ЯНВАРСКАЯ ОТТЕПЕЛЬ

1
Шальные ветры проносились над старинным городком, расположенном в нижнем течении Дона. Ветер гнал тёмные низкие тучи, из которых на землю сыпалась снежная крупа, временами перемешанная с мелким холодным дождём. Под резкими порывами ветра упруго гнулись ветки старых вязов, ломались и осыпались на землю хрупкие ветки тополей и пели, как струны расстроенной арфы, длинные и тонкие, как стебли водяных лилий, ветви плакучих ив. Ветер подметал открытые участки улиц от падающих с деревьев мелких веток и сваливал их в закоулках и возле одиноко стоящих кустов дикой акации. Кучи обломанных веток, зацепившись за крепкие кусты акации, были похожи на копны сена, сложенные неумелой рукой мальчишки. Иногда происходило замыкание электрических проводов, и пучки ярких искр сыпались на землю. Прохожие старались держаться подальше от линий электропередачи и от высоких старых деревьев.
Для старожилов такая погода в январе не была неожиданностью. Её принимали, как принимают здесь любое аномальное время года. «Ёщё и не такое бывало». - Вспоминали старушки, ожидавшие начала богослужения в переднем притворе церкви, - сейчас хоть ходить не скользко, а то, бывало, снег санями укатают, а тут - на тебе: дождь полил! Дороги – то все, как мылом намазаны. Пеший идти не может – скользит. Только конный верхом и мог проехать. А нынче лошади повывелись, а машины гудят моторами, гудят, а с места тронуться не могут. На тракторе только и можно проехать. Так и тракторов почти не осталось. Колхозы да совхозы разорили, технику всю разворовали да пропили». Ударил на колокольне колокол, старушки, крестясь, заспешили в храм.
Михаил сидел у только что растопленной печки и перебирал свой обширный фотоархив. С тринадцати лет он занимался фотографией. Дома, в школе, на рыбалке, в походе, в отпуске и на даче он не расставался с фотоаппаратом. За сорок лет было отснято сотни плёнок и напечатано тысячи фотографий. Самые любимые и памятные из них едва помещались в чемодане средних размеров. И вот теперь он перебирал эти фотографии, откладывал в сторону самые памятные, самые дорогие его сердцу, а остальные дрожащими руками бросал в огонь. Фотографии корчились от нестерпимого жара, потом рыжее пламя ползло по их блестящему глянцу, приобретая голубоватый оттенок, бумага чернела, скручивалась в рулончики и уносилась огненным потоком в ненасытное брюхо печи.
Каждая фотография вызывала в памяти Михаила хронику событий, запечатлённых на ней. Ему казалось, что сгорают не только фотографии, но сгорают и сами эти события. Стоит только ему закончить это предательское дело и последний снимок сгорит в ненасытной утробе топки, как из памяти его тут же исчезнут все события, запечатлённые на сгоревших фотографиях. Засыпанный в топку уголь разгорался всё сильнее и сильнее. То ли от усилившихся порывов ветра, то ли от разгоревшегося не в меру угля, языки пламени стали выхлёстываться из топки, вынося в кухню запах дыма. Михаил закрыл топку, поставил чемодан с фотографиями на массивный кухонный табурет и придвинул его к столу. «Разберу фотографии за столом, а потом ненужные сожгу», – решил он.
За кухонным окном промелькнула чья-то голова и спустя несколько секунд, распахнулась входная дверь. «Проходи, раздевайся», – не оборачиваясь к двери, сказал Михаил. С тех пор, как уехала в далёкий город жена, к нему заходил только Гена – бескорыстный и преданный товарищ. «Ну и ветер на улице! Меня чуть мимо твоего дома не пронесло», – пожаловался Гена, вешая свою, до невозможности старую осеннюю куртку. Над курткой повисла облезлая кроличья шапка, и щуплый Гена предстал перед Михаилом в своём неизменном, осеннее-летне-зимнем костюме мышиного цвета. Костюм был явно маловат для Гены, но другого у него не было. Вообще в его холостяцкой квартире, кроме старой солдатской кровати, колченогого стола и одной табуретки ничего не было. Самым ценным его имуществом было отличное охотничье ружьё, хранившееся в тёмном чулане, заваленном всяким хламом, в крепком стальном сейфе, прикрученном к стене.
Гена, без всякого спроса, достал из посудного шкафа большую чайную чашку, налил в неё из шумевшего на плите чайника крепкий чай и стал его с жадностью пить. В этом доме Гена был своим человеком.
- Что это ты фотографии разложил? – Спросил он, прихлёбывая чай.
- Увезти не смогу, а оставлять не хочу. Они никому здесь не нужны.
- И то верно. А может, хоть по почте отправишь?
- Нет у меня таких денег. Сам знаешь какие сейчас цены.
- Да, времена! – Сказал Гена, прихлёбывая чай.
-Ты бы лучше, как погода установится, съездил к моей маме и рассказал ей всё на словах. Писать я не буду. Всё равно она прочитать не сможет. Она совсем плохо видит.
- Ладно, съезжу. Только я у тебя заночую сегодня. У тебя тут хорошо, тепло.
- Ночуй, мне веселей будет. Только свари что-нибудь на обед, чтобы и на ужин осталось.
Занялись каждый своим делом. Гена деловито загремел кастрюлями, а Михаил снова, с болью в сердце, принялся перебирать фотографии.
В руки попала большая салонная фотография. Ей уже больше двадцати лет. Он с женой, с сыном и дочкой. Все весело улыбаются. Михаил помнит эту фотографию. Была весна, праздник «Первомая». Они прошли в колонне демонстрантов, поели мороженого и собирались ехать домой, но неожиданно встретились с Валерием, соседом и хорошим товарищем. Он был обвешан фотоаппаратами и тут же предложил им сфотографироваться.
- Да мы уже нащёлкали тут друг друга. – Показал Миша на свой «Зенит».
- То друг друга, а то я вас всех вместе сфотографирую.
- Давай, папа, пусть он нас сфотографирует! – Запрыгала вокруг дочка.
- А что это ты скачешь, как коза?
- Я в туалет хочу.
- И я тоже в туалет хочу. – Поддержал её сын.
-Тогда, тем более, шагом марш за мной в фотографию. Там и в туалет сходите. Заодно я вас сфотографирую в салоне.
Снова замелькали знакомые до боли фотографии.
- У тебя мясо есть? – спросил Гена.
- Посмотри на веранде в ведре. Там курица лежит, уже обработанная.
- А где холодильник?
- Вчера вечером продал. Увезли. Всё, мало-мало ценное, распродал.
- Да я уже заметил.
Михаил снова погрузился в воспоминания. Тогда семья у них была весёлой и дружной. У него и у жены была хорошая работа. Единственное, что не нравилось ему, это работа жены - сутками в коллективе молодых мужчин. Он старался не думать о дурном, но постепенно до него стали доходить нехорошие слухи. Первое время Михаил принимал участие в вечеринках по разным случаям на работе его жены, но после появления слухов перестал их посещать. Однажды жена не пришла со смены домой утром, не пришла и вечером. Скрепя сердце, Михаил позвонил к жене на работу. Её сменщик, хорошо знакомый Михаилу, сказал, что сегодня у одного из сослуживцев свадьба, и все находятся там. Михаил не стал звонить туда, где была свадьба. Он посчитал для себя это унизительным. Утром он отправил детей в школу, а сам ушел на работу.
Вечером жена встретила его, как ни в чём не бывало. На резонный вопрос Михаила, почему она не позвонила и не предупредила, она ответила: «Я не маленькая, чтобы отпрашиваться, если мне куда-то надо!» Ответ прозвучал скорее вызывающе, чем оправдательно.
Так на блестящей поверхности семейной идиллии появилась первая и весьма заметная трещина. Михаил мучительно долго размышлял о том, что можно и нужно предпринять ему в сложившейся ситуации. Все возможные действия упирались в оглашение этой ситуации в среде друзей и знакомых, но самое главное, что от любых предпринятых им действий пострадают его дети.
Тогда и пришла идея обзавестись дачей. Добрых полгода у занятой дачными заботами жены не будет времени для сомнительных похождений вместе со своими сослуживцами. Как потом оказалось, это была наивная идея. Дача привлекла жену, прежде всего возможностью устраивать там гулянки со своими сослуживцами. Расположенная на берегу реки, недалеко от пристани, дача была для подобных мероприятий идеальным местом. Михаил, почти за бесценок, продал эту дачу своему знакомому. В семье было мирное сосуществование. Жена позволяла себе иногда не ночевать дома, не считая нужным предупредить об этом, хотя бы по телефону, ни Михаила, ни детей.
Как-то зимой, поздно ночью, когда жена не пришла домой ночевать, Михаила разбудил телефонный звонок. В трубке раздался разъярённый, но знакомый женский голос: «Мишка, твоя стерва ещё не заявилась!?» - Нет! – Буркнул в трубку Михаил, пытаясь вспомнить, кому принадлежит этот голос.
– Я час назад прилетела из Москвы. Захожу домой, а там мой Сашка с твоей благоверной на семейной кровати голышом валяются. Бутылка, закуски у них тут на столике. В общем, выгнала я их обоих из дома на все четыре стороны. Твоя даже одеться толком не успела. Так что встречай!
Тут Миша вспомнил. Этот голос принадлежал жене одного из сослуживцев его жены. Ещё минут через десять щёлкнул дверной замок, хлопнула входная дверь, и в прихожей раздались негромкие голоса.
- Давай раздевайся. – Голос жены.
- А может, я дальше поеду? – Мужской знакомый голос.
- Да оставайся, у нас переночуешь.
В прихожей загорелся свет.
- Ну, хорошо.
Михаил встал и вышел в прихожую.
- И откуда вы в столь ранний час?
- Да мы тут недалеко на дне рождения были.– Спокойно ответила жена.
– Вас потревожили, и вы решили продолжить день рождения здесь!? – резко ответил Михаил.
– Ну что же, я не стану вам мешать!
Михаил спешно оделся и вышел из дому.
- Первый час ночи, – отметил Михаил, выходя из дому. Улица приняла его в свои сумеречные холодные объятья. Слабый ветерок обжигал горячие щёки холодом, мороз стал сразу пробираться под меховую куртку. Михаил вспомнил, что впопыхах забыл надеть свитер. Пустынная улица навевала тоску и неприятные мысли. Шагал по улице вперёд без определённой цели. Мимо проехало такси и остановилось у стоящего впереди дома. Из машины вышли женщина и водитель. Водитель открыл багажник и выставил из него два больших чемодана и сумку. Женщина покопалась в сумочке и протянула водителю деньги. Он сел в машину и укатил. Между тем Михаил уже подошел к женщине совсем близко. Она обернулась на его шаги.
- Михаил!? Михаил тоже узнал её. Это была Анна, бывшая жена Мишиного знакомого лётчика. Лётчик куда-то улетел насовсем, а Анна осталась одна. При встречах они здоровались. Анна всегда восхищалась Мишиными детишками и при этом тяжко вздыхала.
- Миша, помоги, пожалуйста, мне чемоданы домой занести.
- Да, конечно. – С готовностью отозвался Михаил. Он взял два больших чемодана и понёс их в подъезд. Чемоданы были тяжелыми, но Михаила радовало то, что нести их нужно было только на второй этаж. Поставив чемоданы в прихожей, Михаил повернулся к выходу.
– Погоди, не уходи. Я тебя сейчас чаем с изумительным вареньем напою. Мне кажется, что спешить тебе некуда.
Ох, уж эти женщины! Как они проницательны и догадливы! Анна ушла принимать с дороги душ, а Михаила заставила вскипятить чайник и разогреть в духовке большущую жареную курицу, добытую из сумки. Минут через двадцать они сидели на кухне за столом, пили маленькими глоточками настоящий армянский коньяк и закусывали свежайшим лимоном и нежным куриным филе.
Умная женщина выпытала у растерянного мужчины причины его угнетённого состояния и оставила у себя ночевать, не принимая его возражений.

2
Запах варёной курицы распространился по кухне. Михаил вздрогнул и стряхнул с себя оковы воспоминаний. Гена хлопотал у плиты, от кастрюли поднимался аромат варившейся курицы, за окном завывал шальной ветер. Кот сидел на коврике возле печки и старательно умывался.
- Когда он успел зайти в дом? – Подумал Михаил, отложил в сторону семейную фотографию и принялся дальше перебирать свой фотоархив.
- А кот умывается к хорошей погоде. – Сказал Гена, пробуя на вкус похлёбку из кастрюли.
- Вот и хорошо, поедешь завтра к моей маме.
- Хорошо.
Снова скользят глянцем в руках фотографии, навевая воспоминания. Всё больше и больше фотографий Михаил отбрасывает в сторону на уничтожение, и совсем не растёт кучка фотографий, которым суждено ещё пожить. Вот свадебная фотография. Дочка удивила и огорчила их. В шестнадцать лет забеременела. Родители парня, очень порядочные люди, приехали с извинениями, с просьбой не передавать дело в суд. Об аборте не могло быть и речи. Решили делать свадьбу. Теперь у Михаила внучка. Восемь лет исполнилось. Тогда пошли нелады в молодой семье. Муж, смазливый парень, нашел себе ещё одну подругу. Своих родителей чуть с ума не свёл. Требовал отдельную квартиру, чтобы родители не вмешивались в их жизнь.
Тут у Михаила отец умер. Жили они с мамой в этом самом доме. Миша прилетел с Дальнего востока на похороны. Старшая сестра с Ленинграда не смогла приехать. Обидно стало Михаилу.
Сразу после похорон отца сели они с мамой вдвоём обсудить её дальнейшую судьбу. Хотел Михаил выяснить у мамы с кем из детей она будет дальше жить. Однако его мама была истиной донской казачкой и не страшилась одиночества.
- Дом продавать не буду и никуда отсюда я не поеду! – Решительно заявила она, лишь только Михаил начал высказывать, по этому поводу, свои предложения. Она и слышать не хотела о том, чтобы кто-то из детей забрал её к себе и обеспечил ей достойную старость.
- Ты вот что послушай, сынок: Я родилась в этих местах. Правда, мне не довелось пожить здесь счастливой жизнью. При царе наш род на Дону слыл не последним. У отца моего были братья зажиточные, да и мы, как люди говорили, жили не бедно. Я то, совсем малая была – в революцию родилась. Две скупые слезинки выкатились из поблекших глаз мамы, но она решительно смахнула их уголком белого, в горошек, платочка, покрывавшего её седую голову, и продолжила свою неторопливую речь.
- Себя маленькой я совсем не припомню. А вот когда годков пять стукнуло, и я уже пасла гусей в лугу, тогда я уже стала соображать кое-что. Помню, как у нас лошадей забрали. Отец ругался непомерно. На другой год скотину со двора всю свели – коров да быков, а потом и до овец и свиней добрались. Остались утки, куры да гуси. Потом и гусей на лугу всех переловили и меня нагайкой отстегали за то, что гусей своих защищала. Потом приехали хлеб из амбара вывозить… Мама всхлипнула, но тут же взяла себя в руки и продолжила: Пырнул отец кого-то вилами. Ну тут навалились на него гурьбой, связали и увели со двора…Больше мы его не видели. Потом уже, в тридцатые годы братья мои Иван да Володя хлопотали о нём. Дали им ответ, что помер он где-то в лагере от чумы или ещё от какой болезни. А тогда мы остались – мать и нас четверо: старшая Маня за ней Иван, Володя и я - самая маленькая. А вскорости, после отца, и маму забрали. Забрали, а нас малых из дома выселили.
Пошли мы по хуторам да станицам милостыню просить. Мужиков-то, из нашей родни, почти никого не осталось в домах. Кто ещё в мировую войну, на фронтах, голову сложил, кто в революцию сгинул, а кто и по ту пору воевал неизвестно где. Ещё какие-то войны шли повсюду. От нас родня открещивалась. Боялись брать кулацких детей. Так, кусок хлеба сунут, и идите с богом. А тут ещё голод на Дону начался. Неурожай да продналог оставили всех людей без хлеба.
Мама помолчала, глядя в окно на желтеющие листья тополей, тяжело вздохнула и продолжила: Шли мы вдоль Дона к низовьям. Добрые люди говорили, что там народ живёт сытно. Дон тогда сильно разлился. Везде видны были затопленные луга и поля. Много полевых зверьков и крыс плавали в воде. Иван и Володя научились их ловить, а Маня варила их в котелке. Мы их ели только так! Вкусные были. С голоду не померли. Дошли до Таганрога. Дальше было море. Еды снова не стало.
Определили нас в сиротский приют. Немного там пожили, а дальше нас разделили по разным детским домам. Маня у нас уже почти взрослой была, и взял её нянькой к своим детям какой-то большой начальник. Мальчишек Ивана да Володю отправили в Саратов в детский дом, а меня оставили в Таганроге. Маня, когда могла, навещала меня. Хозяин ей попался очень порядочный, и жена у него была добрая. Маню они не обижали и даже грамоте стали учить. Они-то и стали хлопотать о наших родителях. Не знаю, уж куда они обращались, но через несколько лет нашу маму освободили и определили ей место жительства во Владикавказе. Дали ей комнату в бараке, но на работу никуда не брали. Подёнщиной работала у богатых – стирала, убирала во дворах, нанималась на уборку винограда. Никакой работы не чуралась.
Разрешили ей меня забрать. Мне тогда уже лет десять наверно было. В школу нужно было ходить, а у меня никакой одёжки, кроме платья, из которого я выросла и рваной кофточки с чужого плеча. Владикавказ хоть и на юге, но горы кругом покрыты снегом – холодно. Вскорости Маня к нам перебралась. Вдвоём с мамой работали, а жили очень бедно.
Братья Иван да Володя из Саратова иногда письма присылали. Живут на полном государственном обеспечении, да обеспечения этого не хватает – исхудали очень. Было мне чуть больше десяти, когда отдали меня в няньки одному богатому осетину. Приодели меня малость и стала я нянчить их младшую дочку, которая ещё не ходила и ихнего трёхлетнего сына. Ох, и шкодливый же был мальчишка! Сколько били меня за его проделки!? А тут эти осетины надумали в Тифлис переезжать. Меня тоже с собой требуют. Мама поплакала, а деваться некуда. Не могли они меня содержать. Так и нянькала я чужих детей пока пятнадцать лет мне исполнилось. Тогда хозяйские дети подросли и не нужна я им стала. Определил меня хозяин на работу на швейную фабрику. Сначала подсобной рабочей была – мануфактуру со склада в цеха возила на тележке, в цехах убиралась, потом на простые швы за машинку посадили, а потом и на конвеере стала работать. В общежитии жили и зарплату получать стала. Приоделась немного, маме с сестрой стала помогать.
Год поработала, с отцом твоим познакомилась. Он шофёром на машине работал. На фабрику материю привозил и товары развозил. Поженились вскоре. Квартиру сняли в Дигоми ( это посёлок такой около Тифлиса). В тридцать седьмом твоя старшая сестра у нас родилась. Мама с сестрой стали жить лучше, и братья окончили училище и устроились на работу. Иван столяром на мебельной фабрике, а Володя электриком на заводе. Я, к тому времени совсем неграмотной была. Отец учил меня вечерами писать и читать. Так самоучкой на всю жизнь и осталась. Вскоре и война началась. Отца на фронт не взяли. У него туберкулёз определили. С квартиры нас сразу и прогнали. А у нас на руках дитя малое – сестра твоя старшая. Помаялись мы там не дай бог. Перебрались во Владикавказ к маме с сестрой. В ихней комнатушке маленькой впятером и жили. Отца мобилизовали на работу. Определили шофёром к военным корреспондентам. Возил отец этих корреспондентов на фронт. Тогда фронт был совсем близко, но нас не бомбили. В народе говорили, что немцы хотят оставить Владикавказ целым для своих курортов.
Мама вытерла уголком платочка выступившие на глазах слезинки и продолжила свой рассказ: - Война-то недолго у нас была. Вскоре немцев под Сталинградом разбили и погнали подальше. Я к тому времени беременной ходила, тобой и твоим братом. Двойня, значит, у меня была. Уже совсем на сносях была, а тут ночью сирены завыли и воздушную тревогу объявили. Раньше тоже такое бывало. Прятались мы в бомбоубежище, но бомбёжек не было. И в этот раз мама с Маней помогли мне спуститься в бомбоубежище. А немного погодя началось такое… Мама помолчала, вытерла набежавшие слёзы и продолжила вдруг посуровевшим голосом. – Грохот кругом неимоверный был, всё вокруг подпрыгивало и тряслось, а у меня, совсем некстати, роды начались. Грохнуло совсем рядом и в убежище потух свет. Зажгли керосиновые фонари. Нашлась женщина врач. Стала возле меня хлопотать – роды принимать. Снова слёзы текут по маминым морщинистым щекам. Мама вытирает их и уже сердитым голосом продолжает: Первым вышел ты. Маня завернула тебя в свою кофту и отошла с тобой в сторонку. Второй вышел и тут же, как бабахнуло! Потолок обвалился, кругом закричали раненые и меня осколком или железкой какой-то по бедру рвануло и в твоего брата попало… Очнулась, не знаю через сколько, в госпитале. В голове шумит, тошнота и слабость такая, что руку поднять не могу. А про вас-то детей помню и кричу: Где дети! Медсестра подошла, наклонилась, спрашивает: Что вам? А я вижу, что она губами шевелит, а ничего не слышу. Дети! Дети! – кричу. Она, молча, кивает головой со стороны в сторону. Подошел врач, что-то сказал медсестре, она сделала мне укол и я провалилась в глубокий сон. Только дня через три стала я слышать и разговаривать.
Не знаю, от ранения ли, или от нервного срыва, но молока у меня не было. Нечем тебя кормить было. Нашла Маня где-то у добрых людей дойную козу. Козьим молоком тебя и кормили. Не было тогда ещё никаких детских смесей, да и война была. Никаких продуктов в продаже не было. Всё по карточкам было. Для тебя, правда, манку давали и американское молоко сгущенное. Но от этого молока у тебя понос был сильный. Не принимал его твой организм.
Лето наступило, фронт уже далеко был. Отца отпустили с мобилизации. Стал он работать шофёром в сельхозинституте, который занимался селекционной работой. Продукты им давали, и тебе стал молоко привозить с племенного совхоза. Мы тогда уже из барака к Кадовиным жить перебрались. Хоть и маленькая комнатка была, да всё просторнее, чем впятером в восьмиметровой комнатке.
Война кончилась, надо было куда-то уезжать с Кавказа. Чужие мы там были. Хотели ехать на Дон, в мои родные места, да не смогли мы там найти никого из моей родни. Вот и поехали мы на Украину. Там у твоего отца мама жила, младший брат Василий и сестра Даша. Дальше-то ты всё знаешь. Как мы там по чужим углам ютились или каждую копейку на дом откладывали. Дрова на санках в город на продажу возили, ходили полуодетые и хату строили.
Построить-то построили, да жить в ней не смогли. Председатель колхоза с ножом к горлу пристал: « Хата на колхозной земле – идите в колхоз работать или убирайтесь с колхозной земли!» Повоевали-повоевали и уехали на Дальний Восток большие деньги зарабатывать. Заработали, накопили и вот этот дом купили. Наконец душа моя успокоилась – живу на своей родине. Правда, родни осталось – кот наплакал, но тут уж ничего не поделаешь. Вот отца твоего тут схоронили, и я тоже хочу в родной земле лежать. А вы, мои дети родные, всё хотите меня снова куда-нибудь увезти с моей родины. Шиш вам! Ничего не выйдет!
Управлюсь как-нибудь сама – немного помолчав, добавила мама. С огорода тут можно жить, да ещё пенсия. Накоплю денег, найму людей - ремонт сделают. А вы можете в гости ко мне приезжать.

3
Оставшись одна старенькая мама, недолго смогла так жить и пригласила к себе свою старшую сестру. Старшая сестра Маня так и не устроила свою судьбу. Жила сначала с мамой, а похоронив её, осталась совсем одна. Иногда она уезжала в гости к одному из братьев или к сестре. Лёгкая на подъём, Маня быстро распродала своё нехитрое имущество, сдала квартиру и приехала к сестре. Прожив около года, сёстры решили, что без мужских рук содержать усадьбу им не по силам. Началась длительная переписка между мамой и детьми. Мама настаивала, чтобы кто-нибудь из детей переехал жить к ней. Младшая сестра сразу отпадала. Она уже пожила здесь четыре года. Мучилась астмой и высоким давлением, а её младший сын очень страдал аллергией от местной растительности. Ничего не поделаешь – они коренные дальневосточники. Старшая и слышать не хотела. Она не собиралась менять Ленинград на какой-то захудалый городишко на Дону. Выпала доля ехать Михаилу.
Подали они с женой заявление на развод, квартиру с тёщей разменяли. Теперь тёща с дочкой и внуком в трёхкомнатной живут, а Михаил с дочкой, внучкой и зятем в тёщиной двухкомнатной. Выписался Михаил и уехал к маме на Дон. Только по причинам, от них независящим, не успели оформить они с женой развод. Так и уехал Михаил к маме – без жены, но женатый.
Первым делом занялся он ремонтом дома. Отец в последние годы уже не в силах был самостоятельно поддерживать в порядке старый дом и тот постепенно начал приходить в ветхое состояние. Больше двух месяцев Михаил пилил, строгал, вытёсывал, красил, перекладывал печь, укреплял фундамент, правил забор и обрезал деревья старого сада. Похорошел старый дом, омолодился старый сад, ровно стояли заборы, весело горели дрова в обновлённой печи.
Пришла пора подумать и об устройстве на работу. Прочитал в местной газете объявление: «В районную больницу требуется медтехник». Ну что ж, работа знакомая. Хоть и не работал медтехником, но с медицинским оборудованием встречаться приходилось. На другой день пошел к главному врачу больницы. Тот не стал даже долго рассказывать в чём заключается работа, а повёл по больнице, показывая, что и где не работает и требует срочного ремонта.
Не ожидал Михаил такого развала. Для того, чтобы всё привести в порядок, потребуется не меньше двух месяцев чуть ли не круглосуточной работы – прикинул он. Уже снова, у себя в кабинете, главврач ещё больше озадачил Михаила. – У меня ещё и ни одного электрика нет. Так что придётся тебе ещё и по электричеству управляться, пока не примем электриков.
На другой день в восемь утра Михаил приступил к исполнению своих обязанностей. Домой вернулся около десяти часов вечера. Мама накормила его ужином, и он уснул, едва коснувшись головой подушки.
Как и предполагал Михаил, на приведение в порядок всего оборудования у него ушло около двух месяцев напряженной работы. Вскоре, после того как он приступил к работе, появились в больнице два электрика. Это уменьшило ему нагрузку и дела пошли веселей.
Наступила золотая донская осень. Пора уборки урожая и больших ярмарок. На работу Михаил стал ходить по необходимости. Если он был уверен, что в больнице всё исправно работает, он мог себе позволить и совсем не появиться на работе. Потихоньку занимался домашним хозяйством. Делал большой парник для ранней рассады. Ремонтировал сарай, курятник, построил летний душ.
Как-то, уже в конце октября, вернувшись с работы, он увидел в доме свою жену, мирно беседующую с мамой. От неожиданности он, в полном смысле, опешил. Взяв себя в руки, он изобразил на лице улыбку и вежливо поздоровался. Умывшись, сел рядом с женщинами и прислушался к их разговору. Речь шла о родственниках. Кто и как живёт, чем занимается, какие планы вынашивает, как обстоят дела со здоровьем? Обычный женский разговор. Наконец, мама сказала: «Ну что, жена? Муж с работы пришел, давай корми его, а я пойду по хозяйству управляться».
Жена засуетилась у плиты. Загремела упавшая с кастрюли крышка, зашипела плита от плеснувшего на неё борща. Жена сердито чертыхнулась: «И какой идиот придумал такую печку!?» Поставила перед Михаилом тарелку с борщом. Он, молча, принялся за еду. После ужина Михаил вышел на улицу проверить хозяйство и принести на завтра воды. Колодец был во дворе у крыльца и воду, при необходимости могла набрать даже мама, но Михаилу хотелось побыть наедине со своими мыслями. Мамы во дворе не было. Скорее всего, она сидит у соседки.
Управившись с делами, Михаил присел на скамейке у колодца и стал смотреть на далёкий закат. Багровая заря, перечёркнутая грозными полосами чёрных туч, предвещала на завтра ненастную погоду. Две большие вороны сидели на голых ветках старого грецкого ореха и лениво каркали. Михаил пытался сосредоточить мысли на внезапном приезде жены, но мысли упорно уходили в привычное русло забот о работе и домашнем хозяйстве. Догорела заря, улетели вороны, медленно подкралась ночная темнота. В доме уже давно горел свет. Михаил вздохнул, поднялся со скамейки и пошел в дом.


4
Жена сидела в спальне, в старом кресле, возле печного обогревателя и смотрела телевизор. Михаил сел на край большой двуспальной кровати с деревянными резными спинками, стоявшей в этой спальне неизвестно с каких лет, но до сих пор удобной и крепкой. С экрана телевизора крупным планом смотрело лицо одного из новомодных политиков, обещавшего населению золотые горы, если оно примет активное участие в предстоящей ваучеризации страны. Эта тема набила уже всем жителям страны оскому и вызывала всё большее и большее недоверие населения к этой подозрительной процедуре.
Михаил с сожалением подумал о том, что другие программы у них всё равно недоступны и выключил телевизор.
-Ну, давай, рассказывай, зачем ты сюда приехала? – Обратился он к жене.
- Здесь много причин и самая первая из них та, что только после твоего отъезда я поняла, что я тебя действительно люблю. Ты мне мало уделял внимания, как женщине. Мне нужна была ласка и мужское внимание, а ты был хорошим семьянином, но не обращал на меня, как на женщину, никакого внимания.
Михаилу захотелось резко высказаться по этому поводу, но он сдержал себя и промолчал.
– На работе меня постоянно окружали мужчины, говорили мне комплименты, дарили цветы и оказывали разные знаки внимания. Это было очень приятно.
- И ты что же, отвечала им на это интимной связью!? – Не сдержался Михаил.
- Случилось это всего два раза. Некоторое время я встречалась с Валерием Д. Но он, на самом деле оказался скупым и нудным. Кроме того, он стремился сделать карьеру и вскоре прекратил со мной встречаться, чтобы не испортить себе имидж. А вторым был Сашка. Он не любил свою жену и всё время стремился ко мне. Но после того, как она нас застукала и ты тоже узнал про это, он даже разговаривать со мной перестал. Жена его подняла бучу у нас на работе. Меня вывели из смены и поставили работать ежедневно. Ежедневно работать очень трудно, да и смотрели на меня все косо, особенно женщины. И я уволилась. Мне дали небольшую пенсию, по выслуге лет, и я решила ехать к тебе. Мы ведь с тобой не разведены, у нас общие дети и даже внучка. Давай помиримся и заживём дружно. Здесь никто не знает о нашем прошлом и всё будет хорошо.
- Речь жены хорошо продумана и отрепетирована. – Подумал Михаил.- Она сказала мне о своих похождениях с теми, о ком я наверняка знаю.
- А что же ты умолчала про вашего водителя, про нашего соседа Валентина и про майора с КГБ, с которым ты жила уже после моего отъезда?
- Но я ведь живая женщина и мне нужен иногда мужчина! – Вызывающим тоном произнесла жена. – Я клянусь тебе! Ничего подобного здесь не произойдёт. Я ведь дура! Я люблю тебя одного и поняла это только тогда, когда ты уехал.
- Ладно, я подумаю. – Неопределённо произнёс Михаил. Располагайся на ночь здесь, а я пойду в маленькую комнату. Я там обосновался.
Почти всю ночь Михаил не мог сомкнуть глаз. Нет, не ревность, тревожила его душу и будоражила отрывистые мысли. Муки ревности давно перестали истязать его душу и сердце. Он сумел их погасить и заставил себя терпеть ради своих детей. Теперь дети уже большие и за их судьбу можно не беспокоиться. Он исполнил перед ними свой долг. Он хочет отдохнуть от житейской суеты и семейных хлопот. Конечно, жить одному в его возрасте трудно. Так и не приняв никакого решения, Михаил уснул чутким сном усталого человека, в подсознании которого дремала мысль о чём-то недоделанном и очень важном.
Проснулся он от привычных утренних звуков на кухне. Загремела крышка на ведре с водой, хлопнула дверца печной топки, заскребла кочерга по колосникам, потом потянуло лёгким дымком от разгоравшихся дров. Михаил отбросил остатки короткого тревожного сна, встал с кровати и вышел на кухню умываться. Ещё не выйдя на кухню, он уже знал, что там готовит завтрак мама. Об этом ему подсказали раздававшиеся оттуда шумы. Умывшись и позавтракав, он заспешил на работу, хотя нужды идти туда так рано, сегодня не было.

5
Днём, занимаясь различными делами, он постоянно думал, что ему делать в создавшейся ситуации. Как это ни странно, решение ему подсказал главврач больницы. После обеда они встретились возле рентген кабинета. Главврач поздоровался с Михаилом за руку и, с весёлой улыбкой произнёс: «Поздравляю с приездом жены! Теперь я за тебя спокоен. Теперь ты никуда от нас не убежишь, а то я, грешным делом, побаивался, что тебя сманит какая-нибудь красавица в другой город». Миша улыбнулся в ответ и подумал: «Хорошо работает сарафанное радио».
- Нет, не сманит. – Сказал вслух.
- Ну, раз не сманит, тогда шагай домой. Пару деньков побудь с женой. Если, что срочное будет – вызовем.
- Хорошо, спасибо!
Жена осталась. Медленно и как-то неуверенно входила она в новый для неё быт. С мамой у них были постоянные распри. Правильно говорят люди: «Два медведя в одной берлоге не живут, а две хозяйки в одном доме и подавно не уживутся». К счастью или к несчастью, в соседнем городке заболел мамин двоюродный брат. Жил он один, как перст, жена давно умерла, детей у них не было, и самой ближней роднёй у него была Мишина мама. Собралась мама и уехала ухаживать за больным братом. Болел он долго и тяжело. Несколько раз его помещали в больницу, но окончательно вылечить так и не смогли.
В ту пору приехала из Ленинграда старшая сестра Михаила. Погостила пару дней и поехала в соседний городок проведать маму. Там она и осталась на целый месяц. Больной дядя Павел подарил ей свой дом, и она вернулась в Ленинград домовладелицей на Дону. Мама осталась жить с больным братом, здоровье которого становилось всё хуже и хуже. К новому году он уже никого не узнавал, лежал на узкой кровати и постоянно разговаривал с невидимыми собеседниками. В канун девятого мая умер старый солдат. Сестра, сославшись на занятость, на похороны не приехала. Михаил отпросился на два дня с работы, сделал гроб и организовал соседей на рытьё могилы. Пришли с военкомата и забрали все воинские награды покойного, но помочь с похоронами не смогли или не захотели. Похоронили Дядю Павла под жиденький хор местных старушек. Пусть земля ему будет пухом!
Михаил минут пять порылся в ворохе фотографий рассыпанных на полу кухни и нашел фотографию с похорон дяди Павла.
– Возьму её с собой, – подумал он и отложил фотографию в маленькую кучку. В кухне стало совсем сумеречно. Гена включил свет.
- Обед готов. Может, поедим?
- Наверно уже ужин? – Отвлёкся от своих воспоминаний Михаил.
- Нет не ужин. Время только два часа дня. Просто ветер утих, и небо затянуло плотными тучами. Михаил взглянул в окно. Чёрные, низкие тучи плыли над улицей и, казалось, задевали за макушки высоких пирамидальных тополей.
После обеда Гена вышел на улицу принести воды и угля для печки. Кот вышел вслед за ним. У него там свои кошачьи дела. У Михаила защемило под сердцем. Завтра он уедет отсюда навсегда, но в памяти останутся знакомый до каждого гвоздика дом, и огород, и верный пёс, и этот, ничего не подозревающий, кот. Михаил снова принялся разбирать фотографии. Снова почти все они ложатся в большую кучу на уничтожение. Вот фотография трёхлетней давности. На ней жена и соседка Нина, из дома напротив. Они стоят возле калитки, а рядом с ними огромные полосатые сумки, набитые ширпотребным товаром. Они вдвоём ездили за этим товаром в Москву уже не в первый раз. Хлопот от такой торговли много, а выгода очень небольшая. Вскоре они бросили это небезопасное и невыгодное занятие.
Михаил не настаивал, чтобы жена шла работать, да и работу, в эти смутные времена, в небольшом городке найти было не просто. Его зарплаты и небольшой пенсии жены на жизнь хватало. Как-то в больнице к Мише подошла соседка Нина. Забросив неудачную торговлю, она устроилась на работу в прачечную больницы. Работа была сменная, и она успевала управляться по дому и на работе.
– Я всё не хотела тебе говорить, думала, сам увидишь, да ты, видать, слепой. Да, всё равно, рано или поздно узнаешь – не я скажу, так другие скажут. В общем, гуляет твоя супружница с директором винзавода напропалую. Он к ней чуть не каждый день на своём УАЗике приезжает и увозит с собой. У твоей калитки от этого УАЗика уже вся трава вытоптана, а ты всё ничего не видишь.
– Так вот почему в больнице все на меня стали смотреть как-то сочувственно.
Вечером дома состоялся тяжелый разговор. В ответ на Мишины упрёки жена сказала, что директора бросила жена, и он предложил ей выйти за него замуж.
– Так выходи за него замуж и живи вместе с ним, и нечего здесь беспутство разводить!
Миша сердито грохнул дверью и ушел в больницу. Ночевал он в своей маленькой мастерской на узенькой медицинской кушетке. На третий день его затворничества к нему подошла Нина.
– Всё. Укатила твоя ненаглядная к детям и внукам. Этот, её ухажер, даже в Ростов её не повез. Пришлось моему Вовке её отвезти. Он сказал, что делает это только ради тебя.
Фотография с женой и соседкой легла в большую кучу.
- Гена, сходи в погреб, принеси бутылку вина. Мы сегодня выпьем с тобой на прощанье. Когда дело касалось вина, Гена сразу становился весёлым и разговорчивым. Не прошло и пяти минут, как он вернулся из подвала с двумя пыльными бутылками прошлогоднего донского вина.
– А на дворе дождик начинает накрапывать. – Сообщил он озабоченным голосом. Гена протёр пыльные бутылки влажной тряпкой и поставил на стол. Два гранёных стакана стали рядом с ними. Из кухонного буфета достали вазочку с десятком разномастных конфет. Стол для вечернего фуршета был накрыт. В кухне стало настолько сумеречно, что пришлось включить свет. Налили по стакану домашнего, донского вина…
По темнеющему стеклу окна стучали капли зимнего дождя, от горячей печки по всему дому распространялось тепло, создающее особый уют, присущий только деревенскому дому с печным отоплением.
- А теперь слушай меня внимательно. – Обратился Михаил к Геннадию. – Неделю назад я был у мамы и спросил её о судьбе этого дома. Своим ответом она меня, мягко выражаясь, огорчила. Мама захотела отдать этот дом под церковь, для той секты, в которую она вступила. А я, по её мнению, должен вступить в их секту и жить в этом доме в роли сторожа, истопника и прочего работника. Я не стал огорчать её своим категорическим отказом и поручаю сделать это тебе.
Завтра утром мы пойдём на автостанцию, ты посадишь меня в автобус на Ростов, а сам поедешь к моей маме. Вернёшься, заберёшь из мастерской весь мой инструмент. Он тебе пригодится. Я как приеду и устроюсь на новом, вернее, старом месте, обязательно тебе напишу. А ты попробуй устроиться на работу в больницу, на моё место.
- Давай выпьем за расставание, которое закончится для нас добром.
- Давай выпьем. – С горестным вздохом, ответил Гена. По тёмному стеклу окна всё громче и громче барабанили крупные капли зимнего дождя. В доме было тепло и уютно, и не знал старый дом, кто завтра станет его хозяином.