Прошло шесть лет...

Последнее время я часто уставал. Больше от того, что дома были частыми скандалы. Я не понимал, зачем родные ругаются, ведь по сути ничего такого страшного не происходило. Меня ругали за то, что я много читаю, часами провожу время в библиотеке, занимаюсь уроками и ничего не делаю по дому. Хотя это было не совсем так. Да я много читал. Но мне было это просто необходимо, так как дома мне просто было скучно и грустно, приходили в голову ужасные мысли. И я находил свое счастье в книгах. Они давали мне полную свободу в своих размышлениях: я покорял просторы вселенной, читая приключенческие романы, открывал новые земли вместе с конкистадорами, мечтал с романтиками, смеялся с юмористами. Моим миром были книги. Я не знаю, может это и плохо, но мне это нравилось гораздо больше, чем общение с близкими.
А тут попытались и книги запретить. Это ужас. Дошло до того, что несколько штук у меня отобрал дядя и не дал отнести мне их в библиотеку и добавил:
- Книг ты больше не увидишь! И в библиотеку не пой-дешь, читака! Хватит, скоро голова облысеет от знаний!
Печально было слышать от дяди такое. Я ведь считал его своим другом. В отсутствии серьезного внимания отца я находил папу в нем. И он говорил мне, что я ему как сын. И тут такое непонимание.
Слезы едва не выступили у меня на глазах от этих слов. Я психанул и убежал в дом. Дядя вернулся за мной с криками и матом и потащил меня на улицу помогать за-ливать бетон. Бабушка смотрела на все это печальными глазами и ничего не могла сделать. На ее слова и просьбы о том, чтобы он не трогал меня, дядя ответил кратко: «Отвали!», затем вручил мне лопату и сказал мешать бе-тон, что я и стал делать. Внутри все кипело от того, что бабушка со слезами ушла в дом. Хотелось просто бросить все и уйти куда-нибудь подальше.
Так я распрощался со своим главным увлечением. Практически навсегда. Больше такой страстной тяги к книге у меня не обнаруживалось.

* * *

Ночью у бабушки случился сердечный приступ. Дядя разбудил меня в два часа утра и сказал, чтоб я подры-вался. Как я понял сквозь сон, он что-то говорил о том, что бабушке плохо, и мне нужно им помогать. Сам он в ужасе бегал по дому, искал телефон, чтобы вызвать скорую помощь. Сладкий женский голос в трубке озарил всю тишину нашего дома: «Ожидайте, пожалуйста. Скорая приедет через пятнадцать минут». И мы стали ожидать.
Я подошел к бабушке. Она была очень бледной и почти не разговаривала. Мне стало очень больно. Я взял ее за руку и сказал ей, что я здесь, с ней. Она негромко ска-зала мне:
- Внучек, прости меня, пожалуйста, за все, если я тебя когда-нибудь обижала. Я тебя очень люблю, ты у меня самый красивый, самый умный, самый лучший. Если что, ты знаешь, где все лежит, я тебе все показывала, объясняла. Покажешь дяде, ладно? – бабушкин голос был тихим и ослабшим.
Горло мне сдавил комок после таких слов. Тяжело было это слышать. Но не ответить бабушке я не мог и поэтому сказал:
- Хорошо, ба, покажу. Только не придется ничего по-казывать. Все будет хорошо! – я старался подбодрить ее, чтобы она не думала о плохом, так ведь еще хуже стано-вится человеку, когда он болен.
- Да, внучек, все будет хорошо! Принеси мне попить водички, - спокойно ответила она.
Я вскочил и полетел на кухню. Набрав в стакан теплой воды, я побежал обратно в дом. Прошло уже минут десять, а машины еще не было. Я поглядывал на часы каждую минуту и, казалось, что они идут слишком медленно.
Эти часы подарила мне бабушка. Они были необычные. Пусть и стоили они недорого, однако ж я их очень ценил. Кто-то может сказать, что это всего лишь детские забавы, детские увлечения, но мне все равно. А привлекало меня в них то, что минутная стрелка у них была с фосфоровым обрамлением, и ночью она тускло блестела у меня возле кровати. Я мог часами завороженно смотреть на нее и представлять, что часы волшебные. Наверное, в этом и есть прелесть наивного детства, когда все то, что ка-жется для нас необычным, является волшебным. Для мозга взрослого человека слова «кажется» и «является» нужно поменять местами. Но тогда меняется и смысл.
Вот и верил я в эту волшебную стрелку. И тихо думал про себя: «Пожалуйста, только бы когда стрелочка кос-нется «двенадцати», на улице раздался б неприятный от-звук сирены «неотложки». Я знаю, ты не обыкновенная! Ты можешь мне помочь!». Но, увы, сколько бы я ни просил, противного «кряканья» на улице слышно не было. Я уж за-волновался. Тихо цокотали бабушкины часики в форме бе-лого зайца с носом-кнопкой для включения будильника, на его животе часовая стрелка уж давно миновала позицию «12» и указывала теперь на «6», шумно шипел отопительный котел. А я ждал.
Раньше я бы с удовольствием прислушался к потаенным звукам дома. Ведь в каждом они свои. У меня вот, напри-мер, в комнате трещали обои по вечерам, когда станови-лось совсем жарко. А еще шумел этот котел, и жалобно свистели окна от бушующего ветра. Но сейчас мне было не до романтики.
В конце концов, скорая приехала через четыре по «пятнадцать минут», а на все вопросы уже в приемном от-делении районной поликлиники отвечали так: «Дождались? Вот и радуйтесь!» Я думал о том, как было бы страшно, если бы не «дождались». Но мой детский разум, пусть он уже и заглядывался на большие взрослые проблемы, отка-зывался выдавать тот ответ, который вертелся у меня в голове. Страшно было ему.
Бабушке вскоре стало легче. Врач, пришедший к ней, брезгливо сел поодаль, попросил медсестру помочь ей раздеться и измерить ей давление. Затем он стал спраши-вать у нее, что болит сейчас, что болело раньше, чем лечили, что нельзя принимать. Я сидел в коридоре. С дя-дей. Услышав это, я взбесился и побежал в кабинет, не-смотря на то, что бабушка все еще была не одета:
- Ей же плохо! Ей трудно говорить, а Вы заставляете ее рассказывать тут все! – честно говоря, мне было не-много стыдно за такой дерзкий поступок, однако, слышать, что мучают бабушку, я не мог.
Врач опешил. Минуту он не мог сказать ни слова. За-тем ответил коротко:
- Карточку давай и свободен!
Я молча протянул ему ее и вышел.
- Чо ты туда поперся, скажи мне, пожалуйста, а? – напал на меня дядя.
Я не ответил ему ничего и уселся с грустным видом на скамейку возле стены. Повозмущавшись еще немного, дядя устроился рядом.
- Да ладно... Прости... Я понимаю тебя, - видно бы-ло, что он напряжен, вот и сорвался. У него случалось такое. Частенько. Я вновь не ответил ему и продолжил дырявить взглядом стену. – И за книги прости. Просто мне помочь надо было, а ты ведь все читаешь, да читаешь... Разве ж оторвешь тебя от них? Да и должен ты понимать, что я ругаю брата твоего, а тетя пенится, мол, чего ты только его одного матюкаешь? другой-то чем лучше? Вот и приходится... – он стыдливо отвел взгляд и секунду помолчал. А потом добавил:
- Ты ведь как сын мне!
С этими словами в моей голове все взбунтовалось. Я резко встал и вышел в коридор.

Бабушку выписали через неделю. Я навещал ее каждый день в терапевтическом отделении. Носил ей кушать чего-нибудь, мандаринки иногда, апельсинки, бананы. Она любит бананы.