Любовь проснулась оттого, что по ее глазам скользнул солнечный зайчик.
Несколько мгновений она нежилась в постели, с улыбкой наблюдая за порхающей над подоконником пестрой бабочкой, потом решительным движением откинула простыню и опустила босые ноги на пол.
Умыв лицо и расчесав перед зеркалом непокорные кудри, она накинула халатик и вышла из спальни.
- Доброе утро, Ма! - сбежав по лестнице, она чмокнула Коринну в щеку и рассмеялась.
- Доброе утро, моя красавица.
- А где Мария?
- Ушла в приют, но обещала скоро вернуться.
Коринна поцеловала дочь в щеку и протянула тщательно упакованный сверток.
- С днем рождения!
- Ой, Ма! А я и забыла совсем!
Пунцовая от удовольствия, Любовь развернула сверток.
Внутри лежало неслыханно красивое платье.
- Его и надеть-то страшно, - не без робости глядя на белоснежное, в пене кружев, чудо, пробормотала Любовь.
- Надеюсь, ты не собираешься лазить в нем по заборам?
- Ну конечно же, нет, Ма! В таком платье можно только плыть по воздуху, не касаясь земли даже кончиками пальцев...
- Я не спрашиваю, пригласила ли ты гостей. Вряд ли человек, который не помнит даже даты своего рождения, станет заниматься такими пустяками.
- Что же теперь делать? - огорчилась Любовь. - Придется побегать...
Она приготовилась уже сорваться с места, но Коринна удержала ее за руку.
- Слава Богу, у тебя есть мать, которая еще помнит, что в этот день четырнадцать лет тому назад произвела тебя на свет. Несмотря на государственные заботы, я нашла время разослать пригласительные всем твоим друзьям и знакомым.
- Ма, ну не говорила ли я, что ты - гений?
- Что-то не припоминаю...
- Ну тогда запоминай. Ты гений, Ма!
- Я знаю, - улыбнулась Коринна.
Отворилась дверь, и в залу вошла Мария, неся в руках роскошный букет алых роз.
- Доброе утро, Любовь, и с днем рождения!
- Это мне?
- Тебе, - Мария протянула имениннице букет. - Но это еще не все. Посмотри в окно.
Любовь подбежала к окну и перегнулась через подоконник.
Во дворе бил копытом в землю черный, как ночь, красавец-конь с белой звездочкой во лбу. Двое конюхов с видимым трудом сдерживали его на растяжках. Казалось, пламя пышет из его гордых ноздрей.
- Его зовут Вихрь. Он еще дикарь. К тому же, очень гордый дикарь. Как-нибудь я выберу время и объезжу его для тебя.
Взвизгнув, Любовь повисла на шее Марии и звучно чмокнула ее в нос.
- Ты чудо!
- Ну, что, именинница, получила подарки? - с ревнивой ноткой в голосе спросила Коринна. - Тогда иди погуляй.
Когда Любовь умчалась во двор смотреть на Вихря, женщины занялись приготовлением торжественного обеда.
- Как ты думаешь, Любовь - нормальная девочка? - неожиданно спросила Коринна.
- Самая нормальная из всех, кого я знаю. А почему ты задаешь такие странные вопросы?
- Мне кажется, в последнее время в ее поведении появились некоторые отклонения от нормы...
- И в чем это выражается?
- Она все реже общается с подругами и все чаще ищет уединения. Любит сидеть с книгой, но когда я спрашиваю ее о прочитанном, отвечает невпопад. Дерзит и не слушается...
- Она становится взрослой, только и всего...
- Может быть...
- Извини, я отлучусь ненадолго.
- Хорошо.
Мария вышла из дому и направилась в сад.
Любовь сидела под вишнею и, кушая спелые, сочные ягоды, бездумно смотрела на проплывающие в бездонной вышине облака.
- О чем думаешь? - спросила Мария, садясь рядом и беря горсть ягод из полной до краев корзинки.
- Ни о чем... - безмятежно улыбнулась Любовь.
- Так не бывает...
- Я не знаю... Я не умею выразить это словами... Вот облака плывут, а мне кажется, что там, куда они плывут, меня ожидает счастье, и мне хочется подняться в небо и плыть вместе с облаками... Объясни, что такое счастье?
- Есть много вещей на свете, не поддающихся словесному выражению. Бог, душа, любовь, истина, счастье... Что можно сказать о них, кроме того, что они существуют? «Тайна сия велика есть», - сказал человек, которого, уж, верно, недаром, современники прозвали Златоустом. И если даже Златоуст признал свое поражение, стоит ли нам тщиться выразить невыразимое?..
Мария умолкла и стала есть ягоды.
- А раньше ты умела объяснить самые сложные вещи самыми простыми словами... Представь на минуту, что я по-прежнему та маленькая и глупенькая девочка, которая без конца задает разные дурацкие вопросы, и объясни, что такое счастье, так, чтоб даже ей это стало понятно, хорошо?
- Хорошо, я попытаюсь... Но если не получится, уж ты не обессудь. Я ведь не гений.
- Не нарывайся на грубую лесть, - усмехнулась Любовь.
- Итак, что же такое счастье?.. Для человека, который умирает от жажды в пустыне, счастье - это большая река с холодной, чистой, прозрачной и свежей водой. Но слабый человек с таким же наслаждением утолит свою жажду вонючей и грязной водой из лужи. И если даже когда-нибудь он все-таки дойдет до большой реки с холодной, прозрачной, свежей и чистой водой, он уже не будет счастлив, напившись из нее, потому что самая чистая вода навсегда приобретет для него привкус болотной тины... А настоящий человек, сильный и гордый, будет мучиться, страдать и терпеть, но скорее умрет от жажды, чем напьется из лужи. Он пройдет мимо лужи, даже не заметив ее, потому что ему никогда и в голову не придет, что можно утолить свою жажду вонючей и грязной водой из лужи... Зато когда он достигнет реки, - а он обязательно ее достигнет, - он будет счастлив вдвойне. Во-первых, потому, что дошел до большой реки с холодной, чистой, прозрачной и свежей водой, а во-вторых, потому что в пути ни разу не утолил свою жажду вонючей и грязной водой из лужи... Ты поняла, что я тут наговорила? Лично я - не очень...
- Да, я поняла, - серьезно и твердо сказала Любовь.
- Ну, и что же ты поняла?
- Я поняла, что ты - это тот человек, который идет к реке и скорее умрет от жажды, чем напьется из лужи.
Мария покраснела и смущенно пробормотала:
- Кажется, ты стала понимать гораздо больше, чем я объясняю...
- Расскажи мне о ней.
- О ком? - испуганно спросила Мария.
- О реке, к которой ты идешь... Ты очень ее любишь?
- Разве может человек, умирающий от жажды, не любить большую... нет, огромную реку, в которой много-много свежей-свежей, чистой-чистой и вкусной-вкусной воды?..
- А где она находится?
- Далеко... Очень далеко...
- А почему она так далеко?
- Так уж получилось...
- У нее есть название?
- Конечно. Что же это за река, если у нее нет названия?
- Ты скажешь его мне?
- Когда-нибудь скажу...
- А если я догадаюсь сама?
- Что ж, попытайся, - усмехнулась Мария. - Но я не думаю, что ты настолько сильна в географии...
- Помню, когда-то давно ты рассказывала мне перед сном одну сказку...
Мария настороженно вскинула голову и буквально впилась взглядом в лицо девочки. Любовь едва заметно усмехнулась и замолчала.
- И что дальше? - первой не выдержала Мария.
- Ведь это была не сказка?
- Нет...
- И ты ничего не выдумала?
- Ничего...
- Разве так бывает в жизни?
- В жизни все бывает совсем как в сказке... Только еще страшнее...
- Но ведь ты не все рассказала мне тогда?
- Ты была еще слишком мала, чтобы понять некоторые вещи...
- Но теперь я выросла, и я хочу знать правду. Я угадала?
- Ты о чем?
- О том, что река называется Та...
- Ни звука больше, или мы поссоримся навсегда! - вспыхнув, произнесла Мария.
- Расскажи мне эту историю до конца.
- Хорошо. Ты имеешь право знать все...
Когда Мария закончила свой рассказ, Любовь некоторое время молчала, словно собираясь с мыслями, и, наконец, спросила:
- Значит, Ставер - мой отец?
- Как это ты, такая догадливая, до сих пор об этом не догадалась? - усмехнулась Мария.
- Но ведь ты говорила, что моего отца зовут Алессандро, а я привыкла доверять тебе во всем...
- Алессандро - имя, данное ему при крещении. А Ставер - это его боевое прозвище.
- Таким образом, Вар приходится мне дядей?
- А ты что-нибудь имеешь против?
- И у меня действительно есть брат по имени Мир?
- Да.
- Забавно...
- Очень...
Любовь промолчала, машинально сплевывая косточки от вишен на землю.
- О чем ты думаешь? - осторожно спросила Мария.
- О жизни...
- И что ты о ней думаешь?
- Что это весьма занятная штука...
- Очень свежая и глубокая мысль.
- Мысль, конечно, с душком. Но твой рассказ выбил из моей головы все более свежие мысли. Сегодня мне можно не обедать. Эту новость я буду переваривать до самого утра.
- Хорошо, что ты напомнила. Коринна нас ждет.
- Подождет, - почти грубо ответила Любовь и поднялась на ноги. - Клянусь самой страшной клятвой, что отыщу и спасу брата!
- Не говори глупостей, - устало сказала Мария. - Могучие и непобедимые витязи почти четырнадцать лет странствуют по свету, разыскивая след Мира, но тщетны их поиски. Как же сможешь ты, слабая девочка, справиться с делом, которое не по силам даже Воинам Бога?
- Я стану сильной! - неукротимо сверкая синими глазами, воскликнула Любовь, и столько воли и решимости прозвучало в ее полудетском голосе, что Мария не осмелилась ей возражать.
Вихрем сорвавшись с места, Любовь выбежала из сада и скрылась за воротами конюшни, а несколько мгновений спустя вылетела во двор верхом на Вихре.
В немыслимом прыжке чудо-конь взвился на дыбы и сбросил свою юную всадницу наземь, но девочка проворно вскочила на ноги и кошкой запрыгнула на широкую спину разъяренного жеребца.
Встав на задние ноги, Вихрь юлой завертелся на месте, но, крепко вцепившись в развевающуюся по ветру гриву тонкими руками, Любовь с удивительным бесстрашием продолжала держаться на спине дикаря.
Понемногу Вихрь смирился, и его дикие прыжки перешли в ровную, крупную рысь.
Сделав круг по двору, Любовь остановила укрощенного скакуна возле Марии и, спрыгнув на землю, похлопала ладонью по его взмыленной шее.
- Ты с ума сошла... Ведь ты же могла разбиться насмерть, - пряча за спину дрожащие руки, сказала Мария.
- Но ведь не разбилась же! - с трудом переводя дух, ответила Любовь. - Я загадала, что если сумею усмирить Вихря, то спасу и брата... Ты только маме ничего не говори...
- Не скажу. Это я тебе твердо обещаю...
Увидев дочь с ободранным локтем, разбитым коленом и поцарапанной щекой, Коринна только всплеснула руками и с укором сказала:
- Господи, даже в день рождения ты не можешь вести себя прилично!
- Споткнулась, Ма! - беспечно улыбнулась Любовь. - До свадьбы заживет.
- До твоей свадьбы перерезанное горло заживет, - неодобрительно разглядывая дочь, ответила Коринна. - Умойся и переоденься. Вот-вот придут гости.
Когда Любовь поднялась в свою комнату, Коринна с подозрением взглянула на Марию и спросила:
- Чем это вы занимались?
- Разговаривали, - уклончиво ответила Мария.
- Что это за разговоры, от которых на лице остаются царапины, как после встречи с дикой кошкой!
- Она так спешила домой, что споткнулась на ровном месте и упала. Только и всего.
- Моя дочь не из тех, кто спотыкается на ровном месте, - возразила Коринна, но стук в двери заставил ее прервать допрос, и она отправилась встречать первых гостей.
У порога переминались с ноги на ногу три прехорошенькие девочки.
Приветливо поздоровавшись, Коринна проводила их в залу, и в это время на антресолях появилась именинница в новом платье.
- Здравствуйте, девочки, - царственно приветствовала она подруг и чинно спустилась вниз по лестнице.
- Ой, какая ты взрослая и красивая в этом платье! - в три голоса восторженно защебетали девочки, во все глаза разглядывая великолепный наряд.
- С днем рождения, Любовь, - первой опомнилась от изумления высокая тоненькая девочка с большими черными глазами и протянула подруге маленькую коробочку. - Это тебе.
Любовь откинула крышечку и увидела лежащие внутри два тонких обручальных колечка с голубыми сапфирами.
- Какая прелесть! - восхищенно воскликнула она и тут же надела меньшее колечко на средний палец. - Спасибо, Агапэ!
- А второе, когда придет время, подаришь своему избраннику, - шутливо сказала Агапэ.
Девочка с мечтательными ярко-голубыми глазами неловко сунула в руки именинницы маленький нательный крестик на тонкой золотой цепочке.
- А это от меня...
- Спасибо, Пистис!
Миловидная зеленоглазая девочка, рдея, как розы, которые она держала в руках, чмокнула именинницу в щечку и вместе с букетом подала ей рубашку тончайшего полотна.
- Ты сама ее сшила, Элпис? - рассматривая великолепные узоры на вороте и рукавах, спросила Любовь.
- Мама немного помогала. Тебе нравится?
- Очень!
А гости все прибывали и прибывали. Казалось, поздравлениям и подаркам не будет конца, и Любовь уже чувствовала легкую усталость от бесчисленных объятий и поцелуев, но держалась молодцом, опасаясь обидеть невниманием хотя бы одного гостя.
Наконец, все были в сборе, и Коринна пригласила гостей к столу.
Запенилось в бокалах легкое вино, и седоусый, но весьма молодцеватый старичок, единогласно избранный тамадою, произнес тост.
- Надеюсь, что не обижу никого из присутствующих, если скажу, что даже среди первых красавиц Феодосии наша именинница блистает красотой, как Луна среди звезд. Бог, даровавший людям способность понимать и ценить прекрасное, даровал им тем самым величайшее утешение в этой бренной жизни. Представьте себе мир, из которого исчезла бы красота и наша способность ею восхищаться! Какое жалкое, убогое и унылое существование влачили бы тогда смертные! Вся их жизнь сосредоточилась бы на добывании хлеба насущного, а жизнь, единственная цель которой состоит в самосохранении, утрачивает смысл и право на существование. Любовь - дитя Красоты. Она вдохновляет поэтов и художников на бессмертные творения! Она ведет героев на подвиги! Ради того, чтоб двое могли встретиться и полюбить друг друга, колосится в поле пшеница и восходит солнце, цветут сады и добывается из недр земли золото! Только для этого, и ни для чего другого! Но люди с присущим им неразумием исказили замысел Творца, и в нашем мире человек утратил самостоятельную ценность и стал приложением у плугу, молоту или мечу. Я поднимаю свой бокал за то, чтобы Любовь и Красота расставили все по местам в соответствии с замыслом Бога и вернули миру утраченные ценности!
Гости, терпеливо дослушав затянувшийся тост до конца, оживленно зазвенели бокалами.
- Мой второй тост не обманет ваших ожиданий, - после короткой паузы произнес тамада. - Он будет краток и традиционен! За Любовь!
- За Любовь! За Любовь! - с возрастающим воодушевлением зашумели гости. - Пусть скажет именинница!
Любовь с растерянным видом поднялась из-за стола.
- Друзья, - начала она, улыбаясь немного неуверенно и смущенно. - Я благодарю всех, кто пришел меня поздравить. Я счастлива видеть вас у себя. Я вас всех очень люблю...
... - Ты не поверишь, как я устала, - с утомленным видом пожаловалась Любовь, когда последний гость шагнул за порог дома, и легонько боднула Марию в обнаженное плечо. - Слава Богу, что день рождения бывает только раз в году...
- Иди отдыхать, девочка, и спокойной тебе ночи, - ответила Мария.
Любовь благодарно чмокнула ее в щеку, поцеловала Коринну и ушла почивать.
А обе женщины до утра убирали дом и мыли грязную посуду.
«Даже в эти страшные-страшные, черные дни, когда всюду в мире война, - в этой земле, где родилась Вечная Любовь, - вечный мир». Д. Мережковский
«Просыпайся каждый день с улыбкой на лице и иди к миру с любовью в сердце». К. Кинг
«Необходимо, чтоб кто-нибудь решился мыслить, говорить и действовать так, как будто бы все кругом были счастливы; в противном случае каким образом все остальные могли бы познать, что такое счастье, справедливость, любовь и красота, - в тот день, когда судьба раскроет перед ними доступные всем сады обетованной земли?» М. Метерлинк
«Чтобы найти сад, в котором мы были детьми, не нужно путешествовать». М. Пруст
«Я полюбил облака еще ребенком. Я не знал, за что, и не мог бы тогда рассказать, чем они меня пленяют. Но я мог любоваться ими без конца. Они казались мне живыми существами, которые сами плывут в блаженную даль и меня зовут с собою: там жизнь воздушна и светла, легка и радостна. Какие-то желанные сны просыпались в душе, какие-то чудесные сказки завязывались в этих облаках... Если бы мы чаще и дольше созерцали облака, то мы, наверное, сами стали бы лучше. Ведь это живые сказки, сказки о том, как сбываются несбыточные желания...» И. Ильин
«Как странники на небе, облака,
Свободно сердце и любовь легка». М. Лермонтов
«Поистине, нас влечет всегда вверх - в царство облаков: на них сажаем мы своих пестрых баловней и называем их тогда богами и сверхчеловеками. - Ибо достаточно легки они для этих седалищ - все эти боги и сверхчеловеки». Ф. Ницше
«Счастье трудно объяснить. На него надеются». О. Уайльд
«И многие годы неслышно прошли,
Но странник усталый из чуждой земли
Пылающей грудью ко влаге студеной
Еще не склонялся под сенью зеленой,
И стали уж сохнуть от знойных лучей
Роскошные листья и звучный ручей». М. Лермонтов
«Велико значение исторической традиции и предания. Но в традиции и предании есть не только консервативное, но и творческое начало, есть положительная энергия. Традиция и предание вечно творятся, сохраняя преемственность. Так в жизни Церковной все основано на Священном предании. Но предание не означает косного консерватизма. Есть предание о религиозном творчестве, есть творческое предание, творческий консерватизм. И верность преданию означает продолжение творческого дела отцов и дедов, а не остановку. В прошлом в жизни Церкви было творческое движение, был почин, была зачинающая человеческая активность». Н. Бердяев
«В Священном предании Церкви, без которого нет церкви, ничего принудительного и насильственного нет, все свободно и таинственно. Священное предание, как и вся жизнь церкви, дано лишь в мистическом восприятии, а мистическое восприятие тем и отличается от чувственного, от восприятия порядка и природы, что оно свободно, а не принудительно, в нем есть избрание любви». Н. Бердяев
«Мы должны явить людям красоту памяти, силу, которую мы получили от Духа и которая делает нас свидетелями потому, что мы - дети свидетелей. Мы должны помочь им узнать все то прекрасное, что посеяно Духом в истории; показать, что именно Предание сохраняет все это, подавая тем самым надежду тем, кто старались делать добро и потерпели неудачу, но могут быть уверены, что кто-то другой доведет их добрые дела до конца. Только так человек будет чувствовать себя менее одиноким, менее замкнутым в узком пространстве своего индивидуального делания». Иоанн Павел II
«Если бы повсюду царило милосердие, земля стала бы раем, а ад – страшной сказкой». Ч. Колтон
«Есть у меня в отгоне чудо-конь,
Потомок Рахша, быстрый, как огонь.
Летает он, как вихрь, в степи стремимый,
Не знающий преград, неутомимый,
И под ударами его копыт
Трепещет сам несущий землю кит». Фирдоуси
«Доброго коня можно узнать по стати, мускулам и костям. Однако у Первого Коня в Поднебесной все это словно бы стерто и смыто, скрыто и спрятано. Такой конь мчится, не поднимая пыли, не оставляя следов». «Ле-цзы»
«Когда жеребца привели, это и впрямь оказался Первый Конь в Поднебесной». «Ле-цзы»
«Александр сразу подбежал к коню, схватил его за узду и повернул мордой к солнцу: по-видимому, он заметил, что конь пугается, видя впереди себя колеблющуюся тень. Некоторое время Александр пробежал рядом с конем, поглаживая его рукой. Убедившись, что Букефал успокоился и дышит полной грудью, Александр сбросил с себя плащ и легким прыжком вскочил на коня. Сперва, слегка натянув поводья, он сдерживал Букефала, не нанося ему ударов и не дергая за узду. Когда же Александр увидел, что норов коня не грозит больше никакою бедой и что Букефал рвется вперед, он дал ему волю и даже стал понукать его громкими восклицаниями и ударами ноги. Филипп и его свита молчали, объятые тревогой, но когда Александр, по всем правилам повернув коня, возвратился к ним, гордый и ликующий, все разразились громкими криками. Отец, как говорят, даже прослезился от радости, поцеловал сошедшего с коня Александра и сказал: «Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала!» Плутарх
«Кто-то сказал, что человек на коне - самое прекрасное зрелище в мире. Пока мы это чувствуем, все в порядке». Г. К. Честертон
«Не властны мы в самих себе
И в молодые наши леты
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе». Е. Баратынский
«Любовь - дитя. Я был пред ней неправ,
Ребенка взрослой женщиной назвав». В. Шекспир
«Бесконечное самоотречение - это та рубашка, о которой говорилось в старой народной сказке. Нить ее прядется среди слез, ткань отбеливается слезами, рубашка шьется в слезах, но она и защищает лучше, чем сталь и железо. Несовершенство этой народной сказки состоит в том, что она допускает, будто некто третий может готовить ткань. Тайна жизни заключена в том, что каждый должен сам шить себе такую рубашку, и замечательно то, что мужчина способен шить ее так же хорошо, как и женщина». С. Кьеркегор
«Красота - один из видов Гения, она еще выше Гения, ибо не требует понимания, но Гений долговечнее Красоты». О. Уайльд
«Без науки можно, без хлеба можно, без одной только красоты невозможно, ибо совсем нечего будет делать на свете! Вся тайна тут, вся история тут! Сама наука не простоит минуты без красоты, обратится в хамство, гвоздя не выдумаете!» Ф. Достоевский
«Люди, говорит Спиноза, вообразили себе, что они не являются составными элементами или звеньями того единого, которое именуется природой, и хотят образовать в природе как бы государство в государстве. Не наоборот ли? Не правильнее было бы сказать, что люди чувствуют себя бесправными и бессильными колесиками одной большой машины и забыли о том, что мир создан для них?» Л. Шестов
«Вместо того, чтобы учиться постигать вечное, человек учится только тому, как изгонять жизнь прочь из себя самого, из своего ближнего и из мгновения, - и все это в погоне за мгновением. Если только человек мог сделать это, если он хоть раз мог вести этот вальс мгновения, значит, он жил, он будет предметом зависти тех несчастных - а они как бы и вовсе не рождаются, но бросаются сломя голову в эту жизнь и продолжают нестись в ней вперед сломя голову, - которые никогда не достигают этого; вот тогда, значит, человек жил, ибо что в человеческой жизни есть более ценного, чем короткая прелесть, расцветающая в молодой девушке, которая поистине длилась необычно долго, если могла целую ночь очаровывать ряды танцующих кавалеров и поблекла только в утренние часы. Подумать же о том, как религиозное проникает во все внешнее и воздействует на него, на это конечно же не хватает времени. И даже если человек не преследует это в отчаянной спешке, он все же хватается за то, что лежит поближе. Действуя таким образом, человек даже может стать чем-то великим в этом мире; более того, если при этом он время от времени ходит в церковь, все для него в целом будет прекрасно». С. Кьеркегор
«Церковь не есть Царство Божье на земле, и существование в истории Церкви Христовой, которой не одолеют врата адовы, не говорит о возможности Царства Божьего на земле. Отождествление Церкви с Царством Божьим, с Градом Божьим было ошибкой, допущенной блж. Августином, которая повлияла на католическую концепцию Церкви. Церковь не есть теократия. Все внешние теократические притязания разрушены историей. Роковой процесс секуляризации не одолел и не одолеет святыни Церкви Христовой, но он одолевает теократические притязания, он разбивает великие религиозные утопии священных царств. Царство Божие приходит неприметно. Незримо оно входит в мир и овладевает миром. Из глубины идет это Царство, и к глубине обращено оно. И слишком приметное, слишком зримое царство не есть еще Царство Божье. Теократические иллюзии и были иллюзиями материализованного Царства Божьего в непреображенной природе, в трех измерениях земной жизни. И самую Церковь можно брать в измерении историческом, в ее явлениях в плане материальном, и в измерении глубины, в ее сокровенном бытии. Есть церковь экзотерическая, демократическая, водительствующая массой человечества и религиозно воспитывающая ее для высшей жизни, и есть церковь эзотерическая, сокровенная, в которой для более высокой иерархии раскрываются более глубокие тайны и более глубокое общение. Не может быть никакой противоположности между этими двумя пониманиями церкви». Н. Бердяев
«Государство есть трудный и жертвенный путь человеческий в трехмерном, а не четырехмерном пространстве, в природном мире, лежащем во зле. Государство не может быть основано лишь на любви. Царство любви есть царство благодати, Царство Божие, а не царство Кесаря. На любви основана Церковь, а не Государство. Царство - это есть иное измерение бытия, чем государство. Эти два царства сосуществуют, соприкасаются, приходят во взаимодействие, но никогда не сливаются, не отождествляются и не исключают друг друга, не вытесняют друг друга. Все попытки навязать государству христианскую любовь как единственную основу ведут к тирании. Христианская любовь может быть лишь свободным цветом человеческой жизни и человеческого общения, а не принудительной их основой». Н. Бердяев
«Цивилизация – это власть над миром, культура – это любовь к миру». А. Кэмпиньский
Сияющий от гордости и удовлетворенного тщеславия, Мир ехал на белом, как снег, жеребце и время от времени искоса поглядывал на Вара, который, казалось, один сохранял спокойствие среди охваченной ликованием толпы.
Рослые гвардейцы с трудом сдерживали натиск огромных масс народа, явившегося поглазеть на пышную церемонию коронации.
Процессия достигла великолепного собора и остановилась у подножия грандиозной мраморной лестницы, устланной яркими, роскошными коврами.
Вар спешился и протянул юноше руку, но Мир сделал вид, будто не заметил этого жеста, и слез с коня без посторонней помощи.
В тот же миг оглушительно затрубили серебряные горны, и стоявшие на всем протяжении гигантской лестницы гвардейцы в парадных, расшитых золотом мундирах сделали на караул.
Вар поднимался сзади и немного сбоку от Мира, и невозможно было смотреть не жмурясь на его усыпанный бриллиантами костюм.
У распахнутых настежь дверей собора их ждал Верховный Жрец Империи Незаходящего Солнца, и в его руках сотнями и тысячами разноцветных искр сверкала царская диадема. Вместо креста на его шее висел миниатюрный золотой меч.
Вар не дал Миру никаких наставлений относительно того, как следует вести себя на церемонии коронации, и Мир остановился в замешательстве, после чего начал медленно преклонять колени, но его остановил резкий голос Вара:
- Ты не должен преклонять колени ни перед кем!
К изумлению и ужасу Мира, Вар вырвал корону из рук престарелого жреца и, ногой столкнув его с лестницы, обернулся лицом к колыхавшейся далеко внизу толпе.
- Слушайте меня, подданные Великой Империи Незаходящего Солнца! Отныне вся власть в стране переходит в руки этого юноши! И горе тому, кто посмеет выйти из его воли! На колени!
Весь люд, как один человек, рухнул на колени, и Вар обеими руками возложил знак царского достоинства на черноволосую голову Мира.
Когда Мир почувствовал на своей голове тяжесть золотой короны, он пережил миг наивысшего упоения и забыл обо всем на свете.
То, о чем он мечтал с детских лет, наконец-то свершилось.
Он стал царем. И не над каким-нибудь захудалым, выморочным царством, а над богатейшей и могущественнейшей империей мира, которая стремительно раздвигала свои границы на север, запад, юг и восток и грозила поглотить вскоре все царства и все народы. И когда это случится, он, юноша по имени Мир, станет воистину повелителем мира.
Мир испуганно взглянул на Вара, пытаясь понять, догадывается ли тот о его честолюбивых мечтах, но, как обычно, ничего нельзя было прочесть на чеканном лице отрекшегося императора.
И Мир впервые смутно догадался, что это существо, назвать которое человеком не поворачивался язык, и есть подлинный повелитель мира.
Возложив на голову Мира царский венец, Вар стал швырять в толпу полные пригоршни золотых монет.
Люди хватали их налету, опускались на четвереньки в поисках упавших и гибли под тяжестью навалившихся сверху тел.
Крики, вопли, стоны раздавленных и алчущих золота людей слились в какой-то мрачный и торжественный хор, и Вар, не останавливаясь ни на миг, опустошал мешок за мешком, со злым и торжествующим смехом наблюдая за развернувшимся внизу побоищем.
- Смотри, малыш! Вот вся суть жизни и человека! Борьба за золото! Торжество сильного над слабым! Вот что приводит в движение колесо истории! Смотри, малыш, смотри хорошенько и запоминай!
Мир с ужасом смотрел на Вара, которого впервые видел таким возбужденным, и этот новый Вар странно притягивал и отталкивал его одновременно. В нем чувствовалась такая колоссальная сила, что она почти оправдывала в глазах Мира все его жестокие, злые и неправедные деяния.
- Перестань, Вар, - тихо попросил он. - Если тебе не жаль людей, пожалей хотя бы золото...
- Никогда не жалей золота, малыш! - крикнул Вар и швырнул в толпу горсть блестящих золотых кружков. - Оно вернется к тебе властью! Деньги - ничто! Власть - все!
- Я хочу ехать во дворец...
- Как прикажет ваше императорское величество.
Вар прекратил свою жестокую забаву и приказал очистить площадь.
Гвардейцы вмиг разогнали живых, похоронная команда унесла мертвых, и пышная процессия тронулась в обратный путь.
- Сегодня состоится пир в честь дня рождения вашего величества, - сказал Вар, покачиваясь в седле бок о бок с Миром. - И в честь вашего восшествия на престол. Будут какие-либо указания на этот счет?
- Я устал и хочу отдохнуть, - вяло ответил Мир.
- Прикажете отменить пир?
- Нет. Пусть веселятся... Но без меня.
- Как будет угодно вашему императорскому величеству, - с подчеркнутой покорностью произнес Вар.
- Послушай! Зачем ты ломаешь эту комедию?! - раздраженно вскричал Мир. - Любой чистильщик сапог знает, что я всего лишь жалкая марионетка в твоих руках! Но зачем же постоянно это подчеркивать?!
- Это неправда, - сухо произнес Вар. - Без тебя, малыш, я ничего не значу... У меня была цель - сделать тебя царем, и я шел к ней, пока не достиг. Но я никогда бы не поставил перед собою задачу стать царем самому. Это и слишком мало, и слишком скучно для меня...
- Но у тебя ведь есть и своя собственная цель?
- Разумеется.
- Можно спросить, какая?
- Счастье человечества.
- Это самая смешная шутка из всех, которые мне когда-либо доводилось слышать, - без тени улыбки произнес Мир.
- Почему же ты не смеешься?
- Потому что цари не плачут.
Вдруг прямо перед мордой белоснежного скакуна как из-под земли вырос растерзанный мужчина и, протягивая Миру тело раздавленной девочки, выкрикнул:
- Убийца! Будь ты проклят! Верни мне мою дочь!
Гвардейцы похватили обезумевшего от горя отца под руки и поволокли его прочь, но он с устрашающей силой вырвался и, прежде чем ему зажали рот, прокричал:
- Убийца! Будь ты трижды проклят! Убийца!
«Антиномия «царства Кесаря» и «Царства Божьего» никогда не может быть замирена и преодолена в пределах земной эмпирической жизни. Государство и Церковь не могут быть ни окончательно соединены, ни окончательно разделены: они находятся в антиномическом взаимодействии, они и помогают друг другу, и противятся друг другу. Христианство оправдывает и освящает государство, но в строгом смысле слова «христианское государство» невозможно. В природе государства всегда будут если не антихристианские, то во всяком случае внехристианские, языческие элементы. Государство не может быть до конца христиански благочестивым. Государство не есть откровение христианской любви и благодати, братства людей в Духе. Государство - явление порядка природного, а не благодатного. И во всех построениях христианского государства чувствуются фальшь и ложь. Царство Божие есть благодатное, сверхприродное царство, и в нем уже нет принудительного государства... «Царство Кесаря» есть самобытная сфера, необходимая для богатства и мощи Божьего мира, в нем осуществляются какие-то творческие задачи, не осуществимые другими путями. Царство Кесаря - огромная ступень в иерархии бытия. Оно не есть само по себе царство зла, царство диавола. Оно становится царством зла лишь тогда, когда требует себе божеских почестей, когда его обоготворяют, когда им подменяют Царство Божие, когда оно посягает на глубину человеческого духа, на бесконечную его природу. Вот почему так важно различение и разграничение двух царств, которое навеки предуказано Христом». Н. Бердяев
«В мировом городе нет народа, а есть масса. Присущее ей непонимание традиций, борьба с которыми есть борьба против культуры, против знати, церкви, привилегий, династий, преданий в искусстве, границ познаваемого в науке, ее превосходящая крестьянский ум острая и холодная рассудочность, ее натурализм совершенно нового склада, идущий гораздо дальше, чем Руссо и Сократ, и непосредственно соприкасающийся в половых и социальных вопросах с первобытными человеческими инстинктами и условиями жизни, то «panem et circenses», которое в наши дни опять оживает под личиной борьбы за заработную плату и спортивных состязаний, - все это признаки новой по отношению к окончательно завершенной культуре и провинции, поздней и лишенной будущего, однако неизбежной формы человеческого существования». О. Шпенглер
«...И с пастырским жезлом соединился меч,
Но быть тому недолжно.
...И смешивая обе власти, Церковь,
Себя и ношу оскверняя, в грязь,
Как вьючное животное, упала». Данте
«Православие не только освятило самодержавие, не только молилось в церквях за абсолютную государственность, но и подчинилось империализму, признало царя главой церкви, сделало из государственного самодержавия чуть ли не религиозный догмат и отравило народное сознание, наполовину еще языческое и всегда готовое поклониться «князю мира сего». Это падение православной церкви лишило ее творческой роли в исторической жизни». Н. Бердяев
«Не в том дело, чтоб вместо видимого и доступного всем так называемого реалистического мира найти иной, изначальный, лучший и вечный мир - как обыкновенно истолковывают идеалистическую философию ее официальные, и, к сожалению, наиболее влиятельные представители. Такого рода толкования носят на себе слишком явные следы их эмпирического, утилизированного происхождения - они так же мало подводят к сверхэмпирическому бытию, как и те понятия, которыми мы определяем ценное в жизни. С таким же успехом можно было бы считать сверхэмпирический мир золотым, бриллиантовым, жемчужным - все потому, что золото, бриллианты и жемчуг в большой цене. Даже Бога обыкновенно представляют себе сверкающим золотом и драгоценными камнями, могучим, всезнающим и т. д. Его называют царем царей, ибо удел венценосцев на земле считается наиболее завидным. Смысл и значение идеалистической философии видят в том, что она навеки закрепляет все то, что мы за время нашего короткого существования нашли ценного на земле. В этом, по-моему, роковое заблуждение. Идеалистическая философия, правда, дала повод ложно истолковывать себя, ибо любила наряжаться в пышные, парадные одежды. Даже религия у всех почти народов всегда искала для себя внешне красивых форм, не останавливаясь даже перед таким очевидным парадоксом (чтобы не сказать более), как золотой, украшенный бриллиантами крест. И за парадными словами и золотыми крестами люди просматривали великие истины, быть может, - великие возможности». Л. Шестов
«Когда судьбе угодно меня венчать,
То пусть меня венчает! Я ей не помогу!» В. Шекспир
«Dio mi la dona, guai a shi la tocca». Napoleone Buonaparte
«Об этом мире нечего тужить.
Пока живется - надо просто жить.
Не возгордись, когда венец возложат.
Не плачь, когда велят венец сложить». Камаладдин Исфахани
«Берегись гордыни пуще огня.
Сегодня ты царь, но годы пройдут,
Надежды и молодость с собой уведут.
Вечное царство лишь Ему одному.
Правит Он миром по слову своему». Ш. Агнон
«И более достойно царствовать в аду,
Чем быть слугой на небе». Д. Мильтон
«Если тебе нравится, что Бог венчает недостойных, то не должно не нравиться и то, что он наказывает невинных». М. Лютер
«Владыкой мира и вершителем успеха и прогресса является дьявол; он есть истинная сила всех исторических сил и так будет, в сущности, всегда, хотя это, может быть, и покажется весьма обидным для эпохи, которая привыкла преклоняться перед успехом и исторической силой». Ф. Ницше
«В социал-демократической религии нарождается культ земной силы и власти, в ней грядет в мир земной бог, воплощение могущественного земного царства. Именно марксизм учит, что только сила, и сила злая, а не добрая, создаст царство земного божества, в нем земное властолюбие найдет себе окончательное оправдание, стихия природного, натурального, отпавшего от Бога мира найдет себе полное выражение. А сущность демонизма - в устройстве человеческой жизни на основе природной необходимости, в соблазне бытия призрачного, вечно умирающего, в соблазне владычества в мире тлеющем. Стихия демонизма - безличность, обольщающая личность счастьем мигов бытия. Гипертрофия личности, отделение ее от вселенной это не есть еще последний предел демонизма, это лишь переходное состояние, которое ведет часто к потере личности, а иногда к ее обретению. В марксистском социализме царит стихия безличного демонизма, демонического и культа безличной силы, огромного бескачественного количества, культ земной власти без цели и смысла. Грядущее счастье, сулимое этим демонизмом, есть соблазн и обман. Никогда не наступит золотой век, если человечество пойдет по пути природной необходимости и натуральной силы. Земное божество, которое воплощается и царствует на пути природно-человеческих, смертных сил, есть источник небытия и окончательной смерти». Н. Бердяев
«Я не собираюсь доказывать бессмертия трансцендентного индивидуального бытия, я хотел только установить ту несомненную, совершенно элементарную для меня истину, что с судьбой этого трансцендентного индивидуализма неразрывно связано признание или отрицание мировых ценностей, что «добро» должно быть свергнуто окончательно, если перед индивидуальностью не раскрывается вечность, что «прогресс» не может быть терпим, если он не совершается и во имя того ребеночка, который пролил слезинку. И индивидуальность, ее ценность и назначение не должно понимать отвлеченно, рационалистично, как это делают «идеалисты». Старая, рационалистическая, нормативная, насильственная, для всех одинаковая «мораль» должна быть во что бы то ни стало свергнута, и это требует перерождения всей нашей культуры». Н. Бердяев
«Если бы кто захотел изобразить гения культуры, - какой вид должен был бы иметь последний? Он употребляет в качестве своих орудий ложь, насилие и самый беззастенчивый эгоизм столь уверенно, что его можно назвать лишь злым, демоническим существом, но его иногда просвечивающие цели велики и благи. Он - кентавр, полузверь, получеловек, и притом еще с крыльями ангела за спиной». Ф. Ницше
«Вы хотите жить согласно с природой? О благородные стоики, какой обман слов! Вообразите себе существо, подобное природе, - безмерно расточительное, безмерно равнодушное, без намерений и оглядок, без жалости и справедливости, плодовитое и бесплодное, и неустойчивое в одно и то же время, представьте себе безразличие в форме власти, - как могли бы вы жить согласно с этим безразличием? Жить - разве это не значит как раз желать быть чем-то другим, нежели природа? Разве жизнь не состоит в желании оценивать, предпочитать, быть несправедливым, быть ограниченным, быть отличным от прочего? Если же предположить, что ваш императив «жить согласно с природой» означает в сущности то же самое, что «жить согласно с жизнью», то каким же образом вы не могли бы этого сделать? К чему создавать принцип из того, что сами вы являете собою и чем вы должны быть?» Ф. Ницше
«Это старая, вечная история: что случилось некогда со стоиками, то случается еще и нынe, как только какая-нибудь философия начинает верить в себя. Она всегда создает мир по своему образу и подобию, она не может иначе; философия сама есть этот тиранический инстинкт, духовная воля к власти, к «сотворению мира», к causa prima». Ф. Ницше
«Мир, рассматриваемый изнутри, мир, определяемый и обозначаемый в зависимости от его «интеллигибельного характера», был бы волей к власти, и ничем, кроме этого». Ф. Ницше
«По моему убеждению, империализм, окаменелые формы которого вроде египетской, китайской, римской империй, индийского мира, мира ислама, могут просуществовать еще целые столетия и тысячелетия, переходя из рук одного завоевателя к другому - в качестве мертвых тел, бездушных человеческих масс, использованного материала истории, - следует понимать как символ начала конца. Империализм - это чистая цивилизация. В его появлении лежит неотвратимая судьба Запада. Энергия культурного человека устремлена вовнутрь, энергия цивилизованного - на внешнее... Слова: «Расширение - это все» содержат в своей наполеоновской формулировке подлинную тенденцию всякой созревшей цивилизации. Это столь же применимо к римлянам, арабам и китайцам. Здесь нет выбора. Здесь не имеет никакого значения даже сознательная воля отдельного человека, или целых классов и народов. Тенденция к расширению - это рок, нечто демоническое и чудовищное, охватывающее позднего человека эпохи мировых городов, заставляющее его служить себе независимо от того, хочет он этого или не хочет, знает он об этом или нет. Жизнь - это осуществление возможности, а для мозгового человека остается одна только возможность распространения». О. Шпенглер
«Грядущий человек был выбран в пожизненные президенты Европейских Соединенных Штатов, когда же он явился на трибуне во всем блеске своей сверхчеловеческой юной красоты и силы и с вдохновенным красноречием изложил свою универсальную программу, увлеченное и очарованное собрание в порыве энтузиазма без голосования решило воздать ему высшую почесть избранием в римские императоры. Конгресс закрылся среди всеобщего ликования, и великий избранник издал манифест, начинавшийся так: «Народы земли! Мир мой даю вам!» - и кончавшийся такими словами: «Народы земли! Свершились обетования! Вечный вселенский мир обеспечен. Всякая попытка его нарушить сейчас же встретит неодолимое противодействие. Ибо отныне есть на земле одна срединная власть, которая сильнее всех прочих властей и порознь, и вместе взятых. Это ничем не одолимая, все превозмогающая власть принадлежит мне, полномочному избраннику Европы, императору всех ее сил. Международное право имеет наконец недостававшую ему санкцию. И отные никакая держава не осмелится сказать: «Война», когда я говорю: «Мир». Народы земли – мир вам!» В. Соловьев
«Неблагодарность свойственна, должна быть свойственна всем великим людям. Они умеют без сожаления разбрасывать богатства, ибо в них живет сознательная или бессознательная вера, что богатства будут, были бы только они, великие люди. Топну ногой - и из-под земли явятся легионы». Л. Шестов
«Нам хотелось бы, чтобы мы могли царственно щедрой рукой разбрасывать богатства, и когда мы видим, что кто-либо прикрывает свои лохмотья фразой «собственность священна», нам обидно. Священное - от богов, а у богов всего вдоволь, и они не считают, как смертные». Л. Шестов
«Дух денег незаметно проникает во все формы существования народов, однако нередко при этом ничуть их не изменяя и не разрушая». О. Шпенглер
«Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота». М. Булгаков
«Малейшие, еле заметные, робкие передвижения этих желтых кружочков и синих бумажек найдут громогласный отклик там, вдали, в действительном мире, на улицах, среди равнин, среди деревьев, в человеческой крови, в сердцах». М. Метерлинк
«Люди перестают ценить деньги? В таком случае, к чему же иному они все стремятся? Даже епископ поведал мне, что христианство перестанет существовать, если он не будет иметь в кармане по меньшей мере четыре с половиной тысячи фунтов в год. Люди перестают уважать деньги? Это случится не раньше чем в день Страшного Суда пополудни!» О нет, мое мнение несколько иное. Мне представляется, что Высшие Силы еще не вынесли решение уничтожить наш мир. Достойное уважения, все увеличивающееся меньшинство, которое действительно стремится к чему-то высшему, чем деньги, - я с надеждой ожидаю его. Оно все будет возрастать до тех пор, пока, подобно соли земли, не проникнет во все части мира. Христианство, которое не может существовать без минимума в четыре с половиной тысячи фунтов, уступит место лучшему, не имеющему надобности в этой сумме. Ты не хочешь присоединиться к нашему небольшому меньшинству? Не ранее как в день Страшного Суда пополудни? Хорошо; тогда, по крайней мере, ты присоединишься к нему, ты и большинство в массе своей!» Т. Карлейль
«Конечно, было бы безумной фантазией ожидать, что какая бы то ни было проповедь с моей стороны может уничтожить маммонизм, что меньше станут любить гинеи и больше свою бедную душу, сколько бы я ни проповедовал! Есть, однако, один проповедник, который делает это с успехом и постепенно убеждает всех людей. Имя его - судьба, божественное Провидение, а проповедь его - непреклонный ход вещей. Опыт, несомненно, берет большую плату за учение, но и учит он лучше всех учителей». Т. Карлейль
«Миром правят не деньги и не разум сам по себе, а нравственный закон и разум в сочетании с нравственным совершенством». Т. Вулси
«Если же говорить о справедливости, то как скоро признано, что власть дается материальным богатством (так как оно принимается за высшую цель жизни), то не справедливо ли, чтобы богатство и соединенная с ним власть принадлежали тому, кто его производит, то есть рабочим?» В. Соловьев
«Кто колесо Фортуны созерцает,
Царящее над смертных всех судьбой,
Тот совершенно ясно понимает:
Изменчивость тут тешится игрой
И к гибели влечет людей порой». Г. Спенсер
«Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие,
Как собеседника на пир». Ф. Тютчев
«На все эти зрелища отовсюду стекалось столько народу, что много приезжих ночевало в палатках по улицам и переулкам, а давка была такая, что многие были задавлены до смерти, в том числе два сенатора». Светоний
«Слышишь? Песнь поет победы своему владыке - ад!» К. Иммерман
«Судьбы отдельных лиц не тревожат... или, лучше сказать, никого тревожить не должны. Шел торжественный хор к храму и по пути раздавил черепаху, которая была слишком недогадлива или тяжела на подъем, чтоб вовремя свернуть в сторону, - есть о чем тут беспокоиться? И если бы то была даже не черепаха, а человек, скажем, библейский Иов, то разве было бы больше «основания» для беспокойства? Тут даже нет, не может быть вопроса. Наши вопрошания должны быть направлены в иную совсем сторону. Мы должны глядеть не на отдельные случаи, а на общее, на целое. Тогда мы добьемся того, что всего нужнее, тогда мы добудем волшебный жезл Меркурия и будем творить чудеса - будем превращать и бедность, и изгнание, и болезни, и даже самое смерть в добро. Тогда этика займет права онтологии, и можно будет забыть об Иове и его неистовых речах». Л. Шестов
«Если выживает сильнейший и процветает вреднейший, значит, природа - бог негодяев». Б. Шоу
«Мы больше не верим, что этот мир есть зеница единственного бога, внимательная к нашим малейшим мыслям. Но мы знаем, что мир управляется столь же могущественными силами, столь же внимательными законами и обязанностями, которые нам следует понять. Вот почему наше положение перед тайною этих сил изменилось. Оно больше не является страхом, но дерзновением. Оно больше не является коленопреклонением раба перед господином или творцом, но позволяет нам глядеть на мир, как равный на равного, ибо мы носим в себе нечто тождественное с самыми глубокими и великими тайнами». М. Метерлинк
«Неутомимое в своем милосердии небо ниспосылает в этот мир еще и другие души, для которых, равно как и для их предшественников в древнеримские, древнееврейские и иные благородные времена, всесильная гинея, по существу, оказывается бессильной гинеей... И таких душ не одна, а много; они существуют и будут существовать, если только боги не осудили этот мир на скорую, ужасную гибель. Все они избранники мира, прирожденные борцы, сильные мужи и Самсоны - освободители этого бедного мира, так что бедному миру - Далиле не всегда удается лишить их силы и зрения и заставить в полной тьме вертеть жалкий мельничный жернов! В наши дни такие люди не будут в ладу с миром... Мир с его несправедливостями, основанными на золоте жестокостями и надоедливыми желтыми гинеями вызывает отвращение у таких душ». Т. Карлейль
«Что касается власти «общественного мнения», то всем нам она хорошо знакома. Ее признают необходимо нужной и полезной и уважают ее соответственно, но ее ни в коем случае не считают решающей или божественной силой. Нам хочется спросить: какое действительно божественное, какое действительно великое дело было когда-либо совершено силой общественного мнения? Эта ли сила побудила Колумба отправиться в Америку или заставила Иоганна Кеплера променять пышное житье в толпе астрологов и скоморохов Рудольфа на нужду и голод, терпя которые он открыл истинную звездную систему?» Т. Карлейль
Море Артакс увидел издали.
Оно простиралось до самого горизонта и под лучами полуденного солнца сверкало всеми оттенками топаза, сапфира и аквамарина.
На крупном валуне недалеко от берега черноволосый мальчуган ловил удочкой рыбу.
- Клюет? - спросил Артакс.
- Не очень, сеньор... - мальчик вопросительно взглянул на незнакомца.
- Меня зовут Артакс. А тебя?
- Родители назвали Христофором.
- Прекрасное имя, сеньор Христофор.
- Не хуже всякого другого, сеньор Артакс, - в тон ему ответил юный рыболов.
- Я только хотел сказать, что тому, кто носит такое имя, самой судьбой предназначено распространять истинную веру во всем мире.
Мальчуган на миг оторвал взгляд от поплавка и серьезно взглянул на Артакса.
- Сеньор, если вы говорите без насмешки, то знайте, что вы высказали вслух мою заветную мечту. Когда я вырасту, я намерен отправиться в Индию, чтобы проповедовать среди индусов учение Христа.
- Путь в Индию труден, опасен и долог. Ты слышал что-нибудь о Марко Поло?
- Я даже прочел его книгу, сеньор. Но я намерен достичь Индии не по суше, а по морю.
- Ты, верно, из богатой семьи, раз можешь позволить себе снарядить целый корабль?
- Я обращусь за поддержкой к ее католическому величеству, и заранее уверен, что она не откажет мне в помощи!
- Чтобы королева оказала тебе поддержку, нужно заинтересовать ее чем-то помимо обращения индусов в истинную веру...
- Я пообещаю ей открыть кратчайший путь к Островам пряностей.
- Обещания, данные королеве, придется выполнять...
- Представьте себе, сеньор, что камень, на котором я сижу, - это Индия, левая сторона - запад, а правая - восток. И если все по привычке ходят справа, я зайду слева - и открою новый путь в Индию, который, возможно, окажется более безопасным, удобным и коротким, чем привычный.
- В этом есть свой резон, - согласился Артакс. - А ты не боишься отправиться навстречу неизвестности?
- Ради известности стоит пойти навстречу неизвестности.
- Ты так честолюбив?
- Если честолюбием называется готовность идти на смертельный риск ради бессмертной славы, то я - самый честолюбивый человек на свете, сеньор Артакс.
- Это достойный ответ, сеньор Христофор. Надеюсь, вы не сочтете покушением на ваши лавры, если я тоже поплыву на запад?
- Но ведь у вас нет даже лодки!
- Я попытаюсь добраться вплавь, - сказал Артакс и, войдя в воду по пояс, нырнул.
- Столько времени разговаривать с человеком и не догадаться, что он сумасшедший! - пожал плечами мальчуган, с тревогой вглядываясь в ровную поверхность моря.
В этот момент поплавок дернулся, и, забыв о своем собеседнике, сеньор Христофор стал торопливо выбирать леску.
«Все мы родом из детства». А. де Сент-Экзюпери
«На той же ступени культуры, что и открытия испанцев и португальцев, имела место великая эллинская колонизация (1500 и 750-600 гг.). Но в то время, как первые были охвачены жаждой приключений в неизмеримых, неизвестных и полных опасностей далях, греки осторожно шаг за шагом шли по проложенным финикийцами и карфагенянами следам, и любопытство их отнюдь не распространялось за пределы Геркулесовых Столбов или Красного моря, несмотря на сравнительную легкость доступа. До Афин доходили известия о пути в Северное море, в Конго, Занзибар и Индию; в эпоху Герона было известно положение южной оконечности Индии и Зондских островов, но на это не хотели обращать внимания, равно как и на астрономические сведения древнего Востока. Колумбово стремление аполлоновскому духу осталось так же чуждо, как и стремление Коперника. Эти столь поглощенные наживой эллинские купцы чувствовали глубокий метафизический страх перед расширением географического горизонта». О. Шпенглер
«Все наиболее замечательное, что создавалось гением, являлось результатом фантастического, безмолвного, казавшегося всем смешным и ненужным, но упорного искания. Знал разве Колумб, что по ту сторону океана лежит новый материк? Ему не сиделось на месте, и он поплыл на Запад искать нового пути в Индию». Л. Шестов
«Канту кажется страшным, что, может быть, ему придется испытать чувство отвращения к себе и он патетически восклицает: держитесь за свои моральные устои, иначе вы погибнете! Это все равно как если бы кто-нибудь, схватив за руку Колумба, решившегося пуститься в безбрежное море, стал заклинать его не покидать домашнего очага, ибо только в своей семье, под крышей своего дома, можно найти покой и радость, а в открытом море человека ждут лишения и опасности. Конечно, опасности - кто станет тут спорить?! Но Колумб не послушался своих домашних Кантов и пустился на авось в далекое плаванье». Л. Шестов
«Открытия Колумба и Васко да Гама неизмеримо расширили географический горизонт. Мировое море стало в такое же отношение к материку, как мировое пространство к Земле. Теперь таким образом разрядилось политическое напряжение фаустовского миросозерцания. Для грека Эллада была и осталась существеннейшей частью земной поверхности; со дня открытия Америки Запад сделался только одной из провинций исполинского целого. С этих пор история северной культуры принимает планетарный характер». О. Шпенглер
«И моральная земля кругла! И у моральной земли есть свои антиподы! И у антиподов есть свои права на существование! Предстоит еще открыть Новый Свет - и не один! По кораблям, вы, философы!» Ф. Ницше
«Если я люблю море и все, что похоже на море, и больше всего, когда оно гневно противится мне, - если есть во мне та радость искателя, что гонит корабль к еще не открытому, если есть в моей радости радость мореплавателя, - если некогда восклицало ликование мое: «берег исчез - теперь спали с меня последние цепи - беспредельность шумит вокруг меня, где-то вдали блестит мне пространство и время, ну что ж! вперед! старое сердце!» Ф. Ницше
«Весьма полезно однажды решительно оторваться от своего времени и как бы быть унесенным от его берега назад в океан прошлых миросозерцаний. Глядя оттуда на берег, впервые озираешь его общую форму и, когда снова приближаешься к нему, имеешь то преимущество, что понимаешь его в целом лучше тех, кто никогда не покидал его». Ф. Ницше
«Может быть, недаром человек уже сейчас умом охватывает галактики, заглядывает в далекие уголки вселенной? Неужели зря? Интуиция вроде бы не должна обманывать, она редко обманывает, она не обманула Колумба, разве что он назвал новую землю Индия, а она оказалась Америка, - еще богаче, еще неожиданнее». В. Бибихин
«Отважный мореплаватель, северный морской властелин, - Колумб, мой герой, самый царственный из повелителей моря! Не радостная окружает тебя обстановка здесь, на чудовищных, глубоких волнах. Вокруг тебя мятежные, малодушные люди, позади тебя гибель и позор, пред тобой, по-видимому, непроницаемый мрак ночи. Брат, эти дикие водные горы, вздымающиеся из своих неведомых глубин, не ради тебя одного очутились здесь. На мой взгляд, у них много своего дела, и не заботятся они о том, чтобы нести тебя вперед; а ревущие ветры, прорывающиеся в гигантском танце сквозь царство хаоса и бесконечности, не думают о том, как надувают они маленькие паруса твоего корабля, не больше ореховой скорлупы в их глазах; ты не стоишь среди членораздельно разговаривающих друзей, брат мой; ты окружен неизмеримыми, безмолвными, дикими, ревущими, обгоняющими друг друга чудовищами. Глубоко в недрах их скрыта одному твоему сердцу лишь видимая помощь тебе; постарайся добыть ее. Терпеливо будешь ты выжидать, пока пронесется безумный юго-западный шторм, ловко пользуясь своими знаниями, ты спасешься и смело, решительно пустишься вперед, когда подует благоприятный восточный ветер - олицетворение возможности. Ты сумеешь строго обуздать мятеж экипажа; ты весело ободришь малодушных, впавших в уныние; но жалобы, неразумные речи, утомление, слабость и других и свою собственную ты спокойно оставишь без внимания. В тебе должна найтись, в тебе найдется сила молчания, глубокого, как море, - молчания безграничного, известного одному только Богу. Ты станешь великим человеком. Да, мой мирный боец, плывущий в море, ты должен стать выше этого шумного, бесконечного мира, окружающего тебя. Сильной душой, как руками борца, охватишь ты мир и заставишь его нести тебя дальше - к новым Америкам - или куда еще захочет Бог!» Т. Карлейль
«Мир мал!» Х. Колумб
В разгар пира к Вару подошел посланник Мира.
- Его императорское величество просит вас к себе.
Вар оставил гостей и направился в свой бывший кабинет.
Мир, бледный и загадочный, как луна, предложил ему вина и без всякого предисловия спросил:
- Кто я тебе? Сын? Брат? Приемыш?
- Ты для меня больше, чем сын, и больше, чем брат. Ты - мой единственный друг.
- У меня есть родители?
- Ну, не в капусте же тебя нашли...
- Где они?
- Умерли...
- И у меня нет ни сестры, ни брата?
- Нет.
Мир спрятал лицо в ладонях, но предательская влага просочилась сквозь пальцы, и Вар сказал:
- Цари не плачут...
- Мне стыдно... - прошептал сквозь слезы Мир. - Но я ничего не могу с собой поделать... Скажи, почему боль выходит из человека в виде соленой воды?..
- Этого я не знаю. Я никогда не плакал.
Мир вытер слезы и попытался улыбнуться.
- Наверное, ты считаешь меня слишком слабым?
- Нет. Я всегда помню, что, несмотря на свой мужественный вид, ты еще ребенок, и сегодня тебе исполнилось только четырнадцать лет... А теперь поговорим о главном. Ты достиг того, к чему стремился, но это не конец, а только начало. Чем собираешься ты ознаменовать свое царствование? Какими деяниями намерен увековечить свое имя?
- Я хочу дать людям свободу, - неуверенно произнес Мир, взглядом отыскивая на лице Вара признаки одобрения или порицания.
- Свободу? От чего и для чего?
- Я думаю... - спотыкаясь, пробормотал Мир. - Я думаю, что свобода хороша сама по себе и для нее не требуется никаких оснований.
- Свобода, лишенная основания, превращается в произвол. Согласись, есть некоторая разница между свободой убивать и свободой быть убитым.
- Я не такую свободу имел в виду...
- Значит, возникают уже некоторые ограничения? Тогда пойдем дальше... Ограничитель может быть внутренним или внешним. Внутренний ограничитель указывает человеку пределы его свободы, но он имеется далеко не у всех. Для одного убить так же невозможно, как съесть живую жабу, а для другого - столь же естественно, как выпить стакан воды, когда хочется пить. Следовательно, необходим ограничитель внешний, сиречь закон. Но закон, не подкрепленный силой, стоит меньше бумаги, на которой он написан. Значит, нужна сила, поддерживающая порядок и карающая за его нарушение. Этой силе нужно платить, для чего необходимо много золота. Где его взять? Правильно. У законопослушных граждан, которые за свой покой должны платить в казну налоги. Значит, нужны сборщики налогов, у которых, как правило, очень липкие руки. Значит, нужны чиновники, соглядатаи, писцы, судьи и, конечно же, палачи. И всем им тоже надо платить. А ведь они ровным счетом ничего не производят, жить же хотят хорошо. Значит, тебе придется отнимать у тех, кто производит, и отдавать тем, кто ничего не производит. А это может сильно не понравиться тем, кто производит. Они могут взбунтоваться. Значит, необходимы армия и полиция. Но лучше всего, чтобы производители отдавали значительную часть своей прибыли, по возможности, без грубого принуждения. Значит, необходима еще одна армия - болтунов, которые с утра до ночи будут внушать рабам, что они-то и есть подлинные хозяева жизни, что им принадлежит мир, что золото - презренный металл, что необходимо помогать ближнему и так далее. А чтобы рабы трудились добросовестно и с полной самоотдачей и не вздумали как-нибудь отлынивать от трудовой повинности, нужны надсмотрщики и учетчики. В итоге самыми бедными и зависимыми оказываются производители общественного богатства... Вот круг и замкнулся. Но я не вижу в нем места для свободы...
Мир растерянно молчал и только покусывал слегка побледневшие губы.
- Итак, со свободой пока не очень получается. Отложим. А теперь ответь, каким правителем хотел бы ты быть?
- Справедливым и... и мудрым... - с усилием выдавил Мир и покраснел до корней волос.
- У тебя прекрасное и доброе сердце, малыш... Но тому, кто сидит на троне, лучше забыть о том, что у него есть сердце.
- Почему?
- Сейчас объясню, - Вар налил себе вина и не спеша осушил кубок до дна. И в эту минуту его всегда бесстрастное лицо было таким усталым и печальным, что Мир впервые почувствовал жалость к своему всемогущему покровителю. Но Вар отставил кубок, и выражение печали и усталости исчезло с его лица.
- Человек, сидящий на троне, малыш, - это такой же человек, как и все, но волею судьбы вознесенный на недосягаемую высоту. Он не чужд ни любви, ни ненависти, ни злобы, ни страха, ни печали. Он подвержен болезням, телесным и душевным, он падок на лесть, он уязвим для зависти и мести. Он не способен составить обо всем собственное мнение и вынужден полагаться на суждения своих советников, которые могут быть бесчестны, корыстны, пристрастны, недобросовестны и просто глупы. Он смотрит их глазами, слушает их ушами, вещает свою волю их языком. Он может издать какие угодно справедливые и мудрые законы, но не сделает жизнь ни справедливой, ни мудрой, ибо законы выполняются - или не выполняются - людьми, и у каждого имеется свой интерес. Это одно. Теперь другое. Ты, малыш, находишься на вершине пирамиды, но всего одной ступенью ниже находятся вельможи, каждый из которых считает, что знатностью, богатством, умом и прочими достоинствами ничуть не уступает монарху, а кое в чем и превосходит его. И все они не видят причины, почему бы тебе не потесниться и не уступить свое место им. Заговоры, интриги, покушения - вот обыденность царской жизни. Кроме того, претенденты, ревнуя друг к другу, страются опорочить соперников в глазах царя и оградить себя от очернения с их стороны. У тебя не останется времени управлять страной, если ты позволишь им втянуть себя в их бесконечные склоки... Еще одной ступенью ниже находится слой высших сановников. От них зависит позволить тебе узнать всю правду, полуправду, четверть правды или химически чистую ложь. И можешь не сомневаться, что правда в их словах будет строго дозирована в зависимости от их личной выгоды. То, чего ты не должен знать, ты знать не будешь. И ты будешь карать и миловать по их указке, возбуждая к себе в народе все большую ненависть своим неправым судом и нелепыми распоряжениями... Впрочем, довольно запугивать тебя. Ты помазан на царство, и теперь слишком поздно предупреждать тебя об опасностях, сопряженных с императорским титулом... Я только хотел убедить тебя не слушаться своего сердца, ибо голос его обманчив.
- Но чему же я должен верить? чем руководствоваться? - с отчаянием прошептал Мир. - Скажи, Вар, ведь ты не оставишь меня?
- Ах, малыш... простите, ваше величество... ну конечно же, я вас не оставлю... Но я плохой советчик... Может быть, худший из всех...
- Нет, Вар, нет! - горячо воскликнул Мир. - Порой я ненавидел тебя, но сейчас, когда я вдруг оказался на вершине власти и от высоты у меня кружится голова, ты для меня - как обломок мачты для терпящего кораблекрушение в штормовом море!
- Но я - не мудр и не справедлив. Я даже не добр... Скорее, напротив... Не думаешь ли ты, что я нарочно запугиваю тебя всеми этими ужасами, чтоб за твоей спиной править от твоего имени?
- Но зачем это тебе?.. Ты и без того обладал огромной властью, и отказался от нее... ради меня...
- И это не показалось тебе странным? Я, с моим-то честолюбием и жаждой власти, вдруг взял и ни с того, ни с сего отрекся от престола, к чему бы это?
- Я что-то не пойму, куда ты клонишь...
- Не прикидывайся глупее, чем ты есть, малыш... Я скреплял Империю огнем и мечом, и мое имя навсегда связано с кровью в сознании людей. Что бы я ни сделал отныне, какие бы блага ни сотворил, я навеки останусь для них проклятым кровопийцей... У меня не было выбора, но кровь есть кровь, и мне никогда от нее не отмыться... Поэтому я сделал царем тебя, чье имя и руки не запятнаны кровью... Я не могу царствовать, ты не умеешь править, поэтому мы разделим роли, как актеры на театре... Мы создадим новую религию, в которой место прежнего Бога займешь ты, Мир... Людям необходимо во что-нибудь верить и чему-нибудь поклоняться, и трудно найти более подходящий для обожествления объект, чем ты, малыш... Ты прекрасен, как юный бог, и твой лик, написанный лучшими художниками, украсит бесчисленные храмы, и отныне люди станут молиться на тебя, как на нового бога. Ты без труда вытеснишь из людских сердец этого юродивого, который, называясь сыном Бога, так глупо позволил себя распять! Ты станешь земным воплощением Божества, а я - твоим Верховным Жрецом, который будет объявлять и толковать твою волю людям! Тебе будут принадлежать почести и поклонение толпы, мне - реальная власть. Я приведу эту страну к невиданному в истории человечества могуществу и процветанию, и горе тому, кто попытается мне помешать!
Мир посмотрел в лицо Вара и с головы до пят облился холодом. За всю жизнь не доводилось ему видеть ничего прекраснее и ничего ужаснее, чем это лицо.
Его испуг не укрылся от Вара, и он попытался смягчить произведенное впечателение улыбкой, но даже кинжал убийцы, сверкнувший над его головой, испугал бы Мира куда меньше, чем эта белозубая улыбка.
- Я не остановлюсь, пока весь мир не положу к нашим ногам. Мы создадим новую расу господ. Она составит одну часть из ста, и в нее войдут не по заслугам предков, не по гибкости позвоночника, но по талантам и уму. Эти немногие избранные будут наслаждаться всеми благами жизни, и их единственной целью будет творчество. Тридцать девять частей будут обслуживать их и охранять, а оставшиеся шестьдесят будут обеспечивать необходимые условия для элиты и слуг. Между слоями общества не будет непроходимых границ. Если слуга или раб сможет проявить свои таланты, он будет переведен в разряд избранных. Но пропорции останутся неизменными во веки веков: один, тридцать девять, шестьдесят.
Мир слушал молча, опустив голову, но когда Вар умолк, протестующе воскликнул:
- Это будет немилосердное и бесчеловечное общество!
- Это будет справедливое и разумное общество, - жестко произнес Вар. - Справедливость не означает: всем все поровну! Справедливость означает: каждому свое! Я достаточно изучил людей и могу с уверенностью утверждать, что на сотню особей найдется едва ли один, которого можно с полным правом назвать человеком. Остальные суть двуногое быдло, годное на то лишь, чтоб работать, есть и размножаться. Ты не согласен?
- Разве это имеет какое-нибудь значение? - горько усмехнулся Мир. - Все равно ты сделаешь, как решил.
Несколько мгновений Вар не сводил с лица юноши колючего взгляда, и, потупившись, Мир тихо прошептал:
- Я согласен...
- Я знал, что из тебя получится превосходный правитель, малыш, - тоном, заставившим Мира покраснеть и съежиться, произнес Вар.
«У мира был творец, как у произведения искусства». Г. К. Честертон
«Мир покорно нес тяжелое бремя бесконечного существования, и то краснел от крови, то обливался слезами, оглашая свой путь в пространстве стонами больных, голодных и обиженных». Л. Андреев
«Чистый разум не знает и не хочет знать слез: для него радость и горе только признаки индивидуального восприятия». Л. Шестов
«Человек - царь природы, и царствует он в силу своего разума. Но как дорого платит он за эту власть! Как тягостно бремя разума! Какое счастие было бы скинуть тяжелую шапку Мономаха и стать хоть на одно летучее мгновение простым обывателем вселенной, наравне с ветром и облаком, растением и зверем! За властью не успеваешь жить, а как хочется пожить, побыть вольным и праздным. Бессонный разум нудит и гонит ставить цели, достижение одной цели рождает другую, и человек кругом опутан нелепейшими целеположениями своего принудительного разума; безмерное напряжение сил, ни дня покоя и свободной радости! и к тому же еще побочные тяготы власти - сознание прошлого и сознание будущего, т. е. тоска и раскаяние о прошлом, и страх, это проклятый страх, неразлучный спутник всякого владычества, кара за его беззаконность, - потому что космически всякая власть беззаконна и всякая знает это, что и есть страх царей перед крамолой и страх разума пред судьбой». М. Гершензон
«От разума счастье твое и беда,
От разума прибыль твоя и нужда,
Он гонит из сердца унынье и страх,
Он за руку водит в обоих мирах,
Венец властелина державного он,
Краса повелителя славного он,
Он мрачен, и ясный душой человек
Счастливым, как прежде, не будет вовек». Фирдоуси
«Разве может разум не быть ленивым? В этом его сущность, как и в его трусости. Возьмите любой учебник философии, и вы сразу убедитесь, что разум похваляется своей покорностью, прибитостью, трусостью. Разум должен «рабски» воспроизводить «данное» ему, и всякую попытку свободного творчества он сам вменяет себе в величайшее преступление. А мы должны, в свой черед, тоже рабски подчиняться тому, что разум нам предпишет. И это называется свободой. Ведь только тот и свободен, кто sola ratione ducitur. Так учил Спиноза, так учили древние, так думают все, кто хотят учить или учиться. А так как почти нет таких, которые не учили и не учились бы, то ignava ratio оказывается фактически единственным хозяином и властелином мира». Л. Шестов
«Единственное спасение человека в избавлении от разума. Пока разум будет тем quo nos laudabiles vel vetupirabiles sumus, пока в похвалах разума мы будем видеть summum bonum и в его порицаниях будем видеть summum malum, мы не вырвемся из нашего отчаянного положения... Наш разум своими собственными, почерпнутыми из себя истинами создает из нашего мира завороженное царство лжи. Мы все ходим словно зачарованные, чувствуем это, но больше всего на свете боимся пробуждения. И свои усилия, направленные к тому, чтобы сохранить это сонное оцепенение, мы, ослепленные Богом или, лучше сказать, теми «истинами», которые сорвал наш праотец с запретного дерева, принимаем за наиболее естественную душевную деятельность». Л. Шестов
«Для нас все истины вытекают из parere, даже истины метафизические. А меж тем единственный источник метафизических истин - это jubere, и пока люди не причастятся к jubere, метафизика будет им казаться невозможной: ведь и Кант ушел от метафизики только потому, что он усмотрел в ней столь страшное для него jubere, которое он (совершенно, конечно, правильно) перевел ненавистным и страшным для всех словом «произвол». Л. Шестов
«Поскольку А=А, поскольку их решимость не отдаваться во власть природе неизменна, постольку стоики выдержат поставляемые им себе задачи: не будут плакать, не будут радоваться, какие бы дары и испытания ни посылали им боги, или станут петь веселые песни на пытке и проливать слезы, когда им будут дарованы всемирные монархии. Но как скоро их решимость поколеблется, если вдруг им покажется, что лучше быть последним поденщиком в этом мире, созданном богами, чем царями в их собственном мире теней, - прощай все рассуждения, доказательства и ссылки на разум! И может быть, тогда они больше возлюбят божественный произвол, чем гармонию и порядок, выдуманные людьми». Л. Шестов
«За все услуги, предлагаемые разумом, рано или поздно приходится платить дорогой ценой самоотречения. Примете ли вы его помощь под громким титулом теории познания или под скромным именем критерия - в конце концов, вы неизбежно свернете на позитивный путь. С молодыми и неопытными умами это происходит сплошь и рядом. Вначале они как будто срываются с узды и несутся без оглядки вперед - но очень скоро они прибегают в Рим, куда, как известно, ведут все пути, или, выражаясь менее возвышенным языком, в стойло, куда тоже, как известно, ведут все пути». Л. Шестов
«Миром правит судьба и прихоть». Ф. Ларошфуко
«Миром правят насилие, злоба и месть.
Что еще на земле достоверного есть?
Где счастливые люди в озлобленном мире?
Если есть, их по пальцам легко перечесть». О. Хайям
«Мир ученых не есть особый, автономный мир. В ученом лишь интенсивнее совершается та деятельность мысли, что и в других. Он конденсатор рассеянной в людях силы. Поэтому, если бы точно в мире ученых усиливались раздор и взаимное непонимание, то это значило бы, что весь человеческий мир находится в периоде разрушения, стремления элементов прозы идти врозь. Против этого говорит многое. Содрогания собирательных общественных единиц указывают на единство чувства. Собирательные единицы становятся более нервными. Усиливается начало национальности и вместе солидарности между народами (то есть не только любви, но и вражды) в связи с большею силою взаимного понимания. Чтобы сознательно не только любить, но и ненавидеть человека, для этого нужно его знать. Ошибочно думать, что народные антипатии лишь следствия недоразумений. Где нет ненависти, там нет и любви. Никогда понятие о человечестве не существовало в такой полноте и раздельности, как теперь. Наименее раздельно оно у тех, которые представляют себе человечество будущего в виде одного или многих одинаковых стад, мирно пасущихся на одной пажити. Это - против указаний истории органической жизни земли, против указаний и истории в тесном смысле и палеонтологии: универсальность типа есть его первобытность и несложность, обособления личности без обособления народности не существует». А. Потебня
«Тот, кто всемогущ и властен творить, что захочет, несет на себе и тяжесть содеянного. Подчиняя мир своей воле, он в каждой случайности видит тень восстания против своего всемогущества». Маркиз де Кюстин
«Действительно, монарх окружен советниками и нуждается в них. Но к чему обычно сводятся советы этих господ? Их интересует не то, что способно принести серьезную пользу государству, гражданами которого они являются, а то, что ведет к возвеличиванию царствующего дома, к упрочению их собственного положения в управлении государством, к уничтожению и разорению других царствующих домов, над обломками которых они стремятся возвыситься. Вот к чему часто сводится политика, являющаяся единственным занятием этих господ. Должен ли государь полагаться на советы этих людей во всем, что связано с благополучием его страны?» Ж.-О. Ламетри
«Они уже больше чем сто мильонов голов требуют для водворения здравого рассудка в Европе, гораздо больше, чем на последнем конгрессе мира потребовали». Ф. Достоевский
«Сын мой, разве ты не знаешь, как мало надо ума, чтобы управлять миром?» Папа Юлий III
«Монарх не может быть совершенством. Право управлять другими людьми не избавляет его от недостатков, он не перестает быть человеком». Ж.-О. Ламетри
«Если бы монархи всегда были достаточно просвещенными людьми и могли выбирать лучших из своих подданных, если бы управление делами доверялось только сведущим людям, способности которых всегда соответствовали бы их занятиям, то нет никакого сомнения, что все народы наслаждались бы спокойной и сладостной жизнью и повсюду царила бы гармония между теми, кто управляет, и теми, кем управляют; но, к сожалению, обычно в жизни так не бывает». Ж.-О. Ламетри
«Жалок тот, кто ничего не желает и всего опасается; а ведь именно таков обычный удел монархов. Вознесенные превыше всех людей, они не имеют желаний и оттого томятся тоской; зато много воображают опасностей и страхов и оттого утрачивают ясность суждения». Ф. Бэкон
«Монархам приходится иметь дело с соседними державами, со своими женами и детьми, с духовенством, знатью, дворянством второго ранга, или джентри, купечеством, простым народом и войском; и отовсюду им грозят опасности, избежать которых можно лишь величайшей осмотрительностью». Ф. Бэкон
«С наиболее высокой судьбой споряжена наименьшая свобода: таким людям нельзя ни выказывать своего расположения, ни ненавидеть, а более всего - предаваться гневу». Саллюстий
«Равным равное, неравным - неравное - это было бы истинной речью справедливости - и, как следует отсюда, никогда не делать равным неравное». Ф. Ницше
«Так говорит ко мне справедливость: люди не равны». Ф. Ницше
«В декларации говорится, что все люди равны. Это, конечно, удовлетворяет эго каждого человека ~ против этого никто не возражает. Это одна из самых опасных неправд, которую можно сказать. Я утверждаю, что равенство — это миф. Не существует даже двух существ, которые были бы равны — в любом смысле, в любом измерении. Я не говорю что они не равны, я имею в виду то, что они уникальны, несоизмеримы, поэтому вопроса равенства или неравенства просто не возникает. Равны ли вы этим колоннам в зале? Может быть, это прекрасные колонны, но вы им не равны. Но значит ли это что вы хуже этих колонн? Просто вы — это вы, а колонны — это колонны. Каждый человек сам по себе является категорией. И пока мы не признаем уникальность каждого индивидуума, не может быть ни прав человека, ни цивилизованного мира — человечного, радостного, любящего». Ошо
«Некоторые мыслители считают, что все люди равны. ООН провозгласила, что равенство есть неотъемлемое право человека. Но никто не хочет потрудиться увидеть, что люди не равны, и никогда не были равны. Это абсолютно противоречит психологии. Каждый человек неповторим. Как только вы становитесь равными, вы превращаетесь в толпу, вы лишаетесь индивидуальности. Вы перестаете быть самим собой и становитесь винтиком в машине.Я учу не равенству, и не неравенству — я учу уникальности, неповторимости. Каждый индивидуум уникален и следует уважать его уникальность. И, поскольку каждый человек неповторим, его неотъемлемое право таково: равные возможности для развития уникальности. Это такой простой и очевидный факт. За две тысячи лет вы не создали второго Христа. Прошло двадцать пять веков, но еще не появился второй Гаутама Будда. И вы все еще утверждаете, что люди равны? Человек неповторим, и каждый достоин уважения как мир сам по себе. Он не ниже других, он не выше других; он единственный. И в этой единственности столько красоты. Вы уже не сборище, не толпа; вы являетесь самим собой». Ошо
«Если взять культуру как политику, тут уж совсем не будет места для «сентиментальности». В политике царит личный, групповой и классовый интерес. Здесь идет умная и дерзкая борьба за власть. Здесь нужен холодный расчет, трезвый и зоркий учет сил, дисциплина и удачная интрига; и конечно - искусная реклама. Политик должен блюсти и равновесие в народной жизни и строить «параллелограмм сил» в свою пользу. При чем тут чувство? Сентиментальный политик никогда не дойдет до власти, а если получит ее, то не удержит. Здесь все решается волей и силой, и любви здесь нечего делать. Сентиментальность погубит всякий государственный строй...» И. Ильин
«Более высокая культура сможет возникнуть лишь там, где существует две различные общественные касты: каста работающих и каста праздных, способных к истинному досугу, или, выражаясь сильнее, каста принудительного труда и каста свободного труда». Ф. Ницше
«И если еще имеет место обмен членами между обеими кастами, так что более тупые, менее одухотворенные семьи и личности из высшей касты перемещаются в низшую, и, наоборот, более свободные личности низшей касты получают доступ в высшую, - то достигнуто состояние, за пределами которого видно лишь открытое море неопределенных желаний. - Так говорит нам еле доходящий до нас голос древнего времени; но где есть еще уши, которые могли бы услышать его?» Ф. Ницше
«Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом». Ф. Достоевский
«Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом». Существование и оправдание безграничной свободы - иными словами, всеобщего отрицания - возможны лишь в том случае, если она приводит к созданию новых ценностей, тождественных всеобщему глобальному благу. А если этот процесс развивается недостаточно быстро, то человечество может погибнуть в междоусобной войне. Самый короткий путь, ведущий к новым скрижалям, это путь тотальной диктатуры. «Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя, впрочем, и будут работать». Так вот и появится царство философов, о котором грезили утописты, но их философия не будет содержать в себе веры. И еще: наступление этой эпохи будет означать отрицание подлинного бунта; в ней будут править лишь «разумные Христы». А. Камю
«Единственным возможным божеством является мир. И чтобы приобщиться к его божественности, достаточно ответить «да». «Не молить, а благословлять», и обителью человека-бога станет вся земля. Следует сказать миру «да», повторять его неустанно – и это означает творить мир и самого себя, становясь великим художником, великим творцом». А. Камю
«Мой опыт мира должен, желательно, каким-то образом стать общим. Он предполагает, однако, безусловную свободу, мою и других. Свобода во всяком обществе ограничена. Полное согласие между людьми невозможно». В. Бибихин
«Абсолютная власть закона - это не свобода, но такой же небольшой свободой оказывается и абсолютное отрицание закона. Расширяя возможности, мы не обретаем свободу, но и полное их отсутствие означает рабство. Но и анархия - это тоже рабство. Свобода существует лишь в мире, где четко определены границы возможного и невозможного». А. Камю
«Разве не ясно, что настоящая свобода лежит бесконечно далеко от тех областей, которые облюбовал себе и в которых живет практический разум? Что там, где закон, там, где parere, там свободы нет и быть не может, что свобода неразрывно связана с тем jubere, в котором нас научили видеть источник всех нелепостей, всего недозволенного». Л. Шестов
Любовь упражнялась на брусьях.
Она перелетала с перекладины на перекладину с легкостью белки, но вдруг ее рука сорвалась, и, потеряв опору, девушка упала на посыпанный мелом и опилками пол гимнастического зала.
Сдержав крик боли, она прижалась спиной к стойке брусьев и стала яростно растирать ушибленное место.
На руках и ногах девушки красовались синяки всех форм, цветов и размеров, несколько свежих царапин краснело на плече, и она весьма походила бы на ветерана войны, если бы не ее юный вид.
Подув на распухшее колено, она вновь взялась руками за перекладину и услышала за спиной голос Марии:
- Если ты решила свести счеты с жизнью, то выбрала не самый легкий способ.
Оставив брусья в покое, Любовь подошла к ней, едва заметно припадая на правую ногу.
- Привет.
- Привет. Коринна в ярости.
- Передай ей, что к обеду я вернусь.
- Или тебя принесут. Ну зачем ты так себя истязаешь? Неужели нет другого способа убить время или себя?
- Ну как ты не понимаешь? - раздосадованно воскликнула Любовь. - Я должна стать сильной и спасти брата!
- Сила женщины - в ее слабости.
- Какой дурак это сказал?
- Считай, что это сказала я.
- Зачем ты на себя клевещешь? Ты не могла сморозить такую глупость!
- Девочка, я хочу, чтоб ты поняла одну совсем простую вещь: даже если ты станешь сильнее всех на свете, тебе не победить Вара. Он - ламия. Он не может умереть. А ты - можешь...
- Ты меня любишь?
- Конечно.
- Значит, я тоже не могу умереть. Ведь ты же сама говорила, что с тем, кого любят, не может случиться ничего дурного и страшного. Или ты сказала неправду?
- Я сказала правду... Но боюсь, что моя любовь не сможет послужить тебе достаточно надежной защитой от смерти...
- Почему?
- Покатаемся верхом? - вместо ответа предложила Мария.
Они отправились на конюшню и, оседлав коней, поехали к морю.
- Видишь ли, девочка, - тихо говорила Мария, глядя прямо перед собой. - Любовь служит защитой одному-единственному человеку. Тому, кого любят больше всего на свете. Его она хранит ото всех бед и опасностей. Даже от смерти... И хотя я очень люблю тебя, есть другой человек, которого я люблю больше, чем тебя...
Любовь молчала, безо всякой нужды перебирая поводья.
- Не сердись... - прошептала Мария.
- Разве на это сердятся? - пожала плечами Любовь. - Я ведь уже не ребенок. Я все понимаю...
- Можно все понимать и все-таки сердиться... Мы по-прежнему друзья?
- Конечно. Двух мнений быть не может. Расскажи мне о ней...
- Я ведь просила тебя никогда не возвращаться к этой теме!
- Господи, ну что тут такого?! Что в этом дурного, стыдного, что ты не хочешь говорить об этом?
- В этом нет ничего дурного и стыдного, но я не собираюсь ни с кем обсуждать свою любовь! Ясно? - сверкая глазами, воскликнула Мария. - Это мое! И только мое!
- Я ведь ничего у тебя не отнимаю... - негромко возразила Любовь. - Просто мне кажется, что ни один человек не может так долго носить это в себе, ни с кем не делясь...
- Ну не мучай хоть ты меня, Любушка! Ты же палач, а не ребенок! Ну разве можно так?! - сквозь слезы воскликнула Мария и, хлестнув лошадь по крупу, галопом поскакала вдоль линии прибоя.
Любовь несколько мгновений смотрела ей вслед, потом всадила шпоры в бока Вихря, и осатаневший от внезапной и незаслуженной обиды жеребец стрелой полетел вдогон за кобылицей.
Поравнявшись с Марией, Любовь перегнулась с седла и, ухватив поводья одной рукой, остановила мчавшуюся во весь опор лошадь.
- Прости меня... Я не хотела причинить тебе боль...
- И ты прости меня тоже... - глядя в сторону, сказала Мария.
Спешившись, они уселись на теплый песок и стали молча смотреть в морскую даль. Потом Любовь улеглась на живот и, снизу вверх заглянув в лицо Марии, попросила:
- Расскажи мне о Варе... Мне нужно побольше узнать о нем... Какой он? Что любит? Что ненавидит? Чего боится?
- Все, что я знала о нем, я уже рассказала... Время многое меняет. Я не знаю, каков он сейчас...
- Он мог измениться к лучшему?
- Едва ли... Но с тех пор его могущество могло неизмеримо возрасти.
- Почему же о нем ничего не слышно?
- Меня это тоже тревожит... Боюсь, скоро мы услышим о нем, и как бы нам не оглохнуть от этого...
- Каков он собой?
- Увидев однажды, его уже невозможно забыть. Он из тех, кто не затеряется даже в самой многолюдной толпе. Взглянув на него раз, хочется смотреть снова и снова... Он прекрасен и ужасен одновременно... Он подобен бездонной пропасти: нет сил смотреть - и нет сил не смотреть... Я хочу сказать тебе одну вещь: если бы я не полюбила Танаис, я полюбила бы только Вара - и никого больше...
- Какова же тогда Танаис?! - восхищенно воскликнула Любовь.
- За ней можно наблюдать часами, забыв обо всем на свете... Каждое ее движение - это целая поэма, написанная величайшим гением... В одной ее улыбке больше тепла и света, чем в сотне солнц... Она обжигает и сводит с ума...
- А когда она целует?
Лицо Марии вспыхнуло жарким румянцем.
- А вот об этом тебе знать не положено!
- Маленькая еще? - обидчиво усмехнулась Любовь.
- Даже между взрослыми не принято говорить вслух о некоторых вещах... Это касается только двоих - и никого кроме...
- Ну ладно, я брякнула глупость, прости... А мой отец, какой он?
- Об этом тебе лучше спросить у матери...
- Я спрашивала. Но мне бы хотелось услышать и твое мнение.
- Это самый лучший, самый благородный, самый великодушный, самый честный, самый верный, самый храбрый, самый сильный, самый красивый и самый мужественный мужчина на свете.
- Но его ты не полюбила бы, даже если бы не встретила Танаис?
- Честно?
- Разумеется!
- Ну, если совсем честно, то нет.
- Почему?
- Я не знаю, как это объяснить... В нем соединились все доблести, достоинства и добродетели, какие только могут быть у человека, но ему чего-то не хватает, чтобы держать взгляд, как Вар или Танаис... Мимо него можно пройти в толпе и не заметить, хотя Бог не обделил его ни ростом, ни статью, ни мужской красотой... Он... как бегун, который всегда приходит вторым. Не третьим и уж тем более не четвертым, а вторым... Но первым всегда приходит кто-то другой... Я понятно объяснила?
Любовь молчала, глядя в землю перед собой.
- Прости, девочка... Я не хотела обидеть ни тебя, ни Ставера... Он действительно прекрасный человек... А быть вторым после Танаис совсем не стыдно.
Любовь встала, и в ее взгляде Мария уловила уже знакомое ей неукротимое выражение.
- Запомни хорошо! Я никогда не соглашусь быть второй! Даже после Бога!
С этими словами девушка запрыгнула в седло и дала шпоры Вихрю.
Мария печально улыбнулась.
- Ах, девочка, это гораздо легче сказать, чем сделать...
Но Любовь уже не слышала ее, мчась галопом по белой пене прибоя.
«Любовь есть действие, - не состоянье». А. Фет
«Если души отделены друг от друга - любовь возможна. Если они едины - любви нет». Г. К. Честертон
«Религиозная вера и нравственный подвиг охраняют индивидуального человека и его любовь от поглощения материальною средой во время его жизни, но не дают ему еще торжества над смертью. Внутреннее перерождение любовного чувства, исправление извращенных отношений любви не исправляет и не отменяет дурного закона физической жизни не только во внешнем мире, но и в самом человеке. Он реально остается по-прежнему ограниченным существом, подчиненным материальной природе. Внутреннее - мистическое и нравственное - соединение его с дополняющей индивидуальностью не может одолеть ни их взаимной отдельности и непроницаемости, ни общей зависимости их от вещественного мира. Последнее слово остается не за нравственным подвигом, а за беспощадным законом органической жизни и смерти, и люди, до конца отстаивавшие вечный идеал, умирают с человеческим достоинством, но с животным бессилием». В. Соловьев
«Сказать про человека храбрый, умный, благородный и т. д. значит на самом деле ничего про него не сказать. Это только значит оценить его, измерить и взвесить его значение по принятым с незапамятных времен масштабам, т. е. «судить» его». Л. Шестов
«Люди обыкновенно путешествуют по свету, чтобы увидеть горы и реки, новые звезды, ярких птиц, странных рыб, забавные человеческие типы; они впадают при этом в животное оцепенение, пристально всматриваясь в наличное существование, и полагают, что действительно нечто увидели. Ничто из этого меня не занимает. Однако знай я, где живет подобный рыцарь веры, я отправился бы к нему пешком; ибо это чудо абсолютно занимает меня. Я не упускал бы его из виду ни на одно мгновение, я проводил бы каждую минуту, следя за тем, как он раскрывает себя в своих движениях; я счел бы себя обеспеченным на всю жизнь и разделил бы свое время на то, чтобы смотреть на него и упражняться самому, и посвятил бы все свое время на то, чтобы им восхищаться. Как уже сказано, я пока еще не нашел такого человека, однако я вполне могу представить его себе». С. Кьеркегор
«Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но лишь один получает награду? Так бегите, чтобы получить». Апостол Павел, I-е к Коринфянам, 9:24
«Да будет честью вашей: любить всегда больше, чем любят вас, и никогда не быть вторым!» Ф. Ницше
«В мире все индивидуально, все единственно и несходно; индивидуально каждое сознание в своем строе и индивидуально каждое его изменение; это хорошо знает любовь». М. Гершензон
«Верование и любовь связаны воедино: в человеческой душе, в глубине личного сердца (субъективно) и там, вверху, в самом духовном Предмете (объективно). Кто полюбит качество, тот уверует в Бога; кто полюбит Бога, тот уверует в качество и возжелает совершенного в земных делах. Через веру и любовь - постигается и осмысливается все остальное. Так, смысл свободы в том, чтобы самому полюбить, через любовь самому увидеть и через очевидность - самому уверовать; свобода есть самостоятельная, самобытная, творческая любовь и вера. И совесть движется силою веры и любви. И семья есть первое лоно любви и веры. И родина постигается любовью и строится верою. И национализм есть не что иное, как любовь к своеобразной духовности своего народа и вера в его творческие богоданные силы. Без любви и веры невозможно правосознание, необходимое для государственности, оберегающей нацию, и для справедливой организации хозяйственного труда». И. Ильин
«Царство Божье и царство Кесаря разделены Христом, и не может Царство Божье вместиться ни в какое царство Кесаря, в старое или новое, реакционное или революционное. Братское общение во Христе есть уже таинственное вхождение в Царство Божье. И это братство Христово неприметно приходит в мир». Н. Бердяев
«В религиозных переживаниях все постигается в высшем своем предназначении, за эмпирическим человеком прозревается его вечный образ, абсолютное по своему значению лицо, за природой прозревается божественная красота, в познании, искусстве и общественной жизни открываются вечные ценности. Религия повышает ценность жизни, а не понижает, открывает глаза на все подлинные богатства мира, а не отвращает от них». Н. Бердяев
Пройдя мимо безмолвных и неподвижных, как статуи, гвардейцев, Вар и Мир остановились у ажурной чугунной решетки, за которой находилась высокая двустворчатая дверь из кованой меди.
Вар вынул из гнезда горящий факел, и, передав его Миру, снял с пояса связку ключей.
Отперев висячий замок на решетке чугунным ключом, медным ключом он открыл замок на медных дверях, за которыми тускло сияли двери из темной бронзы. Отперев их бронзовым ключом, Вар распахнул створки, и за ними причудливым узором заиндевелого окна засверкали ворота из чистого серебра. Серебряный ключ повернулся в серебряном замке, и перед изумленным Миром ярче солнца и жарче огня загорелось червоное золото следующих ворот.
Золотой ключ открыл золотой замок, створки разошлись, но лишь затем, чтоб показать благородный блеск ослепительных ворот из платины, усыпанных крупными самоцветами.
Вар открыл их платиновым ключом и вместе с Миром шагнул в темноту. Взяв факел из рук юноши, он поочередно поднес его к наполненным ароматным маслом золотым чашам, стоявшим на высоких золотых постаментах по обе стороны от входа, и, когда масло вспыхнуло, Мир зажмурился от блеска рассыпанных всюду сокровищ.
Груды золота валялись на полу, как осенняя листва. Среди монет лежали чеканные кубки, инкрустированные драгоценными камнями чаши и вазы, кувшины, щиты и шлемы, и казалось, что зала освещена не пламенем, горевшим в чашах с маслом, а блеском золота.
Отдельным островком среди всего этого великолепия стояли золотые сундуки, и, подозвав Мира к себе, Вар откинул крышку одного из них.
Миру почудилось, что из сундука вырвался сноп солнечного света и яркими бликами заиграл на стенах и потолке сокровищницы. Он опустил руку в сундук, взял горсть алмазов и, тонкой струйкой высыпая их из кулака, прислушался к слабому шелесту и стуку, с каким камни падали обратно. Ему померещилось, что сундук до краев наполнен детскими слезами, так чисты и прозрачны были холодные кристаллы.
Какая-то странная грусть и печаль разлилась по лицу Мира, хотя в первый миг его глаза и засветились восторгом, но это был восторг перед чудом красоты, а не богатства.
Вар небрежным жестом открыл соседний сундук, и в воздухе задрожали алые отсветы. И снова Мир увидел не гранаты и рубины, а застывшие капли человеческой крови, и содрогнулся от ужаса.
Нахмурясь, Вар поднял крышку третьего сундука, и, заглянув в него, Мир отвернулся с нескрываемым отвращением. Эти синие, голубые, зеленые, желтые сапфиры и изумруды показались ему выколотыми глазами людей.
Вар с грохотом опустил крышку сундука и, не говоря ни слова, направился к дверям.
- Зачем ты привел меня сюда? - спросил Мир в удаляющуюся широкую спину.
Вар обернулся, глядя на Мира так, словно видел его впервые.
- Зачем? Затем, что все эти сокровища принадлежат отныне тебе. Я, так сказать, ввел тебя во владение твоим имуществом. Это всего лишь одна из многих сотен сокровищниц, которые с этой минуты переходят в твою полную собственность.
- Нет. Ты не для этого меня привел, - медленно произнес Мир. - Ты хотел меня купить...
Вар неестественно рассмеялся.
- Купить тебя? Бог с тобой, малыш! Что ты говоришь? Зачем мне тебя покупать? И не слишком ли высокую цену ты себе назначил?
- Высокую или низкую цену я себе назначил, не имеет значения, потому что я не продаюсь... По крайней мере, за золото.
- Я не собираюсь покупать тебя, малыш. Зачем? Ведь мы друзья, не правда ли?
- Если возможна дружба между волком и ягненком, между удавом и кроликом, то мы, безусловно, друзья... - еле слышно прошептал Мир.
- Ты обижаешь меня, малыш! Разве я когда-нибудь желал тебе зла или делал что-нибудь тебе во вред? Если порой я и совершал не вполне благовидные поступки, то только из любви к тебе!.. Да, Мир, все, что я сделал, я сделал ради тебя.
- Разве я просил тебя об этом?! Эти сундуки, набитые слезами и кровью, - ты думаешь, они мне нужны?!
- Но ведь ты всегда мечтал стать царем, малыш... - печально и устало возразил Вар.
- Но не такой ценой! - стиснув кулаки, крикнул Мир.
- В какой ценой, по-твоему, достаются троны и венцы?! - начиная злиться, повысил голос и Вар. - Может, ты думаешь, что царства сами падают к ногам, достаточно высказать вслух пожелание? Нет, Мир! За все надо платить! И чем большего желаешь, тем страшнее плата!
- Разве ты платил?! Разве твоею кровью оплачены эти сокровища?! Разве на твоих костях построен этот город?! Какое право имел ты расплачиваться по счетам чужой кровью и чужим счастьем?!
- Я заплатил за это право гораздо дороже, чем ты думаешь и чем можешь себе представить, - глухо ответил Вар и опустил голову.
- А-а, как это я забыл! - язвительно рассмеялся Мир. - Ты же продал Сатане свою бессмертную душу! Скажите, пожалуйста, какая потеря! Да если Сатана за каждую купленную душу станет этак расплачиваться, он через два дня по миру пойдет!
- Дурачок... - покачал головою Вар. - Какой ты еще дурачок, малыш... В обмен на бессмертную душу Сатана дает только бессмертие плоти. Всего остального я добился сам. У меня был богатый выбор. Я мог стать вечным скитальцем по дорогам мира, удалившимся от мира отшельником, убийцей, палачом, да кем угодно! Но судьба свела меня с тобой, и ради тебя я стал завоевателем и покорителем мира...
- А, так это я во всем виноват! - зло рассмеялся Мир. - Это я заставлял тебя сгонять людей с насиженных мест, посылая их осваивать нетронутые земли! Это я подучил тебя споить и развратить целые народы, повинные лишь в том, что они поселились на золотоносной жиле! Это я наущал тебя расправляться с непокорными, отправляя их заживо гнить на алмазных копях и серебряных рудниках! Это я посоветовал тебе платить им жалкие гроши за каторжный труд, а после отнимать потом нажитое добро под предлогом, что оно ворованное! Это я подбивал тебя на кровавые походы и захват чужих земель! Я, я один во всем виноват, а ты чист, как младенец! - дрожа от возбуждения, Мир посмотрел в глаза Вара и, осекшись, умолк.
- Что же ты замолчал, малыш? - с усилием произнес Вар. - Продолжай. Ведь это так приятно - обличать чужие пороки. Сразу вырастаешь в собственных глазах... Да, малыш, теперь ты можешь изощряться в красноречии, смешивая меня с грязью, ведь ты достиг всего, к чему стремился... Но почему же ты молчал, когда я проливал кровь, копил богатства и расправлялся с непокорными?
- Я ничего не знал... - потерянно пролепетал Мир.
- Не знал? Разве нет у тебя глаз, что ты не видел дыма пожарищ, и нет ушей, что ты не слышал плача вдов и сирот?... Ты был глух, слеп и нем, и вот, наконец, прозрел и обрел дар речи!
- Я был ребенком и ничего не понимал тогда...
- Ты ничего не замечал и не понимал, потому что не хотел ничего замечать и понимать! Тебе было выгодно пребывать в неведении! Ты ни разу не сделал даже попытки остановить меня!
- Неправда! Я действительно ни о чем не подозревал!
- Допустим. Тогда почему, даже узнав, ты согласился принять из моих рук царский венец? Почему ты не отказался от власти, купленной такой ценой? Ну, что же ты молчишь, Мир? Куда подевалось твое красноречие?
- Я молчу, потому что твои упреки справедливы, и мне нечего на них возразить... Я всегда испытывал страх перед тобой...
- Думаю, ты был единственным человеком на свете, у которого не было для этого ни малейшего основания. Я даже ни разу не повысил голос на тебя... Почему же ты меня боялся? Что есть во мне, что внушает страх даже тем, кого я люблю?
- Ты не такой, как другие люди... И это сразу чувствуется... Люди сразу чувствуют, что ты - не человек... Ведь у тебя нет души...
- Это так заметно?
- Ты даже представить себе не можешь, как это заметно... Так же заметно, как если бы у тебя не было руки или ноги... Но гораздо страшнее...
- И в чем это проявляется?
- Во всем... В походке, в голосе, во взгляде... Это трудно описать... Это сразу бросается в глаза, но это невозможно объяснить...
- Ну хорошо, малыш... Я плохой, я злой, я бездушный... Но разве то добро, которое вытекает из моих дел, не превысило причиненного мною зла?
- Я не знаю, Вар... Лучше попытаемся что-нибудь исправить... Если это еще возможно...
- Мы не в силах ничего изменить... До тех пор, пока моя душа находится во власти Сатаны, я обречен исполнять его волю...
- Послушай, Вар! Давай сейчас вместе встанем на колени и будем молить Бога о спасении! - с воодушевлением и радостной надеждой воскликнул Мир и, схватив Вара за руку, опустился на колени, пытаясь увлечь его за собой. - Мы будем просить Его о прощении и защите, и увидишь, - Он простит и защитит нас!
- Ах, малыш... - печально усмехнулся Вар. - Перечисляя мои прегрешения, ты назвал едва ли сотую их часть... Мне нет прощенья.
- Вар! - умоляюще воскликнул Мир. - Я прошу тебя! Пожалуйста! Пусть даже Он и не простит нас, а мы все-таки должны попросить Его об этом! Так надо, Вар!
Миру уже казалось, что Вар вот-вот уступит его мольбе, как вдруг горевший в чашах огонь потух, и из темноты прогремел низкий, мрачный голос:
- Раскаявшийся грешник - это самое трогательное и поучительное зрелище из всех, которые мне когда-либо доводилось наблюдать. Начинай, Вар! Если не знаешь, как, я научу! Повторяй за мной! «Я, Гвидо Лацци, по прозвищу Вар, продавший душу Сатане, истребивший по его указу несметное множество ни в чем не повинных людей, стерший с лица земли бессчетное число сел и городов!..» Ну, что же ты, Вар? Давай! Умел грешить - умей и ответ держать! Бог милостив, авось, простит!
Леденящий кровь хохот стал удаляться, а когда затих совсем и пламя в чашах зажглось само собою вновь, перед Миром стоял прежний Вар, уверенный в собственной непогрешимости, властный и непреклонный Вар с насмешливым взглядом холодных глаз, заглянув в которые, Мир вздрогнул и попятился, и золото тихо зазвенело под его ногой.
«Царь сыну ключи от хранилищ несет,
Где груды монет и сокровищ других,
Блестящих уборов, камней дорогих,
Тяжелых булав, боевых кушаков,
Щитов и шеломов, кольчуг и клинков». Фирдоуси
«Не говори - хранилище, не то:
Сто рудников и океанов сто!
Тех ценностей ни сосчитать нельзя,
Ни в сновиденьях увидать нельзя,
Владелец клада мудрости - и тот
Лишь от рассказа горем изойдет». А. Навои
«В эту минуту глаз, который мог бы проникнуть через добродушный видимый покров явлений, явно увидел бы... тут поле, засеянное хлебом, созревающее на солнце где-то за тысячу миль, рядом... луг, лес, освещенный луною замок, лавку в глубине маленького города, постель проститутки, толпу переписчиков и счетчиков, склоненных над большими книгами в темных кабинетах, крестьян, работающих под дождем, сотни работниц, с утра до ночи трудящихся в своих смертоносных каморках, углекопов в шахтах, матросов на палубе корабля, драгоценности, представляющие плод разврата, любви или славы, тюрьму, фабрику, зрелище радости, нищеты, несправедливости, скупости, преступлений, лишений, слез... Все это здесь спокойно таится в маленьких улыбающихся кучках золота.., обуславливающих катастрофы, которые нельзя поправить за целую жизнь». М. Метерлинк
«Это богатство пугает. Сколько каторжников нужно иметь, чтобы извлечь из недр земли такие сокровища! Если преступников не хватает, их делают, во всяком случае, делают людей несчастными. Деспотизм торжествует, а государство процветает». Маркиз де Кюстин
«Да! если бы все слезы, кровь и пот,
Пролитые за все, что здесь хранится,
Из недр земных все выступили вдруг,
То был бы вновь потоп - я захлебнулся б
В моих подвалах верных». А. Пушкин
«Убедительные для всех истины - это те сокровища, которые истребляет ржа и моль, и на небесах они не ценятся. Пусть они будут вневременными и внепространственными, вечными от этого они не станут». Л. Шестов
«Зло капиталистического строя, в конце концов, сводится к тому, что он создает бытие фиктивное и угашает бытие подлинное. Все ценности буржуазно-капиталистического мира кажущиеся, фальшивые, призрачные, все настоящее умалено в своем достоинстве, принижено. Достоинство личности определяется в этом мире не ее внутренними качествами, духовными и плотскими, не ее действительной природой, а внешними вещами, которыми эта личность не по заслугам своим обладает. Буржуазный мир ценит в человеке его собственность, его социальные предметы, самого же человека не ценит и не видит. Могущество человека в капиталистическом обществе определяется не тем, что он есть, его умом, характером и другими качествами, а тем, что у него есть, принадлежащей ему социальной материей. Даже благороднейшие представители буржуазного общества оценивают людей по их социальному положению, для них интересны люди с «положением». Орудиями борьбы за существование и преуспевание в жизни являются не органические, индивидуально-наследственные силы и качества, а силы органически не наследственные, социальные вещи, полученные без усилий. И люди на все способны для защиты своей собственности, так как защищают этим свое фиктивное место в мироздании. Буржуазно-капиталистическая собственность и буржуазное право наследства есть в существе своем крайнее отрицание личной собственности как результата личного труда и усилий, личных качеств». Н. Бердяев
«Все, что имеет ценность в нынешнем мире, имеет ее не само по себе, не по своей природе, - но оттого, что ему однажды придали ценность, подарили ее, и этими даятелями и дарителями были мы! Только мы и создали мир, до которого есть какое-то дело человеку!» Ф. Ницше
«То, что мы зовем теперь миром, есть результат множества заблуждений и фантазий, которые постепенно возникли в общем развитии органических существ, срослись между собой и теперь наследуется нами, как скопленное сокровище всего прошлого - как сокровище, - ибо на нем покоится ценность нашей человечности». Ф. Ницше
«Созданное каждым новым поколением в области науки и духовной деятельности есть наследие, рост которого является результатом сбережений всех предшествовавших поколений, святилище, в котором все человеческие поколения благодарно и радостно поместили все то, что им помогло пройти жизненный путь, что они обрели в глубинах природы и духа. Это наследование есть одновременно и получение наследства, и вступление в обладание этим наследством. Оно является душой каждого последующего поколения, его духовной субстанцией, ставшей чем-то привычным, его принципами, предрассудками и богатствами; и вместе с тем это полученное наследство низводится получившим его поколением на степень прилежащего материала, видоизменяемого духом. Полученное, таким образом, изменяется, и обработанный материал, именно потому, что он подвергся обработке, обогащается и вместе с тем сохраняется». Г. Гегель
«Гегель беспечней, уверенней Спинозы, как человек, за которого труднейшее проделали другие. Свою власть вязать и решать, potestas clavium он получил по наследству, она передалась ему через длинный ряд поколений - и он думает, что она от Бога. Спиноза сам добыл ее и знает, как всякий, кто сам добывал власть, хотя бы и царскую, какой ценой она покупается. Оттого у Гегеля есть все ответы на все вопросы. У Спинозы же есть только «этика», т. е. наука, которая показывает, что человек может, если пойдет на великое самоотречение и проделает труднейшие exercitia spirtualia, сделаться метафизическим существом, иначе говоря, обратиться в чистую мысль, равно независимую и от случайностей земного бытия, и от превратности индивидуальной судьбы». Л. Шестов
«Это значит придавать миру слишком большую ценность, если требовать от него, чтобы он был сам умопостигаемым, а не подобием умопостигаемого». Плотин
«Ваша жажда в том, чтобы самим стать жертвою и даянием; потому вы и жаждете собрать все богатства в своей душе. Ненасытно стремится ваша душа к сокровищам и всему драгоценному, ибо ненасытна ваша добродетель в желании дарить». Ф. Ницше
«Нет в мире предмета, на который могли бы упасть взор или мысль, не заключающего в себе больше сокровищ, чем они в состоянии осветить». М. Метерлинк
«Талант одного человека настолько же уступает всей совокупности знаний, насколько богатства одного человека - государственной казне». Ф. Бэкон
«Никогда, ни во времена, когда процветала теология индусская, еврейская или христианская, ни в те дни, когда греческая или немецкая метафизика использовала все силы человеческого гения, - никогда представление о мире не было оживлено и умножено столь непредвиденными сокровищами». М. Метерлинк
«Людям того времени казалось, что никогда еще человечество не вносило так много в общую сокровищницу всемирного духовного богатства». Л. Шестов
«Всем этим добром безраздельно владей,
Дворец и богатства во власти твоей». Фирдоуси
«Лучше жизнь нищего, чем вкусить эти радости, запачканные кровью, я не желаю править всей землей, ни даже царством богов». «Бхагават-Гита»
«Кто уяснит себе проблему культуры, тот страдает от чувства, сходного с тем, которое испытывает человек, унаследовавший богатство, добытое неправомерными средствами, или правитель, властвующий благодаря насильственным действиям своих предков. Он с печалью думает о своем происхождении и часто испытывает стыд и раздражение». Ф. Ницше
«Путь меча есть неправедный путь; но кто же этот человек, который пугается этой неправедности, объявляет ее «злодейством» и бежит от нее? Это тот самый человек, который в течение всей своей жизни не только мирился со всевозможною неправедностью, поскольку она была ему «нужна» или «полезна», но и ныне постоянно грешит со спокойною душой, грешит «в свою пользу» и даже не вспоминает об этом. И вдруг, когда необходимо принять на себя бремя государственности, служение, которое, по глубокому слову Петра Великого, есть подлинно «дело Божие» и потому не терпит «небрежия», - тогда он вспоминает о том, что он непременно должен быть безгрешным праведником, пугается, аффектированно объявляет эту неправедность «грехом» и показывает себя «в нетях». И. Ильин
«Тот школьный, теоретический способ мышления, которому научили его книги, лишил его возможности понимать жизнь, как она есть. В его душе создался свой мир, в котором все координировано, все устроено, все приспособлено, упрощено. Несмотря на страшные слова «зло», «порок», «преступление», «неправда» и т. д., которые так быстро передвигают Жаки и Гамлеты в том своеобразном душевном процессе, который они называют «мышлением», у них нет серьезного горя и поэтому нет и потребности всмотреться в жизнь, понять ее. Они блестяще бичуют, они ненавидят то, что заклеймено словом «дурное», благоговейно мечтают о том, что вознесено словом «хорошее». И вся душевная деятельность их этим ограничивается. Они мыслят «вообще», абстракциями, всегда чистыми, даже когда под ними кроется самое ужасное. И у них образуется свой искусственный, идеальный мирок, маленький, чистенький, с благородными проклятиями и еще более благородными молитвами. Там есть преступление - без преступника, зло - без злого человека, разврат - без негодяя. И так хорошо, приятно и легко в этом усмиренном наукой мире. Все ясно, все видно, все понятно. Там обличение неправды, бичевание порока в стихах и прозе приносит отраду возвышенной душе. В этих оазисах, где везде зелень и прохлада, где из рассказов старой няни или слепого певца узнают о страшных пустынях и безбрежных морях, живут и мыслят Гамлеты. Но человек должен выйти из оазиса, чтобы увидеть жизнь». Л. Шестов
«Себя ради мира обрек я войне,
И счастье мое стало гибелью мне.
Я клятву сдержал и с пути не сошел,
Хоть знаю: за это утрачу престол». Фирдоуси
«Забуду земель покоренье, бои,
Лишь к миру отныне стремленья мои». Фирдоуси
«Сущность мира - воля, и ее голос, ее решения должны были бы быть для нас единственным источником истинного познания». Л. Шестов
«Как только «воля», т. е. действительная, метафизическая сущность бытия, пытается возвысить свой голос, разум начинает бряцать аргументами, и голос воли заглушается». Л. Шестов
«Могучий дух, ты все мне, все доставил,
О чем просил я. Не напрасно мне
Свой лик явил ты в огненном сияньи». И.-В. Гете
«Все дары, которыми ты располагаешь, - мудрость, справедливость, красноречие, сила, красота, богатство, - все это орудия и оружие адского тирана, и все это принуждает тебя служить дьяволу, укреплять и увеличивать царство его». М. Лютер
«Дьявол, вне всякого сомнения, «неприятная» фигура, создающая ненужные осложнения: он никак укладывается в христианское мироустройство. Вот почему так охотно преуменьшают его значение, прибегая к эвфемистическому умалению его фигуры или же последовательно игнорируя его существование; еще охотнее его относят на счет человеческой виновности, причем случается такое с людьми, которые стали бы яростно протестовать, если бы греховный человек захотел равным образом отнести на свой счет и происхождение всего благого. Однако достаточно одного взгляда на Священное писание, чтобы понять всю важность роли, отведенной дьяволу в божественной драме Спасения. Если бы власть злого духа была столь слаба, как это хотелось бы кое-кому представить, то мир не нуждался бы в том, чтобы в него сошло само Божество, - или во власти человека было бы изменить мир к лучшему, чего, однако, так и не произошло вплоть до наших дней». К. Юнг
«Зачем не мог я произнесть Аминь?
Я так нуждался в милосердьи Бога -
Аминь же замер на моих устах». В. Шекспир
«Итак, мир должен наполниться страшным и ужасным мраком перед днем Страшного суда. Поэтому, кто может, пусть поймет, что закон, согласно христианской теологии, не оправдывает по справедливости, а создает обратное: а именно, открывает после глаза и показывает, кто мы, пугает нас и открывает нам не только грех и Божий гнев, но делает грехи больше и могущественней: грех, который раньше был легкий и малозначащий, становится большим и тяжелым, когда закон освещает его. Тогда человек начинает ненавидеть закон и бежать от него, и ненавидеть самого Бога, который дал закон... Это значит не стать праведным через закон, сам разум должен это признать, но дважды согрешить против закона. Во-первых, тем, что человек питает отвращение к закону, поступает против него, не может принять его, и, во-вторых, тем, что он становится величайшим врагом и ненавистником закона, так что хотелось бы, чтобы не существовал ни закон, ни Бог, который его дал, хотя Бог и высшее благо». М. Лютер
«Мы стоим перед величайшими трудностями, которые знает история человеческой мысли. Уже самая постановка... кажется недопустимой. Что лучше? Точно «объективная» истина считается с тем, что лучше и что хуже! Точно от людей зависит - выбрать ли Бога, всемогущего Творца, по своей воле создавшего все из ничего, или «закон», т. е. вечный и нематериальный принцип, из которого с той естественной необходимостью, с которой в математике вытекают все теоремы из определений и аксиом, вышел и мир, и заселяющие мир люди! Имеют ли значение все человеческие «лучше» и «хуже» перед лицом объективной истины? И, затем, если так можно спрашивать, то кому дано ответить на этот вопрос? Аристотелю и Декарту или Исайе и Апостолу Павлу? Они хоть и гениальные мыслители и вдохновенные пророки, но все же люди, стало быть, нельзя вверить им каждому в отдельности или всем вместе власть решать судьбу мироздания. И, наконец, их много было, гениальных мыслителей и вдохновенных пророков, - кто поручится, что они сойдутся на одном решении? Наверное, не сойдутся, больше - не сошлись. Чтобы сойтись, нужно истребить все «лучше» и все «хуже», которые всегда были и всегда будут началом разъединения и борьбы (как и все человеческие Я), и покориться безличному и бесстрастному началу, оно же стоит над «лучше» и «хуже» и, вместе с тем, обладает той принудительностью, которая обеспечивает ему повиновение in saecula saeculorum даже самых строптивых существ. Этот путь и избрали «философы», и избрали, конечно, имея для этого «достаточное» основание, - похвалы и угрозы разума заставили их совсем позабыть о существовании Хозяина». Л. Шестов
«Даже человек, заключенный в стеклянный шкаф, был бы менее стеснен по сравнению с тем, насколько стеснен каждый из нас перед Богом в этой прозрачности. Как раз таково сознание. Именно оно поступает всегда таким образом, что за каждой из наших ошибок следует непосредственное отношение, и как раз сам виновный эти ошибки исправляет. Правда, при этом пишут симпатическими чернилами, которые становятся видимыми только при сиянии вечного света, когда вечность рассматривает все сознания. По сути, входя в вечность, мы сами несем в себе и выкладываем перед нею подробный список мельчайших наших прегрешений, совершенных или же засчитанных как грехи ввиду невыполнения должного. Что касается справедливости в вечности, то и ребенок мог бы ее обеспечить; в действительности для третьего лица ничего нельзя сделать, ибо все, вплоть до наших малейших слов, зарегистрировано... Возмущение, стало быть, - это отчаяние в отпущении проступков. И возмущение возносит грех до высшей степени. Это обычно забывают, поскольку возмущение, как правило, не засчитывают как грех и, вместо того, чтобы назвать его, говорят о грехах, где для него нет места. И еще меньше оно сознается как нечто, доводящее грех до высшей степени. Почему же? Потому что грех обычно противопоставляют не вере, как это делает христианство, а добродетели». С. Кьеркегор
«Я могу бесконечно религиозным образом верить в то, что Бога нет, что мое появление в мире не имеет вне себя никакой цели, что существование моей души так же не нужно для экономии этого беспредельного мира, как мимолетные оттенки в окраске цветка, а вы можете самым мелочным образом верить в единого и всемогущего Бога, который вас любит и защищает». М. Метерлинк
«Для христианского сознания земля и происходящее на ней имеет абсолютное и центральное значение; она не может быть рассматриваема как один из многих миров, как одна из форм в числе бесконечно многих форм бытия. Индийская идея метемпсихоза чужда и противна христианскому сознанию, так как противоречит религиозному смыслу земной истории человечества, в которой совершается искупление и спасение мира, являлся Бог в конкретном образе человека, в которой Христос был единственной, неповторимой точкой сближения и соединения Бога и человечества. Христианское сознание все покоится на конкретности и единичности, не допускает отвлеченности и множественности того, что есть центр и смысл бытия. Христос был один, являлся всего раз на этой земле, в этой истории человечества; спасающее приобщение к Христу совершается для каждого данного человека в этой его жизни. Множественность и повторяемость несовместимы с Христом, и принявший Христа должен принять абсолютное значение земли, человечества и истории. Земная жизнь человека и человечества лишилась бы всякого религиозного смысла, если бы для каждого существа жизнь эта не была неповторяемым делом спасения, если допустить возможность отложить дело спасения до новых форм существования (метемпсихоз) и перенести в другие миры. На земле, в земной истории человечества есть абсолютное касание иного мира, и точка этого касания единична и неповторима в своей конкретности». Н. Бердяев
«Насилие», «война», «неустройство»; однако, что такое война и сама смерть в сравнении с такою постоянной жизнью в смерти и с «миром, миром там, где мира нет»! Если только не может снова возникнуть какое-нибудь Почитание Героев в новой, соответствующей форме, то этот мир не очень-то обещает быть долго обитаемым!» Т. Карлейль
Навстречу Танаис по многолюдной улице шел невысокий худощавый старик, всю одежду которого составлял обернутый вокруг бедер кусок белоснежной ткани. Прохожие останавливались, и, опустившись на колени, касались лбами земли у его ног.
- Кто этот человек и за что его удостаивают подобных почестей? - спросила Танаис у уличного торговца фруктами.
- Это Гуру, - с благоговением ответил тот и тоже простерся ниц.
Поравнявшись с Танаис, старик посмотрел ей прямо в глаза и вдруг опустился на колени и коснулся лбом земли у ее ног.
Сильно смутившись, Танаис поспешно помогла ему подняться и спросила:
- Почему вы это сделали, Учитель?
- Я поклонился не тебе, но Тому, Кто послал тебя. Идем со мной, - сказал Гуру, и, не задавая лишних вопросов, Танаис пошла рядом с ним.
- Ты знаешь, что Бог един. Но люди с присущим им неразумием создали разных богов и поклоняются им как Истинному Богу. Чтобы избавить мир от пороков и заблуждений, Бог время от времени воплощается, нисходит на землю и живет среди людей как обычный смертный. Мы называем это аватара. Будда был аватара, и Кришна был аватара, и Магомет был аватара. Но люди не поняли этого и продолжают враждовать из-за своей веры. Я учу людей, как познать Бога Истинного через постижение собственной души. Проходя через череду рождений и смертей, человеческая душа сама со временем постигает Бога. Я только в меру сил пытаюсь приблизить этот момент. Достигая определенного уровня развития, человек понимает, что все различия несущественны, ибо все сущее есть Бог. Но к постижению этой истины каждый человек, каждый народ и каждая раса идут своим неповторимым путем. Ибо путь - не главное. Главное - цель. Душа развивается из состояния дикости и невежества к совершенству и святости через посредство кармы. Жизнь - это урок. Тот, кто усвоил его, поднимается на следующую ступень развития. Тот, кто совершает ошибку, подвергается воздействию закона кармы, или воздаяния, в следующем рождении. Перворожденный принадлежит к касте шудр. Обычно это ремесленник, раб, слуга, человек низкого звания. Если он усвоил жизненный урок, в следующем рождении он становится вайшьей. Вайшьи - это каста торговцев, ученых, мастеров. Чем совершенней душа, тем выше положение в обществе, которое занимает ее носитель. Вайшья, хорошо проживший свою жизнь, в следующем рождении становится кшатрием. Кшатрии - это каста воинов, мореплавателей, первопроходцев. И, наконец, кшатрий, проживший достойную жизнь, рождается вновь брамином. Брамины - это каста жрецов, царей и поэтов. Брамин, проведший жизнь свою в святости, постигает Высшую Мудрость и становится бодхисаттвой. Только бодхисаттва может стать гуру и учить других людей постижению мира Татхагамы. Этот путь от дикости к святости должна пройти каждая душа, прежде чем обретет выход из сансары и достигнет нирваны.
- Как обрести Высшую Мудрость, Учитель?
- Только потеряв себя, можно обрести Совершенную Мудрость. Тот, кто воспринимает мир через свои ощущения, никогда не достигнет высшей мудрости. Следует отказаться от всех известных понятий о мире и не иметь никаких заранее обусловленных или предвзятых представлений, - лишь тогда открывается высшее знание. Тот, кто оказывает благодеяние другим от себя самого, не достигает Совершенной Мудрости, ибо он считает, что существует отдельно от других. Только поняв, что нет ни себя, ни других, что через него Татхагама оказывает благодеяние самому себе, достигает человек Совершенной Мудрости. Тот, кто думает, что его бытие существует отдельно от бытия других людей, является жертвой обмана собственных чувств. Нет меня, нет тебя, нет других. Есть только всеобъемлющий Татхагама, который познает себя через меня, через тебя, через других. Высшая Мудрость не может быть изложена в образах и понятиях нашего мира, который является меньшей и низшей частью мира истинного, недоступного восприятию через органы человеческих чувств. Все, что порождается в нашем сознании через посредство зрения, слуха, вкуса, обоняния, осязания и ума, - ложно, ибо отражает видимость, а не сущность. Человек гордится своим разумом и полагает, что наблюдая, сравнивая, сопоставляя и размышляя, можно постичь мир Татхагамы. Но высший мир не может быть познан через привычные понятия мира низшего. Только отрешившись от своего «я», от своей «самости», можно постичь мир Татхагамы, ибо тогда не слабый человеческий разум познает его, но сам Татхагама познает себя через человеческий разум.
- Это не совсем понятно мне, Учитель, - сказала Танаис.
- Это не понятно для тебя, потому что ты не полностью отрешилась от себя. Ты должна перестать мыслить и воспринимать, и тогда откроются шлюзы, отделяющие твое «я» от мира Татхагамы, и в тебя хлынет поток Высшей Мудрости. Ибо только та мудрость истинна, которая достигается не через обучение и размышление, но как бы сама собой возникает в сознании человека. Но для того, чтоб высшая мудрость могла возникнуть в твоем сознании, оно должно быть свободно от предубеждений и ложной мудрости. Это самое сложное в Махаяне - уничтожиться, чтобы достичь Нирваны, или состояния высшего блаженства и высшей любви. Людям доступна только низшая ступень любви - любовь между мужчиной и женщиной. Не зная лучшего, они довольствуются худшим, принимая его за совершенное. Когда они постигнут, что нет ни женщин, ни мужчин, когда женщина перестанет быть женщиной, а мужчина перестанет быть мужчиной, когда короткая приятная судорога в момент близости перестанет представляться им пределом блаженства, им откроется истинная сущность Любви. Лишь через постижение истинной сущности Любви можно придти к постижению мира Татхагамы. Долг бодхисаттвы, познавшего истинную сущность Любви, поведать об этом людям. Только так он достигает высшего благодеяния и заслуги перед Господом Буддой, ибо это не его учение, но учение Татхагамы приходит через него в мир людей.
- Благодарю, Учитель, - сказала Танаис и, опустившись на колени, коснулась лбом земли у ног старика.
«Люди уважают людей. Люди почитают в этом «единственном храме мира», как его называет Новалис, Присутствие Человека! Почитание Героев, истинное и благословенное, или даже ошибочное, ложное и проклятое, имеет место всегда и везде. В этом мире есть только одно божественное, сущность всего, что было и когда-нибудь будет божественным в этом мире: уважение, оказываемое Человеческому Достоинству сердцами людей. Почитание Героев, в душах героических, ясных и мудрых людей, - это постоянное присутствие Неба на нашей бедной земле: если его здесь нет, Небо закрыто от нас; и все тогда под Небесным запрещением и отлучением, и нет тогда ни почитания, ни достойного, ни достоинства, ни счастья на Земле!» Т. Карлейль
«Великое множество раз рождаясь и умирая, накопив добродетелей без счета, рождается человек Брамином в Индии». «Вишну-Пурана»
«В Индии человеческая душа впервые освобождена от власти космических внешних сил, как бы опьянена своею свободой, сознанием своего единства и безусловности; ее внутренняя деятельность ничем не связана, она свободно грезит, и в этих грезах все идеальные порождения человечества уже заключены в зародыше, все религиозные и философские учения, поэзия и наука, но все это в безразличной неопределенности и смешении, как бы во сне все сливается и перепутывается, все есть одно и то же и потому все есть ничто. Буддизм сказал последнее слово индийского сознания; все существующее и несуществующее одинаково есть лишь иллюзия и сон. Это есть самосознание души в себе самой, потому что в себе самой, как чистая потенция в отдельности от активного божественного начала, душа, конечно, есть ничто». В. Соловьев
«Стремление к освобождению от природы есть стремление к самоуничтожению: если природа есть все, то то, что не есть природа, - есть ничто. Разумеется, уже признание природы за зло, обман и страдание отнимает у нее значение безусловного начала, но так как кроме нее в сознании природного человека нет никакого другого содержания, то безусловное начало, которое не есть природа, может получить только отрицательное определение; оно является как отсутствие всякого бытия, как ничто, как нирвана. Нирвана есть центральная идея буддизма. Если в природной религии безусловное начало смешивается с природой, с тем, что оно не есть, то в буддизме это начало противопоставлено природе. Но так как положительной исходной точкой является все та же природа, то это безусловное начало, ей противопоставленное, может определяться только отрицательно, определяется тем, что оно не есть. Священные книги буддистов все проникнуты теоретическим и практическим отрицанием жизни и всего сущего, потому что только в этом отрицании сказывается для буддиста божественное начало.
«Это (т. е. все существующее в природе) преходяще, это бедственно, это пусто, лишено субстанции. Все сложное исчезает (а все существующее сложно). Созерцание не утверждает никакого состояния (т. е. не может ни на чем остановиться, ничего удержать)». Но нигде буддийский принцип не выражается с такой резкостью и последовательностью, как в следующем месте из Праждна-Прамиты - книги, входящей в состав Абидарм, т. е. метафизической части буддийского священного писания:
«Учитель только тогда покрыт великой бронею, когда уму его представится такая мысль: я должен вести к совершенной Нирване бесчисленное множество существ, - я должен вести их; и, однако, ни их, ведомых, ни меня, ведущего, не существует. Они не существуют на самом деле, потому что небытие есть собственный характер всего, что признается существующим. Это как если бы искусный волшебник заставил появиться на распутье четырех больших дорог огромную толпу призрачных людей, которые дрались бы между собою, убивали друг друга и потом все исчезли, а на самом деле не было ни появившихся, ни убивавших, ни убитых, ни исчезнувших; так же точно будды ведут к совершенной Нирване бесчисленное множество существ, а на самом деле нет ни ведущих, ни ведомых. Если ученик мудрости, помысливши эту истину, не смутится и не ощутит страха, и все-таки поведет существа к полной Нирване, тогда его должно признать покрытым великой бронею». В. Соловьев
«Индийская культура со своей (брахманской) идеей нирваны, этим самым ярким выражением полной неисторичности души, какое только можно себе представить, никогда не обладала пониманием «когда», в каком бы то ни было виде. Нет ни индийской астрономии, ни индийского календаря, а значит и никакой индийской истории, если под этим понимать сознание живого развития. О внешнем течении этой культуры, завершившейся в своей органической части до возникновения буддизма, нам известно еще меньше, чем об античной за период времени между ХII и VIII веком, без сомнения, также очень богатой великими событиями. Обе сохранились для нас в призрачно-мифическом образе». О. Шпенглер
«История Европы есть созданная своей волей судьба, индийская - непроизвольная случайность». О. Шпенглер
«Глубина религиозных исканий Индии выражается именно в том, что она превращает все суждения плоскостного здравого смысла в их противоположное. То, что мы называем действительностью, есть на самом деле сон; а то, что мы называем сном, есть подлинная действительность и подлинная ценность, - вот чему учит нас аскетическая мудрость браманизма и буддизма. Слово «Будда» даже буквально значит «пробудившийся»... Пафос браманизма именно и заключается в ощущении той могучей внутренней силы духа, которая подъемлет человека над всею тварью земною и надземною, над солнцем, над бурей и над самими богами. Это сила собранного в себе духа, которая является человеку в молитве и в полноте истинного ведения, и есть подлинное его нутро, его самость (атман). Но эта же «самость», которую человек находит в себе через самопогружение, есть единственно подлинное сущее; кто ее видит, слышит и исследует, тот тем самым познал весь мир, находит все прочие существа в своем собственном существе. В обманчивом чувственном представлении мир представляется нам множественным. Но через самопогружение мы находим его единство, мы познаем в нем «единое без другого». Восприятие всеединства через самоуглубление - вот что составляет основную интуицию Вед. Противополагая эту интуицию мировой сущности и мирового смысла царящей в окружающей нас действительности бессмыслице, учение Вед приходит к убеждению в призрачности этой действительности. - Это - майа, т. е. обман, мираж нашего чувственного зрения и нашего несовершенного ведения, над которым должно возвыситься подлинное ведение. Подлинно есть лишь абсолютное, единое Божественное - Браман, тождественное с внутренней сущностью (атманом) человека и всякого существа. Душа человека - не истечение и не часть этой божественной сущности, а сама эта сущность, в которой нет ни перемены, ни различия, ни множества. А потому и ведение человека есть приобщение к всеведению того мирового зрителя, который живет в каждом существе». Е. Трубецкой
«Знай, этот мир для праведных людей -
Узилище и торжество скорбей.
Да, жизнь - ничто, она лишь прах и тлен.
Богатство, власть - все это духа плен.
Не в этом смысл земного бытия:
Отречься должен человек от «Я». А. Навои
«Одни возвращаются в материнское лоно, делающие зло попадают в преисподнюю, праведники - на небо, лишенные желаний достигают нирваны». «Дхаммапада»
«А кто не поддался воззрениям ложным,
Кто добродетелен и наделен знаньем,
Кто подавил в себе стремленье к усладам,
Тот освободился от новых рождений». «Сутта-Нипата»
«Наставление, пример, влияние - вот три инструмента гуру». Шри Ауробиндо Гхош
«Сравните наши сословия с индийскими кастами. Там аристократия куда ужасней - она связана с умом, с ценностью. Там верят, что одни касты действительно лучше других в священном и таинственном смысле. Христиане - даже самые испорченные и темные - никогда не считали, что в этом, духовном смысле маркиз лучше мясника». Г. К. Честертон
«Разве необходимо, чтоб нас предупреждали? Разве тогда только можем мы пасть на колени, когда нам говорят, что Бог проходит мимо нас? Если вы глубоко любили, то и без чужого указания знали, что душа ваша - нечто столь же великое, как мир, что звезды, цветы, волны ночи и морей не одиноки, что ничто не кончается, а все начинается на пороге явлений, что даже уста, которые вы целуете, принадлежат существу гораздо более высокому, прекрасному и чистому, чем то, которое обвивают ваши руки. Вы видели тогда то, чего не видят и не могут раскрыть все объяснения. Но разве нельзя жить так, как будто бы мы вечно любили? Так жили герои и святые». М. Метерлинк
«Возможно, что завтра из глубины Марса, вместе с окончательной истиной о происхождении и цели мира, нам сообщат непогрешимую формулу счастья. Но и она сможет изменить и улучшить нашу моральную жизнь лишь постольку, поскольку мы уже давно жили в ожидании этого улучшения. Каждый из нас воспользуется и насладится благодеяниями этой формулы, самой по себе неизменной, лишь по мере того, сколько она найдет в его душе беспристрастия, чистоты, внимания и уже освещенного простора. Вся мораль, все знания о справедливости и счастье, в сущности, не что иное, как возможно полное, возможно искреннее и страстное ожидание и приготовление. Нам, конечно, всего желаннее тот день, когда мы наконец будем жить в полной уверенности в свете научной истины, всецелой и непоколебимой. Но, в ожидании этого дня, нам дано жить в истине еще более важной - в истине нашей души и нашего характера, и некоторые мудрецы доказали нам, что такая жизнь возможна среди самых великих материальных заблуждений». М. Метерлинк
«Человеческая любовь... есть только ограниченное причастие к любви, которую Бог питает к самому себе». Э. Жильсон
«В свете восточной идеи перевоплощения душ нельзя постигнуть тайну личности и тайну плоти. Целостность личности рассекается, разрывается учением о перевоплощении душ, плоть человека лишается своего значения... Тайна личности единой и неповторимой в мире, личности цельной, в которой ничто не может быть разорвано, тонет в натуралистической эволюции Вселенной, выраженной в терминах планетарной теософии. Все теософическое учение о переселении душ есть последовательная форма эволюционизма, и притом эволюционизма натуралистического, не ведающего преодоления порядка природы чудом и благодатью. Судьба личности в христианской философии и в христианской теософии не может быть постигнута эволюционно и натуралистично, судьба эта сверхразумна, сверхприродна, катастрофична. Христианское учение о воскресении к вечной жизни несоединимо с теософическим учением о перевоплощении. Только идея воскресения утверждает личность в ее цельности и полноте, не разрушает тайну личности эволюционно-натуралистически. Тайна личности и тайна плоти хранится лишь церковной теософией, для теософии нецерковной нет ни личности, ни плоти; она сочетает дурной спиртуализм с дурным натурализмом. Для этой теософии не существует также свободы в ее изначальности и иррациональности. Какая же может быть свобода в эволюционно-натуралистических схемах теософии? Нет свободы, нет греха, нет зла и нет исхода. Теософическая вина, как она выражена в учении о карме, есть лишь особое выражение для неотвратимого закона причинности. Теософия не видит той вины, которая связана с бездонной тайной свободы, свободы сверхприродной, не вмещающейся ни в какую эволюцию, хотя бы эволюцию иных миров. Только церковная теософия ведает свободу, не поддающуюся никакой рационализации». Н. Бердяев
«Ясно, что множественность и повторяемость в индийской философии и религии, отрицание смысла конкретной истории, допущение скитания душ по разным краям бытия, по темным коридорам и индивидуального спасения этих душ путем превращения в новые и новые формы - все это несовместимо с принятием Христа и с надеждой на спасительный конец истории мира. Христианство даже не есть вера в бессмертие души, в естественную ее трансформацию, а вера в воскресение, которое должно быть вселенски завоевано, исторически подготовлено, должно быть делом всего космоса. Христианству чуждо отвлеченно-спиртуалистическое понимание бессмертия: это религия воскресения плоти, и мировая плоть для веры этой имеет абсолютное значение. Идея переселения души, отделения души от плоти этого мира и перехода из этого мира в совершенно иной, противоположна вере в воскресение плоти и космическое спасение человечества путем Церкви и истории. Плоть этого мира и плоть каждого из нас должна быть спасена для вечности, а для этого нужно не уходить из этого мира в другой, не ждать переселения души и естественного ее бессмертия, а соединять этот мир с Богом, участвовать в его вселенском спасении путем истории, спасать плоть от смерти». Н. Бердяев
«Истина и вера, что известная вещь истинна, - это два мира совершенно отдельных, почти противоположных интересов: к тому и другому ведут пути, в основе совершенно различные. Знать это - значит на Востоке быть почти мудрецом: так понимают это брамины, так понимает Платон, так же каждый ученик эсотерической мудрости. Если, например, счастье заключается в том, чтобы верить в спасение от греха, то для этого нет необходимости в предположении, чтобы человек был грешен, но только, чтобы он чувствовал себя грешным. Но если вообще прежде всего необходима вера, то разум, познание, исследование необходимо дискредитировать: путь к истине делается запрещенным путем - Сильная надежда есть гораздо больший жизненный стимул, чем какое бы то ни было действительно наступившее счастье. Страдающих можно поддержать надеждой, которая не может быть опровергнута действительностью, которая не устраняется осуществлением, - надеждой на потустороннее. (Именно благодаря этой способности поддерживать несчастных надежда считалась у греков злом, из всех зол единственно коварным злом: она осталась в ларце зла.) - Чтобы была возможна любовь, Бог должен быть личностью; чтобы могли при этом заговорить самые низкие инстинкты, Бог должен быть молод. Чтобы воспламенить женщин, надо было выдвинуть на передний план прекрасного святого, для мужчин - Марию. Все это при предположении, что христианство будет господствовать там, где понятие культа уже определилось культом Афродиты или Адониса. Требование целомудрия усиливает внутренний пыл религиозного инстинкта - оно делает культ горячее, мечтательнее, душевнее. - Любовь есть такое состояние, когда человек по большей части видит вещи не такими, каковы они есть. Здесь господствует сила иллюзии, одновременно преображающая и услаждающая. При любви можно перенести больше, можно вытерпеть все. Необходимо изобрести религию, которая была бы преисполнена любви, с любовью можно перейти через самое плохое в жизни: его уже и вовсе не замечаешь. Вот что можно сказать о трех христианских добродетелях: вере, надежде и любви; я называю их тремя христианскими хитростями. Буддизм слишком зрел и к тому же слишком позитивистичен, чтобы прибегать к подобным хитростям». Ф. Ницше
«В различные времена, в различных странах всякий раз развивается какая-либо особенная сторона нашей общечеловеческой природы. Действительную истину представляет сумма всех их, но ни одна сторона сама по себе не выражает всего того, что развила до сих пор из себя человеческая природа. Лучше знать все их, чем ошибочно истолковывать. «К какой из трех религий вы питаете особенную приверженность?» - спросил Мейстер своего учителя. «Ко всем трем! – отвечал тот. – Ко всем трем, так как благодаря их соединению возникает истинная религия». Т. Карлейль
Раскрутившись на перекладине, Любовь разжала пальцы и, трижды перекувыркнувшись в воздухе, приземлилась на ноги.
С замирающим сердцем Мария наблюдала с балкона за головокружительными трюками, которые девушка проделывала с бесстрашием и ловкостью циркового акробата, но косвенным зрением заметила появившуюся на балконе Коринну и повернулась к ней лицом.
- Это ужасно - то, что она делает, - вполголоса произнесла Коринна, не глядя на подругу.
- Что ты находишь ужасного в этом?
- Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
- Я предпочитаю, чтобы все вещи были названы своими именами.
- Хорошо, если ты настаиваешь... Я должна прямо заявить, что сожалею о том, что в свое время доверила тебе воспитание дочери.
- Ты хочешь сказать, что Любовь плохо воспитана?
- Она прекрасно воспитана. Для мальчика.
- Ты предпочла бы видеть ее вышивающей крестиком?
- Это было бы лучше для всех нас.
- С каких это пор «спокойнее» и «лучше» стали для тебя синонимами?
- Я не хочу, чтобы моя дочь стала второй Танаис...
Щеки Марии вспыхнули.
- Когда-то ты неплохо к ней относилась... - с трудом сдерживаясь, сказала она.
- Я и сейчас прекрасно к ней отношусь. Но я желаю, чтобы моя дочь вышла замуж и родила мне внуков.
- Не рановато ли ты думаешь о внуках?
- Об этом никогда не рано задуматься... Посуди сама, какая из нее получится мать? Она с утра до ночи, как безумная, бегает, прыгает, плавает, дерется, гоняет на своем Вихре! На ней живого места нет! Она вечно с головы до пят покрыта синяками, ссадинами, шишками и царапинами! А ведь ей уже почти пятнадцать лет! А как она разговаривает! Боже праведный! Я в жизни не слышала таких словечек! По крайней мере, из уст девушки.
- Что поделаешь, времена меняются. Люди часто склонны считать других ненормальными только потому, что они - другие.
Любовь непринужденно села на шпагат, сложилась пополам, выжала стойку на руках и встала на мостик, после чего колесом прошлась до стены дома и, белкой вскарабкавшись по стволу старого дуба, перепрыгнула через перила балкона.
- А вот и я! Почему вы такие мрачные? Любимая кошка сдохла?
Коринна красноречиво посмотрела на подругу. Мария усмехнулась и отвела взгляд.
- Мне не нравится, что ты много времени уделяешь занятиям, которые гораздо более приличествуют мальчикам, - сказала Коринна, не глядя на дочь.
- Ах, вот оно что! - рассмеялась Любовь. - Суду все ясно. Ты испугалась, что я стану такой же, как Танаис!
Взгляды женщин скрестились, как клинки, но словно не замечая этого безмолвного поединка, Любовь со снисходительной усмешкой продолжила:
- Я почла бы за честь стать такой, как Танаис. Но тебе не о чем беспокоиться, Ма. Танаис - штучная работа. На второй экземпляр у Бога не хватит ни сил, ни материала.
- Зачем же ты тратишь столько времени на это самоистязание?
- Душа может мечтать о подвигах, но если тело непослушно и бессильно, мечта так и останется мечтой.
- Ты должна мечтать не о подвигах, а о счастье!
- А для меня счастье заключается в том, чтобы совершить подвиг! Ма, ну не волнуйся ты так! Я же не собираюсь на войну прямо сейчас! Да и подвиги разные бывают...
- Ну слава Богу, утешила! А то я уже подумала, что ты отправишься совершать подвиги, даже не поужинав!
- Ма, подвигов не совершают натощак! Кстати, я буквально умираю с голоду!
- Ну что ж, придется тебе накормить. А то, боюсь, человечество никогда не простит мне твоей преждевременной смерти.
За ужином Любовь в неимоверных количествах поглощала мясо и фрукты, но почти не притрагивалась к овощам.
- А ты еще и хищница вдобавок, - поддразнила ее Коринна.
- Я строю дом для своей души и нуждаюсь в строительных материалах! - плотоядно улыбнулась Любовь и впилась белоснежными зубами в сочный бифштекс.
- По-моему, ты и так уже построила слишком много лишнего. Посмотри, на кого ты похожа!
- А что такое? - со скучающим видом спросила Любовь.
- А то, что не у всякого грузчика руки и плечи, как у тебя!
- Тем хуже для грузчика.
- Но ты же девушка!
- Ма, когда я встречусь с Варом, он не спросит меня, юноша я или девушка, а просто свернет мне шею набок, если она недостаточно крепко будет приделана к плечам!
- Ты не заболела?! - с ужасом воскликнула Коринна. - Ты бредишь! У тебя жар! А может, ты немножко сошла с ума?! Ты хоть вообще представляешь себе, что такое Вар?!
- Мне плевать, что он такое, - спокойно ответила Любовь. - Я буду биться с ним не на жизнь, а на смерть, и либо погибну, либо спасу брата.
- А ну, живо марш в постель! Спасительница еще выискалась! Даже думать об этом не смей! Как-нибудь и без тебя управятся!
Послушно, как и подобает примерной дочери, Любовь встала из-за стола и направилась в свою спальню, но по дороге с такой силой долбанула подвешенную на антресолях бычью шкуру, что дубленая кожа лопнула и из прорехи дробно посыпалась на пол мелкая морская галька.
- Вот плоды твоего воспитания! Полюбуйся! Нравится тебе? - повернувшись к Марии, в сердцах воскликнула Коринна.
- Не вижу в этом ничего страшного.
- Ну еще бы, это же не твоя дочь!
Лицо Марии покрылось красными пятнами.
- Я бы гордилась, если бы у меня была такая дочь!
- Есть, чем гордиться! Это же настоящий головорез!
- Прошу тебя, не надо ничего преувеличивать. Любовь совершенно нормальная, здоровая и полноценная девушка, которая со временем станет прекрасной женой и матерью.
- Неплохая мысль, - задумчиво промолвила Коринна. - Надо поскорее выдать ее замуж...
Мария удивленно вскинула брови, но вслух ничего не возразила.
«Христианская любовь не есть альтруизм, выдуманный в ХIХ веке, не есть буддийское сострадание, в котором ничто положительное еще не утверждается, не есть простой моральный долг по отношению к ближнему. Христова любовь - гораздо большее, неизмеримо более положительное. Одно несомненно: Христов Эрос есть положительное мистическое влечение, мистическая влюбленность, мистическое радование. Христос не ветхозаветную заповедь только утвердил, но и новую заповедь любви дал, новому соединению учил. Первоначальной христианской общине была знакома радость христианского Эроса, и радость эта знакома всякой подлинной любви, которая всегда есть положительное соединение, а не отрицательное соболезнование. Буддийское и пессимистическое учение о любви как сострадании и жалости, в сущности, связано с атеизмом, с неверием в радостный смысл мира. Любовь Марии или грешницы к Христу не была жалостью и альтруизмом, а мистическим влечением и радованием, подлинным Христовым Эросом. Тот же Эрос - в средневековом культе Мадонны, в средневековой влюбленности в Христа, столь, казалось бы, противоположные аскетическому фону жизни. А наша любовь к Богу есть образец всякой любви, так нужно и людей любить. Бога нельзя жалеть, нельзя к Нему относиться «альтруистически», и совершенная любовь к людям есть восхищение, любование, влечение. Любовь к людям, всякая любовь есть лишь эмпирический образ единой любви к Богу, единого божественного восторга и радости, любви к эманирующей частице Божества». Н. Бердяев
«Кроме такой веры, заставлявшей только благоговейно созерцать и восторженно воспевать мнимо воплощенный идеал, средневековая любовь была, конечно, связана и с жаждой подвигов. Но эти воинственные и истребительные подвиги, не имея никакого отношения к вдохновлявшему их идеалу, не могли вести к его осуществлению». В. Соловьев
«Дети льва равны друг другу,
Будь то львенок или львица». Ш. Руставели
«К сфере справедливости принадлежит также и добродетель религии, которая является проявлением справедливости в отношении человека к Богу. Проявлением добродетели религии является необходимость следовать культу Бога. Здесь мы пока еще далеки от полноты жизни теологических или божественных добродетелей; добродетель религии говорит нам только в естественной плоскости о том, что нам должно делать по отношению к Богу. Иерархия любви переводит в совершенно иную сферу религиозности, которая характеризуется словами Христа: «Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его, но Я называл вас друзьями; потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего» (Ин, 15, 15). В этой иерархии любви нашим проводником перестает быть справедливость; нас направляют в ней вера, надежда и любовь». С. Свежавски
«А теперь пребывают сии три: вера, надежда и любовь; но любовь из них больше». Апостол Павел, I послание к Коринфянам, 13:13
«Свобода необходима верующему и любящему, чтобы любить любимое цельно и веровать искренно. Без свободы не будет настоящей веры и любви. Но первым проявлением свободы должен быть совестный акт. И превым жилищем свободы должна быть семья, чтобы человек в семейной жизни созрел к свободному патриотизму, свободному национализму и свободной государственности. Мы должны научиться совестному акту. Он откроет нам живой путь к восприятию Бога и к вере. Он научит нас самоотверженной любви. Он даст нам величайшую радость - радость быть свободными в добре. Совесть научает нас строить здоровую, духовную семью. Она открывает нам искусство любить родину и служить ей. Она предохранит нас от всех соблазнов и извращений ложно понятого национализма». И. Ильин
«Разум учит благочестию и повиновению. Так что если бы вера тоже учила благочестию и повиновению, то между разумом и верою не было бы никакого различия». Л. Шестов
«Люди, требующие себе внешней духовной свободы и не постигающие ее внутреннего смысла и назначения, поистине заслуживали бы того, чтобы им дали эту формальную свободу и изолировали их в пространстве и во времени, чтобы они создали где-нибудь на отдаленном острове общество формально-разнузданных и духовно погибающих людей на вечное поучение потомству». И. Ильин
Вынырнув на поверхность моря, чтобы определиться, Артакс увидел прямо перед собой красивый зеленый остров и, решив немного отдохнуть, поплыл к берегу.
Выйдя на песчанный пляж, он сорвал несколько ананасов, сбил с пальмы камнем пару кокосовых орехов и, усевшись на горячий песок, стал блаженствовать.
Вдруг чья-то тень заслонила от него солнце, и Артакс с недовольным видом скосил глаза вбок.
Возле него с непринужденным изяществом атлета опирался на тонкое древко копья почти совершенно нагой юноша не менее четырех локтей ростом, белокурый и голубоглазый, как ангел.
Заметив устремленный на него взгляд, он присел на корточки и спросил с почти детским изумлением:
- Ты кто?
- Артакс. А ты?
- Я - Лумо, - гордо выпятив грудь, ответил атлет. - Я знаю всех, но тебя не знаю. Ты откуда?
- Оттуда, - Артакс махнул рукой в сторону моря.
- Ты из моря?! - округлив глаза, переспросил юноша и вдруг высоко подпрыгнул, издал громкий клич и пустился в пляс.
- Я всегда знал, что они не все погибли! - торжествующе прокричал он, потрясая копьем. - Я был прав, а они заблуждались!
- Кто - они?
- Старейшины племени! Они с детства внушают нам, что наш остров - единственная часть суши, уцелевшая после гибели материка, а гуанчи - единственные уцелевшие люди на земле! Но я никогда не хотел в это верить! Ведь это так страшно - оказаться единственными в целом мире!
- О какой гибели ты говоришь? - спросил Артакс.
- Как? Ты даже этого не знаешь? - с легким высокомерием осведомился Лумо. - О, тогда ты совсем ничего не знаешь! У нас сохранилось древнее предание о том, что много-много лун тому назад земля задрожала, как в лихорадке, небо стало черным в полдень и оттуда посыпались раскаленные камни! Вода в море вскипела и в ней сварилась заживо вся рыба! От страшного жара плавились камни, и люди сгорали вмиг, так, что не оставалось даже пепла! Громадные, как самые высокие горы, волны обрушились на побережье и смыли, как мусор, огромные, прекрасные города. Материк стал опускаться под воду, и из всех людей спаслись только несколько влюбленных... Они-то и стали родоначальниками племени гуанчей.
- А в чем была причина бедствия?
- Этого я не знаю. Я еще не прошел обряд посвящения. Но кое-что я слышал, кое о чем догадался сам, и мне кажется, я понял причину, - юноша огляделся по сторонам с видом заговорщика и, понизив голос, сказал. - Древние люди захотели сравняться в могуществе с богами, и боги покарали их за гордыню...
- Каким образом?
- Древние люди обладали каким-то страшным знанием, которое позволяло им властвовать над стихиями. Но древние люди были слишком самоуверены и беспечны, и однажды стихии вырвались из-под их власти и погубили своих повелителей... Так я думаю... Но точно я узнаю об этом только тогда, когда принесу вождю голову моего врага... У меня нет врагов, поэтому я до сих пор не прошел обряд посвящения. А до тех пор, пока я не пройду обряд посвящения, я не могу жениться. Надо мной смеются все гуанчи... Ты мне нравишься, и я не хочу твоей смерти... Но я хочу узнать, наконец, правду, да и жениться совсем не прочь... Поэтому мне придется тебя убить. Я вижу, что у тебя нет оружия. Поэтому мы будем бороться.
Лумо положил копье на песок и выпрямился.
- Вставай! Я вызываю тебя на честный бой!
- Мне очень жаль, Лумо, но придется тебе поискать другого противника. Или всю жизнь оставаться холостяком.
- Ты трус!
- Нет, Лумо, я не трус. Просто ты не сможешь меня убить, а я убивать тебя не хочу.
- Я - самый сильный, - гордо сказал юноша. - Никто не может меня победить. Я оторву твою голову голыми руками.
- Попробуй...
- Но я не могу напасть на человека, который не защищается!
- А как я могу защищаться, если ты не нападаешь? - усмехнулся Артакс.
Лумо задумался.
- Да, в самом деле... Если я не нападаю, ты не можешь защищаться. Но если ты не защищаешься, я не могу напасть... Что же делать?
- Видно, придется тебе ходить в холостяках, пока ты не встретишь человека, который начнет защищаться прежде, чем ты нападешь на него, - сказал Артакс и, повернувшись к юноше спиной, направился к морю.
- Постой! - крикнул Лумо.
Артакс обернулся.
- Скажи, там, откуда ты родом, тоже не разрешают жениться, пока не убьешь врага?
- Там, откуда я родом, никто не спрашивает разрешения жениться.
- Как?! Люди твоего племени никогда не женятся?!
- Люди моего племени женятся, если та, кого они любят, отвечает им взаимностью, и ничье согласие им для этого не требуется.
- Но ведь тогда людей станет слишком много! Что они будут есть?
- Земля прокормит того, кто на ней работает.
- Как работает?
- Пашет, сеет, жнет.
- Я не понимаю этих слов.
- Чем же вы питаетесь?
- Вот, - юноша указал рукой на стройные пальмы. - Они дают нам все, что необходимо для жизни. Но они не могут прокормить много людей. И если человек хочет жениться и иметь ребенка, он должен кого-нибудь убить, чтобы число людей оставалось неизменным.
- Любопытный обычай, - хмыкнул Артакс. - А не заняться ли тебе земледелием и скотоводством? Иначе в один прекрасный день дойдет очередь и до тебя.
Лумо растерянно улыбнулся и пожал могучими плечами.
- Я никогда не думал об этом.
- Ну так подумай, пока не поздно, - сказал Артакс и нырнул в набегавшую волну.
«Сократ был прав, Толстой, пророки - правы, есть только одна истина, один Бог, истина вправе уничтожать ложь, свет - тьму, Бог, всезнающий, всеблагой и всемогущий, как Александр Македонский, завоюет почти весь известный ему мир и из своих владений при торжественных и радостных кликах миллиардов верноподданных изгонит дъявола и всех непокорных божескому слову. Но от власти над душами своих немногочисленных противников, согласно условию, откажется, и несколько отступников, собравшись на отдаленном и невидимом для миллиардов острове, будут продолжать свою вольную, особенную жизнь». Л. Шестов
«Неужели должен я искать счастья на блаженных островах и далеко среди забытых морей?» Ф. Ницше
«Человек – это не остров, отделенный от всех и заключенный сам в себе; каждый человек – это часть континента, часть целого; если комок земли унесет океан, то Европа станет меньше, равно как и владения твоих друзей или твои собственные; смерть любого человека умаляет меня самого, ибо я вхожу в человечество; поэтому никогда не спрашивай по ком звонит колокол: он звонит по тебе». Д. Донн
«Одиночество, оставленность, бесконечное, безбрежное море, на котором десятки лет не видно было паруса, - разве мало наших современников живут в таких условиях? И разве они не Робинзоны, для которых люди обратились в далекое воспоминание, с трудом отличаемое от сновидения?» Л. Шестов
«Все мы живые островки, которые кричат друг другу ложь среди океана непонимания». Р. Киплинг
«Человек - это не затерянный остров. Он по своей природе связан со всем, что нас окружает, не только с людьми, но и с материальным миром. И через этот материальный мир ему открываются перспективы на мир духов, и прежде всего на Бога». С. Свежавски
«Знания, которыми не обладали древние, были весьма обширны». М. Твен
«Многие достойные доверия ученые подозревают, что дикари знали более высокую цивилизацию. Те, кому это кажется немыслимым, по-видимому, плохо представляют себе, как легко от цивилизации отвыкнуть». Г. К. Честертон
«Необыкновенно высокая цивилизация Афин, Рима или Александрии образовала лишь светлый островок, которому со всех сторон угрожал и который наконец поглотил окружавший его океан дикости». М. Метерлинк
«Забавно, что даже распространенность легенды оказывается в устах образованных людей доводом против нее: они говорят, что если все племена помнят о доисторической катастрофе, значит, ее не было». Г. К. Честертон
«Природа роскошная, с лихвой вознаграждающая и слабый труд человека, усыпляет деятельность последнего, как телесную, так и умственную». С. Соловьев
«С родовым, безличным половым началом, а не с любовью, не Эросом, не небесной Афродитой, связаны были все формы семьи и формы собственности, и все социальные формы соединения людей. Вопрос пола потому и имеет такое безмерное значение, что вокруг него, вокруг семейственного пола образовалась и развивалась собственность. Эта нестерпимая власть собственности имеет свой корень в родовом поле. Во имя рода, оформленного в семью, во имя продолжения и укрепления рода накоплялась собственность и развивались ее инстинкты... Семья и собственность, тесно между собою связанные, всегда враждебны личности, лицу человеческому, всегда погашают личность в стихии природной и социальной необходимости. Бес родовой необходимости шутит злые шутки над достоинством и честью человеческого лица, подчиняя человека призраку родовой любви... Мне кажется, что научная социология недостаточно еще поняла связь всех социальных форм общежития с родом. Весь этот безличный, давящий механизм социального строя выдуман во имя утверждения рода, продолжения рода, к смене рождения и смерти приспособлен. Семейная ячейка, хотя и не в форме патриархата, как думали раньше, а в формах, очень далеких от современной моногамической семьи, есть основа безличной, родовой, необходимой общественности, из нее развивались сложные формы социального и государственного бытия, столь же безличные. Вопрос о росте народонаселения есть основной социологический и экономический вопрос, а рост народонаселения связан с полом и родовой любовью. Урегулирование роста народонаселения, столь необходимое для экономического благополучия человечества, есть урегулирование пола, есть изменение в стихии родовой любви. Слишком несомненно, что социальный вопрос, так болезненно мучающий нашу эпоху, не может быть решен иначе, как в связи с проблемами пола и любви. Личное начало восстает против рода, против роста народонаселения, против собственности, против семьи, и останавливается наше поколение в мучительном недоумении перед вопросом: может ли быть соединение человечества не в роде, не по необходимости, не безличное соединение, а в мистический, сверхприродный организм, возможна ли новая соединяющая любовь, возможно ли превращение человеческого рода в богочеловечество?» Н. Бердяев
Налитые золотом колосья стояли ровной стеной.
Глеб взял косу и, поплевав на ладони, стал со звоном углубляться в высокие хлеба, оставляя за собой чисто скошенную широкую полосу жнивья.
Настя, сложив руки на вздувшемся животе, стояла у края поля и любовно следила за сильными, уверенными движениями мужа.
Глеб тряхнул головой и громко запел от избытка счастья.
Его сильный голос далеко разнесся над полями, и жнецы с соседних наделов, прислушавшись, стали вначале тихо, а потом все громче и слитней вторить знакомой мелодии.
В песне звучала и удаль, и тоска, и мольба о счастье, и так ловко спорилась с ней работа, словно прибывало по паре рук.
Вдруг с межи, перекрывая пение, донесся пронзительный женский крик.
Бросив косу, Глеб со всех ног кинулся обратно. Настя лежала на траве и, закусив жемчужными зубами побелевшие от боли губы, изо всех сил крепилась, чтобы не закричать. Ее полный муки взгляд остановился на лице Глеба, и она насилу выдохнула из себя:
- Ох, Глебушка... мука-то какая...
- А ты покричи, Настенька... Ничего тут зазорного нету. Тужься и кричи...
Настя помотала головой и впилась пальцами в руку мужа. Глеб освободился и, завернув подол настиной юбки, подложил под бедра роженицы чистую скатерть.
- Тужься, Настенька... Тужься, милая... - ласково приговаривал он, торопливо моя руки водой из жбана.
Настя побледнела, как покойница, и напряглась.
Когда показалась головка младенца, Глеб бережно взял ее кончиками пальцев и потянул к себе. Настя закричала, - и покрытый чем-то липким младенец вдруг весь целиком оказался в ладонях Глеба.
Глеб ножом перерезал пуповину и обмыл новорожденного нагревшейся на солнце водой.
- Кто? - слабым голосом спросила Настя.
- Мужик! Вылитый я в молодости! - с торжествующим видом объявил Глеб.
Младенец завертел покрытой темным пушком головкой и запищал.
- Певцом будет! - уверенно заявил Глеб и рассмеялся от гордости и счастья.
Настя устало улыбнулась и с облегчением закрыла глаза. Глеб запеленал ребенка в скатерть и, уложив жену и сына в телегу, взялся за оглобли.
Когда они проезжали мимо лавки ганзейца, тот вышел на крыльцо и, увидав в телеге Настю, грудью кормившую младенца, изумленно округлил глаза:
- О! Вы собрали отменный урожай! Что, теперь детей находят в пшенице? Могу я взглянуть на вашего наследника?
Настя с горделивым видом развернула скатерть, и лицо ганзейца расплылось в добродушной улыбке.
- Многое из того, что вы делаете руками, не годится никуда. Но дети у вас прекрасные... Айн момент!
Немец скрылся в пристройке и вывел из нее великолепного жеребца караковой масти.
- Вашему сыну от меня с наилучшими пожеланиями!
Глеб впряг подарок в оглобли и, поблагодарив ганзейца, сел на передок телеги.
- А как же мы назовем сыночка, Глебушка? - спохватилась вдруг Настя.
- В поле он родился, значит, суждено ему зваться Георгием.
«Физический труд, направленный на добывание средств к существованию, тяжел, это проклятие, в поте лица добывает себе человек хлеб. Но всегда в человеческом сердце жила греза о золотом веке, о радостном труде, о труде благословенном». Н. Бердяев
«Царство Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем, и как семя всходит и растет, не знает он; ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе; когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва». Марк, 4:26-30
«Какое в землю сеял ты зерно,
Землей оно же будет взращено.
А если так, то в бренной жизни сей
Лишь семена добра и правды сей». А. Навои
«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода». Иоанн, 12:24
«Что посеет человек, то и пожнет: сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление; а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную. Делая добро, да не унываем; ибо в свое время пожнем, если не ослабеем». Апостол Павел, Послание к Галатам, 6:7-9
«Ты берешь пшеницу и сыплешь ее в недра земли: твоя пшеница, быть может, перемешана с высевками, с сечкой, с сором, пылью и всяким мусором; это не беда: ты отдал ее доброй матери-земле: пшенице она дает расти, весь же мусор она молча уберет, прикроет его и не станет даже о нем говорить. Золотистая пшеница вырастает; мать-земля молчит об остальном, молча и не жалуясь давно уже извлекла пользу из остального. Так и всегда поступает природа. Она правдива, без фальши и притом велика и справедлива и матерински нежна в своей правдивости. Она требует лишь одного: чтоб вещь была подлинной, тогда она бережет ее, только тогда. Правда - душа всего, что природа когда-либо брала под свое покровительство». Т. Карлейль
«Русская песня глубока, как человеческое страдание; искренна, как молитва, сладостна, как любовь и утешение; в наши черные дни, как под игом татар, она даст... душе исход из грозящего озлобления и окаменения». И. Ильин
«Один и один только в математике равняется постоянно двум, а в действительности бывает и так, что равняется и трем, и нулю. Когда природа сложила ваятеля Софрониска и повивальную бабку Фанарету, в результате получилось не два, а три, причем третий, Сократ, оказался много большим, чем оба первоначальных слагаемых, взятых вместе. Или Сократ, по-вашему, не есть «величина»? Л. Шестов
«Жену тогда называют женой,
Когда в ней муж рождается снова.
Она - родительница, она - рождение,
В ней сохраняется его семя». «Шунахшепа»
«Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою». Книга Бытия, 3:16
«Она имела во чрева и кричала от болей и мук рождения». Откровение Иоанна Богослова, 12:2
«Сильнейшая, невыносимейшая боль есть признак появления на свет новой жизни. И, как известно, женщина должна добровольно причинить ее себе». Л. Шестов
«Спросите у женщин: родят не потому, что это доставляет удовольствие. Боль заставляет кудахтать кур и поэтов». Ф. Ницше
«В учении Мистерий освящено страдание; «муки роженицы» освящают всякое страдание вообще, - всякое страдание и рост, все гарантирующее будущность обуславливает страдание... Чтобы существовала вечная радость созидания, чтобы воля к жизни вечно подтверждала сама себя, для этого должны также существовать «муки роженицы». Ф. Ницше
«Чтобы сам созидающий стал новорожденным, - для этого должен он хотеть быть роженицей и пережить родильные муки. Поистине, через сотни душ шел я своею дорогою, через сотни колыбелей и родильных мук. Уже много раз я прощался, я знаю последние, разбивающие сердце часы. Но так хочет моя созидающая воля, моя судьба. Или, говоря вам откровеннее: такой именно судьбы волит моя воля». Ф. Ницше
«Почему все прекрасное должно быть редким и трудным? Казалось бы, наоборот, что хлеб насущный человеку следовало бы добывать легко и радостно. И женщине - рожать детей без боли. Ведь все, что «естественно», должно, - если только слово «естественный» имеет хоть какой-нибудь смысл, - соответствовать воле и устремлению, а также физической организации человека. Труд должен был быть потребностью нашей, а роды не только безболезненными, но приятными. Даже смерть, как естественный конец, должна была быть не страшной, а желанной гостьей». Л. Шестов
«То, что добыто трудом, культурой, борьбой, усилиями - как бы мы не ценили все это, - все-таки ничтожно сравнительно с тем, что нам далось само собой, без напряжения, что получили в дар от Бога. Наше проклятие в том, что мы уже можем верить только в то, что сами добываем в поте лица и рождаем в муках». Л. Шестов
«В мгновение зачатия дух пребывает дальше всего, и потому страх тут всего сильнее. В этом страхе возникает новый индивид. В момент рождения страх во второй раз достигает своей вершины в женщине, и в это мгновение новый индивид появляется на свет. То, что роженице страшно, хорошо известно. У физиологии есть для этого свое объяснение, у психологии наверняка есть свое. Как роженица женщина снова оказывается в крайней точке синтеза, и поэтому дух содрогается; ибо в это мгновение у него нет никакой задачи, он как бы устраняется. При этом страх выступает выражением совершенства человеческой природы, и потому только среди примитивных народов можно найти соответствие легким родам животных». С. Кьеркегор
«В России все еще слишком господствует не только натуральное хозяйство в ее материальной жизни, но и натуральное хозяйство в ее духовной жизни. Из этого периода натурального хозяйства в муках выходит русский народ, и процесс это болезнен и мучителен». Н. Бердяев
«Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир». Иоанн, 16:21
«Новая, вервые открывающаяся истина всегда отвратительна и безобразна, как новорожденный ребенок». Л. Шестов
«Много есть радостей на земле,
Много - в мирах огня и воды.
Но нет выше радости у людей
Той, что отец обретает в сыне». «Шунахшепа»
«Радость о рождении нового человека в мир не существует отвлеченно, но - только как всеединство индивидуализации ее всеми членами моей семьи, в том числе и мною. Однако сама радость моей семьи - только индивидуализация ею радости всего человечества. Поднимаясь над моею ограниченностью, вижу уже не «мое» качествование, а само радующееся в моей семье и во мне человечество, что с такою глубиною и силою сказывается в таинстве крещения». Л. Карсавин
Выйдя на балкон, Любовь увидела волновавшееся вокруг ограды целое море мужских голов.
- Что, в городе бунт? - удивленно спросила она у матери.
- Нет.
- А это что за сборище?
- Явились соискатели твоей руки и сердца.
- Эти?! - Любовь с ошеломленным видом уставилась на мать. - Ну, если только ты выдашь меня замуж за всех сразу!
- Что ты говоришь! Опомнись! - возмущенно воскликнула Коринна.
- Что это я, в самом деле? - в тон ей ответила Любовь. - Даже все вместе они составят полмужчины от силы! Брось клич еще раз! Может, несколько тугоухих и глухих не слышали, да пара безногих запоздала! А так, вроде, все в сборе! В приюте Марии бирюч кричали? Думаю, там тоже найдется несколько стариков и калек, готовых хоть сейчас на мне жениться!
- Прекрати паясничать! - оборвала ее Коринна. - Пора уже тебе выйти замуж и выкинуть всякий вздор из головы!
- Я выйду замуж только за того, кого выберу сама! Ясно?
- А тебя никто насильно и не выдает! Посмотри, - может, кто-нибудь тебе и понравится.
- Вряд ли!
- Нет достойных? - иронически усмехнулась Коринна.
- Как это ты догадалась?
- Что же, ты мать совсем за дуру считаешь?
- Ну, хорошо, Ма, - примирительным тоном сказала Любовь. - Я посмотрю. Только обещай, что не станешь вмешиваться.
Она вышла за ограду и громко крикнула:
- Слушайте, и не говорите, что не слышали! Я объявляю состязание женихов! Только тот, кто невредимым пройдет сквозь огонь и воду, ответит на мой вопрос и победит меня в кулачном бою, станет моим супругом!
Почти половина соискателей покинула площадь и заняла места среди зрителей.
Посредине площади был установлен большой деревянный щит с круглым отверстием в верхней части.
Любовь сняла с пальца кольцо с голубым камнем и показала его зрителям и участникам.
- Это мое обручальное кольцо. Тот, кто сумеет прыгнуть сквозь огонь и налету сорвать кольцо, станет победителем первого испытания! Дается только одна попытка!
Она закрепила кольцо на стальной проволоке немного выше отверстия и по ее знаку двое воинов одновременно поднесли горящие факелы к щиту. Сухое, смолистое дерево мгновенно вспыхнуло, и, когда пламя охватило весь щит целиком, Любовь крикнула:
- Показываю, как это делается! Смотрите и не говорите, что не видели!
После короткого разбега она оттолкнулась от земли ногами в нескольких шагах от щита и, вытянув перед собою руки, точно прошла сквозь охваченное пламенем отверстие.
Приземлившись на ноги, она подняла руку над головой и показала всем присутствующим свое кольцо. После того, как оно вновь было водворено на прежнее место, состязания начались.
Многие, разбежавшись, в последний миг отворачивали в сторону от горящего щита и выбывали из соревновений. Некоторые пытались совершить прыжок, но неудачно, и также покинули ристалище. Другим удалось прыгнуть через отверстие, но не удалось сорвать кольцо. И только один красивый юноша с мускулатурой спартанца с легкостью выполнил все условия первого состязания.
Когда он отдавал кольцо владелице, она спросила, как его имя.
- Замир, - ответил юноша.
- Ты выиграл первое состязание, Замир. Но впереди еще три. И я не думаю, что ты сможешь победить во всех четырех.
Любовь подошла к фонтану с глубоким бассейном и, повернувшись к нему спиной, кинула кольцо через плечо.
Когда кольцо кануло в воду, девушка сбросила с себя сапоги и нырнула.
Прошло не менее пяти минут, прежде чем голова девушки вновь появилась на поверхности. Она выбралась из бассейна, показала кольцо зрителям и снова бросила его в фонтан.
За сверкающими струями трудно было разглядеть место, куда упало крошечное колечко, и соискатели один за другим возвращались ни с чем.
И только Замир оставался под водой до тех пор, пока не нашел кольцо.
Когда он возвращал его хозяйке, Любовь нахмурилась и недовольно произнесла:
- Не спеши торжествовать. Самое трудное испытание впереди.
Из дюжины соискателей, добравшихся до третьего испытания, только Замир сумел ответить на заданный ему Любовью вопрос.
- В состязаниях объявляется перерыв! - сказала девушка и ушла в дом.
- Ты в самом деле собираешься с ним драться? - с ужасом спросила Коринна у дочери.
- А ты как думаешь? - спросила Любовь, с аппетитом поедая жареное мясо.
- А если он искалечит тебя?
- Меня гораздо больше беспокоит, как бы я не искалечила его.
- Ты хочешь разогнать всех женихов мне назло?
- Разве это женихи? - пренебрежительно усмехнулась Любовь. - Они слабее ребенка и глупее дерева. Я не вижу страсти в их глазах и не чувствую мужества в их сердце. Они робки, как зайцы, и стыдливы, как девушки. Не таков мой возлюбленный! В его руках - сила пятидесяти богатырей, в его голове - мудрость пятидесяти мудрецов, и нет никого, перед кем он опустил бы глаза! Он неутомим в любви и беге, он проходит с легкостью там, где отступают, говоря: «Это невозможно!» - другие. В его груди - сердце льва, и он не ведает страха! Вот каков мой возлюбленный, и только ему отдам я свою любовь!
- Где же скрывается это чудо, в каких заморских краях? Что-то о нем не слышно! Если он и впрямь таков, как ты говоришь, слухом о нем должна бы полниться земля!
- Значит, он либо уже умер, либо еще не родился. Но, мертвому или нерожденному, лишь ему принадлежит моя любовь!
В центре площади была огорожена круглая площадка, и Замир, обнаженный по пояс, уже разминался на ней в ожидании противницы. Великолепные мышцы, как стальные шары, перекатывались под его гладкой бронзовой кожей, и он походил на ожившую статую древнегреческого олимпионика.
Любовь шагнула на площадку и поклонилась противнику. Замир ответил на поклон и принял боевую стойку, слегка согнув колени и напружинив ноги.
Взглянув на его стойку, Любовь сразу определила, что ей придется иметь дело с опытным и закаленным бойцом, а по его глазам прочитала, что он будет беспощаден.
Замир сделал обманный финт, на который Любовь никак не отреагировала, потому что в глазах этого движения не было. Следующий удар был уже нацелен, но несилен, и Любовь легко блокировала его предплечьем левой руки, одновременно сделав ложный выпад правой. Замир отвлекся на него, и блокирующей рукой Любовь коротко, точно и сильно ударила его по открывшейся шее. Оглушенно мотнув головой, Замир отступил назад, и его левая нога начала описывать дугу, которая должна была окончиться у виска девушки. Любовь быстро опустилась на колено, и когда нога противника проходила над ее головой, молниеносным движением ударила Замира в мускулистый живот. Казалось, брюшной пресс юноши мог бы выдержать удар лошадиных копыт, но Замир не удержал равновесия и упал набок. Любовь обхватила его поперек туловища и обеими лопатками припечатала к земле.
Юноша встал и, не смея поднять от стыда глаза, медленно побрел прочь.
- Постой, - сказала Любовь.
Замир оглянулся, и на его лице засветилась робкая надежда.
- Ты проиграл только потому, что очень хотел победить, - сказала девушка и легко коснулась губами губ юноши. Потом повернулась и, ни разу не оглянувшись, ушла в дом.
«Больше куклы мне не снятся,
Женихи густой толпою
У дверей моих теснятся,
Как бараны к водопою». Д. Кедрин
«С душою преданной в тысячелетье раз
Родится человек, - таков преданий глас.
Один, наверно, был, когда мы не родились.
Другой появится, когда не будет нас». О. Хайям
«Он исполнен мужества, не сгибается ни перед кем, не опускает глаза ни перед кем. Для него все одинаковы: простой человек в своей хижине, государь с 10000 боевых колесниц». «Мэн-цзы»
«Безотрадно - не любить,
Безотрадно - полюбить.
Безотраднее - любовью
Отвергаемыми быть». Анакреонт
«Кажется естественным, если благородное сердце ожидает великой любви; но еще естественней, если оно, ожидая, любит, а любя - не чувствует, что ожидает. В любви, как вообще в жизни, почти всегда бесполезно ожидать. Только любя мы научаемся любить, и так называемыми разочарованиями маленьких любовных переживаний мы всего проще и вернее сможем поддерживать непоколебимое пламя великой любви, которая, быть может, озарит конец нашей жизни. Мы часто бываем несправедливы к этим разочарованиям, мы приписываем им лицо печальное и бледное. Они, наоборот, являются первой улыбкой истины. Вы - человек с доброй волей; вы стремитесь быть справедливым, полезным, мудрым и счастливым. Но если вы опечалены разочарованиями, то следует ли из этого, что вам жаль неправды, в которой вы жили? Неужели вы предпочли бы жить в мире заблуждений и мечты, а не в мире действительности? Лучшие часы лучших намерений часто теряются в борьбе, проходящей между прекрасным сном и неизбежным законом, красоту которого они заметят лишь после того, как прекрасный сон истощил все их силы. Если любовь, например, разочаровала вас, неужели вы думаете, что для вас было бы спасительнее верить в течение всей своей жизни, что любви нет и быть не может? Думаете ли вы, что иллюзия такого рода не извратит важнейших из ваших поступков, не затмит надолго часы истины, к которой вы стремились? Если же вы надеетесь совершить великие дела и если разочаровение указало вам ваше место среди явлений второго порядка, то разве справедливо до конца дней проклинать вестника истины? И разве в итоге сама ваша иллюзия не искала бы истины, будь она искренней? Постараемся сделать из наших разочарований толпу таинственных и верных друзей, неподкупных советников. Если же одно из них, более жестокое, чем другие, нас на время сбивает с ног, не будем говорить, рыдая: «Жизнь менее прекрасна, чем наши мечты», а скажем себе: «Чего-то не хватало нашим мечтам, так как они не были одобрены жизнью». В конце концов вся столь прославленная сила сильных душ создана лишь из разочарований, которые они радушно приняли. Каждое разочарование, каждая отринутая любовь, каждая разбитая надежда прибавляют некоторый вес к весу вашей истины. И чем больше вокруг нас падает иллюзий, тем более благородной и уверенной возникает великая действительность, подобно тому, как мы явственнее видим солнце среди обнаженных ветвей зимнего леса». М. Метерлинк
«Если вы ищете великой любви, думаете ли вы, что возможно найти душу, столь же прекрасную, как ваши мечты, если только ваши мечты вышли на поиски ее? Справедливо ли предлагать только желания, чаяния, бесформенные мечты и взамен требовать точных слов и решительных поступков? Однако мы почти все поступаем именно так. И если случай, слишком счастливый для того, чтобы не быть неожиданным, наконец, посылает нам навстречу существо, точно воплощающее наш идеал, вправе ли мы ожидать, что наши ленивые и смутные стремления долго останутся в согласии с деятельной и вполне определенной реальностью этого существа?» М. Метерлинк
Любовь вышла из ванной комнаты, вытирая лицо полотенцем, и столкнулась с Марией.
- Собираешься ложиться? - спросила женщина.
- Да. Что-то я малость утомилась сегодня. А что?
- Я хотела поговорить с тобой.
- Пойдем ко мне.
Любовь толкнула дверь своей комнаты рукой и, пропустив Марию вперед, вошла следом.
Они сели в кресла и посмотрели друг на друга. Неизъяснимую грусть выражали черные глаза Марии, и непередаваемо печальной была ее улыбка.
- Завтра утром я уезжаю...
- Надолго?
- Этого я не знаю...
- Куда?
- И этого я не знаю тоже...
- Чтоб мне провалиться! - воскликнула Любовь. - Ты отправляешься в путешествие и даже не знаешь, куда?
- Я отправляюсь на поиски Танаис.
- Ты серьезно?
- Похоже, что я шучу?
- Но где же ты будешь ее искать? У нее - одна дорога, а у тебя - тысячи!
- Путь мне укажет сердце...
- Послушай, а как же я? Ты ведь не бросишь меня, правда?
- Ты стала взрослой и уже не нуждаешься во мне...
- Именно теперь я нуждаюсь в тебе, как никогда раньше! Кто утешит меня, когда будет кровоточить не разбитая коленка, а разбитое сердце? Кто даст совет и удержит от непоправимого шага? Кто ответит на любой вопрос?
- Только ты сама... Детство кончилось. Отныне ты сама - свой единственный советчик, утешитель, наставник и судья. Я выучила тебя азбуке, но прочитать книгу жизни ты должна сама, потому что даже самому близкому другу человек не может поручить жить вместо себя. Я старалась, как умела, научить тебя различать добро и зло, и не мне судить о том, насколько я в этом преуспела. Экзамен на зрелость у тебя примет жизнь. Только она оценит, наколько правильно я тебя воспитывала и насколько хорошо ты усвоила мои уроки...
- Клянусь, тебе никогда не придется краснеть за меня! - пылко воскликнула Любовь.
- Жизнь покажет... Это только кажется, что достаточно соблюдать несколько несложных правил, - и пройдешь по жизни, ни разу не споткнувшись. Но в жизни гораздо чаще вступают в действие исключения из правил. И человек каждый раз должен заново решать, что добро, а что зло. И если он хотя бы раз ошибется в выборе, он гибнет. Потому что жизнь никому не дает второй попытки. Совсем как ты...
- Ты все решила, и отговаривать тебя - напрасный труд?
- А ты как думаешь?
- Я думаю, что проще повернуть вспять горный поток, чем остановить любящую женщину...
- Ты уже совсем взрослая, - задумчиво промолвила Мария. - И пришло время поговорить с тобой о вещах, о которых мы никогда не говорили раньше... Ты знаешь, что такое страсть?
- Довольно смутно.
- Ну тогда ответь, знаешь ли ты, что такое безумие?
- Однажды видела...
- Так вот, страсть - это безумие плоти... Людям потребовалось много веков, чтобы из этого безумия плоти родилась человеческая любовь. Любви без страсти не бывает, но бывает страсть без любви... Если любовь способна ждать и терпеть годами, то страсть не хочет ждать и мгновения, и способна измучить человека до смерти, если он не уступит ее зову... Я должна отыскать Танаис, потому что для меня это единственно возможный способ утолить свою страсть... И вот что я хочу сказать тебе на прощание... Любовь отличается от страсти на величину души влюбленного. Страсть - безлична, а любовь - избирательна. Для страсти важен пол, для любви - личность. Страсть рассматривает свой объект в качестве средства, а любовь - в качестве цели. Объект страсти легко заменить. Объект любви нельзя заменить никем... Ну вот, кажется, и все, что я хотела тебе сказать... Прощай.
- Постой! - торопливо воскликнула Любовь. - Ведь мы еще увидимся завтра?
- Не знаю, девочка...
- А через год?
- И этого я не знаю тоже...
- Но хоть когда-нибудь мы увидимся?!
- Будем надеяться, ждать и верить...
- Пожалуйста, не уходи! Побудь со мной еще хотя бы пять минут!
- Мы были вместе почти шестнадцать лет... Что могут добавить к ним еще пять коротких минут?..
- Когда человек умирает, для него не имеет значения, сколько лет он прожил! Для него имеют значение только вот эти последние минуты его жизни, и каждое мгновение значит для него больше, чем вечность! Дай еще посмотреть на тебя!..
- Долгие проводы - лишние слезы... Давай не будем мучить друг друга. Давай не будем уподобляться человеку, который, жалея свою собаку, отрубал ей хвост по частям... Человек умирает не тогда, когда он умирает, а тогда, когда не остается никого, кто любит его и помнит о нем... Ведь ты же будешь вспоминать обо мне иногда?
- Нет.
- Почему?
- Потому что вспоминают только то, что забыли. А я никогда тебя не забуду... Я люблю тебя.
- И я люблю тебя тоже... Прощай, девочка, и постарайся быть счастлива...
- Я постараюсь... - прошептала Любовь сквозь слезы и зарылась лицом в ароматные кудри Марии.
- Ну, будет... Не плачь... Помнишь? «Пока мы живы, ничто не потеряно». Прощай, моя хорошая...
Мария поцеловала девушку в щеку и вышла, тихо прикрыв за собою дверь.
Любовь улеглась на постель не раздеваясь, с намереньем дождаться утра, чтобы проводить Марию, но молодость взяла свое, и незаметно для себя Любовь уснула, а когда проснулась, за окном уже вовсю сияло солнце.
Как ошпаренная, вскочив с постели, Любовь кинулась вон из спальни, перемахнула через перила, в два прыжка пересекла гостиную, промчалась ураганом через прихожую и в дверях налетела на мать.
- Она уехала?!
- Час назад.
- Куда?!
- В порт.
Любовь опрометью сбежала по лестнице, промчалась по двору и, открыв тяжелые ворота конюшни, вывела Вихря из стойла.
Не тратя времени на то, чтоб оседлать и взнуздать скакуна, она одним прыжком взмыла ему на спину и с места взяла в галоп.
- Давай, миленький! Давай! Даром, что ли, тебя прозвали Вихрем! - шептала она на ухо скакуну, и, словно поняв слова своей хозяйки, Вихрь полетел по улице, почти не касаясь земли копытами, и поднятая им пыль еще долго висела в неподвижном воздухе после того, как конь и всадница скрывались из виду.
Они ворвались в порт, как вражеская конница.
Вихрь мчался строго по прямой, с легкостью газели перескакивая через все препятствия, так, что казалось, будто он вот-вот взлетит, и, как вкопанный, встал на самом краю причала.
Из гавани на всех парусах выходило в открытое море трехмачтовое судно.
Напрягая зрение, Любовь посмотрела вслед уходящему кораблю и на долю мига ей показалось, что на верхней палубе она различила вскинутую в прощальном жесте руку Марии.
Любовь спрыгнула с коня, обхватила его взмыленную шею обеими руками и, уткнувшись лицом в его густую, мягкую гриву, заревела в голос, не стыдясь ни солнца, ни моря, ни Вихря, ни самой себя...
«Дело истинной любви прежде всего основывается на вере. Коренной смысл любви... состоит в признании за другим существом безусловного значения. Но в своем эмпирическом, подлежащем реальному чувственному восприятию, бытии это существо безусловного значения не имеет: оно несовершенно по своему достоинству и преходяще по своему существованию. Следовательно, мы можем утверждать за ним безусловное значение лишь верою, которая есть уповаемых возвещение, вещей обличенье невидимых. Но к чему же относится вера в настоящем случае? Что, собственно, значит верить в безусловное, а тем самым и бесконечное значение этого индивидуального лица?.. Признавать безусловное значение за данным лицом или верить в него (без чего невозможна истинная любовь) я могу, только утверждая его в Боге, следовательно, веря в самого Бога и в себя как имеющего в Боге средоточение и корень своего бытия. Эта триединая вера есть уже некий внутренний акт, и этим актом полагается первое основание к истинному воссоединению человека с его другим и восстановлению в нем (или в них) образа триединого Бога. Акт веры в действительных условиях времени и места есть молитва (в основном, не техническом смысле этого слова). Нераздельное соединение себя и другого в этом отношении есть первый шаг к действительному соединению. Сам по себе этот шаг мал, но без него невозможно ничто дальнейшее и большее». В. Соловьев
«Любви нужна личность, поэтому любовь жаждет различия». Г. К. Честертон
«Одухотворение чувственности называется любовью: оно является великим торжеством над христианством». Ф. Ницше
«Именно в христианский период Европы и вообще впервые под давлением христианской оценки вещей половой инстинкт сублимировался до любви». Ф. Ницше
«Пол есть окно в иной мир, любовь - окно в бесконечность». Н. Бердяев
«Так что нет ничего странного и в том, что страсть получила то же имя, как и добродетель, так что любовью именуют и разнузданное наслаждение, и целомудренную привязанность». Лукиан
«Ни жить, ни творить «за других» нельзя. Жить и творить каждый должен сам. И это удается ему тем больше и лучше, чем глубже он укоренится в своем собственном, выстраданном и вымоленном духовном опыте». И. Ильин
«Что стало с дружбою былой, прошедшей сквозь года?
Неужто прежняя любовь исчезла без следа?
Ты в чужедальней стороне вздохнешь ли обо мне?
Узнай же, что душа моя кровоточит всегда». Фархаддин Ираки
«Всякая любовь думает о мгновении и вечности, - но никогда о продолжительности». Ф. Ницше
«Мы расстались без слов, но в то же время поняли нашу невысказанную мысль. Мы знаем теперь, что родилась новая любовь, которая уже не нуждается ни в словах, ни в мелких заботах, ни в улыбках обыкновенной любви. Мы больше не виделись, мы не встретимся, быть может, прежде чем не пройдут века. «Нам придется, вероятно, многое забыть и многому научиться в мирах, через которые мы осуждены пройти», прежде чем мы обретем друг друга в том же самом движении души, которое пережили в тот вечер; но у нас есть время ждать. Поэтому с того дня я постоянно, не исключая самых жестоких минут жизни, приветствовал благодетельное присутствие этой чудодейственной силы. Довольно видеть ее ясно один раз, чтобы всюду встречать ее лицо. Она часто улыбается при последних вспышках ненависти и на дне самых горьких слез. А между тем она незрима для наших земных взоров. Стоит ей заявить о себе каким-нибудь внешним поступком, и она тотчас меняет свою природу; мы уже обретаемся тогда не в духовной истине, а в какой-то человеческой лжи. Доброта и любовь, как только они встретились друг с другом, уже бессильны над душою, ибо они покинули царство, где им надлежало жить. Но раньше, чем они прозрели, они могли бы смягчить самую судьбу!» М. Метерлинк
«В разлуке есть высокое значенье:
Как ни люби, хоть день один, хоть век,
Любовь есть сон, а сон - одно мгновенье,
И рано ль, поздно ль пробужденье,
А должен наконец проснуться человек». Ф. Тютчев
«На скакуне она, как вихрь, неслась,
Стремительнее всех других неслась». А. Навои
«И море, и Гомер - все движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит,
И с тяжким грохотом подходит к изголовью». О. Мандельштам
«Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая,
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?» М. Цветаева
Глеб громко постучал кулаком в монастырские ворота и попросил выглянувшего на стук монаха позвать ученика богомаза.
- А имя-то как?
- Да не знаю я имени! Светленький такой вьюноша!
- Феофан, что ли? Погоди, сейчас кликну...
Спустя минуту черноризец стоял уже за воротами монастыря и вопросительно смотрел на Глеба.
- Вот, навестить зашел... Как успехи твои в иконописи?
- Прилежаю.
- Дело у меня к тебе на тысячу рублей... Можешь ты совсем маленькую парсунку написать?
- А вам для чего?
- Уезжаю и хочу взять с собой образ жены моей на память...
- Я попробую. Только прежде за красками схожу...
Вслед за Глебом Феофан вошел в светлую просторную горницу и, смутясь увиденным, опусил взор свой долу.
Молодая прекрасная женщина, сидя на лавке у окна, грудью кормила голенького мальчика. Младенец резво сучил пухлыми ножками и, придерживая ручкой материнскую грудь, бодро сосал молочко с видом полного довольства на круглом румяном личике в обрамлении золотых кудрей.
Увидев незнакомца, женщина, не прекращая кормления, прикрыла грудь концом цветастого платка и горделивым взором посмотрела на зардевшегося инока.
- Это жена моя, Анастасия. А это, Настенька, лучший на Руси иконописец, не смотри, что молодой!
Глеб усадил инока за стол, уставленный богатой снедью.
- Угощайся, чем Бог послал.
- Спасибо за угощение. Но ничего этого мне нельзя. Я бы хлебца кусочек съел и водицы ключевой испил...
- Постишься?
- Должно очистить дух свой перед работой.
- Ну что ж, вот хлеб, вот вода...
Словно выполняя какой-то священный обряд, инок отщипнул кусочек от краюхи хлеба, обмакнул в соль и, положив в рот, запил колодезной водой.
- Я готов. Скажите супруге вашей, чтоб она ребеночка держала на руках. Я вместе их напишу.
Феофан укрепил блестящую, покрытую паволокой и тонким слоем левкаса доску и погрузился в долгое созерцание молодой матери и младенца. Его лицо было сосредоточенным и печальным, а губы едва заметно шевелились, словно он произносил слова какой-то одному ему ведомой молитвы. Наконец, он взял в руки кисть и тонким кончиком нанес на доску первый мазок.
Глеб тихонько вышел из горницы и до вечера колол дрова, скирдовал сено, молотил зерно, делая запасы на зиму.
Когда начало смеркаться, он вошел в горницу, зажег свечи и из-за плеча Феофана взглянул на его работу.
С темной доски смотрела на него Пресвятая Богородица с младенцем Иисусом на руках.
- Если прежде в твоем божественном было слишком много человеческого, то теперь в твоем человеческом слишком много божественного, - тихо заметил он иноку.
- Я так вижу, - не прерывая работы, ответил Феофан. - Во всякой матери человеческой есть нечто от Божьей Матери, и во всяком сыне человеческом есть нечто от Сына Божьего... Не вы ли учили меня, работая, не спрашивать совета ни у кого, кроме Бога и своей души?
- Ты способный ученик... Нет, я ошибся... Ты давно уже Мастер.
Феофан закончил писать и отложил кисти.
- Вы почтили меня званьем Мастера, но я только подмастерье. А Мастер в мире один. Имя ему - Бог... Прощайте.
- Вот деньги, - сказал Глеб, протягивая кошелек. - Тысяча рублей, как уговорились.
- Я за деньги не работаю.
- Но чем же мне отблагодарить тебя?
- Это мне надлежит благодарить вас. Сегодня был лучший день в моей жизни, - ответил инок, поклонился в пояс и шагнул за порог в темноту.
Настя уложила спящего Георгия в колыбельку и села на лавку рядом с Глебом.
Лицо ее выражало плохо скрытую тревогу и тоску, но она не жаловалась на судьбу и только крепко сжимала тонкими пальцами широкую ладонь мужа.
- Неужто уже завтра не увижу тебя?.. Научи, как мне жить без тебя, сокол ты мой ясный?..
- Не печалься, Настенька... Эта разлука не навек, а на срок. Возвращусь, как смогу, скоро, и снова буду лелеять тебя, голубку мою белокрылую...
Он обнял ее, и сладко закружилась в предчувствии любви голова прекрасной земной женщины, в которой инок Феофан узрел Богородицу...
Утром, едва рассвело, Глеб стал собираться в дорогу. Настя, с заплаканным лицом и поникшей головой, помогала мужу в сборах, засовывая в дорожный мешок то вышитое полотенце, то чистое белье, то свертки с домашней снедью.
Уложив котомку, Глеб широко перекрестился на образа и спрятал за пазуху, поближе к сердцу, написанную Феофаном парсунку, потом взял Настю за руку и усадил на лавку рядом с собою.
Минуту они сидели, не перемолвясь словом, и только жадно и пристально смотрели друг другу в очи.
Наконец, Глеб поднялся, вскинул на плечо дорожный мешок, обнял жену и шагнул к порогу.
С диким воплем кинулась Настя ему вослед и, всем телом повиснув на шее мужа, заголосила, как по покойнику.
- Ну куда ж ты уходишь, Глебушка?! На кого ж ты меня покидаешь, горемычную?! Не пущу! Лягу на пороге! Неужто перешагнешь?!
- Не рви сердца, Настенька, ни себе, ни мне... - глухо сказал Глеб. - Думаешь, с легкой душой покидаю тебя и детей?.. С радостью бы остался, кабы мог... И раз иду, значит, не идти - не могу... Не держи меня и не лей горючих слез... Ворочусь я... Вот только ждать - будешь ли?..
- Разве только мертвая ждать тебя перестану... - ответила Настя, в последний раз истово обняла мужа и троекратно поцеловала по старому обычаю.
Глеб вышел из дому и быстро зашагал по пустынной в этот час улице, стараясь не оглядываться назад.
Настя стояла на крыльце и с тоскою смотрела мужу вослед, пока глаза могли различать на дороге его высокую, плечистую фигуру, и крестила в спину. А когда он скрылся в утренних сумерках, сползла по столбу на крыльцо и заплакала навзрыд...
«Можешь ли ты нарисовать такой портрет, чтоб был совершенно как живой?» Н. Гоголь
«Вот художник, каких я люблю, скромный в своих потребностях: он хочет собственно только двух вещей, своего хлеба и своего искусства, - panem et Circens». Ф. Ницше
«Спасай чистоту души своей. Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою. Другому простится многое, но ему не простится». Н. Гоголь
«Созерцать - значит приблизительно то же самое, что «наблюдать»; но созерцание есть такое наблюдение, которое вчувствуется в самую суть вещей». И. Ильин
«В творчестве, в творческом экстазе, в творческом вдохновении дан особый религиозный опыт, опыт, отличный от типического опыта христианской аскетики, даже от опыта молитвы. Не только аскетический подвиг, не только молитва, но и творческий экстаз есть богообщение, в творческом экстазе Бог сходит к человеку и участвует в делах его. Подлинное творчество есть религиозное делание, творчество - божественно, свято. Все великие творцы в истории человечества - такие же участники в Божьем деле, в творчестве нового Космоса, как и святые и подвижники. Гений и талант - дары священные, от Бога данные, значение их религиозное. Дело Божье в мире осуществляется не только святыми, но и гениями. Творчество гения - подвиг, в нем есть свой аскетизм, своя святость. Всякое истинное творчество, творчество ли поэта, философа или иного творца, предполагает аскетизм, освобождение от «мира». Н. Бердяев
«В творчестве теургическом нисходит Бог и сам участвует в творческом процессе, в творчестве теургическом человек зовет Бога себе на помощь, а Бог обращается к человеку как к сотруднику в завершении дела творения». Н. Бердяев
«Лишь поскольку гений в акте художественного порождения сливается с тем Первохудожником мира, он и знает кое-что о вечной сущности искусства». Ф. Ницше
«Кто-нибудь всегда смотрит из-за твоего плеча, как ты пишешь. Мать. Учитель. Шекспир. Бог». М. Эмис
«Плохо отплачивает тот учителю, кто навсегда остается только учеником». Ф. Ницше
«Физиогномию западной культурной истории, равно как и египетской и китайской, характеризует основное чувство заботы, и она же создает формы символики эротического, в котором отражаются отношения современного человека к будущим поколениям. И здесь точкообразное эвклидовское существование античности ощущало чисто телесно. Поэтому-то в центре культа Деметры оно помещало страдания роженицы, и вообще вносило в античный мир символ фаллоса, знак посвященного исключительно настоящей минуте и забывающего о прошлом и будущем пола. Человек чувствовал себя как природа, как растение, как животное, безвольно преданным во власть становления. Домашний культ был посвящен «гению», т. е. производительной силе главы семейства. Наша глубокая и вдумчивая заботливость противопоставила этому в западном культе знак матери, держащей у груди дитя - будущее. Культ Марии в этом новом фаустовском смысле расцвел только во время готики. Его высочайшее воплощение - это Сикстинская Мадонна Рафаэля. Это не общехристианское, так как магически-восточное христианство возвело Марию, как Богоматерь, в совершенно по-иному воспринимаемый магически-метафизический смысл. Кормящая грудью мать столь же чужда арабскому (византийско-лангобардскому) искусству, сколь и эллинскому, это чисто человеческий символ заботливости». О. Шпенглер
«В иконе Господа или Присноблаженной Девы, написанной на дереве, воздается честь Господу и Присноблаженной Деве, и однако - это икона и дерево. Так и раб Божий есть некая икона, т. е. тварь Божия, в коей чтим Бог за благодеяния Его; но сам человек себе ничего не должен приписывать, как дерево или икона, а надлежит воздавать честь и хвалу одному Богу». Л. Карсавин
«Чувство божественного смирения и кротости в лице пречистой матери, склонившейся над младенцем, глубокий разум в очах божественного младенца, как будто уже что-то прозревающего вдали, торжественное молчание пораженных божественным чудом царей, повергнувшихся к ногам его, и, наконец, святая, невыразимая тишина, обнимающая всю картину, - все это предстало в такой согласной силе и могуществе красоты, что впечатление было магическое. Вся братия поверглась на колена пред новым образом, и умиленный настоятель произнес: «Нет, нельзя человеку с помощью одного человеческого искусства произвести такую картину: святая, высшая сила водила твоею кистью, и благословение небес почило на труде твоем». Н. Гоголь
«Мать-земля для русского народа есть Россия. Россия превращается в Богородицу. Россия - страна богоносная. Такая женственная, национально-стихийная религиозность должна возлагаться на мужей, которые берут на себя бремя духовной активности, несут крест, духовно водительствуют». Н. Бердяев.
«Россия - страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своем народном дионисизме, не желающем знать формы». Н. Бердяев
«Русский человек с большой легкостью духа преодолевает всякую буржуазность, уходит от всякого быта, от всякой нормированной жизни. Тип странника так характерен для России и так прекрасен. Странник - самый свободный человек на земле. Он ходит по земле, но стихия его воздушная, он не врос в землю, в нем нет приземистости. Странник - свободен от «мира», и вся тяжесть земли и земной жизни свелась для него к небольшой котомке на плечах. Величие русского народа и призванность его к высшей жизни сосредоточены в типе странника. Русский тип странника нашел себе выражение не только в народной жизни, но и в жизни культурной, в жизни лучшей части интеллигенции. И здесь мы знаем странников, свободных духом, ни к чему не прикрепленных, вечных путников, ищущих неведомого града». Н. Бердяев
«Если существует своеобразный дух России, то дух этот ищет истины как пути и жизни, т. е. истины живой, конкретной. Только в этом и может быть наше всемирно-историческое дело». Н. Бердяев
«Всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную». Матфей, 19:29
«Вздохи - всего лишь ветер, и с ветром по свету бродят.
Слезы стекают в море, ибо слезы - вода.
Открой мне, женщина, тайну: если любовь уходит,
Не знаешь ли ты, куда?» И. Беккер
Коринна и Любовь ужинали вдвоем при свечах.
Любовь смотрела прямо перед собой невидящим взглядом и тыкала вилкой мимо тарелки.
- Господи! Ну не переживай ты так! - не выдержала, наконец, Коринна. - Не умерла же она! Вернется!
Любовь и бровью не повела, продолжая с упорством дятла стучать вилкой в стол.
- Ты не хочешь со мной разговоривать?
- Ма, я думаю...
- О чем?
- Обо всем понемножку...
- Исчерпывающий ответ! Неужели она была тебе ближе, чем родная мать?
- Не обижайся, Ма, но порой мне кажется, что она-то и была моей настоящей матерью...
- Ну спасибо...
- Не сердись, Ма... Я очень тебя люблю. Но тем, кем я стала, я обязана ей больше, чем тебе.
- Ну, и кем же ты стала?
- Человеком.
- Ты родилась человеком.
- Человеком не рождаются, Ма. Человеком - становятся. Это царем можно родиться. А человеком можно только стать.
- Ну, и в чем же заключается твоя человечность?
- Я вряд ли сумею это объяснить... Просто я чувствую, что я - человек. Вот и все.
- Каждый человек это чувствует.
- Но я чувствую это как-то иначе... Я чувствую, что для меня нет ничего невозможного. И я горжусь тем, что я - это я.
- Ну, положим, пока тебе нечем особенно гордиться.
- Да, я не совершила еще ничего выдающегося. Но я верю в себя и в свою судьбу. И надеюсь, что когда пробьет мой звездный час, я окажусь достойной своего предназначения.
- И в чем же ты видишь свое предназначение?
- В том, чтобы спасти брата.
- Забудь об этом! Это не твое дело! Ты свернешь себе шею на этом!
- Не сверну.
- Господи, и в кого только ты такая уродилась...
- В тебя, Ма. И в отца. И в Марию. И в Танаис. И в Глеба. И в Артакса. И даже, - совсем немного, - в Вара... Каждый из вас отдал мне частицу себя, своей любви, своей веры, своей души, своего ума, своей силы и своей воли. И поэтому я стала человеком.
- И как же ты собираешься его спасать?
- Там видно будет.
- Четыре Воина Бога более пятнадцати лет тому назад разъехались на четыре стороны света в поисках Мира. И до сих пор о них ни слуху, ни духу. Где же будешь искать его ты?
- Не забывай, что мы с Миром близнецы. Помнишь детскую игру: «Близнец, поди, сыщи брата»? Я снова сыграю в нее. И надеюсь, что мне повезет больше, чем Воинам Бога... Ну ладно, Ма. Кончим этот разговор. Пойду-ка я спать...
- Но ты же совсем ничего не поела!
- Кто спит, тот ест. Спокойной ночи, Ма.
- Спокойной ночи, дочь.
Любовь вошла в свою комнату и плотно прикрыла за собою дверь. Постояла, прислушиваясь к звукам в коридоре, открыла шкаф и, достав из него подаренную Элпис рубашку, надела на себя. Потом вынула из ящика стола подаренную Агапэ коробочку с обручальным кольцом и сунула в карман узких кожаных штанов. Взбив перед зеркалом непокорные кудри, повесила на шею тонкий золотой крестик Пистис и, сняв с ковра кинжал и меч, прицепила их к поясу.
Окинув комнату прощальным взглядом, она осторожно приоткрыла дверь и посмотрела вниз.
Коринны уже не было за столом, но из-под дверей ее кабинета пробивалась узкая полоска света.
Любовь накинула на плечи легкий теплый плащ, взяла дорожный мешок и на цыпочках спустилась по лестнице. Ни одна ступенька не скрипнула под ее ногой.
Быстро покидав со стола в мешок кое-какую еду, девушка бесшумно выскользнула из дому и направилась на конюшню.
Услышав шаги хозяйки, Вихрь обрадованно заржал, но Любовь погладила его по морде и приложила палец к губам.
- Тише, мой хороший... Тише...
Она сняла с гвоздя красивое седло и, положив на спину скакуна, туго затянула подпругу, потом накинула ему на голову уздечку и сунула в рот серебряные удила.
- Ну что, Вихрь? Поехали?
Она перекинула мешок через седло и, взяв коня под уздцы, тихо вывела его из стойла. Послушно, как собака, Вихрь шел по пятам за своей хозяйкой и так осторожно ставил ноги на землю, что ни разу не звякнул подковой.
Остановившись у освещенных окон, Любовь заглянула в кабинет матери.
Коринна сидела за столом и задумчиво глядела прямо перед собой на чистый лист бумаги.
- Прости меня, Ма... - одними губами прошептала Любовь и вывела Вихря со двора.
Удалясь от дома на некоторое расстояние, девушка вскочила в седло и отпустила поводья. Вихрь без понуканий взял с места в карьер, и несколько мгновений спустя ночная тьма поглотила и коня, и всадницу. Только слабый стук копыт доносился из темноты какое-то время, а когда затих совсем, по дороге в том же направлении проскакал галопом одинокий всадник в развевающемся по ветру плаще.
«Лучше мне помереть, чем оставить брата; буду искать его, пока душа в теле». С. Соловьев
«Люди слишком много говорят о мире. Не обязан ли каждый из нас - пусть мир идет, как он хочет, преуспевает или не преуспевает - направлять свою собственную жизнь в ту или другую сторону? Жизнь человеку дается только один раз; только один раз промелькнет для нас этот маленький проблеск времени между двумя вечностями; вторично жить нам никогда больше не придется! И благо бы нам жить не как глупцам и призракам, а как мудрецам и действительным людям. Спасение мира не спасает еще нас, так же как заблуждение мира не губит еще нас. Мы должны сами позаботиться о себе: великое дело представляет эта «обязанность оставаться дома»! И вообще, говоря по правде, я никогда не слышал о «мирах», «спасенных» каким-либо другим образом. Мания спасать миры составляет особенность ХVIII века с его пустым сентиментализмом. Не будем же подражать ему слишком старательно. Ибо спасение мира я должен с полным упованием предоставить Творцу мира и позаботиться немного о своем собственном спасении, в чем я могу быть гораздо более компетентен! Короче, мы должны в интересах мира и в своих собственных интересах радоваться, что скептицизм, неискренность, механический атеизм, со всеми своими ядовитыми росами, проходят, почти уже прошли». Т. Карлейль
«Трудно стать человеком; трудна жизнь смертного». «Дхаммапада»
«Чтобы сделаться человеком в истинном значении слова, не надо стремиться стать чем-нибудь иным, чем человек». М. Метерлинк
«Каждый шаг эпохи требует подготовки, каждое подлинное событие созревает исподволь. Из миллионов протекших часов только один становится подлинно историческим - звездным часом человечества, если пробьет звездный час, он предопределит грядущие годы и столетия». С. Цвейг
«Что вяжет крепче всего? Какие путы почти неразрывны? У людей высокой и избранной породы то будут обязанности - благоговение, которое присуще юности, робость и нежность ко всему издревле почитаемому и достойному, благодарность почве, из которой они выросли, руке, которая их вела, святилищу, в котором они научились поклоняться. Их высшие мгновения будут сами крепче всего связывать и дольше всего обязывать их. Великий разрыв приходит для таких связанных людей внезапно, как подземный толчок: юная душа сразу сотрясается, отрывается, вырывается - она сама не понимает, что с ней происходит. Ее влечет и гонит что-то, точно приказание; в ней просыпается желание и стремление уйти куда-то, все равно куда, во что бы то ни стало; горячее опасное любопытство по неоткрытому миру пламенеет и пылает во всех ее чувствах. «Лучше умереть, чем жить здесь!» - так звучит повелительный голос и соблазн; и это «здесь», это «дома» есть все, что она любила доселе! Внезапный ужас и подозрение против того, что она любила, молния презрения к тому, что звалось ее «обязанностью», бунтующий, произвольный, вулканически пробивающийся порыв к странствию, чужбине, отчуждению, охлаждению, отрезвлению, оледенению, ненависть к любви, быть может, святотатственный выпад и взгляд назад, туда, где она доселе поклонялась и любила, быть может, пыл стыда перед тем, что она только что делала, и вместе с тем восторженная радость, что она это делала, упоенное внутреннее радостное содрогание, в котором сказывается победа - победа? над чем? над кем? загадочная, чреватая вопросами и возбуждающая вопросы победа, но все же первая победа - такие опасности и боли принадлежат к истории великого разрыва». Ф. Ницше
«И ад, и земля, и небо с особым участием следят за человеком в ту роковую пору, когда вселяется в него Эрос. Каждой стороне желательно для своего дела взять тот избыток сил, духовных и физических, который открывается тем временем в человеке. Без сомнения, это есть самый важный срединный момент нашей жизни. Он нередко бывает очень краток, может также дробиться, повторяться, растягиваться на годы и десятилетия, но в конце концов никто не минует рокового вопроса: на что и чему отдать те могучие крылья, которые дает нам Эрос? Это вопрос о главном качестве жизненного пути, о том, чей образ и чье подобие примет или оставит за собою человек.
Ясно различается здесь пять главных путей. Первый, адский путь, о котором говорить не будем. Второй, менее ужасный, но тоже недостойный человека, хотя довольно обычный ему, есть путь животных, принимающих Эрос с одной физической его стороны и действующих так, как будто простой факт известного влечения есть уже достаточное основание для неограниченного и неразборчивого его удовлетворения. Такой наивный образ мыслей и действий вполне извинителен для животных, и человек, ему предающийся, под конец с успехом уподобляется соответственным тварям, даже и не подвергаясь принимаемой Платоном загробной метаморфозе. Третий, действительно человеческий путь Эрота есть тот, на котором предлагается разумная мера животным влечениям – в пределах, необходимых для сохранения и прогресса человеческого рода. Если подражать корнесловиям Платонова «Кратила», то можно было бы слово брак производить от того, что в этом учреждении человек отвергает, бракует свою непосредственную животность и принимает, берет норму разума. Без этого великого учреждения, как без хлеба и вина, без огня, без философии, человечество могло бы, конечно, существовать, но недостойным человека образом – обычаем звериным». В Соловьев
«Мое второе положение — любовь. Любовь должна быть признана одним из самых основных прав человека, но все общества уничтожали ее. Они уничтожили ее, создав брак. Брак — это подделка под любовь». Ошо
«Никого нельзя с детства обуславливать относительно религии, философии, богословия, потому что этим вы разрушаете свободу поиска. Помогите ребенку стать крепким. Помогите ему стать достаточно сильным, чтобы он смог сомневаться, скептически относиться к тому, во что верят все окружающие. Помогите ему никогда ничего не принимать на веру, а всегда настаивать на знании. И, чего бы это ни стоило, сколько бы времени это ни заняло, отправляться в странствие в одиночестве, надеясь только на себя, потому что нет иного пути познания истины. Все остальные, те, кто считают себя христианами, иудеями, индусами, мусульманами — все они — верующие. Но они не знают. Вера — это чистая отрава. Познать значит расцвести. Поиски истины... вы не должны учить других тому, что такое истина, потому что этому невозможно научить. Следует научить человека вопрошать и расследовать. Сомневаться и вопрошать трудно; верить — легко и просто. Но истина не так дешево достается; истина — самое ценное, что есть на свете. Ее невозможно получить от других, ее нужно добыть самому. И самое удивительное в том, что, как только вы решаете: «Я не собираюсь становиться жертвой никаких верований», вы уже прошли половину пути к истине. И если вы целостны в своей решимости, то вам и незачем идти за истиной, истина сама придет к вам. Только станьте достаточно молчаливыми, чтобы суметь воспринять ее. Будьте гостеприимным хозяином и примите истину как гостью в свое сердце. В настоящее время все человечество живет в мире верований и вероучений. Вот почему глаза людей лишены блеска, а движения лишены изящества; вот почему в словах людей нет ни веса, ни смысла. Вера — это обман, это воздушные замки. Легкого ветерка достаточно, чтобы развеять их. Истина вечна. А чтобы найти ее, нужно самому стать частью вечности». Ошо
«Родители не должны внушать детям, что такое жизнь — никакой теологии, никакой философии, никакой политики. Нужно развить и отточить его ум так, чтобы, когда ребенок вырастет, он смог сам отправиться на поиски. А эти поиски продолжаются всю жизнь. Сегодня же люди получают религию при рождении. По-настоящему, даже если получить религию при смерти, то и это будет слишком рано. Это такая драгоценность, что обрести ее возможно только в свободе, и не только религиозной». Ошо
«У сидящего и счастье всегда сидящее,
У стоящего оно стоит прямо,
Без движенья оно лежит у лежащего,
И вперед идет счастье странника.
Странствуй же!» «Шунахшепа»
«Ты сел на коня? Ты быстро мчишься теперь вверх к своей цели? Ну что ж, мой друг! Но и твоя хромая нога тоже сидит на лошади вместе с тобою!» Ф. Ницше
«Кто совсем отпустит поводья или натянет их слишком туго, тот уже не царь и не властитель, но либо народный льстец, либо тиранн и не может внушать подвластным ничего, кроме презрения или ненависти, хотя вина первого, мне кажется, заключается в излишнем добросердечии и кротости, а второй повинен в себялюбии и жестокости». Плутарх
«Если допустить соревнование людей в любви и построенную на любви общественность, то, в конце концов, к чему же сведутся все эти взаимные альтруистические подвиги, как не к эгоизму? Эгоизм поневоле будет здесь стыдливо прикрываться истрепанным людьми от частого употребления плащом мелкой житейской самоотверженности. «Мелкой» говорю я потому, что единичные, редкие акты величайшей самоотверженности - той, перед которой невольно преклоняется весь мир, - конечно, выходят из узких рамок общественности. На принципе такой сверхъестественной любви не может строится общественность в природе. Таким образом, единственно возможная в природе любовь, любовь утилитарная, с оттенком самоудовлетворения, любовь, приспособленная к мирному житию людей по городам и селам, - слишком узка для человеческого духа, широко расправляющего свои крылья в клетке природы. А та великая дерзновенная любовь - слишком необъятна, и вся общественность теряется в ней, как дождевая капля в грозовой туче. Смелая человеческая гордость, покоящаяся на откровенном, ничем не замаскированном эгоизме, как раз по мерке плененному необходимостью духу. С этой гордостью, и только с нею, будет пользоваться каждый индивидуум наивысшей мерой свободы, возможной в сфере общественности». К. Эрберг
- Спящая красавица, проснись! А то проспишь все Царство Небесное!
Коринна открыла дверь в комнату дочери и застыла на пороге.
Ее взгляд скользнул по тщательно заправленной постели, распахнутым створкам шкафа, по ковру, с которого исчезло оружие, и, сразу все поняв, Коринна охнула и, войдя в комнату, медленно опустилась на стул.
- Сумасшедшая... Боже мой, что же теперь делать?..
Но растерянность ее длилась недолго.
Вскоре взгляд Коринны вновь обрел былую твердость, и, решительно поднявшись со стула, она вышла из дому и направилась в городскую управу.
Войдя в кабинет Кира, она приветливо поздоровалась с хозяином и опустилась в кресло.
- Мне нужно поговорить с тобою, Кир.
Кир спокойно и внимательно посмотрел на взволнованное лицо женщины и отодвинул в сторону бумаги, которые изучал перед ее приходом.
- Кир, обстоятельства складываются так, что я должна уехать. И я хочу, чтоб ты замещал меня на все время моего отсутствия.
- Как долго?
- Точно сказать не могу, потому что и сама не знаю.
- Но я не уверен, что смогу справиться с обязанностями градоправителя.
- Кир, ты единственный, на кого я могу оставить Феодосию со спокойной душой. Сейчас объясню, почему. Для людей власть всегда представлялась самой заманчивой и вожделенной целью. Искусы и соблазны власти слишком хорошо известны, чтоб долго о них распространяться. И успешно противиться им может только человек с кристально чистой душой. Или ламия, которому нечего желать. Среди окружающих меня людей я не знаю никого, кто обладал бы достаточно чистой душой, чтоб желать власти не ради нее самой, а ради той пользы, которую он смог бы принести с ее помощью своим согражданам. А ты - ламия. Ты не нуждаешься ни в чем из того, без чего человеческая жизнь просто немыслима. Ты равнодушен к блеску золота и шуму лести, ты неуязвим для зависти и мести. Ты способен беспристрастно судить возникающие между людьми споры и никогда не признаешь неправого правым, что бы он ни посулил тебе за это. Ты способен работать сутками, не зная усталости и не нуждаясь в отдыхе...
- Боюсь, я недостаточно умен...
- Ну, во-первых, это не так. А во-вторых, ум для правителя - не самое главное. Умник, лишенный понятия о совести и чести, гораздо опасней у власти, чем честный дурак. А ты совсем не дурак, к тому же у тебя будут умные и сведущие советники.
- Я мало знаю.
- Единственное, что тебе необходимо усвоить, так это то, что твой долг состоит в неукоснительном соблюдении законности. Вот свод законов. Я бы хотела, чтоб ты внимательно ознакомился с ним и в своей деятельности руководствовался только законом. И запомни: кормить людей - не твое дело. Твое дело - создать им такие условия, при которых они могли бы сами прокормить себя и тех, кто сам прокормить себя не в состоянии. По тому, как общество относится к своим старикам и калекам, следует судить о его нравственном здоровье. Если старики и калеки брошены на произвол судьбы, значит, общество больно. И точно так же, как взрослые и трудоспособные граждане относятся сегодня к старикам и калекам, завтра будут относиться к ним их повзрослевшие дети. Поэтому во всех случая ты должен отдавать предпочтение детям, больным и старикам. А в остальном твой долг заботиться о равновесии интересов всех слоев общества... Как видишь, в этом нет ничего сложного, и я уверена, что ты с честью справишься с возложенными на тебя обязанностями. Идем, я представлю тебя Совету Старейшин.
Они вместе направились в зал, где проходило заседание Совета Старейшин, и Коринна попросила слова, которое немедленно было ей предоставлено.
- Уважаемые старейшины! Обстоятельства складываются так, что мне необходимо уехать. Граждане Феодосии вправе сами избрать мне замену, но и я вправе предложить своего преемника. Довожу до вашего сведения, что я остановила свой выбор на Кире. Он не нуждается в каких-либо рекомендациях. Вы все хорошо его знаете. Обдумайте мое предложение и сообщите свое решение.
Со своего места поднялся председатель Совета Старейшин.
- Прежде чем мы приступим к обсуждению твоего предложения, нам хотелось бы услышать, чем вызван твой отъезд.
- Причина моего отъезда носит сугубо личный характер, и мне не хотелось бы о ней распространяться.
- Если бы ты была частным лицом, никто не потребовал бы от тебя отчета в твоих поступках. Но народ Феодосии оказал тебе доверие, и ты поступаешь безответственно, оставляя свой пост.
- Уважаемый председатель, было бы ошибочно связывать процветание города с личностью правителя. Своим процветанием жители Феодосии обязаны только самим себе. Моя единственная заслуга состоит в том, что я не мешала им достичь благополучия.
- Но будет ли настолько же мудр твой преемник? Да, мы все хорошо знаем Кира. Он храбрый воин и добросовестный человек. Но достаточно ли этих качеств, чтоб управлять городом с мудростью и кротостью? Не обернется ли его правление бедствием для всех нас?
- Я ничего вам не навязываю. Если вы имеете на примете более достойную кандидатуру, вы можете предложить ее на всенародное обсуждение.
- Мы желаем, чтоб Феодосией продолжала управлять ты.
- Я должна уехать.
- Ты уже невластна в себе. Ты облечена доверием народа и не вправе его обмануть.
- Я управляла Феодосией, пока могла. Но настал момент, когда я уже не в состоянии успешно справляться со своими обязанностями и должна уступить место более достойному.
- Мы не знаем более достойного.
- Вы судите обо мне по прежним заслугам. Но они остались в прошлом. И я не вижу, чем могла бы быть полезна городу в будущем. Нужен новый человек, который смог бы оживить устоявшийся порядок.
- Нас устраивает существующий порядок, и мы не хотим его менять.
- И человек, и общество существуют до тех пор, пока способны к развитию. То, что не развивается, гибнет. У меня нет свежих идей, которые могли бы дать толчок к дальнейшему развитию. Нужны новые идеи. И дать их может только новый человек.
- Мы любим тебя и не хотим тебя терять.
- Лучше уйти от власти, когда люди сожалеют о твоем уходе, чем дожидаться, когда они пожалеют о том, что ты осталась. Я благодарю вас за сотрудничество. Мне было приятно и легко управлять Феодосией, потому что я всегда встречала понимание и поддержку со стороны старейшин и народа. Я сделала все, что могла. Кто может, пусть сделает больше. Еще раз прошу Совет рассмотреть кандидатуру Кира. Уверена, что он наилучшим образом справится с обязанностями градоправителя.
После того, как Коринна села, поднялся со своего места председатель Совета.
- Уважаемые старейшины! Правительница Феодосии подала прошение об отставке и хотела бы видеть своим преемником Кира. Проведем голосование. Кто за то, чтобы удовлетворить прошение?
Опустив седые головы, старейшины молчали. Наконец, один из них встал и попросил слова.
- Надо ли говорить о том, что все мы против? Но из уважения к госпоже Коринне мы согласны удовлетворить ее прошение об отставке, не спрашивая о причинах ее внезапного отказа. Поэтому предлагаю сразу перейти ко второму вопросу.
- Итак, кто за то, чтоб выставить кандидатуру Кира на всенародные выборы градоправителя?
Поднялось множество рук.
- Кто против?
Несколько рук поднялось в разных концах зала.
- Кто воздержался?
Воздержавшихся не оказалось.
- Итак, - подвел итог председательствующий. - Большинством голосов Кир выдвинут на пост градоправителя. Но утвержден в должности он будет лишь в том случае, если на выборах за него проголосует большинство правоспособного населения Феодосии. Заседание Совета Старейшин объявляется закрытым.
В окружении членов Совета Коринна вышла из ратуши и остановилась, так как улица была запружена людьми. Они стояли плотной стеной и смотрели на нее с молчаливым упреком.
Вдруг от толпы отделился рослый мужчина и тоном судьи произнес:
- Мы слышали, что ты сложила с себя обязанности градоправительницы. Это правда?
- Да, - дрогнувшим голосом ответила Коринна и опустила глаза.
- Мы чем-то прогневали тебя?
- Не в этом дело...
- А в чем?
- Я не могу говорить об этом... Простите...
- Не покидай нас. Мы любим тебя.
- И я люблю вас тоже... Еще раз простите. И прощайте.
Она направилась к своему дому, и толпа с уважением расступилась перед нею.
Все время, пока она собирала и укладывала вещи, с улицы доносились громкие крики:
- Не покидай нас! Мы любим тебя!
Крепко сцепив зубы, Коринна кидала в сумку необходимые в дороге предметы, но, наконец, не выдержала и тихо прошептала сквозь слезы:
- Господи, дай мне силы перенести и это тоже...
Наконец, сборы были закончены, и Коринна верхом выехала за ворота.
Ей навстречу шагнул председатель Совета и громко произнес:
- Госпожа Коринна! Две сотни лучших воинов готовы последовать за тобой хоть на край света! Кроме того, город дарит тебе за твою службу сто тысяч золотых, чтобы в дороге ты не отказывала себе ни в чем!
- Благодарю вас за вашу щедрость и великодушие, но золото и воины понадобятся вам больше, чем мне. Я не приму ничего из ваших щедрых даров. Я возьму с собой только вашу любовь. Будьте счастливы!
Коринна тронула поводья, и лошадь медленным шагом направилась к городским воротам, и на всем пути ей под копыта летели охапки алых роз.
«Властвовать над людьми должен тот, кто их всех превосходит умом». Аристотель
«Все социальные процессы, какие только вы можете наблюдать в человечестве, ведут к одной цели - достигают они ее или нет, это другой вопрос - а именно открыть своего Ableman (способного человека) и облечь его символами способности: величием, почитанием или чем вам угодно, лишь бы он имел действительную возможность руководить людьми соответственно своей способности. Избирательные речи, парламентские предложения, билли о реформах, французские революции - все стремится, в сущности, к указанной мной цели или в противном случае представляется совершенно бессмысленным. Отыщите человека, самого способного в данной стране, поставьте его так высоко, как только можете, неизменно чтите его, и вы получите вполне совершенное правительство, и никакой баллотировочный ящик, парламентское красноречие, голосование, конституционное учреждение, никакая вообще механика не может уже улучшить положение такой страны ни на одну йоту». Т. Карлейль
«Человек с умом – на вершине всех дел: такова должна быть цель всех общественных укладов и организаций. Ибо человек с умом, как я утверждаю постоянно и верю неизменно, есть вместе с тем и человек с благородным сердцем, человек истинный, правдивый, человечный, отважный. Добудьте себе такого человека в правители, и вы добудете все; если же вам не удастся привлечь его, то хотя бы вы имели конституции столь же плодовитые, как ежевика, и парламент в каждой деревне, вы ничего не достигнете!» Т. Карлейль
«Последняя проверка вождя – те убеждения, что он оставляет в других людях после себя… Одаренный вождь оставит после себя такое положение дел, с которым успешно справятся люди менее одаренные». Г. Липпмэн
«Представительная демократия может ставить своей целью подбор лучших и установления царство истинной аристократии. Демократия может быть понята как установление условий, благоприятных для качественного подбора, для выделения аристократии. При этом целью может быть поставлено отыскание реальной, а не формальной аристократии, т. е. отстранение той аристократии, которая не является царством лучших, и раскрытие путей для истинной аристократии. Все изображенные вами демократии плохо служат этим целям и забывают их во имя жалких интересов сегодняшнего дня. Демократия легко превращается в формальное орудие организации интересов. Искание лучших подменяется исканием более соответствующих интересам, лучше их обслуживающих. Демократия сама по себе не имеет внутреннего, онтологического содержания, и потому обслуживать она может цели самые противоположные. Этим она по существу отличается от аристократии, которая есть идеал благородства, породы, качества». Н. Бердяев
«Я решительно против всяких правительств. Я за единое правительство для всего мира. Это значит, что войны станут невозможными; это значит, что исчезнет необходимость бессмысленно держать в армиях миллионы людей. Они смогут влиться в человечество, творить, производить, и тогда нищета исчезнет с лица земли. А в настоящее время 70% национального дохода каждой страны идут на военные нужды, а вся страна живет на оставшиеся 30%. Если исчезнут армии, то страны получат эти 70% дохода. Тогда не будет нищеты, исчезнут бедные. Все эти нищие, все эти Эфиопии — это все дело наших рук. С одной стороны, мы создаем огромные армии, а с другой стороны, убиваем людей голодом. А эти армии ничем не занимаются. По сути дела, это профессиональные убийцы, обученные профессиональные преступники. Мы обучаем их тому, как убивать. Мы говорим о человечестве, о цивилизации, а 70% своего дохода расходуем на убийства. Одно всемирное правительство означает невероятный переворот, революцию. И все человечество выиграет от этого.
Во-вторых, если у нас будет единое правительство, то оно будет только функциональным, исполнительным. В настоящее время любое правительство обладает реальной властью. Президент, премьер-министр... но в функциональном правительстве все будет иначе. Возьмем, к примеру, начальника почты; это исполнитель, он не обладает властью. У него есть своя работа, свои обязанности, но власти он не имеет. Зачем ему власть? Или управляющий железными дорогами, какая у него власть? А какой властью обладает президент авиакомпании? Это все исполнители.
Если будет только одно правительство, оно автоматически станет функциональным. Сейчас это невозможно, потому что вы боитесь других правительств. «Оказывайте поддержку своим руководителям, укрепляйте свое правительство». Но если не будет войн, исчезнет необходимость обладания властью: ведь именно войны порождают власть. И пока в мире не исчезнут войны, не сможет исчезнуть власть; они взаимосвязаны.
Функциональное правительство — подобно почте, железнодорожному транспорту, авиалиниям - будет квалифицированно выполнять свои обязанности, но не обладать властью. Это будет прекрасный мир, в котором вы даже не будете знать, кто ваш президент, кто премьер-министр — они будут простые служащие. В настоящее время они являются вашими хозяевами, и, чтобы сохранить свою власть, они все время держат вас в страхе. Пакистан готовится напасть на Индию, поэтому мы должны оказывать всяческую поддержку правительству Индии. Китай готовит нападение... Адольф Гитлер писал в своей автобиографии, что, если хочешь удержать власть, держи людей в постоянном страхе. И он совершенно прав. И маньяки иногда бывают правы. И десятое — меритократия, достоинствовластие. Демократия потерпела поражение. Мы жили под самыми различными режимами — аристократическими, монархическими, городскими демократиями — а сейчас весь мир склоняется к идее демократии. Но демократия не разрешила никаких проблем; она их только усугубила. Именно поэтому такой человек, как К. Маркс, выдвинул идею диктатуры пролетариата. Я не сторонник диктатуры пролетариата, и у меня иная идея, идущая далее демократии. Демократия означает правительство из народа, для народа — но это все слова. В Индии сейчас 900 миллионов человек. Каким образом все эти 900 миллионов будут управлять? Нужно, чтобы они кого-то облекли властью.
Так что управляет не народ, а отдельные, выбранные им люди. На каком основании происходит этот отбор? Как вы выбираете? Способны ли вы выбрать подходящих людей? Обучены ли вы, подготовлены ли вы к демократическому образу жизни? Нет, ничего подобного сделано не было.
Невежественные массы очень легко провести на какой-то чепухе. Например, Никсон проиграл выборы Кеннеди из-за того. что по телевизору Кеннеди смотрелся лучше, чем Никсон, это выводы психоаналитиков.
Когда Никсон узнал об этом, он постарался исправиться. Перед следующими выборами он научился тому, как стоять, как ходить, как вести беседу, как одеваться. Даже цвет вашего костюма на телевидении очень важен. Если появиться там в белом, то будешь похож на привидение.
Произвольные, случайные причины... кто-то красиво говорит, хороший оратор. Но это совершенно не значит, что из него получится хороший президент. Кто-то шьет красивую обувь — значит ли это, что он будет хорошим президентом? Когда Авраама Линкольна избрали президентом, многие были разгневаны и оскорблены, потому что какой-то там сын башмачника — а отец Линкольна был сапожником — победил высокородных аристократов. Они были оскорблены. Один высокомерный аристократ не мог стерпеть. И в день обращения Линкольна к Сенату со своей речью при вступлении в должность, как раз, когда он уже собирался начать, этот аристократ прервал его: «Послушайте, вы меня помните? Ваш отец шил обувь для нашей семьи, а вы приходили к нам в дом помогать своему отцу». И весь Сенат рассмеялся. Таким образом они хотели унизить Линкольна. Но людей, подобных Линкольну, унизить невозможно. Он сказал: «Я благодарен вам, что в такой момент вы напомнили мне о моем отце. Мой отец был лучшим сапожником во всей стране, и я знаю, что мне никогда не стать таким президентом, каким он был сапожником. Он всегда будет впереди меня».
Так каков же ваш критерий? Каким образом вы выбираете? Вот почему я считаю, что пора демократии прошла. Нужна новая система, основанная на достоинствах и качествах. Во всем мире есть тысячи университетов. Почему же обычные, неграмотные, невежественные массы выбирают тех, кто в течение пяти лет будет обладать неограниченной властью? И их власть так велика, что они могут уничтожить весь мир. Достоинствовластие означает, что только те, кто получил образование в данной области, будут иметь право голоса в данной области. Например, только педагоги должны выбирать министра образования. Тогда мы получим самого подходящего министра образования. Министра финансов должны выбирать те, кто знает экономику и все ее сложности. Но выбор могут сделать только те, кто получил специальное образование — а таких людей у нас тысячи. И на каждую должность человека будут выбирать специалисты в этой области. Министра здравоохранения должны избирать врачи, хирурги, ученые, работающие в области медицины. Тогда мы получим сливки нашего общества, и мы сможем быть уверены в том, что они сделают нашу жизнь богаче, достойнее, более мирной и счастливой,
Вот это я называю меритократией, достоинствовластием. И когда мы выбрали всех этих людей, мы сможем поручить им выбрать президента или премьер-министра. Это самые талантливые и одаренные люди нации. Они способны выбрать из населения или из членов парламента. А что касается парламента, то здесь тоже необходима градация Например, правом голоса могут обладать только люди получившие высшее образование. Достижение возраста 21 года еще не значит, что вы в состоянии выбрать нужного человека. В 21 год вы еще ничего не знаете о жизни и ее сложностях. Те, кому доверено избирать членов парламента или сената, или как он у вас называется, должны, как минимум, иметь диплом о высшем образовании. Таким образом мы сможем сформировать образованное, благородное, культурное правительство. До того, как сможет появиться всемирное правительство, каждая страна должна пройти через меритократию. И когда мы вкусим плоды меритократии, люди поймут, что, если мы объединим весь мир в одно правительство, жизнь станет радостной — захочется не отрекаться от нее, а наслаждаться ею. До сих пор все. что ни происходило, было случайностью. Наша история, от начала до наших дней, суть история случайностей.
Мы должны покончить с этим. Мы должны решить, что будущее не будет случайностью. Будущее будет создано нами. А созидание своего мира есть величайшее из творений». Ошо
«Думаю, что регулировать человеческие отношения может только право, за которым скрывается ведь трансцендентное чувство чести. Можно отрицать этические нормы, но признавать нормы юридические, которые призваны охранять человеческую индивидуальность. Право и есть та сторона морали, которая может быть рационализирована. Демократическая этика - отвратительная бессмыслица и в корне противоречит индивидуализму, но демократический общественный строй есть вывод из основ индивидуализма. Пусть успокоятся - право, тоже божественное и трансцендентное по своей природе, не допустит хаоса и защитит от насилия». Н. Бердяев
«Требование личной свободы, чтобы оно могло осуществиться, уже предполагает стеснение этой свободы в той мере, в какой она в данном состоянии человечества несовместима с существованием общества или общим благом. Эти два интереса, противоположные для отвлеченной мысли, но одинаково обязательные нравственно, в действительности сходятся между собою. Из их встречи рождается право». В. Соловьев
«Право есть принудительное требование реализации определенного минимального добра, или порядка, не допускающего известных проявлений зла». В. Соловьев
«Правом являются общие, обязательные для меня правила поведения, которые однако, являются обязательными для меня только тогда, когда они согласуются со светом интеллекта. Никакое право не обязательно, утверждает св. Фома, если оно не разумно. Оно также не является обязательной нормой, если противоречит требованиям человеческой природы или если оно противоречит объективной истине. Эти объективные, предметные правила поведения всегда касаются жизни общественной». С. Свежавски
«Быть законодателем есть самая утонченная форма тирании». Ф. Ницше
«Всякое право направлено к общему благу», и поэтому служит тому, чтобы общее добро тех или иных сообществ могло стать действенным. Законодателем, т. е. тем, кто устанавливает и проводит в жизнь право, может быть только тот, кто руководит данным сообществом... Здесь идет речь не о сообществе, которое достигло уже своего совершенства с точки зрения морали, но лишь о таком, которое является истинной аутентичной сообщностью... То есть не сообщество в становлении, но уже состоявшееся сообщество... Итак, поскольку область права по своей природе относится к сообществу людей, она теснее всего связана с добродетелью справедливости, которая является добродетелью, регулирующей отношения между людьми». С. Свежавски
«Принцип права может рассматриваться отвлеченно; и тогда он есть лишь прямое выражение справедливости: я утверждаю мою свободу как право, поскольку признаю свободу других, как их право. Но в понятии права непременно заключается... элемент объективный, или требование реализации: необходимо, чтобы право имело силу всегда осуществляться, т. е. чтобы свобода других, независимо от моего субъективного ее признания, т. е. от моей личной справедливости, всегда могла на деле ограничивать мою свободу в равных пределах со всеми». В. Соловьев
«Право потому и имеет такое огромное значение в человеческом общении, что оно является охраной и гарантией минимума человеческой свободы, что оно предохраняет человека от того, чтобы жизнь его целиком зависела от моральных свойств, от любви или ненависти другого человека. Свобода и независимость человека требуют того, чтобы в основу государства была положена не только любовь, но также принуждение и право. В этом есть высшая правда». Н. Бердяев
«Право есть исторически-подвижное определение необходимого принудительного равновесия двух нравственных интересов - личной свободы и общего блага. Было бы пагубным смешением понятий думать, что право имеет в виду материальное уравнение частных интересов. Праву как таковому до этого нет дела. Оно заинтересовано только двумя главными концами человеческой жизни - свободою лица и благом общества, и, ограничиваясь этим, не внося своего принудительного элемента в частные отношения, оно лучше всего служит самой нравственности. Ибо человек должен быть нравственно свободным, а для этого нужно, чтобы ему была предоставлена некоторая свобода быть безнравственным. Право в известных пределах обеспечивает за ним эту свободу, нисколько, впрочем, не склоняя пользоваться ею». В. Соловьев
«Вы смешали сферу права и сферу морали и на отождествлении этих двух сфер хотите воздвигнуть ваш принудительный коллектив. И это соблазнительное смешение несет с собой величайшую опасность для человеческой свободы. Право есть принудительное начало, защищающее и охраняющее человеческую свободу. Оно делает возможным сожительство и общение людей и в том случае, когда люди грешны и злы, когда они насильники и корыстолюбцы. Общество человеческое не может быть построено на любви как начале общеобязательном и принудительном. Любовь между людьми может быть лишь свободным цветом человеческого общения, лишь благодатным в нем порядком». Н. Бердяев
«Конституционные монархии и демократические республики хотя и признают права личности и ценность свободы, но отвлеченное государственное начало в них живет и творит зло. Как и в монархиях абсолютных, в новых, более свободных государствах судьба личности и судьба мира все еще зависят от человеческого произвола, от случайной и субъективной, только человеческой воли. А между тем права личности, свобода человека и все высшие ценности жизни только в том случае будут незыблемы и неотъемлемы, если они установлены волей высшей, чем человеческая, и если не зависят все эти блага от случайной и изменчивой воли людей, одного человека или всех. Только абсолютный, вне-государственный и вне-человеческий источник прав человека делает эти права безусловными и неотъемлемыми, только Божественное оправдание абсолютного значения всякой личности делает невозможным превращение ее в средство. Нужно права человека, достоинство и свободу личности поставить выше благополучия человеческого, интересов человеческих, субъективной и изменчивой воли человеческой». Н. Бердяев
«Всякий государственный позитивизм признает абсолютность государства и относительность права, отъемлемость прав, подвергает их расценке по критериям государственной полезности. Так бывает и в государстве самодержавном и в государстве демократическом, так будет и в государстве социалистическом, если право подчиняется государству, если государству приписывается суверенность, если торжествует отвлеченное, безбожное в своем самодовлении государственное начало. Противоположный тип учений, враждебный государственному позитивизму, признает абсолютность права и относительность государства: право имеет своим источником не то или иное положительное государство, а трансцендентную природу личности, волю сверх-человеческую. Не право нуждается в санкции государства, а государство должно быть санкционировано правом, судимо правом, подчинено праву, растворено в праве». Н. Бердяев
«Чувствовать и действовать социально значит, прежде всего признавать на деле начало христианской любви и братства; это значит, далее, руководиться не уравнивающей справедливостью («всем поровну), а распределяющей («каждому свое, кто чего заслужил»); это значит - оберегать слабых, нуждающихся, больных и беспомощных, связывать благополучие целого с благоденствием личности и, наконец, будить и поощрять во всех слоях народа качественные,творческие силы человеческого инстинкта и духа». И. Ильин
«Хорошее правительство распознается по тому, как оно относится к детям, старикам, к больным и нуждающимся». Х. Хэмфри
«Народам и державам - там расцвет,
Где справедливость есть, где гнета нет!» А. Навои
«Кто заботится об истинном благе какого-либо сообщества, тем самым он созидает свое собственное благо, потому что благо личности не может реализоваться без общего блага, либо блага семьи, либо города, либо королевства». Фома Аквинский
«Каждый желающий славы должен уметь вовремя проститься с почестью и знать трудное искусство - уйти вовремя». Ф. Ницше
«Наибольшей любви достоин такой человек, который, будучи самым могущественным, не внушает страха». Плутарх
«Не обоготворение народовластия должно быть поставлено на место обоготворения единовластия, а всякому человековластию должен быть положен предел, объективный, а не субъективный предел, предел сверх-человеческий, а не человеческий. Нужно ограничить не только человеческую власть одного или некоторых, но и всех, так как миром не должна управлять никакая человеческая власть, всегда произвольная, случайная и насильственная. Это ограничение всякой власти не может быть делом народной воли как механической суммы человеческих субъективностей; ограничение всякой власти, подчинение ее высшей правде может быть только делом явления в мире мощи сверх-человеческой, изъявления миру воли абсолютной, воли тождественной с абсолютной для нас правдой и истиной, воли не формальной только, но и материальной. Декларация прав человека и гражданина, всякое торжество свободы в мире, всякое признание за личностью безусловного значения было декларацией воли Божественной, явление в мире правды сверх- человеческой. Только потому нельзя лишать личность свободы, что не человек, а сам Бог возжелал этой свободы, только потому и права человеческие неотъемлемы и абсолютны, совесть человеческая не может быть насилована ни во имя чего в мире. Единственно верный путь есть направление воли человеческой к добру, объективному, абсолютному добру. Нужно воспитывать волю людей в благоговейном уважении к свободе, к неотъемлемым правам человека, к безусловному значению и призванию личности, нужно вызывать в людях чувство любви к тому, что абсолютно ценно, что непоколебимо должно почитаться, что выше человеческих страстей и желаний». Н. Бердяев
«Государство есть выражение воли человеческой, относительной, субъективно-произвольной, право - выражение воли сверх-человеческой, абсолютной, объективно-разумной... Право как орган и орудие государства, как фактическое выражение его неограниченной власти, есть слишком часто ложь и обман, это - законность, полезная для некоторых человеческих интересов, но далекая и противная закону Божьему. Право есть свобода, государство - насилие, право - голос Божий в личности, государство - безлично и в этом безбожно». Н. Бердяев
«Право в интересе свободы дозволяет людям быть злыми, не вмешивается в их свободный выбор между добром и злом; оно только в интересе общего блага препятствует злому человеку стать злодеем, опасным для самого существования общества. Задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он - до времени не превратился в ад». В. Соловьев
«Только право, соединенное с любовью, может создать в мире правду, правду не только формальную, но и материальную». Н. Бердяев
«Тот, кто не может войти и составить часть некоего сообщества, кто не нуждается ни в чем, ни в ком, достаточен самому себе, то, не являясь частью государства, он - либо зверь, либо Бог». Аристотель
- А-а, это ты? - старец Варлаам, подслеповато щурясь, всмотрелся в лицо Глеба и отступил назад, давая гостю пройти в избушку.
Опираясь на костыль, он доковылял до стола и дрожащей от старости рукой затеплил маленькую лампадку.
- Шел вот мимо и решил навестить, - сказал Глеб, усаживаясь на лавку. - Как поживаете?
- Аль не видишь? - криво усмехнулся отшельник и обвел избушку рукой. - Вот так вот и живу... Стар я... И ноги не ходят, и глаза не видят, и уши не слышат... Прошла жизнь - и оглянуться не успел...
- А где Мирослав?
- Вылетел орленок из гнезда, да и сложил буйну голову на плахе... Аль не слыхал?
- Не слыхал...
- Остался я один-одинешенек на всем белом свете, и некому утешить меня на старости лет... А, да что говорить!.. Жил отшельником - и умру отшельником... Ни сына после себя не оставляю, ни имущества, ни громкого подвига... Одни слова... А что - слова? Сотрясение воздуха... Были - и нет. Кто-то слышал, а кто-то - мимо ушей пропустил. Кто-то запомнил, а кто-то забыл... Зря жил... Все зря... Эх, воротить бы молодость!..
- Нет, отец, не зря вы жизнь прожили. Вы Мирослава воспитали...
- Да, Мирослав... Ясный сокол... До самого солнца взлетел и сгорел в его пламени... Славная жизнь и славная смерть... Но это - его жизнь и его смерть... Я-то как отчитаюсь пред Господом, когда спросит Он меня, на что я потратил свою жизнь? Как жизни людей учил, сам жить не умея? Как прятался от жизни в ските? Как святость свою лелеял и холил, скрываясь от соблазнов в пустыни? А на кой она, святость-то? Кому пригодилась? Всю жизнь гнушался руки испачкать в непотребстве, брезговал дотронуться до женщины, девственником умираю, а развращен! Какие картины адского соблазна и прелести рисовались моему воображению по ночам!.. Ни один распутник не изобретал подобного сладострастия!.. Чист телом, но растлен душой!.. Сильна плоть в человеке, ох, сильна!.. Духом бы в небеса воспарил, да плоть не пускает!.. Всю жизнь покоя искал, от людей прятался, а от себя - не сумел... Есть лишь один скит, маленький такой, деревянный, куда может спрятаться человек от себя самого, да туда никто не торопится... Там - вечный покой, которого я искал всю жизнь, да так и не обрел... Ничего, скоро уже уйду я в тот скит... Зажился я... Зажился... А все равно страшно помирать... Мудрым меня величали, святым, познавшим все тайны бытия, но на что мне мудрость и святость, и все знание мое, если они и дня жизни не могут мне прибавить, и от смерти не могут защитить?.. Это уже не жизнь, когда ложишься вечером, и не знаешь, проснешься ли утром... Все ждешь ее, проклятую, ждешь, все думаешь о ней... А она все не идет... Даже нетерпение какое-то появляется: да когда же ты явишься, наконец!.. Чуешь, - рядом где-то притаилась, посмеивается над тобой, наслаждается твоими мучениями, дразнит... То нос покажет, то язык высунет, то по лбу щелкнет... Пугает - и рада, что пугаешься... Противно, небось, старческую болтовню слушать? Ты-то вон какой! Молодой, здоровый, сильный, кровь с молоком... Небось, еще ни разу о смерти не думал?
- Да нет, думал...
- А, знаю я эти думы!.. В молодости-то никто не верит, что может умереть... Молодые не верят в смерть, даже когда их убивают, вот потому-то они и бессмертны... А в старости каждый прожитый денек, как царский подарок: ты уж и не надеялся на него, а он - вот он... Эх, парень, живи, пока молодой! Не слушай никого! Живи - и радуйся тому, что живешь! Пусть себе говорят что хотят, а ты не слушай никого - и знай себе живи! Утром просыпаешься, так ты не смотри за окно, да не брюзжи, что вот опять, мол, дождь идет или снег валит, а скажи себе: «А ведь я - есть! Я - живой!» Подумай о том, что тебя могло бы и не быть, ты мог просто не родиться или умереть во младенчестве, а ты родился, ты есть и ты живой! И по сравнению с этим счастьем все несчастья покажутся тебе мелочью, не стоящей внимания! Пусть хоть небо рушится на тебя, а ты стой себе и повторяй: «Я - есть! Я - живой!» Но ты не просто повторяй! Ты - живи! Понимаешь?.. Нет, не понимаешь... Только я один это понимаю... Знаешь, как надо жить? Идешь ты куда-то, так ты не думай, как бы поскорее дойти, а ты иди - понимаешь? - иди, и дыши, и смотри вокруг, и запоминай и краски, и цвета, и запахи, и звуки. Работаешь, так ты не думай, как бы поскорей ту работу спихнуть, а ты работай - и наслаждайся своей силой, своим уменьем, своей ловкостью, ты чувствуй, что делаешь что-то полезное и нужное, ты гордись своим послушным телом, своей сметкой, своей мастеровитостью! Любишь женщину, так ты люби ее всей кожей, всем сердцем, печенью, селезенкой, всем, что ни есть в тебе, восторгайся ее красотой, зажги в ней ответную страсть, подари ей наслаждение, которого она не сможет забыть и при смерти! Вот как надо жить! Понимаешь теперь? - отшельник махнул рукой. - Что теперь говорить да других поучать?.. Моя-то жизнь прошла... Но почему же мне-то, когда я молод был, никто не сказал этих слов? Разве так бы я жил? Все спешил куда-то, все думал - лучшее там, впереди! И все - мимо, мимо, мимо... Некогда было восходом полюбоваться. Все думалось: это еще успеется... Ничего не успеется! Чего не успел сегодня - завтра уже не наверстаешь. Жизнь, она ведь никого не ждет. Никого... Идет себе - и все тут. Идет - и проходит... И мы - вместе с ней... И другие, новые, люди придут на наше место и вытеснят нас из жизни, и забудут нас, и хорошо еще, если не проклянут... Ты ступай, парень. Не годится тебе такие речи слушать... Я свое, худо ли, бедно ли, но отжил. А тебе еще жить да жить... Вот и живи. Да смотри, не забывай мои слова... Не повторяй моих ошибок... С Богом...
Старец Варлаам кивнул Глебу головой и отвернулся.
Глеб молча встал, молча поклонился и молча вышел из скита в обнажающийся в предчувствии скорой зимы редкий лес.
«Чтобы жить в одиночестве, надо быть животным или богом, говорит Аристотель. Не хватает третьего случая: надо быть и тем и другим - философом». Ф. Ницше
«Дерзай, ступай в пустыню, в одиночество. Будешь либо зверем, либо Богом. Причем вперед ничего не известно. Прежде откажись от всемства, а там - видно будет. Впрочем, по-видимому, даже и того хуже: если откажешься от всемства, то сперва превратишься в зверя и только потом - когда потом, этого никто не знает, - наступит, и то не наверное, последнее великое превращение, возможность которого Аристотель допускал, конечно, лишь затем, чтобы не отказаться от полноты теоретической формулировки. Разве не очевидно, не самоочевидно, что человек может обратиться в дикого зверя, но что богом ему не дано стать? Общечеловеческий опыт, опыт нашего многотысячелетнего исторического существования, с достаточной убедительностью подтверждает общие соображения разума: в зверей люди сплошь и рядом обращаются - и в каких грубых, тупых, диких зверей, - богов же среди людей еще не было». Л. Шестов
«Сказавшему: «Тот, кто находит удовольствие в уединении, либо дикий зверь, либо бог» - было бы трудно вложить в несколько слов больше и правды и неправды, чем содержится в этих словах. Ибо совершенно справедливо, что естественная и тайная ненависть и отвращение к обществу в любом человеке содержит нечто от дикого животного; но совершенно несправедливо, что в уединении вообще есть нечто божественное, за исключением тех случаев, когда оно проистекает не из удовольствия, которое находят в одиночестве, а из любви и желания уединиться для более возвышенного образа жизни». Ф. Бэкон
«Разве не потому, - сказал святой, - ушел и я в лес и пустыню? Разве не потому, что и я слишком любил людей? Теперь люблю я Бога: людей не люблю я. Человек для меня слишком несовершенен. Любовь к человеку убила бы меня». Ф. Ницше
«Только земную любовь к небу знают святые, а религиозный опыт всего дохристианского человечества - небесная любовь к земле - в христианстве забыт». Д. Мережковский
«Сладострастие: жало и кол для всех носящих власяницу и презрителей тела и «мир», проклятый всеми потусторонниками: ибо оно вышучивает и дурачит всех наставников плутней и блудней». Ф. Ницше
«Наиболее обычное средство, которое применяет аскет и святой, чтобы сделать свою жизнь все же выносимой и занимательной, состоит в ведении войн и смене побед и поражений. Для этого ему нужен противник, и он находит его в так называемом внутреннем враге. В особенности он пользуется своим влечением к тщеславию, своим честолюбием и властолюбием, а также своими чувственными вожделениями, чтобы превратить свою жизнь в длительную битву и рассматривать самого себя как поле битвы, на котором с переменным успехом борются добрые и злые духи. Как известно, чувственная фантазия умеряется и даже почти подавляется при правильных половых сношениях и, наоборот, разнуздывается и дичает при воздержании и беспорядочных сношениях. Фантазия многих христианских святых была необычайно загрязнена; в силу теории, что эти вожделения суть действительные демоны, буйствующие в них, они не чувствовали себя особенно ответственными; этому чувству мы обязаны столь поучительной откровенностью их признаний. В их интересах было, чтобы эта борьба в известной мере постоянно поддерживалась, ибо она, как сказано, делала занимательной их пустынную жизнь». Ф. Ницше
«Истинные христиане, для которых была невыносима антихристианская жизнь общества, которые не могли быть христианами в церкви и язычниками в цирке, - такие цельные люди должны были уходить из общества, бежать от мира в монастыри и пустыни. Это были лучшие люди того времени, и монашество было расцветом восточного христианства. И, однако же, это явление - что лучшие люди, чтобы остаться христианами, должны были бежать из христианского общества - никак нельзя считать нормальным. Результатом такого бегства являлось решительное противоположение между христианской пустыней и лжехристианским миром, т. е. некоторый новый вид разделения божеского и человеческого в обширных размерах. Но если мир, лишенный своих лучших людей, оказывался уже совсем нехристианским, то и отрешенное от мира монашество подвергалось опасности уклониться от истинно христианского идеала. Этой опасности не подлежали великие представители монашества, ибо они свои духовные силы, укрепленные аскетическим подвигом, и всю энергию своей одухотворенной человечности прилагали к деятельному служению царству Божию нравственным воздействием на растленное человечество. Для этих людей аскетизм был только духовным упражнением. Они отрешились от мира, чтобы тем сильнее с духовных высот действовать на мир, и к ним в известной мере можно применить сказанное Христом о себе: когда вознесен буду от земли - всех привлеку к себе. Духовная сила этих людей действовала на расстоянии, и им не нужно было покидать пустыню, чтобы становиться деятельными вождями христианства. Святые столпники неподвижным подвигом двигают народные массы, и темные пещеры отшельников светят всему миру». В. Соловьев
«Что значат эти странные слова «могущий вместить, да вместит»? Слишком известно, как слова эти были истолкованы ограниченным сознанием исторического христианства. Подумали, что Христос говорил об аскетизме, об отрицании пола и любви, о воздержании, проповедовал скопчество. Этот аскетический подвиг не считали уделом всех людей, не все могли «вместить», а лишь избранные, посвящающие свою жизнь Богу. На почве этого толкования выросли черные цветы средневекого монашества и вся эта мучительная борьба с искушениями Афродиты. Но это толкование слов Христа вытекало из одностороннего характера, который получило христианство в истории, в нем сказалась мистическая вражда к плоти и земле. Христианский аскетизм был антитезисом в мистической диалектике бытия и потому не мог вместить учения о творческой роли Эроса в преображении земли и мировой плоти, о вселенском соединении людей новой любовью. Миссия христианского аскетизма была чисто отрицательная, сознание греховности рода, природы и унизительности природно-родовых инстинктов. Но наступают времена, когда пора уже понять, что значили слова Христа. Не говорил ли Христос о новой любви, об Афродите небесной, о божественном Эросе, который не все могут «вместить»? Могущий вместить новую любовь, да вместит ее». Н. Бердяев
«Некоторые, уклоняясь от человеческого пути брака, честно старались заменить его не низшими, беззаконными, а высшими, или сверхзаконными, путями, из коих первый (в общем счете четвертый) есть аскетизм (половой, или безбрачие), стремящийся более чем к ограничению чувственных влечений – к совершенной их нейтрализации отрицательными усилиями духа в воздержании. Аскетизм есть дело очень раннего исторического происхождения если не в смысле успеха, то хоть в смысле намерения и предприятия. Замечательно, однако, что полнейшая из исторических организаций этого пути – христианское монашество – уже сопровождается невольным сознанием, что при всем своем высоком достоинстве это не есть высший, окончательный, сверхчеловеческий путь любви.
Само монашество считает и называет себя чином ангельским; истинный монах носит образ и подобие ангела, он есть «ангел во плоти»; за величайшим монахом западного христианства, св. Франциском Ассизским, остается прозвание pater seraphicus и т.д. Но с христианской точки зрения ангел не есть высшее из созданий: он ниже человека по существу и назначению, - человека, каким он должен быть и бывает в известных случаях. Представительница христианского человечества признается царицей ангелов, а у апостола Павла читаем, что все истинные христиане будут судить и ангелов. Ангелы же не судят людей, а лишь исполняют при них службу Божию.
Если человек по существу и преимуществу есть образ и подобие Божие, то носить образ и подобие служебного духа может быть для него лишь временною, предварительною честью. Те самые восточные отцы церкви, которые и восхваляли и установляли «ангельский чин» - монашество, они же высшею целью и уделом человека признавали совершенное соединение с божеством – обожествление или обожение, ??????, а не ?????????.
И действительно, аскетизм не может быть высшим путем любви для человека. Его цель – уберечь силу божественного Эроса в человеке от расхищения бунтующим материальным хаосом, сохранить эту силу в чистоте и неприкосновенности. Сохранить в чистоте – но для чего же? Полезно и необходимо очищение Эрота, особенно когда за долгие века человеческой истории он успел так ужасно загрязниться. Но сыну божественного обилия одной чистоты мало. Он требует полноты сил для живого творчества». В. Соловьев
«Аскетизм и самобичевание имели своей задачей отнюдь не умерщвление плоти, как это обычно думают. Монахи и пустынники, изнурявшие себя постом, бдением и т. п. «трудами», прежде всего стремились вырваться из того всемства, о котором говорит у Достоевского подпольный человек и которое на школьном философском языке называется «сознание вообще». Л. Шестов
«Семейные добродетели восхвалялись и содомитами, о вреде онанизма писали и онанисты, а отшельники пустынь, совокуплявшиеся с полевой птицей и лесным зверем, не умели допустить, чтобы мужчина мог иметь сношения на протяжении своей жизни более, нежели с тремя женщинами, и женщина более, чем с тремя мужчинами тоже на протяжении всей своей жизни (недопустимость четвертого брака у христиан, т. е. по требованию «святых» (христианства). Все это не так безразлично. Конечно, все таятся - и потому никто особенно не страдает от «общего правила»; но выпадают случаи объявления, обнаружения: и тогда поднятые камни побивают «отступника» от того, к чему решительно никто «не прилежит». Между тем пол - именно океан, и в нем не зародится «водоворот» там, где ему «не указано быть», вековечные течения его не перестанут и не спутаются, не расширятся и не сузятся; и все останется так, «как есть» и «предуказано», и в том случае, если правило исчезнет под давлением истины, что оно вмешалось в область, существенно не свою. Здесь все подлежит наблюдению и ничто исправлению». В. Розанов
«Существовало ли до сих пор на земле что-нибудь более грязное, чем пустынножители? Около них срывался с цепи не только дьявол, - но и свинья». Ф. Ницше
«Ведь знаем же мы от самих святых, как часто похотение расставляет им тайные ловушки и как часто случается, что, несмотря на свое воздержание, они поддаются похоти там, где они думают, что уступают лишь необходимости, как рассказывает, например, св. Августин о самом себе в своей Исповеди». Б. Паскаль
«Просмотрите всю историю жрецов и философов, причисляя сюда и художников: самое ядовитое слово против чувств сказано не импотентами, также не аскетами, а невозможными аскетами, такими людьми, которым понадобилось бы быть аскетами». Ф. Ницше
«Таков старик, под грузом тяжких лет
Еще хранящий жизни первый цвет;
Хотя он свеж, на нем печать могил
Тех юношей, которых пережил». М. Лермонтов
«Ему уже седьмой десяток пошел, и он отбирает сокровища, которые можно унести в иной мир. Их он ценит, их бережет, то есть их радостно и торжественно уничтожает. Остальное же, что обладает способностью противостоять истребительной силе времени, он охотно и без сожаления сдает в сокровищницу истории». Л. Шестов
«Как видишь, мир поражен старостью и смертью.
Но мудрецы не скорбят, непреложность закона зная». «Сутта-нипата»
«Невозможно ведь так сделать, чтоб не умереть, родившись.
За старостью следует смерть, - таков закон непреложный». «Сутта- нипата»
«Трагедия старости не в том, что человек стареет, а в том, что душой он остается молодым». О. Уайльд
«Надо определять возраст не по состоянию тела, а по состоянию духа. Надо наслаждаться во всяком возрасте его благороднейшими радостями и разрешать выдвигаемые им духовные задачи. Надо жить во всяком возрасте тем, что не стареется и не устаревает, что от века и на века». И. Ильин
«Пользуйтесь своею молодостью, пока она не ушла. Не тратьте понапрасну золотые дни, слушая нудных святош, не пытайтесь исправить то, что неисправимо, не отдавайте свою жизнь невеждам, пошлякам и ничтожествам, следуя ложным идеям и нездоровым стремлениям нашей эпохи. Живите! Живите той чудесной жизнью, что скрыта в вас. Ничего не упускайте, вечно ищите все новых ощущений! Ничего не бойтесь! Новый гедонизм - вот что нужно нашему поколению». О. Уайльд
«Что и говорить - почтенная старость и слава мудреца тяжеле, много тяжеле шапки Мономаха и куда менее привлекательны». Л. Шестов
«Не призрачная слава мнимого героя, а настоящая слава мудреца и праведника нужна лишь для того, чтобы быть отвергнутой». Л. Шестов
«Платон прав: люди не только живут и устраивают жизнь, но также умирают и готовятся к смерти. И когда их настигает дуновение смерти, они уже не стремятся к тому, чтобы еще крепче прижаться к единому, связывающему их с другими людьми центру, а, наоборот, напрягают все силы, чтоб вырваться за пределы еще вчера казавшейся им вечной перефирии». Л. Шестов
«Твердое знание есть условие несовершенного восприятия. Слабый, неокрепший дух не способен к слишком быстрым, непрерывным переменам; ему всегда нужно осматриваться, приходить в себя - и для этого подольше испытывать одно и то же. Ему нужны даваемые привычкой прочность и устои. Но созревший дух презирает эти костыли. Ему надоело пресмыкаться на земле, он отрывается от «родной» почвы и уходит ввысь, вдаль, в бесконечное пространство. И ведь всякий знает, что не навсегда же мы осуждены жить в этом мире. Но страх мешает нам прямо сказать это себе, и до поры до времени мы молчим. Но приходят несчастия, болезни, старость - и страх, который мы хотели отогнать от себя, делается постоянным спутником нашей жизни. Мы уже не можем от него отделаться и поневоле с любопытством начинаем присматриваться к ненавистному спутнику. И тогда мы замечаем, что он не только пытает нас, но вместе с нами и за нас делает странное и непривычное дело: перегрызает все нити, которыми мы были привязаны к прежнему существованию. Нам кажется иногда, что еще несколько мгновений, и нас ничто не в силах будет больше удержать, что осуществится вечная мечта пресмыкающегося человека: он освободится от тяжести и уйдет далеко от проклятой земной юдоли... Предчувствие ли это или галлюцинация измученной души?» Л. Шестов
«Мгновениями хотелось бы сбросить с себя всю тяжесть проблематического, тайного, мучительного, все, что пристало за долгую, долгую жизнь, сбросить вместе с отяжелевшим, обезобразившимся старческим телом и легким духом воспарить туда - далеко, к звездам, которые кажутся настоящей родиной человеческих душ. Но тело крепко держит душу, не выпускает ее из тисков своих, а загадки все более и более закутывают ум. Выхода нет - темнота все равно наступит. Так отвернемся добровольно от солнца. Прочь все земные устроенности: их ждет моль и ржа!» Л. Шестов
«Господь наш не человек, а бог всей вселенной, что хочет все творит в мгновенье ока, а претерпел уже хуление, и плевание и ударение и на смерть отдался, владея животом и смертью; а мы что, люди грешные? Ныне живы, а завтра мертвы; ныне в чести и славе, а завтра в гробе и без памяти: другие разделят по себе собранное нами. Посмотри, брат, на отцов наших: много ли взяли с собою, кроме того, что сделали для своей души?» «Поучение Владимира Мономаха»
«Я познание сделал своим ремеслом.
Я знаком с высшей правдой и низменным злом.
Все тугие узлы я распутал на свете,
Кроме смерти, завязанной мертвым узлом». О. Хайям
«Раз участь глупца и меня постигнет,
То зачем же я был столь премудрым?» Экклезиаст, 2:15
«Как же могла прежняя вера сына Давидова, сына великого псалмопевца, уступить место неверию? Как мог тот, кто сам когда-то возвестил, что ненавидящие мудрость любят смерть, отречься от мудрости? Или пришла и для него пора возлюбить смерть? «И меня, - говорит он, - постигнет та же участь, что и глупого, зачем же я стал мудрым?» Теперь многие, читая Библию, повторяют эти слова. Но едва ли в наше время нашелся бы такой отважный человек, который бы за свой страх высказал такую вызывающую мысль. Если мудрость не спасает от смерти, то для чего прославлять ее? Если у Мудрости нет средств, чтоб награждать своих верных скальдов, то зачем служить такому слабому Господину? Отчего бы не перейти на службу к Безумию и Глупости?! Вспомните еще раз притчи: какие надежды возлагал великий царь на мудрость. У нее силы, богатство, непогибающие сокровища. Ее плоды лучше золота, пользы от нее больше, чем от отборного серебра. Она была с Творцом при начале пути Его и Господь веселился ею и т. д. И вдруг Божественная Премудрость оказывается такой же бессильной и слабой, как и человеческое безумие. Может быть, безумие, которого всегда боялись, от которого бежали и которого потому совсем не знают, может быть, оно таит в себе неведомую силу, предполагавшуюся на службе у Мудрости? Может быть, у него искать спасения, может, оно победит там, где беспомощна Мудрость?» Л. Шестов
«Мудрецы не больше знают, чем глупые, - у них только больше храбрости и самоуверенности». Л. Шестов
«В страхе смерти есть ужас абсолютного небытия. Он неразрывно связан с нашим не-хотением умереть, т. е. всецело отдать себя инобытию и, в конце концов, Богу. Не-хотение же мое умереть есть хотение мое существовать так ограниченно, как я существую. Страх смерти - страх за мое ограниченное бытие, которое я хочу сохранить, но неудержимое погибание которого сознаю. Я боюсь утратить свое жалкое существование. Я ведь так люблю его, что часто обманываю других и себя, притворяясь, будто мне его совсем не нужно... Но это еще не все. - В страхе смерти мне дано постижение не столько самого небытия, пред бездною которого кружится голова, сколько пути к небытию и страдание утрат. Страшно переступить порог, пережить погибание. Это не боль и не страдание в обычном смысле этого слова, но это - нечто, наиболее понятное именно в страдании. Мы боимся муки погибания и «того, что за гробом». За гробом же еще не абсолютное небытие. - Эмпирическая смерть завершает это наше недостаточное бытие: она - его качествование. Поэтому она - недостаточная смерть; и по сю сторону смерти еще не все бытие мира. Эмпирией бытие наше не исчерпывается. Эмпирическое бытие возможно лишь на основе некоторого высшего бытия, которое еще нельзя отождествить с совершенным, ибо усовершение для него необходимо не меньше, чем для эмпирии. Без недостаточного метаэмпирического моего бытия невозможно мое недостаточное эмпирическое бытие, отделенное от него пределом эмпирической смерти. Нельзя сказать, что «после» смерти я усовершаюсь, ибо здесь нет временного взаимоотношения. И нельзя допустить, что «после» смерти я могу что-то изменить в моем эмпирическом бытии, ибо «такому» эмпирическому бытию соответствует именно «такое-то» метаэмпирическое, и обратно. Между ними непреодолимый предел смерти, хотя они о составляют единое мое несовершенное бытие». Л. Карсавин
«Пафос ужаса смерти - величайший из известных людям пафосов. Трудно даже вообразить себе, до чего плоской стала бы жизнь, если бы человеку не дано было предчувствовать свою неминуемую гибель и ужасаться ей. Ведь все, что создано лучшего, наиболее сильного, значительного и глубокого во всех областях человеческого творчества - в науке, в искусстве, в философии, в религии, - имело своим источником размышления о смерти и ужас перед ней». Л. Шестов
- Ваше высочество! Ваше высочество!
Выпрыгнув из роскошного паланкина, к Марии, простирая руки, бросился высокий дородный вельможа с окладистой черной бородой. Подбежав, он рухнул на колени и коснулся губами края ее одежд.
- Где же вы скрывались все это время? Ведь почти пятнадцать лет прошло, а вы совсем не изменились!
Остановясь, Мария с недоумением взирала на вельможу, который уже поднялся с колен и почтительным жестом предлагал ей сесть в паланкин, велев слугам подвести для себя коня.
Мария села на мягкие подушки, и носилки плавно тронулись с места и вскоре остановились перед великолепным дворцом, в архитектуре которого причудливо соединились варварская роскошь Востока и строгая изысканность Запада.
С юношеской легкостью соскочив с седла, вельможа открыл дверцу паланкина и помог Марии сойти на землю.
- Прикажете доложить о вашем возвращении немедля?
- Нет. Я хотела бы немного отдохнуть.
- Когда ваше высочество так внезапно исчезли, их величества король Болдуин и королева Феодора были просто безутешны. Король велел казнить всех слуг, находившихся во дворце в ту злополучную ночь, и только благодаря милосердию королевы смертная казнь была заменена пожизненным заключением. Я надеюсь, что ради вашего благополучного возвращения король дарует несчастным помилование.
- Я непременно заступлюсь за них перед отцом, но несколько позже. А пока проводите меня в мои покои.
- Как прикажет ваше высочество.
Вельможа проводил Марию до высоких двустворчатых дверей и оставил одну.
Она переступила порог опочивальни и остановилась. Со стены над изголовьем пышного ложа на нее смотрел ее точный портрет в полный рост.
Мария подошла ближе и стала с пристальным вниманием изучать каждый штрих, каждый мазок кисти, принадлежавшей, без сомнения, великому мастеру. Хотя сходство с исчезнувшей пятнадцать лет назад принцессой уже не было новостью для нее, полнота этого сходства потрясла ее до глубины души.
Наконец-то ей удалось обнаружить след Танаис, хотя и пятнадцатилетней давности. Танаис была в Иерусалиме. Об этом неопровержимо свидетельствует мастерство, с каким написан портрет. И здесь она встретила принцессу, которая, как две капли воды, оказалась похожей на Марию. Принцесса заказала ей портрет. И Танаис, возможно помимо воли, выдала себя, потому что только слепой мог не заметить, что портрет написан любящей рукой. Принцесса, уж, верно, была не слепой и не могла не заметить этого и не оценить. Зная страстную натуру Танаис и догадываясь о характере принцессы по ее портрету, дальнейший ход событий Мария представила без труда. Она взглянула на ложе и, побледнев, зажмурилась. Сцена любви так отчетливо представилась ее воображению, словно происходила у нее на глазах.
Потом принцесса таинственным образом исчезла.
Что это было? Побег? Похищение? Мария решительно отвергла оба предположения и вновь перевела взгляд на портрет, словно он мог дать ответ на загадку. И вдруг она уловила в глазах портрета такое мучительное, такое страстное и безумное выражение, что у нее не осталось никаких сомнений относительно участи принцесса.
Принцесса умерла. Но не от болезни, не от яда, не от порчи, а от любви. Вот о чем сказал ей схваченный гениальной кистью мгновенный взгляд красавицы. В нем было предчувствие близкой смерти и роковой любви. Страсть, кипевшая в этом дивном теле, была такова, что убила тело, но так и не нашла утоления...
Что предприняла Танаис?
Мария поставила себя на место неверной возлюбленной. Нет, ни за что и никогда не позволила бы она чужим рукам прикоснуться к телу мертвой любовницы. Она все сделала сама. Она ее похоронила. Осталось угадать, где...
Где-то вдалеке от людских глаз, чтоб никто и никогда не обнаружил одинокую могилу... Где-то в лесу, в укромном месте, где люди бывают крайне редко или не бывают совсем... Место должно быть очень красивым и рядом обязательно должна быть вода... Небольшая речушка... Или нет, скорее, маленькое озеро... Прохлада, покой и полумрак... И тишина...
Мария позвонила в серебряный колокольчик и спросила у вошедшей на зов молоденькой девушки:
- Ты хорошо знаешь окрестности города?
- Да, ваше высочество.
- Скажи мне, где есть такое место: высокие деревья и маленькое лесное озеро? Там редко бывают люди.
- Есть такое место, - дрожащим голосом ответила девушка.
- Можешь показать его мне?
- Нет! Ни за что! - испуганно вскрикнула девушка. - Лучше сразу велите меня казнить!
- Почему ты так испугалась? Ну, если ты не можешь или не хочешь показать его мне, объясни, как туда добраться. Я буду тебе весьма признательна.
- Из тех, кто ходил туда, ни один не вернулся обратно... Проклятое это место, заколдованное...
- Можешь показать мне его хотя бы издали? Я дам тебе много золота.
- Мертвой золото ни к чему.
- Подумай еще. Золото и свобода. Согласна?
Девушка опустила голову, подумала и, наконец, молча кивнула головой в знак согласия.
Незаметно покинув дворец, они сели на лошадей и спустя час оказались возле густого леса.
- Это там, - девушка пальцем указала направление и, развернув коня, вихрем помчалась обратно, словно весь ад гнался за ней по пятам.
Мария слезла с лошади и медленно углубилась в лесную чащу.
Вечерело. Причудливые и страшные тели выползали из убежищ, в которых прятались днем, и со всех сторон обступали женщину, словно не желая пускать ее в зачарованный лес. Глухие, жутковатые звуки, похожие то на хруст костей, то на плач младенца, то на подкрадывающиеся шаги, слышались отовсюду, но Мария смело шла вперед, ведомая каким-то наитием.
Лес впереди поредел, и она вышла к маленькому круглому озеру, вокруг которого, как часовый на посту, высились стройные кипарисы.
Под одним из них в наступившей темноте смутно белела груда человеческих остовов.
Мария приблизилась и на черной траве увидела обнаженную девушку неземной красоты. Она даже не сразу поняла, что это и есть принцесса, чей портрет висел в опочивальне и которая так невероятно была похожа на нее самое.
При виде распростертого на земле прекрасного тела она не почувствовала ни ревности, ни боли, но только странную, щемящую печаль.
- Слишком дорогой ценой заплатила ты за первую и последнюю в своей жизни ночь любви... Я прощаю тебя и прощаю ее... Что испытала ты в свой последний миг? Боль? Страсть? Отчаянье? Наслаждение?..
Мария опустилась на колени перед мертвой и, наклонившись к прекрасному лицу, различила в полумраке на мертвых губах улыбку, полную неги и неземного блаженства.
- Благо тебе... Лучше умереть от наслаждения и любви, чем от старости и болезней... Такую смерть я пожелала бы себе, если бы могла умереть...
Мария внимательно огляделась вокруг и в нескольких шагах от себя заметила глубокую яму.
Почему Танаис, выкопав могилу, не погребла труп, а оставила его на поверхности?.. Почему мертвая красавица казалась уснувшей, в то время как лежавшие в нескольких шагах от нее трупы людей, умерших гораздо позднее, давно превратились в скелеты?.. Какое-то чудо... Вмешательство Бога?.. Непохоже... Проклятое место... Место, которое губит всякого, кто приближается к нему, но сохраняет нетленной красоту мертвой принцессы... Место, которое несет смерть всякому, кто осмелится покуситься на покой мертвой красавицы...
Кто имеет власть отнимать жизнь? Смерть... Здесь, у лесного озера, произошла встреча Танаис со Смертью, и так глубоко и сильно было отчаяние Танаис, что даже Смерть сжалилась над нею и, будучи не в силах вернуть жизнь мертвой, обещала сохранить ее тело от тления и лихих людей...
И тут ревность впервые нанесла свой ядовитый укус в самое сердце Марии. Какова же должна быть страсть, чтобы разжалобить даже Смерть?.. Кого из них двоих в действительности любила Танаис?
Мария подняла мертвую красавицу на руки и легко, как уснувшего ребенка, понесла сквозь чащу.
На дорогу она выбралась уже в кромешной тьме и негромко свистнула, подзывая лошадь.
Раздался топот копыт, и из темноты выскочила взмыленная лошадь. Прядая ушами, она пятилась задом, храпела, роняя с губ пену, приседала и боязливо косила глазами в сторону чащи.
Мария положила свою ношу ей на холку и села верхом.
И вдруг из темноты прозвучал сумрачный тихий голос, заставивший похолодеть сердце Марии, а лошадь - взвиться на дыбы.
- Зачем ты сделала это?
- Я хочу отвезти ее к родным...
- Зачем?
- Чтоб они не тратили жизнь на бесплодное ожидание.
- Они живут надеждой. Знание их убьет.
- Значит, пусть она остается в лесу без христианского погребения?
- О таком погребении мечтает любой владыка. Вечно пребывать нетленным вопреки смерти - это ли не самое заветное желание каждого человека? Не потому ли богачи и властители велят укрыть себя саваном и бальзамировать свое тело после смерти, что надеются отодвинуть миг, когда закопошатся в трупе могильные черви и он превратится в падаль? Раз уж бессмертие недостижимо для людей, они мечтают достичь хотя бы его подобия... Что еще может оставить после себя тот, кто не удосужился передать векам ни имя свое, ни подвиг, ни святость, ни гений, ни труд, ни слово, ни деяние ? Только до тех пор, пока не истлело тело его, есть доказательства его бытия. Истлеет тело, - и не останется ничего, указав на что, можно было бы сказать: «Он жил». Не смерть страшит людей, но забвение... Сколько их, прошедших по лицу земли, не оставив по себе следа? Только я о том ведаю, но и я уже теряю счет... Зачем они жили и чем их бытие отличается от небытия?.. Бог весть... Берешь иного и думаешь: «Лучше было бы тебе не родиться... На что ты потратил свою жизнь, если только можно назвать жизнью это жалкое и убогое прозябание?»...
- Нет ли в этом высокомерия?..
Раздались тихие хлюпающие звуки, и Мария догадалась, что Смерть смеется.
- Высокомерия, ты говоришь?.. Забавно... Передо мной все равны: и цари, и герои, и нищие бродяги. Никому не миновать моего визита, и являюсь я большей частью незваной и нежеланной гостьей... Мне дела нет до заслуг, титулов, власти... О каком же высокомерии ты говоришь? Я ведь не выбираю, перед кем предстать. Надо мной есть власть сильнее меня. Имя ей - Судьба. Это она говорит: «Земной срок его приближается к концу. Ступай и приведи его». И я иду... Я не могу не идти... Но кто запретит мне думать? И вот я вижу его перед собой, а он видит меня... И мы думаем друг о друге... Чаще всего они думают: «Боже, зачем так рано?! Я ничего не успел...» Гораздо реже: «Наконец-то!» И почти никогда: «Я готов». А я... Иногда я думаю: «Зачем ты умираешь?» Но чаще: «Зачем ты жил?» Конечно, не мое это дело - судить людей. На то есть Бог... Никто не спрашивает моего мнения... А зря... Мне есть, что сказать...
- Каждая жизнь для чего-то рождается, и нет совсем напрасной...
- Ну, это как посмотреть... Я ремесленника сегодня прибрала одного... Горшки он лепил неплохие, и соседи его уважали, но жизнь в общем-то прожил бездарно... А между тем, мне доподлинно известно, что через три воплощения он вернется на землю великим гением, который прославит в веках свое имя, и род свой, и свою страну, и свою эпоху, и в отдаленном будущем станет гордостью всего человечества... Вот и выходит, что не совсем уж напрасно жил этот горшечник, ведь без него и гения бы не было... А то еще иначе бывает... Мальчика вчера убили в бою... Он летел на коне по полю брани и грезил о бессмертной славе, и вдруг я перед ним как из-под земли... Жаль мне было его, да что поделаешь: велено доставить... Гением он был. Да таким, что рождается только раз в тысячу лет... Недосмотрел кто-то там в небесной канцелярии, ну и вылупился пацан на свет прежде срока. Проживи он еще пару лет, - и весь ход истории бы нарушился, а этого допустить нельзя... Вот и послали меня... Я с ним по-доброму обошлась. Он даже понять ничего не успел... Ну ладно, заболталась я... Скоро сражение великое начнется, работы будет невпроворот. Надо еще уточнить кое-что, а то прихвачу по ошибке не того, кого следует... Сделаем вот как: отвезешь ее в Иерусалим и замуруешь в каменную стену, а дальше - моя забота...
В тот же миг лошадь успокоилась и резво побежала по дороге в Иерусалим.
Мария потратила полночи на то, чтоб отыскать подходящий склеп и заложить вход в него камнями, предоставив Смерти позаботиться о том, чтоб тление не коснулось прекрасного тела.
«Мне смерть представляется ныне небес проясненьем,
Постижением истины скрытой». «Спор разочарованного со своей душой»
«Ах, какой другой, более человеческий смысл может быть в смерти, если не прославление человека!» К. Чапек
«Правдива Смерть, а Жизнь бормочет ложь». Н. Гумилев
«Каждый год и цветет и отцветает миндаль...
Миллиарды людей на планете успели истлеть...
Что о мертвых жалеть нам!
Мне мертвых нисколько не жаль!
Пожалейте меня!
Мне еще предстоит умереть!» М. Светлов
«Многие умирают слишком поздно, а некоторые - слишком рано. Еще странно звучит учение: «Умри вовремя!» Конечно, кто никогда не жил вовремя, как мог бы он умереть вовремя? Ему бы лучше никогда не родиться! - Так советую я лишним людям». Ф. Ницше
«Их память на земле невоскресима.
От них и суд, и милость отошли.
Они не стоят слов. Взгляни - и мимо». Данте
«Лучшая смерть - это неожиданная, которая не предстанет прежде с вопросом: зачем ты жил?» Л. Шестов
«Если же веру считают главным, то есть, собственно, такой, какая она и есть, тогда, мне кажется, в наше время можно говорить об этом без всякого риска, поскольку это время едва ли особо отличается в вере; ибо только посредством веры можно обрести сходство с Авраамом, а вовсе не посредством убийства. Когда любовь превращают в мимолетное настроение, в приятное волнение, свойственное человеку, тогда и говоря о делах любви, по существу расставляют подобные же ловушки для слабых. Преходящие волнения испытывает каждый, но если при этом человек пожелал бы совершить все те ужасные поступки, которые любовь освящает как бессмертные деяния, все окажется потерянным как для самих поступков, так и для тех, кто заблуждался подобным образом». С. Кьеркегор
От маленькой хижины, расположенной на лесной опушке, веяло покоем и домашним уютом.
Решив попроситься на ночлег, а заодно разузнать дорогу, Любовь спешилась у крыльца и постучала в дверь.
На стук никто не ответил, и, поколебавшись несколько мгновений, Любовь толкнула незапертую дверь рукой и вошла.
То, что она увидела, войдя, заставило ее смешаться и покраснеть.
Двое прекрасных юных любовников нежно ласкали друг друга на простой деревянной кровати. Юноша наклонился над девушкой и поцеловал ее в полуоткрытые губы. Ладонь девушки легла на его затылок, и Любовь попятилась назад, мечтая лишь о том, чтоб убраться незамеченной.
В тот миг, когда она уже нашарила в полутьме ручку двери и осторожно потянула ее на себя, юноша, не прерывая поцелуя, вынул из-под подушки кинжал и, коротко замахнувшись, вонзил его в совершенную грудь любовницы.
Юная красавица и Любовь вскрикнули одновременно, но убийца зажал рот своей жертвы страстным поцелуем и громко разрыдался над мертвым телом.
Любовь бросилась к постели, но уже в следующий миг поняла, что все кончено.
Красавица лежала неподвижно и казалась бы спящей, если бы не рукоять кинжала, торчавшая из ее груди.
Любовь взглянула на убийцу, который по-прежнему не замечал ее присутствия, продолжая осыпать мертвое тело безумными ласками и поцелуями и бормоча, как помешанный:
- О Манон... моя Манон... только моя... навеки моя... Отныне и навсегда мы будем вместе и даже смерть не сможет нас разлучить... Я никому тебя не отдам... О моя Манон, моя единственная... моя любимая... жизнь моя... любовь моя... Как счастливы мы будем вдвоем!.. Кто посмеет встать между нами?.. Нас обвенчала смерть, и никто не властен разрешить связующие нас узы... О, Манон, моя Манон... Как ты прекрасна!.. Разве эти, золотом платившие за твою любовь, знали ей цену?.. Все золото мира - слишком ничтожная плата за один твой поцелуй... Но перед ценой, заплаченной мною, отступят в ужасе бароны и рыцари, графы и виконты, короли и герцоги... О Манон, моя Манон, скажи, была ли в мире другая любовь как моя?..
Юноша с тихим смехом стал играть вьющимися локонами мертвой любовницы и целовать дивную грудь и сверкающие ослепительной белизной первого снега плечи красавицы, и, понимая, что ей больше незачем здесь оставаться, Любовь тихо вышла из мирной на вид хижины...
«Любовь - это плоть и кровь,
Цвет, собственной кровью полит.
Вы думаете, любовь -
Беседовать через столик?» М. Цветаева
«Но то любовь, а это страсть». А. Григорьев
«Любовь ищет везде доказательств любви. И кто же не склонен прежде всего искать этих доказательств в слезах возлюбленного? Сама смерть не смогла бы удовлетворить любовника, если бы он дерзал слушаться требований любви; ибо для внутренней жестокости любви момент смерти слишком краткий. По ту сторону смерти остается место для целого моря сомнений; и те, которые умирают вместе, не умирают, быть может, спокойно. Нужны долгие и медленные слезы». М. Метерлинк
«Любовь по природе своей трагична, жажда ее эмпирически неутолима, она всегда выводит человека из этого мира на грань бесконечности, обнаруживает существование иных миров. Трагична любовь потому, что дробится в эмпирическом мире объект любви, и сама любовь дробится на оторванные, временные состояния. Есть болезнь, которая носит название фетишизма в любви... Болезнь эта состоит в том, что предметом любви делается не цельный человек, не живая, органическая личность, а часть человека, дробь личности, например, волосы, руки, ноги, глаза, губы вызывают безумную влюбленность, отдельная, отвлеченная от сущности часть превращается в фетиш. При фетишизме ощущение личности любимого теряется, индивидуальности человека не видно. Этой болезнью фетишизма в любви больны, в большей или меньшей степени, все почти люди нашего времени. Любовь, в которой объект любви дробится и сама она распадается на преходящие миги, всегда есть фетишизм в любви, болезнь нашего духа и нашей плоти. Любовь исключительно плотская, физиологическая, столь распространенная в нашем мире, есть фетишизм, так как в ней нет ощущения полной личности, всецелой индивидуальности. Любовь к отдельным сторонам духа и плоти, к оторванным частям, к прекрасным глазам и чувственным губам, к духовному аромату отдельных черт характера или обаянию ума, тоже фетишизм, тоже потеря ощущения личности. Единый объект любви, органический идеал, родная душа, мистически предназначенная полярная половина эмпирически раздробляется: в массе женщин - для мужчин, в массе мужчин - для женщин видятся разорванные части органического объекта - там глаза, здесь руки, там душа, здесь ум и т. д., и т. д. Ведь нужно открыто заявить, что мужчины влюблены в слишком многих женщин, женщины - в слишком многих мужчин, все почти во всех почти в известном смысле влюблены, неутомимая жажда мучит людей и любовное томление не имеет предела. В этом нет ничего морально предосудительного, но страшная трагедия скрыта в этой болезни любовного фетишизма, в этом дроблении любви и ее объекта». Н. Бердяев
«Ненормальность такого фетишизма состоит, очевидно, в том, что часть ставится на место целого, принадлежность - на место сущности. Но если возбуждающие фетишиста волосы или ноги суть части женского тела, то ведь само это тело во всем своем составе есть только часть женского существа, и, однако же, столь многочисленные любители женского тела самого по себе не называются фетишистами, не признаются сумасшедшими и не подвергаются никакому лечению. В чем же тут, однако, различие? Неужели в том, что рука или нога представляют меньшую поверхность, нежели все тело? Если по принципу ненормально то половое отношение, в котором часть ставится на меcто целого, то люди, так или иначе покупающие тело женщин для удовлетворения чувственной потребности и тем самым отделяющие тело от души, должны быть признаны ненормальными в половом отношении, психически больными, фетишистами в любви или даже некрофилами. А между тем эти заживо умирающие любители мертвечины считаются людьми нормальными, и через эту вторую смерть проходит почти все человечество!» В. Соловьев
«Постоянство - это всегдашняя мечта любви». П. Вовенарг
«Требование взаимности не есть требование любви, но тщеславия и чувственности». Ф. Ницше
«Внешнее соединение, житейское и в особенности физиологическое, не имеет определенного отношения к любви. Оно бывает без любви, и любовь бывает без него. Оно необходимо для любви не как ее непременное условие и самостоятельная цель, а только как ее окончательная реализация. Если эта реализация ставится как цель сама по себе прежде идеального дела любви, она губит любовь. Всякий внешний акт или факт сам по себе есть ничто; любовь есть нечто только благодаря своему смыслу, или идее, как восстановление единства или цельности человеческой личности, как создание абсолютной индивидуальности. Значение связанных с любовью внешних актов или фактов, которые сами по себе ничто, определяется их отношением к тому, что составляет самое любовь и ее дело». В. Соловьев
«О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей». Ф. Тютчев
«Что могут сказать мне люди, обуреваемые одной безумной идеей, не имеющие времени жить, потому что им надо лишить жизни соперника или возлюбленную?» М. Метерлинк
«Обманутым сердцем можно сильнее хотеть, но невозможно любить». Катулл
«Яснее всего выдает себя, как стремление к собственности, любовь полов: любящий хочет безусловного и единоличного обладания вожделенною особою, он хочет столь же безусловной власти над ее душою, как и над ее телом, он хочет один быть любимым и жить и властвовать в чужой душе как нечто высшее и достойнейшее желаний. Если возьмут в толк, что это и есть не что иное, как лишить весь мир некоего драгоценного имущества, счастья и наслаждения; если примут во внимание, что любящий стремится к оскудению и лишению всех прочих домогателей и хотел бы стать драконом своего золотого руна, как самый неосмотрительный и себялюбивый из всех «завоевателей» и обирал; если, наконец, сообразят, что самому любящему весь остальной мир предстанет безразличным, водянистым, никчемным и что он готов принести любую жертву, нарушить любой порядок, оттеснить любые интересы, - то не перестанут удивляться, что эта дикая алчность и несправедливость половой любви прославлялась и обожествлялась во все времена - настолько, что из нее позаимствовали даже понятие самой любви в противоположность эгоизму, тогда как именно она, пожалуй, и является непосредственным выражением эгоизма». Ф. Ницше
«Смысл человеческой любви есть оправдание и спасение индивидуальности чрез жертву эгоизма. На этом общем основании мы можем разрешить и специальную нашу задачу: объяснить смысл половой любви. Не даром же половые отношения не только называются любовью, но и представляют, по общему признанию, любовь по преимуществу, являясь типом и идеалом всякой другой любви». В. Соловьев
«Любовь к ближним», бескорыстная и самоотверженная на первый взгляд, при ближайшем рассмотрении оказывается своеобразной формой любви к самому себе... Итак - все люди эгоисты. Из этого следует многое: я даже думаю, что это положение может дать гораздо больше оснований для «метафизических» выводов, чем казавшаяся до сих пор такой проблематической и в силу того наиболее соблазнявшая к трансцендентным заключениям способность к состраданию и любовь к ближнему. Люди почему-то вообразили, что любовь к себе понятнее и естественнее, чем любовь к другому. Ошибка. Я нахожу по меньшей мере одинаково понятным или непонятным и то, и другое чувство. Любовь к ближним только сравнительно реже встречается и меньше распространена, чем любовь к себе... Значит, нет никакого основания полагать, что путь к познанию иного мира ведет через любовь, сострадание и самоотречение, как учил Шопенгауэр». Л. Шестов
«Страдание иного услаждает меня лишь тогда, если оно в какой-то мере и мое страдание. В некоторой степени я переживаю причиняемую мною боль, только потому так и радостны для меня стоны моей жертвы. К тому же страдание как отдача себя есть и наслаждение, т. е. и самоутверждение, что очевидно в «мазохизме». В любви же раскрывается правда садизма и мазохизма. - В любви ты насилуешь любимую, слышишь ее тихие стоны и ощущаешь ее боль. Ты хочешь сделать эту боль еще сильнее и острее ее испытать; ты наслаждаешься страхом любимой, которая холодеет и немеет в твоих объятиях. Но ты сознаешь себя правым, насилие же свое - своим долгом, когда слышишь в этих стонах мольбу о насилии и когда вы вместе несетесь по краю одной бездны». Л. Карсавин
«Обладание тем, кого убиваешь, совокупление с воплощенным страданием - это и есть миг абсолютной свободы, ради которого и задумывалась вся эта замковая жизнь. Но когда сексуальное преступление уничтожает объект сладострастия, оно тем самым уничтожает и само сладострастие, существующее лишь в миг уничтожения. Поэтому нужно подчинять себе новый объект и опять убивать его, потом следующий... Возникает бесчисленная череда возможных объектов». А. Камю
«Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал.
Один жестокостью, другой - отравою похвал.
Коварным поцелуем - трус, а смелый - наповал.
Один убил на склоне лет, в расцвете сил - другой,
Тот властью золота душил, тот похотью слепой,
А милосердный пожалел - убил своей рукой». О. Уайльд
«Безусловно, теперь для человека слияние с природой возможно лишь через преступление; осталось выяснить, не это ли один из самых безумных и бесспорных способов любить». А. Бретон
«Нельзя любить; здесь, на земле, в теле земном, человеку любить нельзя; нет любви, - есть похоть, в браке или в блуде, а то, что люди называют «любовью», - только напрасное ожидание, неутолимая память о том, что где-то, когда-то была любовь, и робкая надежда, что будет снова. Нет любви на земле, - есть только тень ее, но такая прекрасная, что кто ее однажды видел, готов отдать за нее весь мир. Вот почему в книге этой такая грусть и такое блаженство». Д. Мережковский
«Тень любви нам кажется любовью». В. Шекспир
«Половая страсть обманывает человеческое сердце призраком любви. Но она не есть любовь, а только некоторое подобие любви. Любовь есть внутренняя нераздельность и единосущие двух жизней, а естественная страсть только стремится к этому, но никогда не достигает, почему и следствием ее бывает только нечто внешнее, отдельное от обоих производителей и могущее быть для них совершенно чуждым и даже враждебным. Злоба и вражда в нашей природной жизни вполне действительны, а любовь в ней призрачна. И потому наше сердце, ищущее достойной жизни, т. е жизни по любви, должно осудить нашу природу и все ее пути и обратиться к иному пути. Ибо признать путь природы, т. е. удовлетворение своих животных потребностей и влечений, за окончательный закон нашей жизни - значит узаконить убийство и самоубийство, и примириться навсегда с царством смерти. «Живи по природе» - значит убивай других и себя. Человек-животное поневоле покоряется такой участи; но человеческое сердце не может с нею окончательно примириться, ибо у него есть залог иной жизни. Человек не только познает своим умом неудовлетворительность природного пути, но в своей совести он сознает этот путь как грех, или недолжное. Это понятие греха или недолжного есть чисто человеческое, сверхприродное понятие; и им держится вся наша нравственность. В то время как животное идет туда, куда его толкает и влечет естественный порыв жизни, человек может задерживать в своей голове побуждения животной природы и судить сам, должен ли он им повиноваться или нет. В то время как животное стремится только жить, в человеке является воля жить как должно». В. Соловьев
«Пока индивидуальный подвиг ограничивается только своим ближайшим предметом - исправлением личного извращенного отношения между двумя существами - он необходимо остается без окончательного успеха и в этом своем прямом деле. Ибо то зло, с которым сталкивается истинная любовь, зло материальной отдельности, непроницаемости и внешнего противоборства двух существ, внутренно восполняющих друг друга, - это зло есть частный, хотя и типичный случай общего извращения, которому подвержена наша жизнь, и не только наша, но и жизнь всего мира». В. Соловьев
«Те многообразные извращения полового инстинкта, которыми занимаются психиатры, суть лишь диковинные разновидности общего и всепроникающего извращения этих отношений в человечестве, - того извращения, которым поддерживается и увековечивается царство греха и смерти. Хотя все естественные для человека в его целом отношении или связи между полами, именно связь в животной жизни, или по низшей природе, затем связь морально-житейская, или под законом, и, наконец, связь в жизни духовной, или соединение в Боге, - хотя все эти три отношения существуют в человечестве, но осуществляются противоестественно, именно в отдельности одно от другого, в обратной их истинному смыслу и порядку последовательности и в неравной мере. На первом месте в нашей действительности является то, что поистине должно быть на последнем, - животная физиологическая связь. Она признается основанием всего дела, тогда как она должна быть лишь его крайним завершением. Для многих здесь основание совпадает с завершением: дальше животных отношений они и не идут; для других на этом широком основании поднимается социально-нравственная надстройка законного семейного союза. Тут житейская середина принимается за вершину жизни, и то, что должно служить свободным, осмысленным выражением во временном процессе вечного единства, становится невольным руслом бессмысленной материальной жизни. А затем, наконец, как редкое и исключительное явление остается для немногих избранных чистая духовная любовь, у которой все действительное содержание уже заранее отнято другими, низшими связями, так что ей приходится довольствоваться мечтательной и бесплодной чувствительностью безо всякой реальной задачи и жизненной цели». В. Соловьев
«Мы жаждем снятия с пола старого проклятия, жаждем освящения любви, т. е. введения ее в сферу теократии. В теократии только может явится новая плоть любви, сверх-природная плоть. Только религиозно можно преодолеть демонизм пола, злое сладострастие, разрушающее личность, демонический эротизм, лишь поддерживаемый ограниченным аскетизмом исторического христианства, только религиозно можно преобразить природу, освободить от родовой необходимости и родовых инстинктов, которые старым христианством поддерживались». Н. Бердяев
Глеб вышел к большому круглому озеру, на противоположном берегу которого стояла крытая оленьими шкурами кувакса.
Он вошел в ледяную воду по пояс и поплыл вразмашку, но, достигнув середины озера, почувствовал, что кто-то схватил его за ногу и потащил на дно.
Он нырнул и увидел русалку. Он поймал красавицу за волосы и, намотав на руку, рванул. Лицо русалки исказилось от боли, и она разжала пальцы.
Глеб саженками доплыл до берега и выбрался на камни неподалеку от куваксы.
Постучав, но, так и не дождавшись ответа, он потянул маленькую дверцу на себя и, согнувшись втрипогибели, вошел внутрь жилища.
У огня, над которым висел котелок с водой, сидел старик. При появлении незнакомца он даже бровью не повел, продолжая пристально смотреть в огонь.
- Дозволь, добрый хозяин, обсушиться у твоего костра, - сказал Глеб, сел к огню и стал ждать.
Прошло довольно много времени, прежде чем хозяин куваксы заговорил.
- Ты встретил Сациен?
Глеб неопределенно пожал плечами.
- Когда ты переплывал озеро, нагая женщина пыталась увлечь тебя на дно?
Глеб кивнул.
- Это Сациен, дух воды... Человек самоуверен и неосторожен. Он думает, что один обладает душой, что мир, окружающий его со всех сторон, неодушевлен... Неподвижность и молчание он воспринимает как отсутствие души. Он полагает, что только то, что суетится и производит много шума, наделено душой... Он слаб, слеп, глух и глуп и не постигает тайну мира... А тайна в том, что весь мир одушевлен. В воде обитает Сациен, дух воды. В лесу живет Мец-хозяин, дух леса. Ветрами повелевает дух бурь Куйва. И на небе царствует дух грома Айеке-Тиермес. И даже камни одушевлены в этом мире. Правда, не все, а только сейды, но разве этого мало? Весь мир - живой, и все, что в нем есть, - живое... И если человек не хочет прежде времени стать мертвым, он должен дружить с населяющими мир духами и не раздражать их попусту своим назойливым любопытством. Так думаю я, старый нойда Ломпсоло, чьим учителем был сам Сайво-Олмако, покровитель чародеев.
- Что это за удивительная страна?
- Ты даже этого не знаешь, чужеземец? Это - Саамиенда, земля саамов. Лапландцы издревле живут здесь, их жизнь полна тягот и лишений. Среди саамов есть охотники, рыбаки, нойды, оленеводы, но нет воинов. Как ты думаешь, чужеземец, почему?
- Вы не любите воевать?
- Народ саамов миролюбив, но даже самый миролюбивый народ способен взяться за оружие, если его хотят покорить... Нет, не потому у нас нет воинов, что мы не любим воевать. Воины просто-напросто нам не нужны.
- Вас никто не пытался покорить?
- Еще как пытался... С севера на нас постоянно нападает чудь, но захватчики не могут справиться с духами Саамиенды и каждый раз вынуждены отступать с позором... Да, саамы гибнут, но пока живы духи Саамиенды, саамов нельзя покорить. И нойды осуществляют живую связь саамов с духами Саамиенды.
- А кто предводительствует чудью?
- Жестокий и страшный Чудьжерве... Если, идя по земле саамов, ты увидишь красные камни, знай, чужеземец, что на этом месте пролилась в битве с Чудьжерве кровь саамов... Слишком много стало на земле саамов таких мест... Но пока горит в небесах Саамиенды семицветный лук Айеке-Тиермеса, его огненные стрелы будут защищать эту землю от любого зла.
- Чудьжерве - это человек или злой дух?
- Человек, в которого вселился злой дух.
- Он может умереть?
- Каждый человек может умереть...
- Тогда это не тот, кого я ищу...
- А кого ты ищешь?
- Я ищу «не мертвого» по прозвищу Вар.
- Тогда я помогу тебе... После смерти злые нойды становятся равками и пьют кровь саамов... Идем, я покажу тебе кладбище равков. Днем они не смеют покидать свои могилы.
Они вышли из куваксы и сели в запряженную оленями кережу.
Вдали сияла на солнце нетающими снегами двуглавая вершина горы. Черные базальтовые скалы сурово смотрели в тихие воды реки, на другом берегу которой темнели стройные красавицы-ели.
- Это место называется Долиной Желанного Отдыха, - сказал старый нойда. - Сюда можно попасть по ущелью Мертвых, где протекает река Имандра, впадающая в озеро с тем же названием. А в Имандру впадает Юмьеуай, Ручей Мертвых... Мрачные места... Мрачные названия... Нетрудно догадаться, почему. Здесь, в Долине Желанного Отдыха, находят свою последнюю стоянку умершие саамы...
Старый нойда остановил упряжку и слез с кережи.
Всюду лежал глубокий чистый снег, который в нескольких местах был взломан, и нойда указал Глебу на проплешины.
- Это могилы равков... Надо перевернуть их вниз лицом, чтобы они не могли найти выхода из могилы, и тогда они перестанут пить кровь живых...
Они помолились, каждый на свой лад, и Глеб откопал первую могилу.
В открытом гробу лежал ужасный мертвец со стальными зубами. Когда Глеб переворачивал его, послышалось грозное рычание, но солнце еще не опустилось за горизонт, и равк не мог воскреснуть.
Однако когда Глеб приступил к следующей могиле, солнце село, и несколько равков одновременно выбралось из своих могил. Облик их мог бы внушить трепет и весьма мужественному человеку, а согласованность и четкость действий могли бы вызвать зависть у отборных гвардейских частей.
В то время, как двое равков пошли в лобовую атаку, остальные разделились на две группы и стали обходить Глеба и нойду с тыла.
Заслоняя старика своим телом, Глеб схватил ближайшего равка в охапку и швырнул его в свежевырытую могилу лицом вниз. Старый нойда вбил осиновый кол между лопаток равка, а Глеб тем временем расправился еще с двумя.
Когда с равками было покончено, старый нойда низко поклонился Глебу и сказал:
- Благодарю тебя, чужеземец. Если бы не ты, мне никогда не справиться с равками. Отныне саамы могут безопасно жить на своей земле.
- А Чудьжерве?
- Чудьжерве бессилен против духов Саамиенды.
- Где его можно найти?
- Ступай на север. Там живет сильный и воинственный народ, который мы называем чудью. Сами они называют себя викингами, от слова «викья», которое означает «схватить, что удастся». Это опасный народ, чужеземец. Но тому, кто одолел равков, можно не опасаться чуди.
«Финнское племя искони отличалось наклонностью к волшебству, искони славилось им: у финнов преимущественно было развито учение о злых божествах, о злых духах и сообщениях с ними». С. Соловьев
«Главную отличительную черту этой древнескандинавской мифологии я вижу в олицетворении видимых явлений природы: серьезное, чистосердечное признание явлений физической природы как дела всецело чудесного, изумительного и божественного. То, что мы изучаем теперь как предмет нашего знания, вызывало у древних скандинавов удивление, и они, пораженные благоговейным ужасом, повергались перед ним ниц, как перед предметом своей религии. Темные, неприязненные силы природы они представляли себе в образе «ётунов», гигантов, громадных косматых существ с демоническим характером. Мороз, огонь, морская буря - это ётуны. Добрые же силы, как летнее тепло, солнце, это - боги. Власть над вселенной разделяется между теми и другими; они живут отдельно и находятся в вечной смертельной междоусобице». Т. Карлейль
«Сущность скандинавской мифологии, как и всякой языческой мифологии вообще, заключается в признании божественности природы и в искреннем общении человека с таинственными, невидимыми силами, обнаруживающимися в мировой работе, совершающейся вокруг него. И эта сторона, сказал бы я, в скандинавской мифологии выражается более искренне, чем во всякой другой из известных мне; искренность представляет ее великое характерное отличие... Я чувствую, что эти древние скандинавы смотрели на природу открытыми глазами и открытой душой; крайне серьезные, честные; словно дети, но вместе с тем и словно мужи; с великой сердечной простотой, глубиной и свежестью, правдиво, любовно, бесстрашно восхищаясь. Поистине, доблестная, правдивая раса людей древних времен. Всякий согласится, что подобное отношение к природе составляет главный элемент язычества; отношение же к человеку, моральный долг человека, хотя он и не отсутствует вполне в язычестве, является главным элементом уже более чистых форм религии. Это действительно великое различие, составляющее эпоху в человеческих верованиях; здесь проходит великая демаркационная линия, разделяющая разные эпохи в религиозном развитии человечества. Человек прежде всего устанавливает свои отношения к природе и ее силам, удивляется им и преклоняется перед ними; а затем уже, в более позднюю эпоху, он узнает, что всякая сила представляет моральное явление, что главной задачей для него является различение добра от зла, того, что «ты должен», от того, чего «ты не должен». Т. Карлейль
«Первоначально Бог открывается человеку в природе, в творческих силах бытия, полных страшной тайны. Внутренняя отдаленность творения от Творца мешает увидеть Бога: образ Бога дробится в человеческом сознании и воспринимается лишь мифологически. В дохристианских религиях Бог был далеким и страшным или так затуманивался слабостью человеческого зрения, что виделся в форме многобожия». Н. Бердяев
«Подведением всей мифологии к явлениям природы нисколько не определяется и не объясняется существенное содержание языческих религий: показывается лишь их общий вид. Очевидно, в самом деле, что явления природы сами по себе никак не дают религиозного содержания; сами по себе они существуют неизменно и для нас, как они существовали для древнего человека: между тем для нас никакого религиозного значения они не имеют; следовательно, древний человек видел в явлениях природы совсем не то, что видим в них мы, и это-то - что он видел и чего мы не видим - и составляет собственное содержание мифологии. Говорят: содержание мифа есть явление природы; но не должно забывать, что в язычестве то самое, что составляло содержание мифа, было и предметом культа, следовательно, по господствующей теории приходится утверждать, что предметом культа было явление природы, т. е. явлениям природы поклонялись, молились, приносили жертвы. Но уже тут становится вполне очевидным, что природное явление в таком смысле, т. е. которому можно молиться и приносить жертвы, не имеет ничего общего с тем, что мы называем явлением природы. Поэтому еще ничего не объяснено, пока остается неизвестным: что видел древний человек в природе». В. Соловьев
«Вспоминая о прежних, первобытных условиях жизни или наблюдая вблизи нынешних дикарей, мы находим, что они сильнейшим образом связаны законом, традицией: индивид почти автоматически подчинен закону и движется с однообразием маятника. Природа - непостижимая, ужасная природа - должна представляться ему царством свободы, произвола, высшего могущества, как бы сверхчеловеческой ступенью бытия, или Богом. Каждый человек тех эпох и условий жизни чувствует, что от произвола природы зависит его существование, его счастье, счастье его семьи, государства, успех всех его предприятий: некоторые процессы природы должны для этого вовремя наступить, другие вовремя отсутствовать. Как можно влиять на этих ужасных незнакомцев, как можно укротить царство свободы? - так спрашивает он себя и боязливо исследует, нет ли каких-либо средств подчинить эти силы закону и обычаю, и сделать их столь же закономерными, сколь закономерна его собственная жизнь. - Размышление людей, верующих в магию и чудеса, направлено на то, чтобы подчинить природу законам; и, коротко говоря, религиозный культ есть результат этого размышления. Проблема, которую ставят себе люди того времени, теснейшим образом примыкает к вопросу: как может более слабое племя все же диктовать законы более сильному, воздействовать на него, управлять его поведением (в отношении к более слабому племени)! Вспоминают прежде всего о самом невинном роде принуждения, который можно осуществлять, приобретая чью-либо склонность. Следовательно, мольбами и молитвами, покорностью, обязательством приносить постоянную дань и дары, льстивым славословием можно воздействовать также и на силы природы, поскольку тем самым добывается их благосклонность: любовь связует и поддается связыванию. Тогда можно заключить договоры, причем обе стороны взаимно обязуются к известному поведению, дают залоги и обмениваются клятвами. Но гораздо существеннее род насильственного принуждения посредством магии и колдовства. Подобно тому, как человек с помощью волшебника умеет вредить даже врагу, превосходящему его по силе, так любовное волшебство действует даже на расстоянии, так человек верит, что, несмотря на свою слабость, он способен воздействовать даже и на могущественных духов природы». Ф. Ницше
«Природе, даже природе хочет приписать ваша гордость свою мораль и свой идеал, хочет внедрить их в нее. Вы желаете, чтоб она была природой, «согласной со Стоей», и хотели бы заставить все бытие принять исключительно ваш образ и подобие - в безмерной, вечной славе и всемирному распространению стоицизма! Со всей вашей любовью к истине вы принуждаете себя так долго, так упорно, так гипнотически-обалдело к фальшивому, именно стоическому взгляду на природу, пока, наконец, не теряете способность к иному взгляду, - и такое глубоко скрытое высокомерие в конце концов еще вселяет в вас безумную надежду на то, что, поскольку вы умеете тиранизировать самих себя (стоицизм есть самотирания), то и природу тоже можно тиранизировать, ибо разве стоик не есть частица природы?» Ф. Ницше
«Пока человек естества не пытал
Горнилом, весами и мерой,
Но детски вещаньям природы внимал,
Ловил ее знаменья с верой;
Покуда природу любил он, она
Любовью ему отвечала:
О нем дружелюбной заботы полна,
Язык для него обретала...
Но, чувство презрев, он доверил уму;
Вдался в суету изысканий.
И сердце природы закрылось ему,
И нет на земле прорицаний». Е. Баратынский
«Это была долина, которой избегали все животные, даже хищные звери; и только змеи одной породы - безобразные, толстые, зеленые, состарившись, приползали сюда умирать. Поэтому называли пастухи эту долину: Смерть змей». Ф. Ницше
«Если пойду я и долиною смертной тени, не убоюсь я зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох - они успокаивают меня». Псалом 22:3-4.
«Именно христианство расчистило духовно почву для развития научного естествознания и техники. Христианство освободило языческий мир от демономании, изгнало демонов из природы, механизировало природу и тем открыло путь для подчинения природы. В древнем дохристианском мире потому нельзя было овладеть природой, что она была наполнена духами, от которых человек зависел. Таинства древних религий были только природны, в них сказывалась зависимость человека от природы. Чтобы научно познать природу, овладеть ею и подчинить ее себе, человек должен был освободиться от духовной власти естества, от трепета перед демонами природы. Таинства языческих религий были таинствами зависимости человека от природы, таинства же христианской религии - таинства, освобождающие человека от власти естества. Это христианское освобождение человеческой личности от естества привело к временной смерти великого Пана, к механизации природы, к изгнанию пугающих духов природы. Процесс этот имел огромное положительное значение и создал почву для развития естествознания и техники. Природа, населенная духами по-язычески и вызывавшая чувство страха перед демонами, не могла быть познана, и ею нельзя было овладеть». Н. Бердяев
«Не то, что мните вы, Природа;
Не слепок, не бездушный лик.
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык». Ф. Тютчев
|
