- Почем хлебушек, сынок? - спросила Антипку сухонькая старушка в подбитой ветром душегрейке.
- По деньгам, бабка, - лениво ответил он, глядя куда-то в сторону, и цвиркнул слюной сквозь зубы.
- Есть у меня денюшка, касатик! - заторопилась старушонка, суетливо раздергивая заскорузлыми пальцами узелок платка. - Вот, смотри!
Антипка нехотя глянул на лежащие в платке медяки и презрительно усмехнулся.
- Да на такие денюшки, бабка, и хлебной крошки не купить! Дорог нонче хлебушек-то!
- Ну ты мне, родненький, хоть кусочек отщипни! - взмолилась старушка. - Который день росинки маковой во рту не было!
- Если каждой побирушке кусочек отщипывать, недолго и самому без порток остаться! Вали отсюдова, карга старая!
Антипка замахнулся на бедную рукой, и, жалко пискнув, старушонка поспешила прочь, но, отойдя немного, остановилась и погрозила обидчику крошечным, жалким кулачком.
- Пропади ты пропадом, Антихрист! Креста на тебе нет!
- Пошла, пошла! - огрызнулся Антипка и тут же забыл о старухе, потому что верхом на сытых конях к нему подъехали двое опричников.
- Пару караваев, да пошустрее! - скомандовал один из них, не слезая с седла. Антипка протянул ему два круглых хлеба. Опричник придирчиво осмотрел их со всех сторон, помял, понюхал и сунул в торбу.
- А деньги? - робко заикнулся Антипка.
- Мы за таких, как ты, кровь проливали, а ты хлеба пожалел, сукин сын?! Ну так получи расчет!
Антипка покатился по земле от удара в зубы, а опричники, заржав, поехали дальше.
Антип поднялся из лужи, утер с лица кровь и грязь и, сплюнув вслед обидчикам, прошипел злобное проклятие.
Какое-то время он стоял один на студеном ветру, кляня опричников и мерзкую погоду, но вскоре у лотка остановился мужик в добротном зипуне и спросил, почем хлеб.
- Смотря, чем платить будешь, - окинув покупателя оценивающим взглядом, ответил Антипка.
Мужик вынул из кармана платок, развернул его и показал Антипу тонкое обручальное кольцо.
- Полкраюхи дам, - взвесив кольцо на ладони, ответил Антип.
- Побойся Бога, парень! - возмутился мужик. - Кольцо чистого золота, хранил как память о жене, царство ей небесное!
- Да память-то ничего не стоит, а золотишко тянет на полкаравая, не более, - стоял на своем Антип.
Мужик молча завернул кольцо в платок, сунул в карман и зашагал прочь, но чем дальше отходил, тем неуверенней становилась его поступь. Наконец, он остановился, нерешительно потоптался на месте и повернул назад.
- Черт с тобой, бери! - в сердцах сказал он, отдавая кольцо Антипке.
Тот еще раз придирчиво осмотрел кольцо, попробовал на зуб, после чего спрятал в карман и, взяв широкий острый нож, отрезал треть каравая.
- Ты полкраюхи обещал!
- А пока ты ходил туда-сюда, цены-то и подскочили! - нимало не смутившись, объяснил Антип и выразительно поиграл ножом перед носом покупателя.
- Вертай кольцо! - сжав кулаки, потребовал мужик.
- Да ты очумел, что ли? Какое кольцо? Отродясь я никакого кольца не видывал! - с наглой ухмылкой ответил Антип.
- Отдай кольцо!
- А возьми, - Антип поводил ножом перед глазами покупателя.
Мужик озирнулся по сторонам и заметил верховых опричников.
- Эй! Сюда! - крикнул он и замахал руками, стараясь привлечь их внимание.
Опричники подъехали, и тот, что брал хлеб, спросил:
- Что за шум?
- Да вот! - мужик указал на Антипку пальцем. - Взял кольцо, и хлеба не дает, и кольцо не возвращает!
- Да врет он! Не видал я никакого кольца! - ухмыльнулся Антип. - Пьяный он! Подошел, и ну куражиться! Хлеба, говорит, давай! Я говорю: деньги давай, а он с кулаками кинулся! Ну и пришлось его ножичком пугануть.
- Пойдем-ка с нами, - сказал опричник мужику.
Тот очумело захлопал глазами и вдруг кинулся наутек.
Верховые догнали его и, вываляв в грязи, связали руки веревкой, свободный конец которой приторочили к седлу, потом хлестнули коней плетьми и по разбитой дороге поскакали прочь, волоча за собой незадачливого покупателя.
Антипка со злорадной ухмылкой смотрел им вслед, вертя на пальце тонкое обручальное кольцо.


«И не было хлеба по всей земле, потому что голод весьма усилился, и изнурены были от голода земля Египетская и земля Ханаанская». Книга Бытия, 47:13
«Были и лето и осень дождливы;
Были потоплены пажити, нивы;
Хлеб на полях не созрел и пропал;
Сделался голод, народ умирал». В. Жуковский
«Бог насылал на нашу землю глад.
Народ завыл, в мученьях погибая». А. Пушкин
«И когда Он снял третью печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороный, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай». Откровение Иоанна Богослова, 6:5-6
«А между тем голод усиливался: кадь ржи покупали по десять гривен, овса - по три гривны, воз репы - по две гривны, бедные люди ели сосновую кору, липовый лист, мох, отдавали детей своих в вечное холопство; поставили новую скудельницу, наклали полную трупов - недостало больше места, по торгу валялись трупы, по улицам - трупы, по полю - трупы, собаки не успевали съедать их; большая часть южан померла с голоду, остальные разбежались по чужим странам». С. Соловьев
«Демократия имеет под собою одно право... хотя, правда, оно очень огромно... проистекающее из голода... О, это такое чудовищное право: из него проистекает убийство, грабеж, вопль к небу и ко всем концам земли. Оно может и вправе потрясти даже религиями. «Голодного» вообще нельзя судить; голодного нельзя осудить, когда он у вас отнял кошелек. Вот «преисподний» фундамент революции». В. Розанов
«Чей труп возле дом злых птиц беспокоит?
На золото можно сухарь променять.
Ведь бушель пшеницы так дорого стоит,
Что люди друг друга готовы пожрать». М. Нострадамус
«Грому - можно убивать, а человеку - нельзя. Засухе можно обрекать на голод огромный край, а человека мы называем безбожным, если он не подаст хлеба голодному! Должно ли быть такое противоречие? Не является ли оно доказательством, что мы, поклоняясь противному природе закону, идем по ложному пути, и что в этом - тайна бессилия «добра», что добродетелям так и полагается ходить в лохмотьях, ибо они служат жалкому и бесполезному делу». Л. Шестов
«Никогда они не были нам отцами. Мы голодаем, а у них амбары от хлеба ломятся. Их законы поддерживают одних ростовщиков. Всякий день отменяется какой-нибудь новый закон, тяжкий для богачей, каждый день выдумывается какой-нибудь другой закон - беднякам на угнетение. Если война нас не губит, они губят нас хуже всякой войны. Вот как нас любят отцы отечества». В. Шекспир
«Еще более стал он ненавистен народу, пытаясь нажиться на дороговизне хлеба». Светоний
«Кто удерживает у себя хлеб, того клянет народ; а на голове продающего - благословение». Притчи Соломоновы, 11:26
«Современный человек, чувствуя, что ему грозит бедность с ее лишениями, и ослепляясь мнимой мощью капитала, старается как можно больше нажить и как можно меньше утрудить себя. Он гонится за «прибылью», он желает получать и иметь много, но не желает давать со своей стороны... Он выступает в жизни как человек деловой, чопорный и холодный и не придает значения «сердцу». Ибо он боится больше всего - показаться слабым и стать смешным... Вот почему люди нашей эпохи стыдятся положительных и добрых чувств и не предаются им. И сама благотворительность становится у них делом расчета, черствого ума, организации, делом показным и недобрым. И самые разговоры о «гуманности» звучат фальшиво и толкуются партийно и двусмысленно. Но если человек не живет сердцем, то нет ничего удивительного, что оно глохнет и отмирает и что это отмирание становится наследственно-потомственным. При этом люди не замечают, однако, что отрицательные чувства, дурные и злые (гнев, злоба, зависть, мстительность, ревность, жадность, тщеславие, гордость, жестокость и др.), остаются и беспрепятственно расцветают, тем более, что они, по-видимому, проявляют силу человека. Они импонируют большинству людей, ибо обнаруживают в человеке энергию, волю, настойчивость и властность; они внушают окружающим сначала опасение, а потом и страх, и даже незаслуженное уважение... Отсюда эта жалкая картина: современный «культурный» человек стыдится своей доброты и нисколько не стыдится своей злобы и порочности». И. Ильин
«И раньше к личности относились по ее происхождению, ценили в ней не индивидуальный ум, красоту и духовную силу, а общественную власть, но никогда еще не бывало такого господства бескачественной материи. И в феодальном строе почитали за рыцаря хама в душе, если он рыцарем случайно рожден и унаследовал внешние предметы, необходимые рыцарю; обращались с истинным рыцарем духа, как с рабом, если судьба случайно не наделила его рыцарскими вещами. Но никогда еще не было такого поклонения хамству, как в капиталистическом обществе, никогда прежде нельзя было купить всего за деньги. Буржуа, который занял место в жизни, вооружившись бескачественной и не им добытой остальной материей - капиталом, всегда хам в душе, всегда кичится своим фальшивым и кажущимся бытием и не только калечит человеческую личность рабочего, превращая ее в средство, но и сам не имеет образа человеческого, и его личность превращается в орудие капиталистического фетиша». Н. Бердяев
«Оргия хищнических инстинктов, безобразной наживы и спекуляции в дни... великих испытаний для России есть наш величайший позор, темное пятно на национальной жизни, язва на теле России. Жажда наживы охватила слишком широкие слои русского народа. Обнаруживается вековой недостаток честности и чести в русском человеке, недостаток нравственного воспитания личности, самодисциплины и свободного ее самоограничения. И в этом есть что-то рабье, какое-то не-гражданское, до-гражданское состояние. Среднему русскому человеку, будь он земледелец или торговец, недостает гражданской честности и чести. Свободные граждане не могут спекулировать, утаивать продукты первой необходимости и т. п. во время великого испытания духовных и материальных сил России. Это несмываемый позор, о котором с содроганием будут вспоминать будущие поколения». Н. Бердяев
«Слушай слово, народ мой: готовьтесь на брань, и среди бедствий будьте как пришельцы земли. Продающий пусть будет, как собирающийся в бегство, и покупающий - как готовящийся на погибель; торгующий - как не ожидающий никакой прибыли, и строящий дом - как не надеющийся жить в нем... Кто занимается хищничеством, тех, чем дольше украшают они города и домы свои, владения и лица свои, тем более возненавижу за грехи их, говорит Господь». 3 Книга Ездры, 16:41-49
«Логическое по своей форме имеет три стороны: ?) абстрактную, или рассудочную, ?) диалектическую, или отрицательно-разумную, ?) спекулятивную, или положительно-разумную». Г. Гегель
«Спекулятивное есть вообще не что иное, как разумное (и именно положительно разумное), поскольку оно мыслится. В повседневной жизни слово «спекуляция» употребляется в очень неопределенном смысле и вместе с тем под ним разумеют нечто весьма неважное». Г. Гегель
«В ком больше силы, тот и прав». И.-В. Гете
«Квиетист и фаталист по натуре и по убеждению, заинтересованный главным образом вечною и неизменною стороною существующего, восточный человек неспособен настаивать на своих правах и упорно бороться за свои частные интересы. Кто силен, тот и прав, и противустоять сильному есть дело безумного». В. Соловьев
«Человечество попыталось за последние два века создать культуру без веры, без сердца, без созерцания и без совести; и ныне эта культура являет свое бессилие и переживает свое крушение. Люди не захотели больше веровать, потому что они уверили себя, будто вера есть противоразумное, научно несостоятельное и «реакционное» состояние души. Люди отреклись от сердца, потому что им стало казаться, что сердце мешает инстинкту, что оно есть разновидность «глупости» и сентиментальности, что оно подрывает человеческую деловитость и ставит человека в смешное положение, а «умный» человек больше всего боится показаться смешным; он желает «делать дела» и утверждаться в земной жизни. Люди отвергли созерцание, потому что их трезвый, прозаический «ум» презирает человеческую «фантазию» и считает, что самое важное в жизни есть «эмпирическое» и «прозаическое». Они вытеснили из жизни начало совести, потому что ее живоносные призывы и укоры совершенно не укладываются в контекст хладнокровных расчетов и деловых планов. И за всем этим, наряду с черствым себялюбием и самомнением, скрывался ложный стыд и ложный страх: люди боятся остаться в бедности и неизвестности, они боятся прослыть ребячливыми, несерьезными и смешными... Голодное самочувствие, тщеславие и честолюбие соединяются здесь с робостью перед «общественным мнением»... Этот ложный стыд будет преодолен и устранен великими лишениями и страданиями нашей эпохи. Ибо страдание есть подлинная и могучая реальность, оно приобщает человека бытию настолько, что люди научаются быть, а не казаться, и их тщеславное желание «прослыть» и «прославиться» отходит на задний план. Но это и значит, что современному человеку предстоит еще мучиться и терпеть, и может быть, еще в неизведанных им формах гнета и унижения, до тех пор пока не отпадет все кажущееся, условное и мертвое и пока не вырвется наружу исток внутренней реальности и творческой силы». И. Ильин
«Христос принес в мир не мир, но меч. Он разделил людей по духу. Социализм тоже несет в мир не мир, а меч. Он разделяет людей по экономическому положению. Он не признает существования духа. Он не признает существования человека. Он подменяет человека экономической категорией. Религия социализма есть человекоубийство. Она начинается с отрицания богосыновства человека. В основе ее лежит опыт восставшего раба, а не сына, чувство подпольной обиды. Восставший из праха хочет быть богом. Социализм есть царство людей праха, возомнивших себя богами... Царство Божие на земле, в физической нашей природе, при рабстве нашем, грехах и пороках, - невозможно, и само желание утверждать его в этих условиях - безбожное желание. Вам трудно понять, что само желание вынудить Царство Божие на земле может быть безбожным желанием. Но это необходимо понять. В этом принудительном Царстве Божьем на земле будет действовать не дух Христов, а дух антихристов. Революционный социализм есть один из антихристовых соблазнов». Н. Бердяев
«Как социализм, если бы даже осуществились все его утопии, не мог бы дать никакого удовлетворения существенным требованиям человеческой воли - требованиям нравственного покоя и блаженства, так точно и позитивизм, если бы даже исполнились его pia desideria и все явления, даже самые сложные, были сведены к простым и общим законам, не мог бы дать никакого удовлетворения высшим требованиям человеческого ума, который ищет не фактического познания (то есть констатирования) явлений и их общих законов, а разумного их объяснения. Наука, как ее понимает позитивизм, отказываясь от вопросов почему и зачем и что есть, оставляющая для себя только неинтересный вопрос что бывает или является, тем самым признает свою теоретическую несостоятельность и вместе с тем свою неспособность дать высшее содержание жизни и деятельности человеческой». В. Соловьев


Сняв с полок несколько толстых фолиантов, Мир перенес их на стол и, забравшись в кресло с ногами, раскрыл первый том.
Какое-то время он скользил взглядом по строчкам, потом недовольно нахмурился и, отложив книгу в сторону, задумчиво пробормотал:
- Для начала следует уяснить, что именно хочу я найти в этих книгах...
- Именно об этом я и хотел спросить тебя, малыш. Что ищешь ты в этом старом хламе? - прозвучал у него за спиной насмешливый голос, и, обойдя вокруг стола, Вар уселся в кресло напротив Мира.
- Я ищу ответы на свои вопросы, но нахожу лишь новые вопросы, - ответил юноша.
- Почему ты не спросишь меня?
- Ты знаешь все ответы на все вопросы?
- Никто не знает всех ответов, потому что никто не знает всех вопросов. Но для меня не составит особого труда ответить на твои, потому что они просты, как дважды два. Ты хочешь знать, что есть жизнь и что есть смерть, что есть добро и что есть зло, что такое счастье и как его достичь, я неправ?
- Еще я хочу знать, что такое любовь и кто такой Бог. Ты никогда не говорил мне, что они существуют.
- К чему говорить о том, чего не существует? Люди ведь ужасные выдумщики. Они любят придумывать красивые названия для некрасивых вещей. Очень многие вещи внушали бы им безусловное отвращение, если бы они не догадались дать им красивые имена. «Соитие» - некрасивое слово, а «любовь» - красивое. Женщины гораздо больше, чем мужчины, любят разные красивые пустячки и яркие пустые побрякушки. Поэтому мужчина никогда не скажет женщине, что хочет с ней совокупиться, а скажет, что он ее любит. Но смысл от этого не меняется.
Вар цинично усмехнулся и подмигнул Миру как сообщник в каком-то грязном деле.
Мир покраснел и задумался.
- Значит, любовь - это всего лишь совокупление особей разного пола? - недоверчиво переспросил он после продолжительного молчания.
- Необязательно. Иногда и одного.
- И вот об этом люди измарали чернилами такую гору книг?
- Люди пачкают все, к чему прикасаются.
- Ладно. С любовью мы, вроде бы, разобрались. А что ты скажешь о Боге?
- Люди малы и слабы, и вот они выдумали некое всемогущее существо, к которому можно было бы обратиться за помощью и защитой, которое отпускало бы им их грехи, которому можно было бы пожаловаться и на которое можно было бы свалить всю ответственность. И это существо они назвали Богом.
- С любовью и Богом все более или менее ясно. А что такое счастье?
- Счастье - это приманка для легковерных дураков, которую жизнь кладет в расставленные ею силки и ловушки.
- А что такое жизнь?
- Жизнь - это игра, в которой побеждают самые сильные, жестокие и злые. И предупреждая твой следующий вопрос, отвечаю: смерть - это приз, который ожидает в конце игры и победителей, и побежденных.
- Если ты прав, то все, написанное в этих книгах, ложь от первого до последнего слова. Я не знаю, кому верить...
- Не верь никому. Живи своим умом, малыш. То, что я сказал, - правда. Но это моя правда, а не твоя. И то, что написано в этих книгах, тоже правда. Но это их правда, а не твоя. Ищи свою. Возможно, когда ты ее найдешь, она ничем не будет отличаться от моей. И все же это будет твоя собственная, тобою выстраданная правда.
- Когда-то очень давно один человек сказал мне: «Зло - это неправильно понятое добро». А что скажешь ты?
- Что еще сказал тебе тот человек?
- Я плохо помню... Кажется, еще он сказал: «Зло думает, будто оно - добро».
- Этот человек очень многое понял о жизни, если ты хочешь узнать мое мнение о его словах. От себя же могу добавить, что нет такого добра, которое не порождало бы зла, как нет такого зла, которое не порождало бы добра.
- Я думаю, что ты тоже очень многое понял о жизни. Только к тебе она поворачивалась не самой лучшей своей стороной.
Вар усмехнулся и, ничего не ответив, вышел из библиотеки.
Мир придвинул к себе самый объемистый том и, подперев кудрявую голову кулаком, прилежно изучал его до тех пор, пока дворецкий не пригласил его к столу.
Когда Мир вошел в обеденную залу, Вар уже сидел за столом и ужинал.
- Испил из кладезя премудрости? - спросил он, наблюдая, как Мир усаживается на свое обычное место.
- Не смейся надо мной. Я уверен, что благодаря знанию люди когда-нибудь сумеют облагородить свою жизнь и победить смерть.
- Никогда этого не случится, - убежденно произнес Вар и отпил вина из золотого кубка. - Вспомни, как недавно ты едва не разнес этот зал. Тебе ведь было приятно все ломать и крушить?
- Да, - честно признался Мир.
- Разрушать почетнее и приятнее, чем созидать. Кто помнит сейчас имя зодчего, построившего храм Артемиды Эфесской? А Герострата помнят все. В стремлении разрушать для людей заключается высшее наслаждение, от которого они никогда не смогут отказаться. И самое большое наслаждение состоит для них в саморазрушении. Я дал тебе шарики и предупредил, что они таят в себе смерть. Но это не остановило тебя. Ты захотел испытать их действие на себе и даже получил удовольствие от этого. Значит, и в тебе тоже присутствует тяга к самоуничтожению. В сущности, смерть является для людей благом. Что делали бы они со своим бессмертием? Вероятно, умерли бы от скуки. Когда человек знает, что может умереть, но не знает точной даты, жизнь обретает для него особую ценность, прелесть и остроту. Людям нравится испытывать судьбу, правда, до определенного предела. Если человек точно и недвусмысленно знает, что то или иное его действие повлечет за собою смерть, он никогда не предпримет этого действия. Но если смерть присутствует не как неизбежность, а как возможность, он охотно дергает ее за нос, надеясь, что благодаря ловкости, изворотливости и хитрости сумеет ее избежать. Если когда-нибудь люди смогут легко и беспрепятственно удовлетворять свои естественные нужды и потребности, они немедленно выдумают себе новые, и чем труднее будет их удовлетворить, тем неистовее будут к ним стремиться. И это стремление к удовлетворению все более утонченных и изощренных потребностей в конце концов приведет человечество к гибели, а знания только ускорят конец.
- Возможно, ты прав относительно того, что в людях заложена тяга к саморазрушению. Но стремление к самосохранению действует в них с такой же и даже большей силой.
- Ты веришь в то, во что хочешь верить. Забудь на время о том, что ты - человек, и взгляни со стороны на себя и на род человеческий в целом. Разве ты не видишь, что природа, или Бог, как тебе больше нравится, осознали, наконец, тот факт, что создание человека было ошибкой, и стараются теперь изо всех сил ее исправить? Стихийные бедствия, неурожаи, страшные болезни - что это, если не знак немилости Создателя к своему творению? Да и сами творения хороши! Те, кого пощадили болезни, голод и стихии, гибнут от руки себе подобных... Печать вечного проклятия и отверженности вижу я на челе человека. Я скорблю обо всех людях, но я вижу, что лучше было бы для них исчезнуть с лица земли бесследно, и не поганить, не бесчестить и не осквернять ее своим присутствием. И чем смогу, я постараюсь им в этом помочь, - с холодным блеском в глазах закончил Вар, взглянул на юношу и увидел, что он плачет.
- Не плачь, малыш. Поверь, они не стоят ни слез, ни сожалений.
- Я о тебе плачу, - тихо сказал Мир.
- Почему?
- Ты не злой, а просто очень, очень, очень несчастный... Ты мог бы стать добрым, если бы был хоть немного счастливее...
- Ты бредишь! - раздраженно воскликнул Вар. - Я - несчастный?! Я, который будет жить даже тогда, когда превратятся в песок высочайшие горы?! я, чьим богатствам нет ни счета, ни меры?! я, обладающий властью, сравнимой разве что с властью Бога?! я, кому отдают свои ласки прекраснейшие женщины мира?! я - несчастный?!
- Ты - несчастный, - твердо и убежденно ответил Мир. - Ты, со всеми своими слугами, богатствами, женщинами, со своею властью, могуществом и бессмертием, ты - более несчастен, чем последний из твоих подданных... Потому что счастье, по-видимому, заключается в чем-то другом, чего у тебя нет...
- Быть может, ты знаешь, в чем именно? - овладев собой, надменно усмехнулся Вар.
- Мне кажется, ты стал бы гораздо счастливее, если бы немного меньше презирал людей и немного больше их любил...
- А стоят ли они любви?
- Дело не в том, стоят ли они любви, а в том, что ты нуждаешься в этом, может быть, даже больше, чем они...
- Ты вычитал это в своих книжках, малыш?
- У меня есть своя голова на плечах, и я уже не малыш...
Вар внимательно взглянул на Мира, словно видел его впервые, и негромко рассмеялся.
- Ты действительно уже не малыш. Но ты еще и не взрослый. Ты многое понимаешь. Я даже подозреваю иногда, что ты понимаешь гораздо больше, чем в состоянии выразить. И все же для меня ты навсегда останешься малышом. Иди спать, малыш. И спокойных тебе снов.


«Конечно, своды изданий древних авторов имеются в так называемых bibliothecae scriptorum – хотя, разумеется, не за две тысячи лет, а за четыреста с небольшим; это для нас, филологов, очень полезный справочный материал». Ф. Зелинский
«Целые груды злополучных фолиантов были исписаны сто лет и больше тому назад относительно незыблемости известных государственных форм; никто теперь не читает их, и они превращаются в прах в наших публичных библиотеках. Мы далеки от мысли нарушить мирный процесс их исчезновения с лица земли, совершающийся там, в этих книгохранилищах, безобидно для всех!» Т. Карлейль
«Мы берем учебник, чтобы читать, чтобы выучить науку. Наука - некая цельность знания, знания ведь увлекают нас не потому, что их много, а потому, что в конце они обещают полноту, восстановление, собирание воедино. Достижение этой цели нас влечет, а не бесконечный ряд. Целого сейчас, пока я читаю учебник, еще нет. Но я сейчас читаю, чтобы оно было. Цельность, которая у меня была в наивном первом взгляде на мир и которая почему-то кончилась, оттого я и стал читать учебник, - вот ее мне и призвано вернуть время, к ней-то я и хочу придти со временем. При помощи времени». В. Бибихин
«Всем, а в особенности самоуверенным людям, очень полезно изучать произведения великих философов. Или, лучше сказать, было полезно, если бы люди умели читать книги. Любая «великая философская система», если долго и пристально в нее всматриваться, может научить человека сознанию нашего ничтожества. Сколько спрашивают, и все о таком важном, нужном и значительном, - и ни одного ответа сколько-нибудь удовлетворительного! Притом бесчисленные противоречия - на каждом шагу! И однообразие, неспособность сдвинуться с однажды занятой позиции. И это у великих, величайших мыслителей. Что же такое человек и можно ли считать его разум совершенным, божественным? Не вернее ли думать, что наш разум есть только эмбрион, зародыш чего-то и что нам дано только стремиться, начинать – но не кончать? Что не материя, как учили древние, а именно душа существует потенциально, potentia, - а не actu, что каждый из нас есть только некоторая «возможность», переходящая, но еще не перешедшая в действительность». Л. Шестов
«Что такое мир? Дальше этого вопроса мы не пошли, и ответа на него у нас, похоже, не получится. Наш вопрос начинает звучать иначе, не с обещанием, а с отрешенностью. Во всяком случае, вопрос останется вопросом, единственно возможный ответ на него – собрание всех вопросов всех наук». В. Бибихин
«Лучше знать некоторые вопросы, чем все ответы». Д. Тербер
«В те тревожные периоды, когда позитивизм перестает казаться людям достаточно исчерпывающим выражением всей сложности жизни и когда, соответственно этому, людям начинает казаться неприлично изображать из себя положительность - в такие времена нет лучшего выхода, чем обратиться к метафизическим теориям. При помощи метафизической теории даже безродный юноша, не исходивший и десятой доли позитивных путей, сразу приобретает таинственный и интересный вид всеведущего мудреца. Он даже имеет право презирать позитивизм и - это самое главное - позитивистов. Он становится первым перед целой массой последних - чуть ли не пред всем человечеством, не имеющим доступа к ученым книгам и потому не знающим никаких теорий. И такой блестящий результат достигается посредством чтения десятка-другого сочинений - правда, скучноватых и неудобовоспринимаемых. Естественно, что и ученик, и учитель проникаются глубоким уважением к трансцендентному, которое дает столь ценные для нашего самолюбия прерогативы не там, в проблематической иной жизни, а здесь, в этом несомненном для всех мире. В наше время юноше не приходится завидовать Александру Македонскому, успевшему в молодые годы завоевать весь мир. Теперь, при помощи книг, завоевываются не только земные государства, но и вселенная. Метафизика есть великое искусство обходить опасный жизненный опыт». Л. Шестов
«Не вспомнит ли каждый из нас, оглянувшись на свое собственное прошлое, что он по отношению к своим важнейшим понятиям был теологом в детстве, метафизиком в юности и физиком в зрелом возрасте? Такая проверка доступна теперь всем людям, стоящим на уровне своего века». О. Конт
«Человек верит, что все его сомнения, вопросы, искания - только дело времени. Все это уже давно и окончательно порешено; нужно только удосужиться или умственно вырасти, чтоб обстоятельно разъяснить и себе то, что другие давно знают». Л. Шестов
«Посмотрел он в книгу, как баран на новые ворота, и ничего в ней не понял. Перевернул лист, глянул - и там ничего не понял. Вынул еще несколько книг, разложил их по краям и стал листать в них, как настоящий ученый, что в случае затруднения обращается к другим книгам». Ш. Агнон
«Много книг составлять - конца не будет, и много читать - утомительно для плоти». Экклезиаст
«В наш век люди слишком много читают и это мешает им быть мудрыми, и слишком много думают, а это мешает им быть красивыми». О. Уайльд
«Вовсе не легко отыскать книгу, которая научила бы нас столь же многому, как книга, написанная нами самими». Ф. Ницше
«Пергаменты не утоляют жажды.
Ключ мудрости не на страницах книг.
Кто к тайнам жизни рвется мыслью каждой,
В своей душе находит их родник». И.-В. Гете
«Книга? Нет: что толку в книгах!
В этих шлаках мертвых мигов!
Только прошлое их сводня:
Здесь же вечное Сегодня». Ф. Ницше
«Отдельный индивидуум совершает акт отречения, откладывая в сторону книги. Культура совершает акт отречения, переставая проявляться в высших научных интеллектах; но наука существует лишь в живом бытии поколений великих ученых, а книги – ничто, если они не живы и не действуют в людях, которые доросли до их понимания. Научные результаты не суть объективная материя, как это думает типичный ученый; они только элементы духовной традиции. Смерть науки состоит в том, что она не является ни для кого внутренним событием. Ее наличие зависит от наличия родственного духа». О. Шпенглер
«Вся книжная мудрость кончается там, где начинаются житейские волнения, человеческие нужды, запросы души... Он читал в истории, что были страшно преступные люди. Он знает.., какую силу имеет на земле «зло». Но все эти сведения ничего не говорили ему. Для него это были мифы из сказочного царства, которые никогда осязательно, облеченные в плоть и кровь, не восставали перед ним. Он принимал всю эту ученую пищу, он расширял свой теоретический опыт, но чем больше узнавал он из книг, тем меньше понимал он реальное, конкретное значение этого огромного мира с его бесконечным прошлым и обширным настоящим. Весь этот мир существовал для него, как нечто отвлеченное, как отдаленные края Северного полюса, куда никогда не ступит человеческая нога». Л. Шестов
«Определяйте значение слов, и вы избавите мир от половины его заблуждений». Р. Декарт
«Определить - значит ограничить». О. Уайльд
«Всякое определение есть отрицание». Б. Спиноза
«Когда мы имеем дело с наукой, надо помнить, что все ее утверждения имеют форму «если - то», поэтому наука не может в принципе сказать, что такое мир, не узнав у нас сначала, что мы понимаем под миром: «Если вы понимаете мир таким-то образом, отсюда следуют такие-то выводы». «Научная картина мира» поэтому - contradictio in adjecto; понимание мира, как и любого простого начала, например, единства, должно быть сначала заложено в науку, чтобы наука смогла его применить. Наука может оперировать унаследованным ею миром и картиной мира, но осмыслить единство, единицу, осмыслить мир не может». В. Бибихин
«Настоящая наука на самом деле не собрание разгадок. Она даже не собрание познаний и информаций. Все здание европейской науки держится чудом - чудом повторяющейся в каждом новом поколении исследователей способности видеть в каждом факте и в каждом открытии не ответ, а вопрос. Нет никакой гарантии того, что эта способность вдруг не прервется или не будет прервана. Способность видеть и ставить вопросы, если она вдруг окончится, сразу сделает науку системой суеверий, собранием примет». В. Бибихин
«Во всех этих вопросах наука требует чего-то не существующего непосредственно, чего-то не данного и не наблюдаемого, и во всех ответах науки заключается утверждение этого не данного, не наблюдаемого элемента. А отсюда прямо следует, что наука не только не считает мир данных наблюдаемых явлений за единственную действительность, но что она решительно отвергает этот мир как призрачную видимость, как пустую личину сущего. Если бы наука признавала, что данный действительный мир имеет сам в себе свою истину и есть то, чем является, тогда никакого смысла не имел бы постоянный вопрос: что есть? обращаемый наукой ко всякому явлению, ибо если бы было признано, что все есть именно то, чем оно в непосредственном воззрении является, то следовало бы остановиться на данном явлении и не искать ничего больше. Наука же, напротив, в своих постоянных запросах ищет истину внешнего явления не в нем самом как данном, а за ним в чем-то другом, ясно этим показывая, что для нее видимая действительность не есть что-нибудь серьезное, взаправду существующее, - не сама подлинная природа, а только маска ее, только покров Изиды. С этим согласно и позитивистическое воззрение: оно также признает за данною действительностью не истинное, а только феноменальное бытие, считает реальный мир не сущим, а только кажущимся. Но в то же время позитивизм утверждает безусловную невозможность для познания выйти за пределы этой заведомо неистинной, только кажущейся действительности, физическая наука напротив не только допускает эту возможность, но и в действительности выходит за пределы всякой данной действительности, и за этим миром видимости создает свой невидимый мир. В самом деле мир непосредственного воззрения, наш действительный мир и мир науки суть два совершенно различные мира. Мир непосредственного воззрения воспринимается всеми внешними чувствами, это мир качественного многообразия, мир пестрый и шумный; ничего общего не имеет с ним тот реальный мир, который знает наука - мир безмолвный и невидимый, однородный и бескачественный». В. Соловьев
«Как случилось, что, спрашивая, есть ли Бог, бессмертна ли душа, свободна ли воля, мы вперед изъявляем предательскую готовность принять ответ, какой нам дадут, не справляясь даже, каковы природа и сущность того, кто этот ответ нам готовит? Скажут, что Бог - есть, значит есть, скажут - нет, значит нет, и нам уже ничего не остается, как покориться». Л. Шестов
«Нам кажется, что спрашивать всегда уместно, что путь к истине идет через вопросы. Мы спрашиваем, какова скорость звука, куда впадает Волга, сколько лет живет ворон и т. д. без конца, и, как известно, получаем на такие вопросы очень определенные ответы и считаем эти ответы истинами. И сейчас же делаем заключение: на тысячи, миллионы наших вопросов мы получили ответы, содержащие в себе истины, - значит, чтобы получить истину, нужно спрашивать. Поэтому мы спрашиваем - есть ли Бог, бессмертна ли душа, свободна ли воля (три вопроса, к которым, по Канту, сводится вся метафизика), заранее убежденные, что и на этот раз, как и прежде, если не станем спрашивать, у нас не будет истины. Это наш разум «предвосхитил» то, чего он еще не видел, а мы и рады: расширилось наше «знание». Очень часто, как показывает повседневный опыт, хищения происходят безнаказанно, но не всегда. На этот раз кто-то жестоко наказывает - не разум, конечно, (разум достаточно хитер или идеален и умеет отклонить от себя ответственность), а доверчивых и простоватых носителей разума, людей. Они не получают никакого ответа, несмотря на самые настойчивые вопрошания, - или получают совсем не те ответы, на которые расчитывали. И поделом - зачем спрашивали! Разве можно кому-нибудь или чему-нибудь передать наше право на Бога, на душу, на свободу? А ведь, спрашивая, это право мы передаем кому-то! И кому? Кто тот, кто выманил или похитил у нас нашу душу и нашего Бога? И почему он (или оно), которому нет никакого дела до нас, которому ни до чего дела нет, которому все равно, присвоил себе право выносить решения о том, что для нас всего на свете важней?» Л. Шестов
«Если бы... удалось всю всемирную историю с делами святых, походами Александра Македонского, самоотверженностью Регула и Брута, с откровениями пророков, вдохновенными речами Платона и Плотина, словом, со всем, что было великого и прекрасного, ужасного и безобразного, со всеми взлетами и падениями, подвигами и преступлениями всех когда-либо существовавших на земле людей, бросить на ту чашу весов, куда он складывал свое «самое важное», то и тогда бы безмерная тяжесть «дважды два четыре» не уменьшилась бы нисколько. А стало быть, пропала бы последняя надежда на возможность открыть хоть намек на второе измерение времени, где бы кончалось то, что здесь начинается и не кончается, куда бы вместились все эти извергнутые историей, никем не признанные и не охраненные «капризы». Л. Шестов
«Только два сорта людей по-настоящему интересны - те, кто знает о жизни все решительно, и те, кто ничего о ней не знает». О. Уайльд
«Несомненно, что все те люди, которые шли к философии за ответами на мучившие их вопросы, уходили от нее разочарованными, если только у них не оказывалось достаточно выдающегося дарования для того, чтобы примкнуть к цеху профессиональных философов. Из этого можно сделать вывод, пока, правда, отрицательный: философия занимается таким делом, которое может быть интересным и важным только для некоторых, для многих же оно представляется скучным и ненужным. Вывод в высшей степени утешительный как для профанов, так и для мудрецов. Ибо каждый мудрец, даже самый прославленный, вместе с тем и профан, т. е. бросив академическое словоупотребление, просто-напросто человек. С ним тоже может случиться, что и у него возникнут те мучительные вопросы, с которыми являлись к нему обыкновенные люди. И тогда, разумеется, он вынужден будет признать, что в тех толстых книгах, которые он так хорошо изучил, нужных ответов нет. И радоваться этому. Ибо, что может быть ужаснее для человека, чем необходимость в трудные минуты жизни признать обязательность какого бы то ни было философского учения?» Л. Шестов
«Человечество должно, наконец, сознательно и серьезно отнестись к своему полу, к источнику своей жизни, прекратить грязные подмигивания, когда речь заходит о вопросах пола». Н. Бердяев
«Я отрицаю все, и в этом - суть моя.
Затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться,
Годна вся эта дрянь, что на земле живет.
Не лучше ль было б ей уж вовсе не родиться?
Короче, все, что злом ваш брат зовет:
Стремленье разрушать, дела и мысли злые, -
Вот это все - моя стихия». И.-В. Гете
«Зло, и это очень важно, всегда заключено в некотором естестве, в некотором субъекте, который является добрым по той причине, что он является бытием. Поэтому нет никакой субстанциализации или персонификации зла. Нет злых вещей. Даже величайшее зло... всегда содержится в субъекте, который как бытие - есть добро. Нет личности, злой до дна. Есть только недостатки, лишенности материальные или духовные в добрых субъектах. Если бы мы обыскали весь мир, то оказалось бы, что ничто из того, что есть, не есть зло». С. Свежавски
«Человек от настоящего страдания, т. е. разрушения и хаоса, никогда не откажется». Ф. Достоевский
«Дело разрушения не только не менее, но много более трудно, чем дело созидания. Только тот решается разрушать, кто уже иначе жить не может». Л. Шестов
«Здравый смысл, самодержавно распоряжающийся в положительных науках, уверенно говорит: одно из самых чудовищных преступлений есть преступление Герострата. Без всякой нужды разрушил человек чудо искусства - храм Дианы. Геростратов следует держать на цепи. И этика, и социология, и политическая экономия как эхо повторяют: «на цепи». А философ? Философ безмолвствует. Он начинает припоминать... Посмотрите, что творит природа: с какой легкостью и беспечностью уродует она и уничтожает лучшие произведения - и собственные, и человеческие. Пожалел Везувий Геркулан и Помпею? Или огонь постеснялся истребить Александрийскую библиотеку? Мало того: природа систематически губит все, что создает. И Александр Македонский, и Платон, и Гоголь, и Пушкин, и бесконечное количество ее великих произведений, таивших каждое в себе возможности десятков прекрасных храмов, - все было ей безжалостно уничтожено и истреблено... Почему она систематически губит все, что создает сама и что создают люди? Зачем ей было посылать людям старость, обращающую самую поразительную красоту в безобразие, самый сильный ум в слабоумие, самую бодрую волю в бессилие? И смерть, прерывающую все великие начинания? Смерть и разрушение - неизбежный конец всему, вышедшему из рук природы. Моралисту и социологу можно об этом и забыть. Но философ этого не забывает, не может, а если вам угодно, не хочет забывать. Вы знаете, как философ определяет задачу философии - не для толпы, а для себя и для посвященных? Если хотите знать, загляните не в одно из многочисленных введений в философию, где на двух-трех страницах вы найдете перечень принятых определений, загляните в божественного Платона. Там вы прочтете дважды загадочные слова: для непосвященных это остается тайной - но философия есть постепенное умирание и приготовление к смерти. Сказано, что философия есть приготовление к смерти и умирание и что для непосвященных это тайна. И, что самое поразительное, тайна и доныне осталась тайной, несмотря на то, что она открыта людям две с половиной тысячи лет тому назад... И сейчас, если бы приведенные слова Платона написать аршинными буквами на всех заборах, вы полагаете, что дело от этого хоть сколько-нибудь изменилось бы? Ничуть! Все останется по-старому, и в учебниках философии по-прежнему будут рассказывать, что философия есть наука и т. д., что прежде чем философствовать, нужно обзавестись пролегоменами ко всякой будущей и т. п., - все знают, о чем трактуют введения в философию». Л. Шестов
«Необходимо ли пессимизм есть признак заката, поражения, неудачи, усталого или ослабленного инстинкта? Существует ли пессимизм силы?» Ф. Ницше
«Нет, никогда не будут Три - Одно», - возвещает миру, устами Гете, дух отступившего от Христа человечества, и мир этому верит». Д. Мережковский
«Мир соглашался существовать без Бога, но не мог существовать без «закона». Л. Шестов
«Мир не мог еще существовать без принуждения и закона, он не родился еще для благодатной жизни в порядке свободы и любви. Плоть и кровь человечества притягивали его к языческой еще земле». Н. Бердяев
«Мир, который мы в силах осознать, есть только мир поверхностей и знаков, обобщенный, опошленный мир». Ф. Ницше
«Отдельный эгоистический интерес, случайный факт, мелкая подробность - атомизм в жизни, атомизм в науке, атомизм в искусстве - вот последнее слово западной цивилиации. И поскольку даже исключительный монизм выше этого атомизма, поскольку даже плохое начало лучше совершенного безначалия и безголовости, поскольку первый момент развития выше второго, в отдельности взятого, и мусульманский Восток выше западной цивилизации. Эта цивилизация выработала частные формы и внешний материал жизни, но внутреннего содержания самой жизни не дала человечеству; обособив отдельные элементы, она довела их до крайней степени развития, какая только возможна в их отдельности, но без органической связи они лишены живого духа, и все это богатство является мертвым капиталом. И если история человечества не должна кончиться этим отрицательным результатом, этим ничтожеством, если должна выступить новая историческая сила, то задача ее будет уже не в том, чтобы вырабатывать отдельные элементы жизни и знания, созидать новые культурные формы, а в том, чтобы оживить и одухотворить враждебные и мертвые в своей вражде элементы высшим примирительным началом, дать им общее безусловное содержание и тем освободить их от исключительного самоутверждения и взаимного отрицания. Но откуда же может быть взято это безусловное содержание жизни и знания? Оно не может находиться в самом человеке как частном, относительном существе; не может оно заключаться и во внешнем мире, который представляет только низшие ступени того развития, на вершине которого находится сам человек, и если он не может найти безусловных начал в самом себе, то в низшей природе - еще менее; и тот, кто, кроме этой видимой действительности себя и внешнего мира, не признает никакой другой, должен отказаться от всякого идеального содержания жизни, от всякого истинного знания и творчества. В таком случае для человека остается только низшая, животная жизнь. Но в этой жизни счастье, если и достигается, то всегда оказывается иллюзией, и так как, с другой стороны, стремление к высшему и при сознании своей неудовлетворимости все-таки остается, становясь только источником величайших страданий, то естественным заключением является, что жизнь есть игра, не стоящая свеч, и совершенное ничтожество представляется как желанный конец и для отдельного человека, и для всего человечества. Избежать этого заключения можно, только признавая выше человека и внешней природы другой безусловный божественный мир, бесконечно более действительный, богатый и живой, нежели этот мир кажущихся, поверхностных явлений. И это признание тем естественнее, что сам человек, по своему вечному началу, принадлежит к тому трансцендентному миру и в высших степенях своей жизни и знания всегда сохранял с ним не только субстанциональную, но и актуальную связь». В. Соловьев
«С очень древних времен живут на свете царственные интеллектуалы». Г. К. Честертон
«Мудрец - одного лишь Юпитера ниже:
Богат он, волен, в почете, красив,
Наконец он и царь над царями». Гораций
«Мудрец вовсе не прекрасен, и не свободен, и не царь царей. Он связан, он безобразен, он - последний из рабов и уступает не только Юпитеру, но самому ничтожному из смертных. Конечно, «экзотерическая» философия обязана молчать об этом. Я думаю, что и посвященные между собою об этом не разговаривают. Только у святых вы встречаете такие признания - но святые умели об этом так говорить, что им никто никогда не верил. И вообще это одна из тех великих тайн жизни, которые останутся тайнами даже в том случае, если их выкрикивают на всех площадях». Л. Шестов
«Мудрость человеческая есть безумие пред Господом, и мудрейший из людей был, как это согласно прозрели столь несхожие друг с другом Ницше и Киркегард, величайшим грешником. Все, что не от веры, есть грех». Л. Шестов
«Среди живущего нет ничего, что было бы достойно твоего сочувствия, и земля не стоит твоего вздоха. Наше существование есть страдание и скука, а мир не что иное, как грязь». Дж. Леопарди
«Те, которые знают, в сущности, ничего не знают, если они не обладают силою любви, ибо истинный мудрец не тот, кто видит, а тот, кто видя как можно дальше, любит людей как можно глубже. Видеть и не любить - значит смотреть в темноту». М. Метерлинк


Угольно-черная, глухая ночь окутала Москву, скрыв до утра уродливые скелеты сгоревших зданий и жуть улиц, заваленных обглоданными трупами умерших от голода и чумы людей, собак и крыс.
Глеб, то и дело спотыкаясь в темноте обо что-то невыразимо страшное, брел к себе домой, как вдруг наперерез ему из переулка вышла молодая женщина в отрепьях, со свертком на руках, и, безумно горящими глазами глядя в лицо Глеба, лихорадочно зашептала:
- Здесь мой сыночек... Он ничего не ел уже неделю... Он все равно умрет... Убейте его, и мы съедим его вместе!.. Вы не бойтесь, он здоровенький! Просто я не могу... сама...
Одно мгновение Глеб с ужасом смотрел в безумные глаза, потом схватился за нож, и женщина с душераздирающим воплем отпрянула в сторону, но, увидев, что незнакомец принялся с остервенением рубить собственные пальцы, уселась в снег и завыла в голос.
- Я меняю это на твоего ребенка, - сказал Глеб и протянул женщине горсть отрубленных пальцев.
С радостным визгом женщина бросилась к Глебу, сунула ему в руки сверток и принялась с устрашающей скоростью обгладывать добычу, урча и слизывая с ладоней дымящуюся на морозе кровь.
Бережно прижимая ребенка к себе, Глеб торопливо зашагал прочь, но через некоторое время услышал за спиной слабый женский голос:
- Постойте!
Он оглянулся.
Спотыкаясь в глубоком снегу, за ним бежала мать младенца.
- Послушайте! - задыхаясь от быстрого бега и слабости, воскликнула она. - Ну зачем он вам?! Ведь он же еще грудничок! Вам все равно нечем его кормить!
- А это уже не твоя забота...
- Отдайте его мне!
- Скорее брошу на растерзание голодным псам!
- У меня рассудок помрачился от голода! Мне все равно нечем было его кормить! Молока нету в грудях!
- Ступай себе с Богом, женщина...
- Прошу вас, поверьте! Я не причиню ему зла!
Женщина мертвой хваткой вцепилась в рукав глебова полушубка, свободной рукой выдернула из ножен на поясе нож и, прежде чем Глеб успел ей помешать, полоснула лезвием по венам.
- Дайте, дайте мне его! Скорее!
Она откинула конец пеленки с лица младенца и поднесла порез к его посиневшим от холода губкам. Алая, горячая жидкость потекла по неподвижному, сморщенному личику, и, приоткрыв крошечный ротик, младенец стал жадно сосать материнскую кровь.
- Вы позволите оставить ваш нож у себя? - спросила женщина и, заметив подозрительный взгляд Глеба, смутилась. - Нет, это не для того, что вы подумали... Мой дом сгорел... и отец ребенка тоже... А тут кругом эти ужасные собаки... Да и люди... не лучше...
Женщина задрожала, как в лихорадке, и в ее глазах появился прежний безумный блеск.
Глеб взял ее за руку и повел за собой.
Придя домой, он согрел воды и, пока женщина купала ребенка, сварил похлебку из свобственных пальцев.
- Это ужасно, да? - спросила женщина, поев.
Пока она ела, Глеб избегал смотреть на нее, видя, что она стыдится своей жадности и, однако, ничего не может с собою поделать.
Поев, женщина с сожалением отодвинула миску в сторону и спросила:
- Это ужасно, да?.. Как быстро и легко человек превращается в зверя... И как труден путь обратно...
Глеб ничего не ответил и налил добавки...
- Как тебя зовут? - спросил он женщину, когда она насытилась.
- Настей...
- Анастасией, значит?
- Ну да...
- И как же ты, Анастасия, думаешь дальше жить?
- А как все живут... День прошел - и ладно... А дальше никто и не загадывает...
- Да ведь так звери живут. А человеку свойственно думать о будущем.
- Не знаю я... Как вас величать, мил человек?
- Родители Глебом назвали.
- Хорошее имя... Глеб и Борис - издревле святые заступники за Русь пред Господом... Глеб - это от слова «хлеб»?
- Нет.
- Жаль... Вам бы подошло это... У вас волосы - как спелая пшеница, а глаза - как василечки во ржи... Я сыночка Васильком окрестила... Спасибо вам за все...
- Ложись спать.
- Вы меня утречком разбудите?
- А куда ж это ты с утра пораньше собралась?
- Погостила - пора и честь знать...
- И куда ты пойдешь?
- Да куда глаза глядят...
- Ложись... Проснешься - поговорим, - сказал Глеб и вышел из горницы.


«Есть очень много страшного на свете,
Хотя бы сумасшедшие дома,
Хотя бы изувеченные дети,
Иль в города забредшая чума,
Иль деревень пустые закрома». М. Петровых
«Истощились от слез глаза мои, волнуется во мне внутренность моя, изливается на землю печень моя от гибели дщери народа моего, когда дети и грудные младенцы умирают от голода среди городских улиц. Матерям своим говорят они: «где хлеб и вино?», умирая, подобно раненым, на улицах городских, изливая души свои в лоно матерей своих». Плач Иеремии, 2:11-12
«В России несколько лет назад был голод. Это совершенно разумно, ибо людям было нечего есть, а в таких случаях, по непреложным законам природы, они должны обязательно истощаться. Мюссе в таких случаях восклицает: «Молитва замирает на устах», Байрон произносит свое страшное проклятие: «Собаки или люди», Гейне бросает лиру и берет в руки палку, а ученый, глядя на все это, убежден, что это только «цветение на поверхности бытия» (яркое или ароматическое?)» Л. Шестов
«У племен, живших в стране скудной, стремление предохранить от голодной смерти взрослых заставляло жертвовать детьми». С. Соловьев
«Поскольку ООН провозгласила жизнь основным правом человека, Папа, Мать Тереза и иже с ними используют это для выступления против контроля над рождаемостью, против аборта и противозачаточных средств, ум человека хитер. Вопрос о правах человека они тоже используют в своих целях. Они утверждают, что нельзя пользоваться противозачаточными средствами, потому что они предотвращают жизнь: нерожденный ребенок имеет такие же права, как и вы. Я не считаю, что противозачаточные пилюли уничтожают права человека; в действительности, они подготавливают для них почву. Если земля будет перенаселена, миллионы людей умрут от голода, станут неизбежными войны. А разбушевавшаяся толпа способна привести человечество в весьма нечеловеческое состояние. В Бенгалии во время страшного голода матери поедали своих детей. Люди продавали своих детей за одну-две рупии. А вы думаете зачем их покупали? Чтобы вырастить? Нет, их покупали для того, чтобы съесть. И повинны в этом Папа и Мать Тереза. Пилюли просто не позволяют ребенку сформироваться во чреве матери, так что к правам человека это никакого отношения не имеет. А недавно наука изобрела пилюли для мужчин. Теперь вместо женщин таблетки могут принимать мужчины. Так что ребенок уже никаким образом не формируется; и это основное право здесь никак не применимо». Ошо
«К каким только крайностям не приводит голод! Нет пощады плоти, которой мы обязаны жизнью или которой мы даем жизнь; мы раздираем ее зубами, справляем ужасный пир и в этом исступлении слабый всегда является добычей сильного». Ж.-О. Ламетри
«Булимия, или волчий голод, способна заглушить всякое чувство: это своеобразное бешенство желудка, которое должно быть удовлетворено во что бы то ни стало. Но, придя в себя и как бы протрезвившись, эти женщины при воспоминании о совершенном ими убийстве самых дорогих им существ испытывают величайшие угрызения совести. Какое страшное наказание несут они за невольное преступление, которому они не в состоянии были противиться и которое они бессознательно совершили!» Ж.-О. Ламетри
«Я чувствую приближение большого голода, Он будет часто отходить, но потом станет всемирным, Такого большого и долгого, что будут вырыватьДеревья с корнем и отрывать ребенка от груди». М. Нострадамус
«А которые на горах, те погибнут от голода, и будут есть плоть свою по недостатку хлеба, и пить кровь по недостатку воды». 3 Книга Ездры, 15:58
«Об умирающих с голоду, осажденных городах, о времени окончательного разрушения древнего Иерусалима, павшего под ударами Божьего гнева, было предсказано и возвещено: «Руки мягкосердных женщин варили детей своих». Суровое Еврейское воображение не могло создать более мрачной бездны ужаса; это была крайняя степень падения караемого Богом человека». Т. Карлейль
«Плакать будут девицы, не имея женихов; плакать будут жены, не имея мужей; плакать будут дочери их, не имея помощи. Женихов их убьют на войне; и мужья их погибнут от голода». 3 книга Ездры, 16:34-35
«И самой справедливостью является тот закон времени, чтоб оно пожирало своих детей», - так проповедовало безумие». Ф. Ницше
«Время пожирает собственных детей, - учат нас, - от него пошло непостоянство, изменчивость, неустойчивость, от него же и гибель. Обычно изменчивость и непостоянство ставят в прямую связь с гибелью: не было бы изменчивости, не было бы и гибели. И кто хочет бороться с гибелью и смертью, тот стремится преодолеть время и вытекающую из него изменчивость». Л. Шестов
«Времена не выбирают:
В них живут и умирают».
«Настанет год – России черный год, -
Когда царей корона упадет,
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платом из хижины взывать;
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек: -
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож». Ф. Тютчев
«Век начался. Он голодал Поволжьем.
Тифозный жар был, как с других планет.
«Кто был ничем, тот станет...» Но ты должен
Поверить, ибо большей правды нет.
Она придет, как женщина и голод,
Все, чем ты жил, нещадно истребя.
Она возьмет одной рукою голой,
Одною жаждой жить возьмет тебя». П. Антокольский
«Все нравственные начала в человеке, оставленном на одни свои силы, условны». Ф. Достоевский
«Тот, кто кормит голодного, насыщает свою собственную душу». Ф. Ницше
«Что такое эта кровавая анархия, которая с такою силою проявилась в России? Это - проявление крайнего практического безбожия. Все общественные связи держались у нас связями религиозными. Когда эти последние ослабели, человек человеку стал волком, и все общественное здание рухнуло. Россия - страна христианская по вероисповедению. Но что такое это людоедство, господствующее в ее внутренних отношениях, эта кровавая классовая борьба, возведенная в принцип, это всеобщее человеконенавистничество, как не практическое отрицание самого начала христианского общежития, более того, - самой сути религии вообще! Ибо само латинское слово «религия»... означает связывание. Религия есть то, что связывает людей воедино. Когда она перестает их связывать, они друг другу - либо враги и соперники, либо случайные союзники в целях ограбления и эксплуатации других людей. Когда отсутствует религиозная связь между людьми, их взаимоотношения определяются ничем не сдержанным биологическим принципом борьбы за существование. Тогда и получается та картина анархии, которую в смутные эпохи истории люди наблюдают повседневно». Е. Трубецкой
«О, как безумна и преступна мысль, что можно вывести теперь Россию из того ужасного состояния, в котором она находится, путем одной политики, оторванной от высшего центра жизни. Эту потерю ценности жизни, эту кровавую жестокость, казни, убийства и разбой не преодолеть никаким политическим насилием. В русском народе должно загореться новое сознание ужаса происходящего, новые кровные чувства должны стать органической гарантией свободы и минимума жизненной гармонии. Революционеры смотрят слишком механически на жизнь, не видят органической глубины народной жизни. Демон революции жаждет крови и человеческих жертв, подобно демону реакции, который совершил уже свои неслыханные преступления. Революционеры исповедуют языческую религию жертвы, а не христианскую религию любви. Против этих демонов должна восстать новая сила духа, в душах людей должно что-то измениться, что-то переродиться». Н. Бердяев
«Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни; Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день; ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие; ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем». Иоанн, 6:53-56
«Старый Завет был хорош, но не мог удовлетворить людей, озаренных светом Нового Завета. Так и мы вступаем теперь как бы в эпоху Третьего Завета, и часть несомненной истины легко может превратиться для нас в ложь, если не соединится с другими частями раскрывающейся истины. Теократия может быть только обществом священников, в ней все священники, теократия есть царство всеобщего священства. В ней таинства должны сливаться с жизнью, сама жизнь должна превратиться в евхаристию, в причащение телу и крови Христовой. Жизнь в таинствах и будет тем, что Мережковский называет «святой плотью». «Плоть Моя истинно есть Пища, и Кровь Моя истинно есть Питие. Ядящий мою Плоть и пьющий Мою Кровь пребывает во Мне и Я в нем». В таинстве евхаристии насыщается человек, как бы утверждается мировая плоть истинной пищей и истинным питьем. В бескровной жертве евхаристии ветхозаветные и языческие кровавые жертвы заменяются любовью, приобщением телу и крови Христовой через покаяние». Н. Бердяев
«Везде, где у человека проявляется начало внутренней духовной жизни, везде, где он возвышается над физической силой и над формальным законом, там везде милостыня признается одною из коренных религиозных обязанностей. Так признается она у браминов и буддистов, у евреев и мусульман. Совершенного же своего выражения и освящения это начало достигает в христианстве, где сама абсолютная сила и абсолютное богатство (полнота благости) - Бог принес и непрерывно приносит себя в жертву нашей немощи и бедности, питая нас Своим телом и кровию. Здесь является абсолютная милостыня и вместе абсолютная жертва (греческое евхаристия означает благомилостыня или благодарение)». В. Соловьев
«Кафолично и божественно великое таинство евхаристии или причащения, в котором человек, телесно и существенно воспринимая всеединое тело Христово (в нем же обитает вся полнота Божества) и физически, хотя и невидимо с ним соединяясь, становится действительным участником и общником богочеловеческой и духовно-телесной всецелости». В. Соловьев
«Милости хочу, а не жертвы» - это пророческое слово, подтвержденное Христом, обозначает поворотный пункт в религиозном понимании. На низших ступенях религии человек, принося свои жертвы, думал, что они нужны Богу, что Бог так же хочет этих жертв от человека, как сам человек хочет милости от Бога. Согласно такому пониманию, Божество не только дает нам жизнь, но и само живет на наш счет. Против этого-то и направлено слово Божие: «Милости хочу, а не жертвы», т. е. хочу не того, что вы мне даете, а что Я вам даю. И когда на более высокой степени религии в истинной молитве человек приносит Богу высшую духовную жертву, жертву своей воли и соединяет ее с волею Божией в решении «да будет воля Твоя», то тем самым и он усваивает для своей деятельности слово Божие: милости хочу, а не жертвы, т. е. хочу не брать у ближнего, а давать ему, не жить на счет другого, а чтобы другой жил на счет меня. В силу сочетания человеческой воли с божественною, выражение всеблагой воли Божией становится правилом воли человеческой: милости хочу, а не жертвы. С другой стороны, и Бог может принять духовную жертву человеческой воли никак не ради жертвы, не для того, чтобы поглотить ее, а для того, чтобы сочетав эту волю с Собою, сделать ее свободным проводником Своей благодати или милости. И человек, нравственно соединенный с Богом, должен относиться к людям по-божьи; он должен относиться к другим так, как Бог относится к нему самому. Даром получили, даром и давайте; давай ближнему больше, чем он заслуживает, относись к ближнему лучше, чем он того достоин. Отдавай, кому не должен и не требуй с того, кто тебе должен. Так с нами поступают вышние силы, так и мы должны поступать между собою. Вытекающий из этой заповеди образ действия между людьми настолько же превосходит все другие правила общежития, насколько молитвенный подвиг выше кровавых жертв или отвлеченного богомыслия». В. Соловьев
«Ищут смысл истории и находят смысл истории. Но почему такое история должна иметь смысл? Об этом не спрашивают. А ведь если бы кто спросил, может, он сперва бы усомнился в том, что история должна иметь смысл, а потом убедился бы, что вовсе истории и не полагается иметь смысл, что история сама по себе, а смысл сам по себе. От копеечной свечи Москва сгорела, а Распутин и Ленин - тоже копеечные свечи - сожгли всю Россию». Л. Шестов
«Горе этому большому городу! - И мне хотелось бы уже видеть огненный столб, в котором сгорит он! Ибо такие огненные столбы должны предшествовать великому полдню. Но всему свое время и своя собственная судьба». Ф. Ницше
«Горе мне, горе мне! Кто избавит меня в те дни? Начнутся болезни, - и многие восстенают; начнется голод, - и многие будут гибнуть; начнутся войны, - и начальствующими овладеет страх; начнутся бедствия, - и все вострепещут. Что мне делать тогда, когда придут бедствия? Вот, голод и язва, и скорбь и теснота посланы нам как бичи для исправления: но при всем этом люди не обратятся от беззаконий своих и о бичах не всегда будут помнить. Вот, на земле будет дешевизна во всем, и подумают, что настал мир; но тогда-то и постигнут землю бедствия - меч, голод и великое смятение. От голода погибнут очень многие жители земли, а прочие, которые перенесут голод, падут от меча. И трупы, как навоз, будут выбрасываемы, и некому будет оплакивать их, ибо земля опустеет, и города ее будут разрушены». 3 Книга Ездры, 16:19-24
«Но землю, с которою ты голодал и полуживую вынянчил,
С такой землей пойдешь на смерть, на бой, на труд, на праздник». В. Маяковский
«Революционные иллюзии идеологически начинаются с рационализма и кончаются иррационализмом. Восстает человеческий разум против истории и верит, что своими силами он может устроить человеческую жизнь на земле, рационализировать ее без остатка, не оставить места для действия сил таинственных и сверхразумных. Но кончается рационалистическая революция тем, что расковывается хаос и начинают господствовать силы иррациональные и темные. И революционный рационализм и революционный иррационализм одинаково разлагают все онтологические реальности, одинаково отрицают и смысл истории, и ее таинственную иррациональность. В истории действуют оккультные силы - как организованные, так и неорганизованные. И те, которые находятся во власти этих сил, часто сами не знают об их существовании. Действие сил совершенно иррациональных вырабатывает совершенно рационалистическое сознание. Это одно из противоречий общественной и исторической жизни». Н. Бердяев


Мир вскрикнул и проснулся.
В спальне было темно, но возле постели Миру почудилось какое-то слабое голубоватое свечение. Постепенно оно усиливалось и обретало контуры человеческой фигуры, и минуту спустя Мир уже не сомневался, что перед ним стоит призрак убитого им Мая.
Съежившись от ужаса, Мир смотрел на него, не в силах убежать или позвать на помощь, как вдруг у него в голове прозвучал тихий голос:
- Не бойся. Я пришел не для того, чтобы мстить. Ты часто думаешь обо мне и о многом хочешь меня спросить. Давай поговорим о том, что тебя волнует. Спрашивай.
- Смерть, какая она?
- Разная, и у каждого - своя. Бывает смерть нежная, как мать, и жестокая, как палач, и беспристрастная, как судья, и это зависит не от того, как человек умирает, а от того, как он жил. Можно умереть нежной смертью под пыткой, и жестокой - в своей постели.
- На что она похожа?
- Она не имеет определенного обличья, но способна принимать любой облик - даже того, за кем она является. Она берет тебя за руку, и ты следуешь за ней, куда она поведет.
- В ад или в рай?
- Ад и рай существуют, но только для великих грешников и святых. Обычные души не удостаиваются подобной чести и вольно перемещаются по вселенной, ожидая нового воплощения и надеясь, что в следующий раз им повезет больше.
- Значит, душа бессмертна?
- Разумеется. Тело для нее - всего лишь временное пристанище среди вечных скитаний. Но чем больше раз душа воплощается, тем совершенней она становится.
- А каким образом она попадает в тело? Есть у нее выбор?
- Это происходит во время рождения. Женщина рождает тело, а душу вкладывает в него Бог.
- Но если душу вкладывает Бог, откуда берутся злые души?
- Злых душ не бывает. Первоначально душа чиста. Она подобна листу бумаги, на котором можно написать и поэму, и ругательство. Но под воздействием обстоятельств она способна изменяться и накапливать опыт. И в конце концов каждый получает такую душу, какую заслуживает.
- Значит, человек лишен выбора? Ведь если обстоятельства складываются неблагоприятно, он обречен стать злым и негодным?..
- Выбор есть всегда. Каждая душа обладает достаточным запасом прочности, чтобы противостоять обстоятельствам, и лишь от самого человека зависит, как он им распорядится. Ведь кроме души, человеку даны еще разум и воля, и душа формируется под их воздействием.
- Вы знаете любовь?
- И любовь, и ненависть, и боль, и наслаждение... Мне часто случалось наблюдать души, знавшие друг друга на земле. Встречаясь там, они испытывают друг к другу те же чувства, что и при жизни... И обычно они воплощаются одновременно. Правда, это совсем не означает, что в новой жизни они станут друг для друга тем же, чем были прежде. Бывший враг может стать другом, бывший друг - врагом. Но они всегда узнают друг друга при встрече, какое бы тело их ни скрывало...
- В этом и заключается тайна любви с первого взгляда?
- И любви, и ненависти...
- Вы счастливы?
- Мы свободны.
- А когда вам лучше? Когда вы воплощены или когда скитаетесь?
- А когда лучше человеку? Когда он в тюрьме или когда он на воле?
- Значит, тело для вас - тюрьма?
- Не совсем... Видишь ли, люди часто заставляют нас совершать то, что наносит нам ущерб и делает кандидатами в ад... Но каждая душа мечтает воплотиться в человека мужественного, благородного, чистого, чтобы после его смерти удостоиться рая, где прекращаются ее скитания и наступает вечное блаженство.
- И какой во всем этом смысл?
- Когда все души будут поделены между Богом и Сатаной, произойдет великая битва небесного воинства с силами тьмы. Здесь, на Земле, и там, в иных мирах, формируются сейчас полки, которые решат потом исход сражения.
- И кто победит?
- Тот, под чьими стягами соберется больше воинов...
- Ты не знаешь этого точно?
- Я думаю, что точно этого не знает даже Бог, ведь много, очень много блуждает еще душ, не воплощавшихся ни разу. От того, какими они станут, куда попадут, закончив цикл воплощений, будет зависеть, на чью сторону склонится победа... И если победит Бог, то наступит Царство Небесное, и будет вечная гармония, вечная любовь и вечная жизнь, а смерти и времени больше не будет...
- А если?.. - Мир не договорил, сам испугавшись того, что хотел спросить.
- Тогда - вечный холод, вечный мрак и вечная ненависть... Мое время истекает. Прощай, - сказал Май, и голубоватое свечение стало слабеть, пока не померкло совсем.
- До свидания, - простирая руку к тому месту, где мгновение назад находился светлый призрак, тихо прошептал сквозь слезы Мир.


«Я зрел во сне, как будто умер я;
Душа, не слыша на себе оков
Телесных, рассмотреть могла б яснее
Весь мир - но было ей не до того». М. Лермонтов
«Я убил человека. Но он продолжает жить, даже во мне. Ведь я «помню» о нем, по-прежнему, даже сильнее, ненавижу его и борюсь с ним. Он же всегда со мною и упорствует в своем, мною неуничтоженном стремлении. Он по-прежнему не соглашается на вынужденную мною у него жертву жизнью и безмолвно укоряет меня за насилие. Он не «прощает» меня, но преследует, ни на шаг не отступая, подобно древним эриниям. Меня неодолимо влечет взглянуть на убитого мною. Я брожу вокруг места его гибели. Вспоминаю, как плотоядно осматривал и ощупывал мою будущую жертву. Я кровно связан с убитым, навсегда. В убийстве убийца связует себя с убитым, своевольно и односторонне совершает то, что могут совершить лишь оба они вместе. Поэтому убийца обречен «дожидаться», пока убитый не согласится наконец отдать ему себя, а до той поры разъят, как разъявший высшую личность. Такое «согласие» убитого и есть прощение, полагающее конец мукам совести, «оставляющее» убийце его «долг». Это не внешний акт. Это восстановление нарушенной гармонии мира, предваряющее усовершание мира Богом». Л. Карсавин
«Воспоминание ведь только призрак (fantom)». Эйзенбаум
«Привидение есть нечто среднее между мертвецом и живым. Оно не мертво, ибо вступает в общение с людьми, но оно и не живет, ибо существующее для него не существует. И отношение к привидению особое: одни его боятся, другие пред ним преклоняются». Л. Шестов
«Я согласен, что привидения являются только больным; но ведь это только доказывает, что привидения могут являться только больным, а не то, что их нет самих по себе… Привидения – это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку их, разумеется, незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек и, стало быть, должен жить одной здешней жизнью, для полноты и для порядка. Ну, а чуть заболел, чуть нарушился нормальный, земной порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность иного мира, и чем больше болен, тем и соприкосновение с другим миром больше… Так что, когда умрет совсем человек, то прямо и перейдет в другой мир». Ф. Достоевский
«В эпохи грубой, первоначальной культуры человек полагал, что во сне он узнает другой мир; здесь лежит начало всей метафизики. Без сна человек не имел бы никакого повода для деления мира на две половины. Деление на душу и тело также связано с самым древним пониманием сна, равно как и допущение воображаемого душевного тела, т. е. происхождение веры в духов и, вероятно, в богов. «Мертвый продолжает жить, ибо он является во сне живому» - так умозаключали некогда, много тысячелетий подряд». Ф. Ницше
«Метафизика, которая открыла бы людям Бога, бессмертие души и свободу, невозможна, потому что ни Бога, ни бессмертия, ни свободы нет: все это дурные сны, которые снятся людям, не умеющим возвыситься над отдельным и случайным и не желающим поклоняться в духе и истине. От таких снов и от несчастного сознания, эти сны порождающего, нужно во что бы то ни стало избавить человечество. Все эти представления, пока человек не стряхнет их с себя и не войдет в область чистых понятий, даваемых разумом, истина будет от него скрыта. Super hanc petram держится вся философия Гегеля». Л. Шестов
«Очень редкие люди, обладающие верною памятью снов, помнят, что верхние, к яви ближайшие слои их относятся к здешнему миру, и потому «вещественны», «реалистичны» (res - вещь), и непроницаемо тусклы так же, как образы искусства, видящего только здешний мир; а нижние, от яви самые далекие слои относятся к миру нездешнему, и потому прозрачны - «символичны», и чем ниже, тем прозрачнее: это «вещие сны», те, которые наяву исполняются и так же действительны, как явь, или еще действительней». Д. Мережковский
«Две души у человека - два сознания: бодрствующее, дневное, поверхностное и ночное, спящее, глубокое. Первое движется по закону тождества, в логике, в чувственном опыте и доведенное до крайности дает всему строению жизни тот мертвый «механический» облик, который нам так хорошо знаком; второе - движется в прозрениях, ясновидениях сверхчувственного опыта и дает всей жизни облик живой, органический или, как сказали бы древние, «магический»... «Магия» сверхчувственного опыта в наши дни всюду убита «механикой», «ночная душа» - «дневной», только в искусстве она все еще жива; творчество художника все еще движется не по лестнице умственных доводов и чувственных опытов, а внезапными, как бы «чудесными» взлетами, так что в этой «чудесности» гения и заключается его особенность, несоизмеримость с нашей обыденной «механикой». - «Есть ли магия?» - на этот вопрос все еще искусство отвечает: «есть». Все еще души человеческие укрощаются искусством, как дикие звери орфеевой музыкой». Д. Мережковский
«О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя?
И кричит из ямы череп тайну гроба своего:
«Мир лишь луч от лика друга, все иное - тень его». Н. Гумилев
«Этот мир - иного мира тень». В. Брюсов
«Нам нужно отвыкнуть от понимания, полюбить ужас и неустроенность. Оттого пропасть одновременно и влечет, и отталкивает нас. Мы сразу принадлежим к двум мирам: один - милый, уютный, устроенный, другой - суровый, чуждый, хаотический. До известного момента жизни нам кажется, что только в первом жизнь, во втором же только смерть и небытие, никому не нужное, извне навязанное. Все свои надежды и идеалы мы приурочиваем исключительно к первому миру, второй представляется нам выдуманным кошмаром, от которого мы хотим проснуться. Но понемногу вся действительность вступает в свои права. Мы начинаем убеждаться, что хаос так же реален, как гармония, что жизнь не только в уютных, закрытых домах, но и в морях, в пустынях, - на далеких окраинах, куда не ступала человеческая нога, куда и дикий волк не забегал». Л. Шестов
«Между миром трансцендентным и миром имманентным нет пропасти и противоположности, это один и тот же мир, но в разных состояниях, - состоянии совершенства и состоянии испорченности». Н. Бердяев
«Тот мир не страшно далек, как это кажется нам, а страшно близок - вот здесь, сейчас, рядом с нами - в нас самих. В символах-знаменьях, соединяющих два мира, как перекинутые между ними мосты - самое близкое, простое, земное, здешнее прикасается к самому дальнему, неземному, нездешнему: «все, что у вас, есть и у нас»; там все, как здесь, и совсем, совсем иначе, но так же несомненно действительно, или еще действительней». Д. Мережковский
«Иносказание, аллегория делается, символ рождается; та произвольна, как все дела человека наяву; этот неволен, как то, что человек видит во сне; та соединяет явления мира, этот соединяет миры». Д. Мережковский
«Жизнь создана не человеком, не им создана и смерть. И обе они, хотя и взаимно одна другую исключают, все же одновременно существуют в мире, доводя до отчаянья человеческую мысль и принуждая ее признаться, что она не знает, где начинается жизнь и где кончается смерть, и не есть ли то, что ей кажется жизнью, - смерть, и то, что ей кажется смертью, - жизнь». Л. Шестов
«Смерть, очевидно, является столь существенной проблемой для человека, что ее осмысление, насколько это возможно, было всегда - и остается по сей день чем-то неизмеримо важным. В материализме смерть считается полным концом сознания и существования человека. В спиртуализме смерть является вызволением из тюрьмы тела, разрушением телесной скорлупы, разрывом связи с телом». С. Свежавски
«Философская рефлексия говорит нам, что в нас есть некоторый божественный и неразрушимый корень. В европейской философии уже Платон и Аристотель за несколько сот лет до Христа утверждали, что в человеке есть нечто божественное - «?????» - и сверхъестественное. Благодаря этому началу душа, то есть форма, конституирующая человека, может длиться после уничтожения психофизического единства человека, хотя после разрыва единства, после отделения от тела душа может реализовать лишь часть своих функций. Она способна лишь к действительности умственного познания и воления, но не может выполнять свои чувственные и биологические функции, потому что последние могут быть в действительности только тогда, когда существует целый «compositum» - существующий как субстанция - соединение души и тела». Если душа длится после смерти, то, согласно Св. Фоме, она не является целым человеком. Также она не является и вполне личностью, и потому как бы тоскует о связи с телом и о полноте человечности. Ей служат познание и жизнь, но как бы те, что служат ангелу низшего ранга». С. Свежавски
«Мир принял Христа, так как смерть царствовала в мире, так как плоть мира была больна и не излечивалась языческими средствами. Впрочем, возрождение языческое может иметь значение для возрождения христианского потому, что в язычестве было объективно-космическое начало церкви и правда язычества может быть противопоставлена субъективности протестантизма и духовного христианства». Н. Бердяев
«Через мистику мир идет к новому откровению». Н. Бердяев
«Война ведется не только на ограниченных пространствах земли, не только в плане физическом. Она ведется во всех планах бытия, во всех иерархиях, она ведется и на небесах. В высших иерархиях ангелы Божьи воюют с ангелами Сатаны. Но орудия их войны более тонки и эфирны. Взор ясновидящего повсюду в мироздании, в самых глубоких и самых далеких его пластах должен обнаружить войну. Видимая материальная война есть лишь выявление невидимой духовной войны. И как плоски, как жалки по сравнению с этой подлинной жизнью мира все выдуманные вами интернационалы, вечные миры и т. п. Христианские апокалиптические пророчества не говорят нам о том, что под конец не будет войн, будет мир и благоденствие. Наоборот, пророчества эти говорят о том, что под конец будут страшные войны. Апокалиптическое чувство истории противоречит вечному миру. Все утопии земного рая, мира и благоденствия на земле разбиваются об апокалипсис. Апокалиптическое чувство истории - трагично. Оно учит нас той суровой истине, что в мире возрастает не только добро, но и зло, что самая страшная борьба еще впереди. Впереди в плане духовном предстоит еще самая страшная война, война царства Антихриста с Царством Христовым. Война Христа и антихриста, верных Христу и соблазненных антихристом и будет последней войной. Эта страшная духовная война будет иметь и свои материальные явления. Война была в самом истоке человеческой культуры. Она была могущественным двигателем культуры. Война будет и в самом конце культуры, на самой ее вершине». Н. Бердяев
«Правда социализма - печальная правда, она расчищает только почву для последней борьбы двух религиозных начал: освобождаются человеческие силы, которые свободно должны будут стать в ряды друзей или врагов Агнца». Н. Бердяев
«Если бы я мог вообразить себе войну душ на небесах, мне было бы совершенно ясно, что Моцарт и Бетховен палят невидимым и бесшумным огнем по бесплотным Бисмарку и Мольтке. И первым помогают Мюссе, Шенье, Бодлер и Верлен, а вместе с Бисмарком в одних рядах дерутся Наполеон со своими маршалами. И во всяком случае - Моцарт никак не усидел бы в одной душе не то что с Бисмарком, но, пожалуй, даже с Кантом: и скучно, и тошно стало бы». Л. Шестов
«Мир - так глубок, как день помыслить бы не смог. Не все дерзает говорить перед лицом дня. Но день приближается - и мы должны теперь расстаться!» Ф. Ницше


Войдя утром в горницу, Глеб застал Настю за сборами.
- Поживи пока у меня. Куда тебе идти?
- Низкий вам поклон и сердечная благодарность за все, что вы сделали для меня и для Василька... Только не останусь я... Вам и самому-то есть нечего.
- Обо мне не беспокойся. Я с голоду не умру.
- Как же это вы? - спросила вдруг Настя, глядя на руки Глеба. - Пальчики себе вчерась отрубили, а они все целехоньки...
- Должно быть, померещилось тебе с голоду...
- Да нет, не померещилось... Вы, верно, Ангел Господень? Так скажите Богу, что если не сжалится Он над Святою Русью, если не сменит гнев на милость, не останется скоро на Святой Руси ни одного православного... Все умрут, от стариков до малых детушек...
- Ты вот что, Настя... Займись пока хозяйством, а я в город схожу. Может, еды какой раздобуду...
В храме не было ни души. Только несколько трупов разлагалось у алтаря.
Глеб преклонил колени перед иконостасом и громко произнес:
- Услышь меня, Господи, и сжалься над этим несчастным народом. Каковы бы ни были его прегрешения, мера его страданий уже превысила меру его грехов. Смири свой гнев, и вразуми, и наставь меня, как и чем помочь народу моему в его бедствиях...
Трижды перекрестясь, Глеб поднялся с колен и выволок из храма полусгнившие останки. Похоронив их за церковной оградой, он дошел до Пожара и, взойдя на Лобное место, крикнул:
- Приидите ко мне, и я накормлю вас!
Он кричал снова и снова, хотя знал, что произнеси он эти слова только один раз и самым тихим шепотом, - даже и тогда они были бы услышаны и в самых отдаленнных концах стольного града.
Вскоре на площадь отовсюду стали стекаться московитяне.
Одни насилу брели, шатаясь от ветра, другие, не имевшие сил уже ходить, ползли, обдирая в кровь колени, по брусчатке, и короткое время спустя на огромном Пожаре негде было яблоку упасть, да и не долетело бы оно до земли, съеденное еще в воздухе.
- Я накормлю вас! - громко крикнул Глеб и обвел взглядом затаившую дыхание площадь. Он увидел устремленные на него десятки тысяч глаз и ощутил мгновенный стыд за свою ложь, за свою силу и за свое бессилие.
- Я накормлю вас, но прежде ответьте на мой вопрос!
- Спрашивай... - прошелестело несколько голосов. Остальные молча и напряженно ждали. Голодные, измученные, усталые, слабые, они смотрели на Глеба как на Господа Бога, и он понял, что не сможет их обмануть. И всю жалость и любовь к этим людям он вложил в один короткий вопрос:
- Скажите, мы - великий народ?
С минуту площадь безмолствовала, но Глеб видел, как распрямлялись согнутые спины и поднимались опущенные головы, как стоявшие, дрожа от напряжения, поднимали и поддерживали тех, кто уже не мог стоять, и тогда над Пожаром прозвучало короткое и грозное «да!» - словно вздохнул пробудившийся ото сна великан.
- Мы ответили на твой вопрос, так накорми нас! - крикнул кто-то, срываясь на визг.
- Великий народ ни у кого не просит подаяния и ни от кого не ждет милостыни! Великий народ кормит себя сам! - гневно крикнул Глеб в толпу.
- Ты обманул нас! Ты обещал хлеба, а дал камень! Будь ты проклят!
В Глеба полетели комья земли и снега, но он не дрогнул под градом камней и проклятий и, стараясь перекричать шум толпы, продолжал:
- Почему вы ждете, что явится новый Христос и вас накормит?! Почему вы предпочитаете скорее умереть от голода, чем трудиться в поле?!
- Потому что нам нечего кинуть в борозду! Потому что мы истощены уже до предела! Потому что нам не дождаться урожая! Зачем ты дал нам надежду?! Разве ты не знаешь, что человеку легче помирать, когда он ни на что уже не надеется?! Мы смирились уже со своею участью, а ты поманил нас надеждой, чтоб тут же ее отнять! Будь ты проклят! Мы все умрем! Но ты умрешь первым!
Ненависть придала издыхающим от голода людям новые силы, и они полезли к Глебу со всех сторон, протягивая костлявые руки, чтобы разорвать обманщика на куски.
Вдруг сквозь озверелую толпу на длинноногом вороном жеребце пробился пожилой красавец и, спешась у Лобного места, встал плечом к плечу с Глебом.
Властным жестом он поднял руку над головой, и толпа невольно притихла.
- Я - князь Курбский! - звонким и ясным голосом крикнул он, и в тот же миг площадь взорвалась новым залпом проклятий.
- Предатель! Изменник! Литовский прихвостень! - неслось со всех сторон.
- Не вам судить мой спор с Иоанном! - надменно произнес красавец. - Узнав о смерти изверга и о постигшем Москву голоде, я на собственные средства закупил в Ливонии сорок тысяч пудов хлеба и привез в Москву для бесплатной раздачи нуждающимся!
Крики негодования смолкли. Все с жадностью ловили каждое слово князя, словно то была манна небесная.
- Мне также удалось уговорить моих друзей, ганзейских купцов, приехать в Москву для торговли. Поскольку Иоанн был фальшивомонетчиком, и чеканившиеся по его указу рубли почти не содержат золота, торговля будет производиться в виде обмена продуктов на товары, - сказал князь и окинул площадь ясным и гордым взглядом.
Из первого ряда вышел мужик в рваном армяке и, с трудом поднявшись на Лобное место, дрожащим от слабости голосом произнес:
- Все, что мы имели, мы уже отдали, и у нас нет ничего для обмена. Пусть каждый спросит себя: «Что я умею делать лучше всего?» И решив это, делает. И еще... Немцы, предки которых были разбиты нашими предками на Ладожском озере, те самые немцы, которых Иоанн, лишив всего, изгнал из Новгорода, и князь Курбский, которого только ленивый не честил изменником, привезли для нас хлеб. Они, сидя в сытой Ливонии, могли бы посмеяться над постигшим нас бедствием, как это сделали многие русские, нажившиеся на нашей беде. Но они не сделали этого. Земной им за это поклон... Мы все хотим есть. Но да будет проклят тот, кто съест хоть единое зернышко, подаренное нам великодушными немцами и князем! Лучше будем грызть землю, лучше будем жевать кору древесную, но сбережем зерно для посева, чтоб осенью собрать урожай!
- Дело говоришь! Верно! Правильно! Потерпим еще!
Толпа расступилась, и по образовавшемуся проходу двинулись подводы с зерном.
Не толкаясь и не суетясь, голодные люди по очереди подходили к Глебу и князю, подставляли шапки, плача, целовали насыпанное в них зерно, и, бережно прижав его к груди у сердца, отходили в сторону, уступая место другим.
И удивительное дело: в Москве, где еще вчера люди охотились друг на друга, как на дичь, не было ни одного случая, чтобы кто-то отнял у другого шапку с зерном.


«За это последнее время было несколько лет подряд, когда хлеба не всходили. Да к тому же были несчастья потопов и засух, поветрий и моров. Мы этим всем удручены чрезвычайно. Мы неумны, непросветленны; постичь еще не можем Мы, чья здесь вина и преступление. Возможно, что правительство у Нас в себе содержит упущенье, и в Нашем поведенье также Мы видим промахи, ошибки. Или тогда к путям Небес Мы допустили непокорство, несогласованность какую? Или тогда от благ земных Мы, может быть, чего не взяли? Или тогда в делах людских бывало много расхожденья с нормальной жизнью мирных лет? Или тогда земные духи иль те, что на земле с небес, бросают Нас, не принимая молений Наших или жертв? Чем Мы теперь доведены до этих бед? А может быть, что содержанье всех сотен Наших должностных чресчур расходно и огромно? Иль, может быть, что бесполезных, ненужных дел уж слишком много? Откуда ж эта недостача и оскудение народа в его питании сейчас?» Вэнь-Ди
«Никакая молитва не исключает моих собственных усилий и не делает их излишними: моя любовь, мое желание, мой труд, моя борьба должны служить тому делу, о котором я молюсь. Если это дело действительно хорошее и верное перед лицом Божиим, то я должен вкладывать в него свои силы, служить ему, бороться за него, идти против угроз и на всякую опасность. Тогда я молюсь самым служением моим; тогда со мною молятся моя любовь, моя воля, мое мужество и мое верное стояние; тогда я уверен, что служу всеми силами Божьему Делу и что моя молитва будет услышана. Господь откроет мое духовное око, чтобы я мог видеть ясно и верно; очистит мое сердце, чтобы я искренно любил совершенное; укрепит мою волю, чтобы я не изнемог в пути и не пал духом; и направит мои шаги, чтобы я не попал на ложные пути и не заблудился. И если бы моей силы оказалось недостаточно, если бы всех наших человеческих сил не хватило бы, тогда, по молитве нашей, небесная сила сделала бы недостижимое достижимым». И. Ильин
«Меня всегда поражали легкомысленные слова: неуместно говорить о Боге, когда чума или пожар, когда нужно накормить, когда нужно решить насущный вопрос, когда нужна элементарная правда и пр., о Боге и о возвышенном будем говорить потом, и в лучшие времена. Все это рассуждение покоится не только на предположении, но и на полной уверенности, что Бога нет; тогда, конечно, неуместно, но в этом случае никогда не было бы уместно говорить о Боге, т. е. о пустоте и фикции. Во все времена это было бы праздное и нелепое занятие, тут ни при чем «насущные вопросы времени» и пр. Но сделайте на секунду предположение, что Бог есть, что этим именем называют наиреальнейшую силу, и тогда окажется уместным во все времена думать о самом Реальном и самом Сильном, с Ним связывать все насущные вопросы, в том числе и вопрос социальный». Н. Бердяев
«С тех пор, как человек отпал от Бога и пошел устраивать свою жизнь вне Бога, преследует его древнее проклатие: «Проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей». И началась для человечества тяжелая борьба за существование, в поте лица своего добывал человек хлеб свой. В основе всей человеческой культуры лежит необходимость победы над природой, мучительное решение проблемы хлеба насущного. После смерти самое сильное проявление мировой испорченности, метафизического зла в мире это - тягота борьбы за существование, нужда и бедность, добывание хлеба из проклятой земли. Своими слабыми силами защищает себя человек от хаотических, безумных сил распавшейся природы, укрывает от дождя и ветра, от холода и непогоды, извлекает себе из слепых природных сил пищу, спасается от голода. Почти нечеловеческими усилиями защищается от разъяренных стихий мира, создавая искусственную социальную среду. Человечество поддерживало свое существование и развивало культуру, но никогда не могло решить справедливо, безболезенно и окончательно проблему хлеба насущного, не могло победить ужас борьбы за существование, ужас голода и бедности. Мировое освобождение человечества от старых уз и мировое развитие культуры не столько решают основные проблемы человеческой жизни, сколько обостряют эти проблемы до последней крайности, раскрывают внутреннюю антиномичность и трагичность человеческой жизни в этом мире». Н. Бердяев
«Нам могут сказать: зачем так много говорить о проблеме зла в будущем, когда в прошлом и настоящем есть такое страшное зло; нехорошо говорить о возможности соблазна хлебом земным, когда нужно накормить, когда хлеба нет у людей. Это все тот же аргумент, полагающий, что истина иногда может и должна быть скрыта, что не всегда ею следует заражать людей, что есть что-то выше истины - хлеб земной. Сначала накормите, а потом говорите о смысле жизни, о зле будущего. Так говорят уже соблазненные. Мы же верим: чтобы накормить и не отравить, - нужно постигнуть смысл жизни, истина должна быть открыта всем, чтобы освободить людей от соблазнов, чтобы решить проблему хлеба насущного, проблему свободы совести, проблему всемирного соединения людей. Не только вы, но и мы хотим для человечества хлеба, свободы и соединения, но верим, что все решится лишь на том пути, на котором раскрывается смысл жизни, и конечная цель ее - абсолютная истина, ставится выше счастья и обретается хлеб небесный». Н. Бердяев
«Страшно много человеку на земле терпеть, страшно много ему бед». Три главные беды: Голод, Рабство, Война». Д. Мережковский
«Есть ли сейчас на земле другой народ, более обнищалый, более голодный, более эксплуатируемый, чем наш родной, великий - даже в своем несчастье - русский народ?» П. Сорокин
«Русский народ любит страдания» - это не был парадокс, - это была истина, только истина из другого мира, о котором пишущие люди забыли, о котором вспоминали лишь затем, чтоб с сверкающими от негодования глазами сказать: его не должно быть. Не должно быть, когда он есть!» Л. Шестов
«Любите не воображаемый, осчастливленный, а несчастный, безобразный, отвратительный народ. Живите его жизнью. Можете вы это, хотите вы этого? Ваша же помощь, все ваши реформаторские затеи - самое последнее дело». Л. Шестов
«Самое важное - народ, пища, достойные похороны умерших и жертвоприношения предкам. Когда великодушны, обретают народную массу. Когда усердны в труде, добиваются благих результатов. Когда справедливы, все радуются». «Луньюй», гл. ХХ, 1
«От тебя, Властитель, не скрыты слуги твои. Выбор - в сердце твоем. Если я виновен, не вменяй это в вину народу. Если народ виновен, значит, виновен я». «Луньюй», гл. ХХ, 1
«Древнее проклятие неизменно тяготеет над человеком: в поте лица своего добывать хлеб свой. В природном испорченном мире человек должен побеждать природу, вырывать у нее нужное для жизни, человечество вынуждено организованно бороться за существование. То, что есть истинного в экономическом материализме, в этом древнем проклятии было уже сказано. После смерти забота о хлебе насущном - самое тяжелое последствие мирового распадения и порабощения. Но как нельзя природным, только человеческим путем победить смерть, так нельзя силами естественно-человеческого прогресса окончательно победить нужду, решить окончательно проблему хлеба земного. Религия социализма и есть вера в то, что природным путем можно окончательно и предельно насытить человечество хлебом земным ценою поклонения этому хлебу и отказа от хлеба небесного, что можно человеческим путем снять древнее проклятие, оставив мир распавшимся и порабощенным, т. е. не воссоединив с абсолютным бытием. Но чисто человеческий процесс борьбы с природной необходимостью, исход из состояния звериного должен быть доведен до конца. В этой религиозно-нейтральной среде происходит процесс очеловечения, относительного (не абсолютного) освобождения от власти материальных вещей и звериных инстинктов, высвобождение и выявление человеческих сил для окончательной и сверх-человеческой уже борьбы со смертью и природной необходимостью. Социальный вопрос, столь поразивший и загипнотизировавший людей нашей исторической эпохи, есть вопрос новой организации питания человеческого, освобождение людей человеческим (не Христовым еще, но и не Антихристовым) путем от власти вещей, от непомерного гнета природной и социальной материи». Н. Бердяев
«Противоречие и противоборство духовной сытости и духовного голода - основное для России, и из него объяснимы многие другие противоречия России. Духовная сытость дается пассивной отдачей себя женственной национальной стихии. Это не есть еще насыщение Божественной пищей, это все еще натуралистическое насыщение. Духовный голод, неудовлетворенность натуралистической национальной пищей, есть знак освобождения мужественного начала личности... Духовная сытость, охранение старого, бытовое и внешне обрядовое понимание христианства - один образ народной религиозной жизни. Духовный голод, пророческие предчувствия, мистическая углубленность на вершинах православия в иных сторонах нашего сектантства и раскола, в странничестве - другой образ народной религиозной жизни. Русская мистика, русский мессианизм связаны со вторым образом России, с ее духовным голодом и жаждой божественной правды на земле, как на небе». Н. Бердяев
«Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Матфей, 6:11
«Прошение о хлебе насущном днесь указывает нам на должное и истинное наше положение относительно потребностей природы, - положение одинаково далекое и от гордости ложного спиртуализма, и от низости практического материализма: «хлеб наш насущный днесь» значит то, что необходимо для нашей природы в каждое данное время. Здесь не разделяются потребности духовной и материальной природы. И на самом деле они нераздельны у нас - одухотворенных животных и духов воплощенных. Мы желаем, чтобы открывшийся в нас начаток духовной жизни был поддержан, потому что он окружен чувственною природою и стихиями мира и без поддержки может быть поглощен материей. Но мы желаем также, чтобы и чувственная наша природа была удовлетворена для того, чтобы она могла послужить средою и орудием нашей духовной жизни. Обе наши жизни, духовная и физическая, нуждаются в питании или хлебе насущном; первая для себя, а вторая для первой. Хлеб насущный для духа - это все те воздействия свыше и совне, которые поддерживают нашу добрую волю и питают нашу духовную жизнь. Мы просим этого сверхсущественного хлеба, потому что знаем, что источник нашей духовной жизни не в нас самих, а выше, и что отделенная от этого источника она иссякает. Но мы просим также хлеба насущного и для нашей плоти, т. е. всего того, чем обеспечивается наша материальная жизнь; потому что мы знаем, что наша плоть есть та земля, из которой и на которой должно вырасти дерево вечной жизни, та земля, которую Бог хочет сделать цветущей и плодоносной. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Мы верим, что и материальная жизнь и весь порядок природы зависит окончательно от воли Твоей. Мы знаем, что и малейшие условия нашего существования обнимаются всеобъемлющим планом Твоей Премудрости. И думая о том, что необходимо для нашей жизни, мы хотим только исполнять волю Твою, исповедуя Тебя как начало и источник, как основание и цель всей нашей жизни. Прошением о хлебе насущном мы освящаем нашу материальную жизнь, соединяем и ее с волею Божией. Сказать, что Богу нет дела до наших материальных нужд, значит оправдывать безбожие, ограничивая божество. Если наша материальная жизнь не может быть связана с волею Божией, а мы между тем не можем отделиться от своей материальной жизни, которая есть основание всего нашего существования, то, значит, и мы остаемся чужды воли Божией и живем без Бога». В. Соловьев
«Хлеб наш насущный даждь нам днесь» - это прежде всего обет воздержания, мы свидетельствуем, что материальная жизнь сама по себе, т. е., отделенная от Бога, не есть для нас цель и благо. Если бы она была целью и благом, тогда воздержание не имело бы смысла: тогда чем больше и полнее было бы удовлетворение плоти, тем было бы лучше. Но мы желаем только насущного и только днесь: словом «насущный» полагается предел плотскому хотению, а словом «днесь» полагается предел плотскому помышлению. Ограничивая всю нашу плотскую жизнь только тем, что по воле Божией необходимо для нас в данное время, мы придаем этой жизни тот условный и подчиненый характер, который она должна иметь. Прошение хлеба насущного днесь показывает, что материальное удовлетворение, жизнь плоти уже не составляет для нас сущности и цели и собственного предмета нашей воли, но желательно нам только как средство и необходимое условие для исполнения чрез нас воли Божией и для нашего служения делу Божию на земле. В этом прошении человеческая воля, свободно подчиняя высшей воле все низшие стремления и потребности материальной природы, вводит нашу текучую действительность в вечный план божественного действия, относит к Богу и связывает с Богом нашу вседневную жизнь, наше настоящее». В. Соловьев
«И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом единым будет жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих». Матфей, 4:3-4
«Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и природном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, - ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой и раскаленной пустыне? Обрати их в хлеба, и за Тобой побежит человечество, как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что Ты отнимешь руку Свою и прекратятся им хлебы Твои. Но Ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил Ты, если послушание куплено хлебами? Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на Тебя дух земли и сразится с Тобой и победит Тебя и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Ф. Достоевский
«Людям нужен «опыт», о котором говорит научная философия, опыт, который превращает камни в хлеб, в то, что может «насытить» всех и всегда, который превращает «каприз», отдельное живое существование, в общий принцип, который ставит «закон» над жизнью, который в законах видит сущность жизни и «наглость» как «дважды два четыре», так и других «самоочевидностей» считает доказательством их божественного происхождения». Л. Шестов
«Откровения не затем даются людям, чтоб облегчать их жизнь, чтоб превращать «камни» в хлеб. И не затем, чтоб направлять «историю». История знает одно направление, от прошлого к будущему, - «откровения» предполагают второе измерение времени». Л. Шестов
«Отцы наши ели манну в пустыне, как написано: «хлеб с неба дал им есть». Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: не Моисей дал вам хлеб с неба, а Отец Мой дает вам истинный хлеб с небес; ибо хлеб Божий есть Тот, Который сходит с небес и дает жизнь миру. На это сказали Ему: Господи! подавай нам всегда такой хлеб. Иисус же сказал им: Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда». Иоанн, 6:31-35
«Я есмь хлеб жизни. Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли; хлеб же, сходящий с небес, таков, что ядущий его не умрет. Я - хлеб живый, сшедший с небес: ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира». Иоанн, 6:48-51
«С толпой всегда нужно говорить тоном человека, власть имеющего». Л. Шестов
«Знатный и богатый человек есть человек властный прежде всего, а потому свободный и гордый». Л. Шестов
«Духовная любовь не есть опьянение или чванство; она не только горит, но и светит, и светом показывает. Кто постиг духовную силу своей родины и проследил через историю пути и судьбы своего народа, тот должен был увидеть и установить пределы и опасности национальной души. Смеет ли он молчать о них? И позволительно ли требовать от него молчания, ссылаясь на то, что его критика «срывает народное самочувствие» и «внушает народу неверие к своим силам»? Есть критика и критика. Есть критика ироническая, злобная, несправедливая, нигилистическая и разрушительная: так критикуют враги. Но есть критика любовная, озабоченная, воспитывающая, творческая даже и тогда, когда - гневная, это критика созидательная: так критикуют верные друзья; такая критика ничего «сорвать» не может, и то, что она «внушает», есть мужество и воля к преодолению своих слабостей. Так критикуют свое, любимое - не отрываясь от него, но пребывая в нем, пребывая в слиянии и отождествлении с ним, говоря о «нас», для «нас», из крепкого и единого национального «мы». И. Ильин
«Как бы глубоко ни было падение человека или народа, какой бы скверной ни была наполнена его жизнь, он может из нее выйти и подняться, если хочет... Против грубой силы того, что существует, есть духовная сила веры в истину и добро - в то, что должно быть». В. Соловьев
«Гений ставит свой народ перед лицо Божие и выговаривает за него и от его имени символ его предметной веры, его предметного созерцания, знания и воли. Этим он открывает и утверждает национальное духовное единство, то великое духовное «Мы», которое обозначает самую сущность родины. Гений есть тот творческий центр, который оформляет духовную жизнь и завершает духовное творчество своего народа; этим он оправдывает жизнь своего народа перед Богом и потому перед всеми остальными народами истории - и становится истинным зиждителем родины». И. Ильин
«Великое историческое призвание России, от которого только получают значение и ее ближайшие задачи, есть призвание религиозное в высшем смысле этого слова. Только когда воля и ум людей вступят в общение с вечно и истинно сущим, тогда только получат свое положительное значение и цену все частные формы и элементы жизни и знания, все они будут необходимыми органами или посредствами одной цельной жизни. Их противоречие и вражда, основанная на исключительном самоутверждении каждого, необходимо исчезнет, как только все вместе свободно подчинятся всеединому началу и средоточию». В. Соловьев
«Нужда есть выражение некосмического состояния мира. Окончательное преодоление нужды предполагает наступление космической гармонии, преодоление материального состояния мира, которое означает некосмическое, разодранное и скованное его состояние. Существование законов материальной природы, жизнь в нашем физическом теле, связывающая нас с физическим телом всего мира, предполагает несовершенное, ущербное, нуждающееся состояние человека и человечества. Безумны те из вас, которые думают достигнуть социального рая и блаженства, совершенной свободы и неведения зла и страдания, оставаясь в физическом теле, оставаясь подданными царства материальной природы и ее законов. Это природное материальное царство требует от человека хозяйственности, хозяйственного труда, хозяйственной заботы. Евангельские слова о беззаботности птиц небесных и лилий полевых обращены к внутреннему духовному человеку, но совершенно не применимы к внешнему плану жизни, не переводимы прямо на него. Вы, социалисты, выдумали, что нужда есть порождение неравенства и что нужда прекратится, когда будет установлено царство равенства. С хозяйственной точки зрения, это одно из самых нелепых рассуждений, какие можно себе представить... Не неравенство порождает нужду, а нужда создает неравенство как спасительное приспособление, как выход, предотвращающий хозяйственное и культурное понижение и гибель. Это подтверждает ход русской революции. Неравенство есть могущественнейшее орудие развития производительных сил. Уравнение в бедности, в нищете сделало бы невозможным развитие производительных сил». Н. Бердяев
«Посылай хлеб свой по водам, ибо спустя много дней ты его найдешь». Экклезиаст
«Голодному человеку дали кусок хлеба и сказали ласковое слово - ему показалась ласка дороже хлеба. Но если бы его только приласкали и не накормили, он, может быть, возненавидел бы добрые слова». Л. Шестов
«Лишь тот, кому нечем жертвовать, кто сам все потерял, может подойти к народу, как равный к равному». Л. Шестов
«Совершенное народовластие ведет к самообоготворению народа, обоготворению его человеческой воли, неподчиненной ничему сверх-человеческому, никаким абсолютным идеям. Но человеческая воля, обоготворившая себя, ничего сверх-человеческого не возжелавшая, ничему высшему не поклонившаяся, - пуста и бессодержательна, она уклоняется к небытию. Человеческая воля только тогда наполняется бесконечно-реальным содержанием и ведет к нарастанию бытия, когда ее желанным объектом делается мировое всеединство, вселенская гармония. Воля должна устремляться к бытию высшему, чем человеческое, тогда только в ней заключены абсолютные ценности. Народная воля как сумма ограниченных и случайных человеческих воль, достигаемая хотя бы и всеобщим голосованием, не может и не должна быть обоготворяема, так как центр тяжести нужно перенести на объекты этой воли, на цели, которые воля полюбила и пожелала. Ведь суверенная народная воля санкционировала во Франции империю Наполеона III-го и тем показала, что есть в мире что-то высшее, чем формальная воля людей, это высшее - свобода и права людей как абсолютные идеи, как ценности, не человеком установленные». Н. Бердяев


В таверну вошел стройный молодой человек в забрызганном грязью дорожном костюме и, ни на кого не глядя, уселся за пустой столик в углу и потребовал анжуйского.
Когда юноша расплачивался с трактирщиком, Артакс заметил, как алчно блеснули при виде туго набитого золотом кошелька глаза некоторых посетителей таверны, и, ни к кому не обращаясь, произнес в пространство:
- Одинокому путешественнику следует быть более осторожным...
- Вы не меня имеете в виду? - живо откликнулся юноша.
- Я имею в виду всякого, кто, подобно вам, слишком надеется на свои силы.
- Но я совсем не одинок, сударь! Со мной - моя шпага, и, поверьте, я весьма недурно ей владею!
- Однако, я замечаю, вы ранены?
- Пустяки, сударь. Небольшая царапина.
- От таких царапин умирают. Позвольте оказать вам помощь.
- Это было бы весьма любезно с вашей стороны. По милости Медичи я так поспешно покинул Париж, что не успел прихватить с собой своего медика...
Они поднялись в свободную комнату наверху и, когда юноша снял рубашку, Артакс увидел у него на груди довольно глубокую рану.
- Вам повезло, мсье. Придись этот удар на два пальца левее, и я был бы лишен приятного знакомства с вами.
Артакс промыл рану, умело наложил повязку и, пока юноша одевался, спросил:
- В Париже по-прежнему неспокойно?
- А когда там было спокойно, мсье?
- И что на этот раз?
- Ответьте прежде, вы католик или гугенот?
- Ни то, ни другое.
- Вы не верите в Бога?
- Я не верю в Бога. Я точно знаю, что Бог есть.
- Но какую же религию вы исповедуете?
- Никакой, если под религией понимать нетерпимость к чужой вере.
- Тогда мне действительно повезло! В Париже идет религиозная война. На святого Варфоломея католики устроили гугенотам ночь длинных ножей, память о которой я буду носить на своей груди и в своем сердце, покуда жив... К счастью, я довольно быстро бегаю...
- И куда вы направляетесь теперь?
- На родину, в Наварру.
- Нам по пути.
- Я слишком опасный спутник, мсье...
- Именно поэтому я и ищу вашего общества.
- Вы любите опасность?
- Я люблю людей, идущих ей навстречу.
- Это объяснение в любви? - улыбнулся юноша.
- Если угодно вашему величеству...
Юноша быстро вскинул на Артакса проницательные темные глаза.
- Разве вы не знаете, что взбунтовавшаяся чернь казнила своего несчастного короля?
- Король умер... Да здравствует король!
- Увы, но сейчас я всего лишь беглец, ради спасения жизни вынужденный покинуть и престол, и Францию... Изгнанник, возвращающийся на родину, но сердце оставивший на чужбине...
- Где сердце, там и родина...
- Вы правы, мсье... В путь!


«Бесстрашие и расточительность не к лицу смертным, которым прилично, ввиду их бессилия и бедности, всегда трепетать и считать каждый свой грош. Оттого-то эти две добродетели так редко встречаются между людьми, и в тех случаях, когда встречаются, вызывают в толпе суеверное благоговение к их носителям. «Этот человек ничего не боится и ничего не жалеет. Он, верно, не человек, а полубог, даже, быть может, бог». Сократ не верил в богов и потому хотел расчетом оправдать добродетель. Кант тоже не верил в Бога и потому выводил свою мораль из «закона». Но если есть Бог, если все люди - дети Бога, то, значит, можно ничего не бояться и ничего не жалеть. Тогда безумно расточающий свою и чужие жизни и благосостояния, даже свое дарование, свой гений человек правее расчетливых философов, тщетно ищущих устроения человечества на земле». Л. Шестов
«Католичество слишком уже надеялось на свою силу и обаяние и, главное, на непогрешимость своих догматов, в жертву которым оно безбоязненно приносило тысячи, даже миллионы человеческих жизней. Исковеркать, изуродовать отдельного человека ad majorem gloriam dei - в Средние века, в эпоху расцвета католичества, считалось самым обыкновенным, вполне законным делом. Рискуя показаться парадоксальным, я беру на себя смелость утверждать, что идеи затем только и придумывались, чтобы давать право уродовать людей. Средневековье питало загадочную и непонятную ненависть ко всему нормальному, самоудовлетворенному, законченному. Молодой, крепкий, красивый, спокойный духом человек возбуждал в верующем католике подозрительное и враждебное чувство. Один вид его оскорблял, опровергая религию». Л. Шестов
«Скольких советчицей зол могла быть религия людям!» Лукреций Кар
«Никогда еще никакая религия ни прямо, ни косвено, ни догматически, ни аллегорически не содержала истины». Ф. Ницше
«Религиозные войны возникают лишь тогда, когда общий уровень мысли изощряется рафинированными спорами сект, так что даже чернь становится остроумной и принимает всерьез пустяки, считая вполне возможным сводить «вечное спасение души» к ничтожным различиям понятий». Ф. Ницше
«В то время как аскеты всех стран, времен и народов, отвращаясь от грешного человечества, бежали от него в пустыню и там спасали себя, аскеты Католической церкви, дружно соединяясь в одно, шли на это самое человечество, чтобы привести его к тому, о чем для себя одних они никогда не могли думать. С этим стремлением к универсальному неотделимо слилось у романских рас непонимание индивидуального, как слепота к нему, - неспособность всмотреться в его природу или пожалеть его страдания. Слова римского легата, говорившего воинам: «Убивайте всех, Бог на Последнем Суде отделит католиков от еретиков», были сказаны, быть может, с слишком большой задумчивостью; по крайней мере, по хроникам с точностью известно, что крестоносное ополчение, двинувшееся на Лангедок, было одушевлено таким высоким религиозным духом, оно было так серьезно, что всякое наше желание принять эти слова за циничное кощунство - должно быть оставлено. Учение Кальвина, распространявшееся трудно по Франции, грозило ей гораздо меньшим, чем Германии пламя, зажженое Лютером; и, однако, Варфоломеевская ночь вспыхнула именно в ней. Члены одной и той же семьи истребляли друг друга, чтобы были одинаковы французы; как три века спустя, за другие принципы и с такой же жестокостью, члены Конвента истребляли отличных от себя людей во Франции, а потом и в собственных недрах своих, чувствуя тень всякого отличия в убеждениях - как преступление. Пренебрежение к человеческой личности, слабый интерес к совести другого, насильственность к человеку, к племени, к миру есть коренное и неуничтожимое свойство романских рас, сказавшееся в великих Римской империи, французской централизации, в наступательных войнах католической реакции и первой революции, в ордене иезуитов, в инквизиции, в социализме. Всегда и повсюду, с крестом или с пушками, под знаменами республики или под орлами Цезаря, во имя различных истин в разные эпохи народы, почуявшие в своих жилах римскую кровь, шли на другие мирные народы, чтобы, не заглядывая глубоко им в душу, заставить их принять формы своего мышления, своей веры, своего общественного устройства. Безжалостность к человеку и неспособность понять его, вместе с великою способностью устроения человечества, сделала народы эти как бы цементом, связующим в великое целое другие части, иногда неизмеримо более ценные, но всегда более мелкие. Ничто само по себе великое, истинное или святое не произведено романским гением; кроме одного - связи между великим, истинным и святым, что создано было другими народами, но почему оно и образует в целом своем историю». В. Розанов
«Готовился удар не только в сердце Франции, но и в сердце нового человечества. И от раны, нанесенной Парижу, кровью облилась бы не одна Франция, а все культурное человечество». Н. Бердяев
«Ужасающая Французская революция была третьим актом драмы, которым, как могло казаться, упразднялись всякие вообще авторитеты, светские и духовные; по крайней мере эти последние были уверены в своем упразднении. Протестантизм - корень огромных размеров; из него растет и ветвится вся наша последующая европейская история. Ибо светская история человечества всегда будет представлять воплощение его верований; духовное есть начало светского. И действительно, в настоящее время невозможно отрицать тот факт, что повсюду раздаются крики о свободе, равенстве, независимости и т. д., что повсюду вместо королей - баллотировочные ящики и голоса избирателей, и может казаться, что настало время, когда всякий авторитет героя, всякое лояльное подчинение человека человеку в светских и духовных делах исчезли навеки из нашего мира. Я совершенно разуверился бы в нашем мире, если бы это было так. Одно из моих глубочайших убеждений, что это не так. Без авторитетов, истинных авторитетов, светских или духовных, на мой взгляд, возможна только анархия, ненавистнее которой нельзя представить себе ничего». Т. Карлейль
«Время королей прошло: что сегодня называется народом, не заслуживает королей». Ф. Ницше



Уже светало, когда последний из очереди покинул Пожар, и Глеб остался наедине с князем.
- Послушайте, а как же вы? - спохватился Курбский. - Ведь зерна совсем не осталось...
- Спасибо, князь. Мне не надо.
- Я вижу, что вы благородный человек и любите Русь бескорыстно, - с чувством произнес Курбский. - Скажите, что еще могу я сделать для отечества?
- Князь, сегодня вы больше сделали для чести и славы отечества, чем все князья от Рюрика до Иоанна, вместе взятые. Ведь они были обласканными, любимыми сынами, а вы - проклинаемым и отверженным пасынком.
- Я никогда не был врагом отечества. Я был врагом Иоанна.
- Но из ненависти к Иоанну вы нанесли урон отечеству.
- Урона, равного тому, что нанес Иоанн, Руси не смог бы причинить и самый ярый враг. Он истребил под корень лучший цвет отчизны, тех, кто составлял ее гордость, честь и славу.
- И однако, при Иоанне могущество Руси возросло неизмеримо.
- А вам не кажется, что оно возросло не благодаря, а вопреки Иоанну? Вы никогда не задумывались, как могла бы расцвести и укрепиться Русь, будь на месте Иоанна мудрый, справедливый и дальновидный правитель?
- И однако на месте Иоанна был Иоанн, так что ваш вопрос носит чисто умозрительный характер. У истории нет сослагательного наклонения.
- Но из нее можно извлечь уроки. Род Рюриковичей пресекся, и народу самому предстоит избрать царя. Нельзя допустить, чтоб трон вновь занял недостойный.
- Народ умирает от голода, и ему не до выборов царя. В Кремле давно уже идет борьба за власть, и ее исход кажется мне предрешенным.
- И кто, по вашему мнению, займет престол?
- Годунов, я думаю.
- Бориска?! Ну что ж, Руси всегда везло на царей...
- А вы не хотите ли примерить шапку Мономаха?
- Меня вполне устраивает моя... А для головного убора Мономаха требуется очень толстая шея...
- А как насчет головы?
- При достаточно толстой шее сойдет любая...
- Вы надолго в Москву?
- Хотите узнать, не собираюсь ли я остаться насовсем?.. Сказать по совести, этого я не знаю и сам... Живя в Ливонии, я подолгу смотрел на восток и тосковал по родине... Но Русь - это такая страна, которую лучше всего любить издалека...
- Значит, вернетесь в свою Ливонию и будете оттуда с тоскою смотреть на восток?
- Возможно... И даже скорее всего... Знаете, за Ливонию трудно умереть, но жить там легко... А вот на Руси - все наоборот... Умереть за нее - легче легкого, это даже за жертву никто не считает. А вот жить здесь - великий подвиг... Это страна с непредсказуемым прошлым и темным будущим... В ней дремлют необъятные силы, и не дай Бог, если проснутся... Она способна потрясти мир. Но лучше ей не делать этого...
- Вы не верите в нее?
- Она не пропадет и без моей веры.
- Она и без вас не пропадет. А вы без нее?
Курбский задумался.
- Я без нее пропаду... Но и она пропадет без меня... И до тех пор, пока она не поймет, что пропадет без каждого из своих сынов, она будет оставаться страной, которую лучше всего любить издалека...
Простившись с князем, Глеб отправился домой, а Курбский долго еще стоял в одиночестве на площади и смотрел на седые стены Кремля, и пушистый снег его родины, тихо кружась, опускался на его непокрытую голову...


«Не спрашивай, что родина может сделать для тебя. Спроси, что ты можешь сделать для родины». Дж. Ф. Кеннеди
«Тяжела ты, шапка Мономаха!» А. Пушкин
«Борис не так-то робок!
Какая честь для нас, для всей Руси!
Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,
Зять палача и сам в душе палач,
Возьмет венец и бармы Мономаха!» А. Пушкин
«Венец за ним! он царь! он согласился!
Борис наш царь! да здравствует Борис!» А. Пушкин
«Его изберут, но посредством обмана,
И будет без зерен дырявый мешок,
Но, к счастью, закон его кончится рано,
Слова его действиям станут не впрок». М. Нострадамус
«Да, больше Мудрости!» Но где найти больше Мудрости? У нас уже есть в некотором роде Коллективная Мудрость, хотя «классовое законодательство» и еще одно или два обстоятельства несколько ее искажают! Но вообще же, подобно тому как говорится: Каков приход, таков и поп, - мы можем сказать: Каков народ, таков и король. Тот человек оказывается поставленным и избранным, который наиболее способен быть поставленным и избранным. Кого могут избрать самые неподкупнейшие Бобусы, кроме какого-нибудь Бобиссимуса, если только они такового найдут?» Т. Карлейль
«Таким образом, положительное значение царя Ивана в истории нашего государства далеко не так велико, как можно было бы думать, судя по его замыслам и начинаниям, по шуму, какой производила его деятельность. Грозный царь больше задумывал, чем сделал, сильнее подействовал на воображение и нервы своих современников, чем на современный ему государственный порядок. Жизнь Московского государства и без Ивана устроилась бы так же, как она строилась до него и после него, но без него это устроение пошло бы легче и ровнее, чем оно шло при нем и после него: важнейшие политические вопросы были бы разрешены без тех потрясений, какие были им подготовлены. Важнее отрицательное значение этого царствования. Царь Иван был замечательный писатель, пожалуй даже бойкий политический мыслитель, но он не был государственный делец. Одностороннее, себялюбивое и мнительное направление его политической мысли при его нервной возбужденности лишило его практического такта, политического глазомера, чутья действительности, и, успешно предприняв завершение государственного порядка, заложенного его предками, он незаметно для себя самого кончил тем, что поколебал самые основания этого порядка. Карамзин преувеличил очень немного, поставив царствование Ивана - одно из прекраснейших по началу - по конечным его результатам наряду с монгольским игом и бедствиями удельного времени. Вражде и произволу царь жертвовал и собой, и своей династией, и государственным благом. Его можно сравнить с тем ветхозаветным слепым богатырем, который, чтобы погубить своих врагов, на самого себя повалил здание, на крыше коего эти враги сидели». В. Ключевский
«Чтоб защитить отечество от врагов, Петр опустошил его больше всякого врага». В. Ключевский
«Русская история до Петра Великого сплошная панихида, а после Петра Великого – одно уголовное дело». Ф. Тютчев
«Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать -
В Россию можно только верить». Ф. Тютчев
«И поистине можно сказать, что Россия непостижима для ума и неизмерима никакими аршинами доктрин и учений. А верит в Россию каждый по-своему и каждый находит в полном противоречия бытии России факты для подтверждения своей веры. Подойти к разгадке тайны, сокрытой в душе России, можно, сразу же признав антиномичность России, жуткую ее противоречивость. Тогда русское самосознание освобождается от лживых фальшивых идеализаций, от отталкивающего бахвальства, равно как и от бесхарактерного космополитического отрицания и иноземного рабства». Н. Бердяев
«Россия без каждого из нас обойтись сможет, но никто из нас без нее не сможет обойтись. Горе тому, кто это думает, вдвойне горе тому, кто действительно без нее обходится». И. Тургенев
«Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается ее будущего, то оно выше всего, что может нарисовать самое смелое воображение». А. Бенкендорф
«Нельзя любить родину и не верить в нее, ибо родина есть живая духовная сила, пребывание в которой дает твердое ощущение ее блага, ее правоты, ее энергии и ее грядущих одолений. Вот почему отчаяние в судьбах своего народа свидетельствует об отрыве от него, об угасании духовной любви к нему. Но верить в родину может лишь тот, кто живет ею, вместе с нею и ради нее, кто соединил с нею истоки своей творческой воли и своего духовного самочувствия. Любить свой народ и верить в него, верить в то, что он справится со всеми историческими испытаниями, восстанет из крушения очистившимся и умудрившимся, - не значит закрывать себе глаза на его слабости, несовершенства, а может быть, и пороки. Принимать свой народ за воплощение полного и высшего совершенства на земле - было бы сущим тщеславием, больным национальным самомнением». И. Ильин
«В основу славянской идеи, как и вообще в основу русской мессианской идеи, можно положить лишь русский духовный универсализм, русскую всечеловечность, русское искание Града Божьего, а не русскую национальную ограниченность и самодовольство, не русский провинциализм. Нужно полюбить душу России и интимно ее узнать, чтобы виден был русский сверхнационализм и русское бескорыстие, неведомые другим народам». Н. Бедяев
«Есть люди, никогда не бывавшие в России и еле говорящие по-русски, но сердцем поющие и трепещущие вместе с Россией; и обратно: есть русские по крови, происхождению, месту пребывания, быту, языку и государственной принадлежности - и предающие Россию, ее судьбу, ее жилище, ее тело, ее колыбель и ее самое во славу материализма и интернационализма. И вот, чтобы постигнуть сущность родины, необходимо уйти в глубь своего сердца, проверяя и удостоверяясь, и обнять взором весь объем человеческого духовного опыта. Долгая жизнь на чужбине не делает ее родиной, несмотря на сложившуюся привычку к чужому быту и природе и даже на принятие нового подданства; - все это остается бессильным, пока человек не сольется духом с дотоле чуждым ему народом. Признак расы и крови не решает вопроса о родине». И. Ильин
«Но где бы стезя не бежала,
Нам русская снилась земля.
Изгнание, где твое жало?
Чужбина, где сила твоя?» В. Набоков


В плотном потоке беженцев внимание Артакса привлекла любопытная группа.
Впереди, сгибаясь под тяжестью навьюченных на нее тюков, шла женщина, за юбку которой цеплялись двое чумазых ребятишек, а за ними вальяжно вышагивал глава семейства налегке.
Когда они остановились на привал, Артакс подошел и вежливо поздоровался.
- Куда путь держите?
- Куда глаза глядят, - нехотя ответил мужчина.
- И что гонит вас с родной земли?
- Известно, что, - хмуро усмехнулся мужчина. - Война, разруха, голод...
- И вы полагаете, что в чужих краях вас не достанут беды?
- Простой человек носит свои беды в заплечном мешке... Но уж лучше бедствовать на чужбине, чем умирать на родине...
- И многие думают так же, как вы?
- Все, кто идет по этой дороге...
- А есть такие, что думают иначе?
- Те, что думают иначе, остались в своих домах... Но я им не завидую...
- Кто же выгнал вас из вашего дома?
- Солдаты герцога Арагонского.
- Долг мужчины - умереть, защищая свою землю, свой дом и свою семью.
- Долг мужчины - спасти свою семью от гибели.
- Я не вижу, чтобы ты спасал свою семью. За тебя это делает женщина.
- Дело женщины - рожать детей, заботиться о муже и заниматься хозяйством. На большее она не способна: слишком глупа и слаба... Создавая Еву из ребра Адама, Бог, видимо, что-то напутал в спешке, ведь ребро, как известно, единственная кость в теле человека, в которой нет мозга...
- Зато у тебя, похоже, мозгов хватит на двоих, - усмехнулся Артакс. - Миф о женской глупости и слабости выдуман умниками вроде тебя. Ведь ты и тебе подобные способны почувствовать свое превосходство, только унизив кого-нибудь другого. Это такие, как ты, придумали двойную мораль, которая запрещает женщине все, что поощряется в мужчине.
- Но если воспитывать девочек, как мальчиков, кто же будет рожать детей?
- Ты и такие, как ты, видите в женщине либо кошку, либо корову, но только не равноправную личность. А ведь женщина во многих отношениях лучше мужчины.
- Это чем же?
- Ну хотя бы тем, что еще ни одна женщина не начинала войны.
- А Елена Прекрасная?
- Она была только поводом к войне. А причина войн одна и та же от сотворения мира - мужское тщеславие, жажда легкой наживы и привычка решать все вопросы с помощью грубой силы... Ты называешь себя мужчиной, но, по-моему, единственный настоящий мужчина в твоей семье - это твоя жена.
- Как смеешь ты оскорблять меня, сидя у моего очага? - вскричал мужчина, хватаясь за нож.
- Твое поведение только подтверждает мою правоту... А у твоего очага сидят солдаты герцога Арагонского. Почему бы тебе не показать свою силу на них?
- Я не хочу насилия.
- Ты говоришь как трус.
- Бог сказал: «Не противься злому».
- Бог сказал это не для такого ничтожества, как ты. Бог сказал это тем, кто имеет достаточно силы и мужества, чтобы повергнуть врага, но не делает этого из любви к людям. Прежде чем отказываться от противления злу, надо стать таким, который может противиться. Только тогда отказ от применения силы будет заслугой пред Господом и доблестью. Но нет доблести в том, чтоб отказаться от борьбы, когда не имеешь сил бороться.
- Лучше быть живым трусом, чем мертвым храбрецом!
- Храбрецы не умирают. А трус умирает от страха тысячу раз прежде смерти. Спасай свою шкуру, потому что, кроме нее, у тебя ничего не осталось...
- Я не такой уж трус, как ты думаешь... Трусом сделало меня опасение за жизнь родных... Если бы только я мог умереть вместо своих детей, я сделал бы это, не раздумывая... Да, я люблю жизнь, хотя и не могу сказать, что пользуюсь с ее стороны взаимностью... Но я согласился бы умереть, если бы был уверен, что это спасет жизнь моих детей... и жены...
- Далеко еще до города? - спросил Артакс, вставая.
Мужчина бросил на него встревоженный взгляд.
- Хочешь уйти?
- Разумеется.
- Вот, значит, как?.. - безнадежно протянул мужчина.
- У меня есть долг. Я не могу задерживаться.
- Ну и выполнял бы свой долг и не совал свой нос в чужие дела! Кто тянул тебя за язык?! Куда мне идти теперь?! Догонять ушедших или возвращаться?!
- Тебе решать...
- Почему же, когда я решил бежать, ты принялся стыдить меня?! А теперь ты говоришь: «Это твое дело, а не мое. Поступай как знаешь!» Ты хуже арагонских солдат! Они хоть не говорят, убивая: «Ты умираешь как трус!»
- Если хочешь идти со мной, собирайся живее, а не трать время на пустую болтовню! - резко оборвал его Артакс.
Мужчина поспешно затоптал костер, взвалил на спину пожитки и зашагал рядом с Артаксом. Женщина и дети безропотно последовали за ним.
Когда они подходили к городу, на дороге показался конный патруль арагонцев.
Мужчина остановился и, скинув мешки в пыль, с отчаяньем пробормотал:
- Ну вот и пришли...
- Куда направляетесь? - поравнявшись с путниками, спросил начальник патруля.
- Домой, - угрюмо ответил мужчина и сжал кулаки.
- Из беженцев?
- Да.
- Почему решили вернуться?
- Там похоронены все мои предки до седьмого колена...
- И ты хочешь, чтобы тебя похоронили рядом с ними?
Патрульные громко расхохотались и поехали дальше.
Мужчина вытер вспотевший лоб и, взвалив на спину мешки, зашагал к городским воротам, беспокойно оглядываясь на удалявшихся арагонцев и свое семейство, плетущееся за ним с покорным видом ведомых на заклание овец.


«Смерть и страдания, как пугала со всех сторону, ухают на человека и загоняют его на одну, открытую ему дорогу человеческой жизни, подчиненной своему закону разума». Л. Толстой
«Такова «большая дорога истории». На ней устраивается общественное человечество, идет по ней к грядущему счастью. На дороге этой все утоптано, несмотря на «противоречия», на все видимые ужасы и страдания жизни. Пристроиться на «большой дороге», прилепиться к чему-нибудь признанному на ней за ценность и значит найти себе место в жизни и поместить себя в пределах обыденного и универсального «добра» и «зла». И тот человек, который нашел свою родину на большом историческом пути, временно застраховал себя от провала в трагедию». Л. Шестов
«Вы говорите мне: «Жизнь тяжело нести». Но к чему была бы вам ваша гордость поутру и ваша покорность вечером? Жизнь тяжело нести; но не притворяйтесь же такими нежными! Мы все прекрасные вьючные ослы и ослицы». Ф. Ницше
«Воистину мир весь во зле лежит. Зло есть всемирный факт, ибо всякая жизнь в природе начинается с борьбы и злобы, продолжается в страдании и рабстве, кончается смертью и тлением. Всеобщий факт мы считаем законом. Первейший закон природы есть борьба за существование. Вся жизнь природы проходит в непрерывной вражде существ и сил, в их злобных нарушениях и захватах чужого бытия». В. Соловьев
«Если внешний мир «лежит во зле» и «вечный», «неотразимый» закон, правящий им, «безнравствен», то не следует ли в самом деле, отвернуться и бежать от мира, спасаясь? И вот моралист освобождает человека от призвания участвовать в великом процессе природного просветления и в великом историческом бое между добром и злом; он избавляет его от задания найти свое творчески-поборающее место в мире вещей и людей; он снимает с него обязанность участвовать в несении бремени мироздания; он дает ему в руки упрощенный трафарет для суда над миром и ставит его перед дилеммой: «или идиллия, или бегство»; и этим он научает его морализирующему верхоглядству и безответственному духовному дезертирству». И. Ильин
«Кто бежит, тот может не бояться быть побежденным». К. Гольдони
«Кто при тирании имеет жену и потомство, тот вдвойне раб: ибо степень порабощения находится в прямой зависимости от количества людей, за которых постоянно приходится дрожать». Альфиери
«В трудную минуту разум отказывает нам в водительстве, и приходится решать за свой собственный страх, без всяких гарантий, что последствия оправдают принятые нами решения». Л. Шестов
«Испания!.. Годы великой разрухи,
А после - порядок и твердая власть...
Две армии бьются и служат враждующим духам,
И беженцы в пропасть боятся упасть». М. Нострадамус
«Изгнанники, верьте, на родине будут,
Пускай им грозят отовсюду враги,
Триумф возрожденных петлю не забудет.
Семидесяти трем казнь не вправит мозги». М. Нострадамус
«Кажется, Бог, пока спал я, что-то отнял у меня? Поистине, достаточно, чтобы сделать из этого самку! Удивительна скудость ребер моих!» - так говорили уже многие из людей настоящего». Ф. Ницше
«Мужчина создал женщину - но из чего? Из ребра ее бога - ее «идеала». Ф. Ницше
«Подчиненное положение женщины было вопросом предрешенным. Женщина считалась менее совершенной, чем мужчина, о чем свидетельствует уже восприимчивость Евы к нашептываниям Змия в раю. Совершенство - это предел стремлений мужчины, женщина же от природы склонна к постоянству. Фактически еще и сегодня мужчина лучше и дольше выдерживает состояние относительного совершенства, которое, как правило, не подходит женщине и даже может быть для нее опасным. Стремясь к совершенству, женщина упускает восполняющую его позицию - постоянство, само по себе, правда, несовершенное, но зато образующее столь необходимый противовес совершенству. Ибо если постоянство всегда несовершенно, то совершенство всегда непостоянно, а потому представляет собой некое безнадежно стерильное конечное состояние. «Ex perfecto nihil fit», говорили древние учители, в то время как «imperfectum», напротив несет в себе зародыш будущего блага. Перфекционизм всегда упирается в тупик, и только постоянство испытывает нужду в поиске ценностей». К. Юнг
«Женский вопрос решается той или иной метафизикой пола, а социально-экономическая его сторона производна. Эмансипационное женское движение, конечно, заключает в себе великую правду, как и всякое движение, освобождающее от рабства. Недостойно спорить о том, что раскрепощение женщины от власти мужа, уничтожение гнетущей зависимости от семьи, высвобождение личности в женщине есть благо и справедливость. Это элементарно, и такая отрицательная постановка вопроса мало нас интересует. Пусть женщина будет экономически независима от мужчины, пусть будет ей дан свободный доступ ко всем благам культуры, пусть личное начало в женщине восстанет против рабства семьи, пусть права женщины будут ничем не ограничены, - осуществление всех этих благих свобод не затрагивает сущности женского вопроса, не дает положительного решения... Женское эмансипационное движение покоится на том предположении, что мужчина есть нормальный человек, полная индивидуальность, что он не пол, не половина индивидуальности, что нужно походить на мужчину, превратиться в мужчину, чтобы стать человеком». Н. Бердяев
«Родовой быт во всех своих видах и формах видел назначение женщины в рождении детей. С образованием моногамической семьи на основе родовой же призвание женщины полагали в семье, в детях, в воспитании рода. Семейно-родовой взгляд на женщину признает своеобразие женщины и особенность ее назначения, но всегда враждебен личному началу в женщине, всегда угнетает и порабощает человеческое лицо женщины. Женщина рождает в муках и становится рабом безличной родовой стихии, давящей ее через социальный институт семьи. Семья калечит личность не только женщины, но и мужчины, так как представляет интересы рода и родовой собственности». Н. Бердяев
«Мы все - дети женщин, не забывайте об этом никогда. По этой - элементарной - причине, то есть потому, что они держат детей у себя на руках, женщины имеют огромную возможность изменить положение вещей. Но я не думаю, что им удастся это сделать, ибо понадобилось бы изменить нашу цивилизацию, понадобилось бы вернуться к азбуке наших эмоций». И. Бергман


Глеб, как вор, прокрался к себе и, не зажигая огня, уселся на лавку.
Сквозь замерзшее слюдяное окошко слабо брезжило зимнее ненастное утро, но в доме стояла такая тишина, словно он был необитаем.
Вдруг в этой тишине послышались неровные шаги и, робко постучав, в комнату вошла Настя.
- Где же вы пропадали столько времени? - без упрека спросила она, останавливаясь у стола.
- Садись, Настенька... Где пропадал? Право, не помню... Поесть вот не принес ничего...
- А я супчик сварила... Поешьте, пока горяченький... - слабым голосом сказала Настя.
- Из чего? - удивленно спросил Глеб.
Настя молчала.
Глеб торопливо зажег свечу и при ее свете увидел обмотанную окровавленной тряпицей левую руку женщины.
- Что же ты натворила, Настенька?! - с ужасом и болью воскликнул он, вскакивая с лавки.
- Ничего... Я запястье-то туго перетянула, и крови вышло совсем немного...
- Бедная ты моя дурочка!.. Ну как же это, Господи?..
- До свадьбы заживет... А по хозяйству я и одной рукой управлюсь...
- Господи ты Боже мой! Да о чем ты говоришь?! Ты же умереть могла!
- Бабы - народ живучий... А русские - вдвое...
- Я тебе протез сделаю... Лучше, чем рука, будет... Уж я что-нибудь придумаю... - растерянно бормотал Глеб, обнимая Настю за плечи, и, прижав ее голову к своей груди, нежно гладил шелковистые косы. - Ничего, Настенька... Бог послал народу русскому тяжкие испытания... Но кто много страдал, много и возрадуется... Мы все стерпим и все перенесем, что ни выпадет на нашу долю, и мы еще будем счастливы, Настенька, вот увидишь...
- Перед вашим приходом я молилась Господу, чтоб мой Василек и все дети земли Русской никогда бы не знали голода, ни чужеземного рабства, ни губительного тиранства... И знаете, что возгласил мне образ Божий?..
- Скажи...
- «Перестаньте прежде сами быть рабами, тогда и дети ваши рабами не будут!»
- Истина глаголила его устами... Лучший цвет отечества погублен татарским нашествием и ливонскою войной... Глад, мор и кромешники Иоанновы довершили сие недоброе дело... Кто уцелел? Трусливый да слабый, жадный да хитрый, глупый да подлый... Бывает ли от дурного семени добрый плод? Страшно мне, Настенька, за будущее Руси... Одна надежда на матерей русских... Если Русь не сгинула еще, в этом единственно их заслуга. Только материнскою любовью и молитвою еще спасается она...
Настя обняла шею Глеба здоровой рукой и жарко зашептала ему в лицо:
- Глебушек, любый мой!.. Ребеночка хочу от тебя!.. Чтоб был такой же пригожий, да ладный, да ласковый, да умелый... Побудь со мной... Я ведь тебя жениться не понуждаю... Разве тебе калечная нужна? Мне бы только ребеночка от тебя!..
Ее горячие губы неистовыми поцелуями покрыли лицо, шею, плечи Глеба, который стоял, боясь пошелохнуться.
- Простите меня... - опомнившись, тоскливо сказала Настя и, отстранясь, пошла к дверям старческой походкой.
- И ты прости меня, Настенька... - с трудом размыкая пересохшие губы, прошептал Глеб.
Но едва ее шаги затихли в отдалении, он вихрем сорвался с места, вбежал в горницу и, обняв плачущую Настю за плечи, горячо произнес:
- Женюсь на тебе, Настенька... Завтра же обвенчаемся в церкви! И детей у нас будет не меньше дюжины! Только, может, нескоро... Я после сева двинусь дальше на север. Я должен, Настенька. И я не смогу взять тебя с собой... Но ты обещай, что будешь ждать, сколько придется...
- Хоть всю жизнь, Глебушка... - со слезами на глазах ответила женщина и крепко прижалась тонким станом к огромному, мощному телу Глеба. - Иди ко мне, суженый мой...
- После церкви, Настенька...
- Разве мы уже не муж и жена пред Господом? Ведь разлучимся скоро, Глебушка, так хоть ребеночком себя утешу в печали и тоске своей...
И, уступая властному зову, прозвучавшему в голосе женщины, Глеб легко поднял ее на руки и отнес на постель... И все, что случилось потом, показалось Насте дивным сновидением...
- Что это было, Глебушка? - спросила она, когда к ней вернулся дар речи.
- Ты о чем, Настенька? - не понял Глеб.
- Медовая сладость такая во всем теле, словно умерла и блаженствуешь в раю... - стыдясь, пролепетала Настя и закрыла счастливые глаза.
- Да ведь ты замужем была и дитя у тебя есть, как же ты можешь этого не знать? - изумился Глеб.
- Да что муж... - горько усмехнулась Настя. - Одно название, хоть и не годится плохо о покойнике говорить... Ляжет он на меня, поерзает, да после отвернется и захрапит... А меня тошнит от отвращения всю ночь до самого утра...
- Вот оно что... - задумчиво протянул Глеб и коснулся губами настиного ушка. - А это, Настенька, награда от Господа мужчине и женщине за взаимную любовь. Стало быть, благословенье Господне... А Бог дурное не благословляет...
- Как же хорошо мне было, Глебушка... Словно воспарила я к горним высям вместе с ангелами Божьими... Спаси тебя Бог, любый мой...
Вместо ответа Глеб обнял женщину и, крепко поцеловав в мягкие губы, привлек к себе. И Настя почувствовала, как напряглась его могучая плоть, и предвкушение полета к горним высям перехватило ей дыхание...


«Что сталось бы с нами, людьми, и прежде всего и больше всего - с нами, русскими людьми, если бы не духовное терпение? Как справились бы мы с нашей жизнью и с нашими страданиями? Стоит только окинуть взглядом историю России за тысячу лет, и сам собою встает вопрос: как мог русский народ справиться с этими несчастиями, с этими лишениями, опасностями, болезнями, с этими испытаниями, войнами и унижениями? Сколь велика была его выносливость, его упорство, его верность и преданность, - его великое искусство не падать духом, стоять до конца, строить на развалинах и возрождаться из пепла... И если мы, поздние потомки великих русских «стоятелей» и «терпеливцев», утратили это искусство, то мы должны найти его вновь и восстановить его в себе, иначе ни России, ни русской культуре больше не бывать...» И. Ильин
«Кто родится от нечистого чист? Ни один!» Книга Иова
«У четной личности только одно-единственное дополнение. Истинные «супруги» свободным сверхэмпирическим актом друг друга «избирают», и потому эмпирически являются как бы предназначенными друг другу судьбой, «сужеными». Любовь их никогда не может быть виною и скверною. Она вожделение истинное и совершенное, не похоть. Однако необходимы высокое духовное развитие и неустанный религиозно-нравственный труд, чтобы найти своего избранника на земле, не «пропустить» его и не «ошибиться». Л. Карсавин
«Замужняя женщина привязана законом к живому мужу; а если умрет муж, она освобождается от закона замужества. Посему, если при живом муже выйдет замуж за другого, называется прелюбодейцею; если же умрет муж, она свободна от закона и не будет прелюбодейцею, вышедши за другого мужа. Так и вы, братия мои, умерли для закона Телом Христовым, чтобы принадлежать другому, Воскресшему из мертвых, да приносим плод Богу». Апостол Павел, к Римлянам, 7:2-4
«Нечто схожее с отношением обоих полов друг к другу есть и в отдельном человеке, именно, отношение воли и интеллекта (или, как говорят, сердца и головы) - это суть мужчина и женщина; между ними дело идет всегда о любви, зачатии, беременности. И заметьте хорошенько: сердце здесь мужчина, а голова - женщина!» Ф. Ницше
«Где есть невинность? Там, где есть воля к зачатию. И кто хочет создать дальше себя, у того для меня самая чистая воля. Где есть красота? Там, где я должен хотеть всею волею; где хочу я любить и погибнуть, чтоб образ не остался только образом». Ф. Ницше
«О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному кольцу колец - к кольцу возвращения! Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!» Ф. Ницше
«Боль и удовольствие ни в коем случае не могут быть рассматриваемы как нечто само собою разумеющееся, как естественные функции организма. В них нужно видеть начало чего-то toto coelo отличного и от организма и от каких бы то ни было функций. Они сами по себе - цель, не единственная, не окончательная, конечно, но все же цель творчества природы. Чтоб была боль, чтоб было удовольствие, природа и придумала бесчисленное количество чудесных шедевров, именуемых организмами. Боль и удовольствие свидетельствуют о некоей сущности sui generis по преимуществу». Л. Шестов
«Русский народ как будто бы хочет не столько свободного государства, свободы в государстве, сколько свободы от государства, свободы от забот о земном устройстве. Русский народ не хочет быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах государственных, он всегда ждет жениха, мужа, властелина. Пассивная, рецептивная женственность в отношении к государственной власти - так характерна для русского народа и русской истории. Нет пределов смиренному терпению многострадального русского народа». Н. Бердяев
«Великая беда русской души... в женственной пассивности, переходящей в «бабье», в недостатке мужественности, в склонности к браку с чужим и чуждым мужем». Н. Бердяев
«Русская земля все оставалась женственной, все невестилась, все ждала жениха со стороны. Она отдавалась многим мужьям, со стороны приходившим, но никогда не происходило от этого истинного брака. Русский народ никогда не мог из собственных недр родить мужественой власти, он искал ее на стороне, призывал варягов или немецких чиновников. Часть народа приняла Петра за антихриста. А потом покорно подчинился народ вошедшему через Петра немецкому бюрократическому началу. Петр вздернул Россию на дыбы, он призвал Россию к великому будущему. Но в женственной русской душе осталось глухое недовольство против мужественного призвания Петра, и оно перешло в озлобление». Н. Бердяев
«Русское самодержавие, как оригинальное явление русской жизни, объясняется исключительно женственностью русской души. Явлением мужественным в русском государстве был Петр. Но Петр был не столько мужем, сколько насильником. Он изнасиловал женственную душу русского народа. Законного брака русской мужественности и русской женственности не совершилось и через него». Н. Бердяев
«Власть бюрократии в русской жизни была внутренним нашествием неметчины. Неметчина как-то органически вошла в русскую государственность и владела женственной и пассивной русской стихией. Земля русская не того приняла за своего суженого, ошиблась в женихе. Великие жертвы понес русский народ для создания русского государства, но сам остался безвластным в своем необъятном государстве». Н. Бердяев
«Россия невестится, ждет жениха, который должен придти из какой-то выси, но приходит не суженый, а немец-чиновник и владеет ею. В жизни духа владеют ею: то Маркс, то Кант, то Штейнер, то иной какой-нибудь иностранный муж... Из этого безвыходного круга есть только один выход: раскрытие внутри самой России, в ее духовной глубине мужественного, личного, оформляющего начала, овладение собственной национальной стихией, имманентное пробуждение мужественного, светоносного сознания». Н. Бердяев
«Без изначальной и стихийной любви к России невозможен никакой творческий исторический путь. Любовь наша к России, как и всякая любовь, - произвольна, она не есть любовь за качества и достоинства, но любовь эта должна быть источником творческого созидания качеств и достоинств России. Любовь к своему народу должна быть творческой любовью, творческим инстинктом». Н. Бердяев
«Тот еще не жил полной жизнью, кто не знал голода, любви и войны». О'Генри


Когда все семейство вместе с Артаксом вошло во двор своего дома, им навстречу вышел из дверей высокий плечистый мужчина с головой, повязанной красным платком, и встал на пороге, с недвусмысленным видом опираясь сильными руками на рукоять тяжелого меча.
- Это мой дом, - неуверенно произнес каталонец.
- Был твой, пока ты не бросил его и не бежал как трус. А теперь здесь живу я. Уходи, - не меняя позы, ответил арагонец.
Каталонец вытащил из-за пояса длинный нож и стал опасливо приближаться к захватчику. Арагонец не двигался с места, с насмешливой улыбкой следя за противником глазами.
- У тебя не хватило бы духа зарезать даже курицу. Неужели ты думаешь, что справишься с мужчиной?
В конце улицы показались всадники в пестрых тюрбанах.
Увидев изготовившихся к схватке противников, они громко завопили:
- Алла! Алла! - и, остановив коней, стали наблюдать за развитием событий через изгородь.
Арагонец не спеша сошел с крыльца, и каталонец быстрым движением выбросил руку вперед, нацелив острие ножа в грудь противника, но, словно не замечая этого, арагонец подходил все ближе и ближе, и остановился только тогда, когда нож каталонца уперся ему в горло.
- Я арагонец, ты каталонец, но оба мы испанцы, - произнес он быстрым шепотом. - Проклятые мавры хотят повеселиться, глядя, как два христианина перережут друг другу глотки. Не доставим им такого удовольствия и обратим свое оружие против неверных. Лучше погибнуть, сражаясь с врагами, чем убивать друг друга им на потеху...
- Дерись! Трус! Дерись! - завопили мавры и засвистели в знак презрения, когда каталонец опустил руку, сжимавшую нож.
Двое мавров спрыгнули с лошадей и вошли во двор.
- Ты есть жалкий трус! Ты не мужчина! У тебя душа слабой женщины! Если бы испанцы были мужчинами, разве мы смогли бы целых два века их?.. - и мавр произнес слово, от которого кровь бросилась в голову и арагонцу, и каталонцу.
Арагонец взмахнул мечом, и голова мавра покатилась по земле. Каталонец резко обернулся и сунул свой нож в живот второму мавру.
В тот же миг маленький дворик наполнился бешеным визгом мавров и сверканием кривых сабель.
Встав спиной друг к другу, каталонец и арагонец мужественно отражали натиск мавров, но худо бы им пришлось, если бы не вмешательство Артакса.
Когда мавры с позором бежали, арагонец повернулся к каталонцу и, встретившись с ним взглядом, сказал:
- Мне не нравится твой дом. Мой дом в Арагоне лучше. И я думаю, что сейчас самое время мне туда вернуться.
- Мой дом тебе не нравится?! - взвился каталонец, но боль от раны в плече заставила его сбавить тон. - Нет, вы только послушайте! Мой дом ему не нравится! Ну хорошо же! Заживет плечо, - я такой дом по соседству тебе построю, что по сравнению с ним Альгамбра покажется жалкой лачугой !
- Каталония - прекрасная страна, и в ней живут настоящие мужчины, но Арагон - моя родина...
- Ты что-то напутал, приятель, - с досадой возразил каталонец. - Сдается мне, что наша родина зовется не Каталония и не Арагон, а Испания, и живут в ней не каталонцы и не арагонцы, и уж тем более не мавры, а испанцы!
- Много воды утечет, прежде чем эта простая мысль дойдет до сознания каждого испанца, откуда бы родом он ни был. И дай Бог, чтоб к тому времени остался в живых на земле Испании хотя бы один испанец...
- Испанцы - народ живучий!
- Судя по тебе - вполне! Из тебя кровь хлещет, как из зарезанного барана, а ты болтаешь, как после двух бутылок арагонского, - рассмеялся арагонец.
- А я бы выпил сейчас, - мечтательно зажмурился каталонец. - И знаешь, за что? За то, чтоб арагонским называлось отныне только вино с солнечных виноградников Арагона, а каталонским - только сыр... А все остальное пусть навсегда будет испанским...
- Я думаю, мы еще выпьем за это, - ответил арагонец, пожимая руку недавнему врагу, и тут Артакс унес каталонца в дом, где женщина приготовила уже все необходимое, чтоб наложить шов на рану мужа.


«В беде надежней всех не тот, кто мощен и широкоплеч:
Одолевает в жизни только разум». Софокл
«По природе» дано побеждать чему угодно - грубой силе, таланту, уму, знанию - только не добру». Л. Шестов
«Испания была великой страной, знала великий творческий подъем и расцвет. Но она быстро истощилась, была оттеснена и превратилась во второстепенную страну. И вряд ли кто-нибудь думает, что Испания может возродиться для мировой роли. Все народы имеют свои времена и сроки, знают свой час. Есть смена в миссии великих народов. Один народ свою миссию уже исполнил или истощился прежде, чем исполнил ее до конца. Другой народ идет ему на смену. До времени народы хранят свою потенциальную силу. И к этой смене народных миссий не применимы суждения справедливости. Это - высшая судьба. Борьба народов есть борьба духовных сил, а не борьба за животное существование и элементарные интересы. Животное существование и удовлетворение элементарных интересов возможно и при оттеснении народов и государств на второй план истории. Унижение народа наносит прежде всего рану его духу, а не его телу, его призванию, а не его интересам. Духовный и культурный расцвет народа предполагает и некоторое материальное могущество, символизирующее его внутренние потенции. Но народ опускается и погибает, когда материальное могущество превращается для него в кумира и целиком захватывает его дух». Н. Бердяев
«Каждый народ по-своему вступает в брак, рождает, болеет и умирает; по-своему ленится, трудится, хозяйствует и отдыхает; по-своему горюет, плачет, сердится и отчаивается; по-своему улыбается, смеется и радуется; по-своему ходит и пляшет; по-своему поет и творит музыку; по-своему говорит, декламирует, острит и ораторствует; по-своему наблюдает, созерцает и создает живопись; по-своему исследует, познает, рассуждает и доказывает; по-своему нищенствует, благотворит и гостеприимствует; по-своему строит дома и храмы; по-своему молится и геройствует... Он по-своему возносится и падает духом; по-своему организуется. У кажого иное чувство справедливости, иной характер, иная дисциплина, иное представление о нравственном идеале; иная политическая мечта, иной государственный инстинкт. Словом у каждого народа иной и особый национальный духовный акт». И. Ильин


В полумраке церкви маленькая старушка в черном, мелко крестясь, ставила перед образами зажженную свечу.
- Где священник? - негромко спросил ее Глеб, но в пустом храме голос его прозвучал так пугающе гулко, что старушка вздрогнула и выронила свечку из рук.
- Ох, Господи, экий у тебя голосина... Батюшка плох, изнемог, сердешный...
- Болен?
- Молится о спасении Руси. Не ест ничего. Водичку только пьет.
- Можно видеть его?
- Ступайте за мной...
Следом за старушкой Глеб и Настя вошли в алтарь, где, стоя на коленях перед деисусом, молился похожий на мумию священник.
- Отец Сильвестр, к вам прихожане, - сказала старушка и удалилась.
Священник немощной рукой оперся о подставку, на которой лежала раскрытая Библия, и тяжело поднялся с колен.
- Какая нужда привела вас в Божий храм, дети мои?
- Хотим обвенчаться по православному обычаю, святой отец, - ответил Глеб.
Скорбный рот священника тронула недоверчивая улыбка.
- Вы не шутите, дети мои?
- Не такое время и не такое место, святой отец, чтобы шутить...
- Потому и спрашиваю... Времена сейчас тяжелые... До свадеб ли?..
- Лучших дожидаться - бобылем умереть...
- И то верно... Желаете обвенчаться немедля?..
- Если возможно, святой отец...
- Возьмитесь за руки, дети мои... Как ваши имена?
- Глеб и Анастасия.
Священник накрыл их соединенные руки епитрахилью и слабым голосом произнес брачную формулу:
- Ныне венчается раба Божия Анастасия рабу Божьему Глебу. Ныне венчается раб Божий Глеб рабе Божьей Анастасии... И да будут принадлежать друг другу телом и душой, пока смерть не разлучит их... Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Аминь!
Свершив обряд, священник взглянул на новобрачных со слезами умиления и промолвил:
- О дети мои возлюбленные! Да благословит Господь ваш брак многочадием! Да будут дети ваши утешением и гордостью родителей, да возрастают на радость и загляденье добрым людям, на страх врагам!
- Святой отец, почтите нашу свадьбу своим присутствием!
- Я соблюдаю пост.
- На нашей свадьбе, святой отец, не разговеешься...
- Большим грехом было бы отказать вам, чада мои возлюбленные! Уже давно я не крестил и не венчал, но лишь отпевал усопших... Как знать, не с вашей ли свадьбы начнется возрождение Руси?..
Глеб поднял новобрачную на руки и понес ее из храма Божьего. Священник медленно шествовал рядом, кадя кадилом и осеняя прохожих тяжелым золотым крестом.
- Люди добрые! - радостно крикнул Глеб. - Пожалуйте к нам на свадебку!
- А чем угощать будем, Глебушка? - испуганным шепотом спросила Настя. - В доме и хлебной крошки нет...
- Бог милостив, - так же шепотом ответил ей Глеб и еще громче принялся зазывать гостей на брачный пир.
Когда новобрачные подошли к своему дому, приглашенные не умещались уже на улице.
- Заходите в дом, гости дорогие! В тесноте, да не в обиде!
Глеб принес из кухни простую дубовую кадку с водой и стал разливать по глиняным чаркам, но как только чарка переходила в руки гостя, глина превращалась в серебро или золото, а родниковая вода - в доброе вино или крепкий мед. И лишь в руках соблюдавшего пост священника глина осталась глиной, а вода - водой.
- Пейте, гости дорогие, здоровье молодых!
- Дай вам Бог прожить многая лета в любви и согласии! Дай вам Бог красивых и добрых детей ! Ох и горько зелено вино!
- Горько! Горько! - подхватили гости, осушая до дна свои чарки.
Обойдя гостей, Глеб оделил каждого краюшкой хлеба, ломая ее от черствого каравая, но в руках гостей черствый хлеб превращался в медовый пряник, куриное крылышко или гусиную ножку, а от каравая не убыло ни крошки. И только в руках священника черствый хлеб остался черствым хлебом.
- Простите, гости дорогие, за скудное угощение! Чем богаты - тем и рады!
- Этакого угощения ныне и на царском пиру не сыскать!
- Откуда взялись все эти яства и пития, Глебушка? - тихо спросила Настя.
- Не говорил ли я, Настенька, что Господь милостив?
- Значит, брак наш угоден Господу? - сияя счастливым глазами, спросила Настя.
- Богу угодна всякая любовь, Настенька...
Гости стали расходиться уже заполночь, благодаря хозяев за радушный прием и желая им всех мыслимых благ.
Глеб проводил священника до церкви и поспешил к молодой жене.
Настя ждала его на брачной постели. В углу светлицы тихо горела под образами маленькая лампадка.
Глеб опустился на край широкой кровати, и пальцы Насти медленно расстегнули ворот его рубашки. Глеб наклонился к жене, поцеловал ее в уста сахарные, и они воспарили к горним высям вместе с ангелами Божьими...


«Ничего нет у нас, ни высоких подвигов, ни блеска завоеваний умственных, ни замыслов направить пути истории. Но вот перед нами бедная церковь, вокруг рассеянные, около нее группирующиеся домики. Войдите в нее и прислушайтесь к нестройному пению дьячка и какого-то мальчика, Бог знает откуда приходящего помогать ему. Седой высокий священник служит всенощную. Посреди церкви, на аналое, лежит образ, и неторопливо тянутся к нему из своих углов несколько стариков и старух. Всмотритесь в лица всех этих людей, прислушайтесь к голосу их. Вы увидите, что то, что утеряно всюду, что не приходит на помощь любви и не укрепляет надежду, - вера - живет в этих людях. То сокровище, без которого неудержимо иссякает жизнь, которого не нашли мудрые, которое убегает от бессильно жаждущих и гибнущих, - оно светится в этих простых сердцах; и те страшные мысли, которые смущают нас и тяготят мир, очевидно, никогда не тревожат их ум и совесть. Они имеют веру и с нею надеются, при ее помощи любят. Что в том, что дьячок невнятно читает на клиросе молитвы: но он верит смыслу их, и те, которые слушают его, нисколько не сомневаются, что за этот смысл он умрет, если будет нужно, и внидет в царство небесное; как и все они умрут и по делам своим примут мзду, к которой готовятся. С этим покоем в сердце, с этой твердостью жизни могут ли сравниться экзальтация протестантизма и всемирные замыслы великой и гибнущей Церкви? Уныние в первом, тоскующее желание во второй не есть ли симптомы утраты чего-то, без чего храм остается только зданием и толпа молящихся - только собравшеюся толпой? И весь блеск искусства, которым они окружают себя, эта несравненная живопись, эта влекущая музыка, эти величественные кафедралы - не вытекает ли все это из желания пробудить в себе то, что в тех бедных молящихся никогда не засыпало, найти утраченное, что в той невидной церкви не было потеряно». В. Розанов
«Если бы наша душа сохраняла свой внутренний предлог, имея божественное совершенство предметом и целью своей жизни, она бы не нуждалась ни в каких внешних ограничениях и пользовалась полнотой истинной свободы и беспредельности. Но, отвращаясь от Божества, она извращает свою природу, наполняется дурным содержанием, приобретает дурные навыки и увлекается ложной беспредельностью: беспредельным самолюбием, бесцельным умствованием, безмерностью чувственных пожеланий. Ввиду этого, прежде чем восстановить нашу душу в ее истинном положении между Божеством и природой, мы должны очистить ее от приобретенного зла. Ложная безмерность нашей души должна быть умерена и ограничена действием благодати, сочетавшейся с нашей доброю волей. По отношению к нашей извращенной природе это действие выражается отрицательно: в обязанности воздержания или поста в широком смысле. Это есть наша начальная коренная обязанность по отношению к нашей природе». В. Соловьев
«Молитва, милостыня и пост суть три основные действия личной религиозной жизни - три основы личной религии. Кто не молится Богу, не помогает людям и не исправляет своей природы воздержанием, тот чужд всякой религии, хотя бы думал, говорил и писал о религиозных предметах всю жизнь. Эти три основные действия религии так тесно между собою связаны, что одно без другого не нимеют никакой силы. Если молитва не побуждает нас к благотворению и не укрощает нашу чувственную природу, то такая недобрая и бессильная молитва не есть истинная молитва, - в ней есть какая-нибудь примесь своекорыстия, лжи и самолюбия. Точно также, когда милостыня не предполагает молитвы и не сопровождается воздержанием, тогда она выражает более слабохарактерность, нежели настоящую любовь. Истинная милостыня есть высшая справедливость и потому она должна опираться на высшую благодать. Наконец, пост, предпринятый самолюбиво для упражнения в самообладании, или же из тщеславия, если и дает силы, то не на благо; а пост, хотя бы и соединенный с молитвой, но не растворенный милостью, остается тою жертвой, про которую сказано: милости хочу, а не жертвы. В соединении же этих трех: молитвы, милостыни и воздержания - действует единая благодать Божия, которая не только связывает нас с Богом (в молитве), но и уподобляет нас Божеству - всеблагому (в милостыне) и ни в чем не нуждающемуся (в воздержании). Эти три основные действия религиозной жизни суть вместе с тем и основные обязанности религиозного человека. Мы можем быть обязаны только к тому, что в нашей власти. Не в нашей личной власти соединить себя всецело с Божеством, спасти человечество и переродить природу мира. Поэтому религия и не говорит никому из нас лично: сливайся с Божеством, спасай человечество, возрождай вселенную. Но в нашей власти молиться богу, помогать нуждающимся ближним и исправлять собственную природу воздержанием. Это в нашей власти и это – наша обязанность, личная обязанность каждого из нас. В исполнении трех религиозных обязанностей воплощаются и три религиозные добродетели. Молись Богу с верой, делай добро людям с любовью и побеждай свою природу в надежде будущего воскресения». В. Соловьев
«Духовная любовь доступна всем людям, независимо от уровня их культурности. И всюду, где она обнаруживается, она является истинным источником прочности и красоты семейной жизни. В самом деле, человек призван к тому, чтобы видеть и любить в любимой женщине (или соответственно - в любимом мужчине) не только плотское начало, не только телесное явление, но и «душу» - своеобразие личности, особливость характера, сердечную глубину, для которых внешний состав человека служит лишь телесным выражением или живым органом. Любовь только тогда не является простым и кратковременным вожделением, непостоянным и мелким капризом плоти, когда человек, желая смертного и конечного, любит скрытую за ним бессмертность и бесконечность; вздыхая о плотском и земном, радуется духовному и вечному; иными словами - когда он ставит свою любовь перед лицо Божие и Божьими лучами освещает и измеряет любимого человека... В этом - глубокий смысл христианского «венчания», венчающего супругов венцом радости и муки, венцом духовной славы и нравственной чести, венцом пожизненной и нерасторжимой духовной общности. Ибо вожделение может быстро пройти; оно бывает подслеповатым. И предчувствовавшееся наслаждение может обмануть или надоесть. И что тогда? Взаимное отвращение прикрепленных друг к другу людей?.. Прочность семьи требует иного; люди должны желать не только утех любви, но и ответственного совместного творчества, духовной общности в жизни, в страданиях и в ношении бремен, по древнеримской брачной формуле: «где ты, Кай, там и я, твоя Кая»... То, что должно возникнуть из брака, есть прежде всего новое духовное единение и единство - единство мужа и жены: они должны понимать «друг» друга и «делить» радость и горе жизни; для этого они должны однородно воспринимать и жизнь, и мир, и людей. Здесь важно не душевное подобие и не одинаковость характеров и темпераментов, а однородность духовных оценок, которая только и может создать единство и общность жизненной цели у обоих. Важно то, чему ты поклоняешься? чему молишься? что любишь? чего желаешь себе в жизни и в смерти? чем и во имя чего ты способен жертвовать? И вот жених и невеста должны найти друг в друге это единочувствие и единолюбие; объединиться в том, что есть важнейшего в жизни и ради чего стоит жить... Ибо только тогда они сумеют, как муж и жена, всю жизнь верно воспринимать друг друга, верить друг другу и верить друг в друга. Это и есть самое драгоценное в браке: полное взаимное доверие перед Лицом Божиим; а с этим связано и взаимное уважение, и способность образовать новую, жизненносильную духовную ячейку. Только такая ячейка может разрешить главную задачу брака и семьи - осуществить духовное воспитание детей». И. Ильин
«Было одно чувство, которое мы считали приютом нашей свободы, оставшееся последним прибежищем тех, кто слишком болезненно ощущал цепи жизни. Сюда, по крайней мере, говорили мы, в этот тайный храм никто не дерзнет войти вместе с нами. Здесь мы можем дышать, здесь, наконец, душа наша царствует и пользуется свободным выбором в самом средоточии свободы. Но теперь нам показали, что мы любим не для самих себя. Нам показали, что в самом храме любви мы подчиняемся неизменным приказаниям невидимой толпы. Нам показали, что мы живем на тысячу веков от самих себя, и что первый поцелуй жениха есть не что иное, как печать, которую тысячи рук, молящих о рождении, налагают на уста избранной ими матери. С другой стороны, нам стало известно, что мертвые не умирают. Мы знаем, что они обитают не только в наших церквах, но и в наших домах, во всех наших привычках. Мы узнали, что ни один жест, ни одна мысль, слеза, ни один грех, ни один атом приобретенного сознания не теряются в тайниках земли. При самом незначительном нашем поступке наши предки восстают - не в своих гробницах, где они лежат недвижно, - а в глубине нас самих, где они продолжают жить». М. Метерлинк
«Брак - так называю я волю двух создать одного, который больше создавших его». Ф. Ницше
«Брак полезен для успокоения чувственности. Для успокоения любви он бесполезен». А. Рюноскэ
«Кафолично и божественно таинство брака, в силу которого полнота физической жизни освящается для человека полнотою духовного общения, на основании мистического (во Христа и во Церковь) сочетания двух разнородных существ, долженствующего в повседневной жизни выражаться взаимным их самоограничением и самоотвержением, - вследствие чего человек, восстановленный в своей целости, как полное и замкнутое кольцо, входит в цепь всемирной жизни». В. Соловьев
«Только в мистическом браке раскрывается тайна соединения Логоса с женственной душой мира, с землей». Н. Бердяев
«Брачующийся поступает хорошо, небрачующийся - лучше». Апостол Павел,
«Осмысляя тайну брака, не должно забывать, что брак - таинство и «тайна во Христа и во Церковь», т. е. не ограниченно- эмпирическая. Нельзя судить о браке «по стихиям мира сего». Знаем ли мы, какой брачный союз истинен? - Он узнается не по внешним признакам: не по житейскому благополучию и видимому счастью. Редко браки бывают истинными: большинство оскверняет и отрицает таинство. Но грешная брачная жизнь возможна и в истинном браке. И, может быть, всякий освященный Церковью брак есть истинный, а только мы его оскверняем и извращаем». Л. Карсавин
«Сотворил Бог человека - мужа и жену. Муж есть Христос, жена - Церковь». (Клим. II)». Л. Карсавин
«Муж глава есть жене, как и Христос - глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но, как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее». Апостол Павел, к Ефесянам, 5:23-25
«Тела наши - храм Духа Святого, а телесно соединяющиеся делаются одним телом, так даже, что неверующий освящается верующею супругою. «Любящий свою жену любит себя самого, любит жену, как свое тело, как «Христос возлюбил Церковь». В соединении мужа с женою - «тайна во Христа и во Церковь». Ибо отношение между Христом и Церковью, как спасенным и обоженным в Нем человечеством, непорочною Женою, есть истинно супружеское отношение. Отдавая Себя за Церковь, Христос отдает Себя ей и ее образует и обожает. В двуединстве с нею силою Духа Святого Он - истинный Богочеловек, она - Его человечество, Его тело». Л. Карсавин
«И муж и жена, коих «сочетал Бог», «уже не двое, а одна плоть» (Мф. Х1Х, 4). Но «не муж от жены, а жена от мужа; и не муж создан для жены, но жена для мужа»(1 Кор. Х1,8), что имеет онтологически Божественный смысл, ибо «жена - слава мужа», как муж - «слава Божия» (7). «Всякому мужу глава Христос, жене глава - муж» (3). Таким образом муж м жена (Адам и Ева) - двуединство «во Христа и во Церковь». Но подобным же двуединством в самой себя является и всякая личность. Ведь всякий «муж» содержит в себе и женственность, без чего он бы не был тварью, и женственность тварно-сущую и уже качественную (ибо Бог сотворил женственность, прияв ее, тварность, в единство с Собою); а всякая «жена» содержит в себе мужественность, уже и тварную, без чего «жена» не могла бы существовать. В несовершенном мире в личности может быть только приближение к равновесию мужественного и женственного или - равновесие одинаковой неполноты того и другого. В последнем случае личность не в силах выполнить завет Божий - «плодиться и множиться». В первом случае она ищет своего восполнения (но только эмпирического) в браке». Л. Карсавин
«Но мир вторично мужественен потому, что Бог вторично женственен. Чрез Богочеловека созидается человек. Бог лишь тогда является мужественностью для мира, если мир и существует как нечто иное, как сущая женственность, т. е. если мир и обожен - нераздельно соединен с Богом, оставлен мужественною для мира Божественностью, становится и женственною человечностью. Изначальная и премирная Мужественность должна быть и начальною, тварною женственностью. А быть женственностью для Бога то же самое, что получить начало от мира - оконечить себя ради обесконечения твари... Итак, мир, или Человек, есть прежде всего женственность, созидаемая, образуемая и восполняемая до мужественности Божьею Мужественностью, - пречистая Дева Неискусобрачная и уготовившая себя Супруга Агнца и Слова, Жена Непорочная или, дабы не осквернить ее и в мысли и наималейшей тенью греховности, - Невеста Неневестная». Л. Карсавин
«Лучше кусок сухого хлеба, и с ним мир, нежели дом, полный заколотого скота, с раздором». Притчи, 17:1
«Хлеб и вино есть самое лучшее, что только может принести земледелие, поэтому они символизируют и самые лучшие стороны человека, приложившего старания для того, чтоб их приготовить. Вдобавок хлеб есть зримая манифестация умирающего и воскресающего божественного нумена, и в вине незримо пристутствует обещающая опьянение и экстаз пневма». К. Юнг
«Хлеб - это, бесспорно, «продукт питания», тогда как вино, хотя и «подкрепляет», как принято выражаться, делает это, однако, в несколько другом смысле, нежели твердая пища. Оно «веселит сердце человека» благодаря наличию в нем известной летучей субстанции, издавна называвшейся «духом» (spiritus). Поэтому, в отличие от безвредной воды, вино - питье «воодушевляющее», обитающий в нем «дух» - или «бог» - порождает экстатическое опьянение. Чудо в Кане Галилейской равносильно чуду в храме Диониса, и далеко не случайно, что на Дамасской чаше Христос изображен восседающим, точно Дионис, среди усиков виноградных лоз. Таким образом хлеб символизирует физическое средство существования, вино - духовное. Следовательно, пожертвование хлеба и вина означает подношение как физических, так и духовных плодов человеческой цивилизации». К. Юнг
«Иисус говорит им: наполните сосуды водою. И наполнили их до верха. И говорит им: теперь почерпните и несите к распорядителю пира. И понесли. Когда же распорядитель отведал воды, сделавшейся вином, - а он не знал, откуда это вино, знали только служители, почерпавшие воду, - тогда распорядитель зовет жениха и говорит ему: всякий человек подает сперва хорошее вино, а когда напьются, тогда худшее; а ты хорошее вино сберег доселе. Так положил Иисус начало чудесам в Кане Галилейской и явил славу Свою; и уверовали в Него ученики Его». Иоанн, 2:7-11
«Если вера есть то же знание, то Кана Галилейская или воскрешение Лазаря есть бессмысленная выдумка, от которой нужно равно оберегать и образованных, и необразованных людей. А вместе с тем и все Св. Писание, как Ветхого, так и Нового Завета, есть выдумка и ложь, ибо, хотя оно не требует, правда, но предполагает веру в то, что несовместимо, совершенно несовместимо со знанием, что со знанием ужиться не может». Л. Шестов
«Один Александр Македонский или один Пигмалион могут свалить построения Аристотеля или Канта, если не принудить их отречься от своеволия. Еще в большей мере Кана Галилейская. Если бы даже удалось исторически и фактически установить, что Иисус превращал воду в вино, то пришлось бы во что бы то ни стало найти способ, чтоб уничтожить исторический факт. Кана Галилейская были бы, как нам объяснил Гегель, «насилием над духом», над духом тех людей, которые не «свободно», правда, хоть они и стараются уверить и себя, и других, что свободно, а нудимые Необходимостью, обоготворили parere. Значит, можно и должно Кану Галилейскую в духе же преодолеть, все «чудесное» во что бы то ни стало должно быть извержено из жизни, равно как должны быть извержены люди, ищущие спасения от Ананке в разрыве естественных связей явлений». Л. Шестов
«Когда делаешь обед или ужин, не зови друзей твоих, ни братьев твоих, ни родственников твоих, ни соседей богатых, чтобы и они тебя когда не позвали, и не получил ты воздаяния. Но когда делаешь пир, зови нищих, увечных, хромых, слепых, и блажен будешь, что они не могут воздать тебе, ибо воздастся тебе в воскресение праведных». Лука, 14:12-14
«В знамении, совершенном Господом в Кане, торжествующая жизнь мыслится во всей своей эсхатологической полноте. Трапеза в Кане есть трапеза брачная. В символике Писания брачный пир есть образ Царства Божия... Участие в брачной трапезе нельзя понимать иначе, как участие в эсхатологической полноте Царства». Епископ Кассиан
«Разве на богослужении нашем не возглашается: «Говорю вам, что Царствие Божие подобно Чертогу Брачному»! - конечно, это не в смысле танцующей вечеринки гостей, которая не отличается от всяких других вечеринок и к браку никакого отношения не имеет, а в смысле - комнаты для двух новобрачных, в смысле их опочивальни». В. Розанов
«Наше время не остается с верой, не задерживается на ее чуде, превращающем воду в вино, оно идет дальше, оно превращает вино в воду. А разве не лучше было бы остаться с верой, разве не тревожно, что каждый хочет пойти дальше? Когда в наше время - а об этом сообщают на самые разные лады - человек не желает оставаться с любовью, куда же он при этом направляется? К земной сообразительности, к мелкой расчетливости, к ничтожеству и низости, ко всему, что делает сомнительным божественное происхождение человека. Разве не лучше было бы оставаться с верой, а тому, кто уже там находится, следить за тем, чтобы не упасть? Ибо движение веры должно постоянно осуществляться силой абсурда, причем так, заметьте, чтобы человек не терял при этом конечного, но целиком и полностью обретал его». С. Кьеркегор



Мир сидел в библиотеке и смотрел на цветущую за окном черемуху. Тонкий аромат будоражил его душу, будил какие-то неясные, смутные желания, и, хотя на столе перед юношей лежала раскрытая книга, в течение часа он так и не перелистнул страницу.
- Я не помешаю тебе? - услышал он за спиной голос Вара и, вздрогнув от неожиданности, оглянулся.
- Нет. Я рад, что ты пришел. Мне так хотелось поделиться с кем-нибудь своими мыслями...
- Похоже, я становлюсь чем-то вроде громоотвода для продуктов твоей мыслительной деятельности, - усмехнулся Вар, усаживаясь в кресло. - Я мог бы употребить и другое сравнение, но, боюсь, оно покажется тебе чересчур вульгарным.
- Вар! - воскликнул Мир с негодованием. - У тебя поразительная способность все опошлять! У меня было такое чудесное настроение, а ты всего одной фразой полностью его испортил!
- Зависеть от настроения - привилегия женщины, малыш. А мужчина должен руководствоваться разумом и волей.
- Оставь эти дешевые нравоучения! Мне кажется, что у меня по жилам струятся вместе огонь и вино, мне кажется, что у меня вот-вот крылья вырастут, и я воспарю над грешной землей, как непорочный ангел, а ты пытаешься внушить мне какие-то прописные истины!
Вар испытующе взглянул на юношу, и по его губам скользнула игривая усмешка.
- Похоже, тебе нужна женщина, малыш.
Алая краска мгновенно залила нежное лицо Мира, и он исподлобья кинул на Вара быстрый взгляд.
- Нет... Женщины почти такие же бесстыдные, как и ты... Я их боюсь... Да, я давно хотел тебя спросить... - спотыкаясь, пробормотал он и опустил длинные ресницы под насмешливым взглядом Вара. - Та женщина... что с ней?
- О какой женщине ты спрашиваешь меня, малыш? - делая вид, что не понял вопроса, переспросил Вар, втайне наслаждаясь смущением юноши.
- Не притворяйся! - вспыхнув, как маков цвет, быстро проговорил Мир. - Что с ней?
- Ее нет.
- А где она?
- Ее нет нигде.
- Как это? - синие глаза Мира широко раскрылись от удивления.
- Я приказал умертвить ее в тот же день, - сухо ответил Вар.
- Зачем ты сделал это?! - с невыразимым ужасом и отвращением глядя на него, воскликнул Мир.
- Но ведь ты сам сказал, что не хочешь видеть ее никогда, - равнодушно пожал плечами Вар.
- И поэтому ты велел ее убить?! Ты - зверь! Нет, ты хуже зверя!
Мир схватил Вара за грудки и принялся изо всех сил трясти его, но с таким же успехом он мог бы трясти столетний дуб.
- Да здесь, я вижу, целая трагедия, - снисходительно усмехнулся Вар. - Ну-ну, малыш, успокойся. В конце концов, что такое жизнь одного человека перед лицом Вечности? Величина столь же ничтожная, как песчинка по сравнению с Солнцем. Или еще ничтожней... Ты хочешь царствовать? Тогда хорошенько запомни, что путь к трону устлан не цветами, а трупами. И чем больше трупов, тем прочнее трон. Тебе придется научиться перешагивать через людей, если ты желаешь властвовать над ними...
- Я ненавижу тебя, - щурясь, как от яркого света, процедил сквозь зубы Мир. - Ты губишь все, к чему прикасаешься...
- Я предпочитаю ненависть презрению. Лучше внушать людям ужас и отвращение, чем сострадание и жалость. Но ты - единственный человек на свете, которому я не хочу внушать ни ненависти, ни страха, единственный, кого я люблю, - с неожиданной грустью в голосе произнес Вар и, словно испугавшись нечаянного признания, торопливо вышел из библиотеки.
Мир уронил красивую голову на руки и затрясся в беззвучных рыданиях. Со стороны могло показаться, что он смеется. Не переставая плакать, он нашарил в кармане коробочку, подаренную Варом, и, наощупь открыв ее, достал и положил в рот белую пилюлю; подумав, достал еще одну и отправил следом за первой.
Несколько мгновений спустя его охватило невыразимое словами блаженство. Он словно растворился в аромате черемухи и, подхваченный струями теплого, душистого воздуха, вознесся к небесам. Ни опьянение, ни любовь, никакое другое чувство или ощущение не могло сравниться с этим безграничным и совершенным счастьем.
И Мир узрел Бога, и прослезился от умиления и радости, и познал последнюю истину. Он хотел сказать о ней всем людям, потому что знал, что она сумеет примирить их с жизнью и с собой, и зло исчезнет навсегда, а добро восторжествует, но язык не повиновался ему.
«Я скажу об этом потом... Главное - не забыть», - подумал Мир и погрузился в забытье...


«Наше слово «мир», независимо от того, действует или не действует в нем мифологическая традиция, заставляет и помогает думать о связи, которая имеет место сама по себе: о связи между единым целым миром и опытом согласия, настроением мира. Связь в том, что мир как целое - не только по Канту в «Критике чистого разума» и Хайдеггеру в «Бытии и времени» - есть трансценденция и открывается тоже только опыту трансценденции, который не просто открыт человеческому существу, а человеческое существо и есть опыт трансценденции, если верно, что оно может быть названо присутствием не чего-то определенного, а как таковым. Чистое присутствие как согласие со всем не «причастно» мировой целостности, а само и есть мир в его трансценденции... И мы отказались впредь от нарочитого размежевания в мире суммы вещей, с одной стороны, и покоя, с другой: мир - это согласие, в котором только и открывается целое». В. Бибихин
«Настроение мира - сам же мир, затаенный покой согласия, в котором мы согласны с вещами, что они есть то, что они есть». В. Бибихин
«Если настроение - это тон чистого присутствия, если мир, неопределимый, имеет место, без чего мы, со своей стороны, никогда не могли бы найти свое место в мире, то мир должен давать о себе знать прежде всего в человеческом бытии и больше нигде с такой ясностью, как в нем. Мы находим свое место в мире так, что мир имеет место именно в нашем бытии как мелодия присутствия. Бывает ли такое? Бывает ли, что мы находим свое место в мире, так что таким местом оказывается сам мир, и наше присутствие с его неслышной мелодией становится миром? Бывает ли так, что мы находим себя и примиряемся с миром в настроении мира? Или не только так бывает, но только так мы и узнаем себя, только так и становимся самими собой? Если так бывает, то мы узнаем, опознаем способ, каким наше чистое присутствие может быть миром, даже в самом неумелом описании. Узнаем не потому, что это описание создаст, навеет на нас настроение мира, а потому, что мы настроение мира по-настоящему всегда давно уже знали, хотя не сознавали, потому что всякий раз нашим осознанием настроение отменялось. Настроение помеха сознанию. В настроении работе сознания приходит конец». В. Бибихин
«Настроение - помеха для работы сознания. Настроение - не помеха для мысли, а ее звездный час, ее праздник, ее событие, начинающееся со спутывания карт сознания. Разные настроения сливаются в одно. Человек ими захвачен, заворожен. Их пугаются как безволия. Оттого, что пугаются, от страха самих себя делают все то безрассудное, что делают, чтобы справиться со своим «нет настроения», и винят настроение вместо того, чтоб винить свой страх. Безволие подлинного настроения - не потеря себя, наоборот, находка. Оно впервые только и позволяет человеку выйти на волю - выйти на улицу, выйти в мир. Только в завороженном безволии глубокого настроения приходит мир. Только тогда, и не раньше, мысль имеет шанс: имеет шанс выйти из опутавших ее сетей собственной стратегии и тактики. Опомниться». В. Бибихин
«Расчетливое сознание знает, что справится со всем. Настроение? Подавить настроение - похоже, еще и не самая трудная задача для сознания». В. Бибихин
«Музыке человеческого присутствия, настроения рядом с сознанием места нет. Победа сознания над миром, отражение мира сознанием отнимает у мира место в человеческом существе. Сознание по существу всегда первым делом имеет дело с целым миром - как с таким, который оно безусловно готово отразить... Но для человеческого существа в мире, не-мыслимом покое, очарованной тиши согласия, действия невозможны». В. Бибихин
«В каком настроении протекает сознание? В мирном настроении. Сознание не агрессивно, оно ищет контактов, оно любит покой. В наше время первоочередная задача, - его охранение. Что такое покой? Это мир. Что такое мир? Мы об этом спросили с самого начала. – Нет, поправляет сознание, маленькая ошибочка у вас вышла: вы говорили о мире как универсуме, это одно дело, а мир-покой – совсем другое; мы поддались одинаковости слова, омонимии, помните гипотезу лингвистической относительности? Вот так-то. Ну да ладно, со всеми бывает. Все-таки не сбивайтесь впредь; одно дело мир как универсум, он раньше, ваш мир, о котором вы говорите, писался через i с точкой, так называемое i десятириричное, потому что такое i обозначало цифру 10, и совсем другое мир как покой, он пишется через широкое и. Трудно, конечно, работать, трудно отдаться чистой деятельности сознания, когда нет покоя. Волнения, настроения отвлекают, спутывают картину. Сознательный человек поэтому естественно хочет мира-покоя: тогда он может говорить о проблемах мира-универсума, как следует все подразделяя и ничего не перепутывая». В. Бибихин
«Заблуждение сделало человека столь глубоким, нежным, изобретательным, что он вырастил такие цветы, как религия и искусства. Чистое познание было бы не в состояниии сделать это. Кто открыл бы нам сущность мира, тот причинил бы нам всем самое неприятное разочарование. Не мир как вещь в себе, а мир как представление (как заблуждение) столь значителен, глубок, чудесен и несет в своем лоне счастье и несчастье». Ф. Ницше
«Надо любить мир, не полагаясь на него, радоваться миру, не сливаясь с ним». Г. К. Честертон
«Если бы в мире существовало только добро - не было бы никаких, ни первых, ни последних вопросов. Потому-то молодость никогда и не спрашивает. О чем ей спрашивать? Разве песня соловья, майское утро, цветок сирени, веселый смех и все прочие предикаты молодости требуют истолкования? Наоборот, всякое истолкование к ним сводится. Настоящие вопросы впервые возникают у человека при столкновении со злом. Заклевал ястреб соловья, увяли цветы, заморозил Борей смеявшегося юношу, и мы в испуге начинаем спрашивать. «Вот оно, зло! Правду говорили старики! Недаром и в книгах называют нашу землю юдолью плача и печали!» А раз начинаются вопросы - нельзя, да и не нужно торопиться с ответами. И тем менее - предвосхищать их. Соловей умер и не будет больше петь, человек, его слушавший, замерз, уже не слыхать ему больше песен. Положение так очевидно нелепое, что только при очевидном же желании во что бы то ни стало сбыть вопрос можно стремится к осмысленному ответу. Ответ будет, должен быть нелепым - если не хотите его - перестаньте спрашивать». Л. Шестов
«Ученый должен либо убить жизнь и принять ее в область своего ведения, либо отказаться от универсальных попыток - по крайней мере при современном состоянии науки. Первое решение напрашивается само собою: весь духовный склад ученого таков, что ему вовсе и не трудно убить жизнь. Он ничем не жертвует. Наши муки, волнения, радости для него не существуют; он ничего этого не знал, либо знал в такой слабой степени, что ему ничего не стоит отказаться от этого. То, над чем рыдают истинные «артисты», т. е. люди прежде всего наиболее глубоко и сильно чувствующие, - то ему кажется настолько ничтожным, что иного названия, чем «цветение на поверхности», он для него не находит. В его глазах все это столь незначительно, что оно вовсе и не может помешать системе. Это песчинка на земном шаре, которая никакого влияния на его форму иметь не может». Л. Шестов
«Историческому разуму не свойственно судить о мире согласно своему предназначению. Он претендует на суждение о мире и одновременно с этим изменяет его. Запутавшись в хитросплетениях событий, он пытается управлять ими. К окружающему миру он относится как ментор и завоеватель. Хотя за этими витиеватыми определениями суть скрывается самая простая. Сведя человека к истории, мы тем самым не оставляем ему другой возможности, кроме как раствориться в ее грохочущей ярости или придать ей самой человекоподобного, якобы разумного облика. Из этого следует, что история современного нигилизма является лишь растянутой во времени попыткой привнести в историю хотя бы иллюзорный порядок, который она якобы утратила, - и сделать это нужно силами человека, а то и просто силой. Такая подделка под разум в итоге превращается в стратегию завоевания и дожидается часа, чтобы занять престол империи идеологии. При чем же здесь наука? Разум - самый большой в мире пацифист. Невозможно делать историю, руководствуясь мягкотелостью интеллектуала; тот, кто претендует на научную объективность, лишает себя права на участие в сотворении истории. Разум отрицает проповедничество - ввязавшись в него, он перестает быть разумом. Поэтому в историческом разуме так много иррационального и романтического, что он порой напоминает то упорядоченный бред сумасшедшего, то мистическое провозвестие слова Божия». А. Камю
«Сознание вырастает, и его развитие отмечает собою все более растущую напряженность отчаяния; чем более вырастает сознание, тем более напряженно отчаяние. Это обстоятельство, очевидное повсеместно, более всего проявляется в двух крайних точках отчаяния. Отчаяние дьявола наиболее напряженно из всех, поскольку дьявол - чистый дух и, как таковой, есть абсолютное сознание и прозрачность; в нем нет ничего темного, что могло бы послужить к его оправданию, смягчению отчаяния; потому что отчаяние - это сама вершина вызова. Здесь мы наблюдаем максимум. В точке минимума же пребывает некое состояние, как бы невинность, как ее хотелось бы назвать, невинность, которая и не подозревает, что причастна к отчаянию. Таким образом, на самой вершине бессознательного отчаяние находится на нижнем пределе, столь низком, что поневоле спрашиваешь себя, можно ли еще обозначать его этим именем». С. Кьеркегор
«Если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой». П. Беранже
«Всякому лестно добыть такую истину, которая хоть немножко, хоть чуточку будет истиной для всех. Только наедине с собой, под непроницаемым покровом тайны индивидуального бытия (эмпирической личности) мы иногда решаемся отречься от тех действительных и мнимых прав и преимуществ, которые нам даются принадлежностью к общему для всех миру. Тогда вспыхивают пред нами последние и предпоследние истины - но они нам кажутся больше похожими на сновидения, чем на истины. Мы легко забываем их, как забываем сновидения. А если и сохраняем о них смутные воспоминания, то не знаем, что делать с ними. Да, по правде сказать, с такими истинами и делать нечего. Разве что переводить их на музыку слов и ждать, пока другие, которые только понаслышке, а не по собственному опыту знают о такого рода видениях, придадут им форму суждений и, убивши их, сделают их всегда и для всех нужными, т. е. понятными и тоже «очевидными». Но это будут совсем не те истины, которые нам открылись». Л. Шестов
«Христос учил, что Царство Его не от мира сего. И мир сей не может вместить Его Царства, он должен преобразиться, стать иным миром, выйти из себя. Искание чувственного Царства Христова на этой земле, в этом ограниченном материальном мире есть один из соблазнов, один из миражей религиозного сознания». Н. Бердяев
«Какая-то новая, мирская и свободная религиозность нарождается в мире и не может она уже примириться с рабской и елейной религиозностью старого сознания. Поэзия в религии побеждает прозу, вдохновение - деловитость, эротическое отношение к миру - отношение чисто моральное. Мы уже не рабы Божьи, а дети Божьи, и только это сознание и ощущение новой близости к Богу делают возможным Богочеловечество, так как раб не мог еще войти в богочеловеческое тело, не смел еще соединиться в едином теле». Н. Бердяев
«Мужественность мира - нечто в нем и в качестве него вторичное, нечто даруемое Богом и возникающее в единении с Богом. Онтическая неполнота изнесущного мира есть неполнота мужественности или женственность. И женственность не что иное, как категория отношения твари к Богу, творимость и образуемость из ничто... Но отношение мира к Логосу есть отношение женственности (не-сущего, пассивного, образуемого) к Мужественности (сущему, активному, образующему). В отношении к миру, но только в отношении к миру - остерегись что-либо переносить на самого Логоса!) - Логос есть истинный Жених и Супруг». Л. Карсавин



Глеб выдернул из черной, жирной борозды тяжелый плуг, отряхнул с блестящего лемеха землю и через пашню зашагал к жене, которая ждала его, расстелив на траве у края поля чистую скатерть с немудрящими яствами.
Только присмотревшись, можно было догадаться, что левая кисть женщины изготовлена искусным мастером из обтянутой кожей стали.
Глеб налил в кружку кваса и взял с тарелки румяный пирожок.
- А ты, Настенька, что сидишь, ровно именинница?
- Век бы на тебя любовалась, Глебушка, и тем сыта была, - любовно глядя на мужа, ответила женщина.
Глеб доел пирожок, аккуратно вытер руки и губы вышитой салфеткой и, обняв Настю за плечи, что-то жарко зашептал ей на ухо.
- Да как же это можно, Глебушка? - вспыхнув стыдливым румянцем, воскликнула женщина. - Ведь люди кругом... Увидят...
- А мы в лесок пойдем. Там нет никого, - ласково убеждал ее Глеб.
Настя обмякла в его сильных руках, но отрицательно покачала головой.
- Знаешь ведь, Глебушка, что нет моих сил тебе противиться. Да нельзя мне. Непорожняя я...
- Как это? - не понял Глеб.
- Ребеночка понесла от тебя, - пряча счастливое лицо на груди мужа, призналась Настя.
- Ты уверена? - растерянно и даже слегка испуганно переспросил Глеб.
- Аль не рад?
- Да что мне за радость уезжать, зная, что оставляю тебя с двумя малыми детишками на руках? Как же ты будешь без меня? Да и рука...
- А что рука? Ты посмотри, Глебушка! - Настя подняла руку и перед лицом Глеба несколько раз сжала пальцы в кулак. - Видишь?
- А разладится, кто починит? А урожай убирать пойдешь, на кого детишек покинешь? А обидит кто, кому пожалуешься? А заболеешь, кто выходит? А заплачешь, кто утешит? Видно, придется мне до осени остаться. Уберу хлеб, сделаю запас на черный день, а уж тогда пойду дальше на север...
- А что это за долг, который гонит тебя от жены и детей? - с ревнивой ноткой в голосе спросила Настя.
- Не могу сказать тебе, Настенька... Только знай одно: дело это чистое и святое.
- А я и не сомневалась ни минуточки!
Глеб обнял жену за плечи и покрыл ее заалевшее лицо настойчивыми и жадными мужскими поцелуями.
- Ох, Глебушка, да что же ты со мною делаешь... - слабо простонала Настя, глубоко и часто дыша полуоткрытым ртом. - Ну нельзя мне, любый мой! Для ребеночка нашего вредно!
Но вопреки ее словам поступало ее тело, грудью, бедрами, животом прижимаясь к горячему телу мужа. Руки обнимали и, пытаясь оттолкнуть, притягивали, и губы, говоря «нет», тут же опровергали себя, целуя колючие щеки Глеба.
И чувствуя, что противясь, она готова уступить, Глеб осторожно опрокинул ее на спину.
- Господи, Глеб, да ведь люди смотрят!
- Нет вокруг ни души, Настенька. Один Боженька смотрит на нас с небес и радуется нашему счастью, - горячо прошептал Глеб. - А ребеночку нашему это только на пользу пойдет...
Настя расслабленно вздохнула, закрыла глаза и приняла мужа в себя. Ее руки нежно гладили перекатывающиеся по спине Глеба бугры мышц, ласково ерошили мягкие светлые волосы, но постепенно их движения становились все более беспорядочными и сумбурными. Наконец, она замерла, обхватив руками выпирающие, как крылья, лопатки мужа, и лицо ее исказила целая мука блаженства. Глеб торопливо отстранился и со стоном излил свое семя в землю, потом перевернулся на спину и положил голову Насти себе на грудь.
Они долго лежали, не двигаясь, все еще во власти наслаждения, потом Настя приподнялась на локте и нежно провела ладонью по красивому лицу мужа.
- Богатым будет урожай и сладким хлеб с этого поля...
- Самый сладкий хлеб, Настенька, с того поля, которое полито самым соленым потом и самыми горькими слезами... Так что слаще русского хлеба и в целом мире, должно быть, нет...


«Ночами, такими короткими, себя мы тратили истово,
Сгорая, чтоб вновь воскреснуть, в пламени губ и рук,
И не было в целом мире более истинной истины,
Что мы рождены друг для друга, словно земля и плуг». С. Абанеева
«Довлеет дневи злоба его. Если я весной не посею, у меня не будет осенью хлеба. Каждый день приносит с собой достаточно хлопот для бедного, слабого человека. Стоит ему на минуту забыть о делах, и он погибнет: умрет от голода или холода. Только для того, чтоб сохранить себя, нам необходимо напрягать все свои умственные и физические силы; более - мы принуждены весь мир представлять себе в таком виде, который бы наиболее соответствовал возможности добыть нужные для существования средства. Об истине некогда и думать - да и при чем тут истина! Оттого-то явился на свет позитивизм с теорией естественного развития. На самом деле все, что мы видим, загадочно и таинственно. Мелкая мошка и огромный слон, ласковый ветерок и снежный ураган, молодое деревцо и исполинская гора - откуда все это? Почему, отчего непрерывно напрашиваются, но не произносятся: ради нужды дня философия отодвигается на задний план. Думают только те, кто не умеет, не может или, по беспечности, не хочет заботиться о самосохранении, т. е. больные, ленивые или отчаянные люди. Они вновь обращаются к загадке, которую люди дела, в глубокой уверенности в правоте своей, обратили в естественность». Л. Шестов
«Возвыситься над природой человек может лишь в том случае, если кто-то другой несет за него земное бремя. Как бы стал философствовать Платон, если бы поменялся местами с одним из своих рабов? Чему бы научил равви Иисус, если бы ему нужно было содержать жену и детей? Если бы ему нужно было возделывать поле, на котором вырос преломленный им хлеб, и полоть виноградник, где созрело поданное им вино? Темная тяжесть земли входит в картину целого. В «мире сем» на всякое добро находится какое-то зло, на всякий день - ночь, на всякое лето - зима. Но для цивилизованного человека нет, пожалуй, зимы, потому что он может защититься от холода; нет грязи, потому что он может помыться; нет греха, потому что он может благоразумно отгородиться от других людей и благодаря этому избежать многих возможностей согрешить. Он может казаться самому себе добрым и чистым, потому что нужда не учит его ничему иному. Природный человек, напротив, обладает цельностью, которая могла бы его восхитить - но ничего достойного восхищения в этом, собственно говоря, и нет. Это все та же вечная бессознательность, все те же болото и грязь». К. Юнг
«Сеятель слово сеет. Посеянное при дороге означает тех, в которых сеется слово, но к которым, когда услышат, тотчас приходит сатана и похищает слово, посеянное в сердцах их. Подобным образом посеянное на каменистом месте означает тех, которые, когда услышат слово, тотчас с радостью принимают его, но не имеют в себе корня и непостоянны; потом, когда настанет скорбь или гонение за слово, тотчас соблазняются. Посеянное в тернии означает слышащих слово, но в которых заботы века сего, обольщение богатства и другие пожелания, входя в них, заглушают слово, и оно бывает без плода. А посеянное на доброй земле означает тех, которые слушают слово и принимают, и приносят плод, один в тридцать, другой в шестьдесят, иной во сто крат». Марк, 4:15-20
«Сеющий доброе семя есть Сын Человеческий; поле есть мир; доброе семя, это - сыны Царствия, а плевелы - сыны лукавого; враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы суть Ангелы». Матфей, 13:37-39
«Сей семена с утра и руке до вечера не давай отдохнуть, ибо ты не знаешь, что удастся - то или это, или то и другое равно хорошо». Экклезиаст, гл. 11:6
«Если ты склонен к добру, заведи себе дом.
Как подобает, его госпожу возлюби.
Чрево ее насыщай, одевай ее тело,
Кожу ее умащай благовонным бальзамом,
Сердце ее услаждай, поколе ты жив!
Она - превосходная пашня для своего господина». «Из поучений Птахотепа»
«Свойство мужчины - воля, свойство женщины - уступчивость: таков закон полов, поистине суровый закон для женщины! Все люди не виноваты в том, что они таковы, а женщины и вдвойне не виноваты: у кого хватило бы бальзама и милосердия к ним!» Ф. Ницше
«Женщины с легкостью воспринимают своих мужей как вопросительный знак своей чести, а своих детей - как апологию или искупление - они нуждаются в детях и желают их себе в совершенно ином смысле, чем желает себе детей мужчина - короче, к женщинам никогда нельзя быть достаточно снисходительным!» Ф. Ницше.
«Беременность сделала женщин более мягкими, более терпеливыми, более пугливыми, более смиренными; равным образом и духовная беременность формирует характер созерцательной натуры, которая родственна женскому характеру: это матери-самцы. - У животных прекрасным считается мужской пол». Ф. Ницше
«Оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. Итак что Бог сочетал, то человек да не разлучает». Матфей, 19:5-6
«Мужчина не только не есть нормальный тип человека, но и вообще не человек еще сам по себе, не личность, не индивидуальность без любви. Мужчина только пол, половина, он продукт мировой разорванности и разобщенности, осколок цельного бытия. И женщина - пол, половина, тоже осколок... Пол по-новому нужно утверждать, чтобы преодолеть его, чтобы прийти к соединению в полной, цельной индивидуальности. В Боге живет вечный образ человеческого лица, индивидуальности, занимающей свое место в мистической иерархии, а в мире, отпавшем от Бога, все разорвано, отвлечено и нет осуществленной личности. Половая полярность есть основная форма разъединения, потери личности, и половое слияние есть основная форма соединения и утверждения личности. Но мистическая тайна полового соединения в том и заключается, чтобы не попасть в рабство безличного родового инстинкта, не поддаться хитрости греховной природы, а найти органическое дополнение к своему вечному образу в Боге, осуществить в любви идею Божью, т. е. стать индивидуальностью, завоевать бессмертие». Н. Бердяев
«Сладострастие не есть простое физиологическое состояние, которое вызывает к себе отрицательное отношение у людей, настроенных спиртуалистически, и отношение положительное у настроенных материалистически. Есть сладострастие плоти и сладострастие духа, и всегда оно лежит глубже эмпирических явлений, всегда есть ощущение в известном смысле трансцендентное, выводящее за грани. Сладострастие есть томление, жажда соединения, которое в природной половой жизни не достигается. Есть только точка касания, а затем реакция, возврат назад. Половое соединение оказывается разочаровывающим обманом, и мука полового сладострастия коренится в разъединенности, в невозможности принять внутрь себя объект стремления: один остается вне другого, внешним». Н. Бердяев
«Сладострастие: только для увядающего сладкий яд, но для носителя львиной воли - великое укрепление сердца и благоговейно сохраненное вино из вин». Ф. Ницше
«В известном смысле хлеб и вино - важные продукты культуры, и постольку они выражают собой жизненно важные устремления человека. Они символизируют определенное культурное достижение, явившееся наградой за терпение, внимание, усердие, самоотдачу и упорный труд. В словах «хлеб наш насущный» отражается в полном объеме неусыпная забота человека о поддержании своей жизни. Вырастив хлеб, он обеспечивает себя пропитанием. Но, поскольку все же «не хлебом единым», к нему подобающим образом присоединяется вино, культура которого тоже всегда приковывала к себе внимание человека, требуя от него неослабных усилий и труда. Поэтому и вино служит выражением культурного достижения человека. Там, где возделывается пшеница и виноградная лоза, мы видим цивилизованную жизнь. Там, где культивация злаков и землепашество отсутствует, царит безкультурье кочевников и охотников». К. Юнг
«Труд – это явленная любовь... Ибо если ты испек хлеб, оставаясь равнодушным, то этот хлеб будет горек и утолит голод человека лишь наполовину». Х. Джибран
«Прекрасно в нас влюбленное вино,
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться». Н. Гумилев
«Муж, входящий в свою жену,
Входит семенем в материнское лоно
И, обретя в ней другую жизнь,
На десятый месяц рождается снова». «Шунахшепа»
«Так и душа моя идет путем зерна:
Сойдя во мрак, умрет - и оживет она.
И ты, моя страна, и ты, ее народ,
Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год,-
Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путем зерна». В. Ходасевич
«Величественную и огромную эпопею истории надобно было прожить человечеству, чтобы великий поэт, опередивший свою эпоху и предузнавший нашу, мог спросить: «Ist nicht der Kern der Natur Menchen in Herzem?» А. Герцен
«Но скажет кто-нибудь: как воскреснут мертвые и в каком теле придут? Безрассудный! то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет; и когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое; но Бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело. Не всякая плоть такая же плоть; но иная плоть человеков, иная плоть у скотов, иная у рыб, иная у птиц. Есть тела небесные и тела земные: но иная слава небесных, иная земных; иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе. Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает во славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, встает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело и духовное». Апостол Павел, I к Коринфянам, 15:35-44
«Русский народ хочет быть землей, которая невестится, ждет мужа». Н. Бердяев
«Как человек должен относиться к земле своей, русский человек к русской земле? Вот наша проблема. Образ родной земли не есть только образ матери, это также - образ невесты и жены, которую человек оплодотворяет своим логосом, своим мужественным светоносным и оформляющим началом, и образ дитяти. Прежде всего человек должен любить свою землю, любить во всех ее противоречиях, с ее грехами и недостатками. Без любви к своей земле человек бессилен что-нибудь сотворить, бессилен овладеть землей. Без стихии земли мужественный дух бессилен. Но любовь человека к земле не есть рабство человека у земли, не есть пассивное в нее погружение и растворение в ее стихии. Любовь человека к земле должна быть мужественной. Мужественная любовь есть выход из натуралистической зависимости, из родовой погруженности в стихийный первородный коллективизм. В России все еще слишком господствует не только натуральное хозяйство в ее материальной жизни, но и натуральное хозяйство в ее духовной жизни. Из этого периода натурального хозяйства в муках выходит русский народ, и процесс этот болезен и мучителен. Русское отщепенство и скитальчество связано с этим отрыванием от родовой натуралистической завистимости, принятой за высшее состояние. Отрыв этот не есть отрыв от родной земли. И русские отщепенцы и скитальцы остаются русскими, характерно национальными. Наша любовь к русской земле, многострадальной и жертвенной, превышает все эпохи, все отношения и все идеологические построения. Душа России - не буржуазная душа, - душа, не склоняющаяся перед золотым тельцом, и уже за одно это можно любить ее бесконечно. Россия дорога и любима в самых своих чудовищных противоречиях, в загадочной своей антиномичности, в своей таинственной стихийности... Но русская стихия требует оформляющего и светоносного логоса. Недостаток мужественного характера и того закала личности, который на Западе вырабатывался рыцарством, - самый опасный недостаток русских и русского народа, русской интеллигенции. Сама любовь русского человека к родной земле принимала форму, препятствующую развитию мужественного личного духа. Во имя этой любви, во имя припадания к лону матери отвергалось в России рыцарское начало. Русский дух был окутан плотным покровом национальной материи, он тонул в теплой и влажной плоти. Русская душевность, столь хорошо всем известная, связана с этой теплотой и влажностью; в ней много еще плоти и недостаточно духа. Но кровь и плоть не наследуют вечности, и вечной может быть лишь Россия духа. Россия духа может быть раскрыта лишь путем мужественной жертвы жизнью в животной теплоте коллективной родовой плоти. Тайна России может быть разгадана лишь освобождением ее от искажающего рабства у темных стихий». Н. Бердяев
«Хозяйство есть обнаружение силы человеческого духа и через него осуществляется миссия царственного призвания человека в природе. Хозяйственная жизнь не может быть ни господствующей, ни самодовлеющей. Она должна быть подчинена высшим началам жизни. Тогда лишь хозяйство осуществляет свою миссию регулирования стихийной природы. Хозяйство не допускает смертоносного торжества стихийных сил, оно ограничивает власть смерти в природном порядке. В хозяйственном акте есть мистериозная сторона, которая мало сознается в наш секуляризованный век. Добывание из природы хозяйственных благ есть духовное действие, в котором недра природы раскрываются для приходящего владеть ею мужа». Н. Бердяев
«Различными путями мысль приходит все к одному и тому же признанию идеального сродства мира и человека, их взаимо-обусловленности, их пронизанности друг другом, их существенной связанности между собой. Гносеологически - все, познаваемое нами, есть нами усвояемое и в себе нами преобразуемое (Все есть Я в смысле Фихте. Через акт познания оно становится нашим подобием). Биологически - все, окружающее нас, есть наше тело, продолжение нашего тела, совокупность дополнительных наших органов. Экономически - все, возделываемое, производимое и потребляемое нами, есть наше хозяйство. Психологически - все, нами ощущаемое, есть символическое воплощение нашей внутренней жизни, зеркало нашего духа. Метафизически - оно воистину есть то же, что мы, ибо, будучи иным, оно не могло бы быть с нами связано. Наконец, религиозно - Мир, образ Софии, есть Мать, Невеста и Жена образа Христова - Человека, ему подобная, ждущая от него заботы, ласки и оплодотворения духом. Человеку-мужу надлежит любить Мир-жену, быть с нею в единении, возделывать ее и ходить за нею, управлять ею, ведя ее к просветлению и одухотворению и направляя ее стихийную мощь и хаотические порывы в сторону творчества, чтоб явился в твари ее изначальный космос. Человек - есть царь всей твари, - Царь, но не тиран и не узурпатор, и пред Богом, Творцом твари, предлежит ему дать отчет за вверенное ему. «Вся тварь совокупно стенает и мучится доныне, чая откровения Сынов человеческих» (Рим, 8, 20). Христос заповедал ученикам своим «проповедовать всей твари» (Мк. 16, 15). Но разве западная цивилизация есть проповедь всей твари? Разве это слово об новой земле и обновленном небе? Трижды преступна хищническая цивилизация, не ведающая ни жалости, ни любви к твари, но ищущая от твари лишь своей корысти, движимая не желанием помочь природе проявить сокрытую в ней культуру, но навязывающая насильственно и условно внешние формы и внешние цели. Но тем не менее и сквозь кору наложенной на природу цивилизации все же просвечивает, что природа - не безразличная среда технического произвола, хотя до времени и терпит произвол, а живое подобие человека». П. Флоренский