ДВА ПОРТРЕТА НА ФОНЕ СТАРОГО ГОРОДА

IX

Меж тем эпоха общежития окончательно отошла от нас. Нурбею дали квартиру почти рядом с новым корпусом института – у того магазина, где мы брали сыр и прочее. Я поселился на другом конце города. Работали мы в разных корпусах, встречались редко. И знакомство наше поостыло.

Иногда я заглядывал в его кабинет – он готовил монографию, а главное, запустил свой гиробус. Об этом писали в местной газете, и на испытания Нурбей пригласил фото- и кинохронику. Я видел потом по телевизору и в журнале типичную фотографию: на спуске трамвайной дамбы стоят две машины навстречу друг другу. Нурбей в смокинге и кружевах шикарно подходит к шофёру второй машины с просьбой «Рюмочку бензина!» Не знаю, зачем ему эта рюмочка, но ясно, что его автобусу больше рюмочки бензина не надо.

– Рюмочку бензина!

Наверное, снято широкоугольным объективом, потому что хорошо видно долину Кура в обе стороны от насыпи – пруд, дома Казацкой слободы, внизу курчавые тальники. В общем, паблисити сделано как полагается. Но ведь если подумать, неплохо бы посмотреть, как испытывался Уфимцевский ветряк?

Меня поражала его переписка – все эти узкие конверты из-за рубежа, разложенные на столе в кабинете. И кабинет – с сигналом к секретарше, весь в копиях авторских свидетельств и со стендом статей. Но эти шторы...

Готовилась защита докторской, и тут пришлось поволноваться. Никто не хотел принимать диссертацию к защите. Ходил он по кругу, но всё же пробился – в Московском автомобильнодорожном институте.

Вот, собственно, и всё о Нурбее. Увидит ли Курск ещё одного маховичника? Он постепенно исчез с моего горизонта, но я чувствовал, что рядом со мной значительное и стоящее внимания. Потому и пишу. Трудно что-то выделить. Часто меня раздражал, но и восхищал не реже.

Не знаю, повезло ли мне, но в Курске у меня развился некий неслужебный интерес переломного возраста – вблизи сорока. Мне захотелось познавать «душу» города и иногда казалось, что я её понимаю. Мне кажется, трудней и выше нет поэзии, до сих пор кажется. И с этой мерой я стал подходить ко всем знакомым. Конечно, это несправедливо, но мой бородатый друг сразу отодвинулся и сжался по мере развития событий. Как декамероновская монашка, познавшая нечто в пещере, куда её сажали для чего-то. Да он и сам давал нередко поводы – особенно после защиты.

Мы как-то встретили его на улице - перстень с печаткой и расклешённые джинсы с бахромой, причём, потом Ирина утверждала, что на бахроме висели колокольчики. Но это неправда, я бы помнил колокольчики. Немыслимое пижонство. Но пару слов о самой защите. Я ездил болеть.

Защита началась поздно. И мне, если откровенно, не хотелось бы оказаться тогда на месте Нурбея Владимировича. Вижу, постепенно поднимаются по лестнице члены учёного совета и прочая публика. Прошествовал медленными, торжественными ступаниями профессор Иванов, недавно вполне нормальный и даже весёлый парень, с целованьем вытянутой руки секретарши.

Событие. Тема уж очень необычна, да и чужак защищался, могли и забить. Мы – публика, Лиля, наш друг Роман, ещё курские коллеги – уселись на галёрке сверху, и там , внизу, одинокий и беззащитный Нурбей. Он прекрасно говорит, но всё же голос непривычно тонкий даже нам. Вот он кончает речь, пройдя вдоль плакатов с кабалистикой формул, подошёл к своим колёсам, крутнул ручку – и маховик заработал. И вся эта штука крутилась во время речи, вопросов и прений, как у Уфимцева на испытаниях. Но вопросы... Я не хотел бы, повторяю...

Интересно, что аудитория была полярной. Открытая враждебность, казалось бы, без всякой причины. Среди речи зашёл и уселся в проходе неприятного, заносчивого вида человек. В пальто и зимней шапки не снимая. Поднял руку ковшиком и несколько раз щёлкнул пальцами. Мгновенно из публики вылетел человек и, подлетев к вошедшему, стал почтительно слушать, что тот громко, не считаясь с докладчиком, говорил. Сзади прошептали: «Профессор Артоболевский».

Начались вопросы. Артоболевский задавал больше всех. Это тянулось уже вечность. Устали даже мы. Пошли прения. Интересно, что в одном из выступлений Нурбея изругали за то, что у него много изобретений. Но было много и хвалебных отзывов. Тем не менее, когда попросили очистить зал для голосования, ничего нельзя было сказать определённого.

На лестничной площадке было мало света, курили и никто не уходил. Нурбей уже как спущенная камера, но недаром он был чемпионом, не согнулся. Даже острил, понимая, что катастрофа более чем вероятна. Афронт Артоболевского был полной неожиданностью.

Но когда всех позвали в зал и он опять оказался один там, за кафедрой, он был совсем зелёный и борода, как мокрая, и даже очки затравленно смотрелись. Объявлялись результаты голосования, и председателем счётной комиссии по традиции выбрали самого ярого отрицателя, конечно. Артоболевского. Потом говорили, что он на глазах у всех демонстративно проставил в бюллетень своё «за».

Оказывается, в другом зале параллельно шла защита четырёх кандидатских. Артоболевский сначала долго объявлял их результаты, потом взялся за Нурбея и очень медленно:

– При подсчёте голосов... «за» было подано...

Тут даже председатель учёного совета не выдержал и сунулся в его бумаги. Артоболевский немедленно всё опустил вниз. В течение этих секунд Нурбей совсем позеленел. Но всё же тянуть дальше было нельзя, и Артоболевский объявил результат. Он был положительный, даже с запасом в два шара.

Я видел, как вспыхнул Нурбей, как из зелёного моментально превратился в супермена, чемпиона. Доктор наук, автор многих изобретений, всемирная известность... Его дорога перешла на другую скорость.

Потом мы ездили снимать с книжки его последние сбережения, так как предстоял банкет под вывеской дня рождения. Официально банкеты уже были запрещены. Мне Нурбей подарил галстук, в котором защищался.