался на какой-нибудь бумаге, внимательно изучал написанное и только после этого подписывал. Дела в кооперативе пошли на самотек. Среди сотрудников пошли разговоры:
- Да, прикипел Сашок к своей «кобре».
И действительно, в манерах, стиле одеваться и поступках у Галины было что-то от царицы пустынь – кобры.
Сын Ивана Егоровича – Виктор был полной противоположностью своей сестры: честный, всегда открытый для общения, неподкупный. Он презирал лесть, угодничество. Еще в школе многие учителя, зная, что он сын второго секретаря райкома, пытались порою завысить его балл успеваемости. Учился Виктор хорошо, занимался спортом, и бывало, что из-за тренировок он не успевал хорошо подготовиться к занятиям. Особенно к точным: химии, геометрии, физике. Был случай, когда Виктор сам после урока подошел к учителю физике и, протягивая дневник, сказал:
- Борис Михайлович, я не ответил сегодня на четыре, мой балл явно завышен.
Учитель, зная характер Захарова, молча взял дневник:
- Хорошо, Виктор, какой оценки ты заслужил своим ответом?
- Три, даже с минусом.
Физик переправил четыре на три, закрыл дневник, протянул Виктору:
- Я спрошу тебя еще в ближайшие дни и сегодняшнюю тему спрошу как дополнительный вопрос. Идите, Захаров.
Через три дня Борис Михайлович сдержал слово, Захаров отвечал у доски двенадцать минут, без запинки чеканя заданные темы и ту, за которую получил три. Пять баллов с плюсом, хотя директор и завуч не одобряли учительские выражения эмоций – плюсы и минусы; нет таких оценок, есть баллы от одного до пяти. Когда Виктор брал дневник из рук учителя, физик задержал в руках на секунду дневник и сказал:
- Молодец, Захаров, будь всегда в жизни таким.
Эти слова, сказанные просто от души старым учителем, еще часто вспоминал Виктор в своей жизни. Гуманитарные науки давались Виктору легко, а учительница литературы, старенькая Надежда Серафимовна, обычно после сочинений, когда производила разбор, говорила:
- Можно было бы, я по литературе Витюше поставила бы шесть баллов, а за русский - один. Если одноклассники Захарова едва натягивали сочинение в положенные три-четыре листа, даже некоторые растягивали буквы, чтобы уложиться в норму, Виктор исписывал тетрадь восемнадцать листов полностью одним сочинением.
С третьего класса Виктор начал писать стихи, сначала в школьную стенгазету. С годами стихи становились серьезнее: военная, а к восьмому классу и любовная лирика. Виктор стеснялся своих стихов, показывал их редко только своим хорошим товарищам. Но под псевдонимом Викторов его не раз печатали и районная, и даже областная молодежная газеты. Закончив десять классов, Виктор поступил учиться в университет на геологический факультет. Проучившись два года, он сам пошел в военкомат и добился призыва в армию. Хотя отец и особенно мать, Елена Владимировна, были категорически против очередной затеи сына.
Служил Виктор Захаров в Белоруссии в городе Борисов в учебном мотострелковом полку. Подтянутый, честный, готовый всегда придти на помощь, он после полугода службы в учебной роте, готовившей младших командиров, получил звание сержанта и остался служить в той же роте. В роте Захарова за полтора года службы ни разу не было зафиксировано случаев неуставных взаимоотношений между военнослужащими, и огромная в этом заслуга заместителя командира первого взвода, а затем старшины пятой учебной роты Захарова. Учебное подразделение готовило младших командиров, которые потом разъезжались нести службу по всей стране. Служили в Египте и Афганистане. И курсанты, в будущем сержанты, прошедшие службу в пятой роте, еще долгие годы с теплом в душе вспоминали своего первого командира Захарова, который вместе с уставом ВС учил их наматывать портянки, стрелять ночью на ходу из бойниц БМП по мигающим мишеням, бежать изнурительные марш-броски с полной боевой выкладкой. И всегда Захаров был со своими солдатами, везде был первым. Молодые курсанты восхищались им: «Дядя Захар» - как они между собой с уважением его называли - наверное, двужильный, он устает хоть когда-нибудь?!» Осенью, 1985 гвардии старшина срочной службы, отличник боевой и политической подготовки, перворазрядник по легкой атлетике, лыжам, кандидат в мастера спорта по боксу, Виктор Иванович Захаров приказом МО был уволен в запас.
Виктор вернулся в родной город, восстановился на третий курс университета, хотя его бывшие однокурсники уже заканчивали ВУЗ, с тем же рвением, целеустремленностью. А за два солдатских года многое уже позабылось, особенно в точных науках, требующих ежедневных занятий.
Курс Захарова был на два года моложе, его сразу окрестили «дед» за глаза, и «дядя Витя» для повседневного общения. Виктора негласно, само собой выдвинули вожаком группы. В группе на семнадцать юношей было всего пять девушек-геологов, рискнувших посвятить жизнь романтике профессии геолога.
Вика Нестерова, новая сокурсница Виктора, была средней и по внешним данным, и по успеваемости. Симпатичное лицо с немного вытянутым носом «бананчиком», как она сама его называла, немного зауженные бедра при развитой груди придавали больше шарма, чем недостатка. Светлые коротко подстриженные волосы. И если Вика чем-то отличалась от своих подруг, то это целеустремленностью. Трудно предположить, почему она выбрала для себя эту совсем неженскую профессию.
Романтика, желание узнавать что-то новое, открывать еще неоткрытые тайны, но это, скорее, миф. Ежедневная работа геолога трудна, однообразна и порою в тяжелейших условиях. Родом Нестерова из райцентра Лебяжье соседней области. В их областном университете не было геологического факультета, и семнадцатилетняя девчонка приехала одна в чужой город, где не было у нее не только родственников, но и знакомых. Жила Вика в студенческом общежитии вместе со спортсменкой Надей и отличницей Светой Ягодниной. Света выросла в сельской глубинке и по своему характеру, стремлению познания, казалось, она рождена для профессии геолога. Еще в детстве Света проявляла интерес к разным камням и породам, и если ее ровесницы играли в куклы, Света собирала по оврагам камушки разных оттенков и цветов, а потом сортировала их. За селом в овраге бежал ручей, вода вытекала прямо из горы - чистая, холодная до ломоты в зубах. За многие годы ручей промыл дно оврага, и любознательная Света заметила, что глина на размытых берегах не такая как везде, темно-синяя, а не красная, как обычно. Света вместе с учительницей Маргаритой Степановной взяли пробы глины и отослали в облцентр в лабораторию. И удивительно: пусть и не сразу, а через четыре месяца на имя учительницы химии пришел ответ. В письме, напечатанном на машинке, выражалась благодарность Маргарите Степановне и Свете Ягодниной за работу: оказывается, глина с берегов ручья очень богата алюминием, приводилась даже большая формула, и является очень необходимым сырьем для выпуска огнеупоров, применяемых в металлургии. В конце письма говорилось, что в ближайшее время планируется провести более подробную геологическую разведку по изучению глиняного пласта, глубины залежи и т.д.
Но геологи не приехали, а потом началась перестройка, и в стране появились дела, куда важнее, чем глина из оврага в далеком селе. Закончив десять классов с золотой медалью, что для сельской школы было не столь часто, Света Ягоднина уехала в облцентр, поступила учиться в университет на геологоразведочный факультет.
Вика Нестерова не была так фанатична профессии как Света Ягоднина. Жила она с матерью в райцентре, который и городом называется только на карте. Мать работала медсестрой на скорой помощи и подрабатывала еще на полставки процедурной сестрой. Она не вылезала из больницы, чтобы им с дочерью выжить. Жили они в однокомнатной четырнадцатиметровой квартире с кухней и туалетом на три семьи. К матери, молодой еще женщине, приходил в гости Женя. Евгений Петрович - шофер-дальнобойщик. Он попал в аварию во время маминой смены, та оказывала ему первую помощь. После выписки из больницы Женя стал заходить к ним, правда непонятно на каких правах. Всегда приносил продукты, но, как говорили, у него в облцентре были жена и дети. Вика всегда придумывала причину, чтобы уйти из дома к подругам или просто погулять по улице. Она любила свободу. Наверное, именно тогда и появились первые мечты уехать из этого маленького города, маленькой комнаты на четырнадцать метров далеко-далеко, где есть другая жизнь, совсем непохожая на их. Однажды Вика спросила у матери:
- Мам, чем закончите вы свой роман? Он вообще кто - жених твой или любовник?
Мать сначала строго взглянула на повзрослевшую дочь, потом взгляд ее стал робким, каким-то даже жалким, она опустила глаза, немного помолчала и сказала:
- Я, Викочка, и сама не знаю, приходит, вроде помогает, и продукты, и денег дает, но уходит и никогда не скажет, когда ждать снова. «Свободная любовь», как он говорит. Он, наверное, привык так жить, да и Лариска, медсестра с кардиологии, говорит мне, что есть у него и жена, и дети, а паспорт я его не видела, только водительское удостоверение. Спросила как-то, он ответил: «А что ты заморачиваешься, нам хорошо с тобой, а если надоел – выгони». Но кого найти, где нормальные мужики? Они живут с семьями, с женами. Выйти на улицу и кричать: «Я хорошая! Где ты? Я осчастливлю тебя! Где ты, мой принц?» Пусть пока будет так.
Так прошло несколько лет, и, уехав из дома, Вика знала, что Женя по-прежнему приходит к матери. Придет, переночует, иногда и два-три дня поживет и уезжает утром, никогда не сказав, когда вернется.
Виктор был взрослее своих однокурсников, и поэтому очень многие девчонки курса отдали предпочтение вчерашнему солдату, спортивно сложенному Виктору, выделив его из остальных ребят. Но их многочисленные романы быстро завершались. На курсе Виктор отдал предпочтение Вике Нестеровой: не самой красивой девчонке не только их курса, но и факультета.
Дружба Виктора и Вики, как и все студенческие романы тех лет, проходили по одному сценарию: повышенное внимание на дискотеках, приглашение в кино, в кафе «Мороженное». После дискотеки теплым апрельским вечером Виктор пригласил Вику погулять и проводить до дома.
- С удовольствием, - ответила девушка. – Я давно к тебе присматриваюсь, Виктор, ты не такой, как все.
- В каком смысле «не как все»? – поинтересовался Виктор.
- Знаешь, наши мальчишки по сравнению с тобой кажутся детьми. А в моем представлении мужчина должен быть столбом, защитником для своей девушки и, наверное, должен быть умнее ее.
- Неудивительно, я на два года старше ребят. Прошел армию – «жизненную школу», которую многие хотят пройти заочно, а зря…
- А для чего? – перебила его Вика. – Кому нужны эти жертвы? Твой отец - второй секретарь пригородного райкома КПСС и думаю, ему не составило бы труда, чтобы эту «школу жизни» ты прошел, как и большинство наших студентов, «заочно».
- А кто будет Родину защищать?
- Ну, Витюша, ты говоришь языком политзанятий: Долг, Честь, Родину защищать. Найдутся и защитники. А мы геологи, наша задача – Родину изучать и преумножать ее богатства. Жизнь одна, и она так скоротечна. Не надо на все распыляться – не увидишь молодость, не заметишь, как придет старость.
- В каждом возрасте есть свои преимущества, - пошутил Виктор. – Ты не на меня намекаешь. Вика, если честно, ты выбрала не совсем женскую профессию.
- Знаю. Но я не думаю, что мне предстоит в тайге поисками какого-то редкого минерала добывать себе на хлеб. В семнадцать - романтика, а в двадцать - начинает появляться здравый смысл.
- Тебе не нравится наша профессия? Это же чудо: брать из земли то, что она запрятала тысячу, даже миллионы лет назад. Викуль, я думаю, наша профессия самая романтичная, самая таинственная.
- Я согласна, Витюш, вот если б это еще так же романтично выражалось в денежном эквиваленте.
- Да что вы все помешались: деньги, деньги! Еще пять лет назад это слово произносили два раза в месяц: в получку и аванс.
- Нет, Витюш, ты в другой семье вырос. Мы с матерью произносили это слово каждый день. Их вечно не хватало, этих денег. И сейчас идут другие времена, когда зарабатывать много денег - не значит быть плохим человеком. А деньги - это всё: независимость, власть и даже любовь, если хотите.
- Любовь?! – Виктор вздрогнул. – Ты хочешь сказать, что можешь купить любовь за деньги?!
- Ну что ты сразу конкретизируешь? Витечка, причем здесь мы? Я говорю вообще, сколько их развелось - «жриц любви».
- Ты вот о чем… - Виктор улыбнулся. – Но это, Вика, не любовь, это животный инстинкт…
- Основной инстинкт, - поправила Вика.
- Ты так думаешь?
- Почему я? – Вика пожала плечами. – Все ученые и философы утверждают, что для всех живых существ основной инстинкт – произвести себе подобных, чтобы жизнь не закончилась. Основной! Витенька! Основной!
Виктору было легко с Викой. Она принадлежала к категории тех людей, с которыми можно говорить сутками просто ни о чем, и всегда будет, о чем говорить, и всегда разговор будет интересным. В ней сочетались оба качества, необходимые для беседы: Вика могла поддержать разговор на любую тему и могла выслушать собеседника до конца. Чтобы разговор стал интересным, мало уметь говорить – необходимо уметь слушать. Они гуляли до утра. Потом Вика начинала суетиться, как обычно жаловаться, что не успела подготовиться, и завтра ее неминуемо ждет «неуд». Но чему Виктор часто удивлялся, оценки по успеваемости у Нестеровой были всегда «хорошо» и «отлично». Когда эта хрупкая девчонка все успевает делать?
Дружба молодых людей росла как бурный весенний ручей. Вот он робко журчит, где-то внизу, под толщей льда, потом вырывается на волю, подпитывается другими ручейками и уже громко заявляет о себе.
Накануне первомайских праздников студенты, как и весь советский народ, должны были принять участие в праздничной демонстрации. Весь вечер в университете писали транспаранты с лозунгами: «Мир! Май! Труд!», «Советский народ - самый читающий в мире». Виктор и Вика задержались допоздна, потом под смех и шутки отмывали с рук разноцветные остатки краски и гуаши. Виктор пошел провожать Вику в студенческое общежитие через два квартала от университета. Виктору отец снимал квартиру в центре, его дом был виден из окна их аудитории. Был прекрасный весенний вечер, весна вступила в свои права, дул легкий теплый ветерок. Всюду развешаны разноцветные фонари и лампочки. Великая страна накануне Великого праздника Весны, Мира, Труда. Виктор и Вика шли по пустынным улицам родного города, взявшись за руки. Редкие машины проезжали по улицам, в основном машины коммунальных служб: подметали, поливали, наводили последние штрихи к завтрашнему торжественному празднику.
- Знаешь, Витюш, мне иногда хочется стать птицей. Взлететь и парить над городом, если и есть другая жизнь, то в прошлой я обязательна была птицей, - как обычно мечтательно заговорила Вика.
Виктор глянул в ее сторону. Отражаясь в свете фонарей, на противоположной стороне улицы Вика была прекрасна. Голова чуть закинута вверх, глаза в темноте, не было видно их цвета, но Виктор знал - они голубые, цвета чистого неба, глаза искрились. Вика раскинула руки, изображая летящую птицу. Виктор обнял Вику, резко притянул к себе и поцеловал в губы. После резко отпрянул, в голове зашумело, сердце, казалось, готово выскочить из груди. Секунду продолжалась пауза, но Виктору показалось, прошла вечность.
- О, да мы смелеем. Я думала, ты никогда не догадаешься поцеловать меня, - с улыбкой заговорила Вика.
- Я… я… от всего сердца, - сухими от волнения губами проговорил Виктор. – Я давно хотел, но не решался, ты не такая, как все. Я обидел тебя?
- Глупенький, разве может этим обидеть девушку парень, который ей нравится и, наверное, которого она даже любит.
- Ты… ты любишь меня, Викуля, но мы три месяца только дружим? – Виктор не заметил, что, как и Вика, развел руки в стороны, наверное, от счастья.
- Ну, если ты и был птицей, Витюша, в прошлой жизни, то явно не соловьем. Петь ты не умеешь, скорее фламинго с их брачными танцами, - весело проговорила Вика. – А сколько нужно времени, чтобы полюбить? Три месяца мало, тогда сколько?
- Соловьи, Вика, не поют, поют самки, пением они привлекают самцов, - на заданный Викой вопрос он не ответил. Почему мало? А он не любит Вику?
- Разве? Я не знала. Я хоть из небольшого, но города, и дачи у нас нет, я не слышала соловьев. Витюша, я ужасно хочу послушать соловьев-самок, - по-детски капризно попросила Вика.
- Знаешь, Викочка, завтра после демонстрации мы едем в Урыв, в пяти километрах от города наша дача. Отец со своими до утра будет праздновать день трудящихся. Мать дачу не любит, и это скорее исключение, чем закономерность, если она соизволит посетить с визитом наш райский уголок. Мы с тобой едем на дачу слушать соловьев-самок, они уже должны петь. Идет?
- Конечно, идет! Хочу в райский уголок, - снова капризно заговорила Вика, и уже она крепко поцеловала Виктора в губы, щеки, нос…
Весь праздник Виктор находился под эйфорией вчерашнего вечера, шутил, был разговорчив.
- Ну, Захаров влюбился, а эта мышка Вика умна и хитра. У него папа второй секретарь райкома КПСС соседнего с городом района, и заманчивая перспектива в резиновых сапогах измерять просторы Ямала, Викочку никогда не радовала, - шептались сокурсники, без труда догадываясь, почему Захаров, всегда сдержанный и серьезный, так резко изменил свое настроение.
День прошел в хлопотах и заботах незаметно. После демонстрации был концерт, на вечер планировались развлекательные мероприятия, дискотека. В их город приехали столичные звезды ВИА «Мираж». В общем, разношерстный студенческий народ, еще во время демонстрации державшийся дружно вместе, стал рассеиваться, растаял в общей массе отдыхающих, студентов других вузов, молодых рабочих, всех, кто пришел на праздник труда, где после торжественной части всегда наступает более ожидаемая музыкально-развлекательная программа. Все были заняты своими делами, собирались компании, решались вопросы по сухому закону, превратившие за три года специализированные винно-водочные магазины в неприступные бастионы. Иметь знакомую продавщицу в специализированном магазине считалось круто! Словно знаком с народным артистом. Ухода Виктора и Вики никто не заметил. Они сели в пригородный автобус и через сорок минут были уже в квартире Захаровых, в Урыве. Как будущий геолог0 Виктор предпочитал сумкам и авоськам рюкзак.
- Викуль, две бутылки вина хватит?
- Не знаю, что за вино? Ого, простой народ только слышал о существовании сего напитка. Бери три, если не жалко.
- Три, не много? Я, вообще, мало пьющий.
- Хорошего вина много не бывает. И водку возьми, вдруг зайдут соседи, неудобно будет. «Огненная вода» – вещь дефицитная, - посоветовала Вика.
- Викуль, какие соседи? Райкомовские и исполкомовские дачи стоят в стороне, вход по пропускам. Весь дачный контингент – серьезные дяди и тети, или их пенсионеры-родители.
Вика не слышала, она ходила по шикарной четырехкомнатной квартире и широко открытыми глазами, не скрывая любопытства, смотрела: «Вот оно, благо «слуг народа»». Вика ходила из комнаты в комнату, все здесь говорило о сытости и достатке хозяев. Магнитофон «Шарп» – мечта ее юности, но на него пришлось бы копить ее матери целый год, не тратя денег даже на еду. Видео, и не наш, огромный ВМ, а японский, миниатюрный, не намного больше самой видеокассеты.
- Да, живут «слуги народа», - вслух произнесла Вика.
- Что ты говоришь, Викуль? – спросил, вошедший в комнату, Виктор.
- Я спросила, вы все собрали, товарищ начальник экспедиции?
- Да, вино, продукты, мясо на шашлык. Шампура и мангал есть на даче.
- Нож и соль не забудь.
- Это все есть на даче. Викуль, у нас там хороший домик.
«Хорошим домиком» – дачей - оказался дом с мансардой метров на девяносто, с водяным отоплением. Виктор сказал, в систему заливают масло, чтобы зимой не замерзло. Молодые по-хозяйски расположились, развели костер на улице, в углу участка, где стоял мангал, нажарили шашлыков. Виктор оказался прав – людей в этом райском дачном уголке было немного. Лишь кое-где поднимался дымок от костров – пенсионеры-партийцы, бывшие секретари и работники исполкомов тоже готовились отметить праздник труда. По другую сторону реки Белой, впадающей в Дон, где были дачи простых горожан, громко играла музыка, слышались веселые крики. Где-то на даче, ближе к лесу, кто-то запел частушки под гармонь. Праздник, начавшийся в десять утра вместе со звоном Кремлевских курантов, плавно переходил в народное гуляние.
Потом Вика и Виктор сидели в кожаных креслах в небольшой комнате мансардного этажа, пили сладкое иностранное вино, ели пахнувший костром шашлык, вытирая жирные пальцы чистыми иностранными разовыми салфетками. Все произошло так, как, наверное, и должно было произойти, когда юноша и девушка хотят, чтобы это произошло. Болтали о природе, чистом воздухе и соловьях, о придирчивых преподавателях университета, как всегда обо всем. Как говорил Виктор:
- Викуль, с тобой можно всю жизнь болтать ни о чем, с тобой не бывает скучно, всегда интересно.
Поставили на стереомагнитофоне «Белые крылья» Ободзинского, Вика обожала эту песню и заказала Виктору, начали танцевать. Виктор щекой ощущал горячую щеку Вики, ее дышащие губы. Он начал неумело торопливо целовать губы, щеки, шею. Взял на руки: «Какая она легкая и воздушная, действительно, как птица», - мелькнуло у него в голове. Он открыл ногой дверь в маленькую спальню на мансарде…
Утро застало их крепко спавшими в обнимку, под одеялом. Кассета в магнитофоне давно кончилась, но японский магнитофон отключился сам.

Глава 5.

Иван Егорович узнал о дружбе сына с Викой от жены. Елена Владимировна – дочь директора крупного завода. Леночка Петрова всегда была первой невестой еще со школы, и в институте, в те голодные послевоенные годы, никто не одевался лучше, чем она. Высокая, стройная, по характеру очень гордая и независимая, она разбила не один десяток юношеских сердец. Иван Захаров, отслуживший срочную, был на три года старше однокурсников по институту, как теперь говорят, он видел жизнь. Старательный, по-армейски всегда подтянутый, в недорогой, но всегда наглаженной накрахмаленной одежде. Вечером он с друзьями разгружал на станции товарные вагоны с мукой и сахаром, чтобы заработать на жизнь. Мать с деревни ему не помогала, в те годы в деревне денег не платили. Все это знала избалованная Лена, и как ни удивительно, это приводило ее в восторг:
- Здесь веет рыцарством, - любила говорить она подружкам фразой, вычитанной из какой-то книжке. - На таких надежных мужчин всегда можно положиться – они не подведут.
Иван Захаров, душа курса, дружил с Ниной Новиковой - внучкой Семена Новикова, служившего при немецкой оккупации старостой в их деревне. Из-за службы в армии Нина, хоть и была младше Ивана на два года, училась курсом старше на зоотехника. В жизни перед людьми часто становится выбор, и от того, какой выбор человек сделает, часто зависит его карьера, даже его судьба. Ивана Захарова при единодушной поддержке администрации выдвинули на должность секретаря комитета комсомола в институте. Кто еще, если не умница Захаров, вчерашний старший сержант – пример для молодежи. Его вызвал к себе парторг института Олег Петрович Волин – полный, суетливый, вечно потеющий, в больших роговых очках - «Колобок», как называли его студенты. В кабинете Волина сидел человек с хорошо ухоженной седеющей головой. Есть такие люди, возраст которых трудно определить. Глядя на него, можно было сказать, что ему лет тридцать пять, но почти седые волосы давали право сказать и сорок пять лет. Неизвестный при входе Ивана приветливо привстал, протянул ему мягкую, совсем не мужскую исходя из роста руку. От него пахло дорогим одеколоном, явно не «Красной Москвой».
- Сергей Сергеевич, - представился незнакомец, перед ним на столе лежали бумаги с печатным текстом анкеты.
«Инструктор с райкома», - догадался Захаров.
- Иван Егорович, деканат института рекомендует Вас… - Сергей Сергеевич заговорил негромким, но властным голосом, - рекомендует Вас, как перспективного студента секретарем комитета комсомола института. Это почетно, но очень ответственно. Теперь каждый Ваш шаг – это не только Ваш шаг, это шаг партии. Ибо комсомол и партия едины. Вам, Иван Егорович, необходимо заполнить вот эту анкету, - Сергей Сергеевич указал Ивану на свободный стул напротив себя, подвинул анкету, лежавшую перед ним, положил рядом приготовленную ручку. – И, Иван Егорович, ответьте мне, если можно, на несколько моих вопросов, как говорится без протокола. Хорошо?
Голос Сергея Сергеевича не изменился: негромкий, вкрадчивый, но, кажется, если бы он говорил не в кабинете секретаря парторганизации, а на улице среди гула других голосов, его голос невозможно было не услышать.
- Хорошо, Сергей Сергеевич, я отвечу на все интересующие Вас вопросы, - сердце Ивана почему-то невольно сжалось в недобром предчувствии, и он сел на предложенный стул.
- Вот, заполняйте анкету: год рождения, отец, мать…
«Брат Василий Егорович Захаров, женат, один ребенок, работает мастером буровых установок в Тюменской области», - писал Иван.
Сергей Сергеевич стал позади Ивана, читал написанное им, одобрительно кивая головою:
- Хорошо, хорошо, газ – будущее нашей экономики.
«Брат Петр Егорович Захаров… - продолжал писать Иван: …учитель сельской школы в соседней области, женат, двое детей, отслужил срочную в пограничных войсках, старший сержант, не судим, не состоял…»
Все вопросы анкеты были просты и понятны для простого честного человека из трудовой семьи. Иван не задумываясь, четко и быстро, красиво писал ответы.
- Почерк у Вас, Иван Егорович, прямо каллиграфический, - похвалил Сергей Сергеевич.
Ивану было приятно от похвалы незнакомца, наверняка инструктора райкома, потому что «Колобок» видно боялся его и продолжал стоять в своем кабинете, хотя Сергей Сергеевич несколько раз предлагал ему присесть, свободных стульев в кабинете парторга было много. Сергей Сергеевич называл Ивана только по имени отчеству и на «вы». Когда все формальности были выполнены, анкеты и характеристики написаны и подписаны парторгом, «Колобок» сложил бумаги в папку и скачущей походкой убежал, унося документы ректору на подпись. Сергей Сергеевич хмуро посмотрел ему вслед:
- Я думаю, СХИ готовит руководящие кадры нашему селу, и парторг совсем не последний человек в руководстве института, можно было найти и посерьезнее, - проговорил он, когда дверь за «Колобком» захлопнулась, и уже обращаясь к Ивану: – Вот почти и все, Иван Егорович.
- Почти? – глаза их встретились.
- Да, мой друг, - совсем по-отцовски назвал Ивана Сергей Сергеевич. – Почти все. Еще один вопрос, как говорится, частного, личного характера.
Сердце у Ивана снова заныло. Что-то еще знает этот человек без возраста, со слащавой улыбкой и голосом гипнотизера. Он нарочно выждал, когда они остались вдвоем:
- Иван Егорович, Вы дружите с Новиковой Ниной Никаноровной, студенткой Вашего института? - Сергей Сергеевич задал вопрос тем же голосом без интонации.
- Да, уже давно, еще с детства. Мы с Ниной с одной деревни, - ответил Иван пересохшими губами.
- Она умная девушка, хорошо учится, активистка, в художественной самодеятельности института принимает активное участие, - Сергей Сергеевич смотрел в глаза Ивана.
- Да, Сергей Сергеевич, все так, - теми же деревянными губами не своим, откуда-то из глубины, голосом ответил Иван.
- Нам известно, Иван Егорович, что ее дед, Семен Новиков, был старостой в Вашей деревне Николаевка в период оккупации фашистскими войсками с сентября 1942 по июль 1943 года, и что в январе 1943 года была повешена семья Анисимовых: мать с сыном, как это в приговоре, «за укрывательство и помощь партизанам». Вы были еще совсем мальчишкой тогда, Иван Егорович.
- Я помню все, Сергей Сергеевич, но дед Семен после войны был реабилитирован, даже бумага в деревню с области приходила, читали на сходке всей деревни. Новиков вместе с переводчиком Васей собирали данные по заданию нашего подполья, - горячо заговорил Иван, даже привстал при этом.
- Иван Егорович, Вы теперь государственный человек, секретарь комитета комсомола института – крупного учебного заведения и мыслить должны по-государственному, а у Вас одни эмоции. Ходят слухи, говорят…, куда мы подошьем Ваши слухи? Что говорят? Знаешь, Вань, - Сергей Сергеевич впервые назвал Ивана по имени. – Мне за пятьдесят, и я всякое видел в жизни. Когда брат отказывался и доносил на брата, сын на отца, а ты говоришь - слухи. Враг нужен всегда. И во все времена найдется свой Иуда Искариот. Сейчас тоже стали утверждать, что нашли в пещерах Красного моря свитки, доказывающие, что Иуда не предавал Иисуса, а Иисус сам послал его за солдатами, чтобы из земного человека стать Богом, пройдя через муки казни. Не слышал об этом?
- Нет, нам не преподают по истории, к тому же Бога нет, - быстро ответил Иван, он совсем разволновался, пересохшие губы предательски изменили голос.
Сергей Сергеевич беззлобно улыбнулся одними глазами:
- Нет, друг мой, это не по истории преподают, это по книге жизни. Хотя история и есть наша жизнь, только изучают ее потомки.
Пришел «Колобок», со стуком в дверь зашел в свой кабинет, положил подписанные документы перед Сергеем Сергеевичем, нервно дергая пальцами и тяжело дыша.
- Ну, вот и все, Иван Егорович, еще маленькие формальности и принимайте хозяйство. Поработаете в комсомоле, закончите аспирантуру, а там ждем Вас в райкоме КПСС. Большому кораблю – большое плаванье, - Сергей Сергеевич встал, протянул Ивану мягкую, совсем не мужскую руку.
Инструктор ушел. «Колобок» еще долго бегал по кабинету:
- Инструктор! Сергей Сергеевич! НКВД или как оно сейчас – КГБ, вот кто этот инструктор, - бормотал под нос «Колобок».
Иван задумчиво сидел за столом, опустив голову, в ушах звенел голос Сергея Сергеевича: «Всегда нужен свой Иуда Искариот! Свой Иуда Искариот».
Вскоре из-за какого-то пустяка он поссорился с Ниной Новиковой и стал встречаться с красавицей Леночкой Петровой из соседнего института культуры.

* * *

- Иван, представляешь, наш Витюшка возит свою пассию на дачу, - сообщила Елена Владимировна.
- Ну и что, жизнь, мать, сейчас немного другая, и молодежи скучны наши ценности. Все происходит быстрее. Век атома, Леночка, - попытался отшутиться Иван Егорович, подошел к жене, пытаясь обнять ее за плечи.
Любви между супругами Захаровыми давно не было, да и была ли любовь вообще? Как в протоколе партийного собрания – все сухо и скупо, без лишних фраз.
Через шесть месяцев их дружбы Леночка защитилась. Она могла с помощью папы-директора остаться работать в областном центре, но за два дня до выпуска молодой перспективный секретарь комитета комсомола СХИ сделал ей предложение. Иван поступил в аспирантуру, Леночка устроилась на работу в областной партархив. Через полгода молодой семье дали однокомнатную квартиру с отдельной ванной и туалетом. Через год родилась дочь Галина.
- Знаешь, Иван Егорович, - как работник культуры, Елена Владимировна даже дома звала мужа по имени-отчеству, когда хотела сообщить что-то важное.
- Я слушаю Вас, Елена Владимировна, - в тон ей ответил Иван.
- Мне кажется, Вика совсем не пара нашему Виктору, мышка серенькая. Что он только в ней нашел?
- Ну, здесь, как говорится, сердцу не прикажешь.
- Причем здесь сердце? Ты, отец, повлияй, подействуй на мальчика. Он может пропасть, - уже раздраженно заговорила Елена Владимировна.
- Знаешь, Ленусь, я не заметил у него признаков пропадания. Вот счастье в его глазах заметил. И вообще, дело молодое - сколько их встречаются, потом расстаются.
- Нет, Иван, эта не уйдет. Здесь что-то другое. Ты не подумай, что я заелась, стала дворянка, - уже серьезно продолжала жена. – Вот она придет, все ходит, смотрит. А ты знаешь, какая в ее глазах пустота? Просто голубая бездна пустоты. Если наш оболтус светится от счастья, это видно за версту, то у нее в глазах ничего: ни радости, ни удивления, я не говорю уже о любви. Она как глянула мне в глаза – я вздрогнула. Не могут любить такие пустые глаза ни Виктора, никого не могут любить. Можешь меня считать ненормальной, но я никогда не видела таких пустых, совсем без выражения глаз.
- Что ты придумала, Ленусь? – Иван Егорович ласково обнял жену за плечи. - Растерялся ребенок, она жила в коммунальной квартире, мать - медсестра на «скорой», рубля лишнего нет, вот и ошалела девчонка от твоих модернов. Говорил тебе, обставляй квартиру попроще, не надо отходить далеко от народа, - Иван поцеловал жену в щеку.
Всю мебель, весь дизайн их четырехкомнатной квартиры Елена Владимировна взяла в свои руки, и получилось что-то среднее между квартирой и музеем. Пусть в рамках были не картины, а копии, и камин в зале без трубы не работал, но впечатление у гостей было потрясающее.
- Как по глазам определить мысли человека? Леночка, ты перечитала романтической литературы.
- Нет, Иван Егорович, глаза – это зеркало души.
«Глаза – зеркало души». Ваня Захаров попытался вспомнить глаза Нины Новиковой. Какие они были? Карие? Светло-светло карие и как преобразились ее глаза, когда он выказал ей свое недовольство, что она слишком его опекает. Все ребята смеются, называют ее нянькой. Они жили в одном общежитии, Нина двумя этажами выше. Со школьной скамьи они вместе. Еще в деревне их дразнили «жених и невеста». Иван дружил с Нининым братом – Алексеем. Нина на два года младше брата, но всегда была с ними. Неразлучная троица ходила на рыбалку. Ночами совершали набеги на колхозный сад, хотя сад у Новиковых был лучший в Николаевке. Осенью пекли на костре картошку, мечтательно смотрели на звезды. Потом к седьмому классу Нина за одно лето изменилась, округлела, заматерела, и уже язык не поворачивался назвать ее как в детстве – Воробышком. Иван выбрал СХИ, потому что с колхоза давали направление и платили пусть крошечную, но стипендию. Новиковы жили позажиточней. Мать Татьяна Сергеевна работала учительницей, у них была своя пасека, и отличница Нина могла выбрать ВУЗ попрестижней, но она пошла, как и Иван, в СХИ на зоотехника. Потом долгие три года армии Ниночка писала ему письма через день: все новости в деревне, в институте, среди друзей. Даже сколько вывела их, Захаровых, чубатая наседка цыплят, и какого они окраса. Ивану было всегда интересно с Ниной бродить по городу или ходить в пригородный лесок за грибами. Задумавшись, Иван часто пропускал хорошую грибницу, и радости Ниночки не было конца, она беззлобно шутила над нерасторопностью Ивана. Им было хорошо вместе. «Враг нужен всегда, и во все времена всегда найдется свой Иуда Искариот», - голос Сергея Сергеевича стоял в голове, как и тогда в кабинете парторга института.
Иван стал раздражительным, цеплялся и придирался к Нине по всяким мелочам, а иногда и просто от плохого настроения.
- Вань, - однажды спросила Нина. – Я тебе надоела? Ты встретил другую?
- Нет, Нина, понимаешь, наша дружба – это из детства. Мы были детьми, дружили, но мы, наверное, разные люди. Мы не сможем быть вместе.
- Ты думаешь, чтобы прекратить дружбу детства, надо поссориться? Но почему? Нам хорошо вдвоем.
- Было, Ниночка. Было хорошо. Мы взрослеем, и уже уморы Прохора Голубева, над которыми нам было весело в детстве, мне кажутся теперь глупыми и тупыми.
- Но я люблю тебя, Ваня, и ты всегда говорил мне, что мы всю жизнь будем вместе, - со слезами на глазах прошептала Нина.
- Да и умрем в один день, и в один час. Это сказки, Нина, русские народные сказки из детства. А жизнь - она совсем другая… - Иван запнулся, он понимал, что поступает подло, понимал, что это не его язык говорил Ниночке эти слова. Это слова и язык Сергея Сергеевича: «Иуда Искариот нужен всегда».
- А какая она, эта другая жизнь? – слезы текли по щекам девушки.
Иван не ответил. Ему нечего было ответить, он молча повернулся и пошел не останавливаясь. Он даже не подошел вытереть слезы рыдающей Нины, еще вчера любимому своему Воробышку, как он ее называл. Где теперь эта чудная добрая девушка с карими глазами и темной до пояса косой? Перед выпуском она сама попросилась подальше, в отстающий колхоз. Он слышал, ее направили в Тимирязевский район, на самом юге области. С тех пор они никогда не встречались, и он никогда не приложил усилий, хотя работал в райкоме, ему не составило бы труда узнать о сложившейся жизни Нины Новиковой, своего любимого Воробышка.

Глава 6.

Жизнь бурлила. Кооперативы росли, как грибы после дождя. Продавалось все, и если прилавки магазинов пустели на СМС, водку, мыло, сахар стали выдавать талоны как в войну, то на рынке было все. Новый НЭП с рыночным уклоном, где на первый план выходил не производитель, а продавец.
В университете началась сдача экзаменов. ВУЗ кипел как улей. Гласность! Студенты засыпали преподавателей вопросами, которые еще три года назад вряд ли осмелились бы задать. Любимец университета - профессор истории, старенький еврей Вайсман с соответствующей фамилией, седой головой и густыми белыми бровями. Он знал все: и о безумствах Нерона, и о диких оргиях императора Калигулы, но даже он порою не знал всех ответов на интересующие молодежь вопросы.
Виктор Захаров летал. После ночи, проведенной с Викой на даче, незабываемой первомайской ночи, где все было даже лучше, чем он мог мечтать. У Виктора были девушки, но так хорошо ему не было никогда. Он был на вершине счастья. И ,казалось, смысл вопросов, терзавших умы студентов, он не всегда даже понимал.
- Генрих Осипович, скажите, но если в магазинах пропадет все, откуда такое изобилие на рынках? У нас еще советская распределительная торговля. Не могли сами кооператоры завести из Индии кофе по двенадцать рублей за банку, в магазине ее цена три рубля?
- Вы понимаете, друзья мои, это как в физике… - отшучивался старый профессор, – …правило сообщающихся сосудов. Если из одного убывает, значит, в другом прибывает.
- А как же закон? Куда смотрят правоохранительные органы?
- Богиня Фемида во все времена была слепа. Недаром она изображена на всех скульптурах с завязанными глазами. Она утверждает, законы власти выгодные здесь и сейчас, а не как законы догмы для любой власти. Еще великий немецкий философ Ницше, к сожалению, у нас почти неизвестный, говорил: «Закон – это паутина, порвал одну нить – ты преступник, порвал все – ты Бог».
Американская жвачка, сигареты «Бонд», «Мальборо» ходили по университету как платежи за оказанную услугу. Наиболее предприимчивые студенты, оставив учебу на второй план, несли в аудитории все: джинсы, импортные носки и галстуки, туфли. Барахолка в стенах храма науки. Барахолкой становилась вся страна. Во всю заговорили о выходе из СССР прибалтийских республик. Прибалтийские республики якобы насильно были оккупированы Советской Армией в начале сороковых по сговору Гитлера - Сталина.
Вику Виктор не увидел среди студентов, окруживших Вайсмана, он спросил у ее подруги Светы Ягодниной, и та ответила, что видела ее с профессором химии Лобовым. Олег Николаевич Лобов был самым молодым профессором университета. Щеголь и модник, от которого всегда пахло хорошей французской водой. Лобов еще студентом женился на однокурснице, но брак не сложился. Не прожив и двух лет, молодожены расстались. Лобов больше не женился, жил он с матерью – старшим товароведом ЦУМа – крупнейшего магазина города. Поэтому все иностранные и просто лучшие товары всегда можно было увидеть на плечах и ногах молодого ученого. Развод с женой не оставил в душе молодого мужчины раны, говорили, она изменила ему с его лучшим другом. Олег Николаевич часто заводил бурные романы, причем, чтобы не переживать, наверное. Один роман у него наслаивался на другой по принципу «новая встреча – лучшее средство от одиночества», и порою доходило до смешного, когда новая и старая пассия молодого ученого устраивали истерики даже в стенах университета. Не обходил своим вниманием сорокалетний химик и хорошеньких студенток-старшекурсниц, хотя слово «хорошенькие» для каждого человека своё. Вика как-то говорила про очередную избранницу Лобова Марину Гаврилову:
- И что он в ней нашел? Одна грудь - пятый номер, ни лица, ни фигуры.
- Наверное, Лобов увидел в ней Памелу Андерсен, - пошутил Виктор.
- Памела! У нее вся спина, как у рыбы в чешуе, - выдала секрет женской душевой Вика.
Марина Гаврилова жила с Викой в общежитии на одном этаже.
- Викуль, успокойся, я пошутил. Сам не пойму, ноги у нее, конечно, худоваты и кривоваты, она джинсы не снимает поэтому, наверное, - исправился Виктор. Вика улыбнулась, довольная характеристикой внешности Гавриловой и чмокнула Виктора в щеку.
Все романы Лобова были не так продолжительны, как, наверное, хотелось его женщинам. Но всегда на месте покинутой сразу появлялась новая. Наверное, женская логика такова, что каждая думает, что она лучшая или в крайнем случае лучше, чем предшественница.
Вику Виктор в университете не нашел. Она позвонила ему вечером:
- Привет! Ты чем занят? Погода - прелесть. Знаешь, Витюш, берем тачку и к тебе на дачу. Или у родителей спросить надо? – ехидно спросила Вика. – Витя маленький. Давно бы сделал себе ключ, сторожа тебя знают, и мы могли бы ездить без проблем, - без умолка тараторила Вика, она была явно в хорошем настроении.
Виктор все сделал, как сказала Вика: взял вина, еды, вызвал такси, подъехал к университетскому общежитию. Вика уже ждала, она быстро забралась в салон. В машине запахло дорогими духами. Глаза Вики блестели, она была не в меру возбуждена, болтала не умолкая.
- Ты выпила? – наклонившись, на ухо спросил Виктор.
- Да, немножко, с девчонками отметили начало экзаменов. Витюш, правда самую малость, хорошего вина, - Вика кокетливо прижалась щекой к плечу Виктора. – Элка где-то бутылку достала, мы втроем выпили.
Подъехали к дому Захаровых. Виктор поднялся один:
- Мамуль, привет, - Виктор поцеловал мать в щеку. – Где отец не спрашиваю. Перестройка, новое мышление.
- Он теперь ночует в своем райкоме. За городом начали рыть котлован, будут строить пивзавод. Представляешь, людям есть нечего. Самое время строить пивзавод.
- Мамуль, где ключи от дачи?
- Ты со своей «мышкой»?
- Нет, нас пятеро, еще парень и две девчонки, - почему-то соврал Виктор. – Сегодня сдали первые зачеты.
- Смотри, сынок, - беззлобно сказала мать, – обработает мышка котика – не заметишь. От красивой жизни назад, в свою Чмаровку не хочется уезжать. К хорошему быстро привыкаешь.
- Мамуль, я тебе уже сто раз говорил, она учится на геолога сознательно. А какая жизнь красивая у геологов, ты догадываешься?
- Эх, сынок, сынок, большой ты у меня ребенок, - Елена Владимировна нечасто бывала ласковой со своими детьми. В глубине души она была обыкновенная мать, но ее воспитание, образ жизни наложили на нее печать напущенной строгости. И она всегда даже с родными детьми держала дистанцию. – Эх, сынок, сынок, - еще раз повторила Елена Владимировна, ласково перебирая темные волосы сына. – Женщины порою в сорок лет не знают, что они хотят сейчас и что захотят через двадцать минут. Что мог сознательно выбрать семнадцатилетний ребенок из далекого колхоза? Она, наверное, и конфеты видела только в день получки матери.
- Мама, я говорил, Вика с райцентра, мать у нее медсестра. Откуда в тебе это – видеть в людях плебеев?
- Извини, сынок, я, наверное, не права. Ключи в шкатулке, в тумбочке под телевизором. Извини. Я очень хочу, чтобы я ошибалась в своих подозрениях. Возьми что-нибудь покушать. Я сделала салат из крабовых палочек, - уже в спину уходящему сыну посоветовала Елена Владимировна.
Виктор остановился, секунду подумал, зашел на кухню, наложил в чистую литровую банку салат, закрыл капроновой крышкой, отрезал большой кусок хорошей копченой колбасы. На столе стояла ваза с печеньем и конфетами. Виктор ссыпал в пакет половину содержимого вазы. Он ощущал затылком присутствие матери, она стояла в дверях кухни, но к удивлению не произнесла ни одного слова. Молча смотрела, как сын сложил продукты в один пакет и быстрым шагом направился к двери:
- Утором зайдете поздороваться с предками? – своим обычным металлическим голосом совсем без иронии поинтересовалась мать.
- Конечно, мамуль, ты не волнуйся – спиртного нет. Все под контролем, - голосом нового вождя завершил Виктор.
- Самое главное, чтоб это было под контролем, - уже закрытым за спиной сына дверям сказала Елена Владимировна, собрав вместе ладони, прижала их к подбородку. «Мама думает» - шутил муж, когда она принимала такую позу.
Жизнь, как быстро она прошла. Младшему сыну двадцать пять, и время теперь измеряется возрастом детей. «Жизнь пролетела, прошумела, а я ведь так счастья хотела», - запали в голову слова из какой-то песни, наверное, из блатной, которые теперь называют по-иностранному «шансон» и поют на каждом углу. Словно сесть в тюрьму, воровать – это так романтично, как в их молодости поднимать целину и осваивать космос.

* * *

К райкомовским дачам приехали, когда уже стемнело. Сторож Леха Тулуп как всегда был немного навеселе: «это норма жизни» в тон «трезвость – норма жизни» говорил он о своем состоянии. Где берут только? В винных магазинах очередь, давка. Цена за бутылку поднимается в два, в ночное время в четыре раза. Но складывается мнение, что пить стали еще больше, исчезнувшую водку заменил самогон, им торгуют везде.
- Мое почтение, Виктор Иванович, - по имени-отчеству назвал Захарова Тулуп, открывая железную калитку. – Сегодня на вверенной мне территории тишина. Кроме пятнадцати пенсионеров, постоянно проживающих в этом районе, никого нет, - Леха любил поговорить, а после выпитой рюмки-второй желание поговорить, конечно, прибавлялось.
Его напарник, Андрей Заика, прозвище получил за свой речевой дефект. Выпив, он заикался еще больше, поэтому старался отмалчиваться, изредка он махал головой, соглашаясь или не соглашаясь со своим разговорчивым напарником. Откуда появилось прозвище у Лехи? Старики говорили, что когда Урыв был просто деревней, деревенские мальчишки весной плавали на льдинах во время ледохода. Леха оступился, упал в воду. Он был одет в отцовский тулуп огромного размера. Намокнув, тяжелый тулуп потянул мальчишку ко дну. Подбежавшие мужики стали кричать Лехе: «Снимай тулуп. Тулуп снимай». Леха изловчился, сбросил тулуп и схватился за свисающую над водой лозу. Тулуп унесло водой. После, отогревая мальца в бане, мужики шутили: «Ну, Леха, приплывет твой тулуп в Черное море». С тех пор пошло: «Тулуп. Тулуп». Лехе было за пятьдесят, он называл себя пенсионером, хотя официально пенсионером в списках райсобеса он не значился.
Виктор открыл дверь, сумки с едой он нес в одной руке. Зашли, включили свет.
- Нет, пусть будет полумрак, так романтичнее, - посоветовала Вика и оставила зажженной только бра на стене.
Виктор хотел разложить продукты по тарелкам, и здесь Вика запротестовала, сложили все на столе на бумагу:
- Пусть будет как в экспедиции, - от выпитого вина глаза искрились, щеки порозовели. Без умолку болтая, она бросилась на шею Виктора. – Витюшка, родной мой, любимый, не отдавай меня никому. Я только твоя, - с жаром шептала она ему на ухо.
- Викуль, о чем ты говоришь? Я тебя никому не отдам. Ты выпила сегодня немножко.
- Нет! Нет, я совсем не пьяная. Я только твоя. Бери меня, я твоя…
Утром, наспех умываясь, закрыли дачу. Виктор отдал остатки застолья довольному Тулупу, и на ходу попрощавшись, влюбленные побежали к остановке автобуса, идущего в облцентр. Домой как обещал, Виктор не зашел, ключ от дачи остался в сумочке Вики.
Тулуп еще долго объяснял напарнику о хороших людях, что его, как добросовестного, исполнительного сторожа, все дачники, а значит, вся элита района и облцентра, уважают и ценят:
- Все за руку со мной здороваются, - подчеркнул он, подняв вверх указательный палец правой руки. – А что, - говорил он, – все вышли из земли, и подать руку простому рабочему любой начальник, даже сам… - тут он запнулся, не решившись назвать фамилию Генерального секретаря, - …даже сам бывший комбайнер должен здороваться с простым человеком за руку. Со своим кормильцем, - добавил Тулуп.
Андрей Заика аппетитно ел крабовый салат из литровой банки и одобрительно кивал головой.

Глава 7

Иван Егорович любил весну. Весна приносила много забот, а с ней и работы ему – партийному руководителю. Сельский житель, а он в душе навсегда им остался, он любил гул тракторов в поле. Любил эту сельскую хозяйскую суету на посевной в поле, весенние работы на животноводческих фермах. Еще пять лет назад все шло привычно и размеренно. Вопросы решались по первому звонку, и совсем редко, в крайних случаях, надо было беспокоить областное начальство. Весной село просыпалось, бурлило, работало день и ночь, выращивая новый урожай для своей Великой Родины, и каждый рабочий человек ощущал себя частицей отлаженного огромного механизма. Но механизм стал давать сбои: сначала совсем маленькие, незаметные, потом большие и чаще. И теперь казалось, все делалось, чтобы вывести этот механизм из строя навсегда. Стали пропадать сигареты. В период посевной, когда механизаторы по двенадцать часов не вылезают из своих стареньких, насквозь продуваемых тракторов, это стало бедой номер один. В райцентре сигареты продавали цыгане в шесть – восемь раз дороже стоимости. В колхозы прямо с фабрики привозили в коробках метровые нерезаные сигареты, выдавали по весу. Не стало стиральных порошков и мыла. Вместо нашего привычного хозяйственного, привозили импортное в целлофановой обертке, но мазут с рук трактористов такое мыло отмывало плохо. Сахар скупали мешками. Бутылки самогона стали в деревне местной валютой, на которую все менялось. И хотя в районе были почти ежедневные рейды по выявлению и наказанию самогонщиков, наказывали единицы, и количество спиртного не уменьшалось. На соседней станции Ярцево стояли целые вагоны с юга, и всегда разговорчивые армяне и азербайджанцы продавали так называемый коньяк на розлив, канистрами.
Иван Егорович осунулся, почернел от ветра и обжигающего майского солнца. Его УАЗик - он не пересел на «Волгу», полученную в прошлом году на райком, предпочел вездеход УАЗ - за день наматывал сотни километров. Нерадивые водители по старой привычке неиспользованный бензин сливали в лесополосах, перематывая указание километража. Но топливо тоже исчезало, это особенно ощущалось в период посевной и уборки урожая. Старый партработник Захаров понимал – идет не перестройка, а тайфун, который сомнет, растопчет систему, чтобы, как всегда бывало в России, чтобы создать что-то новое надо до основания разрушить старое.
Еще вчера Ивану Егоровичу позвонили из секретариата обкома КПСС и сообщили, что на 11.45 его вызывает товарищ Антипов Юрий Иванович – первый секретарь обкома. Лев Борисович Зарубин, первый секретарь райкома, утром уехал в колхоз «Победа», там из-за разлива реки хозяйство оказалось отрезанным от района. Давно стояла необходимость строительства нового моста, старый обветшал, и сильный разлив, который был из-за снежной зимы, в эту весну разрушил мост совсем. Ехать в колхоз должен был Иван Егорович, но звонок из обкома внес свои коррективы. Зарубин открыто выразил свою неприязнь к Антипову, поэтому вызов своего второго секретаря даже без оповещения его как первого принял с раздражением:
- Все совещаются. Сами не работают и людям не дают. Крючкотворы.
Езды до области на райкомовской «Волге» двадцать минут. Зарубин уехал в колхоз на УАЗике второго секретаря. В 10.00 Иван Егорович уже выехал. Нечасто жалует высшее руководство пусть и честно проработавших много лет вторых секретарей райкомов. Знакомая дорога, по ней Захаров проезжал сотни раз, новый мост через Дон, построенный четыре года назад. Раньше на его месте был понтонный, и половодье, чтобы попасть в область, приходилось объезжать через Ярцево, наматывать лишних двадцать километров. Громадина, красавец мост, Иван Егорович вспомнил, сколько было хождений по инстанциям, комиссий по целесообразности перспективе его строительства. И всем надо было доказывать, убеждать, хотя, наверное, все понимали, как и он, необходимость моста. И только когда в соседней области подвели шоссе к границе их района, дорога замкнулась, открыв путь на Москву, так как Московская трасса была давно перегружена, только новая дорога на Москву ускорила строительство моста.
За мостом до самого облцентра отличная трасса с разметкой, полосатыми столбиками вешками на обочине. Вот и первые многоэтажки. Времени было еще много, у Ивана Егоровича мелькнула мысль: не заехать ли к сыну. Он снимал для него квартиру в центре рядом с университетом и в трех минутах езды от обкома. Жена утром снова говорила, что Виктор очень не вовремя увлекся Викой – «мышкой», как звала ее Елена Владимировна. Парню надо защититься, думать о будущем. Аспирантуру Виктор отвергает, но и романтику геологоразведки надо выбить у него из головы. Но как? Если в девятнадцать они не сумели отговорить сына от службы в Армии, в двадцать пять сумеют? В кого он такой упертый? «Тяжело будет ему в этой жизни, плетью обуха не перешибешь и надо порою чем-то жертвовать», - думал Иван Егорович.
Перед глазами промелькнула Нина Новикова с длинной, до пояса, темной косой. Наверное, только сейчас, когда ему за пятьдесят, он понял, что Нина осталась единственной женщиной, которую он любил, и которая по-настоящему любила его. Сделал бы он ее счастливой, работая механиком где-нибудь в колхозе «20 лет без урожая»? Любовь проходит, и нужна цель в жизни, к которой надо стремиться. Для чего человек живет? Каждому своя дорога. Он не может сказать, что его жена - плохая мать или хозяйка. Она городская, есть у нее свои слабости: утром любит поспать лишний часок, к земле так и не привыкла. Но все хозяйство в доме и воспитание детей всегда было на ней. И детей она вырастила, выучила. Виктор скоро получит диплом. Галина тоже находит свое место в жизни, у нее свой ресторан, салон красоты. Это дух и веяние нового времени. Еще вчера слово «спекулянт» было приравнено к ругательству, а теперь кооператор – локомотив перестройки. Кооперативы по решению руководства КПСС должны вывести страну из застоя в промышленности и повести вперед для улучшения жизни и благосостояния всех советских граждан. «Эх, заговорил», - подумал Иван Егорович: «Как на митинге». Он только сейчас заметил, что съехал на обочину дороги и выключил двигатель. 10.45, еще есть время, вот он шпиль «Белого дома», обкома КПСС.
Перед глазами промелькнул однополчанин Колька Сомов с его призыва, как его звали в роте «Сом». Старший сержант Иван Захаров служил срочную в мотострелковом полку в Грузии. За два месяца до их дембеля из оружейной комнаты пропал штык-нож. Вся часть была поднята, приезжали особисты, даже из штаба округа. Наверное, уже вынесли, как это делается в таких случаях, наказание и командиру роты, и командиру части. Прошел месяц безрезультатного поиска. Однажды Захаров заступил в караул начальником, а ефрейтор Сомов разводящим, в двух километрах от поста склада спецтоплива в русской деревне Воронцовка, в которой «Сом» завел себе зазнобу – голубоглазую Тамару. Как старый приятель заместителя командира взвода, Захаров составлял наряд, всегда брал с собой в караул Сомова, сначала часовым на пост № 2, а потом и разводящим. Он знал, что Тамара обязательно придет, и особого нарушения устава в этом не видел. Может, ему было жалко сироту Тамару, она родом с Белоруссии, ее родителей зверски замучили фашисты, а жила Тамара у двоюродной тетки, у которой своих пятеро детей. Какие мотивы побудили «Сома», или еще ребячий фарс сыграл с ним злую шутку, он рассказал Захарову, что штык-нож - его работа, он хочет увести память о службе, когда они после дембеля с Тамарой уедут к нему в Челябинск. Его арестовали прямо в казарме, он только почистил автомат, сдал в оружейную комнату. Веселый, насвистывая какую-то мелодию, он вошел в умывальник, где другие солдаты чистили сапоги, брились, чистили зубы или просто курили у открытого окна, думая о чем-то своем им близком. Зашел дежурный по части капитан Абрамов и с ним двое в рабочих спецовках. Никто не обратил на них даже внимания. Казарма была совсем новая, еще пахло олифой и краской, и всё делали такие же рабочие в спецовках. Иван, раздетый до пояса, чистил зубы, наклонясь над белоснежной раковиной умывальника. Краем глаза он увидел Сомова, его лицо стало бело-синим, из рук выпала папироса. Он понял, он все сразу понял. Сомову надели наручники и увезли в Тбилиси, на окружную гауптвахту. Капитан Окунев – особист их роты - вызвал потом Ивана в свой кабинет. Он один из троих, кто давал Захарову рекомендации для вступления в партию:
- Вижу, вижу, - улыбаясь, говорил он, глядя на Захарова бесцветными глазами. – Достойная смена растет в комсомоле для партии. Рад, что не ошибся в тебе. И не ругай себя. Какой он тебе друг? Сегодня оружие украл, завтра захочет взорвать склад спецтоплива. С малого начинаются все большие преступления. Мы, коммунисты, должны зорко следить за всем, что происходит в караулах, роте, части. Из всего этого складывается боеспособность нашей Армии.
Иван помнит руку Окунева - холодную и почему-то потную.
Иван Егорович снова взглянул на часы: 11.15. Пора, надо подъехать пораньше, доложить милиционеру из охраны, что прибыл. Он повернул ключ зажигания, мотор сразу заработал, Захаров нажал педаль сцепления. Новая «Волга» плавно, бесшумно тронулась с места.
Хозяин огромного кабинета, Юрий Иванович Антипов, встретил Захарова, стоя у пришпоренного на половину окна. Подошел, пожал руку:
- Присаживайся, Иван Егорович.
Первый секретарь обкома отличался галантностью и вежливостью с подчиненными, но вместе с тем был строг и требователен. Своевременно и точно выполнять все указания обкома – вот основное требование Антипова к секретарям райкомов. Инициативу и своевольность Антипов не одобрял.
Иван Егорович сел на указанный ему стул. Не знал, что делать с руками, большими и рабочими. Над его руками даже шутили: «Иван Егорович, куда тебе в первые секретари с такими ручищами? Ты все авторучки переломаешь». Немного смущаясь, он положил свои большие ладони на колени.
- В общем, Иван Егорович, - официальным тоном начал Антипов, – вызвал я тебя по такому вопросу: у нас в области, как и планировалось, будет, да собственно уже и начато, очень большое строительство. Ты видел котлован за городом на границе с вашим районом? Но это прелюдия, теперь за руководство берется Москва, и, соответственно, темпы строительства будут другие.
Иван Егорович улыбнулся одними губами. Умный Антипов заметил скрытую улыбку. Ничего не проходило мимо цепких глаз первого секретаря:
- Нет, не оборонный завод, как думали раньше.
Иван Егорович уже удивленно посмотрел на Антипова.
- Времена меняются, Иван Егорович, и Америка становится нашим первым другом. Промышленность наша отстает от Запада лет на двадцать пять, это, я думаю, не секрет. Нет, не военная, и космос, здесь мы впереди на столько же лет. Правительству виднее, я думаю. Строить мы будем пивзавод новый, самый современный, аналогов которому нет даже в Европе. Что ты так смотришь на меня, Иван Егорович? Удивлен? В стране компания развернута: «Трезвость – норма жизни!», а тут пивзавод? На Западе в литрах пьют намного больше нашего, но пьяных нет. Нет водки и сивухи, пьют вина сухие, пиво. Вот наше правительство и решило, что верной дорогой шли не мы, а господа капиталисты. Запрет не останавливает, производство уходит в тень. Выпивает мужик литр водки – его норма, пусть пьет свой литр, но пива. Это будет даже не завод, Иван Егорович, а концерн с филиалами еще в ряде областей, но головное предприятие будет у нас. К чему тебе говорю все, спросишь? – задал сам себе вопрос Антипов и сам ответил. – Назначают тебя секретарем партбюро на стройку. Не мы, обком, заметь - Москва, мы только предложили кандидатуру. Стройка огромная, ресурсы как материальные, так и людские, будут задействованы огромные. Дела в районе сдашь Никонову Дмитрию Викторовичу, это наш инструктор, он курировал ваш район, ты его хорошо знаешь, - Антипов помолчал несколько секунд, посмотрел в глаза Захарова. – Почему ты, Иван Егорович? Партия сказала «надо»! Что это: понижение или повышение? – продолжал Антипов. – Конечно повышение, потому что все указания, а так же отчет о работе будешь получать и передавать лично в Кремль. Тебе уже и кабинет здесь, в обкоме, приготовили с гербовым телефоном прямой связи на третьем этаже, недалеко от моего. Девяносто второй номер, вот ключи. Распишись, что принял и печать бери – будешь каждый день опечатывать и ключи дежурному сдавать.
Они вышли из кабинета, прошли вправо по коридору, за углом вторая дверь, обитая темно-коричневым дерматином с массивной золотистой ручкой и номер 92 без указательной таблички хозяина кабинета, как на других дверях.
- Вот, Иван Егорович, Ваше, как говорится, рабочее место. Открывайте свои апартаменты.
Иван Егорович открыл кабинет: новый, явно импортный, замок открылся легко без характерного нашим замкам щелчка. Просторный кабинет, как и большинство в этом Белом доме. Большое окно со шторами светло-кофейного цвета до пола. Шкаф в углу, железный сейф для документов. Большой полированный стол и десяток стульев с резными ножками и спинками по обе стороны стола тоже, явно, не отечественного производства. В углу японский телевизор, рядом диван. Во главе стола удобное кресло, обитое светло-коричневой кожей. Вся мебель высшего качества. Иван Егорович подошел, сел в кресло. Удобно. Перед ним четыре телефонных аппарата, один красный с гербом СССР вместо диска набора номера.
- Что замечтался, Иван Егорович? – улыбнулся Антипов, стоящий у большого окна.
Окно кабинета выходило во двор, это тоже говорило о ранге хозяина кабинета. В Белом доме окна чиновников рангом ниже выходили на улицу, а кабинеты более ответственных работников окнами выходили во внутренний двор.
- Все, Иван Егорович, дела зовут. Берите с собой Дмитрия Викторовича Никонова, он уже предупрежден, ждет внизу, и поезжайте передавать дела в райкоме. На все это… - Юрий Иванович на секунду задумался. – Сегодня среда, четыре дня вам достаточно. В понедельник приступаете к работе здесь. Постоянный пропуск получишь внизу у дежурного. Все, извини, Иван Егорович, дела государевы, - Антипов улыбнулся, крепко пожал протянутую Захаровым руку. – Удачи тебе, Иван Егорович!

Глава 8

Виктор два дня не мог найти Вику. В университете ее не было. Ее подруга Света сообщила, что ночью ее не было, сказала, переночует у дальней родственницы, которая живет на левом берегу города. Собрала целый пакет конспектов и уехала. Виктор заволновался. Мысли путались в голове, учить совсем не хотелось. Виктор почти без исправлений написал стихотворение. Поэтическое вдохновение и раньше часто посещали Захарова-младшего, еще в школе почти все стихи в стенгазете писал он. Печатался даже под псевдонимом «Викторов» в районной и областной газетах. Виктор писал, как он говорил «для души и от души». Даже название он придумал для своей общей тетради – куда записывал по его мнению удачные стихотворения – «Голос Души». Когда все сокурсники готовились к защите, учили, списывали, Виктор Захаров писал стихи. Наверное, потому что без любимой девушки ему было грустно и одиноко в миллионом городе, он написал стихотворение об осени, хотя погода на улице была прекрасная, и лето только началось:

Осень в саду принарядила
Деревья в золотой убор,
Для украшенья запалила
Яркий рябиновый костер.

И мне немного грустно стало,
Когда под утро в тишине
Над лесом осень проскакала
На золотом своем коне.

Живет поверие в народе,
Будто в ненастную погоду
Не дождь, а осень в дом стучится,
Роняя слёзы будто воду.


В дверь позвонили. Кто может прийти? Виктор открыл. В дверях стояла Вика.
- Викуля! Котенок! Почему ты звонишь? – у Вики был свой ключ от квартиры Виктора. – Где ты была сорок восемь часов?
- Я ночевала у тетки. Матери моей двоюродная сестра живет на левом берегу в частном секторе, у нее пол дома: две комнаты и кухня. Она приболела, попросила приехать, помочь приготовить и прочее. А звоню – вдруг ты не один. Жених ты завидный, что время терять в такую погоду. Это я, как говорит твоя маман, «мышка серая», столько девушек вокруг – только позови.
- Вика, прекрати! Наверное, давно пора проехать эту остановку. «Маман», как ты ее называешь, сейчас к тебе стала очень хорошо относиться. Считает тебя целеустремленной, способной самой добиться всего в жизни. Это сейчас редкое качество кстати. Родители балуют своих детей. Вот в Америке…
- Не знаю, Витечка, я не была, к сожалению, в Америке, - не дала закончить высказать Виктору свою мысль Вика. – Но вот кушать я хочу ужасно, как в России.
- Сейчас будем кулинарить.
Виктор побежал на кухню, вернулся уже в переднике, который любил надевать даже в случаях, когда большого кулинарного труда приготовление пищи не требовало, например, пожарить яичницу. Хорошее настроение вернулось к нему сразу с приходом Вики. Вика мылась в ванне. Когда она вышла оттуда, стол был уже накрыт.
- Прошу, сударыня, - артистичным жестом руки пригласил Виктор любимую девушку и, подхватив на руки, понес на кухню к аппетитному пахнущему столу.
Когда кроме эстонской колбасы в магазинах продавали только кильку, кабачковую икру и плавленые сырки, то балык, жареная колбаска и баночка черной икры, сыр, в котором, как шутила Вика, дырок больше, чем сыра, были просто сказочной едой. Молодые люди бросились жадно уничтожать приготовленные продукты. Весело болтая, кормили друг друга из своих рук, при этом каждое очередное угощение другого сопровождалось поцелуем. Вика, насытившись, встала и жеманно потянулась:
- Спасибо, Виктор Иванович, не дал сироте умереть с голода. Теперь очередь за мной, - кокетливо провела пальчиком по губам Виктора.
- Но, Викуль, может, сходим в библиотеку сначала, я хотел… - он не успел сказать, что именно он хотел в университетской библиотеке – его слова остановили жаркие губы Вики.
Вечером, собираясь погулять, Виктор не мог найти свои ключи: два ключа от квартиры и дачи на одной связке. Искали везде, даже Вика в своей сумочке: ее ключ от квартиры Виктора, ключ от общежития; ключей Виктора не было.
- Ладно, Витюшка, закроем квартиру моим ключом, пойдем к дяде Кузе – он мигом сделает, - успокоила его Вика. – Квартиру ты открывал своим ключом, к тебе никто не приходил?
- Нет, Викуля, никто.
- Значит, ключ в квартире. Моя бабушка всегда говорила, что это проделки домового, когда человек что-то теряет, начинает искать, злится, домовому тогда весело. Нужно успокоиться, и все найдется. Мы сделаем тебе ключ, а когда твой найдется, он останется запасным.
- Котенок, ты у меня умница. Что бы я без тебя делал? – улыбнулся Виктор, обнимая Вику.
Сделали дубликат ключа. Погуляли, посидели в парке. Вика без умолку болтала:
- Витюшка, почему ты написал летом такие грустные стихи об осени?
- Тебе не понравилось? Честно?
- Честно? Понравилось. Но почему осень?
- Мне было грустно и одиноко без тебя.
- Но я же никуда не делась. Вот я.
- Я не видел тебя сорок восемь часов. Это много. Ужасно много. Я думаю о тебе двадцать пять часов в сутки, - прошептал Виктор, целуя руки Вики.
- Я тоже всегда думаю о тебе, но нам надо защититься. Искать себя в жизни. Витя, очнись, впереди у нас целая жизнь. Я тебе еще надоем.
- Я больше жизни тебя люблю, мой котенок, - прошептал Виктор на ухо Вики.
- Я верю тебе. И я тебя обожаю и люблю, но мне надо идти учить – послезавтра химия.
- А почему ты не хочешь жить у меня? В общежитии или в квартире – где лучше?
- Чудак ты, Витюшка, и что мы будем изучать: химию или камасутру? – Вика игриво провела пальцем по щеке Виктора. – После защиты. Все, котик, до послезавтра. Химию я боюсь.
- Не волнуйся, Викуся, Олег Николаевич скажет: «Нестерова, ставлю хорошо, но авансом, рыбочка, авансом».
Виктор и Вика весело засмеялись, профессор Лобов очень часто ставил оценки и приговаривал, что это авансом. Посмотрев друг на друга, они снова рассмеялись. Виктор представил холеного, ухоженного, пахнущего французской водой профессора, по которому, наверное, больше половины девчонок старших курсов просто сходили с ума. Они разошлись. Вика прыгнула в отъезжающий автобус, идущий в студенческий городок. Виктор побрел назад в пустую, и с уходом Вики такую неуютную, квартиру на седьмом этаже девятиэтажного дома.
Химию Виктор сдал одним из первых. Он уже вышел из аудитории, когда пришла Вика, грустная и даже побледневшая.
- Котенок, не надо волноваться, все будет хорошо. Лобов сегодня в настроении, - Виктор успокаивал Вику.
Вика зашла в аудиторию.
- «Отлично»! – глаза Вики сияли от счастья. – Витюшка, «отлично», мне достался седьмой билет, и правда - семерка к удаче, я его знала, наверное, лучше других, и он мне достался, представляешь, - Вика снова стала той Викой: веселой и разговорчивой. – Мы едем к тебе отмечать. Вы согласны, Виктор Иванович?
Весь вечер молодежь весело болтала, изображая то профессора Лобова, то других преподавателей. Вика даже пообещала, что после защиты переедет жить к нему:
- Я думаю, попробую в аспирантуру, а ты найдешь пока работу в городе. Думаю, отец тебе поможет. Тем более сейчас геологоразведка стала производиться намного меньше, у страны другие заботы.
Вика в первый раз осталась ночевать у Виктора после того, как он пообещал ей поговорить с отцом о работе. Утром Виктор проснулся рано. Вика, любимая, единственная, нежная Вика! Она крепко спала, свернувшись как ребенок. Какое это счастье: просыпаться и видеть любимую рядом, чувствовать ее дыхание. Вика вздрогнула во сне. Виктор обнял ее, прошептал:
- Не бойся, я с тобой. Я тебя никому не отдам.
Спать совсем не хотелось, Виктор надел спортивные брюки, вышел на балкон. Утро чудесное, утро нового дня. Солнце поднималось за соседними домами. Свежесть. Виктор закурил, хотел положить спичку в пол-литровую стеклянную банку, которая была у него вместо пепельницы, в горшке на земле под цветком фикуса лежали пропавшие ключи.

Глава 9

Лариса Сергеевна Андреева – народный судья областного суда, до замужества Воробьева, дочь бывшего председателя облисполкома Сергея Павловича Воробьева, ныне пенсионера союзного значения. После ухода на заслуженный отдых Сергей Павлович с весны до морозов жил на даче вместе с супругой Зоей Алексеевной. На лето к ним приезжали внуки. Сергей Павлович, потолстевший, загоревший, и было трудно узнать в шестидесятидвухлетнем пенсионере в клетчатой рубашке и дачной панаме бывшего второго человека трехмиллионной области.
Лариса Сергеевна была избрана народным судьей в областной суд два года назад. Раньше она работала судьей в народном суде Центрального района города. В Центральном РОВД, на территории которого находилось и здание областного суда, служил ее муж – капитан милиции Андреев Александр Сергеевич, старший инспектор уголовного розыска. Детей в семье Андреевых не было.
Молодая судья отличалась своей неподкупностью; председатель облсуда Меркулов пробовал несколько раз внести свою точку зрения по делам, которые были в производстве у Андреевой, но ответ всегда был один:
- Роман Константинович, закон будет всегда выше моих или чьих-то амбиций.
Учитывая старые связи Воробьева - старшего, а во многом именно благодаря им, Лариса в двадцать шесть лет стала народным судьей в облсуде, хотя сама она, конечно, считала, что это ее неподкупность и честность привели ее в свой кабинет на улице Пролетарской, а не бывшая ее фамилия. Потом Меркулов смирился с характером Андреевой, старался выделить ей в производство не «щекотливые дела», где есть нужные кому-то люди из Серого или Белого дома, а в основном по тяжким преступлениям, убийствам, грабежам, изнасилованиям. И «Железная леди» Андреева, как называли ее между собой коллеги, кропотливо, по крохам перепроверяла все, порою дела в несколько томов, перед тем как вынести приговор.
Вот и сегодня ей передали в производство дело по статье 102 УК РСФСР.
Двое сослуживцев, прошедших плечом к плечу полтора года войны в Афганистане, когда смерть не однажды дышала им в лицо, встретились. Как записано в протоколе: «28 марта 1989 года бывшие военнослужащие майор запаса Новиков Владимир Матвеевич, 1948 года рождения, уволенный из рядов СА в 1986 году по состоянию здоровья после тяжелой контузии, и бывший старший прапорщик Шурупов Геннадий Андреевич, уволенный в 1985 году и по окончании срока службы работавший заместителем председателя кооператива «Меркурий», встретились на улице Льва Толстого. После зашли в кафе «Вега», принадлежащее кооперативу «Меркурий», выпили, поскандалили, скандал перерос в драку. В драке Новиков нанес Шурупову три ножевых ранения в область живота и два – в область шеи. От полученных травм Шурупов скончался на месте. Вину Новиков полностью признает, мотивом преступления называет драку в нетрезвом состоянии».
Учитывая прошлые ранения и контузию, судебно-медицинская комиссия признала Новикова вменяемым. Скупые официальные строчки допросов обвиняемого, свидетелей, отчет судебно-психиатрической комиссии, характеристики, снова допросы. Три тома, которые и происходили минут десять, а, может, не десять минут, а несколько лет, и начало надо искать там, под Кандагаром, где в 1983-84 годах служили в одной роте Новиков и Шурупов. И ротный вспомнил что-то, что было за старшиной его роты Шуруповым. Но на допросах Новиков твердил одно: «Претензий не имел. Служили как все. Друзьями не были, но и врагами тоже».
Сумерки опустились над городом. Лариса Сергеевна завесила шторы, включила настольную лампу. Муж Александр был на дежурстве в опергруппе, и идти в пустую квартиру она не спешила. Тем более завтра суббота, и Саша обещал, как только появится возможность или вызов в район облсуда, он заедет за ней.
Показания свидетелей, лист дела 42. Хромых Юрий Иванович – посетитель кафе «Вега»: «Они заспорили, хромой (у Новикова, после ранения в позвоночник, нога плохо работала, он ходил с палочкой) назвал мордатого (это Шурупов) крохобором и сказал, что он был там таким и остался им здесь, таким как он – горе другим, себе в карман».
Свидетель Зайцева Ирина Аркадьевна, лист дела 53: «Небритый (Новиков) стал обзывать холеного (Шурупова) крохобором, что он отнял последнее у ребят, лежащих за бугром. Холеный утверждал: все нажил честным трудом».
В кооперативе «Меркурий» Шурупов был заместителем председателя, а председатель -Шурупова Зоя Яковлевна, 1953 года рождения, бывший бухгалтер торга, по совместительству жена Шурупова. Значит «Меркурий» их семейный. Неплохо. Четыре кафе в городе, салон одежды – совсем неплохо за неполные два года развернулись Шуруповы, и больших связей во властной иерархии нет. Явных нет, только явных.
Зазвонил телефон:
- Лора, я тебя жду у входа.
- Уже иду, две минуты.
Звонил Александр. Лариса Сергеевна собрала документы, положила в открытый сейф, закрыла, опечатала сейф и кабинет. Ключи сдала дежурному милиционеру. Вышла на улицу.
- О, какая прелесть: прохладный летний вечер после душного кабинета, после знойного жаркого дня. Даже голова слегка закружилась. Александр Сергеевич, обещайте мне, что в выходной едим на природу.
- Обещаю, даже завтра после обеда рванем к моим старикам в Яблочное с ночевкой и рыбалкой. Как Вы на это смотрите, Лариса Сергеевна?
- Положительно. Один выходной, отдых и никаких дел.
- Совсем никаких не обещаю. Наш «спидометр» подходит к тридцати, а мы совершенно не думаем увеличить количество Андреевых, - шутливо продолжал Александр.
- Боже, уже к тридцати, я думала мне еще восемнадцать, - пошутила Лариса.
- И тебе надо спросить разрешения на наследника у Сергея Павловича, - тоже пошутил Александр.
- Ну, наследников за нас с Саней отцу Олег наплодил. Целых троих.
- Как он, брательник Санька, сейчас? – поинтересовался Александр.
- Да никак. После разрыва со своей «коброй», как подменили мужика: «Ничего не хочу, ничего не надо». Все дела в кооперативе на самотек. Нашел какого-то управляющего с уголовной рожей. Саньке ни до чего нет дела – он страдает от неразделенной любви и пьет.
- Пьет!? – Александр даже притормозил. Он хорошо знал младшего брата Ларисы, застенчивого, как девчонка, он закончил технологический. – Бог мой, как у них все пошло хорошо. Я видел его еще с Галиной. Они собирались в Грецию на Родину предков, как говорил Санька: «Мы скифы, а значит у нас греческие корни».
- Да, Галина была для него «мотор». Но знаешь, за почти два года их дружбы я так и не поняла, что этому «мотору» в жизни надо. Что скрывать – отец сыграл не последнюю роль в их быстром подъеме. И любовники у нее тогда были, я даже знала их, но тогда не говорила брату. Зачем? Он не поверит, а я понимала – Сашка слишком добр и мягок для такой «кобры». Что ей не хватало? Живи в удовольствие. Да, я думаю, поймай ее Санька, как мы говорим, с поличным – он все бы ей простил. Даже не она у него, а он у нее прощения стал бы просить. Мой брат – тряпка.
- За что прощения? За плохую «работу»? - грубо пошутил Александр, но смутившись, пожалел о сказанном о брате Ларисы и добавил. – Я думаю, есть женщины, а есть сучки похотливые, которые сами не знают, что хотят, - попытался смягчить нелепую шутку Александр.
- Нет, Александр Сергеевич, любая, даже самая падшая женщина считает, что она знает, чего она хочет. Но, наверное, желания опережают действительность. И смена любовника – это не похоть, а желание доказать, что она чего-то стоит, это желание доказать становится навязчивым и теряет контроль. Вы плохо изучали психологию, Александр Сергеевич.
- Мы университетов не заканчивали, Лариса Сергеевна, с психологией туговато. А кому она хочет доказать?
- Да хотя бы самой себе. Все, Андреев, мы приехали.
Александр остановился у подъезда, поцеловал жену:
- Может проводить?
- Нет, не стоит. Вон еще молодежь у подъезда. Меня все знают, к тому же я, товарищ капитан, вооружена, - Лариса достала из сумочки миниатюрный газовый баллончик.
- Все, пока, до завтра. Завтра только природа.
Лариса скрылась в подъезде. Александр постоял, дождался, когда она поднялась на третий этаж. Засветилось кухонное окно. Александр плавно тронулся.
- Второй, второй, вы где? Грабеж на Жукова, 31, - раздался голос дежурного по рации.
- Вас понял, первый, - ответил Александр. – Выезжаю на Жукова, 31.

* * *
Лариса проснулась от телефонного звонка. Муж еще не пришел с дежурства. На сегодня они запланировали поездку в родную деревню мужа Яблочное в соседнем районе в сорока километрах от облцентра.
- Алло, Лариса Сергеевна, доброе утро. Надеюсь, я Вас не разбудил? - звонил адвокат Митин Федор Федорович.
Они познакомились, когда Лариса Воробьева училась в университете, и будущие юристы проходили практику в прокуратуре, адвокатуре и следственных отделах.
Федор Федорович шестнадцатилетним пареньком убежал на фронт. Два года воевал, награжден боевыми орденами и медалями. В марте 45-го при форсировании Одера осколком мины ему оторвало кисть на левой руке. После госпиталей Митин поступил учиться в юридический. Закончил с отличием. Следователь из Митина не получился: слишком близко он воспринимал всю человеческую боль и в преступниках видел, прежде всего, людей, хотя следователь должен видеть только мотивы, улики и факты преступления. Митин ушел работать адвокатом, где работает уже больше тридцати лет. Больших высот добрый, бескорыстный Федор Федорович не достиг, но, пожалуй, все и в суде, и в прокуратуре, да и среди коллег Митина – адвокатов были уверены в одном: щепетильнее, дотошнее его в подходе к порученному делу, неважно, тяжкое преступление или простая бытовая кража, не подходит никто. Все судьи, даже сам Меркулов, всегда прислушивались к мнению и оценкам фактов, которые высказывал Митин.
- Я Вас не разбудил? Мне, старику, не спится. Я вечером хотел позвонить, но решил сам обмозговать и Вас не беспокоить.
- Нет, нет, Федор Федорович, я уже поднялась, - соврала Лариса Сергеевна. – Мы с мужем сегодня едем в деревню, к его родителям. Я встала пораньше. Вы звоните мне по делу Новикова?
- Да, Ларисочка. Других Вы мне не поручали. Надеюсь, еще поручите, пока меня не выгнали на пенсию?
- Что Вы, Федор Федорович, мы еще не одно дело будем вместе вести. Я догадываюсь, Вы вчера вывели на откровенный разговор Новикова? Приезжайте ко мне домой, я жду.
Лариса Сергеевна, получив в производство дело Новикова, почему-то сразу не поверила признанию самого подозреваемого: «Был пьян, подрались». Она знала воинов-афганцев, их негласное братство, проверенное войной и смертью. И просто взять и убить человека, сослуживца. Как-то не связывалось это. И Лариса Сергеевна попросила Митина быть адвокатом у Новикова. По закону дела по 102 статье должны рассматриваться в суде только с адвокатом, хотя сам Новиков от услуг адвоката Волкова отказался в категорической форме уже после первой их беседы. Андреева женским чутьем предполагала, что Новиков увидит в старом фронтовике родственную, близкую душу и расскажет ему то, что не смогли узнать, да и, наверное, не очень стремились, следователи прокуратуры.
- Провел я, Лариса Сергеевна, почти весь день вчера в СИЗО. Три раза разговаривал с Владимиром Матвеевичем. Я буду его так называть, а не обвиняемый, как следует в таких случаях, - начал Митин едва переступив порог квартиры Андреевых.
- Пожалуйста, Федор Федорович, называйте. Я знаю, Вы сначала видите человека, а потом уже рассматриваете его с позиции совершенного преступления.
- Да, Ларисочка. Я понимаю, убийство – не квартирная кража, санкции здесь совершенно другие. В общем, - продолжал Митин, – первый раз он мне ничего не сказал, бубнил, как по написанному: «Был пьян. Подрались, за что, даже не помню». В общем, все как на следствии. Ваш Петров умеет дела быстро вести, - Митин улыбнулся. – Наверное, пообещал, что у воинов - интернационалистов частые амнистии и чистосердечное признание, помощь следствию учитываются при рассмотрении дел по амнистии. До обеда мы просидели, по пачке сигарет выкурили. На обед его увели. Я ему посоветовал подумать и вспомнить, если что забыл. Что нам, фронтовикам, таить правду друг от друга? Не для протокола наш разговор. После обеда он пожаловался на головную боль – контузия дает знать о себе. Минут пятнадцать мы поговорили всего, Новиков попросился в камеру. Я сказал ему, прощаясь, если что вспомнит, пусть попросит дежурного вызвать меня, и даже телефон записал. «Мне нечего вспоминать, Федор Федорович. Я ничего не забывал. Как все было – я Вам рассказал, и Вам, и следователю». «Ладно, Володь, - говорю ему: за себя сказал, а за тех ребят, что остались за перевалом, кто скажет?» Вспомнил я, что свидетель говорила: «Когда они встретились, Новиков ему сразу бац в лицо, даже руки не подал». Потом они в кафе пошли, где и подрались. Обернулся я – в дверях стоит мой Владимир Матвеевич, белый весь, как снег в феврале.
- А почему в феврале, Федор Федорович? – улыбнулась Андреева.
- Потому что месяц февраль - самый морозный. С фронта это еще всегда говорили, что в мороз снег еще белее. Понял я тогда, Лариса Сергеевна, что задел его за самое больное место. Никуда ты не денешься, думаю, как миленький завтра меня позовешь. Но ошибся, только приехал в контору, в 15.00 часов звонок, дежурный по следственному изолятору Малышев, я хорошо с ним знаком, попросил: «Уходя, если будет подследственный Новиков просить адвоката, позвони мне, окажи любезность». Звонит Малышев: «Федор Федорович, твой подопечный на исповедь просится. Приезжай если хочешь». Приехал я, завели нас в камеру допросов. Новикова не узнать – почернел весь за эти три часа. В общем, это не случайная драка, как мы и предполагали. Как назвать это, даже не знаю. Месть, наверное. Служили они вместе, как Вы знаете, в составе ограниченного контингента наших войск в Афганистане с 83-го по 84-ый года до контузии Новикова. Он, Владимир Матвеевич, ротой десантников командовал, а Шурупов у него в роте старшиной был. Незадолго до контузии Новикова они караван накрыли, их тогда восемнадцать человек было, семь всего живых осталось после боя, и нашли они в одном из душманских разбитых джипов целый чемодан денег.
- Чьих денег?
- Американских денег, разумеется. Никому не секрет, кто душманов финансирует. В общем, решили они на восемнадцать частей все разделить по справедливости и родственникам погибших передать, когда вернутся в Союз. Им еще два месяца оставалось служить в Афганистане. Но тут новые бои, бои. Новикова тяжело ранило, год почти валялся по госпиталям в Ташкенте, потом в Москву в госпиталь перевели. С головой у него действительно нелады. Не знаю, куда ваш Петров смотрел. Даже заключение врачей из госпиталя не изучил. Шьет ему прямое убийство при отягчающих обстоятельствах. Алкогольное опьянение теперь – отягчающее обстоятельство, борьба за трезвость в Уголовном кодексе.
- А дальше, Федор Федорович? – неторопливо поинтересовалась Лариса.
- Что дальше, двоих из семи выживших потом «грузом двести» домой отправили. Один остался на сверхсрочную, служит прапорщиком на Урале, а двое дома: один под Саратовом, другой в Воронеже. Шурупов вывез все денежки и, конечно, никого - ни живых, ни мертвых - не вспомнил. Мертвым они ни к чему,подумал, наверное. Тут перестройка подоспела. Если раньше только за то, что в руках подержишь этот трофейный чемоданчик, срок причитался, то теперь закон остался только на бумаге. Пошли к нам в Россию американские рубли и, похоже, всерьез и надолго. Вот Шурупов их обменял где-то. Теперь он не ответит, а жена скажет, что вообще не при делах, о чемодане даже не слышала. Хотя я уверен, она все дело и организовала, видел я ее – хваткая баба. Нож у Шурупова был, он первый его выхватил. Вот Новиков его своим же ножом…
- Все теперь стало на свои места, Федор Федорович, как мы и предполагали. Я вынесу постановление о пересмотре дела со 102 статьи на более мягкую. Надо еще раз провести Новикову психологическую экспертизу. В голове у него, наверное, нет костей – одни железные пластины. А Петров пишет: «Вменяем, своим действиям отдает отчет и контролирует».
- Да, Лариса Сергеевна, так, наверное, будет справедливо. Я не оправдываю Новикова, он совершил самосуд, тяжелое преступление. Но пусть он ответит перед законом с учетом всех фактов.
- Спасибо Вам, Федор Федорович.
- За что, Ларисочка, это наша работа, порой от одного слова зависят судьбы людские. Как Петрову скажешь, мужик он щепетильный?
- Я к Роману Константиновичу Меркулову пойду, пусть он направит дело на доследование в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Новиков не откажется от своих показаний?
- Нет! Что Вы, Лариса Сергеевна. Он как загипнотизирован моими словами: «о ребятах за перевалом, которые уже не спросят», - убедительно ответил Митин. – Он мне сказал, что не нужны были ему деньги, за ребят обидно. Шурупов решил откупиться – принес пятьдесят тысяч Новикову, бери, дескать, дурак, живи, ты и в руках не держал таких денег никогда. Вот и вскипел ротный, а с головой у него проблемы, - Митин заметил, что Лариса уже не в первый раз смотрит на часы. – Все, Лариса Сергеевна, я ухожу, мне б старику поговорить, а Вам еще собираться в деревню, Вы говорили. И супруг Ваш задержался с дежурства что-то, уже 11.30, - Митин быстро попрощавшись, ушел.
Да, есть еще такие люди и в системе правосудия. Пусть и адвокат Митин, но он не может безучастно относиться к людским судьбам, а не как к работе. И переживают людское горе, пытаясь до мелочей вникнуть и понять, что побудило человека совершить преступление. Тем более если преступление – убийство.
Снова зазвонил телефон. Александр сообщил, что пришлось задержаться на работе. Уже на рассвете опергруппа задержала преступников по горячим следам после кражи в продовольственном магазине. Пока составляли протоколы, выполняли все предусмотренные законом формальности. Он уже выезжает в гараж за своей машиной.
- По дороге заедем в магазин и на рынок. Купим подарки старикам, мы не были в Яблочном с Нового года, и еще мясо надо купить – мы обязательно пойдем на Быстрянку жарить шашлык и ловить рыбу, - добавил Александр.
Лариса Андреева была страстным рыбаком, и хотя очень редко ей удавалось вырваться на природу из-за постоянной загруженности на работе, молодая судья не допускала ни малейшей возможности порыбачить. Удочки супруги Андреевы никогда не вынимали из багажника своей «шестерки».
Александр приехал быстро. Лариса укладывала необходимые вещи в сумках. Александр пошел быстро принять душ.
- Что за кражу вы раскрыли сегодня? – поинтересовалась Лариса.
- Да так, - буднично ответил Александр. – Подростки, выпив, решили – мало, а денег нет, ну и пошли в магазин с монтировкой. Самое интересное, что они попали, а, может, они знали это – выяснит следствие - магазин был без сигнализации. И ушли бы незамеченными, но решили обмыть удачное ограбление прямо в подсобке. Представляешь, свет зажгли, ящики поставили вместо стола, колбасы нарезали, вино, сигареты, даже две девчонки с ними пришли.
- Какой ужас! И по сколько лет этим юным гангстерам?
- Двенадцать - шестнадцать. И по шестнадцать, как раз этим двум девицам, которые, конечно, ничего не ломали и зашли – их позвали подростки. Что скажет народный судья о наказаниях за подобное преступление? – поинтересовался Александр, вытирая махровым полотенцем голову.
- Как тебе сказать? – Лариса задумалась. – Следствие и судебное разбирательство установят вину каждого из них. А если как человек, не судья, отвечу: ничего не будет, придут рыдающие мамы с поручительством из школ, домоуправлений, с ходатайствами о взятии их детишек на поруки, будут слезы горькие лить: «Не углядели». Школа опять будет виновата – у нас любят вину одного переложить на общественность. Думаю, отделаются условным наказанием. Среди них нет, кто уже привлекался к уголовному наказанию?
- Да проверяли мы. Вполне нормальные по отзывам друзей и соседей ребята, а из девчонок одна - даже отличница в школе, - Александр вышел в открытую дверь на балкон, закурил и, помолчав, добавил: – Заполонили наше телевидение о жестокости, насилии, вот и «рвет крышу» у юного поколения от этой вседозволенности.
- Товарищ старший оперуполномоченный, что за сленг Вы применяете в своей речи? – строгим, как в суде, голосом спросила Лариса, улыбнувшись.
- Извините, товарищ народный судья. Но мне действительно больно видеть нашу молодежь. У нас в России многие, даже в верхах, неправильно понимают слово «демократия». Больше всего от этой вседозволенности страдают дети. Я задумываюсь, Ларис, ведь, наверное, и наши дети могли быть вчера в этой компании.
- Мы еще не такие старые, Сань, чтоб шестнадцатилетних детей иметь, - пошутила Лариса.
- У всех, кроме одного – тот с матерью живет - нормальные полные семьи. Все родители работают: и продавцы, и инженер, у одного мать главный бухгалтер кооператива. Я думаю, не голодают эти дети, - продолжал Александр, не придав значения шутке Ларисы.
Андреевы собрали вещи, погрузили в свою шестерку, по дороге заехали на рынок, купили мясо. Забежали в магазин купить что-то родителям. Везде, во всех магазинах очереди, очереди. Скупали все: соль, спички. Все становилось дефицитом.
- Знаешь, Саш, - сказала Лариса, садясь в машину. – У меня создается впечатление, что кто-то нарочно создает этот дефицит, подогревает слух об исчезновении товаров.
- Зачем?
- Не знаю. Может, вызвать недовольство у народа.
- Русский народ терпелив. Посмотри, какая очередь у винного магазина, - Александр указал рукой на стоявшую толпу людей на улице у дверей в специализированный универмаг. – И обрати внимание: женщин даже больше, чем мужчин. Кто-то скупает водку, чтоб вечером продавать в два раза дороже.
- Да, продавцы в этой мутной воде с талонами неплохо наживаются. Не учли этого, когда принимали решение, бред - две бутылки на человека, даже на грудных детей, - Лариса грустно смотрела на толпившихся у универмага людей.
- Наверное, решили: правоохранительные органы будут бороться с этим, - ответил Александр. – Но около каждого продавца милиционера не поставишь. Хотя и милиционеры - тоже люди, и ничто человеческое, в том числе и пороки, им не чуждо.
Александр повернул на окружную дорогу, через три километра он свернул на трассу, ведущую в Яблочное.

Глава 10

Иван Егорович с раннего утра дотемна пропадал на стройке. Как и обещал первый секретарь обкома, работы финансировались без задержек. Когда могучий и, казалось, непотопляемый корабль под названием СССР стало качать и трясти, и по всей стране самым популярным стало слово «очередь», на новой стройке этого слова не знали. Стабильная, высокая зарплата всегда вовремя. Продовольственные пайки на предприятиях входили в норму, но подобных не было ни в Урыве, ни в областном центре. Бесперебойные поставки стройматериалов. Все близлежащие комбинаты стройматериалов, заводы ЖБИ, цементный завод, все работали на новую стройку. Иван Егорович много лет проработал в системе управления, пусть не на высоких ее этажах, а только в райкомах, но из этих райкомов строилась вся пирамида, вся вертикаль власти. Захаров понимал: жить по-старому было нельзя. Страна с ее бюрократией, планом, ради которого приходилось жертвовать качеством, загнала себя в тупик. Страна, где разрабатывались и запускались космические корабли, новейшие виды вооружения. Страна с самыми большими запасами полезных ископаемых. Страна, кормившая треть человечества, сама жила в нищете. Только в 1962 году завершилась электрификация Урывского района, а в отдельных хуторах электричество появилось только в 70-х годах. Газ – самое дешевое и экологически чистое топливо - к 88 году был только в двух колхозах района из 23, и в ближайшие годы газификация сел не планировалась, хотя на территории района проходил газопровод в Европу.
Иван Егорович, как работник партаппарата, видел и понимал, что дальше так идти нельзя. Надо что-то менять, нужен свежий ветер перемен. Энтузиазм, вера в светлое будущее первых послереволюционных поколений угас, и внуки, и правнуки тех, кто мечтал о светлом коммунистическом «завтра», уже не хотели ждать годами этого светлого дня. Они хотели хорошо жить здесь и сейчас. Несмотря на жесткость мер, росли и поднимались «теневые цеховики», как их называли в милицейских протоколах. Люди из отходов или по бесхозяйственности плохого учета шили одежду, делали обувь, порою качеством на порядок выше, чем на аналогичных заводах со штампом инженеров, дизайнеров, контролеров ОТК. Поддельную обувь одной чехословацкой фирмы, произведенных теневиками из сырья местной обувной фабрики, не смог отличить даже чешский эксперт, приехавший специально для экспертизы. Понадобились лабораторные исследования. Мебель, сделанная по заказу для узкого круга лиц на мебельной фабрике, была изящнее и прочнее финской, хотя фабрика выпускала грубые диваны одной модели и кухонные столы. Одинаково для всех. Никто не должен отличаться. ГОСТ, стандарт – эти слова означали, что даже заменить марку шурупа или гвоздя нужно было с разрешения специальной комиссии.
Сельское хозяйство – одно из основных направлений развития области - шло в упадок. Молодежь бежала в город на легкие «хлеба», потому что в деревнях нет дорог, нет газа, нет элементарных условий труда и отдыха. Трактористу, отпахавшему двенадцать часов, негде принять душ, и таких колхозов было три четверти. Лишь единицы хозяйств, удачно расположенных вблизи районного или областного центра, имели этот минимум бытовых удобств для своих рабочих. Село пустело, и удержать молодежь можно, только улучшив жизненный уровень. Стереть границу между городом и деревней. Всё это говорилось на очередных съездах и пленумах ЦК КПСС, но после пухлых газетных докладов наступали трудовые будни, и всё возвращалось. Медленно, непростительно, нетерпимо медленно шло строительство, направленное на улучшение жизни простого человека. Человека труда.
Как идти, по какому пути? Этого, наверное, не знали даже отцы перестройки, тем более не знал этого загнанный и запуганный советский народ. Страну, порядку которой еще пять лет назад можно было завидовать, захлестывал криминал. Криминал срастался с властью. Обогащение любым путем, что не запрещено – то разрешено, и люди, находившиеся ближе к источникам распределения, в первую очередь не забывали себя и часто забывали, что они чиновники, а не новые хозяева.
Иван Егорович понимал, что в стране сотни строек и множество проблем поважнее строительства пивной компании «Придонье». Порою казалось, в этой торопливости, непродуманной трате средств есть что-то неясное, и завод строится по заказу, на перспективу кому-то сверху как собственность.
Все вопросы решались через партком, которым руководил Иван Егорович. Одного звонка на любой завод стройматериалов было достаточно, чтобы решить любую проблему. Все начальники участков, прорабы и большинство мастеров были членами КПСС. Невозможен карьерный рост, если ты не член КПСС, деловые качества человека не имели решающей роли.
На прошлой неделе Захаров встретил на даче Зарубина Льва Борисовича – своего бывшего шефа, первого секретаря Урывского райкома КПСС. Лев Борисович, любитель и поклонник роз, не смог проехать мимо цветочной клумбы Захаровых. Сели на скамейку под кустом рябины:
- Что нового в районе, Лев Борисович, как настрой, к уборке готовы? – поинтересовался у бывшего шефа Захаров.
- Иван Егорович, ты на московской стройке совсем от народа отошел. Всё у вас вовремя, всё в полном объеме, а мне коров доить некому, хоть самому иди, - Зарубин достал пачку сигарет, закурил.
- Да, проблема кадров на селе…
- Иван Егорович, давай не будем о проблемах, - перебил Захарова Лев Борисович. – Кто за семьдесят рублей пойдет на каторжный труд с 5 утра до 10 вечера? У меня в пятнадцати колхозах нет доярок на подмену. Люди выходной взять не могут на неотложные семейные дела, а все доярки еще и хозяйки в своих домах, у них дети, мужья.
- Да, нехватка рабочих стала бедой для всех, - согласился Иван Егорович.
- Мы сами эту беду и создали. Мы – такие как ты и я, - Зарубин улыбнулся, сделал глубокую затяжку. – Когда нам приказывали «надо», всегда отвечали «есть», а вставить свое замечание или внести свое предложение старшему по рангу считалось правилом дурного тона.
- Да, помню, Лев Борисович, когда ты причитавшуюся тебе трехкомнатную квартиру многодетной семье отдал, а сам с женой остался в однокомнатной. Тебя даже мы – твои подчиненные не поняли. Думали: показать правильным себя хочешь, выделиться с лучшей стороны.
- Меня и с обкома в ссылку к вам в район отправили. Тесно нам с Антиповым стало в одном, даже таком большом, доме как обком, - Зарубин снова улыбнулся.
- А у нас, Лев Борисович, сплетни ходили, что у вас с Оксаной Евгеньевной роман, - Захаров почему-то перешел на Вы.
Иван Егорович был на пятнадцать лет старше своего бывшего шефа. Где-то в глубине души у него затаилась обида, что на его «выстраданное кресло» первого секретаря райкома пришел чужой человек с обкома, молодой и инициативный. С первых дней работы в Урывском райкоме Зарубин показал себя коммунистом до мозга костей. Он не прощал подчиненным и руководителям предприятий, а они все были члены КПСС, таких вещей, которые при прежнем руководстве были нормой. Это ускорение получения жилья, дачи и т.д. Везде по первому звонку из райкома директора вытягивались в струнку. Зарубин начал по-иному, и первое – он отказался от трехкомнатной квартиры для первого секретаря райкома, отдал ее многодетной семье, а сам с женой Светланой Борисовной жил в однокомнатной. Детей у Зарубиных не было. Но система, сложившаяся годами, не жаловала людей характера Зарубина, им везде удавалось нажить больше врагов, чем друзей. Хотя было нереально ничего изменить одному.
- Вот видишь, Иван Егорович, надо побыть врагами, чтоб стать друзьями, - Зарубин улыбнулся, посмотрел в глаза Захарова. – Наверное, имел на меня обиду – на твое место я пришел, я знал это и ожидал от тебя первого удара в спину. К счастью, я ошибался.
- Нет, Лев Борисович, я, наверное, больше на своем месте. Хозяйство мне ближе, чем бесконечные доклады на сессиях и конференциях. Я мужик, и с землей мне легче работать, родней мне земля, ее обрабатываешь – она тебя кормит, с человеком сложнее. Хотя, что греха таить, была какая-то обида, тем более бабником нам тебя представили. Я всегда думал Антипов - мужик неконфликтный, всегда выслушает, подскажет.
- Если будешь играть на его стороне. Но Антипов не приемлет ни критику, ни замечания, даже справедливые. Он подбирает себе кадры и если сделает кому услугу, то будешь обязан Антипову всю оставшуюся жизнь. И не вздумай бунтовать – сотрет в порошок. Такой наш первый человек. Ты вот строишь завод. А кому строишь, не думал?
- Государству. Кому еще? Что Вы, Лев Борисович, частной собственности нет в нашей стране. Кооператив, пожалуйста, - Захаров заволновался - Зарубин словно прочитал его мысли.
- Иван Егорович, ты простачок или умело прикидываешься? Не надо, я не буду донос в ЦК писать. Да и кому писать? Фраза Чацкого «а судьи кто?» актуальна и в наше время.
- Ты хочешь сказать, что уже начали страну делить? Но это невозможно, только кооперативы, - Захаров даже вспотел от волнения.
- Брось, Егорович, один хозяин должен быть. Один. А когда их много, и все хозяева – вот к чему мы пришли. Потому что очень много было хозяев. Они говорили, что сеять и сколько. Что доить и по сколько. Но почему-то очень редко спрашивали: как вам удается сеять, доить, убирать. Сельские труженики до 70-х годов крепостными были при советской власти, им паспорт был не положен. А когда ввели паспорта, председатель колхоза распоряжался: отпустить в город или нет. Это вместо того, чтобы создавать человеческие условия труда для сельского жителя. Чтоб желание куда-то ехать отпало, он здесь родился, и будет жить, пахать и сеять, работать на своей земле, но в человеческих условиях, - Зарубин замолчал, глядя в землю под ногами.
- Мы тебя, Лев Борисович, коммунистом до мозга костей называли, а ты такое говоришь.
- Хочешь сказать, в 1937 году по 58-ой статье десять лет без права переписки получил бы? Нет, Иван Егорович, я был коммунистом и всегда им останусь. Но кто сказал, что забота о человеке труда не главное для коммуниста?
- Так оно и есть. На всех съездах, во всех программах партии это говорится.
Иван Егорович даже не ожидал такого откровенного разговора от Зарубина, который уволил из райкома инструктора только за то, что он привез леса для стройки, минуя лесничество, от своего приятеля лесника.
- Говорилось и говорится. Но почему не делается, почему народ, о благосостоянии и правах которого так много говорится с самых высоких трибун, живет в таких условиях, когда в колхозах даже общественных бань часто нет, не говоря о душевых на фермах и в тракторных парках? Почему зарплата восемьдесят рублей для доярки норма? Не рентабельный колхоз, а кто его таким сделал? Мы с вами или такие же, как мы, - Зарубин снова закурил.
Иван Егорович посмотрел на своего бывшего шефа, словно увидел впервые, хотя проработал с ним пять лет. Вон он, какой коммунист до мозга костей Зарубин – неуживчивый и неустойчивый. Он так стремительно начал карьеру: в тридцать уже работал в обкоме, но сосланный за свой характер в ссылку в район. «Антипов не может терпеть критику», - слова Зарубина стояли в голове Ивана Егоровича. Вот почему он приближает к себе людей, таких как он. Захаров, наверное, никогда в своей жизни не критиковал своих начальников. Их было много, самых разных. Деловых и хватких как Абрикосов, который сейчас в правительстве РФ. Умных и не очень умных, как первый в соседнем районе, где он работал до перевода в Урыв. У него брат жены занимал высокий пост в прокуратуре России, и район, некогда один из лучших в области, опустился в средники. Но все директивы и предписания всегда выполнялись, и он продолжал руководить районом. А спросить у руководителей, что перспективней: выращивать гречиху или сахарную свеклу - никто не задумывался. Поступали директивы, а это значит приказ: гречихи сеять столько, а сахарной свеклы столько, а есть ли рабочий ресурс и почвенные преимущества? Считали, что специалистам виднее где, что, сколько и на каких землях выращивать. И своему первому за четыре года вплоть до перевода в Урыв Иван Егорович не сказал ничего против и всегда выполнял распоряжения, даже когда видел всю глупость принятого решения. Он только винтик, маленький винтик в огромной машине аппарата власти. Вверху всегда виднее, там знают, там разберутся.
После разговора с Зарубиным Иван Егорович окончательно понял, почему так зорко следит за ходом строительства сам Антипов и его замы. Значит, намечаются большие перемены, и перестройка, затеянная для блага всех, наверное, совсем не то, что думают и чего ждут от нее простые рабочие люди.

Глава 11

Виктор проснулся от телефонного звонка. Звонила взволнованная мать и сообщила, что с дач позвонил какой-то мужчина, назвался сторожем Тулупом каким-то и добавил, что он друг Виктора:
- Он говорит, что замечает: на нашей даче кто-то бывает, открывают ключом. Он даже ставил контрольку, когда дверь открываешь – она отрывается. Вот и сегодня были, он заметил свет, и контролька оторвана.
- Я не понял, воры еще на даче? – сонным голосом спросил Виктор, посмотрел на часы – 5.30.
- Нет, он говорит, были, ушли, - взволновано ответила мать.
- Мать, такая рань, кого понесет на дачу открыть, переночевать, а, может, отец? – осторожно спросил Виктор.
- Отец храпит в спальне. Ему рано утром на стройку. Нет, я уверена, это не отец. К тому же Тулуп утверждает, что отца хорошо знает.
- Хорошо, мамуль, ты не волнуйся, пожалуйста. Я поеду сам и все посмотрю. Может Тулуп просит повысить гонорар за бдительность? – Виктор имел ввиду, что всегда оставлял сторожу недопитое и недоеденное. И к большой радости Тулупа и Заики недопитого было всегда больше.
Виктор положил трубку. Ерунда какая-то – воры на даче, они обходят сторожей. Всех по пропускам пропускают, всё огорожено, это не только райкомовские, но и обкомовские дачи. Три проходных, на их проходной - Тулуп с Заикой, и на обкомовских ребята здоровые, в основном, пенсионеры из милиции. Ладно, надо утром съездить, всё осмотреть на месте. Сон прошел, Виктор встал, заварил кофе, закурил. Снова зазвонил телефон – Вика в 6.00 утра!
- Привет, котик! Я твоя кошечка, я по тебе очень соскучилась.
- Привет, котенок. Я тоже соскучился и с 5.30 не сплю – тебя жду, - пошутил Виктор.
- Почему с 5.30? А раньше не ждал?
- Ждал, конечно. Я тебя всегда жду: днем и ночью, но в 5.30 звонила мать, взволнованная очень, говорит, звонил Тулуп, ну сторож с нашей дачи. Помнишь?
- Да, помню.
- И Тулуп сообщил, что на нашей даче кто-то ночует, призраки какие-то.
- Как интересно! А почему призраки?
- Потому, что дверь аккуратно открывают и закрывают, только контрольку, поставленную Тулупом, сбили.
- Ночью приходят?
- Я не знаю, Викуль. Вот поеду сейчас в 7.00, наверное, все равно уже не засну.
- Ой, Витюшка, я с тобой! Я тоже хочу ловить призраков. Я уже бегу к тебе. К тому же я очень соскучилась.
Вика положила трубку. Странно: Вика раньше семи вообще не может без будильника встать. Неужели правда так соскучилась? Они расстались в воскресенье, ночевали на даче. От воспоминания у Виктора сжалось в груди. Да, с Викой ему повезло. Каждый мужчина, наверное, мечтает, чтобы его женщина в постели была любовницей. В одном лице: жена - любовница. Он вспомнил слова своего друга таксиста Олега, уже давно женатого. Подпив, он начал рассказывать Виктору: «Пришел домой, жена зашивает свои трусики». Он вынул деньги. «На, сходи, купи красивые, модные – порадуй мужа». А она: «Ой, нам как раз на новый пылесос не хватает». «Вот так, Витек, не бывает женщин, чтоб жена и любовница в одном лице, поэтому мы одних любим, а других замуж берем». Но таксист Олег неправ. Вика будет у него и жена, и неутомимая любовница в одном лице.
Вика пришла очень быстро. Виктор даже вздрогнул, когда в замке повернулся ключ.
- Привет! – она забежала свежая, будто и не спавшая совсем. С порога набросилась, как буря на Виктора, осыпая его ласками и поцелуями. – Котик, милый, я так по тебе соскучилась, - шептала она.

* * *

Виктор еще лежал, Вика убежала в ванную, ехать на дачу совсем расхотелось. В ванне заманчиво плескалась вода.
- Викуль! А может, оставим этих приведений в покое? Пусть живут.
- Ты что, Витюшка, это так интересно. Мы же г-е-о-л-о-г-и, - по буквам произнесла Вика. Она вышла из ванны свежая, уже одетая. – Вперед, лежебока. Нас ждут неизвестные месторождения. Или я поеду одна.
- Никогда! Отдать тебя призракам?
Виктор вскочил, побежал в ванную, начал одеваться, жуя на ходу приготовленный Викой бутерброд. Вика стояла на кухне, смотрела в открытое окно:
- Витюшь, ты сильно меня любишь? – вдруг спросила она.
- Больше жизни, мой котенок, - Виктор подбежал, поднял Вику на руки.
- Ты все мне можешь простить? – уже серьезно спросила она.
- В каком смысле все? – Виктор сразу стал серьезным.
- О, Вы Отелло, Виктор Иванович. Отелло Вы мне нравитесь даже больше, - снова заговорила Вика тем же игривым тоном. – Однако, Отелло, 9.25 – нам пора.
Автобусы в Урыв ходили часто, и если учесть, что мимо города проходило много проходящих в села района, то добрались Вика с Виктором до «Поля чудес», как называли райкомовские и обкомовские дачи, очень быстро. Сошли на ближайшей к их даче остановке, еще метров пятьсот нужно пройти пешком. Но что для молодых влюбленных людей пятьсот метров? Тулуп стоял возле домика - сторожки, было видно, он ждал Виктора и увидел их сразу, когда те вышли из автобуса.
- Виктор Иванович, - Тулуп всегда называл Захарова-младшего по имени-отчеству еще со школьных лет, когда Виктор Захаров приезжал с родителями на дачу. И если школьник Захаров злился на такое обращение сторожа, то студент, без пяти минут инженер геологоразведывательных работ, Виктор Захаров относился к такому обращению, как к должному.
- Рассказывай, Алексей Степанович, что за приведение поселилось на нашей даче, - шутливо спросил Виктор.
- Ты не смейся, Виктор Иванович, я свою работу выполняю честно и все вижу. Я даже сплю и все вижу, - было видно, что Тулуп уже приложился после трудовой ночи, и в нем проснулось естественное желание в таких случаях поговорить.
- Я знаю, Степаныч, ты молоток. Но, пожалуйста, пояснее. У нас мало времени – надо писать дипломную.
- Я в курсе. Объясняю: вчера в 23.32 я заметил луч света из-за занавески у вас на даче на втором этаже.
- На мансарде? – переспросил Виктор.
- Я слов иностранных не знаю и, как ее, марса… в окне на втором этаже, - уже отчетливо проговорил Тулуп. – Я и на прошлой неделе замечал, но подумал отблеск от машины с дороги или от луны, она тогда здоровая была, а вчера были облака, но я после вашего визита в воскресенье оставил на двери контрольку.
Тулуп явно был настроен на долгий разговор и объяснял со всеми мелкими подробностями свою проделанную работу, явно рассчитывая на причитающееся за усердие в работе вознаграждение. Они подошли к даче Захаровых. Все казалось, как и три дня назад, в воскресенье. Розы, их, кажется, меньше, но розы мог срезать кто-то из соседей. Отец никогда не возражал этому. Наоборот, он как сельский житель любил землю, и в городе эту любовь заменили цветы. Такого цветника, как у Захаровых, не было ни у кого по соседству, и отец всегда говорил, что, если кому необходимо, пусть срезают цветы: «Цветы сажают, чтобы они приносили людям радость, а не для того, чтобы они осыпались на клумбе. Только не ломать - срезать». Он и ножницы садовые оставлял на видном месте, все это знали. И сейчас ножницы были на месте, где и всегда, все закрыто. Виктор открыл дверь ключом. Замок легко поддался, дверь открылась. Всё на месте, только запах! Чужой, другой запах! Сердце в груди у Виктора тревожно забилось, он быстро вошел в дом, пошел, почти побежал вверх по лестнице на мансарду. Все так же, кровать прикрыта, ничего особенного. Виктор подошел к окну, форточка приоткрыта, как всегда на фиксаторе, чтобы не распахивалась от ветра.
- Все то же и все так же, как и три дня назад, - вслух проговорил Виктор.
Тулуп стоял на лестнице, была видна одна его большая, давно нестриженая голова.
- Степаныч, признайся, наверное, лишнего вчера принял на службе?
- Виктор Иванович, зачем обижаешь? Я всегда знаю норму, после службы – пожалуйста, а на работе ни-ни.
- Так уж и ни-ни?
- Ну, грамм сто для сугрева, как говорится, души и все, но я все всегда вижу и слышу, - Тулуп, наверное, понимал, что дал промашку – начал доказывать, что на работе он всегда в нужной форме. – А контролька! – почти вскрикнул, вспомнив, он.
- Какая контролька?
- Иди, Витя, сюда!
Тулуп, наверное, впервые за все годы, сколько знал семью Захаровых, когда к ним в район был назначен второй секретарь Захаров, и он с четырнадцатилетним сыном Витей пришли на стройку своей будущей дачи, впервые назвал Виктора по имени. Тулуп спустился вниз по лестнице. Следом спустился Виктор. Вика стояла внизу с дамской сумочкой на плече. После ее рвения и желания поехать с Виктором на дачу ее безучастность к происходящему, наверное, могла навести на подозрения, но увлеченный Виктор ничего не заметил.
- Вот здесь, Виктор Иванович, - Тулуп стоял у входной двери, присел на корточки. – Вот видишь? В самом низу был приклеен кусочек лейкопластыря. Вот, я ставил контрольку. Если открыть дверь даже днем, никто не обратит внимания.
Тонкий кусочек пластыря он приклеил к двери и к дверной коробке, и стоит открыть дверь – он где-то отрывался. Пластырь был оторван от коробки и висел на двери.
- Ветер, Виктор Иванович, не оторвет. Я знаю, ты подумал. Да и тихо вчера было. Только, когда открываешь дверь. У меня жена покойница так делала, чтобы узнать, прикладывался ли я к баночке в шифоньере.
Виктор задумался. Все было просто и логично. Ай да Тулуп!
- Я ее приклеил в семь вечера в воскресенье, когда все разъехались, а вчера, когда увидел свет на втором этаже, - Тулуп почувствовал, что Виктор начинает ему верить, стал еще разговорчивее.
- Так я не понял: свет или отблеск?
- Как лучик мелькнул и погас, но там, я посмотрел, шторы толстые, может, где-то просвечивалось. Я подумал отблеск, но ни машины, ни луны не было. На столбе свет за вашей дачей на это окно не может попасть.
- И что дальше? – Виктор уже верил Тулупу.
- Дальше я подошел – контролька оторвана.
- И во сколько это было?
- В 23.32, - четко по военному ответил Тулуп.
- Какая точность!
- Да я на часы посмотрел, у меня точные, «командирские», со светящимся циферблатом. Абрикосов подарил, слышал в правительстве сейчас в Кремле. У нас в районе был первым. Когда в Москву переводили, подошел ко мне: «На, - говорит, - Алексей Степанович, за честную твою службу». А ты говоришь - лишнего принял.
Виктор задумался.
- Ну что, следопыты, приведение исчезло так же внезапно, как и появилось? – Вика вышла на улицу. – Смотри, Витюш, и роз стало меньше.
- Розы не улика, их может срезать любой из соседей. Отец разрешает.
- И срезают без спроса? Нужно, наверное, хоть сторожа предупредить. И это люди из высшего общества!
- Общество, Викуль, у нас пока одно. А спрашивать зачем? Если отец много лет всем разрешает. Люди уже привыкли. Придут, кому нужно, срежут аккуратно букетик и уходят.
Не зная почему, Виктор снова вошел в дом.
- И сколько мы будем еще искать улики? Нам надо еще заниматься, - напомнила Вика.
- Я сейчас.
Виктор прошел вглубь комнаты. И снова запах – легкий, почти неуловимый, но чужой этот запах. Это не Викины духи. Он их ей дарил и сам выбирал по своему вкусу. Так как девушка из небогатой семьи, мягко говоря, не очень разбиралась в дорогой парфюмерии. Виктор снова поднялся по лестнице вверх, подошел к окну. Вика и Тулуп стояли внизу. Тулуп жестикулировал, видно пытался доказать Вике правоту своих подозрений. Виктор повернулся спиной к окну. Все привычно, все на месте. Подошел к широкой двуспальной кровати. Кровать накрыта покрывалом поверх одеяла и подушек, как она, вернее Вика всегда делает. И снова запах. Виктор наклонился, запах был явно от подушек. Виктор стал на колени, заглянул под кровать, засунул на сколько можно руку, провел. Пыль! Да, Вика аккуратностью не отличается. За два месяца их поездок до уборки не дошло как-то. Виктор прополз на коленях. Снова засунул руку, провел. И… что-то блестящее выкатилось на ковер. Серьга! Серьга, кольцо, которое он подарил Вике. В воскресенье после дачи на квартире у Виктора серьги были, Вика еще пожаловалась Виктору, что одна застежка плохо держит. Значит, Вика была здесь уже после воскресенья. Да и спали они почти всегда внизу. Редко, очень редко поднимались наверх. Кровь ударила в лицо, руки у Виктора задрожали, во рту стало сухо, хотелось пить. Значит, приведение было. Тулуп не лжет. Вот почему Вика так рано позвонила. Значит, ей нужно было попасть на дачу с ним, обязательно с ним. Одну ее увидел бы Тулуп. В голове зашумело, руки дрожали. Плохо осознавая, Виктор спустился вниз, вышел на улицу. Тулуп, жестикулируя, все еще доказывал Вике, что он не мог ошибиться, он всегда по три-четыре раза за ночь обходит дачи:
- Меня уже и собаки все знают – не лают, - продолжал объяснять он Вике.
Вика улыбалась. Она стояла перед Тулупом, на плече сумочка. На дрожащих ногах Виктор подошел к ним. Вика обернулась, улыбаясь. Чистое открытое лицо, неужели она способна предать? Виктор резко сорвал с плеча девушки сумочку.
- Сумасшедший! Ты что? – вскрикнула девушка.
- Где твои серьги? Те большие, цыганские, - голос его плохо слушал. Он сам не узнал своего голоса.
- В общежитии, я же говорила: одна застежка плохо держит… - Вика не договорила.
Виктор разжал руку – на ладони лежала серьга. Виктор резко открыл молнию-застежку сумочки и высыпал все содержимое на газон. Духи, помада, зеркальце, связка ключей, дамские безделушки. Среди всего этого на траву выпало водительское удостоверение. Вика бросилась к нему. Виктор выставил руку – остановил ее.
- Отдай, сумасшедший! Пусти, мне больно!
Виктор держал ее рукой. Другой рукой открыл удостоверение.
– Лобов Олег Николаевич 1948 года рождения, - прочел он вслух.
- Олег Николаевич потерял в университете, я нашла, я отдать хотела.
- Олег Николаевич потерял их на моей даче. Вот зачем ты бежала на дачу: ты боялась – я приду один и найду их. А серьгу найти не успела?
- Ты что придумал, Витя? Твоей ревности нет границ. Нельзя быть таким…
- А каким? Каким можно быть? Спать с преподавателем в два раза тебя старше на моей даче и из-под него бежать ко мне. Таким можно быть?
- Ну, это уже слишком. Ты оскорбляешь меня. Отдай мою сумочку, бери свой ключ. Нам не надо больше встречаться.
- Нет, ты расскажи, как ты догадалась устроить здесь дом свиданий или ты от запаха роз сильнее возбуждаешься, как мне говорила?
- Нам не о чем больше говорить, отдай сумку, я уйду.
- Нет!
Виктор, плохо осознавая, что делает, принялся ногами давить и топтать содержимое сумочки. Вика вскрикнула и побежала в открытую калитку. Виктор пытался догнать, но зацепился за лямку сумки и упал. По дачной улице ехала светлая шестерка, Вика подняла руку. Машина остановилась.
- Помогите, пожалуйста. Я в гости приехала к Захарову, но Виктор напился, начал приставать.
Из калитки выбежал Виктор. Но Вика успела сесть в машину. Машина резко рванула с места. Пробежав метров двести, Виктор беспомощно упал в пыльную траву и зарыдал впервые за двадцать шесть лет своей жизни.

* * *

Вечером щедро вознагражденный Тулуп сидел на лавочке возле домика-сторожки и разговаривал с бродячей дворнягой Кузей, который прибился к словоохотливому сторожу еще зимой, и теперь Кузя лежал у ног своего нового хозяина и преданно смотрел ему в глаза.
- Понимаешь, Кузька? Виктор Иванович, он сразу мне поверил. Он знает, я службу несу всегда. Я даже сплю и все вижу… А она говорит, пьяному привиделось…
* * *
Виктор Захаров пил. Этого с ним никогда не было раньше, и друзья, непонимавшие, что произошло с жизнерадостным, всегда общительным парнем, были в шоке. Он не пошел сдавать зачет, сославшись на болезнь. Преподаватели, знавшие, что отец Виктора - второй секретарь райкома, иногда пытались дать ему послабление. Вот и теперь преподаватель обществоведения заверил Виктора, что он знает уровень его знаний и поставит ему зачет.
- Я пересдам, я все пересдам, Марк Витальевич, пожалуйста, не надо мне делать исключение.
- Хорошо, хорошо, Виктор, я приму Вас, как только улучшится самочувствие.
Улучшится самочувствие. Голова гудела после вчерашнего застолья. Во рту сухо, губы стали чужими, словно из дерева. Виктор посмотрел на батарею пустых бутылок из-под водки, вина, пива:
- Да, Виктор Иванович, вы даете. Еще неделю, и вас можно отправлять в ЛТП.
Захаров подошел к крану. Открыл холодную воду, вода противно пахла хлоркой и почему-то была очень теплая. Его тошнило и мутило. Виктор вздрогнул, когда в комнате зазвонил телефон.
- Да слушаю.
- Кот, это ты? Что с тобой, я не узнаю твоего голоса? Почему ты не был на экзамене? Ты болен?
- Да, я болен. Я очень болен.
- Что с тобой? – звонила Вика.
Сердце Виктора учащенно забилось. Она звонит, словно ничего не произошло четыре дня назад на даче в Урыве. А может, все это ему приснилось? Вика, его любимая Вика.
- Ты не знаешь, что со мной? Я пью.
- Сумасшедший! Я думала, твой психоз спал. Ты ревнивец, Витя! Ты все придумал и поверил, и мучаешь и себя, и меня. Нельзя быть таким. Надо верить людям.
- Ты…ты… - Виктор начал запинаться. Пересохшее после вчерашнего горло совсем перестало его слушать. – Ты хочешь сказать, что не была с Лобовым у нас на даче? – Виктор напрягся как пружина.
- Ты сошел с ума от ревности, Захаров. Нет, конечно! Я тебе говорила, нашла удостоверение в университете, и серьги мои на мне, даже сейчас. Ты ревнивец, Виктор, не поймал, а уже ощипал. Я тебя стала бояться, ты сумасшедший. Если бы я не убежала тогда, ты мог убить меня. Скажи честно, мог?
Голова у Виктора закружилась. Вика не виновата, он все придумал?! Бред! Она несет бред! Все сходится, и неожиданный ранний звонок, и желание Вики любой ценой попасть с ним на дачу. И серьга, ее серьга.
- Вика! Ты говоришь, серьги на тебе?
- Конечно! Витюшка, ты становишься сумасшедшим. Нельзя быть таким ревнивым. Надо верить людям, - Вика говорила не умолкая, слова ее, как эхо, звучали в голове.
Как ему плохо! Как ужасно болит голова! Надо верить людям. Надо доверять друг другу.
Он взбесился, хотя Вика ни в чем не виновата. Его захлестнула слепая ревность. Он потерял контроль над своими действиями.
- Вика, и ты хочешь сказать, что любишь меня? – голос сорвался до шепота.
- Я люблю тебя, тебя одного, моего сумасшедшего, ревнивого кота. Нельзя быть таким, Виктор. Мы взрослые люди. Скажи, для чего мне нужно обманывать тебя? Мы свободные люди. Я не жена твоя. Скажи, зачем?
Действительно, зачем? Сердце Виктора разрывалась на части. Он уже вбил себе в голову мысль о подлой измене любимой девушки. Все доказательства этому были налицо, и казалось, опровергнуть их просто невозможно. Но с другой стороны, один ее звонок – и его приговор стал просто смешон. Все он придумал и слепо поверил сложившимся обстоятельствам. Выходит, он подлец, заподозрил Вику в том, в чем она совсем не виновата?
- Викуль, ты говоришь мне правду?
- Правду, конечно, правду. Скажи, зачем мне играть с тобой?
- Зачем? Действительно, зачем?
Они встречаются несколько месяцев, а близки стали всего два месяца назад. Для чего? Он помогал ей, делал подарки. Но у профессора Лобова больше возможностей делать то же самое. Она даже не стала жить с ним в квартире, уйти из общежития с ее шумом и вечной суетой. Он слепой ревнивец поддался стечению обстоятельств и оскорбил любимую девушку. Но она ему все простила, потому что любит его, только его.
- Вика, прости меня! Милая, любимая, родная моя, прости. Приезжай, слышишь, приезжай, мне плохо, мне ужасно плохо без тебя.
- Витюшка, я тебя боюсь. Ты Отелло, хотя теперь я знаю, ты действительно меня любишь.
- Я тебя? Как ты могла сомневаться? Я тебя больше жизни люблю. Если скажут отдать жизнь за тебя, я отдам, не задумываясь, - страстно, путаясь в словах, начал объяснять Виктор.
- Не надо этого делать. Будем лучше жить оба. Хорошо? Только ты дай мне слово, что никогда, никогда не будешь таким ревнивым. Так нельзя, кот! Что на тебя нашло?
- Я не знаю, Викуль, перемкнуло. Этот Тулуп со своей контролькой на двери…
- Твой Тулуп клянчил на выпивку и хотел доказать свое усердие в охране имущества. Ты его хорошо отблагодарил?
- Что? – не понял, занятый своими мыслями, Виктор.
- Тулупу денег много дал за усердие?
- Я не помню, кажется, много, все, что было в кошельке.
- Ничего себе! Моя мать за эти деньги месяц на двух работах пашет, а тут за призрак, которого не видел, кроме него, никто. Вы перезанимались, Виктор Иванович. На Вас жара отрицательно действует. Сейчас же в ванну и откисать до моего приезда. Я уже еду. В ванну, Вы меня поняли? –закончила разговор Вика и положила трубку.
- А серьга?
Но Вика не услышала его вопрос, хотя такие серьги у каждой пятой женщины. Может отец? Виктор, повзрослев, понимал, что между отцом и матерью любви давно нет, они живут, как соседи, даже спят в разных комнатах. Вика его любит! Какой он дурак, если мог заподозрить Вику в измене! Она ему все простила. «Мы созданы друг для друга», - вспомнил Виктор ее слова: «Если люди говорят ни о чем и при этом им интересно, значит у них родственные души. Их флюиды притягиваются друг к другу. Человек просто видит человека, и это уже счастье». И он мог заподозрить ее. Надо простить. Молить у нее прощения. А сейчас в ванну – откисать до ее прихода.

Глава 12

Галина Захарова ждала звонка. Утром в контору или, как теперь модно говорить, в офис, позвонил Елышев, сказал, что очень соскучился, хочет встретиться. Он обещал уехать с работы пораньше, и они поедут на природу. Елышев снимал квартиру для встреч с Галиной, она жила одна в трехкомнатной, но с самого начала их встреч Галина категорически отказалась встречаться у нее. Елышев сообщил, что устал от городского шума и суеты и хочет уехать на базу отдыха «Дивное»:
- Там домики на двоих. Лес, река, тишина, свежий воздух. Просто чудо.
- Домики на двоих? Ты с кем посещаешь эти домики? – нарочно ревниво спросила Галина.
- Что ты, лапусь? Только с тобой. Я был там по работе. Хорошо знаю директора, там сейчас кооператив. Гиви - свой человек, так что отдых и конфиденциальность я гарантирую.
Без четверти три. Игорь не звонил. Галина сидела в кресле у окна. Если быть откровенной с собой, Галина не ждала встреч со своим любовником Елышевым Игорем Григорьевичем, заместителем председателя облисполкома. Она его не любила, больше того, он быстро ей надоедал и начинал раздражать. Елышев чопорный, не в меру самолюбивый и заносчивый. В их отношениях, по крайней мере со стороны Галины была одна выгода. После разрыва с Сашей Воробьевым, с «мямликом», как она за глаза его называла:
- Ни рыба, ни мясо, ему шотландцем надо было родиться, - как-то выпив с подругой, пошутила Галина.
- А почему шотландцем? – не поняла та.
- Они в юбках ходят, - долго смеялись над удачной шуткой Галины. Но и там ее удерживала выгода. – Липнут ко мне одни убогие, а где настоящие мужики? Измельчал мужик, - откровенничала Галина с подругой, но, как обычно, она лукавила.
Она никогда не открывала перед подругами свою душу, да и подруг у нее близких не было. Жизнь в интриге, постоянная влюбленность заряжали, подпитывали Галину, поэтому энергичной красивой женщине просто необходимо было быть в кого-то влюбленной. Влюбленность быстро угасала. Галина, чтобы безболезненно переносить разрыв, предчувствуя его приближение, находила себе новую влюбленность и первое время даже встречалась с обоими, но затем новое всегда брало верх, а старое, как ненужное, уходило. Такую жизнь Галина Захарова считала вполне приемлемой, по крайней мере, нескучной, а жить с одним мужчиной всю жизнь - над этим Галина даже не задумывалась. «Каждый день одно и то же? Это, наверное, не для меня, хотя, может, позже я встречу своего мужчину», - не отрицала она.
Но годы шли, своего мужчину она не встречала, и такая жизнь просто затянула ее. У ее ровесниц подруг по мединституту, с которыми она поддерживала отношения, давно были семьи, у большинства - дети, а у одной - уже двое. Но Галина Захарова жила своей жизнью, которая ей вполне нравилась, и она не собиралась эту жизнь менять, по крайней мере, в ближайшее время. Но располневший, белокожий, с совсем не мужской фигурой Елышев явно не был героем ее романа. Рыхлый и потливый, с характерным запахом тела, который постоянно заглушал иностранными дезодорантами. Но его должность заместителя председателя облисполкома, курировавшего торговлю, позволяли ему держать самых красивых любовниц. Но сексуальностью Игорь Елышев не отличался, хотя, наверное, сам так не считал. Привыкший к женскому вниманию, он, как и везде, даже от женщин всегда больше брал, чем мог дать. Галина знала, что она не одна у Елышева, хотя совсем не переживала, наоборот, реже будет ездить, и, как и другие, беззастенчиво врала своему покровителю, что ей хорошо только с ним. Верил ли им Елышев? Наверное, да, самовлюбленность нарцисса была одним из качеств характера зампредисполкома.
После выхода Воробьева на пенсию, Елышев, имеющий поддержку в обкоме, держал в душе надежду занять его место, но вверху рассудили иначе, и председателем облисполкома стал даже не заместитель, а председатель исполкома сельского района с востока области. Совсем новый человек в их кругу, но имеющий связь в обкоме и поддержанный самим Антиповым.
Галина покорила сердце Елышева раньше, когда еще была невестой Саши Воробьева, и им пророчили долгий союз. Галина отвергла ухаживание Елышева, он не был мужчиной ее мечты. Но жизнь меняется и трагически, и комически, и после разрыва с Воробьевым, когда дела у Галины пошли совсем плохо, она сама звонила и искала встреч с Елышевым. Но это, как считала Галина, было так давно, и теперь даже себе она не признавалась в этом, считая, что поразила Елышева при первой их встречи. Он сразу влюбился в нее и стал ручным. Жизнь – борьба противоположностей, характеров, и очень часто человек жертвует своими желаниями, привычками и даже любовью для достижения поставленной цели. Как часто говорил Елышев: «Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда».
И сегодня она ждала этого свидания, заранее настраивая себя, как актриса на роль перед спектаклем. Повторяла текст, мимику, жесты. Наверное, из Галины Захаровой получилась бы хорошая актриса для театра, не поддайся она дани моды и не поступи в медицинский. Играть безумно влюбленную к человеку, который тебе не только не симпатичен, но и противен. Запах тела Елышева уже вызывал у Галины отвращение, и все это без дублей и репетиций. Талант в жизни не проходит, если он есть у человека, и, не став актрисой на сцене, Галина играла в другом театре без занавеса и репетиций. В театре под названием Жизнь.
Зазвонил телефон, на определителе высветился номер Елышева:
- Привет, лапусь! Заждалась? Как специально, только начал собираться, меня шеф вызвал, поручил одну проверку. То из обкома звонок за звонком. Но я уже выезжаю, не скучай, лапусь.
- Конечно, я скучаю, и за опоздание ты отработаешь вдвойне. Я уже очень, очень тебя хочу.
- Правда? О, я мчусь на крыльях Купидона. Все, конец связи. Целую всю.
Галина поморщилась, положила трубку. Зачем все это? Она умная, красивая женщина, могла найти свое место в жизни и без помощи Елышева. Или удачно выйти замуж. Подобные предложения поступали от обеспеченных мужчин, и были среди них и симпатичные для Галины мужчины. Нет, наверное, буйной и всегда ищущей натуре Галины Захаровой роль домашней хозяйки у плиты в цветастом переднике совсем не подходила. Тихая жизнь даже с симпатичным ей человеком не прельщала ее. Галина никогда, кроме как в постели для необходимости, не говорила слова «любимый», просто симпатичный. Наверное, она была искренна, как никогда в своей жизни. «Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда».
Елышев вошел, улыбаясь, с букетом желтых роз:
- Привет, - он поцеловал Галину.
- Какая прелесть! – Галина искренне обрадовалась подаренному букету.
- Желтые розы на востоке - символ любви и преданности, - прокомментировал Игорь Григорьевич. – А то подумаешь еще, что желтые - к разлуке.
- Если честно, я почему-то так и подумала, когда в окно увидела тебя. Вы, Игорь Григорьевич, не отличаетесь постоянством. А вокруг столько соблазнов, такие девочки молодые и хорошенькие с ногами от плеч, - Галина сделала мимику на лице, выражая ревность и беззащитность. – А я, Игорь Григорьевич, уже старенькая.
- Лапуся, хватит придумывать. Ты у меня самая молодая и самая красивая, и я не променяю тебя на тысячу этих соплячек.
- Так уж соплячек? Эти соплячки с первого раза тянут в постель, совсем по-взрослому.
- Это я согласен, - Елышев самодовольно улыбнулся. – Наглости в молодежи хватает. Наше поколение было намного скромнее.
- Нет, я не согласна, - Галина встала. – Во все времена есть и скромные, и распущенные, все это относительно. И закончим эту тему. Мы решили сегодня отдохнуть на природе. Я правильно Вас поняла, Игорь Григорьевич?
Галина почти всегда даже наедине звала Елышева по имени-отчеству, этим она как бы показывала ему свою зависимость, подвластность к заместителю предисполкома. Эта мелочь, которую можно принять за игру, имела свой успех. Елышеву, как самовлюбленному человеку, нравилось подобное обращение даже от любимой, как он ее называл, женщины. И он ни разу не упрекнул ее в фамильярности.
Игорь Елышев родился и вырос в областном центре. Его отец, за исключением военных лет, всю жизнь работал в торговле на руководящих постах, где и познакомился с его матерью, тогда еще молоденькой продавщицей. В годы войны Елышев-старший по состоянию здоровья не был призван в армию и вместе с авиационным заводом, куда с первых дней войны его назначили парторгом, и семьей эвакуировался за Волгу. Игорь родился после войны, когда его семья возвратилась в родной город. Сестра родилась еще до войны, часто болела и умерла еще молодой, когда Игорь учился в институте торговли. Свою жизнь и профессию он выбрал еще в детстве: ему нравились шум и суета на базах, когда он приходил к отцу, и изобилие всего в еще голодные послевоенные годы. Отец говорил:
- Сынок, торговля – это главное в экономике любой страны. При любых комиссарах - белых или красных, в торговле будешь жить.
Отец был членом КПСС с довоенным стажем, и Игорь не раз видел, как менялся отец до неузнаваемости, когда ему, как директору базы, приходилось отчитывать провинившихся в чем-то подчиненных:
- Партбилет положишь на стол, уважаемый, за такое отношение к государственному делу.
Отец менялся, становился чужим и колючим и дома, когда надевал полосатую пижаму и тапочки:
- Сынок, в партии вся сила. И если хочешь чего-то достичь в жизни, обязательно вступай в ее ряды. И чем раньше, тем лучше.
Игорь Елышев вступил в ряды КПСС на третьем курсе института торговли. В Армию его не взяли из-за плоскостопия.
- Это у нас наследственное, - успокаивал отец огорченного Игоря, потому что в те годы служба в армии считалась обязательной и необходимой школой жизни для всех мужчин. – Каждому свое, - говорил отец. – Я тоже жалел, что не попал на фронт, но мы работали за троих. И хотя я был в тылу, душа моя была на фронте.
После окончания института молодого коммуниста-активиста по работе в комсомоле назначили секретарем комитета комсомола на завод «Энергомаш» – один из крупнейших в областном центре. Так шаг за шагом поднимался Игорь Григорьевич Елышев по лестнице партийной власти. Он женился на дочери директора торга, Ольге Сорокиной – бледной болезненной девушке, которая тоже училась с ним в институте торговли. В тридцать шесть лет Игорь Елышев был назначен заместителем предоблисполкома Воробьева Сергея Павловича, конечно, с перспективой роста. Игорь Григорьевич курировал торговлю области. Но перестройка внесла свои коррективы, в том числе и в вертикали власти. Елышев остался на своей должности и при новом председателе облисполкома.
Сам водить машину Елышев не любил. Постоянное напряжение и усиленное внимание утомляли его, поэтому он ездил сам в исключительных случаях. Он приехал на свидание на своей служебной «Волге», хотя во всех газетах шел разговор, осуждающий использование государственного служебного автотранспорта не по назначению, в личных целях. База отдыха, взятая в аренду кооператорами, входила в ведомство Елышева. Здесь работали бары, кафе, магазины, поэтому в любом случае Елышев мог сказать, что приехал по работе. Тем более в списке, полученном из обкома о необходимости более тщательного контроля, вызванного жалобами трудящихся и заявлениями, поступившими в органы власти, была и база отдыха «Дивное». В частности, здесь на базе отдыха продают спиртное, когда по всей стране идет борьба за трезвый образ жизни. Директор, он же председатель кооператива «Дивное» – Гиви Тигранович Гулия – давний знакомый Елышева, встретил их у своей конторы-офиса:
- О, Игорь, батоне. Какие гости, - Гулия был предупрежден Елышевым о своем приезде.
Но как все кавказцы, Гиви Тигранович показал удивление и радость при виде гостя.
- Здравствуй, Гиви, - Игорь Григорьевич подал руку директору. Елышев, как было негласно принято, за редким исключением называл подчиненных на «ты». Этим показывал, с одной стороны, власть над ними, с другой - свое дружеское к ним расположение. – Что-то, Гиви Тигранович, на тебя анонимки идут в партийные органы: что спиртное у тебя продается свободно, даже крепкие напитки и игры запрещенные устраиваешь в своих кафе-барах, даже в карты, что вообще неприемлемо любому советскому человеку, тем более коммунисту со стажем. Врут, наверное?
- Конечно, врут, от зависти врут, - Гулия улыбаясь, взял за обе руки Елышева, что по кавказскому этикету говорило о большом уважении к человеку. – Когда я базу в аренду брал, что здесь было? Разбитые бараки без дверей и стекол. А теперь, за полтора года, приятно зайти в любое здание. И наше новшество – домики для отдыха семей. Это сказка наяву. Отдохнешь от суеты и шума с любимой женщиной. Это сказка наяву, - постарался Гулия с сильным кавказским акцентом.
- Что за домики для семьи? Я не видел.
- О, дорогой, пойдем, я все покажу.
Они втроем сели в «Жигули» Гулии, поехали по ровной, недавно проложенной дороге среди хвойного леса. Остановились, проехав два километра. По берегу реки ровной улицей, скрываясь за деревьями, стояли рубленные из бревен небольшие домики, словно сказочные, на сваях. Чуть поодаль: пять домиков немного побольше остальных и располагались они подальше друг от друга, чтобы отдыхающие в одном домике за деревьями и кустарниками не видели отдыхающих соседних домов. От всех домиков сходили порожки к реке. Это жилье для руководителей – людей рангом выше простого рабочего или служащего. К одному из этих домиков, второму справа, подошли Гулия, Елышев и Галина.
- Вот, Игорь Григорьевич, ваши апартаменты, будьте хозяином, всё уже приготовлено и банька протоплена.
Возле каждого из этих отдельных пяти домиков была словно игрушечная баня, тоже, как и домик, рубленная из бревен.
- Какая прелесть! - не сдержала восхищения Галина.
Действительно, свежий воздух, солнце уже заходило за вершины могучих сосен. Тишина, только журчание воды. Всё это после шумного душного города с машинами и выхлопных газов было как сказка.
- Спасибо тебе, Гиви Тигранович, - Елышев еще раз пожал гостеприимному хозяину руку.
- Отдыхайте, пожалуйста, всего вам хорошего. Если что будет надо – в домике телефон, поднимите трубку – связь с персоналом Базы.
Гулия ушел. Елышев обнял Галину за талию:
- Ты довольна, моя повелительница?
- Очень, Игорек, зайчик мой, очень, - глаза Галины искренне горели.
- И я могу рассчитывать на компенсацию? – глаза Елышева томно сузились.
- В любом количестве, милый, - Галина улыбнулась.
И действительно, после всей городской суеты и проблем она была счастлива оказаться здесь, в этом райском уголке. Пусть и с Елышевым – не очень желанным мужчиной, но он так хотел удивить ее и сделать ей приятно. Они вошли в домик: небольшая комната, телевизор в углу, за ширмой кровать, столик у окна, накрытый на двоих из местного ресторана с бутылкой хорошего армянского коньяка и вина.
- Игоречек! Ты прелесть! - Галина обняла и нежно поцеловала своего любовника.

Глава 13

Владимир Матвеевич Новиков давал показания. Старший следователь облпрокуратуры, юрист второго класса Стародубцев Алексей Семенович, назначенный для дополнительного следствия в связи с открывшимися новыми обстоятельствами по делу, пришел на допрос в среду в девять утра. Новикова доставили из камеры в следственную комнату. Он вошел, прихрамывая, подошел к привинченной к полу табуретке, сел, положив большие руки на колени. Новиков был спокоен, свежевыбрит, всем своим видом показывая, что ждал назначенного допроса.
После ухода адвоката Митина в своей камере, лежа на железной кровати-шконке, майор Новиков не спал всю ночь. Жизнь его проходила перед глазами, как кадры на кинопленке. Кажется, все было вчера: детство в деревне Николаевка, он был поздний ребенок в семье. Мать - учительница в их сельской школе, отец возвратился с войны весь израненный. Владимир еще ребенком видел, что отцу с годами становится все труднее ходить – сказывалась военная рана позвоночника, но он очень любил мать, во всем помогал ей по дому. Наверное, любовь родителей придавала ему силы. А ночью отец скрипел зубами, чтобы не стонать от боли. Старший сводный брат Алексей после службы остался на Дальнем Востоке моряком гражданского флота, сестра Нина после окончания школы поступила в институт в облцентре. Владимир остался с родителями один. Им было хорошо втроем. Отец никогда не обижал, даже не ругался с матерью. Владимир много раз видел, как отец сядет, ссутулившись, на табуретку у окна и смотрит, смотрит, как мать готовит что-нибудь или шьет, а он молчит и смотрит. Сколько было тепла и нежности в глазах отца, казалось, хмурого, неразговорчивого человека. Он умер, когда Владимиру было пятнадцать лет.
Когда после смерти отца они с матерью открыли его чемодан, с которым тот пришел с войны, Владимир даже присвистнул от удивления. Отец всю войну прошел в десантном батальоне, восемь орденов и пять медалей были наградой за его ратный труд. Но наверное, ни разу после войны отец не надевал свои награды. Владимир слышал, как отец разговаривал с соседом Прохором Голубевым. Это было в праздник Победы, они сидели на открытом крыльце, выпивали, закусывали яичницей и нарезанным салом:
- Матвей Семенович, а что ты не надеваешь свои награды? Я слышал, у тебя целый иконостас? – поинтересовался Прохор у отца.
- А зачем? Не люблю я их, награды эти, - ответил отец.
- Нет, ты не прав, - начал спорить захмелевший сосед. – Ты кровь свою за них проливал, и награды эти – твоя жизнь.
Прохор был признан негодным к строевой службе, и его призвали только в 44-ом, он служил в далеком тылу на аэродроме.
- А я считаю, не по-христиански носить награды за убитых тобою людей, - ответил отец и налил себе и Прохору.
- Но немцы – враги. Они пришли на нашу землю. Они топтали, жгли нашу Родину, убивали наших людей и тебе, Матвей, их жалко?
- Я согласен, Прохор. Но пойми, не все немцы хотели войны, а кучка главарей-фашистов, начавших эту страшную войну, не могут быть всей немецкой нацией. И среди наших русских были и предатели, и каратели. Отца расстреляли с приходом наших войск, хотя потом реабилитировали. Отец пошел к немцам служить старостой по указанию нашего подполья. А кому легче от этого стало? Отца не вернешь, и привел солдат, говорят, Иван Черемисин, а считался другом отца. Отец ему документ чистый сделал, хотя Черемисин коммунистом был, и отец рисковал, зная это. Перед войной Черемисин в партию вступил, секретарем в сельсовете работал, - отец помолчал и добавил: – А ты говоришь, Прохор, немцы.
- Да, Семен Кузьмич, отец твой душа-человек был. Хозяин. А власть, она должна быть… - хотел повторить любимую фразу Голубев, но отец резко прервал его.
- Нет, Прохор. Отца оставили для работы в тылу. Я видел бумаги, меня в КГБ вызывали, даже наградили отца посмертно орденом Красной звезды. Но кому он теперь нужен, орден его? А клеймо старосты висит на нем, пока его еще кто-то помнит в деревне.
- Согласен, Матвей Семенович. Но награды хоть в день Победы надень, заслужил, - Прохор хотел перевести разговор, он видел, как у отца задрожали руки, этот разговор про деда был ему неприятен.
- Не хочу, Прохор. Я понимаю: выполнял свой долг, приказ, защищал Родину. Но я часто во сне вижу убитых мною. Нет, не лица, мы обычно ночью на задание выходили – лиц не разглядишь, а тела вижу, спины, слышу голоса их. Я мало по-немецки понимал, но ясно - они просили пощадить, не убивать их. Они, как и мы, не хотели умирать, их тоже дома ждали семьи, и большинство немецких солдат были призваны не по своей воле. Политики начинают войны, а страдает простой народ. Я не Бог, Прохор, и не имел право отнимать у людей самое дорогое, что они могут иметь – его жизнь.
- Ну, Матвей Семенович, ты заговорил как батюшка с Васильевки. Давай еще по одной – помянем всех убитых, - Прохор разливал мутный самогон в стаканы.
Владимир навсегда запомнил слова отца, и теперь, лежа на шконке в душной прокуренной камере, майор Новиков думал, а имел ли он право отнимать жизнь даже у такого человека, как прапорщик Шурупов. Он всегда был жадным, после боев не гнушался, обыскивал и снимал ценные вещи с трупов. И после того боя именно он, Шурупов, первый нашел этот дипломат с американскими долларами. Сколько их было? Он взял одну пачку по пятьдесят долларов, пять тысяч. Они даже не пересчитывали деньги.
- Этого, командир, хватит на три года жить припеваючи, - подсказал Шурупов. – А этого, - он взял другую пачку по сто долларов, – на пять лет. Удача нам сама в руки пришла. Только все это надо вывести в Союз.
- А что с ними делать? За них и в тюрьму не долго, - возразил сержант Сидоров.
- Можно, если по-глупому, - ответил Шурупов. – А по умному: один доллар – три наших рубля скупают люди в Москве и в других больших городах. Главное теперь - вывести в Союз, - повторил он.
- Ладно, вывезем, потом разберемся, поделим на всех: и живых, и мертвых – это мой приказ,- Новиков бросил пачку денег в дипломат. – Давай, старшина, на тебе ответственность за деньги и перед нами, и перед теми, кому деньги никогда больше не пригодятся.
- Им не пригодятся, семьям понадобятся, - возразил Шурупов. – Ты думаешь, командир, страна родная о нас сильно позаботится? Гроб разве цинковый дадут бесплатно, а семье – копеечную пенсию.
Потом были новые бои: частые, жестокие.
- Фамилия, имя, отчество.
- Новиков Владимир Матвеевич.
- Год рождения.
- 1948.
- Национальность.
- Русский.
- Образование.
- Высшее. Окончил Рязанское высшее военное училище ВДВ. Проходил службу в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане с 1982 по 1984 года. Майор запаса, командир батальона.
Знакомые вопросы, ответы, снова вопросы, подошли к тому дню – 28 марта.
- Давно знали Шурупова?
- С Афганистана, с 1982 года. Он был старшиной в роте, которой я командовал. Воевали почти два года вместе.
Новиков говорил, говорил, следователь останавливал его, когда не успевал записывать сказанное Новиковым. Владимир делал паузу и продолжал вновь, всё, даже мельчайшие детали.
- Вы говорили, он бросил Вам сверток и сказал: «Бери, майор, это твоя доля, здесь пятьдесят тысяч. Неплохая прибавка к пенсии. Ты таких денег, майор, и в руках не держал».
- Да.
- И что Вы ему ответили?
- Ты всем раздаешь их доли и тем ребятам, что остались за бугром тоже? – спросил я у Шурупова.
- И что ответил Шурупов? – вопрос следователя.
- Ты думаешь, я много поимел с тех денег? Думаешь, легко было их провести, поменять? Везде приходилось платить, больше мороки с этими американскими рублями.
- Но почему ты платил их деньгами? Почему не своими? Я два года тебя искал и смотрю - дела твои процветают. Богатеешь, старший прапорщик Шурупов.
- Всё это я нажил сам, честным трудом. Руководители наши проснулись, наконец, поняли, что только кооператор накормит и оденет страну, - грубо возразил Шурупов.
- Ты крохобором был, есть и будешь, это в крови твоей, и неважно, какая власть, какие комиссары: белые или красные. Пить чужую кровь, наживаться на людском горе – это твой бизнес, и чем больше крови и горя, тем лучше для тебя. Чем мутнее законы, тем выгоднее тебе. Из всего ты делаешь свою выгоду, забывая о людях, которые делают что-то за тебя и для тебя, - слова майора Новикова звучали как приговор, от волнения он побледнел, руки стали дрожать. Он был на грани припадка и с трудом держал себя в сознании.
- Командир, ты не на политзадании. Все твои красивые слова – блеф. Родина, честь, долг. Какой долг? Я проливал кровь вместе с тобой, и как нас отблагодарила Родина, которая нас туда посылала? Я не виноват, что тебя, а не меня нашла душманская мина. Как тебя отблагодарила Родина? Копеечная пенсия и путевка в засаленный санаторий, куда нормальные люди не поедут.
- Ты себя считаешь нормальным?! А такие, как я – ненормальные? Высоко взлетел, прапорщик Шурупов.
- Да, я прапорщик, но это было там, а здесь я имею деньги, и кафе, где мы сейчас сидим, тоже мое, - Шурупов развел руками, желая показать, что он хозяин. – И еще два кафе и магазин тоже мои. А что нажил ты, майор Новиков? Жизнь – борьба. Выживают и поднимаются сильные, а слабые работают в поте лица за кусок хлеба в лучшем случае или спиваются и опускаются на дно.
- Сильный – не значит подлый, ты забрал чужое и сейчас мне вернешь всё, что причиталось другим, там под Кандагаром, - в глазах Новикова пошли черные круги, они мелькали быстрее и быстрее, майор взялся большими крестьянскими руками за край стола.
- А вот это видел? – Шурупов, видя состояние бывшего командира, что тот вот-вот упадет без сознания, поднял к лицу Новикова кулак, сжатый в кукиш! – Это тебе и всем. Я тебе отдавал твое, не хочешь – не бери, а за других не надо переживать. Я знаю, хочешь взять, чтобы все себе прибрать. Играешь правильного от зависти, ведь ты, командир батальона – больной и нищий, а я, твой бывший старшина – счастливый, здоровый и богатый.
Владимир машинально, как на уроке по боевой подготовке, схватил за запястье Шурупова, чтобы произвести захват. Но силы подвели его, захват не получился. Шурупов толкнул его в грудь. Новиков упал вместе со стулом. Шурупов, удерживающий его за лацкан пиджака, упал вместе с ним и оказался вверху:
- Не надо, майор, побереги последнее здоровье. В рукопашной тебе, как и в жизни, ничего не светит. Бери, что я тебе еще даю, пока я не передумал и проваливай, чтобы не было даже духа твоего вонючего, и не дай Бог, ты еще вздумаешь стать на моем пути, - Шурупов довольно заулыбался, обнажив золотые коронки и поднес к горлу Новикова десантский штык-нож.
Не помня себя, плохо ориентируясь и соображая, Владимир болевым приемом выбил у Шурупова нож, который он, не ожидая такой прыти от бывшего командира, держал несильно. И как на занятиях, когда он в сотый раз отрабатывал этот прием с бойцами, объясняя действие, если противник повалил Вас на землю и оказался вверху…
Шурупов даже не успел вскрикнуть от неожиданности, он только широко раскрыл рот, пытаясь схватить последние глотки воздуха. Рукой он еще держал Новикова за горло. Тело Шурупова стало мягким и податливым. Владимир почувствовал – рука стала липкая, он поднес ее к глазам: «Кровь?! Откуда кровь? Чья эта кровь?» – мелькнула в голове последняя мысль, и он потерял сознание.

* * *

Допрос закончен. Подозреваемого Новикова увели в камеру. Старший следователь Стародубцев сложил подписанные листы протокола допроса в папку. Сомнений не было – этот офицер-афганец говорил правду. Да и все свидетельские показания, которые он перепроверил, после того как ему передали на доследование дело Новикова Владимира Матвеевича, говорили о том, что майор говорит правду. Как расценить действие Новикова: превышение необходимой обороны? Хотя никакой явной угрозы его жизни не было. Шурупов явно достал нож, чтобы только попугать своего бывшего командира. Убийство по неосторожности? Тоже бред, какая неосторожность, если он, пусть и выбитым у Шурупова ножом, нанес ему несколько ран. Хотя всем своим человеческим сознанием, пусть это и запрещал закон и кодекс следователя, его симпатии были на стороне Новикова. Только одно может смягчить наказание – это признание Новикова психически невменяемым, в момент преступления он не мог отдавать отчет своим действиям. Да, наверное, так оно и было. Стародубцев внимательно изучил перечень ран в медицинской книжке майора плюс две контузии раньше. Непонятно: как этот человек еще продолжает жить, ходит сам. Тридцать шесть осколков извлекли военные хирурги после того, как мина попала в окоп, где майор Новиков с двумя бойцами держал оборону. Бойцов после боя даже не удалось собрать – их разбросало на сотню метров по камням, а майор Новиков чудом остался жив. Для чего? Чтобы совершить акт возмездия? Стародубцев не одобрял слово «самосуд», он всегда был сторонником закона. Но по какому закону можно было осудить Шурупова? За контрабанду валюты? Но он на первом допросе отказался бы, и нет ни одной зацепки, чтобы доказать это. Найти скупщиков, но кто назовет их, и они никогда не признаются, не станут подписывать себе приговор. Но самосуд не приемлем, и как страж закона, юрист второго класса, Стародубцев понимал это. Если все начнут сами судить своих обидчиков за подлость, предательство, да пусть даже за преступление, что будет в нашем государстве? Но где-то там, в подсознании голос говорил: «Это был единственный способ у майора отомстить за погибших ребят».

Глава 14

Вика уже неделю жила у Виктора. Виктор летал от счастья: Вика его любимая, его единственная ни в чем не виновата. Он ревнивец Отелло провинциальный, сам все придумал, неважно, что все сходилось, это только говорит о том, что легко поддаться простой логике совпадения событий, чтобы сделать поспешный неправильный вывод. Все стало на свои места. Учеба, еще пару недель и всё – диплом на руках и вперед, Родина ждет. Хотя, как выяснилось, и не очень ждет. Ребята-сокурсники ходили уже выяснять о перспективах распределения, но почти везде, куда они ходили и звонили, ответ был почти один: изыскания временно приостанавливаются из-за нехватки средств. Складывалось мнение, что разработка новых месторождений временно остановилась. Через отца Виктор, конечно, мог устроиться на хорошее место, на этом настаивала и Вика, но характер Захарова-младшего, никогда ничего не добиваться с чужой помощью, все добиваться самому, удерживал его от разговора с отцом.
Как-то отец заехал к нему сам. Вика была в университетской библиотеке. Они говорили вдвоем:
- Что, сынок, какие планы на жизнь трудовую? – поинтересовался, поздоровавшись, отец.
- Пока неясно. Ребята пробивают. Мы хотели на Сахалин, но там нет вакансий, - ответил неуверенно Виктор.
- С молодой женой поедешь за ветром романтики? – снова поинтересовался Иван Егорович.
Виктор снова замялся:
- Не знаю… Мы еще не говорили с ней так серьезно.
- А мне вот говорили серьезно, что в измене ты ее уличил. Взял, как говорят следователи, с поличным.
- Кто говорил? Это ложь. Я сам придумал. Просто ревность слепая. Наверное, люблю очень. Ты любил женщину, отец? Я смотрю на ваши отношения с матерью – вы как хорошие соседи.
- Не надо, сын. Мы двадцать восемь лет прожили, а это, согласись, срок. Двоих детей вырастили. И не говори так никогда, сынок, ты меня обижаешь. Любовь, что ты называешь любовью, это увлечение, страсть. А любовь надо проверять временем. Мы выполняем свои супружеские обязанности, детей выращиваем. Как можно иметь детей без любви? Супруги должны иметь обязанности друг перед другом, - отец говорил неуверенно, не искренне.
- Извини, отец. Но говоришь ты, как на партсобрании. Долг, обязанности. Нет жизни в твоих словах, счастья, романтики.
- Нет, Витюш, ты вот всего полгода знаком с любовью своей и уже разоблачил ее в измене, даже пить начал с расстройства, - Иван Егорович поднял руку, останавливая пытавшегося возразить Виктора. – Я все знаю. А мы, пусть и без безумной романтики, прожили жизнь вместе, и никогда у меня даже в мыслях не было в измене мать подозревать. А мы тоже молодые были двадцать восемь лет назад. У матери женихов было полгорода, но они мне запить ни разу даже повода не дали. Может, теперь, так жить старомодно.
Виктор молчал. Отец был прав. И не имеет он право судить своих родителей только за то, что ни разу не видел, чтобы они сидели, обнявшись или целовались украдкой.
- Прости, отец, я обидел тебя. Пожалуйста, прости. Наверное, у каждого свое понятие слова «любовь». Может, в тихой семейной жизни, в воспитании детей и есть любовь, - Виктор виновато опустил голову.
Отец был всегда занят на работе и уделял очень мало времени воспитанию детей. Только когда требовался серьезный разговор, мать просила его поговорить с детьми. Больше это касалось Галины, которая с детства имела сложный независимый характер.
- Их бы местами поменять, - часто говорил Иван Егорович после очередной беседы с дочерью, в разговоре с которой он чаще оставался побежденным. – Ей штаны, а Витюшке юбку.
И сейчас Виктор, сам не зная отчего, стеснялся своего отца и, возразив ему, тут же сдался.
- Нет, Витюш, ты не думай, я тебе только счастья хочу. Жить с любимым человеком – это, действительно, счастье, - отец замолчал на минуту. О чем он думал в эту минуту? О Нине, дружбу и любовь с которой он порвал после разговора с инструктором райкома КПСС. Он даже за двадцать восемь лет не поинтересовался, как сложилась у нее жизнь. – Пойми, сынок, - голос Захарова -старшего стал тихим и приглушенным. – Иногда мы делаем ошибки по разным причинам, которые уже никогда не исправить. Ты любишь Вику. А она так же любит тебя?
- Отец, я же говорю тебе, это недоразумение, я придумал…
- Вить, я знаю Лобова Олега Николаевича, - Иван Егорович перебил сына. – Хорошо знаю.
- Ну, и что из этого?
- Я видел его и Вику три дня назад в городе случайно, на перекрестке его и моя машина стали рядом. Я ехал с водителем своим, сзади сидел. Ни он, ни Вика не видели меня – стекла тонированные на моей обкомовской, но я узнал их. Вика тоже сзади сидела, как и я.
Кровь ударила в лицо Виктора. Он хотел что-то сказать, но запнулся и промолчал.
- Хочешь сказать совпадение? Встретил на улице, просто подвез? Что ж я тоже хочу, чтоб так все и было на самом деле. Но, как отец, я должен был тебе это сказать. Я ничего не имею против Вики, это у матери бабские заморочки – глаза, говорит, у нее пустые.
- Как, пустые? – не понял Виктор.
- Пустота в глазах и холодное безразличие. Не бывает, говорит мать, в двадцать лет таких холодных безразличных глаз. Хотя я смотрел, если честно, ничего не увидел. Глаза как глаза. Ладно, что будем о работе думать? – отец резко сменил тему разговора.
Поговорили еще около часа на разные темы. Захаров - старший попил крепкий чай – привычка, которая у него осталась еще с армии. Частые наряды, караул через день. И в армии Иван Захаров удивлял всех своей энергией. Солдаты и командиры поражались: когда спит их комсомольский секретарь? Он почти сутки всегда был на людях, проводил собрания, дежурил по роте, ходил в караул, проводил спортивные соревнования в части. Как у него на все хватало времени? Захаров был всегда бодр, выбрит, в наглаженной форме. Надо иметь жилку руководителя. Во время войны Сталин любил звонить директорам оборонных заводов именно ночью, наверное, для того, чтобы вселить в их головы мысль, что вождь никогда не отдыхает.
Отец ушел. Виктор проводил его до служебной «Волги», которая стояла возле подъезда. Отец отпустил своего водителя, и сам был за рулем. Они на прощание обнялись сухо, по-мужски. Виктор, наверное, впервые посмотрел на отца другими глазами. Не как на строгого, всегда занятого и поэтому, наверное, далекого, а как на старшего друга, близкого родного человека.
Виктор вернулся в квартиру, лег на диван в одежде и долго лежал без движения, смотрел в потолок:
- Вика ехала с Лобовым в машине.
Отец советует не говорить ей ничего, быть хитрее. Просто присмотреться, проследить за ней, если возникнет необходимость. Сейчас она в библиотеке, придет через час, как говорила. Но, как не верить, а тем более следить за любимым человеком.
- Бред какой-то, - вслух проговорил Виктор.
Он лежал с открытыми глазами и даже не заметил, как заснул. Очнулся от стука входящей двери, пришла Вика почти вовремя, с опозданием всего на двадцать минут:
- Ой, соня. Он спит. Вот так ты ждешь меня, - весело заговорила Вика.
- Опаздываете на целых двадцать минут, - Виктор сидел на диване, нахмурившись.
- Не опаздываю, дорогой Витюша, а задержалась – встретила Светку Ягоднину, вместе живем в общежитии, да ты ее знать должен. А почему такой хмурый, Виктор Иванович, ты не рад, что твоя кошечка вернулась?
- Рад очень. Ответь, пожалуйста, кошечка, ты ездила с Лобовым в машине?
- В какой машине? – лицо Вики на миг смутилось.
- В его, конечно, в его машине, - повысил интонацию голоса Виктор.
- Подвозил он меня как-то, я шла по улице, он остановился. Когда я ему права вернула, он рад очень был, сказал, должник мой, вот подвез до университета, - Вика смотрела на Виктора широко открытыми глазами. – Ты снова ревнуешь меня, котик? – она подошла, села рядом с Виктором на диван. – Это меня возбуждает, - прошептала на ухо Виктору.
- Когда это было?
- Что было? – как будто не поняв, переспросила Вика.
- Подвозил он тебя когда? – Виктор встал, освободившись от объятий Вики.
- Три или четыре дня назад, я не придала этому никакого значения. Витюшь, ты снова обидел меня, - Вика подперла голову рукой, губки у нее вытянулись трубочкой, она всегда так делала, когда хотела показать, что обижена. – Ты ревнивец, Виктор, как можно так жить? Люди, тем более любящие друг друга, должны доверять. Ты очень меня обидел, - уже другим, металлическим голосом проговорила Вика.
Виктор резко повернулся, подошел к открытому окну. Наступила пауза. Виктор молча смотрел на противоположную сторону улицы. Сплошным потоком по улице ехали машины, по тротуару спешили люди с работы, учебы. Спешили домой после трудового дня. Виктор очнулся. Вика плакала, он отчетливо услышал всхлипывания, он резко повернулся, подбежал к дивану, упал перед Викой на колени:
- Вика! Викуля, кошечка моя, пожалуйста, не надо плакать. Прости меня, прости. Я не могу видеть, когда ты плачешь, - Виктор попался. Он взял обеими руками маленькую красивую голову Вики и стал целовать ее глаза, на губах соленые слезы. – Я, я… больше жизни люблю тебя. Может, поэтому так ревную.
- Но так нельзя, Виктор. Мы должны доверять друг другу, - Вика перестала рыдать, но слезы еще текли из глаз. – Нельзя быть таким ревнивым. Ты обижаешь меня и убиваешь нашу любовь.
- Я не буду, честное слово, прости меня, прости, пожалуйста, - шептал Виктор и целовал ее в глаза, губы, шею…

Глава 15

Подследственный Новиков был переведен в тюремный лазарет. Наверное, переживание всколыхнуло все старые раны майора, и даже встал вопрос о его переводе в межобластную тюремную больницу, которая находилась в их городе всего в двух километрах от СИЗО. Но больница для заключенных, а Новиков подследственный и по закону этого делать нельзя. До приговора суда все подследственные считаются невиновными, хотя Новиков сам чистосердечно признался в тяжком преступлении.
В лазарете его положили в крошечную двухместную камеру-палату тоже с воином-интернационалистом, подвижным и неугомонным Вовкой Фиксой или Владимиром Фетисовым – сержантом запаса, полтора года провоевавшим в Афганистане кавалером ордена Красной Звезды и медали «За боевые заслуги». После демобилизации неугомонной натуре Фетисова было тяжело вновь привыкать к заводской проходной и токарному станку, от которого его призвали в Армию. Проработав три месяца, его уволили за прогулы и появления на рабочем месте в нетрезвом состоянии. В стране началась перестройка, лозунг: «Работай и зарабатывай» стал основным. Правительство не разъяснило методов и границ дозволенности, люди стали зарабатывать так, как умели и считали возможным. Фикса и его друзья, в основном все афганцы, за свою короткую жизнь ни чему не научились, кроме как «воевать». Они создали свой кооператив по изыманию с нарушениями УК заработанных денег, а так как большинство кооператоров всячески обходили закон, работы у группы Фиксы было непочатый край. Все шло даже лучше, чем они предполагали, появились большие шальные деньги. Но вышла накладка: очередной подпольный цеховик, скрывающий от государства львиную долю доходов, оказался родственником прокурора одного из районов города. И «летучий отряд», как называли они сами себя, или «банда Фетисова», как ее стали называть следователи в своих протоколах, почти в полном составе угодила в СИЗО № 1.
Новикова привели с очередного допроса. Адвокат Митин через следователя передал ему передачу с короткой запиской: «Солдату от солдата». Владимир выложил содержимое на стол: палка сухой колбасы, сало, конфеты, десять пачек «Ростова» – нехитрая обыкновенная передача. Сколько волнения вызвала она в груди боевого командира, два года смотревшего в глаза смерти, и почти ежедневно водившего своих солдат на эту смерть, а здесь слеза навернулась на глаза, в груди клокотало, стало трудно дышать.
- Жена или родичи? – поинтересовался Фикса, он уже знал, за что сидел бывший однокашник майор Новиков, они воевали совсем в разных местах большой чужой страны, но называл Новикова Фикса «командир».
- Нет, Володь, жена от меня ушла, а родичи – одна сестра, живет на юге области. Я ей писал, но второй месяц тишина, может, обманул контролер – не бросил письмо, я открытое передал, просто сообщил, где я. Она зоотехник в колхозе, двоих детей одна растит. Колхоз разваливается, она хороший специалист, ее в богатые колхозы давно зовут, но она упертая – наша Новикова.
- Извини, командир, я не знал. А жена из-за сидки ушла? – Фикса встал со шконки.
- Иди, Вовчик, порубаем вольных продуктов, и на воле они тоже дефицитом становятся, - пригласил Новиков своего сокамерника к столу. – У тебя есть, чем порезать? Ты старый арестант, - пошутил майор.
Фикса сидел на три месяца больше Новикова, но заводной Фетисов привык быстро, как и ко всему, что пришлось ему пережить за неполные двадцать два года, и уже через месяц он стал своим, даже среди посидевших не один год заключенных. Фикса достал заточенный супинатор:
- Пожалуйста, гражданин майор, - шутливо проговорил он, протягивая тюремный «нож» Новикову.
Нарезали сало, колбасы, очистили большую головку чеснока трехзубова с юга области, самодельным кипятильником из лезвий Фикса заварил чифирь. Пир пошел своим чередом.
- Извини, командир, может тебе неприятно, в душу лезу, тогда не отвечай. Но как говорят: в разговоре время идет быстрее, а у нас его, к сожалению, ой как много свободного времени, - Фикса захохотал.
- Спрашивай, сержант.
- Ты не ответил, я спросил, жена из-за сидки ушла?
- Нет, Володь, - Новиков перестал жевать, достал сигарету, закурил, глотнул два глотка поданного в алюминиевой тюремной кружке горячего чифиря. – После ранения я вообще думал, не выползу. Пол ведра осколков хирурги из меня вытряхнули. Она приехала в госпиталь еще в Ташкент, плачет, молодая, красивая. Детей у нас не было, я думал из-за нее, но любил ее, она у меня за ребенка была, хотя, конечно, мало любил. Я понимал: служба, потом война, не проверялись мы, все некогда, успеем. В общем, я вольную ей дал на первом же свидании в госпитале. Может, и погорячился, или, как теперь надо говорить, «фраернулся», но, увы, она поплакала и приняла предложение. Развелись быстро. Замуж вышла, был, наверное, вариант, может, подходящего случая ждали. Живут в Ростове, он родом оттуда. Ребенок родился у них. Так что, жизнь продолжается. Мертвым гнить – живым жить.
- Да, командир, трепанула тебя жизнь, только выкарабкался и опять нары, все казенное.
- Судьба, наверное, и гроб казенный дадут, на свой не заработал, и когда, теперь, заработаю? – Новиков закашлял тяжелым нездоровым кашлем. Подошел к своей шконке, достал из под подушки, завернутые в бумагу таблетки, выпил одну, запил водой, прилег на шконку.
- О, Владимир Матвеевич, - Фикса впервые назвал Новикова по имени, отчеству, хотя был в два раза моложе него и по этикету гражданскому должен был это делать. Но в тюремной камере все возрасты стирались, и только уважение могло заставить обращаться по отчеству и очень редко по имени, отчеству. - Дела твои не важнецкие, и кашель нездоровый какой-то.
- Легкое, как решето, его шили, клеили. Не знаю клей плохой, наверное, - пошутил Новиков. – Утром сегодня закашлял, выплюнул кусок легкого в раковину. Ладно, Вовчик, еще поскрипим, - Новиков закрыл глаза, большие крестьянские руки положил на грудь, задремал.
Фикса посидел за столом, допил остывший чифирь из кружки. Завернул в бумагу оставшуюся еду, положил в стол. Прошел по камере четыре шага вперед, четыре назад. Залез на свою, верхнюю шконку, лез с открытыми глазами. Не спалось, мысли путались в голове. Что было вчера, сегодня, что будет завтра? Всё, что прожито, как во сне, будто и не он жил. Как хорошо все начиналось. Но он знал о почти не минуемом подобном финале, когда полтора года назад "изымали излишки" в первый раз. Но все прошло тихо и гладко, и цеховик, за защиту своего дела, без колебаний отсчитал названную сумму. Потом был второй, третий. Легкие деньги, веселая жизнь. Вечера в кафе и барак с красивыми девчонками. Время не пошло – полетело и денег становилось больше, но кончались они даже быстрее, и надо было снова доставать, искать клиентов. Аппетит приходит во время еды. Потом стали появляться конкуренты, приходилось решать и эти вопросы, сначала договариваясь, а потом с помощью кулаков и цепей и даже оружия. Жестокости и беспощадности «банды Фетисова» не было равных в городе. Состоявшая в основном из бывших воинов-афганцев, прошедших ужасы войны, ломивших психику людей.
Потом уже на допросах многие вполне серьезно заявляли, что они проливали кровь за Родину и что в этом: что они брали немного у воров, брали незаконно не честно нажитое? И на вопрос следователя: «Кто дал им это право?», они отвечали: «А кто дал право вам посылать нас туда и для чего? Для защиты Родины? Почему тогда Родина бросает их израненных, с нарушенной психикой и здоровьем, выживать самим? Они ничего не умеют, их научили только убивать». «Есть льготы, установленные для воинов из «горячих точек»». Но, изучив эти льготы и цену, которую заплатили они для получения этих льгот, становится смешно до слез. А кто даст льготы не пришедшим двадцатилетним парням только начинающим жить?
Вечер незаметно опустился над городом, и СИЗО с толстыми стенами, построенный еще при царской власти, погружался в темноту. На вышках зажгли прожектора. Слышался лай собак, команды конвойных, привезли новый этап подследственных, осужденных – новых заключенных жильцов мрачного дома СИЗО № 1.



Глава 16

Рабочий день главного зоотехника совхоза «Первомайский» Нины Никаноровны Суховерховой начинался с восходом солнца. Большое хозяйство: две молочно-товарные фермы и комплекс по откорму молодняка. Свинокомплекс один из лучших в области, здесь выращивали молодняк для маточного стада лучших пород, которые затем везли в другие хозяйства области. Овцеферма и одна из лучших птицефабрик, где выращивали молодняк: курей, уток, гусей и даже модных в последнее время перепелов и фазанов. Везде надо успеть, везде побывать, дать необходимые распоряжения или совет.
Опытный зоотехник, почти с тридцатилетним стажем, Нина Суховерхова не могла долго без работы и уходила в нее, не замечая ничего вокруг. Казалось, в работе она находит утешение для своей души. Два года назад у Нины Никаноровны умер муж – агроном Николай Николаевич Суховерхов, высокий, болезненного вида мужчина, его за глаза звали «сажень» за сгорбленную походку и неразговорчивость.
Что сблизило жизнерадостную, общительную Нину и тридцати минут не сидевшую без дела, и неразговорчивого, вечно хмурого Суховерхова? Нине было за тридцать, когда они поженились. Говорили, что она ждала своего жениха, который бросил ее в областном городе еще, когда они учились в институте. Но годы шли, к Нине Новиковой не раз сватались, она оставалась хорошенькой и в пятьдесят, а в молодости ее темная до пояса коса заставляла вздыхать не одного парня. Но она всегда в шутливой форме давала всем женихам отказ. Потом привыкли и даже свататься перестали. Суховерхов был переведен к ним из другого колхоза, он был агроном-овощевод, а в «Мехеевской», где раньше работала Нина Новикова, овощеводство только внедрялось в севооборот. Через четыре месяца, после перевода, Суховерхов посватался к Нине и, на удивление всего колхоза, получил согласие. Через месяц в колхозной столовой сыграли свадьбу, и колхоз молодоженам выделил квартиру. Нина так и жила почти девять лет на квартире у бабушки Сони, которая считала ее за дочь.
У Нины Суховерховой родились двое сыновей Иван и Петр. Ивану прошлой весной исполнилось восемнадцать, и он служил срочную на Таджикской границе в погранвойсках.
Два года назад Николай Суховерхов заболел, врачи поставили диагноз «воспаление легких», положили в районную больницу, но болезнь прогрессировала: он худел, с каждым днем становился чернее и мрачнее. Месяц пролежал он в ЦРБ, после чего было принято решение перевести его в областную больницу за двести пятьдесят километров. Длинную дорогу ранней весной он перенес плохо. Машина буксовала из-за снежных заносов. В областной больнице ему стало еще хуже: жар, потливость, температура за тридцать девять. Через три дня он умер. «Отек легких», как записано в медзаключение. Суховерхов с детства стоял на учете в тубдиспансере. Из-за своих слабых легких не служил даже в Армии.
Нина схоронила мужа, осталась с детьми одна.
Колхоз «Михеевский» был отстающий, не рентабельный, как говорилось в отчетах. Животноводство было не на высоте. Часто менялись председатели, а колхоз все оставался в отстающих. После смерти мужа Нина Никаноровна приняла предложение директора совхоза «Первомайский», который давно звал в свой совхоз опытного зоотехника:
- Уходи из своей дыры, Суховерхова.
Раньше на переход не соглашался муж, а, оставшись одна, Нина через два месяца переехала в «Первомайский». Совхоз находился в самом райцентре и был одним из лучших не только в районе, но и области. Суховерховой сразу дали квартиру с газом, который провели всего несколько недель назад перед переводом Нины Никаноровны.
- Суховерхова знала, когда приезжать – чтоб газ в доме, - шутил директор.
- Я пять лет выжидала, Семен Степанович, - отшучивалась Нина Никаноровна.
Прошлой весной старший сын ушел служить в Армию, а младший пятнадцатилетний Петька был ее помощником в доме. Работящий – в мать, он выполнял всю работу по хозяйству, и варил, и стирал. Нина Никаноровна всегда шутила:
- Я девчонку очень хотела, Бог сжалился – дал мальчика, но с характером и трудолюбием девочки.
Хозяйство свое у Суховерховых по деревенским меркам было небольшое: две свиньи и птицы – куры, гуси, индейки. Петя для забавы завел кроликов, потом увлекся, и теперь таких кроликов разных пород не было во всей деревне. Так и жили в просторном доме мать и сын Суховерховы.
Вечером почтальон Люда вместе с газетами принесла письмо на имя Нины Никаноровны. Дома матери еще не было, письмо получил Петр. Письмо было написано на старый адрес с Мехеево и отправлено из облцентра суда по штампу еще полтора месяца назад. Обратный адрес: ул. Каляева, ИЗ 23/1, Новиков В. М. Петька повертел письмо: тоненькое, листик внутри не больше, посмотрел на свет, даже понюхал – ничего подозрительного и пахнет газетной краской. Адресовано матери и вскрыть без нее Петр не решился, положил на телевизор до прихода матери.
Вечером зашли соседские пацаны и всеми пошли в клуб. На летние каникулы из городов в деревню приезжало много девчонок, и местные пацаны лезли из кожи, чтобы понравиться городской девчонке. Это считалось круто – дружить с городской.
Петька забыл про письмо на телевизоре и в записке, которую он всегда писал матери перед уходом, он написал: «Ужин сварил, подотчетные мне животные и птицы накормлены. Я гуляю. Младший зоотехник Суховерхов Петр. Целую». Нина любила читать написанные с юмором записки младшего сына. Старший Иван был в отца – молчун, а Петя балагур и весельчак – в деда, наверное, вспоминая рассказы матери об отце Никаноре, думала Нина. Есть не хотелось, попила из холодильника холодного вишневого компота, подошла к телевизору послушать «Новости» и увидела письмо, подчерк знакомый. Брат Володя писал сестре редко – два - три письма в год. Он писал из Рязани, когда учился, из Витебска, Пскова, где потом служил. Потом редкие письма из далекого, чужого Афганистана, потом из госпиталя в Ташкенте.
Больше года писем не было, потом пришло из госпиталя из Москвы. Нина почувствовала что-то нехорошее, что-то случилось. Дрожащими руками открыла письмо: «Дорогая сестра Ниночка! Может, и не надо было мне писать - волновать тебя, но ты у меня осталась одна из родственников после смерти брата Алексея. У меня в областном городе квартира, я за нее кровь проливал, все здоровье отдал, обидно – если отойдет государству. Я совершил тяжкое преступление, сейчас под следствием в следственном изоляторе. Если приедешь – ничего не привози, ты там живешь не богато в своем захудалом колхозе. Как твои пацаны – Ваня и Петя? Взрослые совсем. Ивану девятнадцать. Сколько я их не видел? Извини, плохой я писатель – не знаю, как писать письма. Крепко вас целую. Ваш брат и дядя – Володя». Слезы покатились из глаз. Нина села на диван. «Я совершил тяжкое преступление» – стояли в голове строчки из письма, «…тяжкое преступление…».
Володя – брат по матери, рожденный уже после войны. Он на одиннадцать лет моложе Нины и помнила она его еще босоногим мальчишкой, когда жила в деревне. Потом уехала в город, училась в институте. Приезжала только на каникулы два раза в год, а на IV и V курсах – раз в год и всегда удивлялась, как подрос братишка. Потом их пути снова разошлись, она попросилась подальше и была направлена на самый юг области. Брат Володя приезжал последний раз на похороны матери – он служил в Витебске. Приехал с молодой женой, они только поженились. После только скупые письма. Писать брат не любил и ограничивался: жив, здоров и больше интересовался у сестры как ее дела. Потом почти год не было писем совсем. Нина даже хотела сделать запрос через военкомат, она знала, что Владимир служил последнее время в Афганистане, но пришло письмо, как обычно, один тетрадочный листик: «Жив, немного был ранен, валялся в госпитале в Ташкенте, теперь вот в Москве, как только выпишусь обязательно приеду погостить. Племянников уже не узнаю – выросли мужики, наверное». Последнее письмо тоже еще в прошлом году с юга, с санатория: «Все хорошо, лечусь, обязательно приеду». Может, и было еще за два года, как она переехала, хотя Нина просила заведующую почтовым отделением переслать ей письмо на новый адрес.
Нина долго не могла заснуть, лежала с открытыми глазами. Она слышала, как пришел Петя, осторожно стараясь не разбудить мать, прошел в свою комнату. «Надо ехать в облцентр, добиться свидания, узнать все о брате», - теснились мысли в голове. Под утро она заснула.

Глава 17

Работа на стройке шла, не останавливаясь, в три смены. Даже не верилось, что строится не важный оборонный завод, а завод по производству пива. Множество близлежащих колхозов и совхозов из их Урывского района, и из соседних районов уже заложили в этом году в севооборот посева специального пивного ячменя. Стройка и будущее производство контролировались на самом верху – в Кремле. Иван Егорович почти ежедневно докладывал о ходе стройки, о проблемах и возникающих трудностях лично заместителю председателя правительства Российской Федерации Антону Ивановичу Абрикосову. Они были давно знакомы, когда Абрикосов работал еще в Урывском Райкоме КПСС первым секретарем, Иван Егорович был у него вторым. Они одногодки и даже их дети: Галина Захарова и сын Абрикосова – Игорь родились в одном году с разницей в два месяца. Игорь был старше Галины. Антон Иванович, несмотря на высокую должность, был всегда прост в общении с Захаровым:
- Здравствуй, Иван Егорович. Как дела, как здоровье, как дома? – почти всегда интересовался Абрикосов, и Ивану Егоровичу было очень приятно, что Антон Иванович, занимая высокий пост, не забыл никого и часто спрашивал о других общих знакомых по району, даже тех, кто давно на пенсии.
- Работаем, Антон Иванович, и здоровье пока, спасибо. Скрипим.
- Не прибедняйся, всем так скрипеть. Иван Егорович, ты за тридцать лет работы на больничном был хоть раз? Нет! Вот я и говорю, надо на доску почета Минздрава заносить. Да нет, - засмеялся Абрикосов. – Я не глазливый – у меня голубые глаза, не черные.
Иван Егорович хорошо помнил великана Абрикосова. В любом кругу: на полевом стане или на ферме, куда первый почти ежедневно выезжал на своей черной «Волге», он всегда на пол головы возвышался над другими, даже высокими мужчинами. «Большому кораблю, большое плаванье» – кто-то так сказал на банкете по поводу перевода Антона Ивановича в Москву. Не часто бывает – с района и сразу в Москву. Хотя как партийный руководитель Антон Иванович мужик дельный, и район из среднего вышел в передовики при его руководстве. Во все сферы сельской жизни, а район конечно у них сельский, вся промышленность только в райцентре, вникал Антон Иванович: в полеводстве, животноводстве; никогда не ленился: и зимой и летом почти ежедневно выезжал в колхозы. Во время всеобщего озеленения, когда из Москвы пришла директива о насаждении снегозадержательных лесополос, Антон Иванович дал распоряжение о посадке фруктовых деревьев, о строительстве дамб и сооружении прудов. Теперь во всех колхозах района были свои сады, собирались хорошие урожаи яблок, груш, черешни и рыба приносила неплохую прибыль в хозяйства района. Деятельный руководитель, он видел наперед, не жил днем сегодняшним и всегда из всего стремился иметь прибыль.
После дежурного вступления разговор переходил о стройке. Мельчайшие детали знал Абрикосов о ходе строительства, и Иван Егорович догадывался: не он один докладывал Абрикосову о работе.
- Не хватает арматуры? Я в курсе, уже подана заявка на Новоненецкий металлургический комбинат, ждите, скоро придут платформы. Специалистов строителей не хватает – ищите в своих СМУ. Курсы организуйте. Уже организовали? Молодец, Иван Егорович, мы не ошиблись в тебе. Знающий и толковый ты мужик и засиделся в своем райкоме.
Они попрощались. Абрикосов не первый говорил Ивану Егоровичу об этом. Юрий Иванович Антипов после назначения на стройку тоже сказал:
- Не считай, Иван Егорович, что это понижение с района на стройку, пусть и такую крупную. Это, будем считать, трамплин. Ты в райкоме уже засиделся. Сколько ты в Урыве?
- Десять лет, Юрий Иванович, я уже прирос, и к району, и к городу, - ответил Захаров.
- Привык. Отвыкнешь. Люди мы государственные, Иван Егорович, куда партия пошлет, там и привыкаем, - Антипов улыбнулся.
- Это понятно. Надо – значит надо…- замялся Захаров.
Он не знал как понимать слова первого секретаря обкома. Как намек на повышение? И, скорее всего, не в его Урывском районе, где позиция Зарубина не была устойчива. Несмотря на то, что район был всегда в десятке лучших в области на всех конференциях и совещаниях в обкоме Зарубина очень мало хвалили, намного больше ругали и секретари других районов области, конечно, понимали, что ссылкой в район гонение на Зарубина не закончатся, и стоит ему сделать один неверный шаг или случись, что неординарное в районе, вся вина сразу ляжет на первого секретаря.
Иван Егорович вспомнил, когда он работал секретарем парткома на оборонном заводе. Директор завода – толковый инженер, умный, честный руководитель – Геннадий Андреевич Субботин всегда имел свою точку зрения по всем вопросам, и часто она не совпадала и даже была противоположной соответствующим партийным директивам. Конфликт назревал. Захарова вызвали в райком, на территории которого располагался завод, и не двусмысленно дали понять о плохой работе с коммунистом Субботиным:
- В первую очередь Субботин член партии и только потом директор завода. К сожалению, Геннадий Андреевич забыл, наверное, об этом и ставит себя выше интересов партии, - так сказал второй секретарь райкома, курирующий промышленность района. – Вам, Иван Егорович, надо побеседовать с коммунистом Субботиным, указать на его ошибки. Никогда директор завода не будет стоять выше интересов партии.
Иван Егорович, еще молодой партработник, даже не совсем понимал, в чем заблуждался Субботин.
- На последнем заседании райкома Субботин выступил и говорил о том, что мы – руководители мало думаем о простых рабочих. Душевые тесные, буфеты не могут вместить всех во время обеда, рабочим приходится ходить в заводскую столовую, терять много времени, рабочие просто не успевают и вынуждены принимать пищу прямо на рабочих местах у станков, что приносили из дома, хотя горячая пища просто необходима. Субботин просил увеличить процент средств от прибыли предприятия для улучшения условий быта рабочих.
- Во время войны рабочие и отдыхали прямо на заводе, - возразил первый секретарь райкома. – А сейчас каждому рабочему столик персональный прямо в цеху?
- Была война. Уже много лет мы живем в мирное время, а забота о человеке труда очень часто у нас только на бумаге: в инструкциях и директивах, - доказывал первому Субботин.
- Страна восстанавливается из руин. Не хватает жилья, школ, больниц, детских учреждений, а товарищ Субботин требует оставлять прибыль для строительства индивидуальных душевых, кабака для своих рабочих, - уже раздраженно возразил первый. – Не по государственному это, Геннадий Андреевич, не по коммунистически.
- Мы всегда за благими намерениями о благе человека забываем, о самом человеке, ради которого и производим эти блага, - был ответ Субботина.
Все в зале затихли, ни одного шепота. Слово взял директор химзавода, завода совсем нового, еще строящегося и здесь с бытом рабочих было намного лучше. Он начал упрекать Субботина в популизме, что он сделал для улучшения быта? Средства закладываются, конечно, всем директорам хочется больше, но можно организовать субботник работы для улучшения быта на общественных началах в выходные дни.
- Владимир Иванович, не забывайте: Ваш завод еще строится, а нам перестраивать. Я попросил дополнительных средств для улучшения быта своих рабочих, так как имеются бытовые объекты, не справляющиеся с таким количеством рабочих – они просто не рассчитаны, а Вы уже меня стяжателем на весь район хотите выставить.
- Мышление у Вас, Геннадий Андреевич, не коммуниста, а мещанина, - подвел итог первый секретарь.
После этого начались проверки. Разные: по партийной, финансовой деятельности, по охране труда. Тучи над головой Субботина сгущались как перед грозой. Момент был выбран даже не там, где можно было предположить. Практиканты из заводского ПТУ – токари, фрезеровщики выпускали массовый брак. После выяснилось – в чертежах была маленькая неточность. Много металла пришлось выбросить в металлолом, но это бывало много раз и на всех, пожалуй, заводах. Но здесь особый случай. Пострадал в первую очередь бунтарь-директор. Начальнику цеха и главному инженеру объявили выговор. А против Субботина было даже назначено партийное расследование: не умышленно ли был сорван план? Ставили даже вопрос о его исключении из рядов КПСС, но в партии оставили со строгим выговором за слабый контроль и так далее, и с директорским креслом Суботину пришлось распрощаться, его – талантливого инженера не оставили даже на заводе, он работал после мастером в ЖКО. Вот чем закончилась попытка одного члена партии доказать свою точку зрения партии.
Это емкое слово ПАРТИЯ было над людьми и, казалось, создавалась партия не из этих людей и не для защиты их интересов. На заседании райкома «по делу Субботина» ни один директор даже не попытался сказать слово в его защиту, стать на его сторону. Все были единогласны с решением райкома КПСС. И самое комическое было то, что, перечисляя ошибки Субботина, директора в вину ставили и плохое отношение к рабочим, плохое состояние бытовых помещений. «Всё для блага человека» – этот лозунг был основным в партии с момента ее создания.

Глава 18

Неделя для народного судьи Андреевой выдалась насыщенной. Слушалось дело о получении взятки в крупных размерах, его пришлось направить на доследование. Дело об изнасиловании двух несовершеннолетних девочек, которое взбудоражило прошедшей зимой весь город, и люди боялись по вечерам выпускать детей на улицу. Подсудимый – учитель одной из городских школ, на след которого удалось выйти оперативным работникам только по счастливому стечению обстоятельств. Насильник-маньяк забирал нижнее белье своих жертв и, подпив с другом, случайно показал ему вещи. Друг, наутро протрезвев, сразу пришел в милицию. У Ларисы Сергеевны совершенно не было времени узнать, как ведется дополнительное расследование по делу Новикова, пока она не встретила в коридоре прокуратуры адвоката Митина Федора Федоровича. Он приходил в прокуратуру по какому-то своему делу, и они случайно встретились в коридоре:
- Здравствуйте, Лариса Сергеевна, Вы все цветете, хорошеете, - с улыбкой еще издали заговорил Митин.
- Да и Вы, Федор Федорович, молодцом, - любезностью на любезность ответила Андреева.
- Что нам старикам думать о пенсии, я вот закупаю снасти рыболовные, приглашаю Вас на утреннюю зорьку, - зная о рыболовной увлеченности народного судьи, пошутил Митин.
- Не травите душу, Федор Федорович. Мы с мужем к нему в деревню ездили. О, какие озера в Яблочном! Сказка! Я наловила восемь килограммов, представляете! – глаза у народного судьи загорелись как у девчонки. Совсем не верилось, что строгая, неподкупная Андреева с таким детским азартом может говорить о том, как поймала она килограммового карася и сазана, правда немного поменьше. А другой сазан оказался хитрее, она подвела его к самому берегу, даже сачок под него стала подводить, а он бац, пересек леску и до свидания, Лариса Сергеевна!
– Я хочу спросить, Федор Федорович, - резко изменила тему разговора Лариса Сергеевна поняв, что Митин спешит, и ее рассказы о чудной поездке в Яблочное, и сазанах, задерживают его от нужных дел. – Как идет доследование по делу Владимира Новикова?
- Алексей Семенович Стародубцев опытный, я не люблю говорить слово «хороший» применительно к следователям, но здесь смело скажу – хороший следователь. Я уверен, он докопается до самой сути, - ответил Митин и, помолчав, добавил. – Здесь ясно одно: перемкнуло у майора, и нет сомнений, преступление он совершил в состоянии аффекта, не давая отчет своим действиям. Статья совсем другая и санкции другие. Стародубцев уже назначил дополнительное медицинское освидетельствование. Возможно, Новикова нужно будет этапировать в психбольницу на недельку для наблюдения специалистов.
- Хорошо. Я все поняла. Вы будите защитник на суде, Федор Федорович?
- Обязательно. Новиков официальное заявление написал с просьбой именно мне защищать его на процессе.
- Как я и предполагала, - Лариса Сергеевна улыбнулась. – Увидел в Вас родственную душу.
- Солдат всегда солдат и в двадцать, и в шестьдесят, - галантно поклонившись с Ларисой Сергеевной, и пошел своей сутулой шарпающей походкой.
Даже не верилось: этот небольшой щуплый старичок с совершенно седыми волосами с шестнадцати лет воевал, кавалер четырех орденов и пяти медалей. Да, действительно, душа человека полностью раскрывается в экстремальных, неординарных обстоятельствах.
Лариса Сергеевна пришла в свой кабинет. Поставила в пол-литровой стеклянной банке воду, включила кипятильник – надо попить кофе. Зазвонил телефон. Звонил шеф – Роман Константинович Меркулов:
- Здравствуйте, Лариса Сергеевна, хорошо, что у себя в кабинете.
- Здравствуйте, Роман Константинович, я буквально две минуты назад вошла в свой кабинет. Да, дело учителя-маньяка. Что думаю? Псих, хотя экспертиза признала вменяемым. Жена, двое детей, - отвечала на вопросы Меркулова Лариса Сергеевна. – Никаких смягчающих вину обстоятельств не вижу. Да, безусловно, по всей строгости закона.
- Я вот что еще, Лариса Сергеевна, - продолжал Меркулов, и Андреева поняла: сейчас будет главное, зачем позвонил ей шеф. Не поинтересоваться же текущей работой звонит ей Меркулов. – Лариса Сергеевна, Вы вернули на доследование дело Порфенова. Надеюсь, у Вас веские основания? Мне звонят из обкома, что тянем? Взяточник должен нести суровое наказание.
- Основание веское, Роман Константинович, я считаю, да так оно и есть, что Порфенов берет на себя больше вины, чем на самом деле…
- …Я не совсем Вас понял, Лариса Сергеевна. Факт получения взятки доказан. Вину Порфенов признал. Что еще здесь не ясно? Виновен – отвечай, - перебил Андрееву Меркулов.
- Да, все так. Но заместитель начальника жилищно-коммунального хозяйства слишком мелкая фигура, чтобы в одиночку решать, кому давать квартиру, кого ставить в льготную очередь. Мне кажется…- Андреева не договорила.
- …Лариса Сергеевна, - вновь перебил ее Меркулов. – Это, возможно, будут возбуждены другие дела. То, что мне или Вам кажется – это эмоции, оставим их. Уголовное дело по факту получения взятки Порфеновым закрыто. Состав преступления в ходе следствия доказан и изобличен. Поэтому, Лариса Сергеевна, именно по этому уголовному делу 823452 нам надо принять судебное решение. И сделать это необходимо в отведенные нашим советским законом сроки. Порфенов больше года просидел в СИЗО, тянуть даже неделю мы уже не можем, - Меркулов говорил, четко отделяя каждое слово. Было ясно: он сильно раздражен и только многолетний опыт работы судьей и мужская галантность по отношению к женщине, присущая Меркулову, сдерживали его. – В общем, дело возвращено в суд и завтра мы… - он нарочно сказал мы, – …начнем судебное разбирательство.
- Хорошо, Роман Константинович, но я хотела…
- …Обвинителем на процессе будет сам прокурор области. Все, до свидания, Лариса Сергеевна, всего хорошего, - Меркулов положил трубку.
Андреева села в кресло. Вода давно вскипела, но пить кофе уже расхотелось. Все ясно: ее предположения оказались верными, да они и не могли быть неверными. Квартирный вопрос один из самых больных социалистического общества. Жилье дается бесплатно, но существует множество методов получить его быстрее, чем положено, и медленнее. Существуют десятки льгот, и это дает предпосылки для всякого рода лазеек нечистым на руку чиновникам. Вот и Парфенов Андрей Львович зам. начальника ЖКХ, не столь крупный чиновник, чтобы самостоятельно, даже в обход своего шефа и комиссий, которых множество, манипулировать этими льготными очередями. Люди, стоявшие в общей очереди по двадцать лет, продолжали медленно продвигаться, а за взятки получали квартиры за месяцы. Так, за взятку, кооператор Гросман получил квартиру за четыре месяца, как участник войны, хотя рожден Гросман в 44-ом году. Народный судья Андреева сразу отвергла предположение, что все вопросы Парфенов решал один – отправила дело на доследование. Почему нигде в ходе следствия ему не задали вопрос о соучастниках? Хотя вину Парфенов брал на себя, он как председатель одной из комиссий подписал акт о непригодности ветхого жилья. Гросман направил ходатайство в исполком о предоставлении льготного жилья предназначенного для участников войны. Не мог он без своего начальника даже справку о предоставленной льготной очереди подписать. Но видно, не туда пошла Лариса Сергеевна, если так заволновались в обкоме партии и стали давить на Меркулова.
Народный судья Андреева отлично понимала, что в одиночку ей не удастся ничего доказать, и если обвинителем на процессе будет сам прокурор области, значит, звонки из обкома были и в прокуратуру. Ей вспомнилось аналогичное дело, она только стала работать в облсуде. Судили заместителя председателя исполкома одного из районов области. Народный судья Андреева всегда говорила: «закон един для всех», и чем выше пост человек занимает, тем выше его ответственность. Тем более что человек, занимающий высокий пост даже в районе всегда член партии. Он сознательно совершал преступления, то есть слуга народа просто обворовал свой народ. Воровал у детей и стариков интересы, которые обязан был защищать. Тогда молодой судья пошла до конца и отказалась вести процесс, так как посчитала, что один человек, даже заместитель второго лица района, не мог совершить подобного преступления. Как и сейчас ей позвонил Меркулов и сначала мягко по-дружески стал объяснять Ларисе Сергеевне:
- Зачем выносить сор из избы? Враги социализма так и ждут подобных судебных процессов, где вскроется не единичный случай одного нечистоплотного чиновника, а целая преступная группа в стенах исполкома народных депутатов. Почему из одного - двух тень подозрения должна падать на миллионы честных граждан? Но если есть преступник, есть состав преступления надо выносить приговор.
Судья Андреева, сославшись на здоровье – она даже больничный взяла, отказалась начать процесс без основных свидетелей – людей непосредственно отвечающих за контроль над получением жилья. Они даже не попали в дело как свидетели, видимо, чтобы не выносить сор из избы. Меркулов тогда резким тоном спросил:
- Лариса Сергеевна, что за самоуправство: буду – не буду начинать процесс?
- Я действую в рамках социалистической законности, Роман Константинович, и считаю, что без дополнительного доследования и дополнительных свидетелей не смогу вынести объективное решение.
- Хорошо, - ответил Меркулов и положил трубку.
Дело было передано другому судье и через два дня рассмотрено. Взяточник получил четыре года, но затем по кассационной жалобе приговор пересмотрели. Срок оставили в силе, но с отсрочкой на два года. Таким образом, не дали ничего за преступление, которое в уголовном кодексе считается тяжким. Взяточник отделался легким испугом и остался работать руководителем, где-то в системе ЖКХ.
Андреева набирала номер своего шефа два раза. Меркулов с кем-то разговаривал – номер был занят. На третий раз она дозвонилась:
- Роман Константинович, я к Вам с просьбой: у меня в производстве два дела, еще дело Новикова убийство на доследовании. Я не смогу сразу вести три дела. Не могли бы Вы передать дело Порфенова другому судье?.. – Лариса Сергеевна не договорила – Меркулов резко перебил ее.
- …Милочка моя, у нас у всех народных судей в производстве по несколько дел сразу. Что делать?! И условия у нас для всех одинаковые, - резко начал Меркулов, но, помолчав секунду, уже мягче добавил. – Хорошо, я посмотрю, может, что-нибудь придумаю. Но учтите, Лариса Сергеевна, только из-за того, что Вы молодой судья, и делаю я это в последний раз, - добавил Меркулов и положил трубку.
Дело передали другому судье. Процесс прошел за три дня, хотя в деле было масса неясностей, даже время и место получения второй взятки не совпадало у некоторых свидетелей. По делу шло три эпизода получения взяток. Парфенов получил шесть лет, написал кассационную жалобу в Верховный суд, где срок снизили до трех лет с отбыванием наказания на стройках народного хозяйства или «химию», как говорили в народе. Парфенов отбывал наказание в областном райцентре, где работал зав гаражом при железнодорожной больнице.

Глава 19

Защита дипломов закончилась. Вчерашние студенты отмечали, ждали распределения, искали работу. Жизнь шла своим чередом, кто-то поступил в аспирантуру, среди них и Вика Нестерова, хотя большими успехами в учебе она не отличалась, но как она сама сказала: «цели добиваются не самые талантливые, а самые настойчивые и трудолюбивые». Сразу после сдачи последнего экзамена Вика пришла к Виктору:
- Котик, я сдала документы в аспирантуру. Как ты на это смотришь?
- Положительно, конечно. А как же Сахалин? Мы почти все уладили, нас берут в экспедицию в октябре.
- Поедем, любимый, обязательно поедем и на Сахалин, и еще во многие неизвестные места, но я думаю, знания не бывают лишними. А ты, котик, примешь предложение отца, он говорил тебе, что устроит на хорошую должность, на новую стройку.
- Но, стройка это временно – когда-то она закончится, - попытался возразить Виктор.
- Все в этом мире временно, Витюшка. Еще пару лет строительство будет. Как раз я закончу аспирантуру.
- Викуль, ты говоришь, как будто ты уже зачислена. Я слышал в этом году, как никогда много желающих поступать в аспирантуру, - Виктор колебался, хотя умная Вика понимала: он согласен, он просто не сможет поступить вопреки ее решению.
- Если не получится поступить – поедем на Сахалин. Если я поступаю учиться, ты пойдешь работать на стройку. Договорились? Кто-то должен кормить нашу семью, - ответить Виктор не успел, Вика бросилась ему на шею и закрыла его губы своими. – И не возражай мне, - прошептала она. – Вы хотите меня одну оставить? Вы не любите меня, Виктор Иванович, Вы совсем не любите свою маленькую кошечку.
Голова у Виктора пошла кругом. От желания энергии этой хрупкой девчонки у него – здорового мужчины задрожали ноги.
- Котик, я хочу тебя. Я люблю тебя. Бери меня, - шептала Вика…
Вечером Виктор позвонил отцу:
- Пап, - Виктор обычно называл его отец. Захаров - старший понял, что-то серьезное. Он будет о чем-то просить, что за всю жизнь Виктора было всего несколько раз, еще в детстве и юности. Никогда не о чем Захаров - младший старался отца не просить. Нет, не потому, что не уважал, таков характер Виктора – всего добиваться самому. – Пап, я вот, что хотел тебя спросить, - неуверенным голосом начал разговор Виктор.
- Говори, сынок, я слушаю, - весело ответил Иван Егорович, довольный обращением сына, даже еще не зная, о чем сын хочет его просить.
- Ты говорил, что у вас на стройке… - так же неуверенно продолжал сын.
- Что на стройке, Витюш? Смелее, ты как не родной. Что тебе надо на стройке, арматура? - пошутил отец.
- Зачем мне арматура? – не понял шутку Виктор, который, видимо, очень волновался, обращаясь к отцу.
- Как зачем? Продашь. Деньги на свадьбу не нужны тебе? – так же шутливо ответил отец.
- Нет, пап. Со свадьбой мы решили подождать. Вика поступает в аспирантуру. Еще два года будет учиться, а я не хочу уезжать без нее на Сахалин.
- Господи! – догадался Иван Егорович. – Витенька, ты так обрадовал меня. Тебе нужна работа на стройке? Нам как раз нужен инженер-геодезист, - Захаров-старший был в хорошем настроении. – Завтра же тебя трудоустроим. Утром подходи в контору. Завтра же, нечего сидеть - работать, работать и еще раз работать, как говорил наш учитель.
- Он про учебу говорил, отец, - уже пошутил Виктор, - ваш учитель.
- Да, сынок, коли речь зашла об учителе. Ты не надумал вступать в КПСС?
- Нет. Пока я, отец, наверное, не созрел до этого. У меня еще в голове вместо гимна «Ласковый май».
- Не надо так над святым, сынок, - уже серьезно сказал Иван Егорович. – Под этот гимн в войну умирать шли строевым шагом, зная, что не придут назад. Это свято, сынок.
- Прости, отец, я конечно глупость сказал, - быстро поправился Виктор. – Значит, в 8.00 я у вас в конторе. Еще раз прости меня, отец.
Он положил трубку. Виктор, как большинство молодежи 80-х годов, смотрел на КПСС как на что-то историческое, громадное, не совсем соответствующее духу времени. Годы первых пятилеток войны их поколение, выросшее в мире и не знавшее слова «голод», конечно, представляло смутно. Что двигало Павла Корчагина и его ровесников из последних сил строить светлое будущее? Голодать, замерзать. Жизнь всего одна и прожить ее надо, чтобы не только не было мучительно больно за бесценно прожитые годы, но и хотелось прожить ее в достатке и сытости. Потому что одна она, эта жизнь, у каждого человека. КПСС еще подкидывала своей молодежи исторические стройки типа БАМа, но во главу ложился уже рубль, а не патриотизм. Многие, не скрывая этого, ехали на стройку просто заработать. Как Афганистан не преподносили в центральных СМИ как нечто судьбоносное для нашей страны, до самого вывода войск мало кто искренне считал так, как писали в газетах. Молодые парни шли воевать, выполняя приказ. Афганистан 80-х так и не стал Испанией 30-х.
Виктор после разговора с отцом задумчиво сидел в кресле. Защелкал замок, зашла, нет, залетела как ветер Вика. Сколько энергии у нее, хотя по росту и телосложению еще совсем девчонка. Наверное, она права – в жизни добиваются всего только энергичные, целеустремленные люди.
- Витюшка, меня взял под опеку Олег Николаевич, - с порога выпалила Вика.
- Лобов? – удивленно переспросил Виктор.
- Да, Олег Николаевич Лобов, - подтвердила Вика.
- Но почему? Он же химик.
- На геологическом два профессора и два кандидата, поэтому разрешают профессорам вести двух аспирантов. Лобов будет готовить и вести меня.
- Но почему тебя Лобов? – Виктор даже побледнел. – Викуль, слишком часто в нашем доме произносится эта фамилия.
Еще свежа была в памяти история с правами Лобова, и каждое упоминание его фамилии вызывало в душе Виктора невольную дрожь.
- Лобов меня хорошо знает. Я знаю химию на «отлично», лучше всех в группе сдала. И, наверное, он джентльмен, помнит об утерянных правах, - начала перечислять Вика.
- Успехи по химии… Котенок, ты сама знаешь – тебе просто повезло. На «отлично» ты знала два билета, и один из них тебе достался. Права для профессора Лобова совсем не проблема. Думаю, получить новые – дело одного дня. В городе очень многие, в том числе и в милицейских кругах, знают Лобова. Он, я помню, еще читает химию по криминалистике в институте МВД.
- Да, читает. Но кому хочется лишний раз лезть в глаза, а потом быть за это обязанным. Но если Вы категорически против Лобова, я приму Ваш вариант: профессор Генрих Осипович Вайсман. Ваш друг?
Виктор даже немного обиделся за старого профессора. Студенты часто, учитывая возраст профессора, подшучивали над ним. Хотя такой памяти, такого знания своего предмета, как у Вайсмана не было, наверное, ни у одного из профессоров и доцентов университета. Вайсман знал не только года, но и дни, и месяца рождения и смерти, пожалуй, всех людей, которые, пусть даже однажды, упоминались в истории. Плюс огромная прочитанная литература о великих, как и все художественное, с элементами делала его лекции особенными, их можно было слушать даже три пары подряд.
Вика обиделась. Она сидела на диване, положив руки между коленей и обиженно вытянув губы трубочкой. Виктору стало жаль ее. Она пришла такая счастливая. Наверное, аспирантура для девчонки из небольшого районного центра был придел юношеских мечтаний.
- Нет, я ничего не имею против Олега Николаевича, он хорошо знающий свой предмет преподаватель. Но… - Виктор попытался сгладить конфликт.
- …Но бабник, - перебила Вика. – Вы это мне хотите сказать, Виктор Иванович? Успокойтесь, он помолвлен с Зоей Андреевной Ефимовой. Кто это? Молодой профессор из технологического. На Новый год они планируют свадьбу. Вы неисправимый ревнивец, Виктор Иванович, упрекаете бедную девушку в том, чего она себе никогда не позволит. Потому что любит своего ревнивца и не просто любит, а обожает, - Вика бросилась на шею Виктора. – И становится женщиной только с ним, - продолжала Вика уже полушепотом, томно открыв ротик.
Утром Виктор к 8.00 пришел в контору на стройку и был приятно удивлен слаженности, расторопности всех работающих. Ровно в 7.45 началась планерка, где присутствовали начальник участка, старший прораб, главный архитектор и высшее руководство. Всё быстро, оперативно. Все получили задания и пошли на свои участки, чтобы конкретно поставить задачу перед каждым мастером. Все знали свое место, свое дело, не было привычной на наших стройках беготни и бестолковой суеты, все конкретно знали кому, где, сколько. Не было долгой раскачки. Уже в 8.05 засверкали голубые огоньки сварки, заработали тяжелые экскаваторы. Все шло грамотно и четко, чувствовалась умелая и властная рука руководства. Виктор даже загордился, что одним из основных звеньев этой слаженной цепи управления такой машины был его отец.
Иван Егорович Захаров успевал, казалось, везде. Он давно заметил сына. Поприветствовал рукой и жестом дал понять: «подожди немного, походи, посмотри». Он уже пробежал, встретился, переговорил с основным руководством стройки, с каждым поздоровался за руку, каждому что-то сказал, указал. Виктор видел: Захарова-старшего на стройке уважают и руководители, и простые работяги, многих из которых Иван Егорович тоже знал, как с равными здоровался за руку, даже советовался. Молодого сварщика в защитной солдатской рубашке под тяжелой сварочной работой отец назвал Николай Петрович, хотя по возрасту он был, наверное, моложе Виктора. Не ожидал Виктор от отца такой прыти, сейчас, когда много говорится о самодурстве, чванстве многих руководителей. Нет, отец не такой, он всегда дает высказаться своему подчиненному, узнать, что мешает работе, какие трудности и как их можно решить быстрее с меньшими простоями. Наконец, отец освободился, дал последнее указание группе специалистов в новых синих рабочих спецовках и в красных касках с высоким мужчиной в годах, видимо, старшим группы, впереди, подошел к сыну:
- Это геодезисты, инженеры, архитекторы. Наверное, я тебя приставлю к группе. Видишь, высокий в очках, это Семен Абрамович Розван – архитектор из Москвы, талантливый, умнейший человек, будешь у него заместителем, - обратился к сыну Иван Егорович.
- Как, сразу заместителем? Я не архитектор, даже не геодезист, хотя геодезия мне и знакома, - возразил Виктор.
- Сынок, обязанность заместителя – вовремя выполнять распоряжения начальника. Я вообще механик и учился тридцать лет назад. И что? Вначале, если надо, помогут, подскажут. Но ты мужик настойчивый и твердый, я это знаю и уверен – за тебя краснеть не буду. Понимаешь, мы строим не просто завод, цеха, квадратные коробки, это будет холдинг со своим, я не побоюсь сказать, изящным архитектурным ансамблем, - отец заговорил на языке архитекторов, и Виктор снова удивился, как отец, окончивший тридцать лет назад факультет механизации сельского хозяйства, идет в ногу со временем. Не просто запоминает красивые слова, но знает их назначение, вносит свою точку зрения, если необходимо, в их модернизацию. Почему-то раньше Виктор представлял партработников ограниченными и говорящими только языком партийных съездов. Да, Виктор совершенно не знал отца и здесь за три с небольшим часа он узнал об отце больше, чем, наверное, за все двадцать четыре года жизни.
– Пойдем, сынок, я тебя представлю и познакомлю.
Они подошли к группе специалистов. Розван на полголовы возвышался над своими молодыми коллегами.
- Знакомьтесь: главный архитектор нашего комплекса – Семен Абрамович Розван, это мой сын – Виктор Захаров: окончил университет, инженер-геолог.
Мужчины пожали друг другу руки.
- Очень приятно, - добавил Розван.
- Игорь Михайлович Фокин, - продолжал представлять отец. – Молодой ведущий архитектор.
Молодые люди глянули друг другу в глаза, улыбнулись. Они были почти ровесники, даже роста одного, Фокин только на два года старше Виктора, он не служил в армии и за пять лет после института поработал уже на строительстве ряда важных объектов. Зарекомендовал себя знающим, талантливым специалистом. Сюда, в Урывский район, его прислали из Москвы как ведущего архитектора, правой рукой Розвана. Левой рукой должен был стать Виктор.
- Вот, берите шефство, Игорь Михайлович, - продолжал Захаров-старший. – За неделю введете его в курс дела, и пахать, пахать и еще раз пахать, - Иван Егорович улыбнулся, не договорив, кто завещал пахать, и все весело растянулись в улыбке, поняв, чьи слова на свой лад переделал их парторг-демократ – так теперь звали на стройке Захарова-старшего.
Кому, как не Ивану Егоровичу, партийному руководителю с тридцатилетним стажем, одному из первых надо было внедрять в массы новые методы руководства. Всегда впереди, если скажут: «Надо», всегда следует ответ: «Есть».
Виктор с головой ушел в работу. После долгой учебы его неспокойной натуре давно хотелось оказаться в центре настоящего большого дела. Пусть это не работа по разведке недр на Сахалине, а стройка завода в центре России. Но масштабу стройки мог позавидовать любой инженер, желающий на деле приложить полученные за годы учебы знания. «Сахалин не уйдет», - успокаивал себя Виктор, да и работы на острове временно были приостановлены в связи с недостатком финансирования, на их же стройке недостатка в средствах не было. И пусть молодой инженер-геолог пока не совсем на своем месте, кто знает из нас, где его настоящее место. Виктор, глядя на отца, понимал: «Отец на своем месте». При вскрытии грунта под котлованом всего на шестиметровой глубине был обнаружен богатый слой огнеупорной глины, о существовании которого в этой местности на столь малой глубине никто не знал. Виктор лично отобрал пробу глины и через знакомого Игоря Фокина отправил в Москву в институт геологии. Виктор сам не заметил: уже через месяц он стал жить стройкой, ее заботами и проблемами. Он ощущал себя уже звеном в этой огромной машине и не самым последним звеном. Толкового инженера быстро заметили. Начертить, дать оценку пласта и грунта, рассчитать почти без огрехов Захаров-младший мог быстрее и точнее даже старших по опыту инженеров-геодезистов.
Домой он возвращался усталый, но всегда довольный и жизнерадостный. Да и материальный стимул играл не последнюю роль. Он, инженер, только получивший диплом, в первый месяц получил зарплату профессора института со стажем.
Вика была вся в учебе, она поступила в аспирантуру и целыми днями пропадала в университете. Приходила уставшая и иногда даже злилась на ухаживания и ласки Виктора: «Я очень устала, давай отложим». Вика начинала жаловаться, что очень тяжело, и она, наверное, не сможет учиться, бросит, нет времени даже зайти в парикмахерскую, спасибо подружка стрижет прямо в университете, прическа у Вики была всегда уложенная. Но бывало, Вика, придя домой, как ураган, с порога бросалась на Виктора:
- Захаров, берегись, сегодня я тебя порву и съем.
- Не ешь меня, я еще пригожусь, - Виктор падал на спину на диван. - Прости, не убивай, - шутил он, Вика садилась на него, стаскивая с него одежду.
- Ты мой, - шептала она. – Я тебя никому не одам. Мне сегодня надо много, очень много.
Из всего коллектива управления, где работал Виктор, он сдружился с Фокиным – ведущим архитектором и Сергеем Куклиным – инженером-геодезистом. Они были почти ровесники, и это, наверное, сыграло не последнюю роль в их дружбе. Даже иногда, нечасто правда, они засиживались после работы за бутылочкой, где-нибудь в комнате строящегося офиса. Планировали жизнь свою, говорили о футболе, о женщинах. У молодых людей в двадцать пять лет, неважно сварщики они или ведущие инженеры, есть много общего только потому, что они одного поколения.
- Ты со своей Викой, Вить, серьезно? – спросил Куклин, самый скромный и молчаливый из их компании.
В тот вечер в пятницу они задержались после работы. Фокин, а он был заводилой среди них, нашел повод достойный, чтобы его отметить.
- Да. Она в аспирантуре учится. Времени очень мало свободного, устает ужасно. Так что о свадьбе пока нет разговора, - ответил Виктор.
- Я ее вчера видел в кафе «Мечта», в 15.30, - сообщил Куклин.
- Ошибся, наверное, - у Виктора сжалось в груди. – В это время у нее занятия.
- Нет, Витек. Она не одна была: мужик холеный с ней, лет сорока, весь лощеный, круглолицый. На «Волге» белой уехали. Я на почту ходил – отправлял деньги жене. Очередь была, я от скуки и обратил внимание, почта как раз напротив кафе через дорогу.
- Смотри, геолог, пока ты ведешь разведку недр пивной компании, как бы у твоей Вики недра… - Фокин не успел договорить.
Ребром ладони Виктор ударил ему по горлу. Фокин упал, как подкошенный. Виктор побелел, губы задрожали, одним тренированным прыжком прыгнул, примял тело Фокина к грязному бетонному полу:
- Что ты сказал, гад? – зашипел он.
- Мужики! Вы что, мужики! – закричал Куклин и бросился разнимать, но резкий невидимый удар Виктора отбросил его в угол комнаты.
- Стоять! Что ты сказал, повтори! - Виктор взял Фокина за подбородок.
Внизу послышались голоса, шаги, кто-то поднимался по лестнице.
- Витек, прости! Хорош, идут сюда, - прохрипел Фокин.
Виктор вздрогнул. Казалось, в ту минуту он был без сознания, и теперь сознание к нему вернулось. Он быстро вскочил, поднял за руки лежащего на полу в пыли Фокина, стал отряхивать ему брюки. Подскочил Куклин, тоже помог Фокину, придерживая того под руку, подвел к открытому окну. Фокин не мог самостоятельно твердо стоять на ногах, он хрипел от нехватки воздуха. Через минуту снова тишина, голоса прошли, пошли вверх по лестнице на этаж выше. Виктор подошел к Фокину:
- Игорь, прости! Перемкнуло. Я тебя прошу, не говори плохо о Вике никогда. Лучше оскорби или ударь меня. Ее не надо, прошу.
Фокин молчал, он облокотился о подоконник, тяжело дышал, Куклин придерживал его сбоку.
- Сумасшедший, ты же мог убить меня. За что? Я пошутил, это обычная шутка мужиков о бабах, - проговорил, наконец, Фокин.
- Может, нормальный, Игорь. Может быть, но не о ней. Она совсем другая, - голос Виктора стал спокойнее, мягче. – Пожалуйста, не говори о ней плохо.
- Пожалуйста. Я же не знал, что ты не понимаешь шуток. Не буду говорить. Извини.
Они пожали протянутые руки, слегка боднувшись головами.
- Откуда такие навыки рукопашного боя? – почесывая ушибленную руку, поинтересовался Куклин. – Я думал, у тебя «крышу сорвало». В спортроте служил что ли?
- Да нет, я с детства занимаюсь, еще до армии КМС по боксу, - ответил Виктор.
- Понятно, нас не служивых, больных убивать, - пошутил Куклин. – Ну, давай мировую по сотке.
Тройка весело засмеялась. После выпитого повторили еще. Стали уже обниматься, и Виктор дал честное слово, если кто обидит его друзей, он порвет обидчика на части. В общем, разошлись уже ближе к десяти. Только Фокин пил больше всех, но алкоголь не мог залить обиды, клокотавшей внутри: «Не такая, как все». Все они одинаковые. «Не такая. Я докажу, какая она, я докажу», - бормотал он по дороге к гостинице, где жили командировочные из Москвы. Куклин уже нашел разведенную женщину, она работала маляром на их стройке, и, подумав, пошел спать к ней.

Глава 20

Ивана Егоровича Захарова разбудил тот же сон. Сон, который снится ему больше сорока лет. Иногда сон снится часто, почти каждый месяц, иногда сон не снится почти год. Память все забывает, успокаивается, и ему снова начинает казаться, что этот сон - всего-навсего сон. Детский сон-фантазия восьмилетнего мальчика, и никогда не было и не могло быть ни холодного январского дня 43-го года, ни выстрелов, ни громких женских криков: «Помогите! Люди, помогите!». Но сегодня сон приснился снова. Так же четко и ясно, будто это не сорок шесть лет назад, а все произошло сегодня, вот этой октябрьской ночью.
Проснувшись, Иван Егорович ощущал дрожь во всем теле. Встал, пошел на кухню, закурил, выпил успокоительных таблеток, которые прописали доктора, когда он пожаловался при удобном случае на навязчивый сон, правда, не передавая при этом его содержание. Просто сон из войны, который отложился в памяти восьмилетнего мальчика. Сколько их, его ровесников, детей войны не на бумаге, а наяву видевших все ужасы войны, теперь, перешагнув пятьдесят лет, переживают войну снова только во сне? Снова вскакивают по ночам от свиста пуль, разрыва снарядов. И их детям достаются ужасы уже другой, чужой, но для кого-то навсегда ставшей их войной. За все прошедшие годы никто никогда не напомнил Ивану Егоровичу о той страшной ночи и дне в деревне Николаевка. Только четыре года назад сон ему пришлось пережить снова. С новой силой, потому что никогда прежде он даже себе не признавался, что в той трагедии есть и его, пусть косвенная, вина. Или не его, Ванятки Захарова, в больших не по размеру валенках и отцовской шапке.
К сорокалетию Победы ЦК партии издал указ: «ни один участник боевых действий, ни один инвалид Великой Отечественной не должен оставаться без жилья». Указ ЦК партии должен выполняться, такие люди вновь находились. Хотя после тридцатилетия Победы райкомы рапортовали о стопроцентном обеспечении жильем и ветеранов, и инвалидов войны. Находились такие, которые по каким-то причинам теряли жилье, оставляли детям, надеясь на свои льготы. Так, в одном из райцентров области участник войны, Герой Советского Союза Климов получал уже жилье три раза, но всегда находились люди, назвавшиеся родственниками, которым он продавал свою однокомнатную квартиру, деньги быстро кончались, и старик жил на вокзале или в котельной в зависимости от времени года. К сорокалетию Победы он снова оказался на вокзале. Картина не для советской пропаганды: заросший, давно не бритый пожилой человек с орденскими клинками и Золотой звездой Героя. Правда Золотую он давно заложил, и местные умельцы сделали звезду один в один, но из дешевого сплава, и теперь герой войны мирно спал на лавочке на местном железнодорожном вокзале.
В Урывском районе, как и по всей стране, создали специальную комиссию по вопросу обеспечения жильем ветеранов и инвалидов войны, ее возглавил заместитель председателя райисполкома Сергиенко. В мартовский день 85-го года в преддверии исторического апрельского пленума ЦК КПСС почти во всех райкомах знали, какие вопросы будут рассматриваться на пленуме. Знали, вот только, куда повернет страну тот пленум? Жизнь размеренно текла, страна готовилась к торжественному празднованию сорокалетия Великой победы, все шло своим чередом. Составили список очередников, их было снова больше, чем предполагали, как будто жилье участникам войны стали давать только спустя сорок лет после Победы.
Иван Егорович работал в своем кабинете. Секретарша Зиночка доложила:
- На прием настоятельно, даже нагло по вопросу о ветеранах просится Наталья Кузьминична Логинова, участница войны.
- Зиночка, Вы же знаете, это не ко мне, комиссией о ветеранах занимается Сергиенко, все вопросы к нему, пожалуйста. Я очень занят.
Иван Егорович составлял какой-то отчет по запросу из обкома партии. Зиночка вышла, но через десять минут вновь постучала в дверь кабинета и робко вошла:
- Извините, Иван Егорович, я все объяснила гражданке Логиновой. Она даже не хочет понимать. Говорит, она Наталья Кузьминична Логинова – Захарова, 1922 года рождения, - добавила Зиночка, прочитав записанные данные на листке.
Сердце кольнуло у Ивана Егоровича. Как он сразу не сообразил, что тетка Наташа давно могла быть не Захаровой, а написать, как и все женщины, вышедшие замуж, фамилию мужа. Это без сомнения его родная тетка Наташа, сестра его отца, и он не видел ее с июля 1943 года. Сразу после снятия оккупации и с приходом наших войск тетка, как и многие в те годы молодые парни и девушки, завербовалась на Дальний Восток в Хабаровск. Шла война, и стране нужны были самолеты, пушки, танки, обмундирование для бойцов и командиров. Строились новые заводы и фабрики, стройки объявляли ударными комсомольскими. Молодежь, в основном с деревень, ехала на эти стройки за тысячи километров в надежде найти свое счастье, выполняла свой патриотический долг: «Все для фронта, все для Победы».
Секунду поколебавшись, Иван Егорович отложил исписанные листы и ручку в сторону, посмотрел на часы и сказал секретарше:
- Хорошо. Наверное, не отвязаться мне от назойливой старушки. Пригласите ее, Зиночка. Минут пятнадцать я смогу ей уделить, заодно и глаза отдохнут. Писанина не мое занятие, - он снова улыбнулся, закрыв глаза большой ладонью.
- Иван Егорович, такая бойкая старушка, она тоже участник войны и медаль у нее «За победу над Японией», - защебетала Зиночка, обрадованная тем, что ей больше не придется в десятый раз объяснять настырной бабушке, что Иван Егорович Захаров - государственный человек, и он занят важным государственным делом. А комиссию по всем вопросам о ветеранах при исполкоме возглавляет Сергиенко Владимир Павлович, а Иван Егорович - второй секретарь райкома КПСС - не занимается этим вопросом.
- По мне хоть Генеральный Секретарь. Я кровь в окопах проливала, здоровье потеряла, вот слепая почти, - старушка была в больших роговых очках с толстыми стеклами. – Не вижу ничего. Мне надо к Захарову, - настаивала беспокойная посетительница и положила большую пачку документов и красную книжечку участника Великой Отечественной войны сверху.
Зиночка, довольная своему избавлению, выпорхнула из кабинета. Вошла высокая худая старушка в очках, темном платочке, повязанном по-старушечьи, под подбородок. Иван Егорович даже не узнал свою тетку и, встреть он ее на улице, просто прошел бы мимо, как ежедневно проходил мимо десятков старушек, которые всегда толпились недалеко от райкома у районного отдела по соцобеспечению.
- Здравствуй, Ванятка. Не признал? – проговорила вошедшая Логинова все тем же, хоть и погрубевшим голосом, как и сорок лет назад, когда она, угощая его шоколадом, говорила: «На, попробуй шоколад, настоящий». – Не признаешь тетки родной? – продолжала Логинова, прошла по кабинету, осматривая все вокруг. – И в кабинет к тебе, как к царю, не пробиться. И милиция документы проверяет на дверях, секретарша молоденькая, как наседка оберегает, - тетка подошла к столу, за которым сидел Иван Егорович, присела на стул напротив и уже ласково, неворчливо добавила. – Молодец, Ванятка, добился своего в жизни, высоко взлетел.
- Здравствуй, Наталья Кузьминична, - Иван Егорович не знал, почему назвал тетку по имени- отчеству. – Не так я высоко и взлетел. Я всего-навсего второй секретарь райкома партии. А милиция внизу, это для порядка, новшество, совсем недавно ввели пост в райкомах. Везде должен быть порядок. Если все пойдут в райком свои вопросы решать: кто межу с соседом не поделил, у кого соседская корова капусту съела, когда нам тогда работать?
- Правильно, Ванятка, порядок должен везде быть, - согласилась тетка. – И указы вы правильные издаете. Вот о нас стариках – участниках войны вспомнили: «Обеспечить всех жильем», так ты на собраниях выступаешь? А тетка твоя родная у соседей живет, не имея своего угла. А я воевала, здоровье свое на войне оставила. Вот и документы, - она положила перед Иваном пачку документов, орденские книжки.
Иван Егорович раскрыл одну наградную книжку: «Логинов Семен Степанович, 1916 года рождения, лейтенант, наградить орденом Красной звезды, август 1943 года». Открыл вторую: «Логинов Семен Степанович 1916 года рождения, старший лейтенант, наградить орденом Красного Знамени, октябрь 1944 года».
- Это награды Вашего мужа, теть Наташ, - он впервые назвал тетку не по имени-отечеству.
- Правильно, Ванятка, моего Семена Степановича, умер он три года назад, и дочка у нас с ним есть, сестра твоя, Зоечка, живет в соседней области.
- Но что Вы хотите, теть Наташ? Чем Вас обидели? Почему, говорите, живете, не имея своего угла? Разве Семену Степановичу не предоставлялось жилье как ветерану Великой Отечественной войны?
- Представляешь, дали старую, затрапезную.
- Где, на какой улице квартира ваша?
- На Московской, дом 42, квартира 18, - скороговоркой проговорила тетка.
Иван Егорович хорошо знал соседний облцентр, он и областным стал недавно после разделения их области, и северная часть отошла вновь образованной области. Иван Егорович знал, что улица Московская - район новостроек, и не могло там быть затрапезной квартиры. Тетка лукавила.
- Квартира двухкомнатная? – спросил он.
- Четырех. Мы вместе жили: Зоечка с мужем и их двое деток, нам на шестерых и дали. Но умер Семен Степанович, мать стала не нужна, выгнали меня на улицу, - для достоверности тетка Наташа положила перед Иваном Егоровичем свой паспорт.
Действительно, в декабре прошлого года, она выписана с места регистрации и нигде не прописана.
- Но нужно было обратиться в суд, Наталья Кузьминична, Вам бы предоставили жилплощадь, - Иван Егорович волнуясь, снова назвал тетку по имени-отчеству.
- С зятем - алкоголиком под одной крышей жить? Нет, племянничек, не для этого я кровь проливала. Он напьется и устраивает скандалы.
- Вы тоже воевали, Наталья Кузьминична?
- Да, Ванятка, дорогой. Вот, посмотри мои документы, - она протянула наградную книжку.
Он открыл: «Захарова Наталья Кузьминична, 1922 года рождения, медаль «За победу над Японией», сентябрь 1945 год. Книжка красноармейца Захаровой Натальи Кузьминичны, как она сохранилась? Их отбирали, когда выдавали военные билеты. Красная книжка «участник ВОВ». Иван Егорович задумался. Он отлично понимал, для чего пришла к нему тетка, и что просто, с пустыми руками, уходить она не собирается. Теоретически, да и практически, если бы она была разведена с мужем, она имела бы право на получение жилья, но жилье получено на обоих.
- Вот если бы Вы, теть Наташа, были разведены с мужем, то…- начал разговор Иван Егорович просто, чтобы заполнить молчание.
- А я и разведена с ним.
- Как?! Он же умер, - даже вскочил с места Иван Егорович.
- Вот, Ванятка, - она протянула ему серую книжечку «Свидетельство о разводе», разведены три года назад, наверное, хитрая тетка, предвидя скорую кончину мужа, предусмотрела и этот вариант.
- Так в чем проблема? Идите, подавайте документы по месту жительства в своей области, - Иван Егорович начал перечислять, что необходимо было делать тетке.
- А где мое место жительства? Я выписана из квартиры. БОМЖ - твоя тетка. Вот что я завоевала у Советской власти.
- Не надо так о Советской власти, Наталья Кузьминична, - успокоил расходившуюся тетку Иван Егорович. – Но почему Вы к нам в район приехали?
- Я родом из этой области, и деревня наша Николаевка в соседнем почти районе, - начала объяснять тетка.
Иван Егорович видел, она хитрит, что-то скрывает. Тетка, в молодости не любившая работать, а жить получше, есть послаще, наверное, немного изменила в своем характере за эти годы.
- А пенсию мужа Вы получаете? – снова официально спросил Иван Егорович.
- А как же, я за инвалидом, у Сени вторая, потом первая группа была, я за ним горшки носила, имею право по закону.
«Вот в чем дело», - сразу понял Иван Егорович: «Вот куда клонит старая мошенница. Она хочет в соседней области получать пенсию, а здесь по вновь изданному указу получить квартиру. Покажи она свидетельство о разводе с мужем, полученное за два дня до его смерти, лежавшим, наверное, без сознания, и вся военная пенсия бывшего офицера-инвалида ушла бы навсегда. Но как могла все провернуть тетка, у нее и образование три класса, получила свидетельство о разводе, и в райсобесе об этом не узнали? Взятки, все делают взятки. Страна погрязла во взятках». Все стало на свои места. Иван Егорович теперь понимал, почему тетка Наташа из соседней области приехала сюда, именно к нему. Чтобы он, Иван Егорович Захаров, помог своей тетке, не совсем законно, получить жилье. Хотя, если не брать во внимание пенсию за мужа, все и законно, с мужем они разведены, жилье он получал. В его квартире живет его дочь и его внуки. Тетка, словно прочитав мысли племянника, обвела взглядом просторный кабинет с большой фотографией Генерального Секретаря на стене, встала, молча подошла к окну, отодвинула плотную штору. Окно из кабинета выходило во двор.
- Да, Ванятка, молодец, племянничек, всего ты добился в своей жизни сам. Теперь ты вершишь людские судьбы. Ты хозяин в этой жизни.
- Что за слова, Наталья Кузьминична, - он снова заговорил официально. – Какой я хозяин судеб? Я слуга, слуга моего народа!
- И квартира четырехкомнатная на двоих у тебя, - напомнила тетка.
- Я получил ее, когда с нами жили дети. У меня двое детей, теть Наташ. Они уже взрослые.
- Я знаю, Ванятка, я все о тебе знаю и о детях твоих: Галя окончила институт, врачом в облбольнице работает, сын в армию ушел с института, не доучившись на геолога.
- Дочь окончила школу с золотой медалью. И Виктор поступил в университет тоже без моей помощи, - Иван Егорович даже вспотел от волнения. Присутствие тетки давило его, возвращая в прошлую жизнь, ту, которая только иногда возвращалась к нему во сне: и снова лай собак, вой метели и голос: «Люди! Люди! Помогите!».
- Не надо, Ванятка, передо мной оправдываться. Я знаю, ты ни в чем не виноват, - проговорила тетка Наташа тихим голосом.
Сердце сжалось у Ивана Егоровича, словно в ожидании этих страшных слов: «Но ты сказал мне о наших солдатах, а я пошла, сказала немцам. Помнишь шоколад? Ты догадался, за что мне его дали?». Он ждал этих слов, но тетка, помолчав, сказала:
- Я рада за тебя, Ванятка, ты простой деревенский мальчишка из бедной семьи. Сидишь здесь, в большом светлом кабинете, и на прием к тебе, как к царю, записываться надо. И одного твоего звонка в любой колхоз…, и мяса тебе домой привезут. И шоколада ты можешь купить себе целый ящик.
Кровь ударила в лицо Ивана Егоровича, горло сдавило, дышать стало трудно, галстук давил как петля.
- Причем здесь шоколад? - проговорил он, казалось, не своим, а другим, сдавленным голосом.
- Что ты так разволновался, Ванятка? Детство, я говорю, голодное у тебя было, сиротой рос без отца и о конфетах мог только мечтать, - ловко ускользнула от тяжелого разговора тетка Наташа.
Да, совсем не так проста эта старушка, и яда в ее груди хватит для многих. Случись сейчас та же январская ночь 43-го года, и тетка Наташа сделала бы так же. Тетка посмотрела на племянника холодными злыми глазами за толстыми стеклами больших роговых очков:
- Что, Ванятка, отгул ты мне даешь? Иди тетка побирайся по электричкам, сейчас уже тепло скоро станет, и на вокзале жить можно.
- Ну что ты, теть Наташ, эти вопросы за час не решают. Надо все взвесить. Поехали, я отвезу Вас к нам домой, вечером приду, поговорим. С войны мы не виделись, сорок шесть лет, я, если честно, думал, и в живых Вас нет. Почему никогда не сообщали о себе? Помню, письмо одно только было после войны в деревню, еще из Хабаровска.
Иван Егорович изменился, сам не зная почему. Напоминания о шоколаде напугали его. Он вспомнил тот шоколад, принесенный под утро захмелевшей теткой в ту январскую ночь, твердый и горьковатый на вкус. В памяти Ивана Егоровича остались: казнь семьи Анисимовых и шоколад, таявший в его руке, темный и липкий, как кровь. Если тогда он не понимал, за что тетке дали этот шоколад немцы, то с годами, взрослея, он осознавал цену, которая была заплачена за плитки иностранного шоколада в золотой обертке. Даже себе он не признавался в этом, гнал эту мысль. Может, это только сон, тяжелый сон военного детства. Но теперь тетка отчетливо, хотя и намеками, дала понять, что все так и было, и цена шоколада – человеческие жизни, и он – Ванятка Захаров - был соучастником. Он, именно он увидел советских солдат, идущих к дому тетки Дарьи Анисимовой, и рассказал матери.
Не знаю, как могли бы рассматривать действия восьмилетнего мальчишки судьи военного трибунала, если б он состоялся. Наверное, даже по самым суровым законам вина мальчишки ничтожно мала. Он от восторга увиденного похвастался дома перед матерью и теткой, только совесть человеческая – судья более суровый, чем даже военный трибунал. Одна мысль, что люди узнают, откуда на самом деле немцам стало известно о приходе наших солдат в дом Дарьи Анисимовой, привела в дрожь и панику Ивана Егоровича.
Наталья Логинова увидела, как изменился от ее слов племянник, еще пятнадцать минут назад говоривший пламенные речи о службе своему народу, и поняла - с пустыми руками она из Урыва не уедет.
В квартире Ивана Егоровича тетка Наташа прожила всего два дня. Уже в первый вечер она поссорилась с Еленой Владимировной, и жена категорически поставила вопрос: поселить ее где-нибудь в гостинице или снять квартиру, которые сдавались в Урыве или в областном центре. Иван Егорович предложил тетке пожить на даче. Весна выдалась в этом году ранняя, и уже в середине марта заморозков не было даже ночью. Дача Захаровых была оборудована отоплением, правда печным, но дров и угля - брикетов было в сарайчике в достатке. Тетка сразу согласилась, высказав при этом все, что она думала о Елене Владимировне:
- Как ты мог прожить с ней всю жизнь? - подвела она итог. - Она людей не видит. «От бабки воняет!» Проживи с моё, горя столько хлебни, от тебя не так завоняет, - бормотала она, когда они уходили из квартиры Захаровых.
Тетка Наташа сразу, с первого взгляда, не понравилась жене Ивана Егоровича. Еще не услышав от нее ни слова, Елена Владимировна испытывала к ней ненависть. Когда муж сбивчиво рассказал ей, что тетку выставили из собственной квартиры ее дочь и зять, Елена Владимировна поняла, зачем приехала эта высокая сгорбленная старушка в больших роговых очках. Ненависть только выросла:
- Ты понимаешь, во что можешь впутаться, чем ты рискуешь? - спрашивала она мужа.
- Какой риск? Тетка - участник войны, и по закону, по указу ЦК КПСС к сорокалетию Победы, все участники, не имеющие жилья…- начал доказывать Иван Егорович.
- Правильно. Не имеющие и не получавшие это жилье, но она получала, - настойчиво объясняла Елена Владимирова.
- Получала не она, а ее бывший муж. Он инвалид, офицер, орденоносец, он получал по первому списку в 60-х и в 70-х, им дали новую четырехкомнатную, они вшестером в двухкомнатной жили.
- Ладно, Иван Егорович, делайте что хотите, - сдалась жена и сухо добавила. – Только одна просьба, чтобы Наталья Кузьминична жила это время не в нашей квартире.
И тетка поселилась на даче. Надо сказать, она быстро освоилась в домике, даже навела порядок, все перемыла. Ей нравилось здесь жить. Выяснилось, что несмотря на почтенный возраст, тетка не отказывается от рюмки-другой, и местные сторожа нашли общий язык с новой дачницей.
Иван Егорович все эти дни был в напряжении. Он узнавал, звонил, расспрашивал обо всех тонкостях нового указа. Ему очень хотелось выбить для тетки жилье и этим откупиться, выполнив свой родственный долг, тем более что в их городе она жить не собиралась, а, получив квартиру, хотела ее сразу обменять на квартиру в соседнем облцентре, пусть и с доплатой:
- Там у меня подруги, там я уже двадцать пять лет живу, там и могила моего Сенечки.
При этом Ивану Егоровичу очень не хотелось светиться при решении квартирного вопроса. Теоретически используя все свои связи в исполкоме, он мог добиться для тетки жилья. Документы участницы войны у нее были и без детального изучения вопроса: почему она в шестьдесят семь лет оказалась на улице, все было по закону. Для своих райкомовских и райисполкомовских были свои подходы к решению всех, в том числе и жилищных вопросов. Но зачем светиться? Все ночи после приезда тетки Иван Егорович стал плохо спать, не высыпался, ходил с красными глазами. Даже новый первый, Лев Борисович Зарубин, заметил изменения в поведении Захарова:
- Иван Егорович, ты не заболел? Как в воду опущенный ходишь, и глаза красные, сходи в поликлинику, - поинтересовался Зарубин.
- Нет, Лев Борисович, просто бессонница по ночам, а таблетки я не переношу. Старею, наверное, - отшутился Захаров.
Но решение пришло совсем неожиданно. Это часто бывает, когда ситуация кажется тупиковой, и уже не остается ни времени, ни других вариантов для ее решения, кроме одного – идти ва-банк. Один случайный разговор – и решение приходит, даже совсем не оттуда, откуда ждешь.
Воробьев Сергей Павлович, председатель облисполкома, тоже имел дачу в Урыве. Галина и сын Воробьева – Александр дружили, и все поговаривали о скорой свадьбе. Даже Сергей Павлович в неофициальной обстановке звал Ивана Егоровича сватом, ему без сомнения очень нравилась напористая, целеустремленная, и что важно для мужчины, наверное, в любом возрасте, красивая и стройная дочь Захарова – Галина.
- Красавица и умница. Эта своего не упустит и добьется. Именно такую жену-лидера и надо нашему Сашке с его тряпкой-характером, - говорил Воробьев жене Зое Алексеевне.
Хотя жена, наверное, женским чутьем предостерегала мужа:
- Не знаю, Сережа, боюсь – не вертихвостка ли она? Прямо пожирает мужиков глазами как Клеопатра.
- А мне кажется наоборот – мужики ее глазами пожирают, - засмеялся Воробьев.
Иван Егорович завез тетке на дачу продукты и на обратном пути встретил ехавшего на своей машине Воробьева. Тот уже готовился к пенсии, вез какие-то саженцы, рассаду цветов. Воробьев помигал фарами – остановил Захарова. Они вышли из машин.
- Здравствуй, сват, - первый заговорил Воробьев. – Ты живешь что ли на даче, выселила Елена Владимировна? Я смотрю дым из трубы идет, три дня езжу подряд и вижу. Я теперь почти каждый день езжу дачу протапливать, рассада здесь у меня, - весело проговорил Сергей Павлович, протягивая Захарову руку.
- Да нет, Сергей Павлович, тетка живет…- и Иван Егорович коротко, но в нужном ракурсе, обрисовал положение бедной обиженной тетки.
- Родная тетка что ли? – поинтересовался Воробьев.
- Сестра отца. Роднее не бывает. Она, правда, Логинова теперь по мужу, но в девичестве…- Иван Егорович не договорил – Воробьев перебил.
- Это хорошо, что Логинова, а не Захарова. Мы решим это вопрос, Иван Егорович. Правда, не новую квартиру, но после ремонта и даже в центре обещаю. Будет твоя тетка в областном городе жить. Разворачивай свою лайбу, поехали, отдашь мне все ее документы.
Иван Егорович даже не предполагал, что этот вопрос, мучавший его все последние дни, может так легко решиться. Сергей Павлович Воробьев даже дал разгон в комиссии: как получилось, что одинокая женщина, участница войны, вдова инвалида, героя войны оказалась на улице. И родом она с их области. Наверное, всем в комиссии стало стыдно: почему вдова героя войны, сама фронтовичка живет на улице, а может, у членов комиссии тоже были брошенные родственники участники войны. И, не вникая в подробности, через девять дней Логинова Наталья Кузьминична, 1922 года рождения, участница войны, награжденная медалями, получила однокомнатную квартиру на улице Владимира Невского.
В последний вечер на дачу к ней приехал племянник. Поздравил, привез ордер и даже бутылку армянского пятизвездного коньяка – обмыть квартиру. Выпили по две рюмки.
- Теть Наташ, - поинтересовался Иван Егорович, – ты живешь в соседней области и ни разу не дала знать о себе.
- Зачем, Ванятка? Ты человек государственный, зачем отнимать тебя от важных дел своими заботами. Тяжело стало, выбросили меня на улицу, обратилась. Спасибо тебе, племянничек. Помог, - ответила Наталья Кузьминична. – С Петрушей мы переписываемся, я к нему в село его ездила. Он ко мне приезжал.
- А я брата лет шесть не видел. Так письмо, телеграммой поздравишь, а живем рядом, двести километров всего. Да дела, дела, - задумчиво проговорил Иван Егорович.
- Молодец Петруша, сейчас веровать стал по-настоящему. У себя в селе церковь реставрирует. Ему и с епархии помогают. Что нам старушкам осталось? Сходить помолиться за упокой о мертвых и о здравии за живых. Все мы там будем, но не в одно время, - заговорила тетка каким-то чужим фальшивым голосом.
Иван Егорович вздохнул, он совсем не знает своей тетки, ее истинного лица. А есть у нее истинное лицо? Он не знал - причиной того, что, живя в соседней области, тетка не давала о себе знать, был ее муж фронтовик-инвалид Логинов Семен Степанович, которого он никогда не знал и не видел. Покойный Семен Степанович в последние годы любил приложиться: «Все забывается, и боль будто утихает, пусть и на время», - говорил он. И вот лет пятнадцать назад тетка Наташа за рюмкой рассказала мужу о январской ночи 43-го, но в другом свете. Что племянник Ванятка, ставший сейчас вторым секретарем райкома, в детстве по ребячьей наивности сказал соседке про солдат в доме Анисимовых, а соседка – злая бабка, раскулаченная в 30-х, донесла, и мальчик стал виной смерти семьи.
- Я, Сеня, его в руках вот так держу! - Наталья сжала сухие кулачки. – Он у меня при желании все сделает, как скажу.
Но такую реакцию мужа она не ожидала. Тот со всей силы стукнул протезом руки по столу, даже тарелки и недопитая бутылка полетели на пол.
- Не сметь! - закричал он не своим голосом. – Если я узнаю, что ты дашь даже знать о себе, обещаю: отрублю тебе ночью сонной голову. Ребенок доверился соседке, причем здесь он? Хотя пятно это может перечеркнуть всю его жизнь.
Утром, протрезвев, Семен Степанович повторил угрозу тем же властным голосом, который за прожитые вместе годы Наталья Кузьминична не слышала ни разу. Она поняла: муж не шутит и сдержит обещание.
- Как инвалиду контуженному дадут мне за тебя два года, - помолчав, добавил. – Условного два года, - и засмеялся недобрым злым смехом, от которого мурашки побежали по спине у тетки Наташи.
До самой смерти мужа она боялась даже напоминать о существовании Ванятки – Ивана Егоровича Захарова.
Тетка сдержала обещание, она быстро, без проблем поменяла квартиру в облцентре на квартиру в соседнем облцентре, где жила раньше, даже при обмене ей доплатили. За два месяца, прожитых в Урыве и облцентре, она ни разу не съездила в родную Николаевку. Брат Петр потом написал, что тетка сдала свою квартиру квартирантам, прописала там своего внука и переехала в село, где жил и учительствовал Петр. Купила домик возле церкви. В церкви уже стали служить службу, хотя церковь еще реставрируется, и тетка теперь работает при церкви. Раскаяние ли пришло в душу к ней или простой животный страх перед неизбежностью смерти? Кто знает. Ивану она не написала никогда.

Глава 21

Через два дня после полученного от дяди письма Нина Никаноровна Сухорукова взяла неделю отпуска. В отпуск она ходила всегда зимой, только в прошлом году, когда вместе с другими животноводами области она ездила в Болгарию, отпуск был в июле. Молодой зоотехник Светочка, отрабатывающая после окончания института по распределению положенный обязательный срок, говорила:
- Нина Никаноровна, как можно всю жизнь прожить в этой глуши: без дорог, удобств и телефона? Даже душа нормального нет. В телятнике что-то соорудили, но дверь внутри не закрывается. Я пошла помыться, а скотник Ерошенко открыл дверь и стоит - пьяная морда, щелкает языком, а я голая, представляете, - возбужденно рассказывала Светочка Нине Никаноровне.
- Вот так, Светочка, и живем. Я тоже, когда приехала после института, думала - все временно. Вот приедет мой принц на белом коне и заберет меня отсюда в сказочное царство. Но нет ничего, наверное, у нас, у русских более постоянного, чем временное. Потом привыкаешь, приспосабливаешься. Мы всегда не живем, а приспосабливаемся.
- Но почему Вы, отработав два года, не сбежали отсюда, Нина Никаноровна? – не успокаивалась Светочка.
- Сбежала. Я в Михеево работала, ты говоришь у нас в душе крючка нет? Да был крючок. Сломали. Наверное, тот же озабоченный Ерошенко и сломал, за телятницами подсматривает. Сорок лет мужику – а за бабами в душе подсматривает. А в Михеево вообще нет ни душа, ни столовой - вот где дыра. А наш, Светочка, передовой совхоз, по нашим, конечно, советским меркам. И газ сейчас во всем селе, и центральное водоснабжение почти везде.
Сообщив Светочке, что уезжает в облцентр, Нина Никаноровна стала давать ей необходимые распоряжения, что ей сделать в эту неделю.
- Нина Никаноровна, а жить Вам есть где в городе?
- Жить буду, наверное, в гостинице. Где еще? Нет у меня в области никого. Квартира у него – дядя пишет. Но где она? Еще увидеть его надо. Ты не знаешь, Светочка, когда в тюрьме свидание дают?
- Нет, Нина Никаноровна, я ни разу не была в тюрьме, - с сожалением, что не может помочь, ответила Светочка. – Милицию проезжала каждый день, у нас квартира с девчонками была на улице Софьи Перовской, рядом улица. Это с центрального автовокзала сядете на троллейбус № 3, остановка СИЗО (так и называется), а улица Каляева. Знаете, Нина Никаноровна, я Вам адрес сестры своей дам. Они дом свой недавно купили. И времянка у них даже есть, если не хотите их стеснять. Они с мужем очень хорошие и душевные, деток вот у них нет – хотят с детдома брать. Они очень любят друг друга, Вера и Сережа, даже не поехали проходить обследование, из-за кого нет детей, чтобы не обвинять друг друга.
- Вот это зря, - Нина Никаноровна встала, сложила в железный ящик – сейф документы, закрыла ключом. – Сейчас медицина шагнула далеко вперед. Лечат и даже успешно от бесплодия и мужчин, и женщин. Конечно, это заболевание надо выявлять и лечить еще в детстве, но русские ходят в поликлинику только, когда заболеют, и никогда не ходят для диагностики, просто узнать о своем здоровье. Да и где она? Одна на район размером с пол Бельгии, и очередь к врачам за несколько дней. Они бедняги и писать бумаги с трудом успевают, а мы еще обижаемся: мало внимания, плохо лечат.
Нина Никаноровна записала у болтавшей не умолкая Светочки адрес сестры. Записала: как найти улицу, где жила сестра, на каком транспорте добираться с автовокзала, потом как добираться от сестры до СИЗО.
Закончив на работе с бумагами, Нина Никаноровна пораньше ушла с работы домой. Заказала еще раз соседке Валентине Сергеевне, чтобы присматривала за Петей. Он категорически отказался идти к кому-то ночевать: «Я уже взрослый и не боюсь один», - таков был ответ.
Утром на первом автобусе в 6.00 она поехала до соседнего райцентра и оттуда на «Икарусе» в облцентр. До облцентра было более двухсотпятидесяти километров, и только в 15.30 она приехала на автовокзал, уставшая и разбитая от долгой дороги. Наняла такси и поехала к сестре Светочки Вере.
Супруги Бойко работали на механическом заводе и только пришли с дневной смены. Светочка оказалась права: они были очень радушные хозяева, приветливо встретили Нину Никаноровну, тем более, что Светочка еще вчера вечером после ухода Сухоруковой с работы умудрилась дозвониться до облцентра и предупредить сестру о приезде гостьи. Домик был небольшой – три комнаты, но уютный. Хозяева категорически отказали Нине Никаноровне поселиться во времянке, отвели ей комнату, приготовили ванну. Уставшей с дороги Нине Никаноровне казалось, она попала в рай. Газовая колонка – несколько минут и ванна готова. Но почему не живут так в деревне? Даже у них в передовом совхозе провели газ два года назад. А вот вода есть еще не везде. Потом, если кто захочет газовую колонку, ему все переделывать. Почему не строят квартиры, как в городе, сразу с водой, газом, канализацией? Может, не стояла бы тогда перед селом проблема кадров и молодежи?
Нина долго не могла заснуть, ворочалась на чистой наглаженной простыне. Все вставало в памяти: детство, учеба в этом городе, но очень давно, кажется, в прошлой жизни. И город был другим. Он только восстанавливался после войны, а сейчас столько построено домов: пяти, девяти и даже шестнадцатиэтажных. Одни новостройки. Строят, строят, а жилья не хватает так же остро. Вся область едет в город за хорошей жизнью. Население города приближается к миллиону человек. После чего говорят, будет строиться подземное метро, как в Москве и других больших городах. Только под утро Нина Никаноровна заснула.
Утром Вера и Сергей, оставив ключ Нине Никаноровне, ушли на работу.
- Вы поспите, Нина Никаноровна, в СИЗО с 9.00 работа начинается, а здесь езды три остановки. Потом позавтракаете и пойдете.
- Нет, нет, что Вы! Что же я спать буду?! Я пойду пораньше. Очередь, наверное, надо тоже занять, - завозражала Нина Никаноровна.
И уже в 8.00 вышла из дома супруг Бойко. СИЗО она нашла быстро. Трудно было не увидеть мрачное трехэтажное здание. Основной корпус был заложен еще при Екатерине и напоминал букву «Е», к нему был пристроен новый четырехэтажный корпус, соединены с основным переходом на уровне второго этажа. Окон не было видно, с внешней стороны были решетки из горизонтальных полос стали, приваренных под углом поперек окон – «реснички», как их ласково называли заключенные. Подходя к зданию СИЗО, сердце у Нины сжалось, забилось быстрее. Мрачно и печально выглядело, пусть и побеленное в зеленый цвет, здание СИЗО и почему-то казалось серым.
Нина Никаноровна, переходя улицу, остановилась, пропуская черную блестящую «Волгу». «Волга» тоже на несколько секунд остановилась рядом с Ниной.
- Проезжай, - махнула она рукой.
Окна «Волги» были тонированы, только у водителя стекло было на треть опущено. За рулем сидел молодой еще мужчина лет тридцати, одетый в джинсовую куртку. Как показалось Нине Никаноровне, водитель внимательно осмотрел ее.
- Что стал? Проезжай! – повторила Нина.
Машина резко рванула и смешалась в потоке других машин. «00-26 ААА», - прочитала Нина Никаноровна номер. Как она и предполагала, у высоких железных ворот, стояла уже большая очередь. В основном все были с большими сумками, и только несколько человек, как Нина Никаноровна, без сумок. Нина обратилась к полной женщине, видимо, из деревни с характерным для юга области окающим говором.
- Я сама первый раз, - ответила женщина. – Передачу вот сыну привезла.
Из калитки в высоком железном заборе вышла женщина в серой военной форме и зачитала пять фамилий. Названные по фамилиям люди пошли в открытые двери одноэтажного здания пристройки.
- На свиданку пошли, - объяснила полная женщина. – Раз в месяц ее дают в определенный день.
«Надо обратиться к кому-то из сотрудников», - подумала Нина Никаноровна. А здесь родственники, что они могут ей подсказать? Она увидела направлявшегося к двери с окошечком КПП пожилого, совсем седого мужчину с элегантной, явно ручной штучной работы тростью, слегка прихрамывающего на левую ногу.
- Извините, пожалуйста, - Нина Никаноровна обратилась к «седому», – можно у Вас спросить? Я первый раз. Вы работаете в этом учреждении?
- Вообще-то нет. Я адвокат. Но спрашивайте, я в СИЗО свой человек, - седой улыбнулся. – И подскажу Вам, если смогу.
- Я к брату. Он здесь в СИЗО. Письмо прислал, - Нина Никаноровна волновалась, достала из сумочки конверт, она боялась что тот не дослушает ее и уйдет.
- А как фамилия? – спросил седой.
- Сухорухова Нина Никаноровна, - назвала она.
- Нет не Ваша, брата? И за что он сидит, по какой статье?
- Я не знаю, пишет: «совершил тяжкое преступление», а фамилия его Новиков Владимир Матвеевич, - назвала Нина Никаноровна и добавила: – 1948 года рождения. Он офицер, инвалид.
- Новиков Владимир? – удивленно спросил адвокат. – Бог мой, как тесен мир!
- Вы знаете моего брата?
- Я его адвокат. Веду его дело и буду защищать его на суде. Вы знаете что, Нина, подходите вон к той двери, - адвокат указал на дверь, куда несколько минут назад женщина в форме увела пятерых на свидание. – Я сейчас Вас позову.
- На свидание? Вы приведете брата Володю на свидание? – волнуясь, спросила Нина Никаноровна.
- Нет, свидание разрешает начальник СИЗО, и прежде надо написать на его имя заявление. Вы подходите к двери – я Вас вызову, и мы все обговорим. Хорошо? А зовут меня Федор Федорович, легко запомнить: два Федора, как в книге, - он протянул сухую ладонь Нине Никаноровне. – А Вас Нина…
- Никаноровна.
- Хорошо, Нина Никаноровна, но я, наверное, по возрасту имею право называть Вас Ниночкой? – спросил Федор Федорович открыто, искренне улыбнувшись.
- Да, да, конечно, - подтвердила Нина Никаноровна, от волнения у нее пересохло во рту.
Федор Федорович показал охраннику в окошко удостоверение, но это чисто формально, он видимо хорошо знал охранника и поздоровался с ним за руку. Вошел в железную калитку. Когда калитка, щелкнув замком, на несколько секунд открылась, Нина Никаноровна увидела двор СИЗО, солдат, стоявших у машин с железными буквами «автозаков» или «черных воронов», как их зовут в народе. Ждала она возле указанных Федором Федоровичем дверей недолго. Дверь открылась, и та же женщина в форме, прочитав в листке, спросила:
- К Новикову Владимиру Матвеевичу кто?
- Я, я к Новикову. Сухорукова Нина Никаноровна, - зачем-то представилась она.
Женщина в форме внимательно осмотрела Нину Никаноровну сверху донизу:
- Пойдемте за мной, - позвала она.
Нина Никаноровна вошла в дверь и пошла за женщиной по узкому коридору. Справа открытая дверь, она увидела сидящих людей, вызванных на свидание. Они сидели в стеклянных, как у них в райцентре на переговорном пункте, кабинах. Через стекло по другую сторону сидели их родственники, одетые в обычную одежду, даже с волосами, только один самый молодой был стрижен налысо. В понятиях Нины Никаноровны слово «тюрьма» и заключенные ассоциировались в первую очередь со стрижкой налысо и тюремной пижамой, скорее всего полосатой, как в фильмах. Она подошла вслед за женщиной в форме к открытой двери.
- Проходите, ожидайте. Сейчас придет адвокат, - пригласила женщина в форме.
Весь ее вид, форма, немногословность и какая-то таинственность придавали еще больше волнения Нине Никаноровне. Она вошла в маленькую комнатку с крошечным зарешеченным окошком. Посредине стол. С противоположной стороны две табуретки.
- Вы уже здесь? – раздался знакомый голос, Нина Никаноровна даже вздрогнула от неожиданности. – Присаживайтесь, Ниночка, сейчас мы напишем заявление на имя начальника СИЗО с просьбой разрешить свидание и поговорим с Вами.
Нина села на предложенный табурет.
- Я уже говорил Вам. Я адвокат Вашего брата. Владимир Матвеевич совершил преступление по ст. 102 УК РСФСР, сейчас он под следствием, и я думаю…
- А что это, статья 102? Что сделал брат? – волнуясь, перебила Нина Никаноровна.
- Статья 102 – это умышленное убийство, но сейчас дело на доследовании, и мы…
- Брат убил человека?!! – громко почти вскрикнула Нина, снова перебив адвоката.
- Да, он уже дал признательные показания. Но дело не совсем так. Ваш брат тяжело больной, раненый человек и, совершая преступление, скорее всего, находился в состоянии аффекта. Слышали такое слово? Это так называемое состояние сильного душевного расстройства, когда человек под воздействием каких-либо факторов не контролирует свое поведение. В судопроизводстве это состояние является смягчающим и играет очень важную роль вплоть до замены 102 статьи на другую – более мягкую.
- А кого, что за человека убил Володя, Вы знаете, Федор Федорович? - плохо осознавая, о чем говорит адвокат, спросила Нина.
- Знаю, конечно. Я же веду дело Вашего брата. Я вкратце расскажу, а то я смотрю, Вас ошарашило известие о преступлении Вашего брата. Нина Никаноровна, я не как адвокат, как человек скажу: Ваш брат очень честный, хороший человек. Жизнь его заставила сделать то, что он сделал. Он офицер, защитник Отечества и, выбирая свою профессию – Родину защищать, он, конечно, понимал, что должен беспрекословно выполнять приказы Родины. Родина послала его в Афганистан – чужую, в общем-то, для нас страну. Но он ехал туда «Родину защищать»…
Почти два часа беседовали Федор Федорович и Нина Никаноровна, он объяснил ей, что по закону она имеет право передать брату передачу на пять килограмм.
- У Вас деньги есть? – спросил Федор Федорович.
- Есть. А сколько нужно? – поинтересовалась Нина Никаноровна.
- Вы не совсем правильно меня поняли. Деньги на передачу, - он улыбнулся одними глазами. – Сигареты высыпите из пачек, ссыпьте в целлофановый пакет. В пачках не примут. Колбаса только копченая – в камерах нет холодильников, - Федор Федорович подробно до мелочей объяснил, куда обратиться, чтобы сделать передачу, разрешение он подпишет сейчас же.
Нина Никаноровна съездила на рынок, купила все продукты, которые советовал адвокат, и в 14.30 сдала передачу женщине-контролеру, как называл ее Федор Федорович, и только тогда она почувствовала, что сама еще ничего не ела. Даже чай не попила, как советовали супруги Бойко. Она поехала к ним. Федор Федорович оставил ей свой домашний телефон и в 20.00 сказал позвонить. Он скажет ей, что удалось сделать по поводу разрешения свидания с братом.
Ровно в 20.00 Нина Никаноровна позвонила адвокату Митину:
- Все хорошо, Нина Никаноровна. Завтра в 11.30 подъезжайте, - сообщил Федор Федорович. – Нет, не надо раньше. Это серьезное учреждение, и здесь четкая очередь, все по минутам. Что будете ждать напрасно? Передачи тоже не надо, - ответил он на вопрос Нины. – Когда будет можно? Через месяц для подследственных, ровно календарный месяц, число в число, значит третьего ноября.
«Хороший человек Федор Федорович», - думала о Митине Нина Никаноровна: «Наверное, он такой заботливый и дома, если ей – совершенно постороннему человеку - он уделяет столько времени и хлопот». Нина Никаноровна не знала, что адвокат Митин Федор Федорович после смерти жены живет один. Детей у них не было. «Не дал Бог», - говорил Митин, хотя он был членом партии, и разговоры о Боге для коммуниста считалось предательством. У коммунистов был свой Бог, и иметь конкурента в лице Бога-православного они не терпели. Поэтому старый адвокат жил теперь для своих подзащитных, кому нужна, необходима была его помощь, и их боль и боль родственников он принимал как свою.

* * *

Утром Нина Никаноровна начала собираться в СИЗО еще с 7.30 утра, как только супруги Бойко ушли на работу. Она очень волновалась даже когда думала что одеть, хотя и было у нее два платья и костюм, которые она взяла с собой в дорогу, рассчитывая, что проживет в городе неделю. Уже без десяти десять она была у тех же железных ворот с железной калиткой. Как и вчера здесь было много народа. Кто с сумками для передач, кто без сумок. «Наверное, тоже на свидание», - уже определяла Нина Никаноровна. В 10.00 вышла женщина в форме и зачитала пять фамилий по списку. Через полчаса на их место ушла другая пятерка. И так людские судьбы вмещались в эти короткие минуты свиданий. Все шло строго по минутам. Какой-то старушке, стоящей в очереди на передачу, стало плохо. Через несколько минут вышел мужчина в белом халате. Женщину под руки провели в дверь, куда вчера заходила Нина Никаноровна для встречи с адвокатом. Сегодня Федора Федоровича она не видела: «Наверное, ее брат у него не один подзащитный, и у него много других дел. Собирать факты, доказательства, характеристики для осуществления защиты своих подзащитных. Благодарная, но трудная работа адвоката и требует много терпения, простого человеколюбия и понимания чужого горя», - думала о Митине Нина Никаноровна.
В 11.30 дверь снова открылась.
- Понамарев, Веретник, Сухорукова, Самойлова, Кирзун, - своим металлическим, без эмоций голосом назвала женщина-контролер пять новых фамилий по листкам-заявлениям, которые были в ее руках; названные люди подошли к ней. – Все? – спросила контролер. – Пошли за мной. Понамарев – первая кабина, Веретник – вторая, Сухорукова – третья…
Нина Никаноровна остановилась у дверей с цифрой три. Открыла, зашла. Стул, телефонная трубка, двойное стекло. Напротив - дверь и такая же трубка на столе перед стеклом. Через минуту дверь открылась, и вошел ее брат Володя.
Как он изменился! Последний раз они виделись на похоронах матери. Сколько же прошло времени? Пете было два года. Господи, прошло тринадцать лет! Они не виделись тринадцать лет! Тогда Володя был красивый, стройный и подтянутый старший лейтенант с красивой молодой женой, и сейчас - старый сгорбленный брат, сидящий перед ней за двойным стеклом. Ведь ему немного за сорок. Что может сделать с человеком жизнь. Служил, защищал Родину, честно выполнял свой долг. Три ордена у майора Новикова, но случилась беда, и выбросила его жизнь на обочину. Жена ушла, он писал: «сам отпустил ее», но что значат слова «сам отпустил»? Если бы она любила его по-настоящему, как можно уйти от любимого человека в такую минуту? И кому нужен теперь бывший отважный комбат, гвардии майор, десантник Новиков? Но что государству до судьбы одного маленького человека, до его духовных забот и проблем? Хотя из таких, как майор Новиков, и состоит государство. Ему дали хорошую по советским меркам пенсию как инвалиду первой группы и однокомнатную квартиру в областном центре. Что же, государство вправе считать, что сделало все, тоже выполнило все обещания для инвалида-офицера, отдавшего самое дорогое – свое здоровье для защиты интересов государства. Но как заполнить пустоту в душе таких людей, как Новиков, которые отдают здоровье и оказываются на обочине, защищая свое государство? Но душа - понятие не материальное, его придумали священники для своих прихожан, и поэтому нигде не упоминается о возмещении духовной пустоты.
- Здравствуй, Ниночка, - первый заговорил Владимир. – Ты молодец, сестренка, такая же красавица.
- Здравствуй, Володя. Шутишь? Какая красавица? Шестой десяток пошел, - улыбнулась Нина.
- Не говори о годах. Для женщины возраст не измеряется годами, - попробовал улыбнуться Владимир.
- Нет, братец. Для всех он годами измеряется: и для мужчин, и для женщин. Для тебя, я вижу, на войне год за десять шел…
Быстро летит время в простом разговоре. На часах на стене напротив Нины Никаноровны осталось только пять минут. О чем они говорили? Ни о чем и обо всем сразу. Ни слово о преступлении – зачем сыпать соль на рану брата? Она уверена, уверен и Федор Федорович, что не хотел убивать Владимир. Но что говорить о том, что могло не быть, если это уже произошло?
- Ниночка, надо как-то оставить квартиру, прописать тебя. Тебе надо выписаться, рассчитаться, пусть формально, на время приехать в город. Я еще не осужденный, до суда на моей доверенности ты пропишешься. Я спрашивал у Федора Федоровича: до приговора я могу тебя как родную сестру прописать. Мне жалко оставлять квартиру государству. Хватит ему того, что взяло оно у меня – мое здоровье, мою жизнь. И квартиру заберут.
- Что ты говоришь, Володя, ты еще придешь и будешь жить в своей квартире.
- Нет, сестра, через полгода после суда меня выпишут, и потом концов не найти. Ты сделай, как я тебя прошу. Пропишешься и езжай в свой колхоз, если приросла к нему. Хотя и в городе нужны зоотехники, и совхоз племенной в пяти километрах от города, туда троллейбус даже ходит. Да и вообще, что ты в такую дыру залезла?
- Убегала я, брат, - грустно, опустив глаза, проговорила Нина.
- От кого убегала? Я не понял.
- Не знаю, наверное, от самой себя.
Дверь открылась.
- Заканчиваем, - женщина-контролер ходила, открывала двери кабинок. – Заканчиваем свидание, - звучал тот же металлический голос без эмоций.
- Всё, сестренка. Спасибо тебе за всё, за передачу и что приехала. Ты сделай, как я тебе говорю. Петька школу закончит, куда потом? В город учиться. Может, и ты решишься – переедешь. Все через Федора Федоровича, позвони ему. Он золотой души человек. Таких сейчас осталось единицы на всю Россию, все перестроились, - грустно, пытаясь улыбнуться, проговорил Владимир.
- Володя, ты ешь больше. Одни кости. Вас хоть кормят? – Нина от волнения прижалась головой к толстому стеклу, словно так брат лучше ее расслышит.
- Нормально. Я в больничке сейчас на откорме. Кормежка как в санатории. Ем, сплю и книжки читаю.
- В больнице?! А что с тобой?..
Щелкнул выключатель. Связь отключили, Нина попыталась говорить, но толстые двойные стекла заглушали голос. Владимир, услышав последний вопрос сестры, успокаивая ее, показал большой палец правой руки, поднятый вверх, словно говорил: «Не волнуйся. Все хорошо!». Дверь за его спиной открылась. Он встал, прихрамывая, вышел в коридор, махнув рукой на прощание. «Всё, свидание окончено», - стоял в ушах Нины металлический голос женщины-контролера.
Вечером этого же дня узнав на железнодорожном вокзале, что в 20.15 до их райцентра идет проходящий поезд Москва-Новороссийск, несмотря на уговоры супруг Бойко остаться еще погостить хоть еще на день, Нина Никаноровна собралась уезжать.
- Завтра суббота, выходные. Мы сходили бы в цирк или еще куда, - уговаривали Бойко.
- Нет, что Вы, сын у меня, пятнадцать лет, один дома. А зверей - четыре фермы у меня, вижу каждый день свой цирк с сестренкой вашей Светочкой.
Бойко проводили Нину Никаноровну до вокзала и помогли купить билет. На окошечке кассы висела табличка: «Билетов на проходящий нет». Расторопный Сергей, правда переплатив, сумел достать даже в купейный вагон.
В 20.15 уже совсем темно. Поезд, медленно и плавно покачиваясь, тронулся со второго пути и стал набирать ход. Побежали разноцветные огни большого города, сначала медленно, потом быстрее и быстрее. В райцентр на юге области поезд приходил в 4.00 часа утра.
После свидания Новикова привели в его камеру-палату № 14. Фикса мастерил из мякиша хлеба шахматы. Доску сделал, разрисовал в черно-белые цвета и доделывал последние фигуры.
- Будем проводить шахматный турнир. Я, конечно, в шахматах не так опасен, как в карты, но за пехоту постою, - шутил Фикса. Он служил в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане в мотострелковом батальоне.
- Что, командир, повидал сестренку? – улыбаясь, встретил сокамерника Фикса.
- Повидал. Тринадцать лет я ее не видел. Правду в народе говорят: брат и сестра, когда из одной чашки едят, а вырастут – разбросает жизнь. В семьдесят шесть мать умерла, я приезжал на похороны. Я тогда в Витебске служил. Сестра молодец: ей за пятьдесят уже и живет в деревне, а ей ее годов не дашь, – Новиков вынул фотографию, передал Фиксе. – На этом снимке ей сорок, а это дети ее: Иван сейчас уже служит на границе в Таджикистане, а Петька в девятом классе учится.
- Да, красота времени не подвластна, - посмотрев фото, согласился Фикса. – Правда возраст женщины годами не измеряется. Будешь хавать, командир, я взял тебе обед?
- Нет, Володь, спасибо. Что-то нездоровится мне сегодня. Давит на голову, и мотор стучит с утра. Переволновался, наверное. Кажется, всего в жизни насмотрелся, когда от взвода после боя живых семь человек оставалось. А здесь, казалось бы, простое свидание с сестрой, а что-то внутри перевернулось во мне. Я лягу…
Новиков подошел к своей железной кровате-шконке. Постоял, поправил подушку, лег.
Фикса сидел за столом напротив, молча смотрев на майора: «Сколько ему, сорок один? А на вид под шестьдесят. Да, потрепала жизнь майора. Ой, как потрепала».
Хотя и сам Фикса неслучайно оказался в камере-палате №14 СИЗО. Он даже не догадывался на воле, что у него столько болезней: и гастрит, и сахар на критической отметке. Раньше даже не задумывался, почему во рту постоянная сухость и хочется пить.
- Думал, с похмелья это, - как обычно шутил он, рассказывая Новикову о своих болячках. Как в камеру попал, мотор прихватил, чуть «кони не откинул». Сдал все анализы, кардиограмму сделал. Оказывается, гнилой ты, Вова, как тот помидор: снаружи красный, а внутри черный.
- Ты сколько за бугром был? – спросил Новиков.
- Год и три месяца, - ответил Фикса. – Сначала учебка под Борисовым, поселок Печи. Командир БМП я по военной специальности.
- В Борисове в учебке был? – снова спросил майор.
- Да, ты слышал про посёлок Печи?
- Кто же о нём не слышал в Советской Армии. Поговорка есть: «в русских печах хлеб пекут, а в Белорусских Печах - солдат…».
- Это точно сказано, - улыбнулся Фикса. – После гражданки думал сдохну, не выживу. Я осенью призвался, ночью привезли нас пятнадцать человек. В конце ноября уже снега полно было. Идем, плац - огромный аэродром. Все дорожки почищены – ни одной снежинки на них, и по бокам снег аккуратно обрублен. «Кантик», как говорили наши сержанты. Ух, и гоняли они нас, но беззлобно, для нашей же пользы. Это я там уже, за бугром понял. Прав был старший сержант Ермаков, белорус из Могилева, наш замкомандира взвода, говорил нам: «Все, что получите здесь за полгода, поможет в жизни выжить». Мне уже через четыре месяца после учебки помогло.
- После учебки сразу в Среднюю Азию: два месяца на акклиматизацию согласно инструкции и вперед? – Новиков улыбнулся.
- Так точно, товарищ майор. После учебки эшелоном через всю матушку Русь в учебный центр в Узбекистане. Там нас как экипажи уже формировали на БТР. Пять человек нас было в экипаже. Я вот здесь. Васек Ковылеев из Перми, а трое уехали по УДО досрочно «грузом двести», - Фикса нервно закурил.
- Знакомая статистика. Очень знакомая, - вздохнул тяжело Новиков.
- Для чего это было нужно, командир? – Фикса посмотрел в глаза майора. – Отдавали жизни ради чужой земли, за чужих людей?
- Нет, Володя, ты не прав! – майор взял Фиксу за руку. – Воюя и погибая там, мы защищали не чужую землю. Мы погибали, чтобы не пришла эта война к нам, на нашу землю. Это политика. Большая игра. Америка помогала «духам». Мы помогали правительству Афганистана. Это был полигон испытания: оружие, испытания солдат и офицеров. Инструкторами у «духов» сплошь американцы, и деньги в расчете были «американские рубли».
- Доллары я видел у убитых «духов» не раз, - подтвердил Фикса. Он встал, нервно прошел по камере четыре шага вперед, четыре назад. – Может, чифирку заварим, командир?
- Не возражаю, сержант, - Новиков попытался улыбнуться, хотя было видно - улыбка далась с трудом. – Помянем ребят.
- На волю бы сейчас, в березовую рощу. Пару девчонок на брата, - мечтательно произнес Фикса.
- Что, сразу пару? – майор уже искренне улыбнулся.
- Командир, я такой голодный. И пары было бы мало, наверное.
Фикса, вспомнив этот недавний разговор с майором, улыбнулся. Как сдал за последний месяц майор. Серый стал – лицо земляное, сгорбился. Он смотрел на спящего Новикова. Или, может, не спит майор? Он лежал как обычно на спине, скрестив руки на груди.
- Будто покойник! – подумал, похолодев Фикса.

Глава 22

Сомнений не было. Там, на пешеходном переходе возле СИЗО, он видел Нину Новикову. Почти тридцать лет не видел он Нину, а, кажется, не изменилась она совсем. Возмужала, не пополнела, а стала шире в кости, женственнее, и хотя ей за пятьдесят, она еще по-женски красива. Нет косы до пояса, короткая стрижка, но Нину Новикову, своего «воробышка», Иван Егорович узнал бы и без волос вовсе. Но почему он не остановился, не вышел из машины? Попросил Игоря притормозить, он смотрел в сторону домов и Нину узнал издали. Машины перед пешеходным переходом ехали очень медленно. Он попросил еще притормозить, даже на секунду машина остановилась. Нина была в шаге. Из-за тонированных стекол она не видела его. Он видел ее, но почему, подумав секунду, приказал Игорю «поехали»?
Сейчас, сидя в своем новом кабинете на стройке, он закрылся на ключ, достал из сейфа бутылку «Белого аиста», налил рюмку и выпил, не закусывая. Неужели и через тридцать лет слова Сергея Сергеевича: «Иуда Искариот нужен всегда» также пугают его? Наверное, нет. Но Нина шла явно в СИЗО, и, наверное, кто-то из ее близких, может, муж, а, может, уже и сын попали в беду - совершили преступление. Она будет просить его помочь. Лучше не знать, чем знать и отказаться. Хотя кому лучше? Он испугался того, чего могло и не быть. Неужели и в пятьдесят три года, уже почти тридцать лет работая в партийных органах в комсомоле, потом в райкомах партии, пятнадцать лет проработав вторым секретарем больших районов, он не вытравил из себя рабскую натуру бояться? Бояться даже того, чего нет, но вполне, может, и могло быть. Только теперь один, закрывшись в своем кабинете, он понимал, что в своей жизни он любил только одну женщину - своего «воробышка», Нину Новикову. И теперь, увидев ее через тридцать лет, как задрожало у него внутри, освобождаясь от рабских пут, которыми он давил в себе даже любовь. Из-за страха сделать не так, что может или могло бы навредить. Он прожил уже большую часть жизни. С женой, Еленой Владимировной, три года назад отметили серебряную свадьбу. Но любил ли он ее? А она его любила? Все в их семье было, как сказал недавно в их откровенном мужском разговоре сын Виктор, как по протоколу. Повестка дня, необходимо, постановили, принято. Необходимо жениться? Женился. Красивая завидная невеста – полгорода вздыхало по Леночке Петровой. Необходимо завести детей для создания крепкой советской семьи? В их семье их двое. Но вопрос любит ли он свою жену, как-то даже не стоял у него в голове.
- Не стоял на повестке собрания, - посмеялся вслух Иван Егорович сам над собой.
Подумав, налил еще рюмку коньяка, выпил залпом, вытер ладонью губы. Встал, прошел по кабинету. Кабинет у него был в только что отстроенном здании заводоуправления, будущего в заводе не меньше, чем в обкоме. Подошел к окну. На улице, за окном, кипела работа. Подъезжали с грузом многотонные самосвалы КАМАЗы, сверкали голубые лучики сварки. Жизнь шла своим чередом. Зазвонил телефон. Иван Егорович машинально, по привычке, дернулся, но остановился, подумав, махнул рукой. Подошел к столу, сел на свое кресло. Телефон, позвонив еще несколько раз, замолчал.
Неужели это так важно для спокойной семейной жизни – любишь ли ты свою жену? Он за двадцать восемь лет совместной жизни даже не задавал себе этот вопрос. Он уважал свою жену – мать его детей. И в молодости ему нравилась Лена Петрова, она просто не могла не нравиться. Высокая, стройная, умная… Отец - директор завода радиодеталей. Он, наверное, и женился на дочери директора радиозавода, а не на девушке Лене Петровой. Все было в его жизни практично, без проблем. Через полгода после свадьбы – однокомнатная. Через два, после рождения дочери Галины – двух. Виктор родился – он ушел с комсомольской работы в райком инструктором. Не стояло проблем нигде. Всегда он в первых рядах. Всегда достанут, всегда привезут – только скажи, позвони. Пусть не достиг больших высот, а хотел ли он их? Нужно было учиться дальше. Оканчивать Высшую Партийную школу. Но Захаров никогда не стремился быть совсем в первых рядах, быть на виду, высовываться. Зачем? Он имел то же, даже, может быть, больше, на вторых ролях. Меньше ответственности, больше возможности, хотя, может, в душе он хотел быть первым в районе после перевода из обкома к ним в район Зарубина. Иван Егорович даже расстроился, но, подумав, решил: что произошло – уже произошло, а может, даже к лучшему.
И сегодня он не совершил, вернее, не сумел, потому что никогда не делал необдуманных поступков. Просто сделать то, что хочет сердце или душа по церковным понятиям. Он даже не остановился просто посмотреть в глаза, голубые глаза женщины, которую он любил и еще, может, продолжает любить тридцать лет своей жизни. Узнать, как сложилась ее жизнь, помнит ли она его. Иван Егорович понимал, что не успокоится, пока не даст ответа на эти вопросы. Впервые за тридцать лет его натура взбунтовалась. Сердце не хотело слышать, что говорит рассудок.
Он взял телефонный справочник, еще точно не зная, что хочет сделать. Нашел СИЗО. Начальник изолятора - его старый хороший знакомый. Их дачи почти рядом. До назначения в СИЗО Молодцов был начальником оперчасти в колонии строгого режима, которая располагалась в их городе Урыве. Иван Егорович набрал номер начальника. Молодцов оказался на месте:
- Приветствую старых оперов. Здравствуй, Игорь Васильевич, это Захаров, помнишь или теперь «хозяин» всех забыл?
- Иван Егорович! Какие люди! Сколько лет, - искренне обрадовался на другом конце провода Молодцов. – Какой «хозяин»? Для тебя я всегда гость.
- Я что звоню, Игорь… Васильевич, - Иван Егорович хотел назвать его, как звал всегда раньше – по имени, но поколебавшись секунду, добавил Васильевич. – У тебя, в твоем заведении, есть или может быть мой земляк из Николаевки. Да, да, это мой родной район. Почему так решил? Видел землячку – Новикову Нину Никаноровну, но спешил в обком, опаздывал, а там, сам знаешь, этого не любят. Она тоже меня узнала, неудобно как-то – скажет, даже не остановился спросить. Сегодня видел утром. Ты старый опер по делам, можно узнать - есть уроженцы Николаевки или, может, к кому приходила Новикова Нина Никаноровна, хотя, возможно, она уже под другой фамилией – тридцать лет не видел я ее. Можешь? Буду должен, если поможешь. Николаевка – деревня тихая, два - три уголовника за все годы я помню. Сейчас не знаю, правда, - давно не был. Куда звонить? В кабинет. Нет, я не в райкоме сейчас, на стройке нового завода. Партия сказала: «Надо». Запиши мой номер. Спасибо, Игорь Васильевич. Спасибо, старина. Я знаю, ты обещал – сделаешь, если в твоих силах, даже больше, чем обещал.
Всего 45 минут потребовалось подполковнику Молодцову, чтобы позвонить в оперчасть, дать указание, получить ответ и ответить Ивану Егоровичу:
- Да, да, я, Игорь Васильевич. Двое с Николаевки сейчас у тебя? Просветов 1962 года рождения. Не знаю, не наша фамилия, может, приезжий. И Новиков Владимир Матвеевич 1948 года рождения, майор-десантник, инвалид I группы. За что? Убийство?! ... Все, спасибо, Игорь Васильевич, с меня «Белый аист». Конечно, помог, просто выручил. Спасибо.
Все стало на свои места. Иван Егорович видел не призрак, он видел Нину, она приходила на свидание к брату Владимиру. Он даже плохо помнил его. Когда Иван Захаров уехал в город учиться, тот был совсем мальчишкой. Потом, когда на каникулах приходил к Алешке и Нине, черноволосый крепыш смотрел всегда исподлобья. «Дед Семен» - говорили о нем николаевские бабы. Поздний ребенок от второго брака: их учительницы Татьяны Сергеевны и Матвея Захарова – брата убитого отца Нины и Алешки Никанора. Надо найти Нину – узнать, не сможет ли он ей помочь? Но голос Сергея Сергеевича заговорил снова: «Чем сможет помочь он, секретарь парткома стройки, если ее брат совершил убийство? …Иуда Искариот нужен всегда…».
Иван Егорович позвонил в гараж, вызвал Игоря - своего водителя с машиной - и уехал домой, даже не сказав никому, где он. Только дома он понял, что выпил явно лишнего, но подошел к холодильнику, налил еще рюмку водки, выпил, закусил куском свежей корейки и пошел спать в детскую комнату, на давно пустую кровать Виктора.
Утром он проснулся, как всегда в 6 часов без будильника. Пошел в ванную бриться, чистить зубы.
В 6.30 проснулась жена Елена Владимировна:
- Иван Егорович, вы вчера какой-то юбилей отмечали? Или просто решили с пьянством бороться, истребляя водку, как ваш глубоко любимый народ?
- Это наш народ, а не мой, Елена Владимировна. Вы живете в России, среди этого народа, извините, другого нет… - грубо ответил Иван Егорович жене. Молча поставил чайник на плиту, зажег газ. Поджарил три яйца. По давно заведенному в семье Захаровых правилу, Елена Владимировна никогда не выполняла обязанности «горничной», как они выражались.
- Хватит того, что я готовлю, - говорила она мужу, а потом и подрастающим детям. – А разогреть и налить себе, будьте любезны, сами. Слава Богу, лакеев у нас в стране отменили.
Поэтому разогреть, поджарить колбасу с яичницей и Иван Егорович, и дети могли для себя сами. Завтракали молча, как всегда, так было заведено в семье Захаровых. Иван Егорович не вспомнил даже, а сидели ли они, обнявшись, или просто лежали когда-нибудь на диване, беседуя о каких-нибудь житейских темах. Нет, наверное. Никогда! Все, как всегда, по протоколу. Иван Егорович оделся, взглянул в окно. «Волга» уже стояла у подъезда.
- Я на работу, - сказал он жене. Вышел из квартиры и поехал на стройку. Рабочий день, один из тех, что был вчера и позавчера, начался. С новыми проблемами, трудностями, которые надо решать, преодолевать. Иван Егорович даже удивился – никто и не заметил его раннего ухода с работы. Стройка работала отлично. Вывод: уход на несколько часов одного, пусть и руководящего звена, даже не был никем замечен.

Глава 23

После ссоры с Виктором Игорь Фокин в душе затаил обиду на своего, как он считал, друга:
- Была бы причина, а то из-за бабы, - говорил он Куклину. – Я уверен, не зря этот холеный с ней кружится. Все они, бабы, одинаковые. Где ты говоришь, видел их, в кафе «Мечта»? Это в новом микрорайоне, на другой стороне города от университета. Любовь-морковь!
Фокин два раза в неделю находил причину после обеда отлучаться в город. Он знал Вику. Виктор знакомил их, и, опасаясь быть угаданным, Фокин старался не быть на виду. Сидел в здании почты за столиком, для вида наложив перед собой чистые бланки телеграмм, или в магазине «Рыболов», рядом с почтой, напротив кафе «Мечта». На следующей неделе он дежурил во вторник, вырвался и в пятницу в 14.20 приехал к кафе. Белой «Волги» нет. Фокин начал уже сомневаться - может, все, действительно, случайно совпало, и ему ничего доказать не удастся? Кроме того, на работе Розван уже начал бурчать, что часто у Фокина стали появляться дела в рабочее время, а это на стройке не поощрялось. Пришлось угощать шефа коньяком.
Вспомнив о расходах, не принесших дивидендов, Фокин нервно сгреб чистый бланк телеграммы на столе перед собой и бросил в стоявшую у ног корзину для мусора. Он даже вскочил, когда к кафе в 15.10 подъехала белая «Волга». Вышел водитель лет сорок, полнеющий, холеный, в костюме с галстуком и кожаном плаще, обошел спереди машину, открыл дверь для пассажиров. Галантно, как джентльмен. Из машины вылезла Вика. Стоп! Фокин даже засмеялся от увиденного. Теперь найти частника. Нашел почти сразу, за двадцать пять рублей согласился молодой парень, водитель «Жигулей» первой модели. Согласился часик поколесить за «Волгой». Фокин остановил «Жигули» в десяти метрах за «Волгой». Через полчаса вышел джентльмен, как он назвал его, и Вика.
У Фокина уже был на взводе фотоаппарат. Мощный, японский, он ради Христа и за бутылку водки взял его на три часа у геодезистов. Стоп кадр. «Волга» тронулась и поехала в сторону окружной дороги. Фокин на нанятой машине тронулся следом. Не рискуя - на расстоянии. Они подъехали к девятиэтажке на самой окраине вновь построенного микрорайона «Южный». Вышли, как и возле кафе: сначала джентльмен замкнул свою дверь, обошел спереди машину, открыл переднюю пассажирскую дверь, выпустил Вику, галантно подав руку. Стоп кадр! Они вошли во второй слева подъезд. Фокин, спешно расплатившись с нанятым водителем, бросился за ними. Они уже сели в лифт, поехали вверх. Фокин побежал бегом, шум лифта - 2, 3… 5 этаж. Стоп, лифт замолчал на 6 этаже. Шаги, голоса, смех Вики. Фокин остановился. Они, позвенев ключами, открыли дверь в правой стороне площадки и зашли, хлопнув дверью, в квартиру. На площадке четыре квартиры. Вправо, значит, в двух: 47 или 48. Игорь поднялся на шестой этаж, постоял у дверей. Тихо и в той, и в другой квартире. Стоп! Дом совсем новый, только сдается, еще не все квартиры заселены. Фокин подошел к электрощиту, открыл: четыре счетчика, 47 стоял, на электросчетчике квартиры № 48 колесико плавно бежало по кругу. «Отлично, Ватсон! – не сумев удержать нахлынувших эмоций, вслух произнес Фокин. – Метод дедукции действует безошибочно», - сам себя похвалил Игорь и весело, по-мальчишески, прыгая через порожки, побежал вниз с шестого этажа, даже не пытаясь воспользоваться лифтом. Лифт по-прежнему стоял на шестом этаже, двери кабины были открыты. Игорь подошел к табличке на углу дома, записал в блокнот: ул. Шендрикова, дом 93а. Рядом стояла белая «Волга», явно совсем новая, 26-34 ААА. «Отлично, Ватсон!" – еще раз вслух сказал Фокин и, весело насвистывая, направился к автобусной остановке, которую уже успел увидеть, подъезжая к дому.

Глава 24

Кафе «Пирамида», открытое совсем недавно на имя Захаровой Галины Ивановны, а фактически на деньги Елышева, принадлежало ему по их, пусть и подтвержденному лишь распиской от руки, договору взамен пяти соткам пустующей в сквере земли. Там Галина хотела построить свое кафе и назвать «Волна», что в переводе с греческого означало «Галина», с вывеской, как стало теперь модно, на английском языке.
В кафе «Пирамида» Елышев приехал на служебной машине со своим новым водителем – молодым симпатичным парнем. Высокий, темноволосый, в синих джинсах, белой футболке, короткой кожаной куртке. «Прямо мальчик с обложки Плейбоя, - подумала Галина. - Зачем Игорь взял себе такого красавца шофера? Толстяк Денис был ему больше под стать». Галина улыбнулась:
- Игорюш, у тебя новый водитель? Денис в отпуске? Симпатичный мальчик, - Галина положила руку Елышеву на грудь.
- Максим. Он чей-то родственник. Я даже не знаю. Мне дали, просили не обижать. Хороший парень: в институте заочно учится, спортом занимается. Но, Галина Ивановна, он женат, и недавно у них родился ребенок, вы опоздали, не засматривайся, - весело ответил Елышев, обняв Галину за талию.
- Игорь Григорьевич, я знаю одного женатого с двумя детьми, а он влюбился, говорит, в первый раз, - язвительно ответила Галина.
- Галюш, я не ревную, но предупреждаю, - уже серьезно, наверное, немного обидевшись, сказал Елышев.
- Да вы ревнуете, друг мой! – Галина весело и звонко засмеялась. Они прошли уже подсобные помещения, зашли в кабинет заведующей или хозяйки, как было бы, наверное, более правильно написать на табличке на дверях кабинета.
- Есть-пить будешь? – спросила Галина на правах хозяйки.
- Нет, только если тебя… Я очень соскучился, - Елышев обнял Галину сзади, начал целовать шею.
- Игорюш, сегодня нельзя… Можно было хоть позвонить, спросить?
- Галюнчик, ты меня убиваешь, - Елышев сделал страдальческую гримасу на лице.
- Хватит грустить. На этот случай у вас найдется пара девочек. Я знаю вашу торговую предприимчивость, Игорь Григорьевич, - Галина улыбнулась, провела указательным пальцем по надутым губам Елышева. – Что с обедом? Есть-пить будете?
- Буду, – пробурчал Елышев.
Пообедав в кафе, он поехал в магазин «Цветы», где работала его новая подруга, совсем молоденькая продавщица Оксана. Галина Захарова была, как обычно, права, говоря о торговой предприимчивости Елышева.
После ухода Игоря, Галина даже побрызгала в своем кабинете освежителем воздуха. Последнее время Елышев стал раздражать ее все больше своим хамским поведением, постоянными намеками, что он вершитель ее судьбы и благополучия, и только от него она теперь полностью зависит. Но порвать с ним отношения – значит, нажить себе врага в лице всемогущего, в торговых кругах города, зампредисполкома Елышева; это в планы Галины совсем не входило.
- Ничего мальчик, его новый водитель Максим, - Галина уже несколько раз ловила себя на мысли, что думает об этом молодом парне, которого и видела мельком всего один раз. Он вышел из машины, поздоровался, когда Галина встречала Елышева у входа в кафе. «Учится заочно в институте, спортсмен, недавно родился ребенок», - вспоминала Галина слова Елышева, - «Красивый, наверное, ребенок, от такого мальчика некрасивый не получится», - Галина даже улыбнулась от этой мысли, сама не зная почему.
Но Елышев! Как избавится от Елышева и не навредить себе? Наверное, этот вопрос казался для Галины не имеющим ответа, но ответ был получен в этот же день совершенно неожиданно для нее. Она никогда даже не рассматривала эту версию мирного расхода со всемогущим, казалось, Елышевым.
В половину четвертого в кабинет без стука вбежала испуганная официантка из зала Жанна:
- Галина Ивановна, извините, пожалуйста, - с порога взволновано заговорила Жанна. – Они вас требуют, все руки в наколках, взяли коньяк, а платить не хотят. Я боюсь, может, милицию вызвать?
- Кто они? Где они? – Галина встала с кресла. Она слышала, раньше среди кооператоров ходили робкие разговоры о том, что в городе есть группа молодых ребят, в основном спортсменов или бывших уголовников, которые предлагают шефство или, как они сами выражаются, «крышуют» ценовиков и кооператоров. Насколько их «крыша» надежна, и что они требуют взамен, честно не признался никто, все это преподносилось как слухи. Никто не признался, что были у него.
- Трое сидят в маленьком зале уже около часа. Едят, пьют только коньяк, уже на двести рублей набрали, а платить не хотят. Они еще коньяк заказали, я им говорю: «Вы расплатитесь за взятое», а они мне: «Ты что, мать, в таком приличном заведении не доверяют клиентам? Во время обеда деньги требуют – аппетит портят. Расплата всегда после обеда». Говорят: «Хозяйку позови».
Галина на несколько секунд задумалась. Позвонить Елышеву? Его кафе – его проблемы, пусть сам и разбирается с «крышей». Хотя вообще, чем она рискует? Начнут сильно давить – скажет подставная она и кто настоящий хозяин. Может, это ее шанс – мелькнула мысль в голове.
- Хорошо, Жанночка, иди к ним. Скажи: я выйду через пару минут, - сказала Галина.
Жанна выбежала из кабинета. Галина подошла к зеркалу, закурила, нервно сбивая пепел в пепельницу. Посмотрела на себя в зеркало - «хороша!» - отметила свою внешность Галина. Она специально тянула время, чтобы показать непрошенным гостям, что она не очень боится их. Только через восемь минут она вышла. Зал был почти пустой, хотя в это время кафе уже заполняли студенты, видимо вид троих гостей, гулявших по-большому – стол перед ними уже был заполнен пустыми бутылками - отпугивал клиентов. «Гости» громко переговаривались, смеялись, и почти через слово в их разговоре был мат.
- Здравствуйте, вы заведующую вызывали? Я слушаю вас, – Галина подошла и, проговорив, улыбнулась.
- Телка. Мы хозяйку звали, не заведующую, а ты, если хочешь… - первым отозвался стриженный налысо, с наколками на руках. Одет он был в черную футболку, теплая куртка висела на спинке стула.
- Подожди, Зуб, не груби! Смотри, какая женщина, клевая заведующая, - перебил его плотный парень, без наколок, сидевший в середине. Слева от него сидел тоже, видимо, бывший уголовник. Волосы у говорившего были по устаревшей моде – длинноватые, но очень красиво зачесанные назад. Видно, парень гордился своими красивыми волосами, и ему они нравились, хотя уход за ними, наверное, отнимал у него все свободное от «работы» время.
- Вы присаживайтесь, товарищ заведующая, угощайтесь, все отлично, а как нам хозяйку увидеть, не подскажите?
- Какую хозяйку? – Галина пожала плечами и села на свободный стул.
- Не гони порожняк, шмара, - вновь заговорил Зуб на уголовном жаргоне.
- Хозяйку кафе. Кафе «Пирамида», а именно Захарову Галину Ивановну, 1961 года рождения, - средний парень достал листок из нагрудного кармана и прочитал написанное.
- Я Захарова Галина Ивановна, - ответила Галина.
- А что тогда гонишь, соска? – Зуб даже попытался встать, видимо, для устрашения.
- Молчи, Зуб! Узбек, - обратился он к третьему, молчавшему парню, с внешностью, действительно, похожей на азиата, – сходите с Зубом покурить, ему хочется. А в кафе нельзя, видите, табличка написана, - плотный парень, с красивыми волосами мизинцем показал на табличку на стене у входных дверей: «Не курить!».
Зуб и Узбек послушно встали. Зуб попытался что-то возразить, но Узбек взял его за локоть, и они ушли в туалет.
- Юра меня зовут, - плотный бесцеремонно протянул руку Галине. Она даже не успела возмутиться.
- Галина, - сдерживая себя, представилась она.
- Галина, будем считать, мы познакомились. Мне хочется, чтобы наше знакомство переросло в дружбу, - Юрий мило улыбнулся.
- Я не понимаю Вас, Юрий, о какой дружбе Вы говорите, - Галина сделала удивленное лицо.
- Мы предлагаем Вам, Галина, защиту от врагов и хулиганов, - Юрий загнул два пальца.
- У меня нет врагов, - Галина пожала плечами.
- Будут! – ответил невозмутимый Юрий и продолжал загибать пальцы. – Инспекторов и «мусоров».
- Даже от милиции вы защищаете? Это уже интересно, - Галина улыбнулась и, волнуясь, непроизвольно достала сигарету, Юрий услужливо дал прикурить даме своей зажигалкой.
- Мы как «Живые помощи» – от всех защищаем, - он снова улыбнулся и показал две золотые коронки впереди, явно одетые на здоровые зубы. С зубами, как и с волосами, у Юрия было все в порядке.
- И чем я буду вам за это обязана? – Галина тоже улыбнулась и сделала глубокую затяжку.
- Вот видишь, а говоришь не хозяйка! – Юрий бесцеремонно перешел на «ты».
- Я просто интересуюсь, как заведующая. А хозяйка я ресторана «Донские зори», знаете? И салон красоты «Фея» тоже слышали, наверное?
- Ресторан знаю, бывал, он не в нашем районе, а салон – не слышал такого, - Юрий даже растерялся от такого поворота разговора. Явно он не был к нему готов.
- Это потому что Вы, Юрий, и без салона красавец мужчина, - Галина брала нить разговора в свои руки.
- Спасибо, Галочка, за комплимент, - Юрий даже покраснел. «Обычный скромный парень, напустил на себя уголовного фарса», - подумала о нем Галина и вслух сказала:
- Это не комплимент! Это правда. Так чем я буду вам обязана за ваши «Живые помощи»?
- Всего двадцать процентов нам. Но для Вас… для тебя пятнадцать, - немного заметавшись, проговорил Юрий.
- И всего-то? И вы гарантируете мне безопасность от хулиганов, инспекторов, и как Вы выразились, даже от «мусоров»? – Галина вошла в роль, уже она вела разговор, диктовала условия.
- Да. В случае невыполнения нами своих обязательств мы теряем право на свои проценты. Но мы не отдадим своего, как Вы понимаете, - Юрий даже сжал ладони в кулаки, желая уже сейчас доказать Галине, что своего он не отдаст.
- Мы составим нотариальный договор или будет иметь силу даже устный? – Галина, задав вопрос, посмотрела в глаза Юрию. Глаза голубые, как у девчонки и вообще симпатичный парень. Явно спортсмен и выпил он, в отличие от двух своих друзей, только для запаха, для солидности.
- Действителен устный. Мы доверяем своим д-р-у-з-ь-я-м, - произнес Юрий. – И пятнадцать, всего пятнадцать процентов всегда точно от суммы прибыли. Без шуток и глупостей, - Юрий снова мило улыбнулся, показал свои золотые коронки.
- Это без вопросов. Но, как Вы понимаете, это касается только моего ресторана и моего салона, а в данном кафе «Пирамида» я действительно только заведующая.
- А кто хозяин? – Юрий округлил глаза. – Вы зарегистрированы как хозяйка кафе «Пирамида».
- Вы не совсем правильно осведомлены. Вернее ваш осведомитель не знает, что хозяин не может открыто зарегистрировать свое кафе, потому что он по совместительству крупный чиновник, госслужащий или слуга народа, как он себя называет. Вы понимаете, Юрий, о чем я Вам говорю? – Галина достала еще сигарету, Юрий дал прикурить от зажигалки, которую держал в руке.
- Я, Галочка, хорошо понимаю, о чем Вы говорите. Но хотел бы понять, о ком Вы говорите. Это страшная военная тайна, и, выдав ее, Вы подвергнитесь пыткам? Вы этого боитесь? Не бойтесь, мы Ваши друзья. Мы Вас защитим, - Юрий тоже достал сигарету.
««Суперлегкие, дамские, - увидев сигарету, подумала Галина, - мальчик не только пить, даже курить, не приучен. Бедное дитя, жертва изъянов перестройки. Он тоже хочет красиво жить, но у него нет ни денег, ни связей, чтобы осуществить свое желание. Есть только кулаки и здоровье. Тернистый путь ты выбрал: будешь всем врагам и кооператорам, которых будешь защищать и «мусорам», от которых будешь защищать и своим конкурентам, тоже ищущих легких денег».
Галина смотрела на Юрия и вслух произнесла:
- Нет, я не боюсь. Это Елышев Игорь Григорьевич, заместитель председателя облисполкома, он отвечает за торговлю области. Вы понимаете, Юрий, величину его полета и ему не стоит светить свое имя на вывеске кафе. Если Вы хотите, я поговорю с ним и передам ему ваши условия. Но, думаю, он не согласится. Почему? – спросила Галина, и сама ответила на свой вопрос. – У него власть и над «мусорами», и над инспекторами тоже, и еще как другу Вам скажу по секрету: он жаден и мелочен.
- Как нелестно Вы отзываетесь о своем хозяине, - Юрий сверкнул глазами. Глаза были злыми. Галина видела, что задела его самолюбие тем, что не все ценовики могут им подчиниться, есть и более крутые «крыши».
- Он мне не хозяин. Он заставил меня сидеть здесь, хотя у меня свой ресторан и салон. Я сижу здесь как заведующая, пока он не найдет мне замену – надежного ему человека, а он, я уверена, совсем не спешит это делать. Я даже сплю с ним, чтобы не лишится своего, - Галина встала, подошла к окну-витрине и стала смотреть на улицу. За окном спускались сумерки, загорались разноцветные огни витрин. Галина играла ва-банк. Это был беспроигрышный дубль. Она явно симпатична Юрию и подобная откровенность, даже не зная Елышева, вызывает к нему изначально неприязнь. Дубль сработал. Юрий подошел сзади, робко взял ее руку за запястье, слегка сжал:
- Галь, мы друзья. Мы поможем, я обещаю. Расплата будет двадцать пятого числа каждого месяца в ресторане. Будут приходить или Зуб, или Узбек. Если какие-то отморозки будут наглеть, скажите, что платите Королю.
Король – это ясно: кличка Юрия, Галина поняла. Она поняла – дубль сработал. Более того, всем хулиганам, инспекторам, она платила явно больше пятнадцати, но реальной помощи не видела. Но самое главное - появился реальный шанс избавится от Елышева. Вслух она спросила:
- Что мне делать в кафе «Пирамида»?
- Работать заведующей! – ответил Юрий и снова показал золотые коронки. – И пока ничего не говори хозяину о нашем приходе. Плата за сегодняшний обед – это Ваш первый взнос. Всё. До свидания, Галина Ивановна. Удачи.
Юрий резко развернулся. Его друзья вышли из туалета, стояли уже одетые, не подходили к ним – ждали распоряжений. Юрий пошел к выходу, Узбек за ним. Зуб, немного поколебавшись, быстро подошел к столику, налил коньяк, залпом выпил. Он догнал своих дружков уже на улице. Все трое прошли и сели в белые «Жигули», стоявшие на обочине в пятидесяти метрах от кафе. В салоне машины за рулем сидел четвертый, его Галина даже не рассмотрела. Да и зачем? Все получилось так, как она хотела сделать, даже лучше. Теперь ее волнение и невольная дрожь, перед тем как она вышла к «гостям» в зал, казались пустяковыми и смешными.
- Нормальные ребята. Зуб наглый только, но это свойственно уголовникам, но Короля я явно переиграла и подмяла. Посмотрим, Игорь Григорьевич, кто еще победит в нашей игре: черный король или белая королева, - проговорила она вслух и весело засмеялась.
Галина не могла знать, что обещание оградить от инспекторов и «мусоров» Король давал не голословно, он только озвучил пославших его. Но сам Король был только бригадиром в сложно сплетенной паутине, которая начинала опутывать страну с приходом демократии и гласности, и нити паутины вели вверх за толстые стены обкомов и еще выше.

Глава 25

Уголовное дело Новикова после доследования было закрыто и направлено в суд. Судья Андреева получила его уже в 16.00 часов, но задержалась на работе, чтобы хоть поверхностно изучить дело после дополнительного расследования. Старший следователь Стародубцев проделал за месяц с небольшим огромную работу: обзвонил все госпитали, где проходил лечение Новиков, и даже сам ездил в Москву в институт, где майор проходил курс реабилитации. Заключения врачей немного расходились, но были едины в одном: с такими ранениями, три из которых вообще первоначально считались несовместимыми с жизнью, майор-афганец не мог считаться психически здоровым, и даже незначительное нервное расстройство могло вывести его из равновесия, и он не мог контролировать свои действия. Подписи под заключениями поставили лучшие врачи-психиатры, профессора института в Москве. Подписи, справки, заключения.
- Ай да Алексей Семенович, юрист второго класса, - Лариса Сергеевна сидела одна в кабинете, вслух хвалила следователя прокуратуры. Ранение в область сердца – с подобным не живут, и если и чудом остаются жить – два-три года максимум. Да, не хочет Стародубцев, чтобы майор, отдавший свое здоровье за Родину, умер в колонии строгого режима. Но закон есть закон. Даже убийство в состоянии аффекта требует наказания – принудительного лечения в тюремной психушке в Волгоградской области, а это, по разговорам бывших уголовников, страшнее зоны. И мало вероятности, что увидит березовую рощу после курса лечения истерзанный гвардии майор. Условно осудить? Условно нереально – ни один прокурор не согласится с такой санкцией. Зазвенел телефон:
- Андреева, слушаю.
- Здравствуй, Лариса Сергеевна, - раздался в трубке знакомый голос адвоката Митина. Старик тоже не ушел с работы вовремя. Что заставило его задержаться? Ему тоже не безразлична дальнейшая судьба Новикова, он узнал, что дело поступило в суд. - Лариса Сергеевна, я бегло посмотрел дело Новикова. Да, Алексей Семенович разрешил по старой дружбе. Он тоже стажером еще был у меня. Судя по заключению врачей, жить нашему майору-герою немного осталось. Если бы в санаторий с горным воздухом, а в СИЗО ему день за неделю идет, - Федор Федорович замолчал.
- Я тоже сижу вот, изучаю это дело, мне в 16 часов его принесли. Вы понимаете, Федор Федорович, закон есть закон. Судебный процесс должен быть. По определению, его не может не быть, - Лариса Сергеевна вздохнула.
- Я понимаю. Наверное, нет смысла затягивать. Когда Вы планируете начать процесс? – поинтересовался адвокат.
- В четверг еще изучу, проведу консультации. Но не думаю, что смогу добиться облегчения.
- Значит, психушки ему не избежать? – Федор Федорович, видимо, курил, и, произнося эту фразу, он сделал затяжку.
- Нет. Конечно, нет, - Лариса снова вздохнула. – К сожалению, мы слуги закона, и наши симпатии роли не играют. Изменить существующий закон они не могут.
- Вот антипатии, к сожалению, играют, - отозвался Митин. Он не имел в виду Андрееву. Он знал - она одна из немногих судей областного суда, которые даже отказываются от ведения дела, если не могут бороться с давлением власти имущих. Это знали все, наверное, а председатель облсуда просто не давал в производство Андреевой уголовные дела, где фигурировали крупные областные чиновники или их родственники. – Ладно. Извините, Лариса Сергеевна, жаль мне по-человечески Владимира Матвеевича, но мы помогли ему, что в наших силах. Может, вывезет, организм еще молодой – сорок ему только. И посрамит наш майор московских академиков, - голос адвоката даже оживился.
- Может быть, может быть. Будем надеяться на это, - согласилась Андреева. Митин попрощался и повесил трубку. Кого подбадривал старый адвокат: себя или молодую судью? Потому что даже самый мягкий приговор для Новикова – принудительное лечение – смертельный. Они оба понимали это.
Не было других лазеек освобождения от уголовной ответственности, да и не пошла бы на это судья Андреева. Новиков, совершая преступление, был невменяемый, а значит, психически не контролируемый себя подсудимый должен пройти курс лечения в специальном медицинском центре. Где и умело косившие здоровые преступники становились невменяемыми, а Новиков, действительно, больной человек, доживающий последние дни своей жизни.
Как и обещала Лариса Сергеевна Митину, весь следующий день она консультировалась у Меркулова в прокуратуре: уточняли санкции, искали прецедент подобных дел. Даже доказывали, что майор-афганец, кавалер трех боевых орденов, отдавший свое здоровье, защищая Родину, просто не переживет психушку. Может, ему, в качестве исключения, можно пройти курс реабилитации в обычной психоневрологической клинике для подобных больных? Но все это можно, но до суда. Суд должен принять судебное постановление, вынести приговор, а он предусматривал принудительное лечение в спецучреждении для осужденных.
Вечером сильно уставшая, перевозбужденная Лариса Сергеевна позвонила Митину:
- Федор Федорович, как я и предполагала, закон поставлен выше человеческой жизни. Как это не прискорбно говорить мне, народному судье, но это так.
- Значит, психушка, - грустно подытожил Митин. – Что ж, будем надеяться на новое чудо организма Новикова.
- Да, единственное, что можно сделать - сократить срок с двух, обычных в этих случаях, лет. Я думаю, пламенная речь у Вас уже заготовлена, Федор Федорович? – Андреева явно волновалась.
- Что говорить, Ларисочка. Пламенная речь – это вся жизнь Владимира – короткая, но полная драматизма. Он выбирал себе профессию и знал, что такое Родину защищать, и сделал все, что было в его силах. Ладно, отдыхайте, Лариса Сергеевна. Я известил сестру телеграммой, она обещала приехать. Она рассчиталась с работы, мне предстоит прописать ее в квартире брата по его разрешению. До приговора он полноправный гражданин и имеет право прописать единственную родную сестру на свою жилплощадь. Это его последняя просьба ко мне, и мне ее надо исполнить. Отдыхай, Ларисочка, будем уповать на Бога и надеяться на лучшее. До свидания.
Лариса положила трубку без четверти восемь. Муж снова будет ворчать, что пельмени и яичница стоят у него уже в горле. Но сами они еще не обедали сегодня. За весь день кефир и пара чебуреков.
- Да, Лариса Сергеевна, не бережете Вы свой желудок, - вслух проговорила она и, надев плащ, выключила свет в кабинете. Закрыла и опечатала кабинет, сдала ключ дежурному и пошла к автобусной остановке.

Глава 26

Вика в последнюю неделю была ласкова как никогда. Даже лучше, чем в первый их месяц, когда казалось, что лучше просто не может быть. Они ночами могли наслаждаться друг другом или просто болтать ни о чем, но как интересны были эти разговоры. Сейчас даже трудно вспомнить, о чем они говорили ночи напролет: о стихах, музыке или смысле жизни, о любви и преданности. Но последняя неделя показала - любовь немного остывает только для того, чтобы вспыхнуть с новой силой. Виктор даже осунулся после бурных бессонных ночей. Вика оставалась поспать – обычно она уходила в университет к обеду, а Виктор бежал к восьми на работу.
- Котик, ты возьми недельку за свой счет по семейным обстоятельствам, - шутила Вика.
- Кто будет кормить нашу семью? Мужчина должен быть добытчиком в доме, - ответил Виктор.
- Витюш, а много нам надо? Нам всего хватает. Что нужно человеку для счастья? Ответь, - Вика по-детски капризничала.
- Я не знаю, каждому свое, как написано было на известных воротах, - ответил Виктор, пожав плечами.
- Это очень расплывчатое понятие, это в общем смысле, а конкретно, что тебе нужно для счастья? - настаивала Вика.
- Мне? Чтобы рядом был надежный, любимый человек. Проснуться ночью и слышать, как она дышит у тебя на руке. Любимая работа, конечно. Не работа ради денег, чтобы выжить, чтобы было интересно, чувствовать себя нужным людям, и чтобы люди видели твой труд. Например, профессия строителя очень благородная, она приносит радость людям. Строить дома, школы. И, наверное, главное - дети. Это, вообще, я думаю, смысл жизни каждого человека. Можно построить много домов, посадить лес деревьев и книг много написать, но если не вырастить ребенка, всё меркнет - и дома, и лес, и книги.
- Правда, ты хочешь ребенка? Но они крикливые и писаются, - снова по-детски надула губки Вика.
- Пусть. Я буду их пеленать и стирать их пеленки, - Виктор обнял Вику, от прикосновения к жаркому желанному телу голова шла кругом и так до утра, до звонка будильника.
Подъем, крепчайший кофе и на работу. На четвертый день его шеф Семен Абрамович Розван внимательно посмотрел на Виктора, покачал, улыбаясь головой. Позвал за собой, открыл маленькую кладовую с инструментами: у стены стоял медицинский топчан.
- Спать до 18.00, - строго сказал Розван, но глаза его улыбались.
- Спасибо большое, Семен Абрамович.
- Отдыхай, Витюш. Я понимаю, были и мы рысаками когда-то. Спи, я в 18.00 разбужу.
Потом Вика становилась капризной, как ребенок. Требовала еще больше внимания и заботы. Виктор не переставал удивляться, откуда в такой хрупкой девушке столько страсти.
- Девушка, Вы нимфоманка. Я сдаюсь, - Виктор упал на спину на диван, скрестил на груди руки. – Я сдаюсь. Лежачего не бьют.
- Нет, лежебока, так просто ты не отделаешься, - глаза Вики горели. – Мне надо много и только тебя. Только с тобой я женщина, только с тобой мне хорошо.
- Разве у Вас богатый опыт, сударыня? – немного ревнуя, спросил Виктор.
- Я просто не вижу кроме тебя больше ни одного мужчины, - Вика села верхом на лежащего Виктора.
- Умоляю, пощади, - смеясь, взмолился Виктор.
- Никогда! – последовал властный ответ.
Потом Вика снова резко изменилась, остыла. Села за учебники, даже упрекнула Виктора, что теперь ей придется догонять упущенное и по вечерам не лежать с ним на диване, а сидеть в библиотеке.
- Вы эгоист, Виктор Иванович, Вы будете лежать на диване, а я, бедная, наверстывать упущенное целую неделю.
Виктор все принимал всерьез, успокаивал Вику, что все домашние обязанности их небольшой семьи, даже стирку вещей Вики, он берет в свои крепкие мужские руки:
- Котенок мой, ты только учи, «грызи» науку. Должен в нашей семье быть свой профессор?
Виктор совсем не придал значения, что после его слов Вика улыбнулась одними глазами как-то ехидно и даже зло.
Виктор вошел в рабочий ритм, снова стал встречаться с друзьями. Фокин ходил веселый, и Виктор даже стал считать, что Игорь не таит на него обиду. При встречах с Виктором тот всегда первый радостно заговаривал. Здороваясь и прощаясь, долго тряс руку Виктора, похлопывал по плечу. «Нормальный мужик, понял, что сказал по пьянке лишнего, а я думал будет дуться, злобу затаит», - думал о Фокине Виктор.
В среду сдали спортивный комплекс – огромный зал в хорошем архитектурном исполнении. Залы для игровых видов спорта: волейбола, баскетбола, футбола, зал для борьбы, гимнастические снаряды, даже бассейн – четыре дорожки по пятьдесят метров. Пивоваренная компания обязалась финансировать спорт, объясняя, что здоровье людей важнее прибыли. Хитрый западный рекламный трюк. Но в 1989 году мало знали о рекламе. Подобное заявление руководства компании на коротком митинге по поводу сдачи спорткомплекса вызвало бурные аплодисменты. Всё под плитку, всё блестит красками. Да, архитекторы из Москвы хлеб свой ели не зря. После митинга Виктор не нашел своих друзей и, побыв еще немного, уехал домой. На журнальном столике - записка от Вики: «Котик, я в библиотеке, буду в 22.00. Не скучай. Твоя кошечка».
Виктор и Вика - львы по гороскопу, значит – большой кот и кошечка. Сначала в шутку, затем, как положенные ласкательные, эти слова вошли в обиход их отношений. Наверное, у всех влюбленных есть такие слова: зайка, рыбка.
Зазвонил телефон Виктора. Вика? Придет пораньше? Звонил Фокин, явно уже хорошо принявший за сдачу спорткомплекса:
- Витюшка! Ты дома? Один! Мы с Серегой на крыше.
- На какой крыше? У вас потекла крыша? – Виктор засмеялся.
- Нет, с крышами у нас полный порядок. Мы на крыше спорткомплекса. Сторожа – свои ребята, дали им «Андроповскую». Какая отсюда красота, Витек, город вдали, как на ладони. Сегодня в 22.00 салют в честь дня города. Приходи, но у нас горючего немного – требуется дозаправка, и «курить» на исходе.
- Я слышу по голосу, вы уже заправились хорошо. Лишнего не будет? – поинтересовался, шутя с приятелями, Виктор.
- Водка лишней не бывает, - Виктор услышал в трубке голос Куклина.
Почти не задумываясь, Виктор взял пакет, положил две бутылки водки из запасов «НЗ», отрезал колбасы, банку лососевых консервов, хлеб, три пачки ТУ-134, надел спортивный костюм, кроссовки, теплую спортивную куртку.
Погода стояла очень теплая для второй половины осени, но ночью было прохладно.
«В 22.00 я буду дома к приходу Вики, а выпить сотку за спорт – святое дело», - настроение сразу поднялось, сидеть весь вечер одному, ждать прихода Вики ему не хотелось. Быстро доехал до стройки – уже несколько месяцев ходил маршрутный автобус до полуночи. Друзей он нашел без труда. Подвыпивший сторож постарше указал на пожарную лестницу:
- Они там, наверху, на крыше.
Виктор полез вверх по железной лестнице. Выше и выше. Даже в тихий вечер здесь чувствовался холодный пронизывающий ветерок. Вот он и на крыше, голоса слева у прожектора. Вот и они разложили на каменном бордюре свою снедь, бутылки, стаканы.
Куклин сидит на корточках в метре от бордюра:
- Я с детства высоты боюсь. Это ночью под водку я осмелел. Днем меня под пулеметом сюда не загонишь, - признался друзьям Сергей.
- О, какие люди, Виктор Иванович, штрафной. Тебе штрафной, - увидев Виктора, заговорил Фокин. Он уже хорошо принял, его даже немного пошатывало, когда он, увидев Виктора, встал и пошел ему на встречу. Подошел к Виктору, похлопал, как обычно при встрече по плечу, вернулся и сел на свое место на каменном, высотой в полметра, бордюре. За спиной Фокина в черной бездне ночи горели огни стройки.
- Игорек, ты присядь здесь, как я, - посоветовал Фокину Куклин, наливая штрафной Виктору.
- Я не могу сидеть на корточках – у меня плоскостопие и еще какое-то хитрое заболевание, я даже забыл название. На корточках ноги отекают быстро. Я не пьяный, что ты, Серега, волнуешься, - ответил Игорь.
Виктор выпил штрафной, потом выпили уже вместе: Виктору, как опоздавшему, снова налили побольше. Открыли принесенную Виктором бутылку. Разговор, как обычно в нетрезвой компании, пошел на все темы. Каждый старался доказать свою точку зрения по обсуждаемому вопросу, а точку зрения других подогнать под свою. О чем говорили? Как и все в те годы: о перестройке, о последствиях Чернобыльской аварии, о пропаже товаров даже первой необходимости, о военном стратегическом запасе. Где он? Почему прилавки пустеют? Обычный разговор; в перерывах принималась еще доза и, как правило, сразу менялась и тема разговора. Виктор выпил уже три раза: в голове приятная легкость, язык «развязан». «Наверное, это уже оптимальная доза, пора собираться домой», - он посмотрел на часы – 21.18.
- О, мне пора, мужики. Жена. Семья, - Виктор улыбнулся. – Вам, холостякам, можно гулять до утра.
- Я предлагаю тост за женщин, - захмелевший Куклин налил в стакан, протянул Виктору.
- За женщин я выпью с удовольствием, - Виктор взял из рук Куклина налитый стакан. – Женщины – цветы в нашей жизни. Они украшают наш мужской быт.
Куклин налил еще в два стакана:
- Пьем до дна, за женщин, - Куклин стукнулся с Виктором.
Виктор выпил сразу двумя большими глотками. Пить он не любил, ему нравилось состояние легкости в теле и мыслях после выпитого. Хотя подумал: «Это, наверное, уже лишняя стопка и утром будет болеть голова». Куклин, выпивая, поперхнулся, закашлял.
- Вот видите, тост недостойный водки. Я не буду пить за женщин. Потому что нет существ, способных предать более подло, чем женщины, - проговорил Фокин и выплеснул водку за бордюр в черную бездну ночи.
- Игорюш, тебя, наверное, обидела какая-то женщина, изменила? Почему ты такой женоненавистник? – Виктор улыбнулся, сел на бордюр рядом с Фокиным. – Не надо, Игорь. В мире больше хороших женщин, жен, матерей, сестер.
- Да, мне изменили, - признался Фокин, опустил голову, охватил ее ладонями. А тебе? Где твоя Вика сейчас ты знаешь? Нет! А я знаю, - Фокин поднял указательный палец вверх. Он явно перебрал, и Виктор, как самый трезвый в их компании, решил не обращать внимания на слова Игоря помня, как он раньше взбесился от подобного заявления Фокина.
- Игорь, ты немного выпил лишнего. Но мы друзья, и я не слышу, что ты говоришь. Вернее не ты, а водка, - Виктор обнял Фокина за плечи.
- Нет, я не пьяный. Ты не ответил на мой вопрос. Скажи мне, своему другу. Ты друг мне, Виктор? Победитель, - Фокин снова поднял вверх указательный палец.
- Друг, конечно. И отвечу. Моя Вика в библиотеке университета. Она учиться в аспирантуре. Неделю мы просачковали. Не совсем, правда, сачковали, - Виктор тоже выпил лишнего и даже начал объяснять Фокину, почему она неделю не занималась.
- Библиотека находится на улице Шендрикова, дом 93а, кв. 48, - Игорь достал какие-то фотографии и на обратной стороне стал читать этот записанный адрес плохо слушающимся его языком.
- Бред. Я даже улицу такую не знаю. Библиотека находится по адресу: Университетская площадь, дом 3. Это главные корпуса – 1, 2, 3, - пояснил Виктор.
- И читает с хозяином белой «Волги» 26-34. Книги читают? – допытывался Фокин.
- Игорь, ты мне друг, но я могу рассердиться. Я не понимаю, о чем ты мне говоришь.
- Я две недели выслеживал Вику. Я хотел тебе доказать. Ты обидел меня. Ты был не прав. Ты очень обидел меня за правду. Я увидел их у кафе «Мечта», ехал за ними полгорода на такси, между прочим, за свои деньги. И приехал за белой «Волгой» вот на этот адрес, там у них «библиотека».
Виктор вскочил:
- Ты лжешь, Фокин! Замолчи, я убью тебя!
- Ты должен просить у меня прощения! Ты сильно обидел меня за правду! - не слыша Виктора, еще громче заговорил Фокин и тоже встал на не совсем твердых ногах.
Куклин, уже однажды пострадавший во время их ссоры, отошел немного в сторону и уже издали стал примирять их:
- Хватит, мужики. Оставьте свой разговор. Давайте еще по сотке за дружбу.
- Нет!! – ужу почти кричал Фокин. – Я требую извинения! Вот, смотри эти фотографии! - он протянул фотографии Виктору.
Виктор узнал Вику и профессора Лобова, и дата внизу – три дня назад. В тот день Вика пришла домой в 22.40, очень жаловалась, что устает, даже говорила, что, наверное, бросит учиться – очень тяжело. Виктор успокаивал ее, жалел, говорил, что нельзя столько заниматься. Даже ругал себя. Это из-за него Вика отстала от занятий. Руки Виктора дрожали, он плохо соображал.
- Ты должен просить у меня прощения на коленях, - это были последние слова Фокина.
Виктор даже не понял: толкнул он его или только махнул рукой в его сторону. Но нетвердо стоявшему на ногах Фокину, могло хватить и этого - он качнулся назад, перелетел через бордюр и исчез в черной бездне ночи.
Фотографии выпали из рук Виктора. Он будто сразу прохмелел, бросился вниз по гремящей под его ногами железной лестнице. Куклин на четвереньках от страха, боясь даже встать на ноги, подполз, собрал все фотографии и спрятал их в боковой карман куртки. Затем взял дрожащей рукой начатую бутылку водки, выпил из горла несколько глотков и пополз к пожарной лестнице. Он тихо скулил от страха увиденного и от боязни высоты. «Господи, помоги мне, Господи, помоги…», – шептал он.
Виктор подбежал к месту падения Фокина. Сторожа уже стояли возле него.
- Господи! Не повезло-то как парню, и грунт здесь мягкий – мог переломаться и уцелеть, - прошептал старший сторож и перекрестился.
- Значит, судьба его такая, - добавил сторож помоложе.
- Нет, не судьба. Это я его толкнул, - проговорил побелевший Виктор. – Звоните в милицию.
Фокин упал на спланированный грунт довольно мягкий, но попал на торчавшую из земли арматуру от бетонного столба. Штырь проткнул его грудь насквозь. Фокин даже не вскрикнул, наверное, так и не поняв, что это конец.
Милиция приехала быстро. Забрали Виктора и Куклина, он только спустился вниз, шел, покачиваясь от пережитого страха и выпитого. Сторожей допросили в сторожке вагончика. Виктора привезли в райотдел. Всю дорогу он твердил:
- Это я его толкнул. Я убил Фокина. Я предупреждал, не надо говорить о Вике плохо.
В райотделе его сразу допросил следователь. Что говорил и что подписывал, Виктор не помнил. Он вообще плохо соображал. Только утверждал:
- Это я его толкнул. Я убил Фокина.
Потом пришел следователь из прокуратуры:
- Петров, следователь прокуратуры, - представился он.
И снова те же вопросы: фамилия, имя, отчество, где родился, где проживает.
- Зачем Вы снова все это спрашиваете? – Виктор с наручниками на руках, в грязной окровавленной рубашке, он тоже поранил руку, наверное, о железные перила, когда спускался вниз. – Я же сказал. Я толкнул Игоря Фокина. Я его убил.
- Существует уголовно-процессуальный кодекс, Виктор Иванович, - вежливо объяснил следователь прокуратуры. Он был очень вежливый, этот следователь, в отличие от следователя-милиционера. Он не кричал, не грубил, был тактичен и даже достал пачку «Опала», положил на стол перед Виктором.
- Курите.
Только к 3.00 часам ночи закончился допрос. Виктор от пережитых потрясений еле держался на ногах.
- В камеру его, желательно в одиночку, - приказал следователь вошедшему сержанту, а следователю-милиционеру тихо добавил. – Отец его – Захаров Иван Егорович, партийный работник, лучше застраховаться от эксцессов, что с ним таким в камере могут сделать.
«Наконец-то всё закончилось, - с облегчением подумал Виктор. – Скорее в камеру - спать, спать, спать».
В дежурной части с его рук взяли отпечатки всех пальцев и ладони, намазав их предварительно черной краской. Милиционеры не спешили, это еще отняло почти час. Наконец, сержанты, дежурившие по КПЗ, посовещавшись, решили:
- В пятую его, там один указник.
И сержант, который привел Виктора от следователя, сказал ему:
- Пошли на хату. Извини, брателла, одиночки свободной нет. Привыкай, теперь будет всё общее: и камера, и туалет.
- Главное, чтоб не была общей задница, - с ухмылкой добавил второй сержант – здоровый детина с резиновой дубинкой в руках.
Оба конвойных весело засмеялись над удачной, по их мнению, шуткой большого сержанта. Виктора подвели к железной двери с цифрой 5, нарисованной белой краской. Позвенев связкой ключей, маленький сержант открыл камеру:
- Заходи, Витюшка, в дом родной.
Камера - 2 на 3, с деревянным помостом-лежаком у окна, напротив двери на высоте около полуметра над бетонным полом – нары. В углу старая ржавая двухведерная кастрюля с крышкой – это туалет – «параша», как ее ласково называют сидельцы. Стены поштукатурены «под шубу». На деревянном помосте-нарах лежал мужчина лет сорока, с взъерошенной, давно нечесаной шевелюрой и щетиной недельной давности. Он, видимо, спал, но шум в коридоре, звон ключей и открытой двери разбудили его.
- Кого привел, командир? – зашумели в камере слева, в 4.
- Убийца, - ответил маленький сержант.
- Давай его к нам. «Она» молоденькая? Га-га-га, - послышался в камере хохот, шум, мат.
Виктору от спертого воздуха камеры, от диких криков из других камер стало плохо, его стошнило. Он едва успел подбежать и открыть крышку кастрюли-«параши». Его рвало. От выпитого, увиденной крови, спертого воздуха. Виктор вырвал, сел на уголок деревянного помоста. Его сокамерник тоже сел, обхватив ноги руками:
- Курить есть? – первый вопрос сокамерника.
- Не знаю, в куртке, если не вынули.
Куртку Виктор нес в руках и бросил на помост, когда вошел в камеру.
Новый приятель ловко проверил карманы, достал пачку ТУ-134, спички.
- Надо же, не отобрали! – обрадовался небритый и добавил. – Козлы. Тебя как зовут?
- Виктор.
- А меня Артур, как тот король, - захихикал. – А небритый. Мне пятнадцать суток дали. На всю катушку.
- За что дали? – машинально спросил Виктор.
Он лег на доски, положив свернутую куртку под голову. В камере было жарко, даже душно. Артур закурил жадно, затягиваясь табачным дымом:
- Хорошие сигареты, но слабые. Я «Приму» курю или «Беломор», - объяснил он Виктору. – Королева моя посадила. Устроил дома пьяный дебош – так судья в приговоре зачитал. Пятнадцать суток без вывода на работу. Уже восемь отсидел один. В первый день нас, правда, двое было. Второго с суда домой погнали, оштрафовали, наверное. Я тоже штраф просил, а мне пятнадцать суток без вывода.
Небритый Артур, видимо, соскучился по людям за восемь суток и поэтому болтал без умолка. Виктор прикрыл глаза. Побежали круги: сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Он начал падать в бездну, даже вздрогнул, открыл глаза и, поняв, что это кружится голова, успокоился. Снова закрыл глаза и быстро забылся. Он спал долго, до самого обеда. Не слышал, как утром дежурный открыл дверь, и Артур вынес кастрюлю-«парашу» из камеры вылить в общий туалет. Не слышал Артура, который около часа объяснял ему, что жена у него сволочь – при первом скандале звонит в милицию. Это уже четвертый раз. Два раза тот отделался штрафом, раз сидел семь суток и вот теперь - пятнадцать без вывода на работу. Но, несмотря на ее сволочной характер, он любит жену, да и выпивает нечасто – пару раз в месяц: в получку и аванс. На этот раз была получка; он работает жестянщиком в СМУ. «На работе теперь будут большие неприятности. На доску повесят: «Позор пьянице», тринадцатой зарплаты лишат», - добавил Артур и захихикал. Ничего этого Виктор не слышал.
Разбудил его звон ключей, открылась дверь. Стояли уже новый сержант и арестованный с тележкой, на которой были бочки с обедом:
- Эй, король Артур, сокамерника толкни, живой он? Хорош дрыхнуть, не в санаторий попал.
- Да пусть поспит. Я ему возьму обед, - жалостливо попросил Артур. – Ему плохо ночью было. Рвало его сильно.
- Плохо ему было. Как кореша с крыши пихнул – не плохо было, а тут стошнило, - грубо сказал сержант.
Виктор открыл глаза, поднял голову.
- Проснулся. Бери обед, душегуб, - сержант отошел, пропуская в камеру арестованного, тоже, по всей видимости, суточника.
- Я не буду есть, - ответил Виктор.
- Это уже ваше дело, - ехидно сказал сержант. – Других блюд нет в меню. Хотя и это очень сносная еда, из столовой берем на химзаводе, - уже мягче добавил он.
- Спасибо, мне не хочется, - повторил отказ Виктор.
- Бери, ты что? Теперь через сутки обед будет. Здесь не разжиреешь – раз в сутки кормят, - зашептал Артур и, схватив миску, стоявшую на железном откинутом столике, протянул арестованному-раздатчику:
- Земляк, пожирнее со дна, пожалуйста.
Конвоир и раздатчик пошли дальше в 6 камеру. Везде их встречали шутками и незлобными приколами. Артур сидел на нарах в своей любимой позе – поджав под себя ноги, и жадно доедал рожки по-флотски.
- Бери и мое, если хочешь. Я не буду сегодня есть. Да и не до еды мне, - предложил ему Виктор.
- Что натворил ты, если не секрет? Тебя вертухай душегубом назвал, - принимаясь за Викторов обед, поинтересовался Артур.
- Я плохо помню, если честно. Скандал, крики, милиция. Игорь весь в крови с проткнутой грудью, - Виктор закурил.
- Ух ты! - Артур даже перестал жевать. – Ножом проткнутый?
- Нет, арматурой. Он с крыши спорткомплекса упал на стройке пивзавода. Слышал о такой?
- Слышал. Весь город знает. Громадину строят. Борьба с пьянством. Будем пить пиво вместо водки и будем трезвые, как будто пиво - это молоко, - Артур снова захихикал.
Они поговорили о своих проблемах. Чем больше говорил Виктор, рассказывая о случившемся вчера вечером, тем неувереннее становилась истина, которая, казалось, не требуют доказательств. Так, по крайней мере, думал Виктор вчера. Толкнул он Фокина или он упал сам? Он даже не дотронулся до него. А может, в порыве ярости всё же толкнул? Один человек всё это видел – Куклин. Их привезли вместе, но в разных машинах. В райотделе Виктор Куклина не видел. Дверь снова открылась. Тот же сержант, что и раздавал обед с арестованным, произнес:
- Захаров, на выход. Куртку оставь, здесь недалеко.
Виктор вышел из камеры. Сержант закрыл камеру на ключ. «За мной», - скомандовал он и пошел к выходу. Напротив первой камеры дверь. Сержант толкнул ее, вошли в небольшую комнату: стол, две табуретки, привинченные к полу, большое окно, только решетка с обеих сторон: и внутри, и снаружи. У окна стоял пожилой мужчина с совершенно седыми волосами, с тростью, явно ручной работы, он повернулся, внимательно осмотрел Виктора, слегка прихрамывая, подошел к столу. Сержант, доложив, что задержанный Захаров доставлен, вышел.
- Присаживайся, Виктор Иванович, я Ваш адвокат. Моя фамилия Митин, а зовут Федор Федорович – два Федора, как в книге, легко запомнить, - он открыто улыбнулся, показав, несмотря на возраст, довольно хорошие зубы.
- Адвокат, так быстро? Или наше правосудие тоже перестраивается? Я думал, адвоката у нас назначают только на суд, - Виктор присел на стул напротив Митина.
- Нет, Виктор. Не возражаешь, я тебя буду по имени называть? По возрасту вполне оправданно, - Федор Федорович достал дипломат, щелкнул замком, вынул пачку ТУ-134, спички. – Кури. Нет, Вить, - продолжал адвокат, – наше правосудие, к сожалению, очень медленно перестраивается. Я знаю твоего отца, Иван Егорович мне позвонил.
- Отец всё знает? - Виктор обхватил голову обеими руками. – Что я натворил? Мать не переживет этот позор.
- Что ты натворил, мне пока не ясно, - Федор Федорович достал чистый лист бумаги. – А что наговорил при задержании – это да. Здесь чистая 102 без смягчающих вину обстоятельств. Ты помнишь, что говорил на допросах, когда сюда привезли?
- Я плохо соображал. В шоке был от увиденного. Сбежал по лестнице, а Игорь лежит в крови, и прут от арматуры из груди торчит. Я ничего не соображал. И к тому же, выпивши мы были все трое хорошо, - Виктор виновато нагнул голову.
- Состояние опьянения – это теперь отягчающее вину обстоятельство, а как иначе наша страна борется с пьянством? - Федор Федорович достал ручку и стал что-то записывать. – Вить, как говорится без протокола, - Митин поднял голову, посмотрел в глаза Виктору, – я тебя еще пацаном помню, ты забыл, конечно, но ответь честно, ты толкал Фокина?
Виктор посмотрел в глаза старому адвокату:
- Не знаю, Федор Федорович, не помню я, если честно, - и опустил голову.
- Так я и думал. Поэтому, слушай меня внимательно. Живым жить, а мертвым… вечный покой, и земля пухом. Ты теперь никому никогда ни под какими угрозами, обещаниями снизить срок не скажешь, что толкал Фокина, - Митин даже встал, держась за край стола. – Ты меня понял, Виктор Захаров? Никому, даже родным: ни отцу, ни матери, ни своей девушке.
- А Вы про нее откуда знаете? – Виктор удивленно посмотрел на Митина.
- Из дела твоего. Я звонил ей, спрашивал о тебе, о друзьях твоих – Фокине и Куклине и даже о сигаретах, какие ты куришь, - адвокат улыбнулся.
- Заметил я, думал, у нас вкусы совпадают. Многие ТУ-134 курят. Хорошие сигареты.
- Хорошие, но сам я не курю, - подчеркнул Митин. – Теперь давай подробно, но быстро. Начальник отдела дал мне всего час. С первой минуты давай вспоминай, что произошло на крыше спорткомплекса. Только поподробнее, Виктор, мелочи решают всё. В данном случае, твою судьбу.
Утром дежурный райотдела, докладывая о происшествиях за ночь, доложил об убийстве на стройке пивзавода. Именно убийство, преступление раскрыто по «горячим следам», задержан Захаров Виктор Иванович, который сам признался в совершении преступления и подписал все протоколы предварительного допроса и следователя РОВД, и следователя прокуратуры.
Начальник райотдела – подполковник Карпов Николай Сергеевич – поинтересовался о личности задержанного. Захаров Виктор, двадцать шесть лет, работал инженером на стройке, при себе имел удостоверение, пропуск на территорию, прописан в г.Урыве. Карпов позвонил в Урывское РОВД, дежурный сообщил ему, что Виктор Захаров – сын их бывшего второго секретаря райкома, сейчас отец работает на стройке секретарем парткома. Николай Сергеевич не знал Захарова-старшего лично и на всякий случай, позвонил в КГБ, доложил дежурному, что сын партработника, уровня второго секретаря райкома совершил убийство. И пошло по инстанциям; в 10.05 уже первый секретарь обкома Антипов Юрий Иванович позвонил Ивану Егоровичу и сообщил о ночной трагедии:
- Ты, Иван, - он, пожалуй, впервые за годы их совместной работы назвал Захарова по имени, – не горячись, держи себя в руках. Еще неизвестно, что и как там было. И помни всегда: мы своих в беде не бросаем. Ты понял меня?
- Да, Юрий Иванович, спасибо Вам, - Иван Егорович волновался как никогда.
- Слушай, позвони в адвокатуру, найди сыну адвоката лучшего. Если понадобится, из Москвы вызовем. Ты понял? – Антипов говорил дружески, четким уверенным голосом, и его расположение понимание беды Захарова вселили в Ивана Егоровича надежду.
Он позвонил в коллегию адвокатов: «Кто из адвокатов считается на лучшем счету?». Трубку взял сам председатель и, узнав, кто звонит, а он знал Ивана Егоровича, не задумываясь, произнес:
- У нас все хорошие. Плохих в областную не берут. Но я посоветую Митина Федора Федоровича, он и Резника за пояс заткнет, не будь у того связей московских.
Иван Егорович записал номер Митина. Они были немного знакомы одно время, Митин даже стоял на партучете в райкоме, где работал Иван Егорович. Друзьями они не были, но приходилось общаться однажды, и знали друг друга хорошо. Митин дал согласие узнать все по делу Виктора, так как по закону в уголовных делах, где совершалось тяжкое преступление, адвокат должен быть с момента возбуждения уголовного дела, хотя закон не всегда, даже чаще не исполнялся, и подсудимый только на суде узнавал, кто его адвокат. Снова позвонил Антипов, первый секретарь обкома:
- Иван Егорович, мы посовещались и вот, что решили. Бери отпуск, не был в этом году? Отлично! Мы хотели за будущий год тебе дать. Сегодня после обеда придет твоя замена, ему всё сдашь, все дела. Нет, не ссылка. Да не паникуй! Я тебе еще раз повторяю, если не понял. Мы своих в обиду и на съедение не отдаем. Будь мужиком, не раскисай. Жди Погодина для передачи дел, - Антипов положил трубку.
Иван Егорович сидел в своем кабинете на стройке. Он почему-то вспомнил слова Зарубина, своего бывшего шефа, первого секретаря Урывского райкома:
- Антипов приручает себе кадры. Если сделает кому услугу – будешь обязан Антипову всю оставшуюся жизнь. И не вздумай бунтовать – сотрет в порошок.
Это заключение, конечно, из жизни самого Зарубина. Антипов его приблизил, поднял в обкоме, но где-то Зарубин не сошелся с шефом. Нашла коса на камень, и начались гонения, травля, райком. Теперь в Урыве ходят слухи, а их кто-то пускает, что в декабре первого заменят. Зарубин - филолог по образованию, куда кинет его судьба? Учителем в Урывскую среднюю школу? Да, Антипов силен и беспощаден, добивает ослушавшихся его до конца. Сейчас над своей судьбой Иван Егорович думал меньше всего… Сын Виктор, как спасти его или хотя бы до минимума сократить наказание? А потом хоть механиком в АТП. Ему все одно было сейчас, когда беда так дыхнула на него. Жене звонить не стал, сам съездил в музей, все сказал. На удивление Ивана Егоровича жена перенесла весть о трагедии даже спокойнее, чем он сам:
- Я так и знала, добром не кончится. Я уверена, здесь замешана эта «мышка» с пустыми глазами, - заявила жена.
- Леночка, у нас такое горе, а ты возмещаешь зло на бедном ребенке. Одумайся! Причем здесь Вика?
- Не знаю, но мне так кажется. Впрочем, на все воля Бога, - проговорила Елена Владимировна, глядя куда-то вдаль, в пустоту за спиной Ивана Егоровича, и замолчала.
После неудавшегося разговора с женой Иван Егорович решил заехать на квартиру, которую он снимал для сына. Виктор последнее время жил вместе с Викой. На квартире Вику он не застал. Он вернулся в рабочий кабинет на стройку.
Погодин уже ждал, его передача дел заняла несколько часов, до самого вечера. В 6 часов позвонил адвокат Митин и сообщил все подробности дела. «Елена Владимировна оказалась права», - подумал Иван Егорович после того, как выслушал Митина. Попрощался со старым адвокатом, повесил трубку. Этот третий Куклин, что за человек? Надо с ним поговорить, от его показаний очень много будет зависеть, он единственный свидетель. Где он теперь, может быть, давно дома, уже седьмой час? Иван Егорович позвонил геодезистам. К удивлению Захарова Куклин еще был на стройке. Иван Егорович еще на правах секретаря парткома попросил Куклина зайти к нему в кабинет. Он плохо знал Куклина, не видел его с сыном, в отличие от Игоря Фокина, которого Виктор представлял отцу даже как друга. Через несколько минут в кабинет, постучавшись, вошел молодой парень в защитной куртке-штормовке, как многие московские, среднего роста, коротко подстриженный.
- Куклин Сергей Юрьевич, инженер-геодезист, - представился вошедший.
- Проходи, Сергей Юрьевич, присаживайся.
Сергей прошел в кабинет, сел на стул, предложенный Иваном Егоровичем. «Руки у него дрожат: волнуется или после вчерашней пьянки?», - подумал Иван Егорович. Он, поколебавшись, подошел к сейфу, открыл. Достал открытую бутылку своего любимого коньяка «Белый аист»:
- Не подумай, Сергей, что в партийных сейфах водку держат. У меня, как ты знаешь, большое горе, - начал разговор Иван Егорович. Достал стаканчики, налил почти по полному. – Давай помянем Игорька Фокина, - выпили стоя, не чокаясь, закусив разломленной плиткой шоколада.
– Сереж,- тихим спокойным голосом продолжал Иван Егорович, – я, как отец, пойми мое горе. Давай просто поговорим, как люди. Расскажи, что произошло вчера вечером на крыше спорткомплекса?
- Иван Егорович, весь день сегодня голова кругом. Одни допросы: милиция, прокуратура, даже адвокат какой-то хромой приходил, тоже допрашивал.
«Ай да Федор Федорович, недаром он говорит, что у него три ноги, и здесь уже успел побывать», - подумал Захаров, и вслух сказал:
- Сереж, это допросы, протоколы, а мы просто поговорим по-человечески. Расскажи мне, как отцу только правду. Мне можно и нужно правду. Что произошло?! Почему случилось эта трагедия? – Иван Егорович умышленно не сказал «убийство» или «преступление», он хотел узнать мнение Куклина – единственного очевидца и свидетеля этого происшествия.
- Ты знаешь, Иван Егорович, всё из-за Вики, этой потаскухи.
«Куклин перешел на «ты». Что он хочет этим сказать? Близость к семье и горю или показать, что он видел, он единственный свидетель, и хотите Вы этого или нет, Иван Егорович, Вам придется с ним считаться», - подумал Захаров, хотя и ничем не выдал, что заметил резкий переход Куклина на «ты» в их разговоре.
- Причем здесь Вика? – будто еще ничего не зная, спросил Иван Егорович. Хотя Митин несколько минут назад сообщил ему по телефону о причине ссоры на крыше спорткомплекса.
Куклин подробно, начиная с первой драки почти месячной давности, все рассказал Захарову, даже про фотографии.
- Какие фотографии? – искренне удился Захаров. Митин ничего не говорил о фотографиях.
- Фотографии Вики с ее хахалем – профессором. Фокин снимал их в кафе и у дома, куда они любовью заниматься ездили. Все снимал. Да, в нем погиб великий сыщик. Увы, уже навсегда.
Куклин сам, не спрашивая разрешения, налил себе еще стаканчик конька, выпил, отломил шоколад.
- А где эти фотографии? – поинтересовался Иван Егорович. – Мне можно их посмотреть?
Тут случилось то, что даже проработавший более тридцати лет с людьми Захаров не ожидал. Он просто был ошарашен ответом Куклина на свою просьбу.
- У меня, конечно. Я в милиции о них никому не сказал. Хотите посмотреть? Купите их у меня за десять тысяч. Думаю, цена приемлема. Потому что наличие и упоминание фотографий в деле точно подтвердит, что Виктор посмотрев фотографии, толкнул Фокина с крыши.
- Но… - Иван Егорович потерял даже на секунду дар речи. Каков тихоня! Наглец! Куклин «на коне», он понимает это и как владелец фотографий, и как единственный свидетель происшествия. От его показаний будет зависеть, как будет расследоваться дело: как несчастный случай, убийство по неосторожности или как умышленное прямое убийство. – Но у меня нет таких денег, Сергей Юрьевич.
- Я подожду, Иван Егорович. Немного, правда. Я подал заявление на расчет, через две недели уеду. Не могу, у меня дрожь по всему телу. Боюсь спиться, - Куклин во второй раз налил себе стаканчик из пустеющей бутылки и выпил опять залпом.
- Сережа, давай, как умные, деловые люди. А я вижу, ты не глупый, - Иван Егорович даже попытался, правда, не очень успешно, улыбнуться, произнося эти слова, но улыбка не совсем получилась, скорее, получилась гримаса. – Подведем итог. Ты говорил о фотографиях следователю на допросе?
- Нет.
- Ты упоминал вообще, что они есть или могут быть, и что Фокин давал их Виктору?
- Говорю Вам, нет!
- Что же ты тогда говорил?
- Что видел, ссорились, замахали руками, но на расстоянии они были друг от друга. Фокин бутылку пустую хотел разбить – «розочку» сделать. Нагибался он, я видел, и мгновение одно смотрю, нет его на крыше, - пояснил Куклин. – Даже крика не было.
- То есть, - настаивал Иван Егорович. – Ты не говорил нигде никому, что видел, как мой сын толкнул Фокина с крыши?
- Нет, Иван Егорович, я и действительно не видел, - Фокин достал фотографии. – Виктор в метре, может, чуть больше стоял от него. Мгновенно все произошло… - Куклин опустил голову, его брови исчезли, он даже, будто, стал меньше. Видимо, вчерашний пережитый вечер напугал его и давил на его сознание, и, наверное, пройдет это нескоро. Да, решение уехать со стройки Куклин принял правильное.
- Сергей, если ты так будешь всегда говорить и на следствии, и в суде – я куплю у тебя фотографии за сумму, которую ты назвал, - Иван Егорович подал руку Куклину. Куклин, секунду поколебавшись, тоже протянул и пожал руку Ивану Егоровичу. – Будем мужиками, Сереж, - уже в спину уходящему Куклину произнес Захаров.
- Вы о чем, Иван Егорович? – Куклин остановился в дверях.
- Без фокусов, Сергей Юрьевич.
- Иван Егорович, фокусы для нашего дела совсем ни к чему: как мои, так и Ваши, - проговорил Куклин и вышел из кабинета.
Несколько минут после ухода Куклина Иван Егорович негодовал: «Сопляк! Сукин сын!». Потом немного остыл, всё обдумал и даже в душе похвалил Куклина: «Да, жилка предпринимателя. Живым жить и «не срубить бабки» у богатого, а именно таким он меня, я уверен, считает. Значит, видел он, Куклин всё видел. Виктор толкнул этого Фокина, иначе не пошел бы устраивать этот торг».
Снова позвонил адвокат Митин, сообщил, что утром Виктора переводят из КПЗ райотдела в СИЗО. Начальнику райотдела хочется побыстрее избавиться от подобного задержанного. Утром его поведут к судье, который без сомнения даст санкцию на арест Захарова, и сразу в СИЗО. Иван Егорович долго колебался: «Звонить или нет начальнику СИЗО Молодцову домой? Удобно ли с подобной просьбой? Время уже поздно, рабочий телефон Молодцова молчит. Ладно, завтра позвоню. Рано утром его не отправят. Завтра позвоню и сразу поговорю с Молодцовым о свидании с Виктором». Ивану Егоровичу иногда казалось, что ничего не произошло вчера или ему просто снится сон. Он налил коньячный стаканчик оставшимся коньяком, потом, подумав, махнул рукой, достал из сейфа большой «семейный» стакан, который держал для разлива пива и лимонада и новую бутылку коньяка. Налил больше половины, выпил: «Так и спиться можно, уважаемый товарищ Захаров, Вы что-то очень активно начали борьбу с зеленым змеем», - мелькнуло в голове.
До дома было далеко, все служебные машины уже в гараже. Только дежурный уазик «Вахта» стоял у дверей заводоуправления. Иван Егорович подошел, он знал водителя, и водитель знал Захарова в лицо. Попросил подвести до Урыва. Шофер, спросив что-то, видимо, у диспетчера по рации, согласился. «Интересно, знает ли водитель, что убийца архитектора Фокина – мой сын?» – подумал Иван Егорович, садясь на переднее место рядом с шофером. Наверное, знал, потому что до самого дома он не сказал о ночном происшествии ни слова.

Глава 27

Тучи над головой Зарубина сгущались давно. Когда его из обкома перевели, пусть первым и в престижный передовой Урывский район, он понимал, это только пересылка. Антипов, а только размолвка с ним стала причиной его ссылки, не остановится на полпути. Он будет давить до конца, и каким будет этот конец, не раз задумывался Зарубин. «Преподавать литературу в школе №2, а, может, пожалеет Антипов – разрешит преподавать в техникуме», - грустно шутил над своим положением Лев Борисович.
Ученых степеней у него не было, хотя он и закончил аспирантуру в университете, но для защиты нужно время, а он с головой ушел в партийную работу. Надо было чем-то жертвовать, то есть учебой. Карьерному росту Зарубина позавидовал бы любой партфункционер: в двадцать восемь - он первый секретарь в одном из райкомов города, в тридцать один - он в обкоме, в тридцать три - третий секретарь обкома. При этом надо заметить, карьеристом Лев Борисович никогда не был.
Честнейший человек, образец во всем: от дисциплины до работоспособности для других членов партий. Даже когда он в обкоме работал, ездил на работу на троллейбусе. Дни и ночи проводил на работе, на предприятиях, выбивал, просил, требовал. Наверное, такой человек нужен был Антипову для саморекламы власти, то есть обкома, который он возглавлял, но до определенного, конечно, предела.
Он считал, как сам потом признался в разговоре с Зарубиным, что Лев Борисович умело делает карьеру; что по мнению Антипова было нормально, даже правильно - любой чиновник должен стремиться к росту. «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом», - любил повторять Юрий Иванович. Но когда увидел, что ошибся, и Лев Борисович - коммунист до мозга костей, стал говорить: «Откуда такие берутся? Я думал такой последний в 43-м погиб под Сталинградом», - пошутил как-то в разговоре со вторым секретарем Юрий Иванович.
Антипов стал перед выбором, приблизив на опасно близкое расстояние к себе Зарубина, он мог затмить своей инициативой и работоспособностью самого Антипова. Тем более, ничего человеческое было не чуждо Юрию Ивановичу, а Зарубин не стеснялся и критиковал даже его, первого секретаря.
Как обычно, нашлись доброжелатели, пустившие слух, что Зарубин метит в первые, и даже, что Лев Борисович мстит Юрию Ивановичу за жену Антипова – Оксану Евгеньевну. Та была подругой жены Зарубина – Светланы Борисовны, и познакомились Антипов со своей будущей женой на квартире у Зарубиных. Хотя раньше, по кем-то искусно пущенным слухам, Лев Борисович был влюблен в Оксану, но та отвергла его ухаживания.
Началось непонимание между первым и третьим секретарем в обкоме. Кому-то надо было уйти, и без вариантов последовала ссылка Зарубина в Урыв. Но и это не предел, как считал Антипов. Зарубин, как первый секретарь передового сельского района, был участник всех партконференций, заседаний, он почти постоянно избирался в президиумы. Надо поставить его на место – нужна была веская причина для этого. Причину, если захотеть, найти можно всегда, тем более, что в добровольных помощниках у Антипова недостатка не было.
Зима 1989-го была своеобразна, даже старики не помнили такого: в декабре - до минус 30°, снег; в январе - резкая оттепель до плюс 8°; снег весь сошел, и снова - морозы до 30° в феврале и даже в марте. В области погибло до 70% озимых, и, что характерно, Урывский – один из северных районов, пострадал даже меньше других. Поступила директива обкома – пересевать яровыми. Урывский район яровые не сеял, он специализировался на озимых и овощах. Увеличить посевы овощей в обкоме не разрешили. Пока нашли семена яровых в других районах, пока посеяли, это сказалось на сроках высадки овощных культур, а сухая весна и начало лета внесли свои коррективы – много рассады погибло. От сильных зимних морозов пострадали также сады, а это не последняя статья доходов, тем более, что сады - инициатива Антипова, и он ревностно следил за полученным урожаем.
Не более других пострадал и здесь Урывский район, но к нему было, наверное, более пристальное внимание на всех осенних партконференциях в обкоме. Урывский район упоминался чаще других в негативную сторону. Все было в минусах, даже животноводство, причем, во всей области. Нужны были жесткие решения, должны были делаться соответствующие выводы, чтобы отчитаться перед Москвой за низкие урожаи. Урывский район оказался на 16 месте из 31 сельского района, но в обкоме расценили, что для района, всегда входившего в десятку – это катастрофа.
Если в других районах, может быть, делали скидку на погодные катаклизмы, но не Зарубину. В трех районах области, может, даже для создания объективности замен. Двух первых из последних отстающих районов и Зарубина, как бывшего передового района, резко скатившегося вниз, так было сформулировано решение обкома. Решение принято, отчеты ушли в Москву. Обычно это делалось зимой, после завершения всех сельхозработ, в области еще шла уборка сахарной свеклы и даже подсолнечника, не убранного из-за дождливой осени.
В конце октября Зарубин был освобожден от должности первого секретаря Урывского райкома КПСС. Больше недели дальнейшая судьба Зарубина была неизвестна. Новую работу, как это делалось обычно, ему не предлагали, он находился в отпуске и даже стал подыскивать работу сам. Через неделю ему позвонил новый первый Николай Васильевич Кузнецов, они были знакомы по обкому. Кузнецов работал инструктором. Зарубин пришел в райком, зашел в свой бывший кабинет, где на главном месте под портретом Генерального Секретаря сидел уже Кузнецов:
- Присаживайся, Лев Борисович, - предложил новый хозяин кабинета, когда Зарубин, постучав, вошел к нему в кабинет. – Лев Борисович, говорю сразу, на меня зла не держи, я не при делах. Мы люди партийные понимаем, куда пошлют, туда и идем.
- Нет, что вы, - Зарубин специально, в ответ на дружеское «ты» Кузнецова, ответил ему «вы», – Николай Васильевич, я все понимаю. И я, когда пришел в этот кабинет, думал, что по всем критериям он должен был Захарову Ивану Егоровичу достаться.
- Вот и хорошо, что понимаешь. Работать нам предстоит вместе, и на партийном учете ты в Урывском районе состоишь. На партию обид нет? – уже немного с издевкой снова на «ты» спросил Кузнецов.
- Нет, Николай Васильевич, к партии ни обид, ни претензий у меня нет и никогда не было. Только на отдельных ее членов, - Зарубин и здесь остался верен себе – не смолчал.
Кузнецов даже поморщился, как от зубной боли:
- Лев Борисович, не будем играть в угадалки. Вы…, - Кузнецов впервые сказал «вы», - назначаетесь директором силикатного завода. Директор Великородных уходит на пенсию, вы идете на силикатный завод.
- Ну, слава Богу, я хоть не сдвинул никого, - улыбнулся Зарубин. – Не нажил врага еще до назначения. Когда можно приступать, Николай Васильевич, к исполнению обязанностей?
- Хоть сегодня. Приказ подписан утром, - Кузнецов для подтверждения своих слов показал лежащий перед ним лист с печатями. – Зарубин Лев Борисович, директор, подписи, начальник треста строительных материалов, все подписано, все заверено, - Кузнецов, прочитав, отодвинул бланк в сторону.
- Разрешите идти? – четко, по-военному спросил Зарубин.
- С Богом или, как говорят, ни пуха, ни пера, Лев Борисович, - Кузнецов подал ему руку. Лев Борисович пожал поданную ладонь и, уходя, добавил:
- Лучше с Богом. Хотя нам, коммунистам, может, и не следует так говорить, но в справедливость хочется верить, пусть и небесную. До свидания, Николай Васильевич. Всего Вам хорошего. Успехов.
Зарубин вышел. Кузнецов сел, задумался: «Что за человек Зарубин Лев Борисович - его бьют, снимают, а он, как ни в чем не бывало, из камня он что ли или лоск создает, держаться умеет? За несколько лет с третьего секретаря обкома до директора мелкого разваленного заводика понизили».
Завод силикатов был даже для Урывского района небольшой - всего около трехсот рабочих. Зимой, как правило, завод останавливали, цеха, даже, были не приспособлены для бесперебойного выпуска кирпича и силикатов. Работы там было непочатый край – хитрец Антипов область хорошо знает: направил его туда, где надо вкалывать, из ничего создавать производство. Решение пленумов ЦК КПСС направлены на увеличение строительства. Значит области надо больше стройматериалов. Хватит, Лев Борисович, бороться с ветряными мельницами, трудись на благо Родины. Лучше Зарубина восстановить и расширить полуразрушенный завод за короткий срок, как требует решение ЦК КПСС, не сможет никто. Хитрец Антипов еще раз подумал Кузнецов, и не дай Бог стать на его пути – сотрет в порошок и рассеет, как удобрение.
Лев Борисович вышел из райкома и пешком пошел до завода. Погода для глубокой осени была еще хорошая, затяжные дожди прошли, светило солнце. По ночам уже были легкие морозы и сейчас кое-где на лужах были легкие корочки льда.
«Ладно, директором завода – это, наверное, лучше, чем учителем в школу, - размышлял Зарубин. - Главное, у тебя теперь есть настоящее дело. Его будем делать. Пойдем, посмотрим, что за предприятие этот силикатный завод. Раньше, когда я туда приезжал, мне старались лучшее показать, про успехи говорили. Хотя ни говорить, ни тем более показать там было нечего. Это изнанка, а мне всегда хочется внутрь заглянуть. Непременно вовнутрь, Лев Борисович».
Зарубин подошел к воротам. На проходной никого не было. Железные кособокие ворота настежь. Зашел на территорию завода, пошел вдоль цехов. Кое-где попадались рабочие в разноцветных грязных изодранных телогрейках. Четверо мужчин, наверное, слесарей, несли куда-то вал. На бывшего первого секретаря никто даже не обратил внимания. В массзаготовительном цехе из большой круглой емкости – силоса двое рабочих выгружали в ЗИЛ-самосвал молотую известь-пушенку. Рабочие явно торопились. Лев Борисович подошел к шоферу:
- Здорово, земляк, - поздоровался Зарубин.
- Здорово, коль не шутишь, - ответил полный, уже в годах водитель.
- Как пушенку отвести ко мне на дачу? – задал вопрос Зарубин.
- За сколько? Сколько? Куда? – задал, наверное, очень привычный вопрос пожилой водитель.
- Не знаю, точно 89, часть 2 с использованием государственного автотранспорта года на три, думаю, потянет. Куда? В Алешкино на усиленный, я думаю, - Лев Борисович улыбнулся. – Не передумал? Повезем?
Глаза у шофера округлились:
- Ты кто такой? Иди, куда шел. Я тебя монтировкой сейчас двину по голове, - шофер угрожающе сделал шаг в сторону кабины, чтобы показать свою решительность, что его слова не расходятся с делом.
- Постой, земляк, не торопись. Не надо монтировку. Директор я ваш новый, Лев Борисович Зарубин. Показать ксиву? Привыкай к сленгу тюремному.
- Не надо, - еле выдавил побелевший шофер.
- Так, мужики, кончай погрузку. Самосвал разгрузить назад. Как? Не знаю, ведрами, наверное, это ваши проблемы. Два часа даю. Погрузите, придете ко мне в кабинет, доложите.
Зарубин развернулся и пошел в сторону заводоуправления: «Да, Лев Борисович, работы у Вас, видимо, даже больше, чем вы думали, - снова подумал Зарубин. Это, наверное, здорово - чем больше и труднее дело, тем интереснее его выполнять. Вперед знакомиться с личным составом. Я уверен, и начальник охраны здесь есть. Обычно рабочих не хватает, должности занимают всегда», - весело улыбнулся Зарубин, поднял воротник пальто и зашагал быстрее.
Глава 28

В четверг началось слушанье по уголовному делу Владимира Матвеевича Новикова, который обвинялся по 102 статье (т.е. умышленное убийство). В 9.30 конвойные привезли Новикова. Владимир Матвеевич был явно болен: лицо черно-землистого цвета, он стал каким-то маленьким, сгорбленным. Наверное, никто, не зная его возраста, не дал бы ему сорок один год, а значительно больше. Хотя он явно готовился к суду: чисто выбрился, даже подстригся, наверное, сокамерник Фикса приложил все свое искусство парикмахера.
Из родственников была только его сестра Нина. Она приехала еще два дня назад, и вчера стараниями адвоката Митина, как он сам выразился, им пришлось стать на преступный путь – дать взятку. В результате Нина Никаноровна Сухорукова была прописана в однокомнатную квартиру брата по ул. Маршала Жукова. Даже квартира боевому гвардии майору досталась по улице боевого маршала. Но Новикову до вершин Жукова не дойти уже никогда.
Жена Шурупова Зоя Яковлевна и ее двое братьев лет двадцати пяти были потерпевшей стороной. После смерти Геннадия все дела вела жена и ее братья. «Семейный подряд Шуруповых» немного даже преумножил капитал – они прикупили газетный киоск в центре города. Газеты в эпоху перестройки были, наверное, товаром номер один. Продукты пропадали, а газеты росли как в тиражах, так и в новых названиях. Такое количество информации обрушилось сразу в головы бедных советских граждан, что просто удивляло, неужели это все можно прочитать?
Судебное заседание началось ровно в 10.00, как обычно, строго по судебному протоколу. Представление суда, других участников процесса, жалобы, отводы и так далее. Лариса Сергеевна, как председатель суда, начала непосредственно знакомить участников процесса с материалами уголовного дела:
- … марта 1989 года бывшие военнослужащие воины: интернационалисты майор запаса Новиков Владимир Матвеевич и старший прапорщик запаса Шурупов Геннадий Андреевич…
Процесс шел без особых эксцессов, если не считать пару выкриков братьев Зои Шуруповой с места: «Убийце самое суровое наказание».
Народный судья Андреева начала допросы свидетелей, все шло своим чередом. Внезапно Новикову стало плохо: он захрипел, стал задыхаться, упал со скамьи, изо рта пошла пена. Вызвали врача, судебное заседание перенесли до вторника по причине ухудшения здоровья подсудимого. Оказав помощь, врачи уехали, прописав постельный режим и необходимые лекарства. Митин дал список лекарств Нине Никаноровне, она ушла в аптеку в СИЗО, этих лекарств могло не быть. Когда судья Андреева пошла из зала суда к себе в рабочий кабинет, в коридоре ее догнал зампрокурора области Шейк, он был обвинителем на судебном процессе:
- Знаете, Лариса Сергеевна, если наш подсудимый не косит, а я думаю и даже уверен, что нет - зачем это ему - то, по всей видимости, ему не придется заслушать приговор из Ваших прелестных уст.
- Бог с Вами, Владимир Карлович, Новикову сорок один всего. Оклемается, наверное, переволновался, - почему-то вздрогнув от слов Шейка, проговорила Андреева, наверное, потому что пять минут назад думала то же самое, и Шейк озвучил ее мысли.
Новиков не просто сдал, он расклеился, как бумажный пакет в воде. Наверное, жажда мести концентрировали в его изуродованном организме остаток сил, и, выполнив свою миссию, которая четыре года была его смыслом жизни, майор расклеился. Хотя, может быть, он расклеился от противоположного: имел ли он право на эту миссию, кто ему дал это право? Для достижения цели человек способен собрать в кулак всю силу воли. Выписывая его из госпиталя четыре года назад, московские профессора оставляли ему по заключениям два, максимум три года жизни.
Нина Никаноровна с большим трудом, объехав несколько аптек, купила все назначенные лекарства и, как ей говорил Митин, поехала в СИЗО. Адвокат предупредил главврача тюремной больницы, что сестра Новикова купит и привезет лекарства. Только вчера Митин спрашивал у главврача СИЗО о здоровье Новикова, на что врач ответил: «Сказать плохо – ничего не сказать, а чем мне его лечить? Аспирином?».
Нина приехала на КПП СИЗО и долго объясняла постовому, что ей надо вызвать главврача больницы. Наконец, молодой сержант уступил просьбам назойливой женщины и вместо казенного ответа: «Не положено. Все необходимые лекарства есть в санчасти изолятора» он набрал номер тюремной санчасти и был даже удивлен, потому что там давно ждали этого звонка. Вышел сам главный врач, взял лекарства. Быстро попрощался, поблагодарил и пошел назад.
- Скажите, как он? Он будет жить? – крикнула в спину уходящего майора Нина Никаноровна.
Врач остановился, не оборачиваясь, постоял несколько секунд, потом сказал, обернувшись:
- Должен жить, - и тише добавил: – По крайней мере, какое-то время, - и быстро ушел сутулой, не военной походкой, виновато опустив голову.
Нина Никаноровна постояла еще несколько минут. Сержант-контролер, так долго не хотевший звонить в санчасть, наверное, в качестве компенсации, начал ее успокаивать:
- Все будет хорошо. У них в СИЗО хорошие, просто отличные врачи, даже на воле таких нет. И оборудование хорошее, вот только последнее время с лекарствами стали перебои. Но это все перестройка.
Нина Никаноровна собралась уже уходить. Она не заметила, как на стоянку автомобилей около тюремных ворот подъехали белые «Жигули», и человек за рулем уже несколько минут наблюдал за ней:
- Нина! Нинуля! – услышала она такой знакомый голос, кольнувший в самое сердце. Но кто?
Из машины навстречу Нине Никаноровне шел располневший, полысевший, поседевший человек, но его она могла бы узнать из тысяч седых и лысых. Это был Ваня Захаров. Ее Ваня. Нина Никаноровна даже не почувствовала, как выпала из ее рук сумочка. Иван подошел, поднял сумочку. Он был бледен, руки его дрожали.
- Ты много пьешь? – был первый вопрос Нины. Она не нашла, что спросить лучше. – Почему у тебя дрожат руки?
- Нет, воробышек. Я не много пью. А дрожат они потому, что увидел тебя. Дрожат негодные – выдают старого лысого дурака, - Иван попробовал шутить.
- Что выдают? – не поняла Нина.
- Что будто пью много. Пошли, Нинуля, в машину, ты присядешь. Что ты разволновалась? На тебе лица нет? – Иван взял Нину под руку и повел к стоящим на стоянке «Жигулям».
Открыл заднюю дверь. Нина села. Иван прикрыл дверь, сам сел на переднее пассажирское место.
- Теперь здравствуй, Ниночка. Я вижу, узнала меня. Хотя тридцать лет прошло, - Иван говорил только потому, что ком в горле давил его: он боялся заплачет. События последних дней потрясли, казалось бы, человека из железа – Захарова Ивана Егоровича.
Нина молчала, только слезы скатывались по ее щекам, подбородку, на плащ, как и тогда, почти тридцать лет назад.
- Неужели надо прожить целую жизнь, чтобы понять, что ты любил? - пошептала она.
- Наверное, было надо, - тихо произнес Иван.
Они помолчали.
– Как ты? Муж? Дети? – первым заговорил Иван.
- Была замужем. Я долго не выходила – всё тебя ждала. Но время заглаживает, нет, не убирает совсем, а только заглаживает раны. Шрам остается, как после операции. Двое детей: старший в армии служит, младшему - шестнадцать, живет со мной, - Нина вздохнула.
- А муж? Ты о нем не говорила. Хороший человек? – снова спросил Иван.
- Был, - ответила Нина. – Муж умер два с половиной года назад. Молчун был, два слова в сутки. В душу не лез. Может, поэтому за него, на удивление всего колхоза, замуж вышла. Он агрономом у нас работал. Вот так и живем в глуши – в Тимирязевском районе, считай на Украине. Работа у меня всю жизнь заменяет: с утра до вечера, прихожу - темно. Сын вырос, помогает по дому, - Нина снова вздохнула.
- Ты же не старая, Нинуль. Так нельзя, должна у тебя и личная жизнь быть, - Иван достал сигареты, спросил у Нины разрешения закурить.
- Да кури. А у меня, Ванюш, наверное, и не было никогда личной жизни этой, одна общественная. Надо замуж – вышла. Я баба, значит, детей должна рожать – родила двоих защитников Отечества. А любовь – одна она у меня была в жизни. Как искорка вспыхнула и светит мне всю жизнь. Сначала ярко, потом все тусклее и тусклее. Я тебя, Ваня, всю жизнь ждала. Даже поначалу боялась с мужем спать. Назвать Иваном боялась, его Николаем звали.
- Я… я не думал, что ты так все близко к сердцу, Нинуля. Я не думал, что все так серьезно. Я думал, уехала, забыла давно. Я бы… - начал оправдываться Иван, еще не зная, что бы он сделал, если бы знал, что Нина всю свою жизнь любила его одного.
- Да ладно, Ванюш. У тебя-то как? Я слышала от николаевских наших большой ты человек. Молодец, - Нина ласково улыбнулась. – Я всегда верила в тебя.
- Какой большой? Выше второго секретаря райкома не поднялся, теперь уже не поднимусь. Женат. Тоже двое детей. Дочь Галина окончила мединститут, сейчас кооператор, это модно сейчас, все хотят хорошо жить, быть богатыми. Младший сын Виктор в армии служил, в этом году окончил университет, - Иван сделал паузу. – Горе у меня, Нинушка, огромное горе! – Нина даже вздрогнула от слов Ивана, он продолжал: – Пили втроем: мой Витюшка и еще двое парней с Москвы, их сейчас много у нас на строительстве пивзавода работает. Отмечали сдачу объекта. Ребята все нормальные, высшее образование у всех и дружили. В общем, один с крыши спорткомплекса, на котором они гуляли, упал. Разбился насмерть – неудачно на арматуру, торчащую из земли, упал. Ну, а мой - по пьянке: «Это я во всем виноват». Как это обычно, его в милицию, дело завели. Здесь он, в СИЗО сейчас. Я приехал к начальнику, может, даст свидание, хоть минут пятнадцать. А у тебя брат, я слышал?
- Откуда? – глаза у Нины округлились. – Значит, это ты на черной «Волге» ехал, остановился. Представляешь, я так и подумала, даже сердце кольнуло. Я всегда тебя на черной «Волге» представляла. Ты же большой начальник.
- Что ты, Ниночка, какой большой начальник. Я сейчас секретарем парткома на стройке. Правда, стройка большая, из самой Москвы идет руководство, - Иван Егорович достал из нагрудного кармана костюма носовой платочек, вытер лицо.
- Завод какой большой строят - военный, наверное, или военная тайна? - Нина улыбнулась.
- Завод огромный, но не военный, а по производству пива. Целый пивной концерн.
- Пива?!? – Нина снова удивленно округлила глаза.
«Она ничуть не изменилась», - подумал Иван Егорович: «Даже за тридцать лет. И глаза, когда чему-то удивляются, так же округляются. Боже, прошло тридцать лет. Целая жизнь, а, кажется, только вчера гуляли вечерами с ней по городу. Она очень любила ходить пешком по городу. Правда, и город был совсем другим тридцать лет назад: и спокойнее, и машин даже после десяти вечера встречалось единицы. Троллейбусы или такси везли последних загулявшихся пассажиров».
Иван Егорович с Ниной даже не заметили, как проговорили целый час, но что можно обговорить за один час после тридцати лет разлуки. Нина первая напомнила, что у них важные дела.
- Ванечка, мы заболтались. Тебе же к начальнику надо – хлопотать о свидании с сыном. Ты не волнуйся, Вань, все разберутся. Ты говоришь, не мог он толкнуть своего друга, значит, просто несчастный случай, а оговорил он себя от волнения, да и выпивши был, - Нина стала успокаивать Ивана Егоровича, и он вдруг подумал, что, наверное, не так остро чувствовал бы свое горе, если бы матерью Виктора была Нина – человек, который любит его, а значит, который вместе с тобой переживет и твою душевную боль.
Елена Владимировна и в горе осталась сама собой – неприступным холодным айсбергом, понять душу которого Иван Егорович не смог за двадцать восемь лет совместной жизни. Ему никогда не было с женой просто и уютно, как с Ниной, и вместе были только их тела, а души друг друга они так и не смогли понять или не хотели понимать.
- Ты где остановилась? – поинтересовался у Нины Иван Егорович.
- Я живу у брата, вернее, в его квартире. Мы выписались с сыном и прописались у него в квартире, - Нина посмотрела в глаза Ивана. – Он так захотел: не хочу, говорит, чтоб квартиру, которую своим здоровьем заработал, назад государство забирало. У него кроме нас никого нет. С женой он развелся сразу после ранения, детей у них не было. Я взяла отпуск на работе, меня уважают в совхозе, и директор все понял по-человечески, отпустил в отпуск на время суда, а потом дело будет видно. Я и вещи все в совхозе оставила, и Петрушка в девятом классе учится. Всё уладим после суда.
- А что говорит адвокат? – снова поинтересовался Иван Егорович. – У вас хороший адвокат? Ты сама нашла или назначили?
- Хороший! Очень душевный. Старенький уже, Федор Федорович.
- Митин?! – теперь удивился Иван Егорович.
- Да. Ты его знаешь?
- Представь, он ведет дело моего сына. И здесь нас судьба соединила, - Иван Егорович улыбнулся. Ему стало теплее после разговора с Ниной. Даже после трагедии часы отпустили, куда-то исчезли. Он записал адрес Нины, ее телефон, оставил свой. – Мы созвонимся, нам надо еще, обязательно надо встретиться, - говорил Иван, словно боясь, что Нина исчезнет снова на много лет.
- Хорошо. Я всегда дома. Я никуда не хожу. Да и идти мне некуда. Я во всем городе знаю только супругов Бойко – это сестра с мужем нашего зоотехника Светочки. Она после института отрабатывает в нашем совхозе.
Они попрощались. Нина вышла из машины, пошла к остановке. По дороге она два раза обернулась. Иван увидел ее лицо, открытое и пусть постаревшее, но, как и тридцать лет назад, близкое и родное:
- Мой воробышек, - прошептал Иван Егорович и стер выкатившуюся из глаз слезу.
После выполнения всех необходимых формальностей на КПП Иван Егорович получил разовый пропуск на территорию СИЗО. Он позвонил с КПП Молодцову. Игорь Васильевич уже ждал его в своем кабинете. Иван Егорович постучал, вошел.
- Что ты, Иван Егорович, еще со стуком, к чему? – проговорил Молодцов, явно смущаясь. Он уже привык смотреть на Захарова снизу вверх и явно смущался, что на этот раз все изменилось с точностью до наоборот, и теперь Иван Егорович смотрел на него снизу вверх.
- Ты «хозяин», Игорь Васильевич. Тебя, я слышал, и твои подопечные так зовут, - Иван Егорович попытался шутить.
Посидели, поговорили несколько минут, Игорь Васильевич встал из-за стола.
- Ладно, Иван Егорович, я все понимаю. Ты не на беседу ко мне пришел. Я дал необходимые распоряжения – тебя проведут в следственную комнату. Извини, больше часа не могу. Через час к Виктору следователь из прокуратуры приходит. Учреждение у нас военное, все строго по минутам, сам понимаешь, Иван Егорович.
- Спасибо, Игорь, - Захаров встал. – Спасибо тебе за все, - он назвал Молодцова как раньше, дружески, по имени.
В дверь постучали. Вошла женщина-контролер.
- Вызывали, Игорь Васильевич? - спросила она.
- Да, Валюш. Проводите, пожалуйста, Ивана Егоровича в пятую следственную. Да, к Захарову, он уже должен быть там.
Иван Егорович с контролером Валентиной вышли из кабинета начальника, спустились по порожкам сначала на первый этаж, потом в подвальное помещение. По дороге контролер открывала железные двери от толстых металлических прутьев. Громкое эхо раздавалось по коридору при закрытии дверей. Наконец, Валентина открыла большим ключом из своей связки дверь с цифрой пять.
- Проходите, - пригласила Ивана Егоровича. – У Вас 55 минут.
Иван Егорович вошел. Комната три на четыре, три табуретки, наверное, прибитые к полу, окно вверху у потолка с толстой двойной решеткой. Виктор сидел, сутулясь, обхватив обеими руками опущенную голову на одной из табуреток. Он поднял голову и вскочил, увидев отца:
- Папа, ты?!
Иван Егорович даже не помнил, когда в последний раз он называл его папой, так, казалось, просто и по-русски. В детстве? В юности для самоутверждения, как и все его ровесники, он звал его «пахан», слово-то какого языка - неизвестно даже. Потом, повзрослев и поумнев, стал звать «отец».
- Здравствуй, сынок, - Иван Егорович подошел к сыну, обнял. Виктор прижался к отцу.
- Прости меня, папа, прости.
- Ладно, Витюшка, мы взрослые мужики. Оставим это. Давай думать и делать все, что от нас зависит, и что мы сможем делать. К тебе следователь сегодня приходит, что - новый допрос?
- Да, это по настоянию Федора Федоровича. Он подал протест, что показания были взяты у меня в шоковом состоянии от увиденного и пережитого, потому что Фокин был моим другом, что я нетрезвый был и оговорил себя. В общем, как это обычно делают адвокаты, когда им не нравятся показания, и они хотят их изменить. Хороший мужик этот Митин и не потому, что меня защищает, чувствуется, он по жизни человек с большой буквы.
- Да, старик увидел горя за свою жизнь. В шестнадцать лет на фронт убежал, вернулся инвалидом. Один он совсем, жена умерла, детей нет, был, умер еще грудным. В общем, сейчас он живет жизнью своих подзащитных, наверное, поэтому их боль переживает как свою.
- Согласен, отец, но поверь, не всем дано переживать чужую боль как свою. Для этого нужно быть человеком, - Виктор посмотрел в глаза отца. – Отец, ты не был у Вики, как она?
- Я звонил и вчера вечером, и сегодня – никто не берет трубку. Утром заезжал – никого в квартире нет. Витюш, она же знает наш телефон и могла бы позвонить, если не считает себя чужой в нашей семье, - Иван Егорович замолчал. Молчал и Виктор.
- Знаешь, пап, а Игорь Фокин говорил мне про нее правду и погиб он за правду, - Виктор побледнел, произнося эти слова.
- А ты толкал? Т-ы т-о-л-к-н-у-л е-г-о, с-ы-н-о-к? – Иван Егорович по буквам произнес эти слова, потому что все эти часы после трагедии этот вопрос мучил его больше, чем, наверное, даже следователей.
- Я не знаю, отец. Я не помню… – Виктор опустил голову.

Глава 29

Отец редко звонил Галине, все новости о жизни дочери он узнавал через жену. Он знал об отношениях дочери с Елышевым, которого не очень уважал за его высокомерие и излишнюю напыщенность. Заместитель предисполкома бывал в их районе и, наверное, знал, что Иван Егорович - отец Галины, но своего высокомерного отношения к низшим ему по рангу даже с ним он не изменял. Галина даже удивилась, услышав в трубке голос отца.
- Здравствуй, дочь. Как твои дела? Как здоровье? - поинтересовался Иван Егорович.
- Все нормально, отец. Вы как с матерью?
- Что мы - живем. Здоровье тоже относительно нашего возраста хорошее. Я тебя, дочь, хочу попросить об одном одолжении.
- Я поняла, когда услышала твой голос. Что за одолжение?
- Мне нужно пять тысяч. Желательно уже сегодня. Ты мне займешь эти деньги? Я отдам, вот машину старую хочу продать, для Виктора берег. Но это одним днем не сделать, сама понимаешь. – Иван Егорович вздохнул, замолчал.
- Я понимаю, отец, не надо ничего продавать. Виктор - мой брат, у меня есть деньги. Куда подвести. Где ты, на стройке?
- Нет, Галюнь, – он назвал дочь по имени, как звал всегда в детстве, - в отпуск меня отправили в добровольно-приказном порядке. Я из квартиры Виктора звоню. Приехал, думал застать Вику. В университет звонил, ее нет. Оставлю записку, пусть свяжется со мной.
- А стоит, отец? Неужели неясно, что ей начхать на судьбу Виктора. И вообще - забери у нее ключ или смени замок в квартире. Ты не сдашь её хозяевам?
- Нет. Пока нет, до суда. – Иван Егорович даже боялся произнести это слово – суд.
- Вы надеетесь на условное наказание? Нет, отец. Я уже проконсультировалась. Ты не думай, что я живу сама по себе. Витя - мой брат и я очень переживаю за его судьбу. Я консультировалась в прокуратуре и у Меркулова в суде. И самое легкое наказание за убийство по неосторожности, если адвокат сумеет доказать, это три года. Он много наговорил в своих первых показаниях, и от них никуда не деться. И свидетель показал, что они поссорились из-за девушки Виктора, Вики то есть.
- А свидетель о фотографиях ничего не говорил? – Иван Егорович насторожился, ожидая ответ дочери.
- Каких фотографиях? – уже удивилась Галина. – Нет, ни о каких фотографиях я не слышала.
- Хорошо, дочь, когда ты привезешь деньги?.. Куда я? Домой еду, в Урыв. … Хорошо, приезжай. Мать успокой. – Иван Егорович вздохнул с облегчением, значит, Куклин не соврал о том, что Фокин показывал фотографии Виктору, он не сказал следователям.
- Она у нас «железная леди» - наша мать, - ответила Галина, - скорее она будет нас успокаивать. До свиданья, отец. Да, я буду часа через три.
Галина повесила трубку. Отцу нужны деньги. Своих на книжке у него не много, отец в отличие от матери, которая всю свою зарплату сразу клала на книжку, не любил копить. Вернее, он не любил себе отказывать, он зарабатывал и тратил деньги. Разве что перед покупкой новых «Жигулей» он, по его выражению, затянул пояс.
Адвокат у Виктора - Митин, как сказали в коллегии, самый честный и бескорыстный адвокат СССР. Кому? Отец нашел нужного человека? Может, свидетелю, он что-то знает или блефует, что знает. Почему отец спросил про фотографии? Значит, по словам свидетеля, а только он видел всё, с момента начала ссоры были какие-то фотографии, они уличали Вику? Да, кто мог подумать, Вика, эта скромница, не поднимающая глаз. Может, от стыда, а не из-за скромности? Она почему-то подумала это, когда Виктор привез Вику познакомить с ней в ресторан «Донские зори». Галина, наверное, переборщила. Она оделась, как для подиума в салоне красоты. Надела почти все свои драгоценности и, может быть, просто ошеломила своей красотой, одеждой, драгоценностями бедную девушку из провинциального райцентра. Вика весь вечер молчала, даже глаз не поднимала. Виктор был весел, много шутил, пытаясь разговорить свою невесту. И в памяти Галины остались только глаза Вики. Нет, не удивленные, не испуганные, такое выражение глаз не смогла понять Галина. Глаза словно говорили: «Ничего, я подожду, побуду «серой мышкой», но мой час придет, я докажу всем. Я докажу!». Но может, Галина все придумала о девушке из бедной семьи, а в ресторане была, может, в первый раз, и всё: блеск, живая музыка, красивые, хорошо одетые женщины, и Вика просто чувствовала себя не совсем уютно. Потом Галина видела Вику с Виктором случайно в городе, они гуляли, и глаза девушки были такие счастливые. Они не подружились но, наверное, не по вине Вики. Галина всегда держалась высокомерно и не искала с ней дружбы. Хотя подружись они, она могла лучше брата понять душу этой скромной, на первый взгляд, девушки из провинциального райцентра.
Галину от мыслей отвлек телефонный звонок. Звонил Елышев.
- Привет заведующей производством, - услышала Галина в трубке голос заместителя предисполкома. Елышев попытался шутить, но и шутки у него обычно отдавали высокомерием.
- Здравствуйте, Игорь Григорьевич, - как обычно официально, когда Елышев звонил ей в «Пирамиду» ответила Галина, как бы подчеркивая, что он её хозяин, работодатель, хотя Елышев, конечно, не замечал сарказма в её словах.
- Галюньчик, ответь, пожалуйста, к вам в кафе не приходили трое молодых, наглых людей, - Елышев был явно чем-то раздражен.
- В кафе заходят очень много молодых людей. И среди них немало наглых. Вы о чём, Игорь Григорьевич? Я не совсем вас понимаю, - Галина насторожилась. Неужели Юрий с кампанией её обманули? Юрий просил её не говорить Елышеву, что они приходили к ней.
- Не в кафе, а лично к вам. Они не предлагали своё покровительство над кафе с обещаниями безопасности в обмен на проценты откупных? Галина поняла, Елышев не знает о визите ничего. Скорее, к нему они обратились с подобным вопросом сами, и он проверяет Галину.
Она ответила:
- Нет. А что, должны придти? Спасибо, что предупредили, а как мне вести себя, что им ответить, Игорь Григорьевич?
- Галина, прекрати фамильярничать, - наконец не выдержал Елышев, - я думаю, они не осмелятся прийти к тебе после того, как они обратились ко мне, и мне, представь, предложили «крышу», как они выразились, за двадцать пять процентов. Ладно, это не телефонный разговор. Я приеду, поговорим. Когда, не знаю, сегодня не смогу. Пока, - Елышев повесил трубку.
Игорь даже не удивился, что они обратились к нему, как к настоящему хозяину кафе. Он говорил ей раньше, что в городе половину всех кооперативов регистрируются на подставных лиц, а фактически их владельцами являются чиновники из райокомов, обкома, исполкома. Наверное, поэтому он не удивился, он понимал – тот, кто послал их к нему, знает настоящего хозяина. Двадцать пять процентов. Круто. Конечно, Елышев посчитал визит к нему, «к хозяину», как он себя называл всей торговли области, с вопросом покровительства просто хамством. Значит между Елышевым и этими уголовниками, а вернее с их хозяевами, объявлена война. Галина, конечно, догадывалась, что у Юрия со своими парнями за спиной тоже покровители. Откуда? Может тоже с исполкома?
Уже прошло больше часа после звонка отца. Надо заехать в ресторан, взять деньги, отвести в Урыв. Галина пригласила шефповара, дала все необходимые распоряжения и поехала на юго-западную окраину города в свой ресторан «Донские зори». Проезжая мимо университета, она решила остановиться, зайти - может, что узнает о Вике. Почему уже три дня её нигде нет? Галина поставила на отведенное для стоянки место свои «Жигули», пошла к главному корпусу. Боже, какая удача! «На ловца и зверь бежит», - даже подумала Галина. Навстречу шла Вика. «Но что с ней? Она еле передвигает ноги, и сумочка в руке едва не волочится по асфальту. Неужели трагедия с Виктором так надломила эту хрупкую девушку?»
- Здравствуй, Вика. Ты меня узнала? - Галина подошла к девушке.
- Здравствуйте, Галина Ивановна, конечно, узнала.
Галине показалось, что своим внезапным появлением она напугала Вику. «Почему? О чём так задумалась Вика?»
- Что ты так официально? Мы не друзья, но ваша дружба с Виктором... Да и по возрасту. Я думаю, ты не против, если мы будем разговаривать на ты? – Галина попыталась улыбнуться.
- Конечно, я не против.
- Что случилось Вика? Куда ты исчезла? Иван Егорович не может тебя найти. Он хочет с тобой поговорить, - Галина посмотрела в глаза Вики, но глаза снова опущены. «Смотрит ли эта девушка людям в глаза?»
- Поговорить? Я болела, – Вика явно заволновалась и замялась с ответом. - Я жила у родственницы. Я очень тяжело переживаю все случившееся с Виктором. И к тому же я… - девушка снова заколебалась, не зная, что говорить.
- Что ты? Что тебя так мучает, Вика? В одиночку тяжелее бороться с бедой. Я не скажу, что мы с братом были друзьями, у нас были очень часто противоположенные взгляды на жизнь. Но все предрассудки во мнениях и характерах уходят на задний план, когда моему брату нужна помощь. Когда он и ты попали в беду, – Галина снова посмотрела на Вику.
Вика молчала, потом подняла глаза, посмотрела в глаза Галины.
- Галь, – назвала она ее тихо по имени. – Я... Я беременна, уже третий месяц. И аборт делать, наверное, поздно. Я не знаю. Я не сильна в этих вопросах.
Эта новость просто выбила всегда держащую себя в руках, холодную, расчетливую Галину из равновесия. Минуту она молча смотрела в глаза Вики, не зная, что сказать.
- Ты беременна? Ты беременна от Виктора и молчишь?
- Я не знаю, что мне делать. Я просто боюсь остаться одна, – Вика снова опустила глаза.
- Но почему ты одна? А мы? Я, отец, Виктор. Да ты что хоронишь его? Вика, ну и что, даже если ему дадут срок, он вернется. Он обязательно вернется к тебе, вернее к вам вернется. Он очень тебя любит. Вика, даже не веди речи об аборте. Ты можешь искалечить себе всю жизнь. Я, как врач, тебе это говорю. Сегодня же свяжись с отцом. Вернее сейчас же поехали в Урыв, – Галина взяла Вику за руку.
- Сейчас я не могу, Галина Ивановна, – Вика вновь стала называть ее по имени-отчеству. – Я три дня пропустила лекции. Сами понимаете, в аспирантуре это не приветствуется. Я сегодня свяжусь с Иваном Егоровичем. Вечером я буду на квартире Виктора, – Вика снова заволновалась.
- Почему на квартире Виктора, – Галина улыбнулась. – На вашей квартире Вика, пусть временной пока. К Новому году сдадут дом, и будет у вас своя квартира. Все будет хорошо. Запиши мой телефон. Не пропадай, если какие проблемы, звони мне днем и ночью. Слышишь, Вика?
Галина назвала свой телефон и даже рабочий, в кафе «Пирамида».
- Да, я все поняла, Галина… - Вика, поколебавшись, не стала называть ее по отчеству. – Спасибо тебе за все.
- Господи, за что? За что спасибо? Викуль, позвони мне вечером. Обычно в 22.00 я дома. Хорошо? - Галина поцеловала в щеку Вику, попрощалась и быстро пошла на стоянку к своей машине.
Вика пошла назад к главному корпусу университета. Когда машина Галины скрылась, Вика вернулась назад и подошла к белой «Волге», уже несколько минут стоявшей на автостоянке, села на заднее сидение.
- Кто эта красотка? – поинтересовался Олег Николаевич. – И что за истерика, Виктория Викторовна, вас нет три дня на занятиях. Что происходит? Переживаете потерю любимого мужчины? Не надо, он вернется через несколько лет.
- Эта красотка, Олег Николаевич, сестра Виктора, который, как вы выразились, вернется через несколько лет. Она успешный кооператор. Понравилась? А мое состояние объясняется очень просто, просто, как этот мир. Я беременна, Олег Николаевич, уже третий месяц. Боюсь, аборт уже поздно делать, да и не хочу я его делать.
- Ты беременна? – у Лобова даже выпала незажженная сигарета. От кого? Впрочем… – он замялся.
- Конечно, вы можете говорить, и уверена, будете это говорить. Что, я сама не знаю? Жила с двумя мужчинами. Это выше предрассудка, и ими успокаивайте свое самолюбие. Женщина всегда знает, кто отец ребенка, и это вы, уважаемый Олег Николаевич, с вами мы не предохранялись, хоть я и говорила, выходит не такой старый, как шутила. Я не требую от вас признания отцовства. Зачем? Вы помолвлены с профессором Елфимовой Зоей Андреевной, совет вам да любовь.
Вика сделала попытку открыть дверь и выйти из машины. Лобов насильно удержал ее в салоне.
- Вика, подожди, не горячись. Я еще ничего не сказал тебе. Я прошу, подожди, – видимо, известие о ребенке для сорокадвухлетнего, не имеющего детей, профессора Лобова просто шокировало его. – Викуля, любимая, не пори горячку, давай все обсудим, – Лобов держал Вику за руку, словно боясь, что она уйдет, хотя Вика уже спокойно сидела и не предпринимала новой попытки открыть дверь. – Ты уверена, что это мой, что это наш, – поправился Лобов, – наш ребенок? - Он посмотрел в глаза Вики.
- Олег, женщина всегда знает, кто отец ребенка. Тем более, что два с половиной месяца назад, я усиленно занималась в библиотеке, и Виктор жалел меня, бедную. Да и после библиотеки на Шендрикова, я вряд ли, что смогла, даже при большом старании. Но я не настаиваю. Если у вас есть сомнения, я буду рожать одна. Это решено.
- Вика, хватит, не говори ерунду. Мы поедем в библиотеку, как ты говоришь, и все обсудим. Не пори горячку и не волнуйся, пожалуйста. Здоровье тебе, да и ему, это не прибавит.
Лобов начал заводить машину, и Вика заметила, как у профессора дрожат руки.
Галина приехала в Урыв к родителям. Пообщавшись с матерью, зашла в кабинет отца.
- Отец, я видела Вику. Она утверждает, что беременна, уже почти три месяца. У нее была депрессия, три дня жила у родственницы на левом берегу, да и по ней видно, не в своей тарелке девчонка.
- У родственников на Шендрикова? Ты не спросила у нее? Хотя не надо, этим все испортишь, – и Иван Егорович рассказал все подробно дочери о слежке Игоря Фокина, о фотографиях. Рассказ отца ошеломил Галину, она сидела в кресле бледная совершенно неподвижно.
- Что такое, доченька? Ты шокирована? – спросил отец.
- Знаешь, отец, я думала - я стерва. А я еще бедная несчастная «овечка», по крайней мере, я всегда честно говорю, что мне надо в обмен на мою любовь. Отец, не говори пока ничего Виктору о беременности Вики. Ничего пока не говори. Ему и так тяжело, сам понимаешь. Если Вика сказала мне, хотя один процент правды, она сама придет к нему на свидание, и все станет на свои места. Прости, отец, – Галина встала, – мне пора.
- Галина, но это все, сама понимаешь, со слов Куклина, и я не совсем уверен, я не видел фотографий, – Иван Егорович хотел договорить.
- Я все понимаю, отец. Я буду умной и тактичной девочкой, обещаю.
Галина улыбнулась, поцеловала в щеку отца и вышла прямая, холодная, расчетливая как всегда.

Глава 30

Слушанье по делу Новикова переносилось еще два раза. Со вторника на четверг и снова на вторник. Состояние подсудимого не улучшалось, безусловно, ему требовалась более квалифицированная помощь, чем ее могли оказать врачи СИЗО, не имея надлежащего оборудования и необходимых медикаментов. Но после второго переноса здоровье Новикова понемногу пошло на улучшение. Он стал есть и в субботу даже вышел с Фиксой на прогулку. День был солнечный, легкий морозец, очень хороший день для поздней осени. Владимир Матвеевич долго не был на воздухе, и, оказавшись в прогулочном дворике, он даже присел на железную трубу, торчавшую из земли. Наверное, когда-то это была лавочка, или только хотели сделать ее, но теперь из земли возвышалась только труба на высоту около полуметра.
- Что, командир, залежался? Крыша поехала от свежего воздуха? – спросил, как обычно, с улыбкой Фикса.
- Да, Володь, воздух сегодня действительно свежий, – Новиков тоже улыбнулся и поднял глаза вверх, где за решеткой было голубое чистое небо.
- О, уже улыбаешься, значит порядок в ВДВ, – Фикса присел у стены на корточки. – Я, Владимир Матвеевич, если честно, подумал о худшем, – признался Фикса, – уж больно тебя серого с суда привезли.
- Думаю, еще повоюем. Сколько, правда, не знаю, но буду стараться, – Новиков встал, прошел несколько раз от двери до стены и, почувствовав дрожь в ногах, снова сел на торчавшую трубу.
- Ух, воздух, как вино, пьянит, – признался он, – наверное, только в тюрьме понимаешь настоящую цену свежего воздуха.
- И на подводной лодке, – в тон ему пошутил Фикса. - У меня брательник подводником служил на Северном флоте. Говорил, даже сознание теряли, когда после похода снова попадали на свежий воздух. Значит, во вторник поедешь на исповедь, командир?
- Наверное. Что тянуть? В зоне будет лучше, хотя воздух свежий будет не час в сутки. – Владимир Матвеевич снова улыбнулся, поднял голову вверх, в небо.
- Знаешь, командир, я думаю, тебе зона не грозит. Я читал твое обвинительное и твое медицинское заключение. Одних профессоров под ним десяток подписались. Наверное, психбольница за твоим приговором.
- Что, и такая есть? – поинтересовался Новиков. – И чем она специализирована? Психи конченные собраны со всего союза?
- К сожалению, ты правду говоришь. Я не знаю, командир, я слышал только, что год этой больницы к трем годам зоны приравнивают, – Фикса, наверное, понял, что сказал лишнего, и помолчав, добавил: - Хотя нас, командир, после Афгана чем можно испугать? – Фикса захохотал, желая подбодрить майора.
- Нет, Володь, там нами патриотизм двигал. Чувство долга. Не знаю, как у срочников, а мы, офицеры, сами писали заявление. И, конечно, не из-за карьеры. Какая тут карьера, если шансов приехать назад грузом двести было не намного меньше, чем шансов получить очередную звездочку раньше срока. – Новиков достал сигареты, закурил: – Я от отца заразился военным стать. Нет, он колхозником был, простым работягой. Молчун он был по жизни. На таких, как он всегда Русь держалась: мало говорят, много работают. Это сейчас говорунов развелось. Только про войнуон любил говорить - редко, правда. Выпьют с соседом Прохором Голубевым и спорят. Тот, в отличие от отца, балабол был, забрали уже в конце войны, где-то на аэродроме на лошади керосин подвозил. Но каждому, наверное, свое. Отец все четыре года в десантуре. Пришел весь сшитый из кусков. Восемь орденов только и медали. До сорок третьего года, отец говорил, медаль «За отвагу» была выше героя. Не жаловали в начале войны наградами. Это потом, после Курска, когда погнали фашистов, награждать стали, куда чаще. Да и штабные не забывали себя в списки вносить.
- По отцовским стопам, командир, ты Рязанское училище выбрал? – Фикса тоже закурил.
Новиков не часто рассказывал о себе, и за все дни, проведенные вдвоем в камере-палате 14, Фикса немного знал о жизни майора, тем более о его детстве.
- Наверное, да. Это сейчас другие приоритеты у молодежи, а мы, послевоенные, спали и бредили героями войны. Отец говорил - раздуто много, и герои часто неистинные. Как и всегда, кто-то делает дело, а кто-то рапортует о сделанном и получает награды. Но тогда, конечно, не так врали, боялись Сталина. Держал в руках всю страну. Но отец любил его очень, и для него слово Родина и Сталин были, наверное, одно и то же. Привык, даже в атаку ходили с этими словами: «За Родину! За Сталина!» - и умирали, веря в них.
Новиков замолчал, прикурил новую сигарету:
– Уже в училище, у нас преподаватель был подполковник, фронтовик, тоже, как и отец, фанатично преданный Сталину. После ХХ съезда мнение людей о верховном сильно пошатнулось, но не у него. Он говорил: «Сталин специально чаще по ночам звонил директорам заводов, секретарям обкомов. Это действует сильнее. Представляешь, спишь, и в 4.00 утра звонок: «А когда будет продукция? Нельзя, товарищ, на недельку пораньше?» Языки отнимались от страха, и молва, что Сталин не спит ни днем, ни ночью шла». Да, политик был сильный. История не зря свела Сталина и Гитлера жить в одно время. Устоять против фашистской военной машины могла только власть, подобная сталинской. Европа с ее демократическими ценностями сдалась, можно сказать, без боя на милость победителю.
Фикса смотрел на Новикова. «Ему сорок один, - думал он, - какие-то пятнадцать с небольшим лет нас разделяют, а, кажется, мы рождены в разные эпохи.
Послышалась команда. Время прогулки закончилось. Железная дверь прогулочного дворика открылась. Контролер скомандовал:
- На выход!
Новиков еще раз посмотрел вверх на небо. Наверное, тянуло бывшего гвардии майора голубое бескрайнее небо. Майор десантник, он отчетливо понимал, что никогда не совершит прыжок с парашютом, а может, он думал, что совсем немного осталось ему даже смотреть на чистое небо, без решеток и контролеров, вверху.
Во вторник утром коридорный контролер оповестил Новикова о суде. Владимир Матвеевич уже сидел побритый, собранный, подтянутый. Фикса удивился, он даже не слышал, когда проснулся майор и спал ли он вообще. Хотя выглядел Владимир Матвеевич неплохо, тем более после того, каким он был предыдущую неделю.
- Сержант Фетисов, остаетесь дежурным по «хате». Соблюдать чистоту и порядок, обо всех нарушителях докладывать! – пошутил Новиков, они попрощались за руку.
- Удачи, командир! – пожелал Фикса.
Он еще долго стоял после того, как закрылась за ушедшим Новиковым дверь, и думал. О чем? О судьбе майора или о своей судьбе?
- Встать, суд идет!
Такими словами начинают ежедневно в десятках, сотнях судов - районных, областных, краевых - тысячи дел: уголовных, гражданских, и за каждым делом - человеческие судьбы. Но очень чисто эти самые человеческие судьбы не видны за скупыми официальными словами судебных протоколов. Областной суд рассматривает самые громкие дела. По тяжким преступлениям против личности или государства, когда нанесен большой материальный ущерб. Реже ущерб имуществу граждан, когда лица, его совершившие, хорошо известны в уголовном мире и, соответственно, правоохранительных органах.
Областной суд - это показательный суд. За всю долгую работу в системе правосудия адвокат Минин не мог припомнить ни одного дела с убийством, когда и судья, и прокурор, конечно, в человеческом смысле этого слова, были за преступника. Но личные душевные симпатии - это дело каждого, существует закон, интересы которого эти люди призваны защищать по сложившейся за долгие десятилетия судебной практике. Почти во всех судах мира существует прокурор, который выступает от лица государства, а значит общества, и предъявляет обвинение на основании собранных доказательств лицу, совершившему преступление. Прокуроры предлагают суду меру наказания на основании существующего закона за подобные преступления.
Судебное разбирательство по делу Новикова началось. Выступил прокурор. Огласил состав преступления на основании предварительного расследования. Начался опрос свидетелей. Суд идет…
Владимир Матвеевич увидел в зале сестру Нину, она сидела рядом с молодой парой, по всей видимости, супругами. Владимир заметил, что парень заботливо ухаживает за девушкой даже в мелочах. Вынул из кармана платочек, вытер у нее что-то на лице, может косметику, попавшую на щеку с ресниц. Посмотрел девушке в глаза, оба улыбнулись.
«Счастливые, они любят друг друга, – думал Новиков, – молодые, влюбленные, и вся жизнь у них еще впереди. Кто они, сидят рядом с Ниной?» Немного в стороне, в зале в основном знакомые и родственники Шурупова. Жена с братьями и еще две пары, женщины, все в золоте, с модными прическами,- наверное, коллеги Шурупова, кооператоры.
- Вызывается для дачи показаний свидетель Зайцева Ирина Аркадьевна! – звучит голос судьи Андреевой.
Владимир Матвеевич, как из забытья, возвращается в зал судебных заседаний.
- Вы предупреждаетесь об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний и за отказ от дачи показаний…
«Когда все это кончится?» – мелькнула мысль в голове Новикова.
Объявили перерыв. В перерыве Владимир Матвеевич обмолвился несколькими словами с сестрой.
- Сейчас Петруша придет, он здесь, – сообщила Нина.
Новиков видел племянника еще совсем маленьким, ему и трех лет не было на похоронах матери в Николаевке. Владимир тогда служил в Витебске, приезжал с молодой женой, они только поженились, они были молодые и красивые, как эта незнакомая пара, сидящая рядом с Ниной. Им тоже тогда казалось, что целая жизнь и счастье у них впереди. Потом ученье, дежурства, тревоги. Он не винил жену Оксану в предательстве. Наверное, это не всем дано: любить и ждать. Это красивый миф, что в разлуке любовь крепнет, а для чего, если проходит жизнь. У них не было детей. Оксана не раз говорила ему сходить к врачу. Но постоянная нехватка времени, нежелание давать повод для разговоров среди сослуживцев. А в отпуск они всегда уезжали в Крым или Прибалтику. Отпуск проходил как один день, и снова казалось, они самая счастливая семья в мире. Владимир думал, просто был уверен - все решится само собой; казалось, вся жизнь впереди. Оксана на шесть лет была моложе и, наверное, из-за романтики вышла замуж за офицера десантника - армейские будни оказались юношеской красивой сказкой о верности и долге. Он сам предложил ей развод в госпитале в Ташкенте.
Фикса сказал ему однажды: «Если бы любила по-настоящему, не согласилась». А что значит любить по-настоящему? Ежедневно по нескольку раз говорить об этом? Он сам любил свою жену по-настоящему? Он жил ее заботами, ее духовным внутренним миром? Нет. Для любой женщины дети - главное в жизни, а он за двенадцать лет супружеской жизни ни разу не сходил даже к врачу провериться, сдать анализы. Оксана была согласна даже усыновить ребенка, если они не смогут завести своего. Но казалось, все еще у них будет, он молодой сильный мужик, какие врачи и унизительные анализы? Его жизнь - армия. Здесь он был на своем месте, «в своей тарелке», как говорил их старшина хохол, когда Новиков служил еще срочную. Потом училище и гарнизоны. Сначала взвод, рота, батальон и, наконец, Афганистан, куда он сам попросился. Слушал он жену, когда она умоляла его не писать заявление? «Если пошлют, другое дело» - говорила она. Нет, он сделал по-своему. «Если не я, то кто?» Так подсказывало ему его сердце. Тогда за что ему обвинять в предательстве жену? Он думал о ней, когда добровольно шел на войну? И даже звание раньше времени не получил, ушел капитаном по сроку, через год получил майора и майором остался навсегда.
После перерыва судебное заседание продолжалось. Новые свидетели. Одни и те же вопросы.
«Когда все это кончится? – снова подумал Новиков. - В зале, рядом с Ниной сидит молодой парень. Это Петр – племянник!»
Человек не замечает хода времени, и в двадцать, и в сорок, кажется, жизнь только началась, и все впереди. Но глядя на племянника, Владимир Матвеевич понял, что дети - основной показатель времени. Он видел Петра, ему и трех не было, и половину букв не выговаривал. Сейчас это уже настоящий мужик, и порода их, Новиковых. Смотрит исподлобья, соломенный чуб, все от них.
- Слушанье дела продолжается послезавтра, - объявила судья Андреева.
Еще нет каких-то свидетелей. Хотя зачем? Он все признал, все рассказал и подписал. Но закон требует объективного суда. Может, еще что-то решается, и ждут какого-то судебного психиатра, его заключения?
Несколько дежурных фраз сестре Нине. Сержант конвоир даже не разрешил за руку попрощаться с племянником, грубо оттолкнул Петра. Это задело и обидело майора. Но для конвоя он только преступник, и статья 102 в его деле говорила все о нем. Его духовный мир, его прошлая жизнь и заслуги совсем не интересуют молодого рыжего сержанта, еще, наверное, в прошлом году служившего срочную в Армии.
Владимир Матвеевич, не успокаиваясь, весь вечер доказывал Фиксе, что сержант поступил просто не по-человечески. Фикса, как всегда, хотел перевести разговор в шутку, но Новиков даже обиделся на него.
- Нет, Володя, не понимаешь ты, я еще не осужден. Я товарищ, как говорит наша Конституция, и подержать руку племянника, которого не видел тринадцать лет, и неизвестно, когда еще увижу - неужели это такое невозможное требование. Пусть и одели бы на меня наручники.
- Владимир Матвеевич, но у них есть инструкция. Нельзя подсудимым иметь контакт ни с кем: ни с братом, ни с отцом. Они тоже военные люди, и инструкции для них написаны жизнью и кровью. Были случаи, когда при пожатии руки передавали отмычки, оружие, – Фикса начал терпеливо объяснять расходившемуся не на шутку майору.
- Сволочи они, а не военные люди, – Новиков лег, отвернулся к стене и замолчал. Ночью ему стало плохо. Он упал со шконки на пол и разбудил Фиксу. Майор хрипел, он не мог произнести ни одного слова членораздельно. Фикса подскочил к Новикову, поднял почерневшего майора, положил на шконку. Подбежал к двери, застучал обеими руками. Его долго никто не слышал. Минут через семь пришла заспанная женщина-контролер, открыла кормушку в железной двери.
- Что орешь? – спросила она сонным голосом.
- Человеку плохо. Больница называется, на помощь не позовешь, нельзя поставить кнопку вызова? – бормотал Фикса, сам себя успокаивая. Хотя хорошо знал, что даже в новых обычных больницах, если и были кнопки вызова, но они очень редко работали, их просто ломали, а здесь, в тюрьме, где метр проволоки ценился для изготовления кипятильников, эти кнопки не простоят и суток.
«Умом Россию не понять» - прав был поэт. Наверное, в этой строчке вложен весь смысл русского человека, который сначала делает, а потом думает, зачем сделал.
Пришел врач с медсестрой, пощупали пульс, смерили давление, посмотрели зрачки. Врач сказал что-то тихо медсестре и ушел, потом пришли двое осужденных из хозобслуги, которые отбывали наказание и работали здесь, при СИЗО, с ними женщина контролер по их коридору. Новикова положили на носилки и унесли.
- Аккуратней, земляк, не дрова грузишь, – прикрикнул на одного из осужденных Фикса, увидев, что он небрежно взял под плечи Новикова, когда клал на носилки. И уже мягче добавил: - Гвардии майора понесешь. Кавалера трех боевых орденов.
Новикова унесли, и Фикса снова долго стоял посреди камеры-палаты и смотрел на закрытую дверь. Он еще не знал, что не увидит больше майора Новикова никогда. В этот же день, после обеда, в камеру-палату привели нового подследственного.
- Эй, вы что, а где майор? Где Владимир Матвеевич? – Фикса подбежал к контролеру, собиравшему в мешок вещи Новикова.
- На небе. Где же еще. Он всю жизнь мечтал о небе, там он теперь и будет всегда, – ответил хмурый контролер, – помоги лучше все собрать.
Фикса не ответил. Он подошел к зарешеченному окну, по его щекам текли слезы.

Глава 31

Нина Никаноровна с Петей после суда еще долго ходили по городу. Ходили по магазинам, зашли на рынок, и если в магазинах продуктов и товаров становилось все меньше, на рынке их было все больше. Но на рынке дороже в два, три и даже в четыре раза. Имей деньги и можешь купить все: югославские и чешские туфли, американские джинсы всяких форм, бразильский растворимый кофе, которого, наверно, никогда не было в свободной продаже даже в областном центре, не говоря о районах области. Страна перестраивалась, хотя вместо обещанной перестройки с человеческим лицом, страна поворачивалась к простым рабочим людям другой частью тела. Стали исчезать сигареты, на рынке цыгане торговали свободно, при этом накручивая цену в разы. Конечно, было сомнительно, что привозили они сигареты из городов и даже стран производителей, а не доставали на местных базах. Нина Никаноровна сама подошла к цыганке и, спросив цену, даже не удержалась от высказывания возмущения, однако купила две пачки «Опал».
- Ты что, мам, курить начала? Или дяде Володе? – с невинным видом спросил Петр.
- Нет, Петенька, я вчера передала ему десять пачек, и еще супруги Бойко обещали, у них на заводе выдают по старой цене, а Сергей не курит. А купила я сигареты тебе, а то я думаю, окурки по урнам начнешь собирать. На, бери, – мать протянула сыну пачки.
- Что ты придумала, мать? Какие окурки? – для видимости повозмущался Петр, но сигареты взял, положил в карман. – Все, наверное, купили, хватит деньги тратить, – предложил он матери и заулыбался, посмотрев ей в глаза.
- Пошли, - согласилась Нина Никаноровна.
Вот и второй сын вырос, шестнадцать уже, через два года - армия, совсем мужик, даже бриться начал.
- Я не одобряю твое увлечение, сынок, – спокойно проговорила она, – но лучше открыто кури, а то карманы прожжешь или дома что-нибудь спалишь.
- Я просто балуюсь мам, не волнуйся, пожалуйста. Это перед ребятами, чтоб взрослее казаться. Я брошу, я обязательно брошу, – пообещал Петр и, засмущавшись, опустил глаза, взглянул исподлобья.
- Все замашки прадеда перенял: и походка, и взгляд, еще бы таким же хозяином был, как он.
- Мам, а мы когда в Николаевку ездили, Васька Назаров меня дразнил, что прадед наш полицаем был у немцев. Он врал, мать? – Петр посмотрел в глаза матери уже не исподлобья, открыто.
- Нет, сынок, – Нина Никаноровна вздохнула, – врет твой Васька. Дед был старостой по приказу нашего подполья и передал много информации. Наш район был оккупирован, но подполье и боролось по-своему, конечно, не как партизаны в Белоруссии, да у нас и лесов-то нет. Нашу Потаповскую рощу за два часа можно обойти. Я еще маленькая была, смутно помню и деда, и немцев, и переводчика Васю, он при немцах переводчиком служил, тоже по заданию подполья. Это Черемисин свои следы заметал. Он секретарем в сельсовете был до прихода немцев, в армию не взяли по здоровью. Немцы пришли, он прятался сначала, потом наш дед ему аусваис, документ по-нашему, сделал. Они друзьями до войны были. Вот и стал секретарь Ваня помощником у деда, ходил по селу, яйца у баб последние для немцев отбирал и представь - никто не выдал его, хотя сильно Ваня выслуживался при новых хозяевах. Наверное, если червяк в душе, при любой власти подлец подлецом будет, а человек человеком останется. Неважно, какая власть - красная или белая, если душа у человека черная, – Нина Никанорова тяжело вздохнула, – вот мы и пришли. В хорошем районе квартира у брата Володи, и спокойно, зелено вокруг, и до центра недалеко, пешком 15 минут не спеша, а можно доехать, транспорта полно. Новый район, и называется красиво – Березовая роща.
- Мам, а дальше что было с дедом и Черемисиным этим?
Иcтория о героическом деде подпольщике после того, как он уже смирился считать его полицаем, видимо взволновали Петра, а у матери спросить он стеснялся.
- Да что было, сынок, – Нина Никанорова присела на скамейку у подъезда, посмотрела куда-то вдаль, словно надеясь увидеть что-то, – когда наши разведчики в Николаевку пришли, немцы уже драпанули, и надо так случиться, пришли в дом к Черемисину, он на конце улицы жил возле оврага. «Что, мол, отец, какие у вас в деревне были при немцах порядки?» А Черемисин им: «Староста, кровосос, всех при немцах замордовал», - и указывал на наш дом. Война шла, сынок, суды короткие очень были, а часто не было их вообще. Даже последнего слова деду сказать не дали, не попрощался по-человечески с нами. Ночью пришли: «Пошли, отец, дорогу на Васильевку покажешь». Дед умный был, все сразу понял, но не стал нас пугать, прощаться. Вывели его, за огородом и застрелили. Не расстреляли, потому что расстрел суд может назначить или трибунал, а просто убили. Мы с Алешкой маленькие были. Страшно. Наша мама слышала выстрелы. Конечно, она все поняла, развязала Пирата, собака у нас огромная была, умная, очень деда преданно любила, всегда с ним. Пират убежал, а через минуту завыл. Я и сейчас, когда услышу в деревне, где собака воет, жутко становится, вспоминаю эту летнюю ночь сорок третьего года. Пошли в квартиру, сынок. Мы с утра ничего не ели, одни пирожки, как ты их зовешь с «котятами».
Петя улыбнулся и обнял мать за плечи.
- Пошли, мам. Хорошая ты у меня. Я волнуюсь. Я в армию уйду, тяжело тебе одной будет, может, замуж бы ты вышла, – серьезно, совсем по-взрослому, спросил Петр, и Нина Никаноровна не выдержала, вспрыснула от смеха.
- Ну, ты забота моя! Хорошо, я тебя послушаю, вот жениха подыщу только. Ой, Петрушка, развеселил ты мать. Да я уже бабушка, шестой десяток пошел сынок. Какая я невеста? - Нина Никаноровна снова засмеялась.
- Нет, мам, ты не старая, – серьезно ответил Петр и снова взглянул на мать из-под бровей. – Ты еще молодая и красивая.
Мать обняла сына, ласково потрепала пшеничные непослушные вихры. Да, совсем взрослый сын у нее. Она и не заметила в работе, как выросли ее дети. Ванятка в армии, всегда пишет, все заботится – «не работай много, больше отдыхай», и вот младший заботиться взялся. Наверное, это и есть женское счастье – почувствовать заботу своих детей.
Они зашли в квартиру, Нина Никаноровна разогрела ужин, поели. Уже стемнелось, когда раздался телефонный звонок. Нина Никаноровна даже вздрогнула от неожиданности.
Петр взял трубку:
- Тебя, мам, мужчина какой-то, – Петр передал трубку матери.
- Адвокат, наверное, Федор Федорович. Кто еще меня здесь знает, – Нина взяла трубку. – Да, слушаю.
- Здравствуй, Нина…
- Здравствуй, Вань. Мы с сыном поужинали только. Спать собираемся, устали за день.
Петр посмотрел на мать, улыбнулся и вышел на кухню.
- Ты где? Внизу, у подъезда? Заходи, конечно, мы на пятом этаже, квартира 54. Что ты, почему неудобно, с сыном моим познакомишься.
Нина положила трубку. Встала, подошла к зеркалу, поправила волосы, побежала в ванную надеть новый халат. Она только сегодня, после суда, купила красивый голубой, с красной окантовкой. Через пять минут раздался звонок в дверь. Нина открыла. На пороге стоял улыбающийся Иван Захаров с букетом алых роз.
- Боже мой, Ваня! Какая прелесть! Откуда, зима уже на дворе? – не скрывая радости и восхищения Нина взяла букет, поцеловала Ивана в щеку. – Спасибо тебе, Ванечка! Мне уже сто лет не дарили цветы. Только на 8 марта в правлении дежурные тюльпаны. Такая прелесть! Я найду, куда их поставить. Ты проходи, тесновато у нас, одна комната, но мне в городе нравится, если честно. Проходи.
Нина засуетилась. Вазы нигде не нашла. Помыла двухлитровую банку от остатков молока, уже покрытую плесенью, которое покупал еще хозяин квартиры, брат Владимир. Иван зашел, снял куртку. В руках у него был пакет с красивой девушкой.
- Проходи, Вань. Знакомься - мой младший сын Петя.
- Иван Егорович, – Захаров протянул засмущавшемуся парню широкую крестьянскую ладонь и пожал руку Петра, взглянув ему в глаза. «А глаза светло-карие, как у матери», - мелькнуло в голове. В их, Новиковых, род пошел и на мать похож, и, как у дядьки Алешки, пшеничные вихры.
Помолчали.
- Давай, Иван Егорович, я покормлю тебя, – первая нашлась Нина.
- Пожалуй, Нина, ты угадала, я и не обедал сегодня, – охотно согласился Иван Егорович, видимо тоже смутившись. - Я не с пустыми руками в гости, – он улыбнулся. – Сейчас, как после войны, с едой проблемы, все на рынке, – было видно смущение Захарова. - Я поставлю. Куда, на кухню?
Они вышли с Ниной на кухню. Иван достал из пакета две банки хороших консервов «лосось» - прочитала Нина, банку растворимого кофе, коробку шоколадных конфет и бутылку видимо дорогого иностранного вина «Мадера».
- О! Ванечка, твои подарки дорогие, мне неудобно даже, – снова засуетилась Нина.
- Что ты, Ниночка. Какие дорогие. Я, хотя и в отпуске, получил паек на стройке. У нас поставки с Москвы, по первой категории и по госценам, - Иван повернул банку консервов, внизу стоял синий штамп «Мосторг».
- Вот видишь, как слуги народа питаются. Народу это и не снилось даже. Я вот вино такое даже не слышала. Только ты, Вань, не обижайся, я без обиды говорю, – Нина улыбнулась, увидев, как насупился от ее слов Иван.
Она отварила пельмени. Налила Ивану суп. Иван открыл бутылку, разлил в поданные стаканчики.
- Ты за рулем, Вань? Как поедешь? – спросила Нина, видя, что Иван взял налитый стаканчик и хочет выпить.
- Это вино баловство, а запах… У меня антиполицай есть, все запахи убивает. Да и знают меня почти все в ГАИ, и номера мои с нулей начинаются, чтоб видели слугу народа, – сказал Иван уже весело, улыбнувшись, глядя в глаза Нины.
Выпили за встречу стоя.
- Ты ешь, Вань, ешь, закусывай, - Нина подложила еще пельменей.
- Ем, не волнуйся, присядь, аппетит у меня хороший. Я все возьму сам. Я не приучен женой к ухаживанию за столом за двадцать семь лет супружеской жизни, у нас в семье демократия. Захотел поесть, сам разогрел, даже сварил, если нечего греть, сам поел, сам посуду помыл, – Иван даже поднял вверх указательный палец, видимо, чтобы подчеркнуть демократические принципы в их семье.
Налили еще по стаканчику, стукнувшись, выпили. Иван доел суп, принялся за пельмени. Нина ела открытый «лосось».
- Представляешь, Вань, за полвека, ни разу не ела. Слышала «Лосось, лосось», а не ела, – она раскраснелась от выпитого вина, весело улыбалась. – Вань, ты дома сказал, не будут волноваться, уже десять?
- Ниночка, я говорил тебе - у нас в семье демократия. Если я задержался или вообще не пришел, значит так надо. Мы доверяем друг другу, конечно, я звоню, предупреждаю, если есть такая возможность. Не волнуйся, Ниночка, скандала деревенского не будет.
- Почему деревенского? Мы с покойным мужем тоже верили друг другу и никогда не проверяли. Позвоню или передам с кем, тогда и телефона у нас дома не было, что задержусь на ферме, или он в поле, – Нина посмотрела в окно, в темноту.
- Вы любили друг друга? - Иван посмотрел Нине в глаза.
- Как тебе сказать, Вань. Двое детей у нас, и не ругались никогда по-крупному. Ну, а любовь… Неразговорчивый он был, мой Коля. В душе любил, конечно, я видела это в заботе, во внимании. Когда я Петрушку рожала, мне кесарево делали, как он переживал. Ночевал под окном роддома. Потом уже сказал мне, что Бога просил не отнимать меня, пусть дитя возьмет, только не меня. Это и есть любовь, наверное, в ежедневном внимании, молчаливой заботе, а не то, что на языке. А я его? Уважала, конечно, а полюбить, наверное, так и не смогла. Одна, наверное, любовь дается человеку в его жизни. А кто два раза в год влюбляется, это похоть животная, а не любовь.
- Ты меня имеешь в виду? Ты не права, Нинуль. Не поняли мы друг друга. Тогда гордые, наверное, были молодые, – Иван положил свою тяжелую ладонь на руку Нины. – Никто из нас не сделал шаг навстречу. Все могло быть по-другому.
- Какая там гордость, Вань. Я чуть не на коленях просила тебя не уходить. Потом, уже в деревне поняла я после бессонных ночей и слез, что Сергей Сергеевич что-то сказал тебе тогда, когда ты к нему пошел за рекомендацией на должность секретаря комитета комсомола. Наверное, про деда сказал моего? Я угадала?
Иван даже вздрогнул от слов Нины. Она посмотрела чистыми светло-карими глазами в его глаза. Иван Егорович не выдержал взгляд, опустил голову.
- Иуда Искариот нужен всегда, – прошептал он и обхватил голову руками.
- Что? Какой Иуда? Ты о чем, Ванечка? – глаза Нины округлились – Я тебя не понимаю.
- Я сам себя, Нинуль, часто не понимаю. Давай сменим тему, пожалуйста, – он взял маленькую руку Нины в свои большие крестьянские ладони.
- А руки у тебя, Ванечка, крестьянские. Хотя всю жизнь ты авторучку в руках держал, но созданы они для труда, – Нина засмеялась.
Нежно провела рукой по лысеющей голове своего Ванечки. Боже мой, сколько лет прошло! Сколько раз рисовала она в своих мечтах их встречу. Сначала после разлуки, когда сама напросилась по распределению в самую глушь, на край области, каждую ночь представляла их встречу, и времени пройдет не так много, год – это, казалось, целая вечность. Потом уже боль притупилась, она стала реже представлять их встречу, потом семья, дети. Но все равно, эту встречу она ждала всю свою жизнь. И теперь, глядя на лысеющего, полнеющего Ивана Егоровича, она не замечала его залысин и полноты. Она видела своего Ванечку, идущего с ней, взявшись за руки, по ночному городу.
- Знаешь, Нинуль, поехали ко мне на дачу, у меня в десяти километрах от города дача, – Иван в ожидании ответа, сжал руку Нины.
- Нет, Ванечка, не могу я. Может потом, после приговора суда. На четверг перенесли. И остались всего два свидетеля, не явились они. Неужели они такие важные? Я даже не знаю.
- Что адвокат говорит, Митин? Хороший мужик Федор Федорович.
- Да, очень человечный. Он мне с пропиской в этой квартире очень помог. Я бы никогда не прошла эту бумажную стену. Закон есть вроде, но его как и нет. Необходимо еще сотню справок всяких, и человек непосвященный, конечно, никогда сам не пройдет.
- Бюрократия в стране - наш бич, – согласился Иван. - Можно мне закурить? Или я лучше на балкон? – спросил он у Нины.
- Кури, я не боюсь дыма. Муж дымил по две пачки, легкие слабые, а не слушал, курил. Петрушка уже покуривает втихую. – Нина улыбнулась. – Мужиком хочет быстрее стать. Будто закурив, сразу повзрослеешь.
- Не ругала? Рано ему, шестнадцать лет только.
- Нет. Думаю, поумнеет, сам бросит, если бросить. Ругать буду - будет прятаться, он при мне не курит, стесняется. Привыкаю к демократии. Раз партия ведет к демократии, и нам надо идти.
- Ниночка, не надо о партии. Нехорошо. Люди за партию жизнь отдавали, пулеметы собой закрывали, – Иван нахмурился, закурил.
- Да не за партию, Ванечка. За народ свой, за Родину, за светлое будущее, а где оно, это будущее. Шли, шли, оказалось не туда, перестраиваться надо. В одной стране живем, а я вот про лосось только в книжке слышала. К нам на свиноферму прошлой зимой рыбу привезли мороженую. Наверное, забраковали по какой-то причине. Хек, минтай, сельдь. Ее волокли по домам упаковками. И не потому, что воры одни в совхозе, а потому, что не могут рабочие люди, не лодыри, купить себе в достатке эту рыбу в магазине. К этому нас партия вела? Я тоже член партии, а для чего вступила? Взносы платить. По разнарядке главный зоотехник должен коммунистом быть. Кто спрашивал меня о чем? Когда? План надо выполнять, перевыполнять, стране надо мясо, молоко. Надо! А каким образом все это выполняется, никогда никто и не спросил и уже не спросят, наверное. Я смотрю, магазины пустеют, все на рынке, все в три дорого. А мы там же выполняем план, сдаем мясо, молоко, – Нина разгорячилась, глаза ее от возбуждения и выпитого вина блестели.
«Как она хороша даже в пятьдесят», – подумал Иван Егорович, какую глупость он сделал в жизни, прожив жизнь с женщиной, которую не любил.
- Успокойся, Нинуль. Это все видят в ЦК партии, в обкомах. Вот почему и назрела необходимость перестройки. Это НЭП, который, наверное, рано отменили, а, может, его не надо было отменять совсем. Нужна конкуренция. Вот Польша отделилась. Теперь Германия, Чехословакия. Не готовы мы оказались к этому. Все боролись с трудностями войны, разрухой, голодом. Досталось России, не успевали за временем.
- Или не хотели успевать. Весь запад газом и нефтью снабжаем, а свои деревни вымирают в десятке километров от облцентра в центре России, а в глубинках?
- Правильно! Все это и привело к перестройке. Ты, Ниночка, как на съезде народных депутатов выступаешь, – попробовал пошутить Иван.
- Прости, Ванечка. Я не о тебе. Ты выполнял свою работу, свой долг. Делал, как учили, что говорили, директивы и решения съездов и пленумов. Тогда кто виноват? Кто?
- Я думаю не надо искать виноватых. Их уже искали в тридцать седьмом году. Надо перестраиваться и жить по-новому. Повернуться, наконец, лицом к человеку, – Иван встал, подошел к окну. – Не поедешь, значит, на дачу. А я печку там протопил. За тобой приехал. – Иван замолчал.
- Прости, Ванечка! Не была я любовницей никогда, теперь, наверное, не к чему учиться. Если по-товарищески после приговора суда, я обещаю, мы поедем, посидим, поговорим.
- Хорошо, я буду ждать. В четверг? Ты не ответила, что Федор Федорович говорит? – Иван достал новую сигарету, закурил.
- В тюрьму не посадят, больной Володя, с головой не все в порядке. Говорит, спецбольница, сколько лет, только год или три, – Нина вытерла слезу краем полотенца, висевшего на спинке стула.
- Да, Володька, кто мог подумать, что ему предстоит такой ад пройти. Тихий мальчуган был, я помню, все смотрел исподлобья. Но он сам выбрал себе эту профессию «родину защищать». Звучит гордо и романтично. Но часто бывает совсем не так, как в книжках о героях. Война - это кровь, грязь, слезы. Прости, Нинуль, я понимаю, как тебе больно. У меня тоже подобная боль, если не сказать, большая боль, наверное, детей жалеешь больше, чем себя. Я поеду, наверное, поздно уже, и тебе надо отдыхать, устала ты за день, – эти слова Иван произнес тихим ласковым голосом, как тогда, тридцать лет назад.
Сердце сжалось у Нины, комок подступил к горлу: «Согласиться? Поехать?».
«Ничего, пусть поволнуется, как ты все эти годы», - говорил другой голос.
Иван попрощался, поцеловал Нину в щеку и ушел. Она стояла у окна и еще долго смотрела в темноту, в доме напротив стали гаснуть огни в квартирах. Город засыпал осенним сном до нового трудового утра.
Иван Егорович покружил, сам не зная почему, по центру города и поехал на дачу. Ехать домой, после встречи с Ниной, он не хотел. От выпитого и от возбуждения, от встречи в душе все переворачивалось.
«Бросить все к черту, уехать с Ниной в ее совхоз. Кем работать, механиком или бригадиром, парторгом даже», - думал он, проезжая по пустеющим улицам города. Виктор все напутал, Виктор и ему, как и всегда в жизни необходимо будет хитрить и притворяться. Доказывать преданность всем, кто проявил к нему снисхождение, а значит участие.
«Черт возьми, неужели из этой стаи мне не вырваться?» «Ты государственный человек и мыслить должен по-государственному, а у вас, Иван Егорович, одни эмоции», - стоял в ушах голос Сергея Сергеевича.
«Нет, домой я сегодня не поеду, поеду на дачу, выпьем с Тулупом по стопочке. Завтра в 10.00 отдавать деньги Куклину», – окончательно решил Иван Егорович и свернул с трассы на дорогу, ведущую на партийные дачи «Поле чудес», как звали их в народе.



Глава 32

В 9.15 зазвонил телефон. Не зная почему, Нина вздрогнула от звонка. «Кто знал ее в городе? Ваня, семья Бойко, и адвокат Федор Федорович».
Нина Никаноровна с тревогой в душе подняла трубку.
- Здравствуйте, Нина Никаноровна, - она узнала голос адвоката Митина.
- Здравствуйте, Федор Федорович, что-нибудь случилось? Да?
Митин помолчал и спросил:
- Почему ты, Нина, решила, что что-то случилось?
- Не знаю. Волнение какое-то с утра. Я рано, в 6.00 встаю, по деревенской привычке, что вы хотите мне сказать?
Митин молчал.
- Федор Федорович, не молчите, что-то с Володей? Да? Что с ним? – от волнения у Нины задрожал голос.
- Нина Никанорова, это должно было случиться, я уже говорил вам об этом. Владимир Матвеевич умер сегодня ночью в тюремном лазарете от сердечной недостаточности.
- Умер сегодня? Что вы говорите! Он вчера был веселый и бодрый. Этого не может быть. Это ошибка. Вы проверьте, пожалуйста, Федор Федорович, - Нина заплакала.
- Нет, Ниночка. Я все проверил и звоню из СИЗО. Я даже поставил свою подпись под свидетельством по закону как адвокат, защищавший Володю на суде. Смерть наступила в 5.35 утра.
Нина не расслышала последних слов Митина, в ушах у нее зашумело, ноги стали ватными, она присела на стул.
- Идти, срочно идти в СИЗО, этого не может быть, – Нина начала собираться.
Ее остановил Петр. Он взял руку матери в свои совсем не детские руки.
- Мама, это произошло. Ты знала, это должно произойти, даже самые оптимистические заключения давали дяде месяцы, может, год жизни. Но только в других условиях, при необходимом лечении. Успокойся, мама, надо думать, что делать дальше.
Нина попыталась освободить руку. Но слова сына - спокойные, рассудительные слова совсем взрослого мужчины остановили ее.
- Да, сынок, ты прав. Надо думать, что делать дальше.
Нина села в кресло. Петр сел на колени, на ковер, возле кресла, взял в руки ее руку и смотрел в глаза.
- Надо идти в СИЗО, записаться к начальнику, чтобы выдали тело Володи, мы похороним его в Николаевке. Я помню, он мне писал из Ташкента, из госпиталя: «Земля здесь песчаная, красная, чужая. Хочу домой, чтоб закопали под березами, на нашем кладбище».
« Хорошо братик, миленький Володенька, мы выполним твою просьбу», – прошептала Нина и громко сказала сыну.
- Петя, ты останешься дома. Вдруг кто позвонит, и через тебя я буду держать связь. Если позвонит Иван Егорович, да вчерашний, все ему скажешь, что дядя Володя умер, мама ушла в СИЗО просить, чтобы выдали тело. Мы хотим его похоронить в Николаевке. И еще спроси, может, он с его связями организует машину. У нас там еще двоюродные остались, помогут копачей найти. Продукты здесь закупим. Все, сынок, я пошла, - мать поцеловала сына. - Будь умницей.
- Мам, ты хотя бы чай попила, когда еще вернешься. Я уже вскипятил чайник, – Петр взял мать за руку, хотел вести на кухню.
- Нет, нет, Петя, какой чай… Я уже бегу. Будь на связи, – Нина Никаноровна надела пальто и быстро ушла.
Петр остался один. От скуки ходил из комнаты на кухню. Два раза помылся в ванне, ему очень понравилось мыться в ванне, он даже стал уговаривать мать дома, в деревне, тоже поставить ванну. Дверь он оставлял открытой, чтобы не прослушать телефон, если кто-то будет звонить. В два часа дня позвонила мать.
- Сынок, я в СИЗО. Это не люди, законники какие-то. То нельзя, это не положено. По личным делам начальник в среду не принимает. Я все объяснила, вышел заместитель какой-то оперчасти. Выслушал меня, пообещал разобраться. Не звонил никто? Иван Егорович, нет? Позвони ему сам, сынок, я номер скажу. Пиши: 70-36-31 это рабочий. Да, Захаров Иван Егорович… и еще домашний: 72535224 182, это выход к ним в город, поэтому номер такой, набери 7, пойдут длинные гудки и набирай остальные цифры. Я перезвоню минут через сорок. Жду, уже третье заявление написала. И Федор Федорович здесь, в СИЗО, я его видела утром, он говорит, что Владимир не осужден, и по закону должны выдать тело родственникам для захоронения.
Петр набрал первый городской номер, мужчина ответил, что Иван Егорович не работает, он в отпуске. По второму номеру трубку никто не брал. И только через тридцать пять минут, когда Петр уже третий раз набрал номер, он услышал голос Ивана Егоровича.
- Да, слушаю, Захаров. Какой Петя? – Иван Егорович был явно чем-то озабочен и не сразу понял, кто звонит ему. Потом когда Петя сказал, что он сын Нины Никаноровны, Захаров узнал его.
- Петя, мальчик мой, что случилось? Почему звонишь ты? Где мама? – Иван Егорович волновался.
- Мама ушла в СИЗО, Иван Егорович, умер дядя Володя, мамин брат, – Петя от волнения говорил по нескольку раз одно и тоже. – Мама утром ушла к начальнику просить, чтоб выдали тело на захоронение, по закону дядя Володя не осужден, суд не признал его вину. Мама вас просила, не найдете вы машину отвести гроб в Николаевку, – Петя разволновался еще сильнее, он почему-то боялся, что Иван Егорович повесит трубку, не дослушает его до конца. – Вы слушаете меня, Иван Егорович?
- Да! Да! Петя, я все слышу. Все понял, не волнуйся, я приму меры и сделаю все, что в моих силах. Так маме и передай. Петя, держи себя в руках. Все это давно ожидалось, я имею в виду смерть дяди. Он, как все врачи говорили, уже жил лишние месяцы. С такими ранениями просто не живут. Успокой маму, ты один у нее опора. Понял меня, сынок? Все, до свидания, – Иван Егорович назвал Петю сынком просто не произвольно, кольнуло сердце. Сынок! Петр мог быть его сыном.
«Наверное, я зря сказал про прожитые лишние месяцы, с волнения, наверное», – ругал себя после телефонного разговора Иван Егорович. – «Петя передаст ей дословно. Нина еще поймет меня не так. Ей сейчас очень тяжело».
Иван Егорович набрал номер начальника СИЗО.
- Подполковник Молодцов, – услышал он голос в трубке.
- Подполковник? Еще вчера майор. Поздравляю, Игорь Васильевич, это Захаров, узнал?
- Спасибо, Иван Егорович. Звание мне еще ко дню милиции присвоили, но наша бюрократия пока все переподписала. Вчера только вызвали в УВД, зачитали приказ. Вот сижу, шью новые погоны, – с явным удовольствием сообщил Молодцов.
Жизнь продолжается, идет своим ходом. Кто-то умирает, кто-то теряет близких людей. Кому-то присваивают очередные звания и награждают. Молодцов был явно в настроении.
- Иван Егорович, я с прокурором по надзору сегодня поговорил, он разрешил тебе очередное свидание с сыном. Когда тебе удобно?
- Спасибо, Игорь Васильевич, за хлопоты. Я твой должник, – Иван Егорович даже растерялся, не вовремя это сообщение о свидании. – Я что звоню, Игорь Васильевич, снова к тебе просьба у меня. Сегодня ночью у вас в лазарете Новиков умер. Да, майор-афганец. Нет, не родственник, ты же помнишь, про него узнавал по моей просьбе. Земляк он, с Николаевки. Нина Никаноровна, сестра его, моя одноклассница. Он же не осужден. Не дожил бедняга до приговора, по закону тело родственники могут забрать?
- Ой, Иван Егорович, твоя землячка Нина, с утра ко мне на прием заявление пишет. Я зама по оперчасти к ней посылал. Что я ей скажу? Увезли тело в больницу межобластную. КГБ теперь это дело. Из-за долларов, которые в деле всплыли. Да и вообще, хотят все без шума сделать. Сам понимаешь, Иван Егорович, теперь гласность, узнают газетчики, шума не оберешься и отписываться год будешь. Скажут - убрали свидетеля по контрабанде, убили героя-интернационалиста, кровь за Родину пролившего. Даже после смерти Новиков переполох наделал. Теперь КГБ это головная боль. Я не могу тебе помочь.
- Так что ж они с телом будут делать? – не понял Иван Егорович. – Умер же Новиков.
- Что и положено. Похоронят на Лесном кладбище. Тебя землячка просит помочь тело выдать? Это сложно, Иван Егорович. Я хорошо из руководства конторы никого не знаю. Но если надо, можно попробовать.
Иван Егорович застыл от слов Молодцова. Он, даже работая вторым секретарем райкома, боялся этих букв: КГБ и всей конторы, стоящей за этим названием. Спокойные, образованные, всегда вежливые, это не милиционеры - горлопаны с пьяными допросами в четыре утра. Даже партийные работники как огня боялись, чтобы их фамилии по каким-то причинам звучали в «Сером доме» на Волгоградской улице. Этот страх, копившийся годами, при напоминании КГБ Молодцова, вызвал страх у Ивана Егоровича. Зачем фигурировать в «Сером доме»? Молодцов запросит тело, будет ссылаться на него, Захарова, что его земляк или, может, скажет родственник. Да и получится ли? Тело, наверное, уже кремировали. Он слышал, что в КГБ с умершими, подследственными, которые проходят по их ведомству, поступают так. Не хоронят, а сжигают, а может, это просто страшилки из далеких тридцатых годов.
- Что молчишь, Иван Егорович? Какие будут приказания? – звучал голос Молодцова в трубке.
- Игорь Васильевич, с каких пор майор, а я майор запаса, подполковнику приказывает? – Иван Егорович решил на шутейной ноте закрыть разговор о Новикове. – Я сборы не прошел, когда в восемьдесят шестом в запас списывали и мне подполковника, по рангу причитающегося, не дали. Уборка у нас шла, какие сборы. Какие, говоришь, приказания? Контора солидная. Наверное, уже с дымом в небо подняли земляка-десантника. Что ж, каждому свое, а смерть, наверное, одинакова, если есть, где ответить наверху за прожитое.
- Понятно, Иван Егорович. Ты меня извини. Не моя эта епархия. Они и суд перенесли. Хотели сами допросить Новикова об этих долларах. Но он теперь никому ничего не скажет. Жаль мужика. Боевой офицер, я даже рюмку коньяка утром, когда о его смерти узнал, выпил. Стоя. Земля ему пухом или воздух. Впрочем, какая разница.
Молодцов замолчал. Послышался в трубке другой голос. Видимо в кабинет к начальнику зашли. Он что-то сказал пришедшим, прикрыв трубку ладонью. Иван Егорович понимал, надо заканчивать разговор.
- Алло. Игорь Васильевич, спасибо тебе за все старания. Спасибо. Я знаю за что! До свидания, - Иван Егорович повесил трубку, посидел несколько минут в раздумье.
Кому позвонить? Беспокоить по этому вопросу кого-то с обкома он не будет. Если бы не его личная трагедия с сыном, то Иван Егорович, как о земляке орденоносце, участнике афганских событий, конечно, мог тогда позвонить Юрию Ивановичу Антипову или в исполком, он знал председателя. Но сейчас, когда судьба его самого неизвестно чем может закончиться, и однозначно, если Виктора осудят, в райкоме его уже не оставят из-за судимости сына. Надеяться на полную реабилитацию Виктора даже сегодня, когда он передал деньги Куклину. Сергей - единственный свидетель этой трагедии. Но на предварительном допросе Куклин, как и Виктор, тоже наговорил лишнего. Он упомянул их первую ссору за месяц до трагедии. Игорь Фокин и тогда нехорошо говорил о женщинах, доказывал, что все они одинаковые, все стервы. Виктор ударил Фокина, сбил с ног пытавшегося их разнять Куклина. Иван Егорович хорошо знал, что Виктор - физически крепкий тренированный молодой человек. Он кандидат в мастера спорта по боксу. Призер-всесоюзник универсиад. И ему не составило бы труда разделаться даже с трезвыми Фокиным и Куклиным. Иван Егорович понимал, что деньги Куклин получил за усердие в деле. Теперь он, как и Виктор, будет утверждать, как и утверждал, что драки не было, была ссора. Фокин сам оступился, так как нетвердо стоял на ногах, и Виктор даже предупредил его отойти подальше от края крыши. Это несчастный случай.
Через знакомых в прокуратуре Иван Егорович попытался узнать мнение старшего следователя Петрова, ведущего дело Виктора. О Петрове даже коллеги со следственного отдела отзывались мягко говоря, как о не совсем чистом на руку. Но все казалось сложнее, чем он предполагал. Двоюродный брат матери Фокина, некто Гуров Юрий Анатольевич, советник юстиции, работает в прокуратуре РСФСР и неоднократно звонит, узнает о ходе следствия.
- Да, Витюшка, наломал ты дров, – то ли вслух сказал, то ли подумал Иван Егорович.
Становилось ясно, что спустить дело на тормозах, как несчастный случай, вряд ли получится. Без фотографий и показаний свидетеля Куклина, доказать драку невозможно. Но по большому секрету Захарову сообщил из прокуратуры один его старый знакомый, что во время обыска в гостинице, в комнате, где жил Фокин, была найдена записная книжка Фокина, которую он вел, как дневник. Указывал дни, когда он следил за Викой и Лобовым у кафе «Мечта». Была и такая запись: «Эврика! Они в моих руках. Рогоносец будет отомщен». Было понятно, что рогоносцем Фокин называл, конечно, Виктора. Про фотографии записей не было, но в ней, конечно, есть адрес квартиры, где встречались Вика и Лобов на улице Шендрикова, дом 93 «А». Заинтересует ли этот адрес следователя прокуратуры Петрова?
Фокин - москвич и полгода не работал в их городе, и, конечно, таких адресов у него было немного. Фокин, в отличие от Куклина, который признавался, что и месяца без женщины не проживет, к женщинам относился с презрением. Куклин рассказал, что, как-то выпив, тот признался, что его предала любимая девушка, закрутила за его спиной роман с его же приятелем женатым, с которым он же ее и познакомил. Они приходили в гости к молодым супругам, планировали дружить семьями, когда у Фокина появится семья. Правда: «имея семью – забывай друзей». Прошло около двух лет. Но то ли характер Фокина был таким ранимым, или сильно был влюблен в предавшую его девушку, с тех пор он просто ненавидел женщин, хотя у него, как у всякого здорового мужчины, были встречи с женщинами, даже в их городе, но ни одна не переросла даже в дружбу.
Иван Егорович сидел грустный, задумчивый. Посмотрел на часы, прошло больше часа после звонка Пети. Надо было звонить, давать ответ. Что сказать Нине? Как успокоить? «О, Господи, полоса черная какая-то накатилась на меня. Как Ниночке объяснить, что взять тело брата для похорон невозможно? Не может он этого сделать, даже если очень хочет. Но это было бы возможно, если бы не Виктор».
- Я сам по уши в дерьме, – вслух сказал Захаров. – Кто теперь будет слушать опального секретаря парткома стройки? Да, черная полоса.
Иван Егорович машинально набрал номер телефона квартиры Новикова Владимира. Петя сразу взял трубку, видимо, он сидел, ждал рядом с телефоном.
- Алло, Петя. Мама больше не звонила? – спросил Иван Егорович.
- Нет. Больше нет. Один раз, когда я говорил вам, – ответил Петр.
- В общем, Петя, я прозвонил все инстанции, где я что-то могу. Хорошего мало, – Иван Егорович сделал паузу, как бы говоря этим – все, что он мог, он сделал.
- Как мало хорошего, Иван Егорович? Он же умер, дядя Володя. Неужели так сложно отдать мертвого человека, чтобы родственники его похоронили!? – в голосе Петра слышались боль и обида. Простое непонимание, казалось, простого, совсем простого вопроса.
- Понимаешь, Петя. В деле всплыли факты о ввозе Шуруповым, этим потерпевшим, большой суммы валюты: американских долларов; по всей видимости, и кооператив свой он открыл на эти деньги. Делами о валютных махинациях у нас в стране занимается КГБ, вот и выделили этот пункт на доследование. Почему и суд перенесли, были у них еще какие-то зацепки по этому. Через кого жена Шурупова меняла эти доллары? Соответственно и Владимир Матвеевич находится под юрисдикцией КГБ.
- Иван Егорович! – голос Пети задрожал, было видно - еще немного и он заплачет. – Дяди Володи нет. Он умер. Понимаете, умер. Как мертвого человека могли отдать под какую-то юрисдикцию. Что вы говорите, Иван Егорович?
- Петруша, мальчик мой, я понимаю всю твою боль и обиду. Но пойми, это наши законы. Наши советские законы. Теперь всем делом твоего дяди и даже его мертвым телом может распоряжаться только КГБ, – Иван Егорович тоже разволновался, вытер рукавом рубашки вспотевший лоб.
- Дурацкие законы! Кто писал их для того, чтобы мертвого человека отдавать под какую-то юрисдикцию. Они его что, допрашивать собираются? – Петя засопел.
Иван Егорович понял - мальчик плачет. Да, ребенок он еще совсем, совсем ребенок.
- Подожди, Петя, не волнуйся. Я поручил адвокату Митину, чтобы он по своей линии проделал работу. Не волнуйся так, Петр. Мы будем делать все, что в наших силах, чтобы получить тело для похорон, - соврал Иван Егорович. – Все, Петя, я перезвоню позднее.
Захаров повесил трубку. Да, он не ожидал такой реакции от Петра, какова же будет реакция на его сообщение у Нины.
Иван Егорович набрал номер рабочего телефона адвоката Митина. Никого нет. Набрал его домашний, тоже нет. Тогда он, подумав, набрал номер дежурного СИЗО. Дежурный майор Малышев хороший знакомый Захарова:
- Виктор Васильевич, здравствуйте. Это Иван Егорович Захаров. Ты у себя не видел Митина Федора Федоровича, весь день разыскать не могу.
- Здравствуй, Иван Егорович. Видел и представь себе пару минут назад. Старик пошел к хозяину. Да, да, он хлопочет по делу Новикова.
- Так я слышал, умер Новиков сегодня ночью, - будто ничего не понимая, поинтересовался Иван Егорович.
- Да, умер. Отмучился сердечный, даже до приговора не дожил. Вот по этому делу старик и хлопочет. Дело будто КГБ взяло в свою контору и, соответственно, труп тоже. По закону Новиков не осужден, труп родственники должны забрать. Тут с утра сестра его у КПП.
- Нина Никаноровна? Вот она мне и позвонила, земляки мы, с одной деревни. Но и что, не отдадут ей тело?
- Дело в КГБ, а у них, сам знаешь, свои законы, - непроизвольно понизив голос, сообщил Малышев, - вот старик весь день туда-сюда, то в «серый дом» на Волгоградскую, то к хозяину уже второй раз пошел.
- Значит, землячке сказать, пусть успокоится. Митин - мужик пробивной и законы знает, - словно просто из сожаления спросил Захаров.
- Да, нет. Я думаю, и контора его держать не будет. Зачем? Вскрытие еще утром было, в межобластной. Может, давно уже закопали боевого майора. Даже после смерти суеты наделал, – сочувственно произнес Малышев.
Иван Егорович попросил Малышева, если увидит Митина, пусть позвонит ему на городскую квартиру. Захаров повесил трубку, уже вечерело. Дни в это время года кончались быстро. Иван Егорович подошел к окну: в сером хмуром небе кружились, словно наперегонки, первые снежинки.
Вот и зима. Время тянулось. Самое страшное состояние человека – одиночество и незнание, когда ждешь и не знаешь, что ждешь, что может произойти или уже произошло. Бесконечно тянутся минуты. Одиночество и тишина давят до звона в ушах.
Митин позвонил почти через час. Он сообщил, что теперь вообще никто не знает, где тело Новикова. Федор Федорович подключил совет воинов-интернационалистов. Даже в газеты хотят написать, в областные и союзные, если не получат тело для захоронения. Правда, не надеются они на успех. Вся пресса контролируется органами КПСС, а значит КГБ в ее лице. Митин казался загнанным и уставшим, он извинился перед Иваном Егоровичем, на прощание сославшись на плохое самочувствие, и повесил трубку. Иван Егорович позвонил Нине. Нина тоже была немногословна. По изменившемуся голосу Иван Егорович понял, она плакала. Он попытался поддержать ее, пообещал, что с утра поедет в обком партии к Анисимову - может, первый секретарь поможет.
- Не надо, Вань. Ничего уже не надо. Прости, - и повесила трубку.
Иван Егорович снова остался один. Стандартная восемнадцатиметровая однокомнатная квартира казалась ему огромной. Ему стало душно. Он подошел, открыл дверь на балкон. Холодный морозный ветер на минуту освежил его.
- Что я могу сделать? – шептал Иван Егорович. Кто я? Я маленький винтик в этой огромной машине. Когда работаешь заодно, ты считаешь себя частью механизма. Но стоит оступиться, что-то сделать не так, и уже другие, более сильные части этого механизма, сотрут, замнут тебя и, наверное, даже никто не вспомнит, что на этом месте был когда-то очень нужный маленький механизм, такой необходимый для работы машины. Но его давно нет, а машина продолжает работать как ни в чем не бывало. Даже в библии написано о послушании. Чем провинился я? Я всегда добросовестно выполнял, что мне поручали. Делал, что говорили. Это нужно было не мне лично, это нужно было людям. Эти решения принимались на съездах партии, на пленумах ЦК, и всегда за эти решения голосовало девяносто восемь процентов советских граждан. Не могло и быть по-другому в стране, где все мечтали и строили светлое будущее.
Сегодня он не смог помочь любимой женщине. Женщине, которую он предал из-за этой машины, винтиком которой согласился стать и был всю свою сознательную жизнь. Но чем он мог помочь ей? Мертвого брата не возвратить, а живым нужно жить. Кто поможет ему? Антипов? Если Виктора все же осудят, а к этому, наверное, все идет, он не сможет работать в партийной системе. А что может он? Диплом инженера по механизации сельского хозяйства тридцатилетней давности и ни одного дня практики.
«Идти к Зарубину на силикатный завод? Может, мастером возьмет, - грустно улыбнулся Захаров. – По старой дружбе. Вот так жил – жил… Жизнь почти прошла. Все время думал, что нужен людям, что на своем месте. Честно работал, честно исполнял долг. Не воровал, как другие внаглую. Зачем? Если всегда всего хватало, и больших богатств он, наверное, никогда не хотел. Всего первой необходимости всегда было у него.
Только они поженились с Леночкой Петровой - появилось свое жилье, когда люди голодали, стояли в очереди на получение квартиры. Стали рождаться дети, получал большие квартиры. Когда новый завод в Тольятти стал выпускать «Жигули», машину для народа, потому что «Волга» уже получила репутацию машины для руководителей, одним из первых обладателей белоснежной «копейки» стал Иван Егорович. Ему нравилось работать с людьми, быть на переднем рубеже всех дел. Все, что предписывали руководящие органы, беспрекословно выполнял, хотя бывали в душе сомнения о целесообразности каких-нибудь очередных сельхозпроектов, написанных кем-то за высокой кремлевской стеной и уже оттуда пришедших к людям, как постановление, директива. «Но надо, значит надо!»», - говорил всегда Иван Егорович.
Но даже Ниночка вчера во время их встречи высказала все, что думала. Не всегда то, что принималось вверху, было нужно народу внизу и часто даже наоборот. И самое главное - о народе всегда упоминалось в общих фразах, как название книги, но конкретных шагов на улучшение жизни делалось очень мало. Дороги строились стратегические, связывающие города, а село оставалось в стороне от этих дорог. Строились нефте- и газопроводы, а села, стоящие на пути этих газопроводов, как и десятки лет назад, топили дровами и углем. Все откладывалось на потом, необходимо было в первую очередь большое, глобальное, а простой рабочий человек просто растворялся в этих огромных, как и сама страна, проблемах.
Домой ехать снова не хотелось. Иван Егорович позвонил жене, сообщил, что не приедет ночевать, дела в городе. Елена Владимировна приняла как должное, не спросив, какие у него вторую ночь подряд могут быть дела в городе. «Да, живем мы с Еленой Владимировной, как хорошие соседи. Хотя бы один раз сцену ревности для вида закатила. Разбила бы пару тарелок, но она скажет, посуда у нас чешская, и каждая тарелка – произведение искусства; и год выпуска, и цену назовет. Все у нас в семье имеет год выпуска и цену». Иван Егорович грустно улыбнулся, подошел к холодильнику, достал неоткрытую бутылку водки.

Глава 33

Два дня адвокат Митин Федор Федорович предпринимал невероятные усилия по розыску тела Новикова Владимира. Он подключил даже военного комиссара области, но КГБ в СССР выше обкома, не говоря о каких-то комитетах воинов-интернационалистов. Наконец, удалось напасть на след. Майор Новиков был уже захоронен на новом Лесном кладбище, там же, где хоронят всех умерших в заключении. Еще полдня ушло на разрешение посетить могилу. Здесь большую помощь Митину оказал тоже бывший воин-афганец, а сегодня успешный кооператор подполковник Глебов Олег Алексеевич. После выхода в отставку Глебов очень резво и успешно начал дело. Кооператив «Ореон» прибирал к себе все строительное оборудование, технику, основное направление кооператива – строительство. После того, как Олег Алексеевич съездил сам в «Серый дом» на Волгоградскую, было дано письменное разрешение побывать на могиле. Олег Алексеевич передал Митину листок с рядом цифр.
- По этим цифрам, Федор Федорович, найдете могилу, номер сектора вверху. Извините, у меня дела срочные. Сегодня я поехать туда не смогу, в другой раз.
В восемьдесят третьем они служили в одной части, но Олег не помнил майора Новикова в лицо.
- Я поговорил в «Сером доме», нам, Совету ветеранов, дали разрешение, через месяц установим гранитный памятник и крест, все, как положено. Возьмите только у родственников фотографию Володи, желательно военную.
«Да, - подумал Митин, - выходит, и схоронить по-человечески у нас в стране иногда надо брать разрешение».
Конечно, Новиков совершил тяжкое преступление, но у него была и другая жизнь. Совсем другая жизнь. Почему даже мертвый он преступник, а не человек из той, другой жизни.
Поехали на Лесное кладбище. Наняли двух частников. Глебов дал денег, несмотря на протесты Нины Никаноровны. Двое с комитета воинов-интернационалистов, Митин Федор Федорович, Нина Никаноровна с сыном Петей и супруги Бойко - Сергей и Вера. Больше родных и знакомых в этом огромном миллионном городе у майора Новикова не было.
Сторож долго рассматривал бумагу – разрешение, утверждая, что первый раз такую видит, но получив от Нины десять рублей, даже вызвался проводить, показать три свежих могилы уголовников, похороненных вчера в самом углу сектора среди сосен. Пришли. Среди деревьев возвышалось много холмиков с табличками вместо крестов. На табличке - черной краской ряд цифр. Федор Федорович с листком в руке в расстегнутом пальто шел впереди. Вот и три совсем свежих, слегка присыпанных первым снегом. Федор Федорович остановился возле одного, еще раз посмотрел запись на листе.
- Вот могила Владимира…
Простой холмик рыжей глины, слегка засыпанный снегом. Когда они приехали на Лесное кладбище, пошел настоящий первый снег. Белые хлопья ложились на слегка подмерзшую землю быстрее и быстрее, словно накрывая белым покрывалом. Один из комитетчиков достал из портфеля бутылку, открыл.
- Давайте помянем новопреставленного Владимира Матвеевича, боевого десантника гвардии майора, - предложил он, налил один стаканчик, поставил на холмик рядом с табличкой. – Хозяину могилы первый по русскому обычаю. Пусть земля ему будет пухом.
- Эх, Вова! Вова – братик мой родненький. Служил ты, служил. Все здоровье свое отдал государству, а что заслужил у государства? Табличку с цифрами вместо креста, - проговорила Нина Никаноровна. Она уже не плакала. Все слезы выплакала за эти два дня поисков могилы, и теперь уставшая, разбитая, она словно была в другом измерении. Комитетчик налил ей в стаканчик.
- Помянем, Нина Никаноровна. Пусть земля ему будет пухом. Всю жизнь он мечтал о небе, а лежать нам всем в земле.
- В одном нас Господь уравнял, - добавил другой комитетчик, постарше, - и маршалам, и бездомным - всем лежать в земле. Из земли вышли, в землю и уйдем, - словами из Библии закончил он свою короткую речь.
Выпили, не стукаясь, по русскому христианскому обычаю. Подул ветер, снежинки закружились быстрее, словно танцуя под одну им слышанную музыку. Музыку наступившей зимы, а может музыку прощального марша, провожая в последний путь еще одного человека. Повторили еще по стаканчику. Комитетчики достали рулетку, замерили размеры для ограды, записали в своем блокноте. Вот и все, не стало еще одного человека на планете Земля. Жизнь продолжалась с ее проблемами, заботами, масштабными стройками. Где-то снова шли бои, и умирали люди, где-то рождались, и жизнь одного человека становилась такой маленькой в этом калейдоскопе дел, проблем, решений. И пройдя мимо могилы, кто-то остановится, прочитает цифры и подумает: «Кто он был, Новиков Владимир Матвеевич, 1948 года рождения, гвардии майор», мечтавший о профессии Родину защищать и лежащий теперь под этим холмом с серебристой табличкой и черными цифрами.
Приехали домой. Нина Никаноровна и Петя решили все собрать с вечера. Утром надо ехать назад, в совхоз. Они решили, что этот год Петя доучится в селе, а летом они, наверное, переедут в город. Вера Бойко пообещала, что поможет найти Нине Никаноровне работу даже по специальности. Рядом, в десяти километрах от кормсовхоза, где у нее работают знакомые, она уже звонила. Им нужен опытный зоотехник.
Митин уехал домой. Он очень устал за эти дни, весь почернел.
- Старые раны зашевелились, - пытался шутить он. – Они всегда в ненастную погоду начинают шевелиться.
Денег он не взял, так только - на бумажные расходы. Нина Никаноровна была поражена этим человеком. Совершенно им чужой и принял такое участие в их жизни, решении их вопросов. Людей, которых он увидел в первый раз. Завтра они уедут и когда увидятся снова? И увидятся ли вообще? Здоровье уже подводит старого солдата, Нина Никаноровна видела, он глотал таблетки на кладбище и выпил только один глоток, сам себе столько и налил. Сдает фронтовик, сколько их осталось? Настоящих? Которые ходили в атаку, мерзли в окопах, бросались на пулеметы и под танки с бутылками зажигательной смеси и свято верили в светлое будущее своей Родины.
Зазвонил телефон. Петя поднял трубку.
- Мам, тебя.
- Да, я слушаю, - Нина устало села на стул рядом с тумбочкой, на которой стоял телефон.
- Ниночка, здравствуй, - звонил Иван Егорович. – Я все узнал, Владимир похоронен на Лесном кладбище, - Захаров лукавил, ему об этом еще днем сказал Митин, но поехать с ними на кладбище он не решился.
Митин пригрозил во время звонка, что пригласит журналиста. Почему человека, судом не признанного виновным, хоронят вместе с умершими заключенными. Но затею Митина не поддержали ни комитетчики из фонда воинов-интернационалистов, ни сама Нина Никаноровна.
- Я была у него на могиле. Спасибо тебе за хлопоты, Ванечка, – Нина всхлипнула.
- Ниночка, ты не плачь. Держи себя в руках. Ты взрослая, умная женщина и понимаешь, что не живут с теми ранениями, какие были у Владимира. Только еще молодое сердце и жажда мести за погибших товарищей заставляли его жить. Держи себя, Нинуля, у тебя дети. Петю не волнуй, он у тебя умный, хороший парень.
Иван не знал, что говорить. Он никогда не выступал в роли успокоителя близких ему людей. На похоронных процессиях известных людей или ветеранов фронтовиков он выступал часто, но тогда прочитаешь или скажешь заученные дежурные фразы, как обычно в этих случаях. А здесь он осознавал, что душевная боль Нины, может, впервые стала его душевной болью. Но слова «А что я смогу?» стали бетонной стеной между ними. Он привык всю свою жизнь подходить к вопросам с двух позиций. Это я могу, а это, увы, не моя компетенция. За годы работы в партийном аппарате он превратился в живую машину, которой инструкции не рекомендовали поддаваться эмоциям и другим буржуазным предрассудкам.
- Спасибо, Ванечка, спасибо. Все уже позади. И слез, наверное, просто не осталось. Все проплакала за него, за его жизнь, так сложившуюся, – Нина вытерла платочком глаза.
- Что ты решила, Ниночка? Остаетесь в городе? Я помогу тебе с работой. У меня…
Нина перебила Ивана Егоровича, не дав ему договорить, какие есть у него связи, наверное.
- Нет, Ванечка, спасибо еще раз, мы уедем. По крайней мере, до лета. До окончания учебного года, Петя закончит девятый класс, а там посмотрим. Квартиру закроем. Бойко, наши знакомые, будут присматривать и оплачивать коммунальные счета. Весной все решим. Ваня с армии придет. Ты не знал, как зовут моего старшего сына. Наверное, и знать не нужно было, можно было догадаться, – Нина улыбнулась усталой улыбкой. – Нет, спасибо. Не надо машины, у нас и вещей две сумки. Спасибо тебе за все. За что? Что приехал, что вспомнил. Просто за то, что ты есть…