Влюбчива Русь-матушка, в этом ее беда. Вроде и не девочка уже, а как увидит какого-нибудь «настоящего полковника», тут же вся воспламеняется от желания ему отдаться, целиком, без остатка, самозабвенно. А иначе какая же это любовь?
И, как водится, мысленно наделяет свою зазнобушку всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами. Если предмет обожания хоть чуть симпатичнее обезьяны – то сразу мачо, если хотя бы два слова может связать без бумажки – уже гений. И даже уже не имеет особого значения, какие это слова: "мочить в сортире" или "грабь награбленное". Прямо сказать, не везло ей всю жизнь на любовников: все больше садисты попадались, которые любили плеточкой по ее необъятным телесам прогуляться. Поэтому ежели только вор, а не вурдалак – для нее это уже великое бабье счастье. Но и, овдовев и погребя покойничка, пасть порвет любому, кто посмеет сказать о нем дурное слово. "И вовсе он даже не вурдалак, а рачительный хозяин: поле эвона какое вспахал! Ну и что, что не сам? Так ведь уголовников и врагов народа заставил работать! И жила я при нем как у Христа за пазухой!"
А уж как влюбится она – туши свет. Каков бы ни был объект любви – для нее он сей же миг становится воплощением всех добродетелей. И славит она его, и нацеловывает и в филейные, и в прочие части, пока и сам он не уверует в свою богоизбранность и не начнет вести себя соответственно.
«Любишь? А докажи!» - говорит он своей обожательнице.
«Все мое – твое!» - преданно заглядывая в орлиные очи, отвечает та.
«Это хорошее доказательство любви, но недостаточное. Вот я во дворце поживу, а ты перебирайся в хлев. Если и там будешь любить – любовь твоя истинная».
Ради любимого чего не сделаешь? Перебирается Русь-матушка в хлев, спит на соломке, подбирает объедки со стола возлюбленного и преданно думает: «Как он любит меня, как обо мне заботится! Ночей не спит, недоедает, мне вот давеча такую кость швырнул! Правда, собак своих забыл отозвать, и они ее у меня едва не отняли, но ведь отбила же!»
И с этими мыслями, вся в сладком любовном томлении, она засыпает в хлеву на грязной соломе, в ожидании нового благосклонного взгляда своего избранника и очередной подачки с его стола. А у нее то хлев запылает, то плавсредство утонет со всем экипажем, то летательная ступа взорвется со всеми пассажирами. Но из украденных у нее же денежек любовничек кинет ей то медный грошик, то какую-нибудь пристройку к хлеву сделает, и снова спит она сладким сном на грязной соломе, грезя о великой любви.
А избранник, между тем, окончательно уверовав в свою богоизбранность и в свои исключительные достоинства, принимает ее любовь как должное.
«В хлеву живет? Ну, значит, ей там нравится. Объедки ест? А кто ж ее заставляет? А мне, при моих исключительных дарованиях, как–то негоже в одном дворце проживать. А построю-ка я еще один, покрасившее и побогаче прежнего. Она богатая, сама своих богатств не знает, авось не заметит. Да и дружбанов грех забывать, надо им на бедность от щедрот моих подкинуть».
И строит он себе и дружбанам своим хоромы дивные на денежки влюбленной бабы-дуры, проживающей в хлеву и все же истово верующей, что возлюбленный ниспослан ей Богом и что без него она сгинет и пойдет по миру.
Да, воистину загадочна женственная русская душа…


http://grani.ru/Politics/Russia/Cabinet/m.186551.html

http://www.newsland.ru/news/detail/id/643811/cat/94/