ДВА ПОРТРЕТА НА ФОНЕ СТАРОГО ГОРОДА
VI
Как эпилог пребывания Уфимцева в Курске, Креер пишет о «дальней родственнице Глаше», которая вроде бы неожиданно для него самого добилась свидания с ним и на манер декабристки пожелала сопровождать его в ссылку. Венчание состоялось в Бутырской тюрьме. В Акмолинске Глаша обнаружила склонность к ведению хозяйства – вязала, водила гусей, к тому же считала, что Уфимцев должен замаливать свои грехи. Они разошлись, и Глаша надолго осталась в Акмолинске после того, как Уфимцев вернулся в Курск.
Несмотря на ссылку и необходимость в полном смысле бороться за жизнь, в смысле научного творчества Акмолинск был обилен. Уфимцев совершенствует и строит модель биротационного двигателя, изобретает световой граммофон и керосинокалильную лампу, принцип которой использован потом в примусе. Живёт тем, что делает кирпичи, то фотографирует обывателей, то чинит посуду в своей маленькой мастерской. На лампы он получает много заказов и впоследствии освещает ими улицы Курска, многие вокзалы и даже приморский бульвар в Севастополе.
О нём от друзей узнаёт Горький и присылает ему денежную субсидию, спорит с ведущим специалистом по двигателям, утверждавшим, что его двигатель работать не будет. В жизни Уфимцева Алексей Максимович невольно сыграл отрицательную роль, рассказав о нём Леониду Андрееву. В результате появилась пьеса «Савва» о мрачном анархисте, желающем вслед за иконами устроить костёр из Тицианов и Пушкиных, а потом сжечь города. Конечно же, Уфимцев не был таким анархистом. Он, хотя и одиночка и индивидуалист во всём, но, безусловно, прежде всего созидатель. Под именем Саввы Уфимцева будут травить практически до самой смерти.
Во всяком случае, когда он после ссылки и амнистии 1905 года возвращается в Курск, ему приходится начинать с починки швейных машин, замков и примусов. Опять изобретательство: ртутное параболическое зеркало, которое ему не удаётся запатентовать, хотя точно такое же через некоторое время было запатентовано за границей.
И опять его влечёт воздухоплавание. Он изобретает и строит сфероплан. И опять удивляет талант экспериментатора и умение смотреть в корень проблемы. В самом деле, какая форма крыла нужна для летательного аппарата? Конечно же такая, которая обеспечит наибольшую подъёмную силу. И вот Уфимцев делает разные крылья, ставит их на весы и скатывается со всем этим с горы то ли на велосипеде, то ли на мотоцикле (тут опять разночтения).
Просто? Гениально! – только это и можно сказать. Зато ни в одной книжке не сказано, что же это были за крылья, – сферические и всё.
На рисунке довоенной книжки это что-то вроде двух дирижаблей, соединённых жёсткой рамой. На тёмной фотографии видно только подобие обычных плоскостей. Да и двигатель – в одном случае 70 лошадиных сил, в другом – 20. А двигатель был тоже собственной конструкции – биротационный, тот самый, который не должен был работать.
Во всяком случае, машина из полотна, проволоки и бамбука была готова и под газетные сенсации «Авиатор Савва», «Нынешние дела Саввы» в 1910 году два дня летала над лугом при слиянии Тускари и Сейма. Мотор нуждался в доводке, и когда это делалось, сам летательный аппарат был разбит бурей.
Креер приводит высказывания Уфимцева после этой катастрофы, что ветер стал его врагом. И вроде это стимулировало его работу по покорению ветра последующие двадцать лет, до самой смерти.
Это, наверное, и, скорее всего, не так. Враг врагом, а думается, что чернозёмный Уфимцев, кроме изобретателя, был ещё и моряком. Причём, самого романтического толка – высоты, ветры, энергия... Поэзия. Он был романтик, мне так думается...
Здесь скачут на практике поверх барьеров!
Он мог бы быть азартным капитаном чайного клипера? Но куда бы тогда делся изобретатель?
Разве стал бы анархист конструировать, изготовлять и продавать по весьма дешёвой цене двигатели для крестьян, отказавшись от заманчивых предложений работать на заводе и не знать никаких лишений? Его поиски вроде и разнообразны, но идут в одном направлении – освобождении людей от тяжёлой физической работы для радостного творчества. Мечта настоящего поэта и интеллигента.
Первая мировая война отменяет его планы – ему приходится работать на армию. Он делает то ли запальные стаканчики для химических снарядов, то ли запальники к фугасным гранатам – тут опять расхождения, и хотя это не очень важно, уже не веришь обоим авторам.
Во всяком случае, после неудачи со сферопланом Уфимцев занимается в основном покорением ветра. В 23 – 24 годах строит уже полупроизводственную установку ветродвигателя. «Попутно» изобретает светолечебную эллипсоидную камеру, то термическую ленту, то способ пересадки взрослых деревьев, то приспособление для катания на коньках.
А заявки на изобретения ветродвигателей вообще идут потоком. Удивительно, что и после революции ему приходится просто продираться через заросли придирок. На испытаниях ветродвигателя, несмотря на полную очевидность удачи, представители ЦАГИ (аэродинамический институт) записали «особое мнение». Проверочные комиссии не покидали стройки, даже вне работы его пытались оштрафовать за то, что он не предъявил вовремя сведений о наличии в его хозяйстве ослов, верблюдов и мулов. Его идеи ошельмовывались в печати.
И всё же это не был озлобленный человек. В доме у него постоянно молодёжь – вечера астрономии, музицирование, катание на коньках.
Ветряные двигатели сейчас почему-то незаслуженно забыты, а меж тем Уфимцев утверждал, что энергия ветра может полностью покрыть всю энергетическую потребность человечества, а уж о чистоте способа экологи могут только мечтать. Этот неиссякаемый источник страдает только неровностью поступления энергии. В книжке Коноплёва и Ясенева почти половина места отведена чудесному описанию ветродвигателя, настолько поэтичному, что хочется сделать выдержки.
Ветер капризен, он пульсирует, но периоды полного штиля кратковременны: в году их в общей сумме не больше двух недель. И Уфимцеву впервые в истории человечества удаётся избавить двигатели от этого недостатка.
Ходили парусники, работали ветряки – качали воду и мололи зерно. И не только деревенского типа – ещё в Акмолинске Уфимцев интересовался постройкой ветряка, которую вела американская концессия. В ЦАГИ целый отдел ветродвигателей не мог решить проблемы. Но в этом отделе всегда «царил штиль». Зависть к гению. Яркий пример, что целый отдел посредственностей не равен одному гению.
Уфимцев уже в 1918 году предложил выравнивать энергию ветра маховиками, помещая их в вакуум. Это повысило коэффициент полезного действия с 20 до 97 процентов. Маховичный аккумулятор сглаживал порывистость ветра, превращая несовершенную энергию в «энергию высшего сорта».
Ему удалось сгладить промежутки между порывами ветра и временами бурь, когда, по выражению мельников, «от снасти отойти невозможно». Порывы ветра тонут в массе аккумулятора, а сам аккумулятор – промежуточное звено между валом двигателя и осью электрогенератора.
Уфимцев предлагал помещать маховик в вакуум, но и без него – помещая диск в два кожуха, вращающихся самостоятельно.
Но пока в Курске возникала та башня, Уфимцев жил полной жизнью, играючи решая проблемы, непосильные ведущим НИИ. И в своём стиле, почерком гения. К примеру, выбор формы ветряка. Уфимцев подключает разные модели к электрогенератору, нагревая током воду в калориметре. Где больше тепла, там лучше аэродинамические свойства ветряка. И никаких формул, никаких графиков, никаких НИИ.
Своими методами он решал самые трудные проблемы. Видимо, непредвзятое мышление позволило изобрести и мотор к сфероплану, который по теории не должен был работать.
Опять же форма лопасти ветряка. Устанавливал их на круг и дул вентилятором. По углу поворота и выбирал оптимальную форму. Всё очень наглядно. Конечно, чтобы так работать, надо быть Уфимцевым.
Постройка ветряка планировалась как полупроизводственная модель и предназначалась только для опытов. И поэтому Уфимцев строит её у себя во дворе, по улице Лазаретной, дом 13. Эта тихая улочка идёт чуть ли не по самому обрыву левого берега долины речонки Кур. И чтоб открыть установку всем ветрам, башню пришлось вытянуть на высоту 42 метра. В Курске только купол Знаменского собора выше её, да и то на один метр. И, конечно, эта конструкция сразу и до сих пор – уже элемент силуэта города, элемент почтенный. Гордость города.
Она изящна, растянута вантами, ажурна. Причём, всё здесь – на интуиции и энергии самого изобретателя, практически не имеющего никакого официального образования. Он не знал формул, а вот... всё получилось.
Сами ветрила – результат чистого опыта, ведь даже нужное количество лопастей было неизвестно. Тихоходные ветряки имели по двадцати и даже больше лопастей, быстроходные – две или три. Уфимцев выбирает три, именно три лопасти больше всего нагревали воду в калорифере.
Сами крылья жёстко насажены на так называемые «махи». Это тоже решение Уфимцева. Обычно махи проходили по средней продольной линии лопасти или по центру парусности. У Уфимцева махи могут поворачиваться вместе с лопастью на прямой угол. Система пружин может автоматически повернуть сразу все три лопасти ребром к ветру, ветряк сам способен выйти из-под ветра, он безавариен! Как отмечалось, за десять лет работы он подвергался сильным бурям и ни разу не сломался. Ветряк на Ай-Петри сломан сразу.
Обычно ветряки ставятся на ветер громоздкой конструкцией рулей и виндроз. Этот ветряк устанавливается сам. Интересно, что он трогается с места при ветре скоростью три метра в секунду, другие же нуждаются в более сильном ветре.
Казалось бы, что это преимущество. Но ЦАГИ считало, что надо работать только с быстрыми ветрами. Их ветряки не трогались с места, не могли. Об Уфимцеве же пускались пасквили в печать, когда же хватали за руку, отказывались.
Внизу под башенкой маленькая станция с маховичным аккумулятором, диаметром в один метр и весом в 300 килограммов. Этот маховик после раскручивания вращался 14 часов. В 1931 году станция дала первый ток, освещая мастерскую и ближайшие постройки. Результаты испытаний превзошли ожидания. Но что из этого? ЦАГИ всё равно пишет особое мнение.
Эта изящная конструкция необычайных решений и красоты исполнена практически руками самого Уфимцева, с минимальными возможностями, вернее, невозможными затратами, так как он всё старался делать сам. И в этом творении – решение проблемы человечества. Тут позавидуешь...
Понятно, почему он выходил в пять утра и осматривал творение. Жаль, что сейчас нельзя видеть ветряк в работе.У Ясенева про это хорошо: как покачивается на ветру и растяжках вся башня, по воле мелькающие крылья поворачиваются то в ту, то в другую сторону, яркие лампы освещают стеклянную башню станции, мерный шум и движение шкивов, сливающихся в туманный контур. На высоте покачивается его гениальное творение, которого никому, кроме него, не дано было создать. Наверное, это счастье.
Иногда Уфимцев напоминает шахматиста-виртуоза, способного обыграть любого, повернуть доску перед самым матом, получить выигрышное положение и снова повернуть. Так и с маховиком – вакуум помог ему решить проблему ветра и вдруг... отказ от вакуума. То неподвижная башня на растяжках, то башня поворотная. Ибо дальше Уфимцев был намерен полностью обеспечить города своей энергией.
И вот он практикует раму в виде ромбической сетки с ветряками в её узлах, то есть, полностью отказывается от уже прославившего его решения. И вдруг даже отказ от самого маховика, вернее, от маховика традиционного.
Маховик всё же остаётся, но только в виде идеи, так как инерционные массы он помещает уже в конце лопастей. Его рама, высотой до 300 метров, способна давать до 75 тысяч киловатт. Уфимцев планирует, как обеспечить даровой энергией город на сто тысяч человек, как располагать ветряки, чтобы они не попадали в аэродинамическую тень друг друга. Непотреблённое количество энергии Уфимцев предлагает запасать уже не в маховиках, а в гигантских теплоаккумуляторах. Или разлагать воду, используя кислород в медицине и технике, а водород, сжигая в специальных газовых моторах по мере необходимости.
В замысле было и использование энергии ветра в городском транспорте, так что Нурбей Владимирович был прав, выводя свою науку от курского ветряка.
Всё это – анемофикация, покорение ветра, полностью завершённая теория к концу его жизни.
Уфимцев, как все одиночки и самоучки, приобретал информацию по мере необходимости. Освоив земные ветры, он вдруг переходит к изучению аэрологии.
Дело в том, что чем выше от земли, тем сильнее и устойчивее дуют ветры. Он планирует поднять свою раму на аэростатах и на высоте 350 метров при помощи 56 ветряков получать мощность в 100 тысяч лошадиных сил. А в силу того, что ветры на высоте завихряются силами Кариолиса по часовой стрелке, то и сама рама закручивается спиралью. Нет и маховика, и вакуума, и башни! Есть покорённый ветер!
Готовится и выпускается книга по анемофикации, следуют заявки на изобретения, вовсю работает опытный ветряк, а в доме по-прежнему разглядывают небо в дедовский телескоп по вечерам, музицируют, зимой катаются на коньках – каток заливается во дворе. Был ли он моряком, не знаю, но поэтом был безусловно. Поэтом техники. Поэтом вообще, ощущающим кожей настоящую невыдуманную несюсюкающую лирику. В качании веток деревьев и трепете листвы чувствовал движение энергии и писал: «А когда чуть-чуть зашумит ветер и завоет в трубе (печной трубе), вы уже без тоскливого чувства сознаете, что это понеслись невообразимо громадные массы животворной энергии, что в леденящих струях зимнего ветра скрыта всё та же пламенеющая горячая энергия».
Волшебник?
Я не знаю, писал ли он стихи, но поэтом был не только в области «научной техники», как сказал о нём Горький. Кстати, после Акмолинска общение с ним не прерывалось. Они встретились. Горький много помогал ему своим авторитетом. Уфимцев считал себя многим ему обязанным.
Он интересовался многим, вплоть до медицины. И следил за модными теориями. И даже провёл на себе тот рискованный эксперимент, за который поплатился жизнью.
Была тогда модная теория – белковая, считалось, что он способен усилить защитные свойства организма. Уфимцев ввёл себе внутривенно молоко и... скоропостижно скончался.
|
