Ясным морозным утром Глеб вышел из дому и направился в лавку, но, свернув на Тверскую, вынужден был остановиться.
Вскинув на плечо острые бердыши, по улице двигался стрелецкий полк.
- Переворот... переворот... - порхало в толпе зевак короткое страшное слово, и слышался в нем перезвон кандалов и вопли истязуемых.
- Господи, и когда ж это только закончится... - тихонько вздохнула, перекрестясь, молодая бабенка в цветастом полушалке.
Полк длинной красной змеей вполз на Торг, и почти одновременно с этим из Успенских ворот выехал верхом боярин в высокой медвежьей шапке.
- Уполномочен вести переговоры от имени царя! Кто ваш начальник?
Вперед выступил высокий русобородый стрелец десяти вершков росту.
- Чего требуете? - спросил боярин.
- Отречения Иоанна!
- И кого вы видите царем Всея Руси?
- Хватит с нас царей! Народ сам выберет достойных людей, которые будут управлять государством от его имени!
- Русь не созрела для народовластия!
- Довольно считать русского мужика ленивым дурнем, который пропадет без батюшки-царя! Авось, не пропадем!
- Вам нужны великие потрясения, нам нужна Великая Русь! Нельзя перенести конец к началу только потому, что вам этого хочется! Не появляются плоды прежде завязи, и всякому овощу - свое время! Народ состоит из людей, и у каждого - своя корысть! Что станется с Русью, ежели каждый начнет тянуть одеяло на себя?! Для процветания государства необходимо, чтобы оно управлялось единой твердой волей!
- Иоанн ужо доуправлялся, что скоро некем будет ему править!
- Против страшной болезни - страшные средства!
- Хорош лекарь! Заболела голова - руби голову, так что ли?
- Если поражен болезнью один член, лучше отсечь его, чем умирать! Иоанн выжег измену раскаленным железом, а не то Русь погибла бы от татарского, ливонского и турецкого нашествия!
- Что ж, и Алексей оказался изменником?
- Алексей не был изменником!
- За что ж убил его Иоанн?
- Царевич задохнулся во время приступа падучей!
- Мы хоть народ и доверчивый, а в такую сказку не верим! Иоанн кровь свою не пощадил, так неужто нас помилует?!
- Слово даю, что, ежели разойдетесь добром, никакого наказания вам не будет!
- А ты покудова не царь! Иоанн-то злопамятен, да и кровь больно любит! Уж он-то своего не упустит!
- Честью клянусь: Иоанн сегодня же подпишет указ о помиловании всех участников бунта!
- Иоанн помилует?! Ох, не смеши, боярин! От его милостей у меня заранее шея болит!
- Не усугубляйте вины неповиновением! Расходитесь!
В рядах стрельцов почувствовалось замешательство.
Лишь немногие стояли твердо на своем, остальные с нерешительным видом поглядывали по сторонам, пытаясь выяснить настроения соседа.
Уловив колебания среди стрельцов, боярин с удвоенным жаром принялся убеждать их в необходимости разойтись, как вдруг на Торг вступили опричники и грозной цепью двинулись на восставших.
- Так помилует Иоанн, говоришь?! - вскричал предводитель стрельцов и, шагнув к боярину, взмахнул саблей.
Царский посланец с рассеченной головой упал на снег, окрашивая его своей кровью.
Стрельцы не сумели организовать оборону, и опричники без труда расправились с восставшими.
Снег покраснел от пролитой крови. Едва ли десятая часть мятежников уцелела, но живые завидовали мертвым...
Глеб, оставшийся безучастным свидетелем событий, покинул площадь лишь после того, как унесены были все трупы, а начавшийся снегопад припорошил застывшую на морозе кровь...


«Военная дисциплина, применяемая по всем областям правительственной деятельности, является могучим орудием, поддерживающим произвольную власть монарха гораздо действительнее, нежели фикция равенства. Но разве это страшное орудие не обращается часто против тех, кто им пользуется? Вот бедствие, постоянно угрожающее России: народная анархия, доведенная до крайности - в том числе, если народ восстанет. Если же он не восстанет - продолжение тирании, более или менее жестокой, смотря по времени и обстоятельствам». Маркиз де Кюстин
«В России нет более свободного человека, чем восставший солдат». Маркиз де Кюстин
«Славянский бунт - пламенная, огненная стихия, неведомая другим расам». Н. Бердяев
«При деспотизме всякий подданный, лишь мечтающий о правах, - уже бунтовщик». Маркиз де Кюстин
«В России волнение, которое не в силах усмирить духовная власть, считается серьезным». Маркиз де Кюстин
«Народ без свободы имеет инстинкты, но не имеет разумных чувств. Эти инстинкты проявляются иногда в диких, чудовищных формах. Рабское, восторженное поклонение, безмерный фимиам, становящийся, наконец, невтерпеж божественному идолу, весь этот культ обожествления своего монарха прерывается вдруг страшными, кровавыми антрактами. Русский образ правления - это абсолютная монархия, умеряемая убийством. Русский император живет под гнетом либо страха, либо пресыщения». Маркиз де Кюстин
«Иван Грозный - идеал тирана, Кремль - идеал дворца для тирана. Царь - это тот, кто живет в Кремле. Кремль - это дом, где живет царь». Маркиз де Кюстин
«Жить в Кремле, это значит не жить, но обороняться. Гнет порождает возмущение, возмущение вызывает меры предосторожности, последние, в свою очередь, увеличивают опасность восстания. Из этой длинной цепи причин и следствий, действий и противодействий возникло чудовище - деспотизм, который построил для себя в центре Москвы логовище - Кремль!» Маркиз де Кюстин
«Россия была темным мужицким царством, возглавляемым царем. И это необъятное царство прикрывалось очень тонким культурным слоем. Огромное значение для душевной дисциплины русского народа имела идея царя. Царь был духовной скрепой русского народа, он органически вошел в религиозное воспитание русского народа. Без царя не мыслил народ никакого государства, никакого закона, никакого порядка, никакого подчинения общему и целому. Без царя для огромной массы народа распалась Россия и превратилась в груду мусора. Царь предотвращал атомизацию России, он сдерживал анархию. Царь же охранял культурный слой от напора народной тьмы, не нуждавшейся в высшей культуре. Или царь, или полная анархия - между этими полюсами колеблется мысль народная. С царем была связана и церковная дисциплина. Когда была вынута идея царя из души народа, душа рассыпалась, исчезла всякая дисциплина, всякая скрепа, все показалось дозволенным. То, что создано долгой историей народа и связано с глубиной его духовной жизни, не может быть так скоро изменено». Н. Бердяев
«Для многих русских людей, привыкших к гнету и несправедливости, демократия представлялась чем-то определенным и простым, - она должна принести великие блага, должна освободить личность. Во имя некоторой бесспорной правды демократии, идущей на смену нашей исконной неправды, мы готовы были забыть, что религия демократии... не только не освобождает личности и не утверждает ее неотъемлемых прав, но совершенно подавляет личность и не хочет знать ее автономного бытия. Государственный абсолютизм в демократиях так же возможен, как в самых крайних монархиях. Народовластие так же может лишить личность ее неотъемлемых прав, как и единовластие». Н. Бердяев
«Или «народ» есть звук пустой, чисто номинальное, а не реальное понятие, или народ - мистический организм, некое реальное сверх-человеческое единство. Этот мистический организм живет целостной жизнью и имеет целостную волю только в органические, положительные, творческие эпохи истории, в эпохи же критические, отрицательные, раздробленные и организм этот, именуемый народом, разорван, раздроблен, воля его с трудом может быть обнаружена, она не цельна. В критическую эпоху, когда обостряется борьба социальных групп и классов, когда нет всенародной святыни, как бы нет человечества, а только должно быть, трудно определить реальное органическое единство воли мистического народного организма; это единство сказывается только в самых высших и наиболее всечеловеческих продуктах культурного творчества. Царит раздор и фальсифицируется представительство народной воли. Политика в эти раздробленные эпохи не органична и не всенародна, не подчинена высшему центру народного бытия, центру религиозному, которым определяется смысл и назначение народа в мироздании». Н. Бердяев
«Западное соображение о том, что общество требует какого-то времени развития, чтобы подняться на более высокую «ступень», и никакими уловками ту историческую зрелость раньше времени не добыть, на Востоке как-то не звучало; здесь плохо видели неподатливость истории, ничто не мешало сказать: даешь высший этап сейчас». В. Бибихин
«Вам нужны великие потрясения - нам нужна великая Россия». П. Столыпин
«Восстание - доблесть раба». Ф. Ницше
«Все эти «необыкновенные» люди, восставшие против оков обязательности законов природы и человеческой морали, восставали не по доброй воле: их, точно крепостных, состарившихся на господской службе, насильно принуждали к свободе. Это не было восстанием «рабов в морали», как учит Ницше, а нечто такое, чему на человеческом языке нет слов. «Характер», значит, тут ни при чем, и если существуют две морали, то не мораль обыкновенных и необыкновенных людей, а мораль обыденности и мораль трагедии». Л. Шестов
«Стихийный мятежный порыв требует порядка среди хаоса, цельности в самом центре всего, что распадается и исчезает. Бунт требует, бунт кричит и требует прекращения недопустимого состояния мира, желая запечатлеть слова, которые кто-то пишет вилами на поверхности воды. Однако преобразовывать означает действовать, а действие в скором будущем может стать убийством, ведь бунту неведомо, можно убивать или нет. Тогда бунт провоцирует такие действия, которым он сам должен придать законность. Поэтому нужно, чтобы бунт искал свои причины в себе самом, так как ни в чем другом ему их найти не удастся. Бунт должен исследовать сам себя, чтобы узнать, что ему делать дальше. Двести лет исторического или метафизического бунта позволяют нам поразмышлять о них. Лишь историк может подробно рассказать о социальных движениях и доктринах, сменяющих друг друга. Он должен хотя бы найти связующую их нить. Ниже мы рассмотрим отдельные исторические этапы и предложим гипотезу, которая, безусловно, не сможет объяснить всего и не является единственной. Но она, тем не менее, хотя бы частично объясняет ход нашего времени и, в большей мере, его эксцессы. Необычная история, которую мы рассмотрим, есть история европейской гордыни. В любом случае, не поняв требований бунта, его методики и завоеваний, мы не поймем и его причин. Возможно, в деяниях бунта мы найдем закон, который не открыл нам абсурд, или намек на право убивать, а может быть, в конечном счете и созидающую надежду. Единственное существо, отказывающееся быть тем, что оно есть, - это человек. Нужно знать, не явится ли следствием этого отказа уничтожение других и самого себя, обязательно ли каждый бунт завершается оправданием всеобщего убийства или, наоборот, не рассчитывая на признание своей безвинности, он сможет прояснить суть содеянного им, суть осознания своей вины». А. Камю
«Это... бунт против обыденности, борьба за права подпольного, трагического человека. Прежде всего и больше всего это бунт против «природы», против «законов» ее, против необходимости. Нельзя вынести этой слабости человеку, этой зависимости от «природы», неизбежной смерти, неизбежного умирания в жизни. Обыденные «идеи» только закрепляют слабость человека, примиряют с зависимостью, усмиряют всякий «бунт», мешающий человечеству устроиться, успокоиться. Моральный «идеализм», провозглашающий суверенность «добра», есть самое яркое проявление властолюбивой обыденности». Н. Бердяев
«Трагические, трансцендентные проблемы никогда не были бы поставлены, если бы некий бытийственный опыт к ним не приводил, а в опыте этом, думается, уже заключено признание трансцендентного бытия. Имманентная обыденность торжествовала бы безраздельно, и никакая трагедия не поднимала бы против нее трансцендентного мятежа, если бы был прав позитивистический нигилизм со своими фиктивными ценностями, со своим обыденным «добром», своим «прогрессом» и т. п. Тогда все было бы имманентно приспособлено, все устраивалось без трагедии, нигде не было бы провала в потустороннее. Трагедия фактом своего опытного существования не только требует трансцендентного, но и доказывает его бытие». Н. Бердяев
«Самые смелые люди, самые опасные революционеры мысли не осмеливались открыто восставать против обычая. В лучшем случае шли на компромисс. Символизм в искусстве существует столько же лет, сколько существует само искусство, и есть компромисс между истиной и обычаем. Оттого попытки объяснения и расшифровки символов бесцельны. Символ остается символом: может быть, многие его понимают, но даже два человека не могут открыто говорить о нем». Л. Шестов
«История русского терроризма сводится к борьбе против самодержавия горстки интеллектуалов при полном безмолвии народа. В конечном счете их нелегкая победа обернулась поражением. Однако принесенные ими жертвы и крайние проявления протеста воплотили в жизнь новые моральные ценности и добродетели, коими и поныне руководствуются борцы за истинную свободу против тирании». А. Камю
«Государство есть объективная природная и историческая реальность, которая не может быть ни создаваема, ни разрушаема по человеческому произволу. И те, которые не хотят и не могут принять этой реальности религиозно, должны принять ее натуралистически, в силу принуждения научной закономерности. Объективная необходимость, железная закономерность тяжело ударяют по тем, которые добровольно и осмысленно не принимают исторических реальностей. Бунт карается законом необходимости. И если все революции кончались контрреволюциями, иногда очень жестокими и безобразными, то это были необходимые реакции исторических реальностей, реакции самой природы в ее глубине, не соглашающейся быть изнасилованной, а не только злой воли людей и людских групп. Таково онтологически существенная сторона «реакций», совершенно недоступная вашему «просвещенному» сознанию, а не поверхностная их сторона, в которой всегда бывает много человечески дурного». Н. Бердяев
«Все революции кончались реакциями. Это - неотвратимо. Это - закон. И чем неистовее и яростнее бывали революции, тем сильнее бывали реакции. В чередовании революций и реакций есть какой-то магический круг. Много мрачного бывает в реакциях - в них та же ярость и мстительность, что и в революциях». Н. Бердяев
«В историческом христианстве нет уже творческих сил, оно бессильно преобразить землю, плоть мира, оно носит односторонний и ограниченный характер антитезиса и не вмещает всех богатств бытия. Слишком очевидной становится для людей нового сознания неизбежность перехода к христианству сверх-историческому, синтезированному с правдой вселенской культуры, раскрывающему правду о новой религиозной общественности на земле. О, конечно, новые религиозные чувства не могут быть отменой всех старых чувств, так как есть среди них чувства вечные... В мире готовится такой религиозный переворот.., простым подновлением старого ничего нельзя достигнуть или слишком малого. Быть может, нужен религиозный гений, полный религиозного обаяния, чтобы синтезировать все, что накопилось для религиозной революции. Нужны особенные люди с даром привлекать сердца, только такие люди будут производить обаятельное впечатление и могут быть зачинателями религиозного общественного движения. У слишком раздвоенных детей нашего века, у всех задетых декадансом слишком мало этого дара, не хватает власти над человеческими сердцами. Боюсь, что слишком многие из нас могут быть только предтечами, могут только обострять новое сознание и лишь косвенно служить религиозному возрождению. И молим Бога о появлении героев нового религиозного действия». Н. Бердяев
«Кто не анархист в сердце своем, тот любит насилие и власть как начало самостоятельное и цель. Кто свободу любит больше насилия, любовь ставит выше власти, внутренно-организованное общество предпочитает всякому внешне-организованному государству, тот должен признать себя анархистом, хотя бы в мечте». Н. Бердяев
«Положительные стороны анархизма могут быть очень различны, творческие перспективы анархизма могут быть самые противоположные: мировая гармония и мировой хаос, свобода и анархия (т. е. взаимное насилие). Может быть анархический бунт против природы с ее законом тления, против необходимости, эмпирического рабства здешнего мира, лежащего во зле, но может быть также анархический бунт против Бога, против смысла мира, против миров иных, против всякого соединения частей мира, всякого преодоления разобщенности и разорванности. Первый бунт имеет своей положительной стороной религиозное утверждение, второй бунт не имеет никакой положительной стороны и есть пленение у эмпирического мира с его разорванностью и порабощенностью». Н. Бердяев
«Жизненная буря - вот что нам надо. И новый мир, не имеющий законов и потому свободный». Сделает ли мир свободным это беззаконие? Этот вопрос должны бы задавать себе те, кто затевает бунт». А. Камю



В огромном и потому казавшемся пустынным зале было холодно, и горевший в каминах огонь не согревал, а лишь слегка освещал темное холодное пространство.
Вар и Мир ужинали вдвоем, сидя по разные стороны длинного, как ристалище, стола.
Им прислуживал курчавый темнолицый раб с лиловыми вздувшимися губами, и Мир время от времени украдкой бросал на него любопытные взгляды.
Улучив момент, когда слуга отошел за переменой блюд, Мир, понизив голос, спросил:
- Он нас понимает?
- Да не все ли тебе равно? - усмехнулся Вар.
- Я хотел спросить о нем...
- Разве ты стесняешься присутствия этого стула или стола? Раб - такой же предмет меблировки, с той лишь разницей, что стул, на котором ты сидишь, стоит две тысячи золотых, а жизнь этой черномазой обезьяны не стоит и ломаного гроша...
- А что у него с лицом?
- Люди делятся на господ и рабов. Природа позаботилась о том, чтоб их нельзя было перепутать.
Нахмурившись, Мир стал ковыряться вилкой в своей тарелке, и Вар поймал себя на том, что любуется его красивым, свежим лицом, открытым, ясным взглядом синих глаз и непринужденной, неосознанной грацией движений стройного, хорошо тренированного тела.
- Я думаю, малыш, что настало время стать тебе мужчиной, - произнес Вар, и Мир поднял на него полный простодушного удивления взгляд.
- Ты считаешь, что я еще не стал мужчиной? Посмотри-ка!
И, закатав рукав тонкой батистовой сорочки, юноша хвастливо согнул в локте обнаженную до плеча руку. Под младенчески нежной гладкой кожей вздулись мышцы атлета, и Мир с нескрываемой гордостью взглянул на Вара, ожидая похвалы, и его очень обидело, когда он увидел, что Вар смеется.
- Не сердись, малыш, но пока ты всего лишь очень красивый, совсем не глупый и довольно сильный мальчик, которому пришло время стать настоящим мужчиной, - очень красивым, очень умным и очень сильным.
- И что я должен буду сделать для этого?
- Ночью к тебе придет женщина. Слушайся ее во всем, - Вар встал, и прямой, высокий, мощный, вышел из зала.
Мир поднялся в свою спальню и стал ждать.
В глубине души он очень опасался, что не выдержит предстоящего испытания, никогда не станет мужчиной и навсегда уронит себя во мнении Вара.
Сжигавшее Мира волнение было столь велико, что он даже не заметил, когда и откуда появилась в его спальне высокая красивая женщина, и едва не вскрикнул от изумления, обнаружив, что она одета в полупрозрачные одежды, сквозь которые просвечивали ее полные красивые груди и темный пушок внизу живота. Но в особое изумление и смущение повергло юношу то обстоятельство, что в этой нижней части своего тела она так резко отличалась от него самого.
Ни слова не говоря, женщина взяла его за руку и повлекла за собой, и, памятуя наставление Вара, Мир безропотно последовал за нею.
Когда они вошли в ванную комнату, женщина расстегнула пуговицы на груди юноши, и Мир покорно позволил ей снять с него сорочку, но когда она стала развязывать шитый золотом кушак, поддерживавший его шаровары, он заупрямился и оттолкнул ее руку.
- Ты хочешь мыться в одежде? - услышал он ее грудной насмешливый голос и, повернувшись к ней спиной, торопясь и конфузясь, скинул шаровары на мягкий ковер, устилавший мраморный пол перед возвышением, где стояла огромная ванна из чистого золота, с надписью на неизвестном Миру языке, которую Вар как-то раз перевел ему одним словом: «Обновляйся!»
Чего-то стыдясь и прикрывая низ живота руками, Мир бочком проскользнул мимо женщины и с облегчением спрятался в теплую воду. Женщина сбросила с себя то немногое, что было на ней одето, и тоже погрузилась в ванну, и Мир почувствовал, как напряглось его тело, и непонятный жар, трепет и восторг охватили все его существо.
Женщина взяла в руки кусок ароматного мыла и стала медленно тереть спину юноши, и он увидел совсем близко перед глазами ее нежные, округлые груди и розовые, острые сосцы, и ему захотелось припасть к ним губами, но он не посмел и молча терпел приятную боль и тяжесть внизу живота. Нежные руки скользили по всему его телу, намыливая кожу, и вдруг нескромное прикосновение заставило Мира покраснеть. Он попытался вылезти из ванны, но женщина убрала руку, и Мир позволил ей домыть себя.
Потом она закутала его в мягкую махровую простыню и стала бережно вытирать капли воды с прекрасного тела юноши, и он уже надеялся, что подходят к концу его мучения, когда простыня соскользнула с его плеч, на них легли ласковые женские ладони и нежные женские губы стали скользить вниз по его телу, и Миру захотелось закричать и вырваться, но не было сил пошелохнуться, и он лишь жадно хватал воздух открытым ртом. А губы опускались все ниже, и Мир уже предвидел все, что произойдет потом, и хотел этого, и боялся. Когда напряжение достигло пика, Мир, чувствуя в душе легкое презрение, запустил пальцы в густые волосы женщины и прижал ее лицо к своему животу. Тому, что делали с ним ее губы, ее язык, не было названия. Миру казалось, что он тонет в океане блаженства, волнами поднимавшегося вверх от живота по всему телу. И когда наслаждение стало уже совершенно нестерпимым, он запрокинул лицо к лепному потолку и испусил крик, какой издают во время боя воины, желая прогнать свой страх и напугать противника. И вместе с криком к нему пришло такое полное и глубокое облегчение, какого он не испытывал еще ни разу в жизни; его ноги стали ватными, колени подогнулись, и Мир упал на ковер, думая, что умирает. Но женщина легла рядом и что-то сделала такое, что Мир вновь ощутил и жар, и трепет, и восторг во всем теле, и тогда она заставила его лечь сверху, и Мир впервые постиг настоящую разницу между мужчиной и женщиной, но это не шло ни в какое сравнение с первым разом, и, когда все было кончено, Мир, не испытывая уже ничего, кроме пустоты и скуки, и уже не стыдясь и не конфузясь своей наготы, подобрал с ковра свою одежду и вышел из ванной, небрежно волоча за собою в опущенной руке рубашку и шаровары.
Женщина последовала за ним в опочивальню и, когда Мир лег на постель, легла рядом и стала целовать его красивое тело юного бога, но Мир грубо оттолкнул ее и, повернувшись к ней спиной, сердито буркнул:
- Отстань. Я спать хочу...
Проснувшись утром, он не обнаружил женщины рядом, но, перебирая в памяти подробности минувшей ночи, пришел к выводу, что она ему все же не пригрезилась, и, встав обнаженный перед зеркалом, долго изучал свое отражение. Потом ему стало стыдно, что он так себя разглядывает, и, одеваясь, Мир смущенно пробормотал:
- Значит, вот как это бывает...
И когда он произнес эти слова, ему отчетливо представилась эта женщина, так отчетливо, что он вновь ощутил ее губы на своем теле, и, чувствуя, как краска стыда и удовольствия заливает его лицо, уши и шею, выбежал из спальни...
Мир вошел в обеденную залу и занял свое обычное место за столом, не решаясь встретиться с Варом взглядами. Когда темнокожий раб поставил перед ним блюдо, Мир обрадовался этому, как избавлению, и с преувеличенно заинтересованным видом стал изучать содержимое своей тарелки, надеясь, что Вар ни о чем его не спросит.
- Прими мои поздравления, малыш. Вот ты и стал мужчиной... - с едва заметной усмешкой в голосе произнес Вар.
Мир не знал, куда девать глаза и руки, но, словно не замечая его смущения, Вар спокойно продолжал:
- Если хочешь, она будет приходить к тебе каждую ночь...
- Нет! - поспешно воскликнул Мир и выронил вилку из рук. - Нет! Только не она!
Вар взглянул на юношу с легким удивлением и раздельно произнес:
- Хорошо, малыш. Ты никогда больше ее не увидишь...


«Жизненною основою натурального человека и человечества остается все тот же эгоизм, все та же бессмысленная и злая жизнь природы. Свет сознания, идея мирового единства светит в этой темной жизни, но только обличает ее тьму, а не проникает в нее и не принимается ею. И свет во тьме светится, и тма его не объят». В. Соловьев
«Господин есть сознание, сущее для себя, но уже не одно лишь понятие сознания, а сущее для себя сознание, которое опосредовано с собой другим сознанием, а именно таким, к сущности которого относится то, что оно синтезировано с самостоятельным бытием или вещностью вообще. Господин соотносится с обоими этими моментами: с некоторой вещью как таковой - с предметом вожделения и с сознанием, для которого вещность есть существенное; и так как а) в качестве понятия самосознания господин есть непосредственное отношение для-себя-бытия, а b) теперь он вместе с тем существует как опосредование или для-себя-бытие, которое есть для себя только благодаря некоторому другому, то он соотносится а) непосредственно с обоими и b) опосредованно с каждым через другое. Господин относится к рабу через посредство самостоятельного бытия, ибо оно-то и держит раба; это - его цепь, от которой он не мог абстрагироваться в борьбе, и потому оказалось, что он, будучи несамостоятельным, имеет свою самостоятельность в вещности. Между тем господин властвует над этим бытием, ибо он доказал в борьбе, что оно имеет для него значение только в качестве некоторого негативного; так как он властвует над этим бытием, а это бытие властвует над другим (рабом), то вследствие этого он подчиняет себе этого другого. Точно так же господин соотносится с вещью через посредство раба, раб как самосознание вообще соотносится с вещью также негативно и снимает ее; но в то же время она для него самостоятельна, и поэтому своим негативным отношением он не может расправиться с ней вплоть до уничтожения, другими словами, он только обрабатывает ее. Напротив того, для господина непосредственное отношение становится благодаря этому опосредствованию чистой негацией вещи или потреблением; то, что не удавалось вожделению, ему удается - расправиться с ней и найти свое удовлетворение в потреблении. Вожделению это не удавалось из-за самостоятельности вещи, но господин, который поставил между вещью и собой раба, встречается благодаря этому только с несамостоятельностью вещи и потребляет ее полностью; сторону же самостоятельности вещи он предоставляет рабу, который ее обрабатывает». Г. Гегель
«По всей вероятности, современный мир может быть лишь миром господ и рабов, так как нынешние идеологи, преображая мир, усвоили гегелевский принцип восприятия истории как функции диалектики господства и рабства. В этом случае, если сразу после сотворения мира под небом возникли лишь господин и раб, если трансцендентного бога и человека объединяет лишь связь господина и раба, то какой еще закон возможен в мире, кроме закона силы? Ведь только Бог или принцип, которые выше отношений господина и раба, могли быть до этого времени посредником между ними и препятствовать тому, чтобы история человечества сводилась лишь к победам и поражениям». А. Камю
«В декларации постоянно подчеркивается, что следует любить всех людей, что все мы братья. Но вы когда-нибудь видели, чтобы братья любили друг друга? Вы когда-нибудь встречали братьев, которые были бы друзьями? Никто на свете не ссорится так, как братья. А просто сказав: "Вы все братья", вы ничего не изменили. И те люди, которые составили эту декларацию — кто. дал им это право? Кто они такие? Политические деятели... но ведь именно они являются причиной всех войн, всяческих насилий во всем мире. Это те люди, которые держат половину человечества — женскую ее часть — в рабском состоянии. Читая эту декларацию, я от души веселился... там ни слова не сказано о сестрах, все только о братьях. Сестры не в счет — хотя они составляют половину человечества. О них даже не упоминают. Эти политики очень красноречивы, умны и хитры .. в основном все они получили юридическое образование. Они заявляют о том, что не должно быть никакой дискриминации между мужчиной и женщиной, между черными и белыми. Не должно быть дискриминации между расами, религиями, политическими идеологиями. Но кто же создает эту дискриминацию? Те же самые люди, которые составили эту декларацию.
Веками они порабощали женщину, и до сих пор они не готовы дать ей свободу — что согласно их декларации, является основным правом человека. С черными обращаются как с животными. Еще в конце прошлого века черных продавали на аукционах, как товар. Даже сегодня с ними не обращаются так, как с белыми. А все эти политические деятели — белые. И в течение трех столетий эти белые держали все человечество в рабстве. Они имели громадные империи. Англия владела величайшей империей. Говорили, что солнце никогда не заходит в Британской империи. В какой-нибудь части Британской империи всегда был день и светило солнце — так велика она была. Но и другие белые не отставали: французы, португальцы, испанцы — все они имели колонии и эксплуатировали весь мир. Это все паразиты, и как забавно, что именно они провозглашают сегодня права человека. Это обман. И они совсем не имеют в виду того, о чем они пишут. Все это для того, чтобы создать у вас впечатление, что вы все равны, что все вы братья, что у вас есть все человеческие права.
Но я уверен — все зти права человека одно лицемерие. Я это знаю на собственном опыте». Ошо
«Лик женщины, но строже, совершенней,
Природы изваяло мастерство.
По-женски нежен ты, но чужд измене,
Царь и царица сердца моего.
Тебя природа женщиною милой
Задумала, но страстью пленена,
Ненужной мне приметой наделила,
А женщин осчастливила она.
Пусть будет так. Но вот мое условье –
Люби меня, а их дари любовью». В. Шекспир
«Физика учит, что звук не есть звук, цвет не есть цвет, химия говорит, что вода не есть вода и т. д. Философия идет еще дальше, стараясь снять с мира покрывало Майи, и стремится поставить на место мира как истинно «сущее» что-то на наш мир совсем не похожее, да и вообще ни на что не похожее». Л. Шестов
«Нетерпеливая распаковка мира – не только не всеобщее, не только не всегдашнее, но и вообще далеко не преобладающее занятие человека в его истории». В. Бибихин
«Для чистого все чисто» - так говорит народ. Но я говорю вам: для свиней все превращается в свинью! Поэтому исступленные и святоши, у которых даже сердце поникло, проповедуют: «Сам мир есть грязное чудовище!»
Ибо все они не чисты духом; особенно те, кто не находят ни покоя, ни отдыха, разве что видя мир сзади, - эти потусторонники!
Им говорю я в лицо, хотя это и звучит не любезно: мир лишь тем похож на человека, что и у него есть задняя часть, - и лишь настолько это верно!
Существует в мире много грязи - и лишь настолько это верно! Но оттого сам мир не есть еще грязное чудовище!
Есть мудрость в том, что многое в мире дурно пахнет, - но само отвращение создает крылья и силы, угадывающие источники! Даже в лучшем есть и нечто отвратительное; и даже лучший человек есть нечто, что должно преодолеть. О братья мои, много мудрости в том, что много грязи есть в мире!» Ф. Ницше
«Мир преисполнен прекрасных вещей, но, несмотря на это, беден, очень беден прекрасными мгновениями и обнаружениями этих вещей. Но, может статься, это-то и есть сильнейшее очарование жизни: на ней лежит златотканный покров прекрасных возможностей, обещая, сопротивляясь, стыдливо, насмешливо, сострадательно, соблазнительно. Да, жизнь - это женщина!» Ф. Ницше
«Распахнула одежду, и лег он сверху,
Наслажденье дала ему, дело женщин,
И к ней он прильнул дыханьем страстным». «Сказание о Гильгамеше»
«Смотри, теперь только стал мир совершенен!» - так думает каждая женщина, когда она повинуется от всей любви». Ф. Ницше
«Женщины вместе с одеждой совлекают с себя и стыд». Геродот
«Он был рожден для счастья, для надежд
И вдохновений мирных! - но безумный
Из детских рано вырвался одежд
И сердце бросил в море жизни шумной». М. Лермонтов
«Сосредоточив жар, объемлющий весь мир,
Мы любим в женщине его живой кумир;
Но в грани существа безвыходно стесненный,
Наш тайный, лучший пыл умрет неизъясненный». В. Иванов
«Мир довольствуется самим собой и всем в себе; ведь тот, кто любит, хочет пользоваться тем, что любит, а изобилие не оставляет места стремлению. Поэтому мир не может любить никого и не может стремиться овладеть чем-то (ибо он вполне довлеет себе)». Ф. Бэкон
«Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей; ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек». I послание Иоанна, 2:15-17
«Весь мировой процесс коренится в поле; потому мир сотворился и продолжается, что в основе его лежит пол, что мистическая стихия мира расцеплена, разорвана, полярна. Метафизическая, духовно-плотская полярность напоила мир половым томлением, жаждой соединения. Полярность эта сказалась и в учении о вечной женственности, женственности мировой души». Н. Бердяев
«Чувственность - это не греховность. Чувственность в невинности - это не греховность, и, однако же, чувственность тут присутствует: ведь Адаму нужны были еда, питье и тому подобное. Сексуальное различие полагается в невинности, однако оно не полагается как таковое. Только в то мгновение, когда полагается грех, сексуальное различие также полагается как порыв и влечение». С. Кьеркегор
«Вместе с вкушением плода с древа познания в мир вошло различие между добром и злом, равно как сексуальное различие как порыв». С. Кьеркегор
«Среди животных сексуальное различие может быть развито инстинктивно, однако это не может происходить таким же образом у человека, - именно потому, что он есть синтез. В то мгновение, когда дух устанавливает самое себя, он устанавливает синтез, но для того чтобы установить синтез, он должен прежде всего пронизать его различением, а крайняя точка чувственного - это как раз сексуальное. Человек может достигнуть этой крайней точки только в то мгновение, когда дух становится действительным. До этого времени он не зверь, но, собственно, и не человек; только в то мгновение, когда он становится человеком, он становится им благодаря тому, что одновременно становится животным». С. Кьеркегор
«Именно потому, что чувственность определена здесь как некое «больше», страх духа, когда он берет на себя ответственность за нее, становится больше. В крайней же точке максимума стоит то ужасное обстоятельство, что страх перед грехом сам создает грех. Поскольку злая страсть, сладострастие и тому подобное внутренне присуще индивиду, невозможной становится двусмысленность, по которой индивид мог быть и тем и другим, то есть как виновным, так и невинным. В бессилии страха индивид распадается, и именно поэтому он тут становится и тем и другим - как виновным, так и невинным». С. Кьеркегор
«Грех вошел в мир, и там возникла сексуальность; причем одно не может быть отделено от другого. Это крайне важно, чтобы показать изначальное состояние человека. Если бы он не был синтезом, опирающимся на нечто третье, одна вещь не могла бы иметь два следствия. Если бы он не был синтезом души и тела, опирающимся на дух, сексуальность никогда не могла бы войти в мир вместе с греховностью». С. Кьеркегор
«Плотский брак - такой же смертный грех, как блуд, потому что оба равно замедляют деторождением возврат изгнанных живущих на земле-чужбине душ в небесное отечество. И даже брак - больший грех, чем блуд, потому что согрешающие в блуде иногда каются, а в браке - никогда». Д. Мережковский
«Мир, лежащий во зле, создан не добрым Богом, а злым, - учит Манес. Воля доброго Бога есть конец злого мира, а бесконечное продолжение его есть воля дьявола, Противобога, чье главное оружие - плотская похоть, брак и деторождение. «Плодитесь и множитесь» заповедано всей твари не Богом, а дьяволом. Им же создано то, чем отличается мужское тело от женского. Плотская похоть есть начало греха и смерти - Древо познания. Еву познав, умер Адам». Д. Мережковский
«Познай себя» сводится к тому, чтоб, игнорируя, подавляя в себе все непостоянное, свободное, изначально божественное, подчинить себя исторически создавшимся правилам и масштабам, так что «познай самого себя», вопреки древним, вовсе не есть заповедь Бога. По заповедям Бога, познавать себя вовсе не нужно, даже и нельзя. Бог, как известно из Библии, запретил первому человеку есть плоды от дерева познания. И когда наши прародители, нарушив заповедь, вкусили запретное яблоко, что с ними, в сущности, стало? Они устыдились наготы своей! Пока они не «познали» - они и не стыдились наготы, они любовались ею, а не «судили» ее. Их бытие не подлежало внешнему суду, они вообще и сами себя не судили, и никто их не судил. И тогда не было наготы, а была красота. Но пришло «познай себя» - и начался «суд». Ясно, что правило «познай самого себя» есть правило человеческое: смысл его в том, чтоб каждый ценил и мерил себя так, как его ценят и меряют окружающие люди. Т. е. чтоб он не чувствовал себя таким, какой он на самом деле, а рассматривал только свое изображение, как оно отражается на поверхности бытия, т. е. интересовался не своим Ding an sich, выражаясь языком Канта, а только своим «явлением». И в течение веков общественность добилась своего. Человек, принужденный всегда «познавать себя», т. е. рассматривать только свое изображение, разучился видеть свою сущность. Ему уже и в себе, как и в других, доступно только явление, только являющееся. И, если бы он захотел теперь взглянуть на свое действительное Я, он бы не посмел отважиться даже самому себе рассказать то, что ему открылось, до такой степени его Я как Ding an sich оказалось бы не похожим на то «являющееся» Я, о котором все другие знают так много и о котором он привык «знать» только то, что знают другие. Настоящее его Я показалось бы ему и уродливым, и бессмысленным, и безумно страшным. Он бросился бы от него к «являющемуся» Я, которое даже и пред неправедным и корыстным судом других все же не так беспощадно обличается, как наше действительное Я, совершенно ни с чем не сообразное и не похожее ни на что из того, что мы обычно считаем должным и законным. И, по-видимому, не только наше знание о своем Я, но и всякое знание наше есть знание только являющегося. Весь мир для нас только объект, который никогда не сливается с субъектом, даже в тех философских воззрениях, которые ставят себе главной задачей снять перегородку, отделяющую субъект от объекта. Такое «знание», где познаваемое не является объектом, где есть только субъекты, противно человеческой грешной природе. Мы и самое природу «облагородили» - заставили ее смотреться в наши зеркала». Л. Шестов
«Но как онтологически объяснить, что мы воспринимаем и познаем явления, а не сущность? Это объяснимо испорченностью и греховностью как нашей собственной, так и всего мира. Грех отделяет субъект от объекта, вырывает пропасть между нашим «я» и другим «я», отрывает каждое существо от абсолютного центра бытия. Эту испорченность и отъединенность сознавали все философы, но по-разному ее истолковывали». Н. Бердяев
«Худшее в мире зло воплощено не в рюмке, а в зеркале, не в кабаке, а в той уединенной комнате, где человек разглядывает себя». Г. К. Честертон
«В сущности, Искусство - зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь». О. Уайльд
«Искусство не влияет на деятельность человека, - напротив, оно парализует желание действовать. Оно совершенно нейтрально. Так называемые «безнравственные книги» - это те, которые показывают миру его пороки. Вот и все». О. Уайльд
«Тот же инстинкт, который вызывает к жизни искусство, как дополнение и завершение бытия, соблазняющее на дальнейшую жизнь, - создал и олимпийский мир, как преображающее зеркало, поставленное перед собой эллинской «волей». Ф. Ницше
«Слова - не что иное, как зеркала, отражающие находящуюся перед ними красоту, а красота нового мира, в котором мы живем, еще, кажется, не достигла своими лучами этих медленных зеркал». М. Метерлинк
«Вот зеркало, что отражает мир,
Оно зенит покажет и надир.
Четыреста ученых вместе с ним
(С Платоном каждый может быть сравним)
Над зеркалом трудились. Миру в дар
Его оставил Искандер-сардар». А. Навои
«Я хочу любить мир не как зеркало, в котором мне нравится мое отражение, а как женщину, потому что она совсем другая». Г. К. Честертон
«Мир – это зеркало, которое показывает каждому человеку его собственное отражение». У. Теккерей
«Зеркала и совокупления отвратительны, ибо умножают количество людей». Плотин
«Не прелюбодействуй». Исход, 20:14
«Я знаю некоторых людей, ворчащих: как же, ведь если все захотят воздерживаться от совокуплений вообще, как же тогда смог бы существовать человеческий род? О, если бы все захотели этого, только - в любви, с чистым сердцем, чистой совестью и неложной верой: тогда скорее пришло бы Царство Божие, ибо быстрее наступил конец мира». Блаженный Августин
«В стыде содержится страх, поскольку дух на крайней точке своего обособления внутри синтеза определен уже не просто как тело, но тело в сексуальной определенности. Но стыд - это как раз знание об этой сексуальной определенности, иначе говоря, сексуальный порыв еще не присутствует здесь как таковой. Настоящий смысл стыда состоит в том, что дух как бы не может узнать себя, находясь на крайней точке внутри этого синтеза. Поэтому страх, заложенный в стыде, так ужасно двузначен. Здесь нет ни малейшего следа чувственного сладострастия, и, однако же, тут есть стыдливость. Стыдливость из-за чего? Из-за Ничто. Между тем индивид может умереть от стыда, а раненая стыдливость приносит самую глубокую боль, поскольку она необъяснимее всего. Поэтому страх внутри стыда может пробудиться сам по себе. Вполне естественно, что эта роль не отводится сладострастию». С. Кьеркегор
«Откуда пришел стыд на землю - никто не знает. В «Симпозионе» Алкивиад рассказывает, что его научил стыдиться Сократ. По Библии, стыд явился результатом грехопадения, когда Адам съел яблоко с дерева познания, он устыдился наготы своей, которая прежде стыдной ему не казалась. В обоих случаях стыд ставится в теснейшую связь и зависимость от знания. Не знания как удовольствия от чувственных восприятий, а знания всеобщих и необходимых истин. Знание нудит человека «принять действительное», оно же внушает ему мысль, что в этом приятии есть иногда что-то позорное и постыдное». Л. Шестов
«Замечательно и достойно глубокого внимания явление, что когда люди хотят показать самое тяжкое преступление человека против себя же самого как нравственной личности, то они обыкновенно такое преступление приурочивают к акту полового общения, т. е. к тому, что по природе своей представляет совершенно естественное отправление физического живого организма. И психологически такое понятие оказывается вполне верным, ибо позор преступления этого отправления действительно бывает для личности самым тяжелым, и, что особенно важно, не совне налагается на человека, а износится человеком изнутри же себя самого. Если же к этому часто прибавляется еще жестокая кара со стороны общества, то она может служить здесь только подтверждением справедливости личного собственного суда человека над самим собою. Между тем на первый взгляд в высшей степени странна какая бы то ни было возможность самого появления у человека мысли, что им совершается здесь какое-то преступление, или вообще что-то такое недолжное для него: потому что родовой акт, при совершенной своей естественности, даже можно сказать иногда некоторого рода потребности физического организма, есть в то же время дело чисто интимное, личное. Оно совершается всегда тайно, скрыто, а следовательно, как по отношению к себе никакого чужого вмешательства не допускает, так и само в свою очередь ничьих интересов непосредственно не затрагивает. И от такого сознания человеком преступности родового акта ничуть не спасает его ни гражданский институт брака, ни даже церковное таинство брака: они только ограждают человека от покора пред людьми, но не спасают и не могут спасти человека от покора перед самим собою, как нравственной личностью. В законном супружестве нет только юридического суда общества, ибо юридическая правда здесь вполне удовлетворена; и потому возмущенный материальным процессом половых отправлений нравственный дух человека значительно умиротворяется, но только именно умиротворяется, нравственные же мучения личности в форме стыда все равно, как и вне брака, сопровождают и теперь каждый родовой акт общения. Собственно при законном супружестве в сознании каждого человека происходит совершенное тождественное тому, что должен был бы переживать каждый солдат, убивающий неприятеля на войне: ведь сознание солдата, что он убивает людей ради защиты родины или защищая добро, вовсе не уничтожает в нем нравственного сознания того, что он все-таки совершает преступление, ибо убивает человека - личность; и что гораздо лучше было бы, если бы возможно было совсем избежать этих кровопролитий. И никакие высшие интересы, оправдания не в силах изменить «убийство в себе», т. е. сделать его не убийством, не преступлением, а положительно добром. Точно так же никакие исполнения гражданских постановлений относительно брачной жизни и никакие церковные освящения брака никогда не в силах изменить фактического значения физиологического акта брака для человека как нравственной личности. Сам по себе родовой акт останется навсегда таким же, каким он дан и вне законного супружества. А потому исполнение его все равно всегда будет вызывать у человека «стыд» - и не у отдельных только личностей, а вообще у всех людей. Как самый дикий человек, живущий исключительно материальными интересами жизни, так и самый культурный, обосновывающий свою жизнь и деятельность на высших началах бытия, как развратник, так и высоконравственная личность, - все без исключения здесь уравниваются. Все они одинаково - будут ли некоторые состоять в законном супружестве, а другие в незаконном сожитии, или предаваться тайным порокам - безразлично все скрывают это органическое отправление и стыдятся его как недостойного для себя действия. Наркотические вещества употребляются, между прочим, с этой целью - самозабвения нравственной личности, чтобы все происходило более нечувствительным образом для нравственного сознания человека. Вообще же нравственный стыд не уничтожается ни при каких условиях родового акта. Ни тогда, когда он является в виде дополнения и реализации любви, ни в том случае, когда процесс его становится целью сам по себе, как наслаждение. Стыд одинаково присущ обоим моментам и тотчас следует за отправлением, в виде реакции на то нервное и психическое возбуждение, которое предшествует ему. И снова человек, как только совершит этот позорный для него акт, чувствует всем существом, что «он наг», и спешит «прикрыть наготу свою», и старается «спрятать куда-либо лицо свое от Бога», ходящего в нравственном сознании человека. «И открылись глаза у обоих» в момент грехопадения, «и узнали, что наги они; и сорвали листьев смоковницы и сделали себе опоясание. И услышали голос Предвечного Бога.., и скрылись человек и жена его от лица Предвечного Бога среди деревьев сада. И воззвал Предвечный Бог к человеку и сказал ему: «Где ты?» И сказал (человек): «Голос Твой услышал я в саду и убоялся, ибо наг я, и скрылся». И сказал (Бог): «Кто возвестил тебе, что ты наг?..» Вот слово Библии. И в момент грехопадения в глубине каждой человеческой души раздается высший голос, спрашивающий: «где ты? где твое нравственное достоинство?», «человек - владыка природы и образ Божий, - существуешь ли ты еще?» И тут же дается ответ: «Я услышал Божественный голос и убоялся возбуждения и обнаружения своей низшей природы: я стыжусь, следовательно, существую, не физически только существую, но и нравственно: стыжусь своей животности, следовательно, я еще существую как человек». О. Фози
«Можно ли освободиться от проклятия познания? Можно ли человеку перестать «судить», осуждать, можно ли не стыдиться наготы своей, не стыдиться ни себя, ни того, что его окружает, как не стыдились наши праотцы, прежде чем змий не убедил их вкусить от плодов запретного дерева?» Л. Шестов
«Подобно тому, как Адам потерял невинность через вину, ее теряет и каждый человек. Когда же он теряет ее не через вину, - значит, он теряет не невинность, а если он не был невинным, прежде чем стал виновным, - значит, он никогда не становился виновным». С. Кьеркегор
«На мир таинственный духов,
Над этой бездной безымянной,
Покров наброшен златотканный...
Но меркнет день - настала ночь;
Пришла - и, с мира рокового
Ткань благодатную покрова
Сорвав, отбрасывает прочь...
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами -
Вот отчего нам ночь страшна!» Ф. Тютчев


Ночь упала на землю внезапно, как смерть или страсть, и вскоре Танаис поняла, что сбилась с дороги.
Еще какое-то время она блуждала в темноте, пытаясь отыскать тропу, но заплуталась окончательно и, остановившись, прислушалась.
Среди множества ночных звуков ее слух различил отдаленное грохотание барабанов, и, пойдя на этот звук, она скоро заметила мелькание огней за стволами деревьев.
Она ускорила шаги и короткое время спустя оказалась на просторной поляне с развалинами древнего храма, со ступеней которого молодой мужчина, чья одежда состояла из лоскутка материи, едва прикрывавшего библейские места, призывал собравшихся возлюбить друг друга.
- Сказано в Писании: «Бог есть Любовь! Пребывающий в любви, в Боге пребывает и Бог пребывает в нем!» Предаваясь любви, вы приближаетесь к Богу! И чем больше число тех, с кем вы предаетесь любви, тем ближе оказываетесь вы к Богу! Не слушайте тех, кто называет это развратом! Не может быть развратом то, что угодно Господу! Совокупляясь, вы служите Богу! Совокупляйтесь! Совокупляясь, вы участвуете в мистическом акте всемирного оплодотворения! Совокупляйтесь! Совокупляясь друг с другом, вы совокупляетесь с Мировым Духом! Совокупляйтесь! Ночь всеобщей любви настала!
Он сорвал с себя лоскут и с криком швырнул его в возбужденную толпу, которая немедленно последовала примеру проповедника.
Взбежав по ступеням храма, голая девица с визгом повисла на жилистой шее оратора и крепко обхватила ногами его поясницу. Пальцы проповедника впились в ее упругие ягодицы, и на глазах у истекающей вожделением толпы они предались необузданной похоти. Спустя минуту их примеру последовали все присутствующие.
Танаис попыталась незаметно покинуть поляну и скрыться в лесу, но ее заметила какая-то голая девица и погналась за ней с криком:
- Возьми меня, красавчик! Я хочу тебя!
Чувствуя, как общее безумие надвигается и на нее, Танаис грубо оттолкнула стонущую красотку в сторону, но девица мертвой хваткой вцепилась ей в ноги, истошным голосом вопя:
- Он оттолкнул меня! Убейте его! Он не наш!
К счастью, на вопли девицы никто не обращал внимания, так как все слишком были поглощены своими собственными занятиями, и, освободившись от цепких объятий красотки, Тананис со всех ног кинулась в лес, но не удержалась и оглянулась напоследок.
- Господи, прости неразумных сих, ибо не ведают, что творят...
Она долго шла по лесу наугад, пока впереди не заблестела в лунном свете поверхность величавой и спокойной реки.
Не раздеваясь, Танаис шагнула в воду и, отдавшись на волю течения, долго плыла на спине, глядя в ночное небо, усыпанное яркими точками звезд.
А когда звезды стали угасать в предчувствии рассвета, она вышла на берег и, простирая руки к небесам, со страстной тоской воскликнула:
- Где ты, Мария?! Я люблю тебя!


«В мире ночь, и много времени еще пройдет, пока наступит день. Мы странствуем среди тления дымящихся развалин, и солнце и звезды небесные на время как бы совершенно уничтожены и два неизмеримых фантома: ханжество и атеизм, вместе с прожорливым чудовищем чувственностью гордо шествуют по земле и называют ее своею собственностью. Лучше всех чувствуют себя спящие, для которых существование представляет собой обманчивый сон». Т. Карлейль
«Они, дошедши до бесчувствия, предались распутству так, что делают всякую нечистоту с ненасытимостью». Апостол Павел, к Ефесянам, 4:19
«Издержки духа и стыда растрата -
Вот сладострастье в действии. Оно
Безудержно, коварно, бесновато,
Жестоко, грубо, ярости полно.
Утолено, влечет оно презренье,
В преследованьи не жалеет сил,
И тот лишен покоя и забвенья,
Кто невзначай приманку проглотил». В. Шекспир
«Природа всегда роскошничает, когда речь идет о функциях и привилегиях любви. Она скупа только на инструменты и орудия труда. Она относится особенно сурово к тому, что люди называют добродетелью, и, наоборот, расточает свои дары и милости самым, казалось бы, несимпатичным любовникам. Она везде твердит одно и то же: «Соединяйтесь, размножайтесь, нет иного закона, нет иной цели в жизни, кроме любви!» - но прибавляет тут же в полголоса: «А что будет с вами дальше, смотрите сами, меня это более не касается». Ищите, желайте другого, но в природе вы найдете только такую, столь резко отличающуюся от нашей нравственность». М. Метерлинк
«Лишь в дионисических Мистериях, в психологии дионисического состояния выражается основной факт эллинского инстинкта - его «воля к жизни». Что гарантировал себе эллин этими Мистериями? Вечную жизнь, вечное возвращение жизни; будущее, обетованное и освященное в прошедшем; торжествующее Да по отношению к жизни наперекор смерти и изменению; истинную жизнь, как общее продолжение жизни через соитие, через мистерии половой жизни. Поэтому в половом символе греки видели достойный уважения символ сам по себе, подлинный глубокий смысл всего античного благочестия. Все отдельное в акте соития, беременности, родов возбуждало высшие и полные торжества чувства». Ф. Ницше
«Известно, что вакхический культ сопровождался оргиями, в которых человек терял свою сознательность, свой личный разум и волю, становясь в уровень со слепою, инстинктивно действующею природой. Божественная сила - ибо в язычестве божество есть только сила, т. е. внешняя, чуждая воля - полагавшая предел человеческой личности до сих пор лишь в явлениях внешней природы, теперь отрицает эту личность в ней самой посредством ее собственной чувственной природы. Сознание не могло без борьбы допустить такую религию». В. Соловьев
«Почти везде центр этих празднеств лежал в неограниченной половой разнузданности, волны которой захлестывали каждый семейный очаг с его достопочтенными узаконениями; тут спускалось с цепи самое дикое зверство природы, вплоть до того отвратительного смешения сладострастия и жестокости, которое всегда представлялось мне подлинным «напитком ведьм». Ф. Ницше
«В этих плясунах св. Иоанна или св. Витта мы узнаем вакхические хоры греков с их историческим прошлым в Малой Азии, восходящим до Вавилона и оргиастических саккеев. Бывают люди, которые от недостаточной опытности или вследствие своей тупости с насмешкой или с сожалением отворачиваются, в сознании собственного здоровья, от подобных явлений, считая их «народными болезнями»: бедные, они и не подозревают, какая мертвящая бледность почиет на этом их «здоровье», как призрачно оно выглядит, когда мимо них вихрем проносится пламенная жизнь дионисических безумцев». Ф. Ницше
«Христианство не преобразило пола, не одухотворило половой плоти, наоборот, оно окончательно сделало пол хаотическим, отравило его. Демонизм пола есть как бы обратная сторона христианского проклятия пола. Могущественная половая любовь была загнана внутрь, так как ей отказали в благословении, превратилась в болезненное томление, не покидающее нас и до сих пор. Аскетическое христиансткое учение допускает половую любовь лишь как слабость греховной человеческой природы. Так и осталась половая любовь слабостью, стыдом, почти грязью. Трагическая христианская вера давно уже умерла в человеческих сердцах, перестала определять ход человеческой культуры, а христианские суеверия относительно пола живут еще, отравляют еще кровь нашу нестерпимым дуализмом. Мы почти примирились с тем, что пол греховен, что радость половой любви - нечистая радость, что сладострастие - грязно, и мы спокойно продолжаем грешить, предаваясь нечистым радостям и грязному сладострастию, так как нам-де, слабым людям, все равно не достигнуть идеала. Мы стыдимся половой любви, прячемся с ней, не признаемся в своих переживаниях. Поразительно, что антихристианское и антирелигиозное сознание нашего времени близко в иных отношениях, в раздвоенности своей, в ложной аскетичности, к средневековому христианству, хотя бесконечно далеко от Христа и лишено средневекового трагизма. Люди нашего времени не верят в радость небесную и даже не тоскуют по небу, но радость земная, радость половой любви остается у них без благословения... Поистине, трагедия пола есть самое страшное в жизни, и половая любовь не может быть оставлена на произвол судьбы; она нуждается в религиозном освящении и религиозной организации. Слова Христа о поле и любви остались не поняты, не вмещены, и пол выпал из господствующего христианского сознания, сделался достоянием эзотерических учений, господствующее религиозное сознание поставило проблему пола в зависимость от вульгарного дуализма духа и плоти, связало ее с греховностью плоти, и это была не только моральная, но и метафизическая ошибка». Н. Бердяев
«Только христианство со своим ressentiment по отношению к жизни, лежащим в его основе, сделало из половой жизни нечто нечистое. Оно запачкало грязью начало, предусловие нашей жизни». Ф. Ницше
«То, что открывалось религиозному опыту всего дохристианского человечества как божественная красота, в соединении двух порядков, здешнего и нездешнего, Любви и Смерти, смутно мерещится и людям христианской эры, но уже в искажениях демонических». Д. Мережковский
«Деторождение - пол и смерть, начало и конец жизни, - для людей не только нашего времени, но и все христианской эры - две чувственно-физически и метафизически- сверхчувственно несоединимые категории, два несовместимых порядка. Но древняя мистерия - религиозная душа всего дохристианского человечества - только и начинается с вопроса о соединении этих двух порядков; исходная точка всех древних мистерий, от Египта и Вавилона до Елевзиса и Самофракии, есть половое ощущение трансцендентного как Божественного или демонического. Бог любви и бог смерти, Эрос и Танатос, в мистериях - два неразлучных близнеца». Д. Мережковский
«В фаллических религиях душа наконец возвращается к своему собственному материальному началу, и высшее природное проявление мировой связи находит в сложном единстве родовой органической жизни. Но эта родовая жизнь, это единство рода, поддерживаемые только постоянно возобновляющимся процессом рождения, это единство, никогда в действительности не осуществляемое над индивидуальной душой (потому что жизнь родовая поддерживается здесь на счет жизни индивидуальной, поглощая, но не восполняя ее, так что жизнь рода есть смерть особи), - это дурное, отрицательное единство родовой жизни не может удовлетворить мировой души, которая в человеке уже достигла способности внутреннего, положительного единства. Как космогонический процесс закончился порождением сознательного существа человеческого, так результатом теогонического является самосознание человеческой души как начала духовного, свободного от власти природных богов, способного воспринимать божественное начало в себе самом, а не чрез посредство космических сил. Это освобождение человеческого самосознания и постепенное одухотворение человека чрез внутреннее усвоение и развитие божественного начала образует собственно исторический процесс человечества. Первыми двигателями этого исторического процесса выступают три великие народа древности: индусы, греки и иудеи... В Индии человеческая душа впервые освобождена от власти космических сил, как бы опьянена своей свободой, сознанием своего единства и безусловности: ее внутренняя деятельность ничем не связана, она свободно грезит, и в этих грезах все идеальные порождения человечества уже заключены в зародыше, все религиозные и философские учения, поэзия и наука, но все это в безразличной неопределенности и смешении, как бы во сне все сливается и перепутывается, все есть одно и то же, и потому все есть ничто». В. Соловьев
«Распространенный в Древней Греции культ Диониса с его верою в Бога, периодически умирающего и периодически оживающего, также не поднимает своих поклонников в иной план существования, над здешним. Как раз наоборот, дионисический экстаз есть погружение человека в тот вечно возвращающийся круг жизни природы, в котором нет окончательного подъема и победы, а потому все приковано к той плоскости, где периодически возвращается смерть. Обряды дионисического культа с их возбуждающей чувственность музыкой и бешеными плясками, напоминающими наши хлыстовские радения, выражают собою безумную радость здешнего... Дионисический «экстаз» - не просветление, а озверение; это - не подъем человека в высшую, надчеловеческую область, а, наоборот, ниспадение его в подчеловеческую сферу существования». Е. Трубецкой
«Чистая душа и в Вакховой не развратится пляске». Еврипид
«И не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и обличайте. Ибо о том, что они делают тайно, стыдно и говорить. Все же обнаруживаемое делается явным от света, ибо все, делающееся явным, свет есть». Апостол Павел, к Ефесянам, 5:11-13
«Никто не будет знать, что ты подразумеваешь, произнося слова: «Бог есть любовь», пока своими поступками ты не объяснишь эти слова». Л.П. Джекс
«С древних времен иерархическая власть царя и жреца не только водительствовала народы и вела их к свету, но и задерживала творческое движение. Слишком часто иерархия царства и священства становилась во враждебное отношение к свободному пророчеству. И всякий раз, когда слишком много грехов накоплялось за началами иерархическими и не исполнялся долг излучения света его носителями, снизу поднимались темные хаотические волны и грозили смести общественный космос, уничтожить всякий космический лад в общественной жизни. Иерархия царства и священства должна давать простор и свободу творческому духу, иначе вырождается она в мертвящее законничество и получает заслуженную кару. Но необходимо отделить самый принцип, самую идею от фактического греховного состояния. Излучение света в этом мире должно происходить по ступеням. Есть вечное различие между эзотерическим и экзотерическим; оно охраняет возможность высшей творческой духовной жизни для избранной части человечества, для подлинной его аристократии. Не может быть мгновенно допущена к высшему свету вся необъятная хаотическая тьма человеческой массы. Человеческая масса выводится из царства тьмы, из плена у хаоса по ступеням, в процессе воспитания. Иерархические преграды для разлива хаотической тьмы, для мгновенного торжества количественной массы спасают источники света, охраняют светильники, защищают светоносный дух от растерзания его душевным и материальным хаосом. Повсюду в древнем мире дух, пробуждающийся к высшему сознанию, вел борьбу с этими волнами душевного и материального хаоса в жизни народной. Все великие религии знали различие между эзотерическим и экзотерическим и создали иерархический строй, обращенный не к сокровенному миру, а к миру внешнему. Этим путем сохранялось качество от растерзания его количеством и само количество велось к просветлению. В религиях Древнего Востока была таинственная, сокровенная сторона, оказавшая определяющее влияние и на высшие достижения греческой культуры, в ней были подлинные откровения, упреждающие христианство. Но народная религия Египта не знала еще этих высших откровений - она погружена еще была в языческую тьму. То же было и в Греции. Волны стихийных и хаотических откровений духов и демонов непросветленной природы со всех сторон обступали Грецию и грозили затопить пробуждающийся дух. Язычество не могло освободить народы древности от страшной власти демонолатрии, от терзавших его демонов хаотической природы. Но всякий иерархический строй был попыткой оградить духовную жизнь от власти этой хаотической природы, создать начала, оформляющие и ставящие границы стихийному разливу. Высших достижений духовной жизни Греции нельзя искать в религии Диониса, в этой народной мистике, находящейся во власти темных хаотических стихий. Их нужно искать в орфизме, в элевсинских мистериях, у Пифагора, Гераклита и Платона. В разливе дионисических оргий народ терзался демонами и искал освобождения и избавления от горестного и ограниченного бытия в приобщении к стихийному круговороту природы. Окончательное и безраздельное торжество дионисизма было бы гибелью Греции. И начало аполлоновой формы должно было ограничить эти дионисовы стихии, чтобы лик человеческий мог подняться из тьмы. Начало дионисово - демократично. Начало аполлоново - аристократично. Дионисизм дает стихийную, народную основу. Ничем не ограниченное и ничему не подчиненное торжество народной стихии, господство демократии превращается в дионисическую оргию, сметающую лик человека, погружающую дух человека в природный хаос. Дионисизм враждебен всякому иерархизму и всякому эзотеризму. Дионисизм торжествует в эпохи революций, в массовых народных движениях. Это торжество всегда подвергает опасности величайшие духовные ценности, оно отдает на растерзание величайшие духовные реальности. Начало аристократическое, начало иерархического лада, формы и предела, устанавливающее различия и дистанции, спасает высшую духовную жизнь, охраняет источники света и защищает личность человеческую от растерзания. Бытие личности предполагает различия и дистанции, формы и границы. Революционный дионисизм уничтожает все различия и дистанции, все формы и границы, и потому он глубоко враждебен личности, не признает и не опознает лика. Когда христианская Церковь вела борьбу со стихийной демонолатрией, она охраняла лик человека, образ и подобие Божие, помогала ему стать на ноги. Во всех революциях стихийная демонолатрия в секуляризованной форме вновь овладевает человеком и терзает его. Личное начало связано с космическим началом, оно раскрывается в космосе и гибнет в хаосе. Личное начало по существу аристократическое начало, оно предполагает различие и границу. Личность не терпит хаотического смешения, плебейского стирания всех границ и различий. Личное начало есть начало качественное, оно и есть неповторимое качество, не допускающее количественных смешений. Лишь тайна Христовой любви ведет к соединению, не разрушая личности, утверждая лик в каждом. Вы же все, находящиеся во власти дионисических стихий, терзаемые демонами хаотической природы, - вы не знаете личности и не знаете свободы. Ваши революции несут с собой порабощение человека, погружение его в изначальную тьму. Дух ваш погружается в коллективное душевное тело и теряет свои высшие достижения. Духовное начало - аристократично, а не демократично. Демократична - душевно-телесная стихия. Возникновение аристократического начала в мире было борьбой света с тьмой, рождением личности, освобождением духа. Ваш революционный дионисизм всегда был и будет мгновенным торжеством количества, смещающего грани ликов и образов, восстанием из тьмы безликого и безобразного плебейства. Вот почему принцип органического развития по ступеням, через свет, изливающийся сверху вниз, в исторической жизни имеет нравственное и религиозное значение: он охраняет личность, свободу и духовную жизнь». Н. Бердяев
«Таинство - это область духа; любая загадка овеяна его дыханием. Лишь столкнувшись с тайной, человек ощущает в себе присутствие духа и чувствует трепет восторга и страх. Timor Dei. Смятение духа. Материализм вообще обходится без таинства. Без страха. Без мужества испытать страх». К. Чапек
«Не затаилось ли в сладострастии пола томление по иным мирам, жажда разбить эмпирические грани? Только жажда эта часто не разбивает грани, а скрепляет их еще более». Н. Бердяев
«В половом акте особь по смыслу отрекается от себя в пользу рода, утверждает общее родовое бытие, но оно не знает и тут о смысле своего действия: оно знает только слепое влечение к другой особи и это влечение для него так близко к вражде. Такое невольное соединение особи с родом есть ее отрицание и гибель. Для того, чтобы не погибнуть в другом, существо должно от себя с ним соединяться, а для этого оно должно знать и о себе и о другом. Но знания нет в природе. Хотя вся жизнь природы определяется всеединым смыслом, но для самой природы смысл этот темен. В мире бе и мир тем бысть и мир его не позна. Этот темный смысл, составляющий жизнь природы, но непознанный ею, становится светом знания в человеке - и живот бе свет человеком». В. Соловьев
«Человек, хотя и не свободный еще от темных влечений, пригибающих его к земле и заставляющих трепетать перед незримым владыкой, все-таки может поднимать чело к небу и смотреть на мировые светила. Для человека, созерцающего образ мира, образующая мир сила Божия является как свет мира. Тут уже он не боится Божества, а дивится ему в чудном строе вселенной. Всемогущество Божие является здесь уже не всепожирающею огненною силою, а всеозаряющей идеей, разумом всеобъемлющим и всеосвещающим. Тут уже не кровавые жертвы, не огонь Молоха, не дикие крики и исступленная пляска корибантов, подражающая хаотическому движению стихийных сил, а мирное созерцание всемирной красоты (космоса), тихое пение, стройная музыка как отголосок всемирного строя, мудрая беседа и бескровная трапеза... Здесь Божеству отдается или посвящается не жизнь плоти, а жизнь ума». В. Соловьев
«О эта безумная жалкая бестия человек! До каких только затей не додумывается она, какая противоестественность, какие пароксизмы вздора, какая бестиальность идеи вырывается наружу, стоит лишь чуточку воспрепятствовать ей быть бестией на деле!.. Все это интересно как нельзя, но и полно такой черной, беспросветной, энервирующей тоски, что следует насильно возбранять себе слишком долго вглядываться в эти пропасти. Здесь, что и говорить, явлена болезнь, ужаснейшая болезнь из всех бешенствовавших до сих пор в человеке, - и кто в состоянии еще слышать (но в наше время уже не имеют ушей для этого! - ), как среди воцарившейся ночи мученичества и абсурда звучал крик о любви, крик тоскливейшего восторга, спасения в любви, тот отворачивается, объятый непобедимым страхом... В человеке так много ужасного!.. Земля слишком уж долго была домом для умалишенных!..» Ф. Ницше
«Прелюбодеи и прелюбодейцы! не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога! Итак, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу». Послание Иакова, 4:4


Когда Мир появился на гимнаcтической площадке, товарищи по играм приветствовали его громкими возгласами.
- Мир! Ты что-то слишком опоздал сегодня! Не иначе, завел себе подружку и проспал! - беззлобно пошутил высокий красивый юноша с гибким и сильным телом настоящего атлета.
Мир покраснел и ничего не ответил.
- Нет, вы только посмотрите на этот нежный, почти девичий румянец! Кажется, я, что называется, попал пальцем в небо!
Прекратив игры, юноши с интересом уставились на Мира и многозначительно перемигнулись.
- Наконец-то наш девственник стал мужчиной!
- Прекрати, Май, - тихо попросил Мир.
- Он скромен, как и подобает настоящему мужчине! Он не из тех, кто хвастает своими любовными похождениями! Верно, Мир?
- Май, перестань...
- В чем дело, Мир? Подружка не угодила? Или ты не на высоте оказался? Сколько раз ты проявил себя как мужчина?
- Отстань от меня! Какое тебе дело до этого? - крикнул Мир и угрожающе сжал кулаки.
- Он страшен в гневе! Я боюсь! - дурашливо закричал Май и спрятался за спину стоявшего рядом юноши. - Мир, надеюсь, ты сохранишь мне жизнь?
Красный туман медленно поплыл перед глазами Мира, неведомые прежде чувства ненависти и мести с каждым мгновением все сильнее овладевали его душой, и, шагнув вперед, Мир выбросил сжатый кулак в направлении улыбающегося лица Мая.
Неожидавший удара, юноша пошатнулся, но опыт атлета позволил ему удержаться на ногах, и, проворно отскочив в сторону, он изготовился к схватке. На его красивом лице застыли гнев, обида и удивление, но не было и тени страха. Он не раз побеждал Мира в борцовских поединках и был уверен в своем превосходстве.
Но Мир и не думал бороться. Коршуном налетев на противника, он сбил его с ног на песок арены и принялся царапать его, кусать, рвать за волосы, совершенно ослепнув от ярости. Опешившие в первый миг зрители опомнились и бросились разнимать дерущихся, но только с огромным трудом им удалось оттащить обезумевшего Мира от его жертвы.
Май поднялся с посыпанной песком арены, ошеломленно глядя на Мира, и, вытирая струящуюся по лицу кровь, пробормотал:
- Да он просто бешеный... Тебя собака в детстве не кусала?..
И, повернувшись к Миру спиной, он пошел прочь из гимнастического зала, заметно прихрамывая на правую ногу и тщетно пытаясь унять текущую из разбитого носа кровь.
Красный туман в глазах Мира постепенно рассеялся и, прекратив вырываться из рук товарищей, он с сожалением и тоской смотрел вслед уходящему другу. Почему-то ему привиделся лежащий в пыли с разбитым носом малыш, огромный черный пес с обрывком цепи на шее, летящий по улице, почти не касаясь земли толстыми лапами, но где и когда он видел это, Мир не мог вспомнить...


«В этом мире враждебном не будь дураком:
Полагаться не вздумай на тех, кто кругом.
Трезвым оком взгляни на ближайшего друга -
Друг, возможно, окажется злейшим врагом». О. Хайям
«Друзья сегодня - завтра нам враги». Софокл
«В друге своем чти врага своего. Разве ты можешь вплотную подойти к другу своему и не преступить по отношению к нему?» Ф. Ницше
«Будь хоть врагом моим!» - так говорит истинное почитание, которое не осмеливается просить о дружбе». Ф. Ницше
«Дружба обыкновенно служит переходом от простого знакомства к вражде». В. Ключевский
«Человек есть то, что стремится к абсолютной свободе. Потому мир тесен уже для двоих». К. Эрберг
«104. О человек! Почему мир становится слишком тесен для тебя? Ты хочешь обладать им один; и если бы обладал, то и тогда тебе не было бы достаточно просторно: ах, это гордость диавола, ниспавшего с неба в ад! Ах, человек! О человек, зачем же пляшешь ты с диаволом, который враг твой? Разве не боишься ты, что он столкнет тебя в ад? Как можешь ты ходить так беспечно, ведь под ногами у тебя только узкий мосточек, на котором ты пляшешь; под мостком же ад. Не видишь ли ты, как высок и опасен твой путь? Ты пляшешь между небом и адом.
105. О слепой человек! Как ругается над тобою диавол! Ах, зачем печалишь ты небо! Или ты думаешь, что не довольно будешь обладать в сем мире? О слепой человек, не тебе ли принадлежат небо, и земля, и даже сам Бог? Что приносишь ты в мир сей или что берешь ты с собой? Ангельскую ризу приносишь ты в мир сей и злою жизнью делаешь из нее диавольскую личину.
106. О бедный человек, вернись! Небесный Отец простер обе руки и зовет тебя; приди, Он хочет принять тебя в свою любовь, ведь ты - Его дитя и Он любит тебя; если бы Он ненавидел тебя, то впал бы в несогласие с самим собой: о нет! это не так; в Боге нет ничего, кроме милосердной, приветной любви и ясности». Я. Беме
«Бытие греховно, все мы участвуем в грехе, и потому мы не можем отождествиться со всем миром и всякое другое «я» не может быть и моим «я». Н. Бердяев
«Для утверждения в свободном бытии моего свободного «я» необходима наличность «не-я». Так, если «я» - все, то тем самым «я» - ничто, ибо мне не на чем утвердить бытие моего «я». А без этого бытия не нужна мне и свобода. В условиях природы полное утверждение моего «я» несовместимо прежде всего с множественностью: мир тесен уже для двоих. Но вне необходимости, «вне законов естества» возможно и неестественное: свобода моей личности вполне допустима рядом с другими личностями, столь же свободными, как и я. И как свободна единственная свободная личность, так да будут свободны все личности. Таким образом, безусловная свобода всех - вот что является конечным чаянием человечества». К. Эрберг
«Кто разумно смотрит на мир, на того и мир смотрит разумно». Г. Гегель
«Разумный человек пытается приспособиться к миру, неразумный человек пытается приспособить мир под себя». Б. Шоу
«Если мир вас возненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а так как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир». Иоанн, 15:18-19
«Кто сошел с ума, - я или мир?» - от этого вопроса, если его услышать и понять, как следует, можно в самом деле сойти с ума или отчаяться не только в себе и в людях, но и в Том, в ком отчаяться значит упасть в последний круг ада - в «Иудину пропасть», Джудекку, где в вечных льдах леденеют предатели, потому что отчаяться в Нем значит Его предать, как предал Иуда». Д. Мережковский
«В чистом покое «я» и внешний мир - одно целое. Но лишь только бытие индивидуума перешло из состояния чистого покоя в состояние движения, лишь только статика бытия перешла в динамику, как тотчас отграничивается мое «я» от внешнего мира. И здесь открывается для моего духа возможность осознать себя не только как потенциальную, но и как действенную силу. И не только осознать эту силу представляется возможным духу моему, но и осуществить ее в переживании, осуществить ее действие на внешнем мире. Испытывая здесь свою силу, вижу я, что внешний мир обладает своей собственной силой. Так встречается моя сила с чужой». К. Эрберг
«Можно вступить с миром в схватку и быть ему преданным другом». Г. К. Честертон
«Весь мир и один человек столкнулись между собой и оказалось, что это две силы равной величины». Л. Шестов
«Весь мир был против него и он, поэтому, - против всего мира». Л. Шестов
«Ты не более беззащитен перед миром, чем он перед тобой». Авессалом Подводный
«Ибо всякий, рожденный от Бога, побеждает мир; и сие есть победа, победившая мир, вера наша. Кто побеждает мир, как не тот, кто верует, что Иисус есть Сын Божий?» I послание Иоанна, 4:4-5
«Вся установка «человек против мира», человек как «мироотрицающий» принцип, человек, как мера стоимости вещей, как судья мира, который в конце концов кладет на свои весы само бытие и находит его чересчур легким, - чудовищная безвкусица этой установки, как таковая, осознана нами и опротивела нам: мы смеемся уже, когда находим друг подле друга слова «человек и мир», разделенные сублимирующей наглостью словечка «и»! Но как? Не продвинулись ли мы, именно как смеющиеся, лишь на шаг дальше в презрении к человеку? И, стало быть, и в пессимизме, в презрении к постижимому нами бытию?» Ф. Ницше
«Хотеть или не хотеть заставляют человека те внешние или внутренние физические факторы, которые вызывают у него удовольствие или страдание. Желания, испытываемые человеком под действием ядов, укуса шпанской мухи или бешеной собаки, зависят от этих факторов, а не от произвола человека». В. Богуславский
«Из того истинного и единого мира получил свое существование и этот неединый истинный. В самом деле, он множествен и разделен на множество, так что одна его часть отделена от другой пространством и чужда ей, в нем царствует не одна дружба, но и вражда, в силу разделения и вследствие его несовершенного устройства эта взаимная вражда необходима. Ибо часть недостаточна для себя самой, но она поддерживается другой и вместе враждебна той, которая ее же поддерживает. Возникла же она не разумно, в силу сознания, что ей должно возникнуть, но в силу необходимости второй природы». Платон
«Я не хочу восхвалять и оправдывать наш мир: есть в нем, конечно, несовершенства, и много несовершенств. И вражда всех против всех - зрелище большей частью мало утешительное. Но ведь не всякая вражда непременно так уж отвратительна. Например, вражда идейная - в ней есть даже своеобразная прелесть, и если бы я конструировал интеллигибельный мир, я бы там идейную вражду и даже некоторые другие виды вражды предпочел сохранить. И, во всяком случае, ни вражда, ни другие несовершенства видимого мира не должны так уж устрашать нас, чтоб, из-за желания забыть ужасы действительности, отказываться от новых попыток искания». Л. Шестов
«История духовной жизни народов, история «культуры» говорит нам о таких проявлениях жестокости, сравнительно с которыми готовность казнить на эшафоте десяток или несколько десятков своих ближних начинает казаться пустяками. Я имею в виду отнюдь не бичей народов - Тамерланов, Атилл, Наполеонов, и даже не католическую инквизицию. До этих героев меча и костров нам нет дела - что общего у них с философией? Нет, здесь речь идет о героях духа, о проповедниках добра, истины и всего прекрасного и высокого, о провозвестниках идеалов, людях, до сих пор считавшихся исключительно призванными к борьбе со всеми злобными, «дурными» проявлениями человеческой натуры». Л. Шестов


Артакс протиснулся к эшафоту и спросил у стоящего рядом зеваки:
- В чем вина преступника?
- Говорят, книжку какую-то написал...
- Это запрещено?
- Раз казнят, значит, запрещено, - обнаруживая склонность к хитроумным силлогизмам, ответил зевака.
Из ворот Предателей под барабанный бой десяток гвардейцев в блестящих кирасах вывели мужчину в одеянии смертника.
Когда незадачливый автор проходил мимо Артакса к ступеням эшафота, чьи-то сильные руки оторвали его от земли, вскинули на плечо, и в следующий миг голова осужденного запрыгала на спине мчавшегося с невероятной скоростью незнакомца. Прежде чем гвардейцы сообразили, что произошло, и похитителя, и похищенного уже простыл и след.
Когда башни Тауэра скрылись из виду, Артакс остановился, снял плащ и накинул его на плечи спасенного им человека.
- Сэр, даже не знаю, как мне вас благодарить! - растроганно произнес незнакомец.
- Не стоит благодарности, сэр. На моем месте так поступил бы каждый, - скромно потупился Артакс, и, избегая людных улиц, они закоулками добрались до трактира, где Артакс остановился по прибытии в Лондон.
Пока гость ужинал, Артакс растопил камин, и по комнате быстро распространилось приятное тепло.
- Сэр, и за какие провинности отрубают нынче головы в Англии? Хотелось бы быть в курсе, чтоб не угодить на плаху по незнанию...
- Лично меня хотели казнить за образ мыслей...
- Видно, в старой доброй Англии совсем не осталось преступников, если судят уже не за деяние, а за мысль...
- В старой доброй Англии недостатка в преступниках не было, нет и не будет. По крайней мере, до тех пор, пока сохранится существующее общественное устройство.
- Так вы полагаете, что всякое преступление является своего рода протестом личности против несправедливости общества?
- Так или почти так. Из неравенства родится зависть, из зависти - злоба, из злобы - ненависть, из ненависти - преступление. Устраните причину - исчезнут следствия.
- И у вас имеются предложения, как устранить причину?
- Никто не должен иметь преимущества перед другими людьми в силу рождения. Каждый должен трудиться на общее благо, получая равное с другими вознаграждение за труд. Вознаграждение за труд должно быть таким, чтоб накопление излишков, то есть создание богатства, было исключено. Таким образом будет устранено имущественное неравенство, в котором и заключается главный корень всех зол.
- Но кроме имущественного неравенства существует неравенство силы, ума, характера и способностей. Как быть с этим?
- Для телесной силы необходим избыток питания, и одинаковая пища в ограниченных количествах сведет неравенство физических возможностей к нулю. А одинаковое воспитание и образование сведут к нулю способности. Ум, лишенный развития, притупится, характер, приученный к послушанию, сломается, а талант угаснет без применения.
- Что за общество собираетесь вы создать? - с бесстрастным видом спросил Артакс.
- Общество справедливости, - не замечая перемены в отношении собеседника, ответил гость. - Общество, в котором никто не будет иметь больше другого.
- Весьма своеобразное представление о справедливости, - холодно усмехнулся Артакс. - Вы собираетесь уравнять людей в потребностях, но прежде вам придется уравнять их в способностях. Мастер откажется трудиться за вознаграждение, равное вознаграждению лодыря и неумехи.
- В обществе справедливости будет господствовать принцип: «Кто не работает, тот не ест». Уклоняющийся от трудовой повинности будет лишен ежедневной порции пищи, а если это его не образумит, то и жизни. Обществу не нужны бесполезные члены.
- А вам не кажется, что смысл человеческого существования несколько шире, чем польза? И что справедливость не является конечной целью человечества? Что кроме физического труда существует труд ума и души, который не поддается учету и не приносит сиюминутной выгоды?
- Так называемый труд так называемой души есть не что иное, как уловка лентяев, которые, не желая мозолить руки, предпочитают мозолить языки.
- Вы не верите в существование души? - тихо спросил Артакс.
- Объясните на милость, как может существовать то, что не имеет ни формы, ни объема, ни веса, чего нельзя ни увидеть, ни пощупать, ни ощутить каким-либо иным образом, а?
- Так, может, вы и в Бога не верите? - совсем уже тихо спросил Артакс.
- Бога нет. Его выдумали рабовладельцы, чтобы держать в повиновении рабов.
- Да, в выдумке рабовладельцам не откажешь. Больше им, бедным, рабов напугать было нечем... Ну а вы-то какое пугало для своих рабов придумали?
- Во-первых, в обществе справедливости рабов не будет. Во-вторых, никакого пугала сознательным гражданам не потребуется, ибо они будут работать не за страх, а за совесть, во имя торжества справедливости.
- Как это не будет рабов, если нет души? Рабский труд есть труд за вознаграждение, без участия души. Следовательно, в вашем обществе справедливости рабами будут все. И о какой справедливости речь, если Бога нет? Ведь справедливость - это не что иное, как божественное воздаяние. А то, что вы тут лепетали о равном вознаграждении за труд, - это не справедливость. Это глупость.
- Позвольте, сэр!..
- Не позволю! Значит, вы полагаете, что ни души, ни Бога нет, человек рождается для труда, а умерев, превращается в удобрение для почвы?
- Раз нет ни Бога, ни души, значит, нет и загробной жизни, и смерть тела есть смерть окончательная, - убежденно ответил гость.
- Ну и какой же в этом смысл?
- Смысл всякого существования - в нем самом.
- То есть смысл существования человечества заключается в непрерывном самовоспроизводстве? Родился, воспроизвел себе подобного и умер? Помилуйте, но это не стоит хлопот... Всякое существование имеет смысл лишь тогда, когда подчинено какой-то высшей цели. Отказывая человеку в наличии у него души, вы тем самым лишаете его этой высшей цели. Выдуманное вами общество справедливости обречено на вырождение, если, конечно, допустить, что оно вообще возможно.
- Я верю в конечное торжество своих идей! - с пафосом воскликнул собеседник Артакса.
- Это было бы трагедией для человечества. И не только потому, что остановило бы и отбросило назад развитие материальных сил, но, главным образом, потому, что остановило бы и отбросило назад развитие сил духовных.
- Вы полагаете, что в существующем обществе имеется больше возможностей для развития духовных сил? - не скрывая насмешки, спросил гость.
- Существующее общество несовершенно, но оно возникло естественным путем, а не выдумано кем-то от скуки. Оно способно к развитию и самосовершенствованию, и уже поэтому имеет право на существование. А ваша выдумка мертва с момента зачатия, потому что совершенно не учитывает природу человека. Вы хотите всех уравнять в бедности и называете это справедливостью. Но земная справедливость состоит не в том, чтобы все были бедны, а в том, чтобы все были богаты. А высшая справедливость существует только в загробной жизни, которую вы отрицаете. Там каждое деяние, как праведное, так и неправедное, получит свое воздаяние. И не только деяние, но и помысел, и желание, и намерение. И я не завидую вам, когда настанет ваш час...
- Сэр, я считаю неприемлемым дальнейшее пребывание под вашим кровом!
- Не смею удерживать, сэр.
Гость Артакса резко поднялся со стула и вышел из комнаты, громыхнув напоследок дверью.
Артакс подошел к окну и, отодвинув штору, выглянул на улицу.
Едва его гость появился на тротуаре, из темноты выбежали гвардейцы и, подхватив борца за справедливость под локти, утащили в ночь.
- Противоправно судить людей за образ мыслей. Но за некоторые мысли следовало бы ввести смертную казнь, - вслух произнес Артакс, но после краткого раздумья добавил. - Впрочем, смертная казнь - и слишком жестоко, и недостаточно поучительно. Лучшим наказанием за безумные прожекты был бы приговор для их создателей провести остаток жизни в соответствии со своими теориями. Такая мера остудила бы даже самые горячие головы и значительно уменьшила число «благодетелей человечества».


«На белом свете достаточно тюрем и добровольных палачей: большинство книг тоже тюрьмы, и великие писатели нередко были палачами». Л. Шестов
«На писателя следовало бы смотреть как на злодея, который лишь в самых редких случаях заслуживает оправдания или помилования; это было бы средством против чрезмерного распространения книг». Ф. Ницше
«Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные». Матфей, 7:15
«Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных». Марк, 13:22
«Дайте мне шесть строк, написанных честнейшим из людей, и я найду в них повод его повесить». Кардинал Ришелье
«От искусства он требует проповеди добрых чувств, от науки - советов мужику. Он не понимает, зачем поэты тоскуют и стремятся выразить тончайшие оттенки своих настроений, ему кажутся странными эти беспокойные искатели, шатающиеся по Северному полюсу или проводящие бессонные ночи в наблюдении звездного неба. Зачем все эти стремления к неизвестному, неизведанному? Все это бесполезно, значит - ненормально». Л. Шестов
«Они принадлежат к числу нивелировщиков, эти ложно названные «свободные умы», как словоохотливые и борзопишущие рабы демократического вкуса и его «современных идей»: все это люди без одиночества, без собственного одиночества, бравые ребята, которым нельзя отказать ни в мужестве, ни в почтенных нравах, - только они до смешного поверхностны, прежде всего с их коренной склонностью видеть в прежнем, старом общественном строе более или менее причину всех человеческих бедствий и неудач; причем истине приходится благополучно стоять вверх ногами! То, чего им хотелось бы всеми силами достигнуть, есть общее стадное счастье зеленых пастбищ, соединенное с обеспеченностью, безопасностью, привольностью, облегчением жизни для каждого; оба их учения называются «равенство прав» и «сочувствие всякому страждущему», - и само страдание они считают за нечто такое, что должно быть устранено». Ф. Ницше
«Страдание не есть ни добро, ни зло, оно - результат зла, который должен быть мужественно изжит. И потому важно не существование страданий людских, а существование зла, которое привело к страданию, греха как первоисточника всякого страдания, и необходимо не уничтожение страдания, которое и нельзя внешне, механически уничтожить, а уничтожение зла, победа над грехом и творчество добра. Вот почему опыт современного человечества социально и научно победить страдание и сделать людей счастливыми есть безумие. Страдание потому так страшно, что оно всегда есть знак того, что в мире совершилось преступление. Нельзя ответственность за страдание и зло возлагать на других, на внешние силы, на власть, на социальные неравенства, на те или иные классы: ответственны мы сами, как свободные сыны; наша греховность и наше творческое бессилие порождают дурную власть и социальные несправедливости, и ничто не улучшается от одной внешней перемены власти и условий жизни. Социальные несправедливости не потому плохи, что от них страдают люди, а потому, что изобличают существование злой воли, что родились в грехе. И задача мировой истории есть победа над злой волей в мире, над корнем зла, а не механическое устроение счастья». Н. Бердяев
«Общее вырождение человека, вплоть до того «человека будущего», в котором тупоумные и пустоголовые социалисты видят свой идеал - вырождение и измельчание человека до совершенного стадного животного (или, как они говорят, до человека «свободного общества»), превращение человека в карликовое животное с равными правами и притязаниями возможно, в этом нет сомнения! Кто продумал когда-нибудь до конца эту возможность, тот знает одной мерзостью больше, чем остальные люди, - и может быть, знает также новую задачу! - » Ф. Ницше
«Вы шумно восстали на защиту постижимых целей человеческой жизни против целей таинственных, в защиту человека против Бога. Вы восстали против жертв, которых требует все таинственное и великое. Во имя понятного и рационального производите вы революции и восстания, во имя мещанских утопий, понятного и малого земного благополучия каждого и всех отвергаете вы величайшие святыни и ценности. Человеческое благо каждого и всех противоположили вы сверхчеловеческим ценностям. И столкнулись два непримиримых мировоззрения, два непримиримых чувства жизни. Мы, люди религиозного мировоззрения и религиозного чувства жизни, религиозно принявшие Божественный миропорядок, склонившиеся перед религиозным смыслом жизни, мы принимаем жертвы малой, близкой, понятной земной человеческой жизнью и земным человеческим благом, во имя таинственных целей жизни человеческой и мировой. Мы не бунтуем против истории и культуры, купленной дорогой ценой, жертвенной кровью бесчисленных поколений наших предков. Мы религиозно отвергаем как низменную и предательскую самую мысль о создании благополучия и блаженства на земле, в которой схоронены все поколения наших страдавших и приносивших жертвы предков, на кладбище великих покойников и великих памятников прошлого. Неблагородна и безбожна сама мысль ваша освободить от жертв и страданий поколения грядущего за счет поколений прошедших. С более глубокой, не материалистической и не позитивистической точки зрения непонятно даже, почему поколения грядущие должны для нас обладать большей реальностью и больше интересовать нас, чем поколения прошедшие. Есть что-то низкое и безобразное в торжестве временного над вечным». Н. Бердяев
«Не ужасно ли и не обидно ли думать, что Моисей всходил на Синай, что эллины строили свои изящные акрополи, римляне вели свои пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы индивидуально или коллективно на развалинах всего этого прошлого величия». К. Леонтьев
«Вы стали за «индивидуальное» и «коллективное» благодушествование, за серый социальный рай против Моисея и гениального красавца Александра, против акрополей и Пунических войн, против апостолов и мучеников, против рыцарей, поэтов и живописцев. Прошлое величие основано на жертвах и страданиях. Вы же не хотите более жертв и страданий во имя таинственной дали, непонятной каждому в отдельности и всей массе в целом. Прошлое величие хотите вы поставить на всеобщее голосование и отдать на суд для всех понятного человеческого блага в этой краткой земной жизни. Но вы не знаете и любви к ближнему, живому в плоти и крови, конкретному существу. Человек для вас не ближний, а абстракция. Любовь к ближнему знает лишь христианство и соединяет ее с любовью к Богу». Н. Бердяев
«Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна, и именно идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные «высшие» идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают». Ф. Достоевский
«Любовь к человечеству даже совсем немыслима, непонятна и совсем невозможна без совместной веры в бессмертие души человеческой». Ф. Достоевский
«Самая зверская, подлая и пагубная из всех человеческих глупостей та, что нет загробной жизни». Данте Алигьери
«С установлением собственности боги были созданы только для того, чтобы внушать страх». Ж.-П. Лафарг
«Есть мысли, которые достаточно ясно выразить, для того, чтобы их опровергнуть». Ф. Зелинский
«Всякий раз, когда свергается иерархический строй, когда хотят освободить личность от всякой дисциплины государства и культуры, подымается звериный хаос, истребляет личность, убивает образ человека. Свобода личности всегда имеет своим коррелятивом тысячелетнюю дисциплину сложной культуры, претворяющей хаос в космос. Всякий космический мир - дифференцирован, основан на неравенствах и дистанциях. Личность утверждается и расцветает в космическом мире, в космическом ладе общественной жизни. В мире хаотическом, в массах, окончательно потерявших всякую иерархическую дисциплину, личность отцветает и погибает». Н. Бердяев
«Коммунизм отнюдь не ведет к справедливости. - Он начинает с призывов к «равенству»: так, как если бы равенство означало справедливое устройсто жизни. Однако на самом деле все люди от природы не равны и уравнять их естественные свойства (возраст, пол, здоровье, мускульную силу, нервную конституцию, таланты, склонности, влечения, потребности, желания) - невозможно. Но в таком случае справедливость требует не «равенства», а чего-то иного, именно предметно-неравного обхождения с предметно-неравными людьми. Формула справедливости гласит: не «всем одно и то же», а «каждому свое». И потому уравнивать людей во всех правах было бы делом вопиющей несправедливости. Задача иная: надо устранять вредные и несправедливые неравенства, так же, как и несправедливые и вредные равенства, и устанавливать новые, жизненно-полезные и справедливые неравенства. Вместо этого коммунисты провозглашают «равенство людей от природы» и обещают им всеобщее уравнение в правах, которое будет якобы справедливым. На самом же деле они создают сначала всеобщее уравнение в бесправии, а потом - новое, обратное неравенство в пользу членов своей партии, которая превращается в привелигированную касту, набранную из наиболее завистливых, жестоких, ловких и раболепных людей. Таким образом, отмена частной собственности не только не ведет к справедливости, но создает систему новых, вопиющих несправедливостей». И. Ильин
«Дискриминация существует повсюду — в разных странах она имеет различную форму, но есть она везде. Человечество должно восстать против этих так называемых гуманистов. Они только воображают, что служат великую службу». Ошо
«В нашем мире, основанном на борьбе, на неограниченном соревновании личностей, равенство прав ничего не значит без равенства сил». В. Соловьев
«Равенство прав» легко может обернуться равенством в бесправии». Ф. Ницше
«Без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство». Ф. Достоевский
«Все рабы и в рабстве равны». Ф. Достоевский
«Мы неправы, стремясь к внешней справедливости, так как такой не существует. Мы должны довольствоваться той, которая заключена в нас самих». М. Метерлинк
«Горе тому, кто вздумал бы на земле осуществлять идеал справедливости». Л. Шестов
«Естествоиспытатели, хвастающие своим материализмом, толкуют о каких-то вперед задуманых планах природы.., как будто natura sic volet яснее fiat lux!» А. Герцен
«С мыслью о том, что природа, использовав человека для бесцельного и близорукого воспроизведения им потомства, может затем сказать ему: «der Mohr hat seine Schbldigheit getan, der Mohr kaun gehen» и что в этом состоит смысл жизни, - трудно примирить запросы человеческого духа. Загадочный вопрос задачи бытия не разрешается так просто». А. Кони
«Каждое поколение и в нем каждая особь существует лишь затем, чтобы породить свое потомство, но и это последнее существует только для того, чтобы произвести следующее за ним поколение. Значит, каждое поколение имеет смысл своей жизни только в следующем, т. е., другими словами, жизнь каждого поколения бессмысленна; но если бессмысленна жизнь каждого, то значит - бессмысленна жизнь всех. Это бессмысленное существование называется «жизнью рода». Но есть ли это в самом деле жизнь? Если каждое поколение существует только для того, чтобы погибнуть с появлением нового, которому в свою очередь предстоит такая же гибель, и если род живет только в таких непрерывно гибнущих поколениях, то жизнь рода есть постоянная смерть, и путь природы есть явный обман. Цель здесь для каждого полагается в чем-то другом (в потомстве), но и это другое само так же бесцельно и его цель опять - в другом, и так далее без конца. Настоящей цели нигде не находится, все существующее бесцельно и бессмысленно, как неисполнимое стремление. Родовая потребность есть потребность вечной жизни, но вместо вечной жизни природа дает вечную смерть. Ничто не живет в природе, все только стремится жить и вечно умирает. Поэтому, когда говорят человеку: удовлетворяй потребностям и влечениям природы, это единственный путь к блаженству, - то эти слова не имеют никакого смысла; ибо первая и основная потребность - сохранять свое существование, жить всегда - остается неудовлетворенною путем природы. Когда на вопрос: для чего мы живем, какая цель нашей жизни? - отвечают, что жизнь имеет цель сама в себе, что мы живем для самой жизни, то и эти слова не имеют смысла, ибо именно самой-то жизни мы и не находим нигде, а везде только порыв и переход к чему-то другому, и только в одной смерти постоянство и неизменность». В. Соловьев
«Чем держится наш мир? Материей, говорит очевидность. И те, которые хотят вырваться из власти видимости, всегда спорят с материалистами. В общем, спорят удачно: материализм разбит вдребезги и считается философией тупиц и невежд. Но - материализм разбит, а внешний мир по-прежнему властвует над людьми. По-прежнему человек, лишенный крова и пищи, погибает, по-прежнему цикута сильнее мудрости, грубый солдат уничтожает и Архимеда и чертежи его. Слепой, кажется, должен был бы убедиться, что не в материи и не в материализме дело. Самый страшный враг всего одушевленного - не косная материя, которая и в самом деле, как учили древние и как учат сейчас, либо совсем не существует, либо существует потенциально, как нечто призрачное, жалкое, немощное, умоляющее всех о помощи, - самый страшный и беспощадный враг это идеи». Л. Шестов
«Идеология социализма есть идеология материального, бескачественного труда. Она враждебна труду духовному и качественному». Н. Бердяев
«Количественное уравнение труда есть обида лучшим и подбор негодных, отрицание и истребление способностей и дарований, опыта и образования, призвания и гениальности». Н. Бердяев
«В Писании сказано: «будет тебе по твоей вере». Отважился ли бы когда-нибудь Лейбниц или какой хотите философ сказать: «будет тебе по твоей истине»? Л. Шестов
«Вы всегда были горячим проповедником той теории, что по отрезании головы жизнь в человеке прекращается, он превращается в золу и уходит в небытие. Мне приятно сообщить вам, в присутствии моих гостей, хотя они и служат доказательством совсем другой теории, о том, что ваша теория и солидна и остроумна. Впрочем, ведь все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это! Вы уходите в небытие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие». М. Булгаков
«Как счастлив был бы я, если бы я так же легко мог найти истину, как я обличаю ложь!» Цицерон
«Совершенство и блаженство возможны лишь в Царстве Божьем. Общественность человеческая несет на себе все грехи и несовершенства мирового целого, на ней лежит печать мирового рабства и мировой необходимости. Нужно искупить и освободить весь мир, всю тварь, чтобы искуплена и освобождена была человеческая общественность. Вы же, безумные в своей рассудочности, в своей рациональной ограниченности, - вы замыкаетесь в своем субъективном произволе, в своем общественном психологизме, так глубоко противоположном общественному онтологизму, и строите свои жалкие утопии, свои призрачные раи, пока железная поступь мировой необходимости не опрокидывает вас и не принуждает вас глубже задуматься над тайнами жизни. Если вы свободно не обратитесь к шири космической жизни, то будете принудительно обращены к ней суровой необходимостью. Ибо поистине необходимость - великое благо для несвободных духом». Н. Бердяев
«Объясните мне, пожалуйста, отчего верить в Бога смешно, а верить в человека не смешно; верить в человечество не смешно, а верить в Царство Небесное – глупо, а верить в земные утопии – умно?» В. Белинский
«Пари Паскаля противопоставляется пари вольнодумца. (Паскаль предлагал держать пари относительно существования Бога, как в азартной игре, взвесив все шансы: «Взвесим выигрыш и проигрыш в случае, что Бог есть …если вы выигрываете, то выигрываете все, если проигрываете, то не теряете ничего. Без колебаний держите пари за то, что Бог есть», т.е. если вы поставите на то, что Бога нет, то ничего не выиграете в земной жизни, но проиграете загробную.)». А. Камю
«Смело можно сказать, что утопии и утописты всегда управляли человечеством, а так называемые практические люди всегда были их бессознательными орудиями». В. Соловьев
«Вы строили утопию за утопией окончательного общественного устроения и общественного благополучия, не желая знать приливов космической энергии, опрокидывающих все ваши построения, все ваши утопии, все ваши общественные земные раи. Вы захотели спрятаться в своей земной и рационалистической общественности от мира и от Бога, от таинственных сил, темных и светлых, от страшной бесконечности и притягивающей вечности. В общественности захотели вы укрыться от ужаса смерти и тления и создавали кратковременные призраки жизни. Вы обманываете себя тем, что находитесь в подлинной жизни. Но вы двигаетесь в царстве смерти. Каждый миг грядущего пожирает у вас прошедшее и будет пожран мигом последующим. И ни в одной точке вашего внешнего и шумного движения не утверждается подлинная жизнь». Н. Бердяев
«Безумна ваша мечта создать совершенную и блаженную общественность в несовершенном и страдальческом мировом целом. Безумно и нечестиво ваше желание создать совершенную и блаженную общественность в мире, лежащем во зле, в мире, в котором хаос не претворен еще в космическое состояние». Н. Бердяев
«Было бы смешно видеть в социализме последнее вселенское откровение, долженствующее переродить человечество. На самом деле никакое изменение общественных отношений, никакое пересоздание общественных форм не может удовлетворить тех вечных требований и вопросов, которыми определяется собственно человеческая жизнь. Если мы предположим даже полное осуществление социалистической задачи, когда все люди будут одинаково пользоваться благами и удобствами цивилизованной жизни, с тем большею силою и неотступностью встанут перед ними эти вечные вопросы о внутреннем содержании жизни, о высшей цели человеческой деятельности. А ответ на эти вопросы, очевидно, не может быть найден в области практических отношений; за ним мы должны необходимо идти в сферу знания». В. Соловьев
«Образ мыслей ненаказуем». Ульпиан
«Наказание, когда оно наконец настигает виновного, кажется обычно несправедливостью. Господь Бог действует инкогнито». К. Ижиновский
«Чтобы по меньшей мере составить представление о том, сколь ненадежен, надбавлен, побочен «смысл» наказания и каким образом одна и та же процедура может использоваться, толковаться, подготавливаться в принципиально различных целях, здесь будет дана схема, которая сама предстает мне на основании сравнительно малого и случайного материала. Наказание как обезвреживание, как предотвращение дальнейшего урона. Наказание как возмещение в какой-либо форме убытка потерпевшему (даже в виде компенсации через аффект). Наказание как средство изоляции того, что нарушает равновесие, во избежание распространяющегося беспокойства. Наказание как устрашение со стороны тех, кто назначает наказание и приводит его в исполнение. Наказание как своего рода компенсация нажив, услаждавших дотоле преступника. Наказание как браковка выродившегося элемента. Наказание как праздник, именно, как насилия и надругательства над поверженным наконец врагом. Наказание как вколачивание памяти: тому, кто подвергается наказанию - это называется «исправлением», - либо свидетелям казни. Наказание как уплата своего рода гонорара, оговоренного со стороны власти, которая оберегает злодея от излишеств мести. Наказание как компромисс с естественным состоянием мести, покуда последняя отстаивается еще могущественными родовыми кланами и притязает на привелегии. Наказание как объявление войны и военная мера против врага мира, закона, порядка, начальства, с которым борются как с опасным для общины существом, как нарушителем предпосланного общиною договора, как с неким смутьяном, изменником и клятвопреступником, борются всеми средствами, сродными как раз войне». Ф. Ницше


За обедом Вар пристально взглянул на Мира и спросил:
- Говорят, ты недавно повздорил с Маем. Это правда?
- Я не хочу говорить об этом...
- Значит, правда. Из-за чего?
- Я не хочу говорить об этом... - упрямо наклонив голову, повторил Мир.
- Но я хочу говорить об этом, - с ударением произнес Вар. - Он чем-то обидел тебя?
- Нет.
- Именно поэтому ты и накинулся на него с кулаками?
- Да...
- Прекрасно. Мне нравятся люди, которые умеют за себя постоять и никому не дают спуску. Сегодня ты окончательно станешь мужчиной.
- Но разве?.. - начал Мир и, недоговорив, покраснел.
- Существует наслаждение, настолько же превосходящее любовь, насколько любовь превосходит наслаждение от вкусной пищи и хорошего вина. Ты ведь по-прежнему хочешь стать царем?
- Да, - опустив глаза под немигающим взглядом Вара, ответил Мир.
- Царь не должен опускать глаза ни перед кем. Но это между прочим. Для того, чтобы стать царем, ты должен пройти через еще одно испытание.
Вар хлопнул в ладоши, и двое стражников ввели в зал связанного Мая.
Вар встал и подошел к Миру.
- Встань, малыш.
Мир послушно поднялся, и Вар протянул ему кинжал с длинным и тонким лезвием.
- Убей его.
Опрокинув тяжелый стул с высокой резной спинкой, Мир попятился и выставил руку ладонью вперед, словно кинжал в руке Вара угрожал ему, а не Маю.
- Нет... Я не могу...
- В этом нет ничего сложного. Не думай о том, что перед тобой человек. Смотри на него, как на неодушевленный предмет. И поступи с ним как с неодушевленным предметом.
- Я не могу...
- Он оскорбил тебя.
- Я его прощаю.
- Прощают те, кто не смеет мстить. Возьми кинжал.
Мир отрицательно покачал головой и отступил еще на шаг.
- Он гадкий, подлый и злой. Он недостоин жизни. Убей его, - продолжал настаивать Вар ровным тоном.
- Нет. Никогда.
- Взгляни на его лицо. Разве ты не видишь на нем признаков вырождения? Для чего ему жить? Он только даром бременит собою землю. Ну?
- Какой угодно, он имеет столько же прав на существование, как и я!
- Трус!
- Лучше быть трусом, чем убийцей!
- Ты никогда не станешь царем!
- Пусть! - дрожа всем телом от страха и отвращения, со слезами на глазах крикнул Мир.
- Посмотри ему в глаза! Ты видишь?! В них - ненависть и злоба! Он охотно убил бы тебя, если бы только мог!
- Нет! Он не сделает этого так же, как не сделаю этого я!
- Он не человек! Он животное! Разве тебе жаль зверей, которых ты убиваешь на охоте ради собственного развлечения?
- Я больше никогда никого не убью!
- Ты - не мужчина, и никогда им не станешь!
- Мужчина неспособен убить безоружного и связанного!
- Развяжите его! - приказал Вар стражникам и, когда они исполнили приказание, жестом отпустил их, после чего подошел к Маю и протянул кинжал ему.
- Убей его, и получишь свободу.
Май схватил кинжал и набросился на Вара, но тот без труда справился с ним и подтолкнул его к Миру.
- Ну, кто нападет первым? Видишь, Мир, он способен убить, не раздумывая. Поберегись!
Юноши замерли в ожидании, не сводя друг с друга настороженных глаз.
- Возьми нож, Мир! Будь мужчиной! Перережь ему глотку!
Мир нашарил на столе острый нож и опасливо покосился на кинжал в руке Мая.
- Смотри в глаза, малыш! - предостерегающе крикнул Вар. - Любое движение начинается в глазах! Не следи за руками, следи за глазами, иначе умрешь!
Май разжал ладонь, и кинжал со звоном упал к его ногам.
- Я не хочу убивать тебя, Мир.
- Не верь, малыш! - крикнул Вар. - Неужели ты думаешь, что он пощадит тебя, если ты стоишь между ним и его свободой? Как только ты повернешься к нему спиной, он тут же всадит кинжал тебе между лопаток!
- Нет, Мир. Это неправда, - сказал Май и ногой оттолкнул кинжал в сторону.
- Он лжет, малыш! Посмотри на его мышцы! Даже безоружный, он гораздо сильнее тебя! Ему ничего не стоит свернуть твою шею голыми руками!
- Нет, Мир, нет! Простим друг друга и будем как братья! - сказал Май и сделал шаг по направлению к Миру. Его руки протянулись к плечам Мира, и в этот миг Вар крикнул:
- Убей его, пока он не убил тебя!
Голова Мира пошла кругом. Ничего не соображая, он шагнул навстречу Маю и воткнул нож ему в живот.
- Молодец, малыш! - крикнул Вар и рассмеялся.
Обеими руками Май обхватил торчавшую у него из живота рукоять ножа, согнулся и медленно, очень медленно повалился на бок.
- Я хотел... обнять тебя... Мир... - еле слышно прошептал он, и его лицо исказилось мучительной судорогой.
- Прости! - Мир упал на колени и стиснул пальцами окровавленные руки Мая. - Я не хотел! Не умирай! Пожалуйста, не умирай! - жалобно взывал он к другу, тормоша его за плечи и плача.
- Я знаю... ты не хотел... тебя... заставили... - через силу прошептал Май, и в его глазах Мир уловил то же кроткое и печальное выражение, которое уже видел однажды в глазах умирающего оленя. В следующий миг глаза юноши остекленели, и пальцы, судорожно стискивавшие рукоять ножа, разжались.
Мир закрыл ладонью прекрасные кроткие глаза, вытер слезы и поднялся с колен.
- Я убил его, - сказал он, глядя в глаза Вара сухими жесткими глазами. - Ты хотел этого, и я это сделал... Я убил его, и его уже не будет никогда. Только что он был живой, а теперь его нет и не будет никогда... «Никогда» - это очень страшное слово. Самое страшное из всех известных мне слов... Даже «смерть» - не такое страшное слово, как «никогда». «Смерть» - страшное слово только потому, что рядом с ним всегда стоит слово «никогда»... Он мог стать моим братом, но я убил его, и у меня уже никогда не будет брата... Я остался совсем один... Один на один со смертью... Я никогда не прощу тебе этого...
Вар слушал его с презрительной усмешкой и наконец холодно произнес:
- Прекрати истерику, малыш. Да, я заставлял тебя убить его. Но ты мог бы и не делать этого. У человека всегда есть выбор. Он может делать, а может - не делать. Ты - сделал. И никто, кроме тебя, в этом не виноват.
Красный туман поплыл перед глазами Мира, и, схватив валявшийся на полу кинжал, он бросился к Вару, но Вар легким тычком в грудь оттолкнул юношу от себя и рассмеялся злым смехом.
- Аппетит приходит во время еды, да, малыш? Думаешь, что сможешь прирезать меня так же легко, как своего приятеля? А ну, попробуй!
Бросив кинжал, Мир с рычанием схватил стул за спинку и швырнул его в огромное венецианское зеркало. Раздался звон разбитого стекла, и множество блестящих мелких осколков усыпало пол зала. Мир с остервенением принялся топтать их ногами, потом схватил тяжелую каминную кочергу и стал крушить мраморные изваяния, украшавшие зал по всему периметру. Отбитые головы и руки античных богов и богинь с грохотом покатились по паркету.
Миру на глаза попалась великолепная китайская ваза. Он снял ее с постамента и, обеими руками подняв над собой, метнул ее в голову Вара.
Вар, с интересом наблюдавший за побоищем, выставил руку ладонью вперед, и тяжелая ваза, будто прилипнув к его ладони, повисла в воздухе.
- Это очень редкая ваза, малыш, и я просил бы тебя впредь обращаться с ней более бережно. А в целом, мне нравится твое поведение. У тебя есть все задатки для того, чтобы стать царем.
Вар сунул руку в карман куртки, вынул небольшую, очень изящную коробочку слоновой кости и протянул ее Миру.
- Возьми.
- Что это?
- В этой коробочке находятся радость, покой, забвение или смерть, в зависимости от дозы.
Мир осторожно взял коробочку из рук Вара и не без опаски откинул украшенную крупным изумрудом крышечку. Внутри находились твердые белые шарики, и Мир взглянул на Вара с нескрываемым разочарованием.
- Я не обманываю тебя, малыш, - сказал Вар. - Один такой шарик способен подарить блаженство, радость и наслаждение, превосходящие все человеческие представления о счастье. Но все вместе они несут в себе смерть.
Мир закрыл коробочку и, крепко зажав ее в кулаке, вышел из залы.
Поднявшись в свою опочивальню, он высыпал шарики из коробочки на ночной столик и пересчитал. Их было ровно десять.
Мир взял один из них и поднес к глазам.
- Если я проглочу его, во мне будет одна часть смерти и девять частей меня самого, - прошептал он, внимательно разглядывая белую пилюлю. - Если я проглочу еще один, во мне будет две части смерти и восемь частей меня самого... Если я проглочу все шарики, во мне поселится смерть, а меня уже не будет... Но где же буду тогда я сам? От меня ведь останется только оболочка, а внутри будет смерть. А потом разрушится и оболочка... Где тогда будет смерть? Наверное, она переселится в другую оболочку... Но если один шарик способен подарить радость, покой и блаженство, значит, смерть - это высшая радость, высший покой и высшее блаженство.
Мир положил безупречно круглую пилюлю в рот, и, когда она растаяла на языке, он ощутил себя бессмертным Богом. Все земные дела показались ему такими незначительными и мелкими пустяками, убийство Мая показалось такой забавной шуткой, что Мир стал смеяться над собственной глупостью, из-за которой это событие представилось ему таким ужасным, значительным и важным...
Он смеялся до тех пор, пока действие чудесного шарика не прекратилось, и тоска, охватившая его, сделалась еще мучительнее и невыносимее, чем была...


«Претензии всякого фактического государства быть верховным хранителем справедливости, восстанавливать закон добра путем карательного права - наглы и бессовестны. Государство обыкновенно карает тех, которые ему вредны и неудобны, которые посягают на застывшие формы закона. Не всякое государство есть начало объективное. Оно заменяет кровавую месть, из хаоса рожденную, местью холодной и безличной, убийством сознательным. И убийство законное во много раз хуже убийства беззаконного, так как законно убивающий не отвечает за свое преступление, так как холодно убивает и убивает беззащитных. Не только позорная смертная казнь, но и вся почти карательная система государства все еще есть холодная, безличная, сознательная жестокость и убийство. Право всякого данного государства наказывать есть право силы, а не сила права, право это царит во имя утилитарных целей, хотя и прикрывается нередко целями высшими». Н. Бердяев
«Закон выражает собою лишь количественную, математическую справедливость: воздействие равно действию, равное за равное, око за око, зуб за зуб. Поскольку моя сила не нарушает внешнего общественного равновесия, закрепленного законом, постольку она составляет мое право. Здесь право есть та же сила, только в законных пределах. Но откуда эти пределы? Не от закона, ибо закон не создает, а только утверждает существующее общественное равновесие». В. Соловьев
«Государство - порядок принуждения и закона - остается в сфере Ветхого Завета человечества, завета еврейского и языческого. Ветхий Завет необходим христианскому миру, но он не есть откровение новозаветное. Государство и закон есть Ветхий Завет человечества, церковь и благодать есть Новый Завет человечества. Внутри новозаветного откровения нет закона, нет государства, нет семьи, нет никакого принудительного порядка, есть только благодать, любовь, свобода. «Христианское государство» есть смешение Нового Завета с Ветхим, благодати с законом, свободы с необходимостью. Но соединение христианства с государством имело воспитательное значение по внутреннему возрасту человечества; ведь Новый Завет не отменяет Ветхого Завета для ветхого еще человечества. Заповедь «не убей» имеет принудительное значение для мира, не победившего в себе волю к убийству». Н. Бердяев
«При попытке выделить из чувства абсурда методику действий, выясняется, что из-за этого чувства убийство воспринимается в лучшем случае с безразличием и, следовательно, становится возможным. Когда не веришь ни во что, не видишь смысла ни в чем и не можешь объявить ценность чего-либо, то дозволено все и ничто не имеет значения. При отсутствии доводов «за» и «против» убийцу нельзя ни осудить, ни оправдать. Безразлично, сжигать ли людей в газовой камере или посвятить жизнь уходу за прокаженными. Добродетель и злодеяние отдаются на откуп случаю или капризу». А. Камю
«Не все дозволено, потому что природа человеческая сотворена по образу и подобию Божьему и потому всякий человек имеет безусловное значение. Своевольное убийство даже самого последнего из людей, самого зловредного из людей не разрешается духовной природой человека. Когда человек в своеволии своем истребляет другого человека, он истребляет и самого себя, он перестает быть человеком, теряет свой человеческий образ, его личность начинает разлагаться. Никакая «идея», никакие «возвышенные» цели не могут оправдать преступного отношения к самому последнему из ближних. «Ближний» дороже «дальнего», всякая человеческая жизнь, всякая человеческая душа больше стоит, чем облагодетельствование грядущего человечества, чем отвлеченные «идеи». Н. Бердяев
«За отсутствием высших ценностей, способных направлять, действие будет ориентировано на непосредственный результат. Когда нет ни истины, ни лжи, ни зла, ни добра, то законом становится его максимальная эффективность, то есть сила. С этой точки зрения люди подразделяются не на праведных и грешных, а на господ и рабов. В общем, с любой стороны дух отрицания и нигилизма отводят убийству почетную роль. Поэтому, если мы принимаем установку абсурда, мы должны быть готовы к убийству ближнего, подчиняясь логике, а не совести, которая отныне становится лишь иллюзией. Для убийства, конечно, также нужны определенные наклонности, однако не столь ярко выраженные, как показывает опыт. Кроме того, всегда есть возможность совершения убийства чужими руками - так оно обычно и бывает. Ради логики, если с ней считаться по-настоящему, можно уладить все». А. Камю
«Не убий». Исход, 20:13
«У него нет и не может быть вопроса, хорошо ли самому стать убийцей и не прибавит ли к его собственному душевному величию то обстоятельство, что он убьет кого-нибудь. Более, если бы он и убедился в том, что убийство может прибавить что-нибудь, даже очень много, к величию его души, - он все-таки не убил бы. Если бы размышления выяснили ему, что такого правила - «не убий» - нет, или что это правило для ничтожных и маленьких людей, а для больших, великих людей есть другое правило: убивай - он все-таки не убил бы. Ибо кроме расчетов, выгод своей души у него есть еще понимание счастья и несчастья других людей. Если бы пред ним «убий» встало бы в том всеоружии грозной повелительности, в каком пред Макбетом... встало «не убий» - он все-таки не убил бы». Л. Шестов
«Категорический императив учит человека служить самому себе, хлопотать о своих правах на чистоту души и на мир с совестью. Он умеет только предупредить первое преступление - зато он же обязательно ведет и к дальнейшим преступлениям». Л. Шестов
«Непосредственно миру нет никакого дела до человеческой души: для него важны только действия, совершаемые человеком, другими словами - его телесные движения». М. Гершензон
«В каждом дыхании и каждом движении человек ощущает единство и круговую связь мироздания; значит, есть общий мировой закон, и есть соподчиненный ему закон человеческого существования. И так как всякое уклонение от закона неумолимо карается страданием, то для человека нет ничего важнее, как узнать свой родовой закон в составе общего мирового закона. Надо научиться жить космически правильно, не нарушая непреложных велений мира и не тормозя их исполнения, за что он так больно бьет. Закон - во мне, он действует через какие-то из влечений, обуревающих меня, но он не открыт разуму». М. Гершензон
«Коль преступить закон - то ради царства,
А в остальном его ты должен чтить». Еврипид
«Ты - муж: подобает изведать тебе
И счастье в любви, и опасность в борьбе». Фирдоуси
«Ты на желанья смел, на дело - нет.
Иль ты бы согласился
Носить венец - красу и славу жизни -
И труса сознавать в себе?
Сказать «хочу» и вслед за тем «не смею»? В. Шекспир
«Все», действующее на животную природу, как внешняя сила, для человека получает внутреннюю действительность, как идея. Сам человек, будучи реально только «этим», обнимает «все» в идее. Смысл мира становится собственным смыслом человека. Человек сам имеет смысл, поскольку понимает все в единстве, т. е. понимает смысл всего, и в этом человеческом понимании мировой смысл получает возможность своего полного осуществления; потому что каждый человек своим личным сознанием может усвоить себе мировой смысл, может от себя (добровольно) с ним соединиться, а такое внутреннее и свободное воссоединение со всем и есть истинное осуществление мирового смысла». В. Соловьев
«Отношения человека с миром складывались не так, что каждое очередное поколение разгадывало загадку мира и потом передавало эстафету младшему поколению. Мир человека манил, человек хотел обнять все, но посреди самого порыва менялся и завещал не свои достижения в покорении мира, а совсем другие вещи - терпение, примирение. Примирение с миром, составляющее главную науку, которую старшее поколение, обучая, завещало младшему, только кажется разочарованием, пессимизмом… Отрешенность – давнее и влиятельное настроение человечества. Не будучи приглашением погрузиться в разочарование и с вялым равнодушием отталкивать от себя мир, отрешенность близка настроению строгой науки: не ждать и не надеяться, что есть разгадка всего, иметь дело с тем, с чем можно иметь дело, не терзаться положением, когда целое снова и снова ускользает от нашей хватки. Отрешенность учит, что самое захватывающее, первые начала и последние концы, не в человеческой власти.
Согласитесь: это невыносимо. Трезвость, смирение, терпеливое благоразумие – невыносимы.
«Я узнал тебя, мир, я вижу тебя насквозь, у тебя больше не будет власти морочить меня! Я разгадал твою загадку!» - это не выкрики одиночки. Настроение гнозиса захватило особенно многих в начале нашей эры». В. Бибихин
«Без сомнения, обычный человек способен примириться с миром, но этого мало. Способен ли он ненавидеть мир так сильно, чтобы его изменить, и любить так сильно, чтоб счесть достойным перемены?» Г. К. Честертон
«Навязать миру свой собственный закон посредством стиля желает каждый бунтарь, однако это под силу лишь избранным гениям». А. Камю
«Моральное негодование есть лишь более утонченная форма древней мести. Когда-то гнев разговаривал кинжалами, теперь достаточно слов. И счастлив тот, кто хочет и любит казнить своего обидчика, для кого отомщенная обида перестает быть обидой. Оттого мораль, пришедшая на смену кровавой расправе, еще не скоро потеряет свою привлекательность». Л. Шестов
«Мы все, - говорит Ницше, - живем в сравнительно слишком большой безопасности для того, чтобы стать настоящими знатоками человеческой души. Один из нас познает вследствие страсти к познаванию, другой - от скуки, третий - по привычке; никогда мы не слышим повелительного голоса: «Познай или погибни». До тех пор, пока истины не врезываются точно ножом в наше тело, мы относимся к ним с пренебрежительной сдержанностью; они кажутся нам слишком похожими на «пернатые сновидения», которые мы можем принять или не принять, словно в них есть нечто, зависящее от нашего произвола, словно мы можем проснуться от этих наших истин». Вы видите, каким образом раздвигаются пределы познаваемого мира: нужен повелительный голос - «познай или погибни», категорический императив, о котором не вспоминал Кант. Наконец, нужно, чтобы истины врезались в тело, словно ножом, - и об этом не говорится, ничего не говорится ни в теории познания, ни в логиках. Там процесс отыскания истин изображается совсем иначе, там мыслить значит спокойно, последовательно, хотя и с напряжением, но безболезненно переходить от заключения к заключению до тех пор, пока искомое не будет найдено». Л. Шестов
«Если у кого нет врагов, его губят друзья». К. Тацит
«Май жизни только раз цветет, прекрасный,
И мой отцвел давно». Ф. Шиллер
«Его черты покрыла смерти тень,
И он упал, как раненый олень». Навои
«Восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь Бог Каину: где Авель, брат твой?» Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал Господь: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты станешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле». Книга Бытия, 4:8-12
«Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей». I послание Иоанна, 3:15
«Если сравнить наши знания со знаниями древних, мы окажемся великими мудрецами. Но к загадке о вечной справедливости мы так же мало подошли, как и первый человек, как и убийца Каин. Прогресс, цивилизация, все завоевания человеческого ума в эту область не принесли ничего нового». Л. Шестов
«Преступник это человек, нанесший «один удар» ближнему, «непохожему на его отца» и, затем почувствовавший себя затравленным зверем и потому вступающий в отчаянную борьбу со всеми». Л. Шестов
«В основе всей культуры лежит та же вина, что и в основе войны, ибо вся она в насилии рождается и развивается. Но зло, творимое культурой, как и зло, творимое войной, - вторично, а не первично, оно - ответ на зло изначальное, на тьму, обнимающую первооснову жизни». Н. Бердяев
«Когда люди столько мужества приносят в этот мир, мир должен убить их, чтобы сломить, и поэтому он их и убивает. Мир ломает всякого, и многие потом только крепче на изломе. Но тех, кого он не может сломить, он убивает. Он убивает самых нежных, и самых добрых, и самых храбрых, всех без разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя тоже убьют, только без особой спешки». Э. Хемингуэй
«Никакая чужая жертва во имя мира не может считаться слишком большой». К. Чапек
«Если зло и бессмыслие мировой жизни состоит в том, что каждое существо ставит и утверждает себя против всего, то смысл и добро не могут состоять в утверждении всего против каждого, в пожертвовании особенным в пользу родового; потому что это есть только оборотная сторона того же самого зла и той же самой тьмы - только другая точка зрения на всеобщий раздор. Каждое хочет устранить все, - это есть зло и бессмыслие, но само устраняется всем - этот последний факт есть такое же зло и противоречит мировому смыслу, как и первый. Особь враждует против «всего» и потому от всего погибает - в этой кажущейся справедливости нет добра, нет в ней и истины; потому что если каждое погибает, то и во «всем» не будет ничего пребывающего; если каждое есть только текущее явление и исчезающий призрак, то таким же призраком будет все, состоящее из этих самых исчезающих призраков. Если мировое бессмыслие состоит в раздоре всех, а смысл - в единении всех, то этим требуется сохранение всех, т. е. сохранение каждого, ибо иначе не будет того, что должно соединяться. И если вопреки этому в природе каждое существо не сохраняется, то это значит, что мировой смысл, хотя и действует в природной жизни, но не осуществляется в ней, не вполне одолевает, а только ограничивает лежащую в основе мира тьму. Смысл борется с ней в природной жизни, но еще не торжествует здесь своей победы. В природе особенное невольно и только наружно соединяется со всем, но не примиряется с ним внутренно; ибо это все, с которым его связывает и тянет роковая сила жизни, есть для него неведомое и чужое». В. Соловьев
«Нельзя, конечно, нет такой силы в мире, которая могла бы сделать однажды бывшее не бывшим, и совершившееся преступление, как бы ужасно оно ни было - братоубийство Каина, предательство Иуды, - останется навеки свершившимся: оно находится в ведении теоретического разума и тем самым подчинено власти неумолимой, не слушающейся убеждений ???????. Но нет вовсе никакой нужды, чтобы однажды бывшее стало не бывшим в чувственном, конечном мире, как нет никакой нужды в Кане Галилейской или воскрешении Лазаря: все это было бы разрывом естественных связей и, стало быть, «насилием над духом». Практический разум придумал другое, много лучшее: он «внутренне», «духовно», через раскаяние сделает однажды бывшее не бывшим». Л. Шестов
«Выбор - источник вины; вина принадлежит выбирающему. Бог неймет вины». Платон
«Этот безумный, безумный, безумный, безумный, безумный мир победит войну!» В. Бахгатен
«Крупица неотразимости в мире помешала бы сознанию оперировать картиной мира. Сознание не может быть разорванным, оно тогда перестает быть собой... Сознание не любит быть разорванным. Неразорванное сознание очень сильное. Оно непобедимая вещь, ему всегда удается то, что не удалось Александру Македонскому, - справиться с целым миром, правда, немного по-другому: отразить его, не допустить до себя мир, какой он есть, а только отраженный. Без риска, на который шел Александр Македонский, сознание расчетом и учетом в силах контролировать все. По существу оно с первого шага уже контролирует все: решимость все отразить». В. Бибихин
«Сознание прежде всего отражает или во всяком случае готово отразить целый мир». В. Бибихин
«Сознание не принимает и себя. Оно отражает и себя тоже. Разве что только остановившееся на полдороге сознание этого не замечает. Оно во всяком случае готово отразить себя, и последовательное сознание, отражающее все, начинает отражать – выявлять, разбирать, организовывать, и организации нет конца – себя тоже. В сознании нет упора, который остановил бы его как таковое от того, чтобы, отразив себя, отразить и свое отражение, отразить отражение своего отражения, пока оно не помрачится, запутавшись в себе. По своей установке сознание отражает абсолютно все, иначе его победа над миром останется неполной. Отражение настолько первично в сознании, что оно только вторично узнает, что именно оно отражает. Отражает оно раньше, чем узнает: сначала отражает, потом узнает.
А если не отразить, если допустить? Нельзя, возражает сознание, это будет пассивностью, нас заглотит, захватит поток, мы захлебнемся. Погибнем. Как можно. То есть на время, тактически допустить, держа под неустанным контролем, подпустить, но чтобы потом – вернее отразить. Метод прицеливания». В. Бибихин
«Что другое может делать это зеркало, находящееся постоянно перед самим собой, как не отражать себя же бесконечно и бесцельно? Тем не менее, в этом отражении, бессильном выйти за пределы своего собственного повторения, скрыт единственный луч, который мог бы осветить перед нами все остальные. Как же быть? Единственный способ вырваться из своего сознания - это отрицать его, признать его болезнью, которую следует пытаться исцелить при посредстве акта, который нам должен казаться актом буйного или своевольного помешательства, но, рассматриваемый с другой стороны феноменов, является, вероятно, актом здоровья». М. Метерлинк
«В мире больше идолов, чем реальностей: это мой «злой взгляд» на этот мир, это также мое «злое ухо». Тут задавать вопросы молотом и, быть может, услышать в ответ тот знаменитый глухой тон, который говорит о вспученных внутренностях, - какой это восторг для человека, имеющего за ушами еще уши... Что же касается выслеживания идолов, то на сей раз это не временные, а вечные идолы, к которым я здесь прикасаюсь молотом, как камертоном, - не существует вообще более старых, более уверенных, более надутых идолов... А также более пустых». Ф. Ницше
«И кто должен быть творцом в добре и зле, поистине, тот должен быть сперва разрушителем, разбивающим ценности. Так принадлежит высшее зло к высшему благу; а это благо есть творческое». Ф. Ницше
«Кто-то сказал, что величайшие события в мире - это те, которые происходят в мозгу у человека. А я скажу, что и величайшие грехи мира рождаются в мозгу, и только в мозгу». О. Уайльд
«Страшно нам, земнородным, помышлять о смерти. Страшно нам представить себе, что наше телесное естество распадается и предастся тлению. Страшно нам, что угаснет наше земное сознание и самосознание, прилепленное к нашему телу, связанное с ним, им ограниченное и в то же время обогащенное. Прекратится все мое «здешнее». Расстроится все мое земное душевно-телесное устройство. Что останется тогда от меня? Да и останется ли что-нибудь? Что сделается со мной? Куда я денусь? Что это за бесследное, таинственное исчезновение в вечном молчании? Вопрос встает за вопросом и остается без ответа. Тьма. Бездна. Конец. Больше никогда». И. Ильин
«О, кто расскажет нам всю историю наркотиков!.. Это почти история «образования», так называемого высшего образования!» Ф. Ницше
«Некоторые зелья тоже могут служить доказательством того, что есть особое счастье, которое я называю органическим, автоматическим или естественным, потому что душа не имеет к нему никакого отношения и нисколько не повинна в нем, так как оно приходит независимо от ее воли. Я имею в виду то приятное и спокойное состояние, которое дает опиум и в котором хочется навсегда остаться, - состояние подлинного рая для души, если бы оно могло быть продолжительным, блаженное состояние, проистекающее, однако, исключительно из спокойного и равномерного кровообращения, а также из приятного, почти до паралича доходящего ослабления твердых волокон нашего тела. Всего один гран наркотика, прибавленный к крови и текущий вместе с ней по кровеносным сосудам, произведит настоящие чудеса! Каким-то волшебством он дает нам больше счастья, чем все трактаты философии, вместе взятые. Как счастлив был бы человек - при том, как он организован, - если бы в течение всей его жизни действовало на него это божественное лекарство». Ж.-О. Ламетри
«Говорят, что мы не можем представить себе иного сознания, чем наше. Но это совершенно неверно. Точно нарочно, чтобы не только обмануть нас, но и внушить нам вечное, мучительное подозрение о том, что мы жертвы обмана, сама природа часто погружает нас в такие состояния, при которых «очевидность» становится совсем другой, чем та, которая служит опорой для гуссерлевской гносеологии. Вспомним состояния опьянения вином, действие морфия или опиума, вспомним состояние экстаза и, наконец, «нормальное», так сказать, состояние сна, правильно чередующееся с состоянием бдения. Спящий человек, сравнительно с человеком бодрствующим, может считаться как бы существом из иного мира. У него есть своя действительность, так непохожая на действительность дня». Л. Шестов
«Человечество, по выражению Вл. Соловьева, есть становящееся абсолютное, и в этом религиозный смысл истории и религиозная задача человеческой культуры. Новая религиозная антропология прекратит распрю гуманизма с Богом, откроет безумие безбожного прогресса и такое же безумие благочестивого регресса. Новое религиозное сознание Третьего Завета изобличит ложь старых теократий, смешавших человеческое с Божеским, и новых демократий, обоживших человеческое, и поведет к новой и вечной теократии, в которой власть будет подлинной Божеской, а человек, подчинившийся этой власти, будет поднят на высоту Божественную. Но люди переходной эпохи не должны выдавать себя за носителей нового откровения, а лишь за жаждущих, предчувствующих и стоящих у порога. Положительная религиозная антропология может быть открыта лишь в связи с проблемой происхождения зла, лишь в свете ясного сознания природы зла. Тварная человеческая природа есть и величайшее добро и величайшее зло. Зло не есть самобытное и абсолютное начало бытия, зло есть творение, отпавшее от Бога и обоготворившее себя и свои силы. Все эмпирические формы зла - смерть, болезнь, нужда, рабство, убийство, злоба, ненависть - явились в мир из этого источника. Если самообожествление человеческой природы было источником зла, то обожение человеческой природы будет победой над злом, исходом, спасением. Обожение человеческой природы, богочеловечность и есть новая религиозная антропология, противоположная безрелигиозной антропологии религии человечества, религии человеческого самообожествления и самоудовлетворенности. Вот почему религиозно-антропологический вопрос есть вопрос о разрешении смысла истории. В Апокалипсисе дано пророческое разрешение того антропологического вопроса, который поставлен в книге Бытия». Н. Бердяев
«Абсолютная жизнь есть жизнь в любви. В абсолютной жизни не может быть войны, насилия и убийства. Убийство, насилие, война есть знак жизни относительной, исторически-телесной, не божественной. В историческом теле, в материальной ограниченности невозможна абсолютная божественная жизнь. Мы живем в насилии, поскольку живем в физическом теле. Законы материального мира - законы насилия. Абсолютное отрицание насилия и войны возможно лишь как явление глубоко индивидуальное, а не как норма и закон. Это предполагает одухотворение, побеждающее «мир», и его родовой закон, просветление тела человеческого нездешним светом. Но к жизни в материи этого мира нельзя применить абсолютного, как закон и норму. Евангелие не есть закон жизни. Абсолютное не применяется, а достигается. Абсолютная жизнь есть благодатная жизнь, а не жизнь, исполняющая закон и норму. Абсолютная истина о непротивлении злу насилием не есть закон жизни в этом хаотическом и темном мире, погруженном в материальную относительность, внутренне проникнутом разделением и враждой. Пусть этот мир перейдет к абсолютной жизни в любви. Желать можно только этого и только к этому можно стремиться. Совершается это таинственно и незримо, как незримо приходит Царство Божие. Но не имеет никакого внутреннего смысла желать внешнего мира и отрицать всякое внешнее насилие, оставляя внутренне мир в прежнем хаосе, тьме, злобе и вражде». Н. Бердяев
«Зло царствует в мире: стало быть, оно и есть подлинное всеединство, от которого нет спасения; это всеединство навязывается нам силою достоверного и несомненного факта, о котором свидетельствует весь наш опыт; по сравнению с ним христианское учение о любви, устрояющей мир, кажется фантазией; не отходит ли и сам идеал царствия Божия в область опровергнутых жизнью утопий? Это и есть самое глубокое, сатанинское искушение: ибо, заявляя себя, как царствующее, всеединое, всемогущее и вездеприсутствующее, зло тем самым утверждает себя, как божественное». Е. Трубецкой
«Я говорю: поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти; ибо плоть желает противого духу, а дух - противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы. Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное; предваряю вас, как и прежде предварял, что поступающие так Царствия Божия не наследуют. Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона». Апостол Павел, к Галатам, 5:16- 23



Любовь и Мария сидели в креслах у пылающего камелька и пили свежезаваренный чай. Серая пушистая кошка, свернувшись на коврике клубком, завороженно смотрела в огонь.
- Мама опять задерживается... Иногда мне кажется, что она вообще не помнит о моем существовании... - сердито промолвила Любовь.
- Ты не должна на нее сердиться. Ты должна ей гордиться. Ведь только благодаря ее заботам Феодосия достигла такого процветания.
- Но почему за процветании Феодосии должна расплачиваться я?
- Потому что в этой жизни вообще за все приходится расплачиваться самому. По-моему, тебе пора уже в постель.
- А сказка?
- Ты уже почти взрослая. Пора тебе отвыкать от детских привычек.
- Очень удобный у меня возраст. Одно мне не разрешают потому, что я уже большая, другое - потому, что еще маленькая.
- Что поделаешь, у каждого возраста есть свои маленькие преимущества и свои маленькие неудобства.
- О неудобствах я знаю. Хотелось бы, наконец, услышать о преимуществах. Итак, какими такими таинственными правами я обладаю?
- Существуют права, которыми каждый человек обладает уже с момента рождения, просто в силу того, что он человек. Это право на жизнь, право на безопасность и право на счастье. Когда человек вырастает и начинает познавать окружающий мир, у него возникают новые права - право знать правду, право выражать свои убеждения, право верить и право сомневаться. Все, что мешает человеку осуществлять эти неотъемлемые права, является незаконным.
- А что такое закон?
- Закон - это письменно закрепленный уровень уважения человеческих прав, достигнутый данным обществом. Понятно?
- Не совсем. Что главнее - право или закон?
- Если по первородству, то право. Право возникло вместе с человеком, а закон - вместе с обществом.
- Нельзя ли подробнее?
- Сколько угодно. Человек может делать все, что хочет, но только до тех пор, пока это не нарушает права других людей. К примеру, право человека размахивать кулаками заканчивается там, где начинается нос его соседа. Закон является с одной стороны признанием прав личности обществом, а с другой - их ограничителем. Несоблюдение закона влечет за собой наказание, то есть большее ограничение прав и свобод одной личности по сравнению с правами и свободами других людей.
- Но похоже, что угроза наказания никого особенно не пугает, если все равно находятся люди, нарушающие закон?
- Видишь ли, человек устроен так, что собственные желания имеют для него первостепенное значение. Общество пытается воздействовать на своих членов так, чтоб они приучались обуздывать свои страсти и считаться с желаниями окружающих. Но это не всегда удается, и в любом, самом справедливом и разумном обществе, всегда находятся люди, ради удовлетворения своих страстей готовые на любое преступление.
- Какой же смысл тогда в законе, если его все равно нарушают?
- Закон не только указывает людям границы их прав, но и защищает тех, кто сам защитить себя не в состоянии.
- Почему?
- Потому что люди неравны по силе, уму, богатству, таланту и положению в обществе. Сильный обижает слабого, богатый притесняет бедного, хитрый обманывает простоватого, обладающий властью подавляет рядового гражданина. То есть в силу своего врожденного или благоприобретенного преимущества они нарушают права других людей, этим преимуществом не обладающих. Но поскольку перед Богом все люди равны, и даже самый могущественный из земных владык не выше пред Господом, чем последний нищий, Он всем им даровал равные права, и закон призван следить за тем, чтобы не нарушалось божественное установление. Но поскольку отправление правосудия также совершается людьми, человеческие законы несовершенны и в большинстве случаев принимают сторону сильнейшего.
- Тогда зачем же он нужен и зачем его соблюдать, если он все равно несправедлив?
- Закон возник в силу того, что человек может более полно удовлетворять свои потребности только через сотрудничество с другими людьми. Но в обмен на большую безопасность и благополучие общество требует от своих членов безусловного подчинения своим интересам. Однако человек рождается свободолюбивым, и все, что стесняет его стремление к свободе, ненавистно для него. В борьбе желаний и потребностей личности с желаниями и потребностями общества, сила, а значит, и закон, находятся на стороне общества. Но личность способна формировать и навязывать обществу новые потребности и желания, что влечет за собой изменение закона, и то, что вчера подвергалось осуждению и гонению, завтра может стать одобряемым или, по крайней мере, приемлемым. Границы закона расширяются и вынуждают личность искать новые неосвоенные законом духовные пространства, ибо только там личность может почувствовать себя воистину свободной. И так, шаг за шагом, общество вслед за личностью движется ко все более совершенным и гибким законам. Но как бы ни менялся закон, за ним всегда незримо присутствует некий высший нравственный идеал, который может оставаться неизменным в течение длительного времени. Однако при этом никогда не следует забывать, что даже самый возвышенный нравственный идеал есть не более чем попытка человеческого разума вслепую нащупать установленный Богом миропорядок. Этот миропорядок и есть самая полная и совершенная справедливость, к достижению которой стремится человечество. Но в то же время она не является его конечной целью.
- А какая у человечества конечная цель?
- Выразить в себе образ Божества.
- А пуп не развяжется? - усмехнулась Любовь.
Мария негромко рассмеялась.
- Не должен... Хотя цель, безусловно, грандиозная и труднодостижимая. Но когда - и если - она будет достигнута, люди станут как боги. Человечество освободится от груза своих ошибок и заблуждений и познает конечную истину, в очищающем памени которой без следа сгорят все грехи, скорби, пороки, муки, страдания, ложные истины, зло, время, смерть, и все переплавится в Божественное познание, Божественное единение и Божественную любовь...
Мария взглянула на Любовь, и обнаружила, что девочка уже спит. Она улыбнулась, взяла ее на руки и отнесла в постель.


«Крайне важно, чтобы ребенок был воспитан посредством такого представления о возвышенной закрытости и чтобы при этом его держали подальше от закрытости неправильной. Во внешнем плане нетрудно определить, когда наступает подходящий момент, чтобы позволить ребенку обходится одному, однако в духовном отношении все это не так легко. В духовном плане эта задача весьма трудна, и от нее нельзя откупиться по дешевке, наняв гувернантку или заведя себе прогулочную коляску. Искусство состоит в том, чтобы постоянно присутствовать и все же не присутствовать, так, чтобы ребенок мог получить свободу развиваться самостоятельно, между тем как вы сами постоянно за этим наблюдаете. Искусство состоит в том, чтобы в высшей степени и на возможно более высоком уровне предоставить ребенка самому себе, при этом придав своему кажущемуся отказу вмешиваться такой вид, чтобы суметь одновременно совершенно незаметно быть в курсе всего. На это вполне можно найти время, даже если вы служите королевским чиновником, нужно только пожелать. Если захотеть, можно сделать все, что угодно. И отец или воспитатель, который сделал все для вверенного ему ребенка, но при этом не мешал ему становиться закрытым, все равно принял на себя тем самым величайшую ответственность». С. Кьеркегор
«Любовь и доброта выше законов; и милосердие жизни больше, нежели все церемонии». Моисей
«Закон был для нас детоводителем ко Христу, дабы нам оправдаться верою; по пришествии же веры, мы уже не под руководством детоводителя. Ибо все сыны Божии по вере во Христа Иисуса; все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе». Апостол Павел, Галатам, 3:24-28
«Жизнь иных народов, в иных странах и в иные времена научает нас понимать, что считающиеся у нас вечными идеи суть только наши заблуждения». Л. Шестов
«Все хорошие вещи были некогда дурными вещами; из каждого первородного греха вышла какая-то первородная добродетель». Ф. Ницше
«Законы выдают не то, что есть народ, а то, что кажется ему чуждым, странным, чудовищным, чужеземным». Ф. Ницше
«Каждый закон имеет обычно строго определенный, записанный и напечатанный словесный состав. За его словами скрывается логически помысленное и формулированное суждение, в котором обозначено, каким людям, в каких случаях жизни принадлежат строго определенные полномочия, обязанности и запретности. Каждый человек имеет, конечно, эгоистический интерес истолковать это суждение и определения так, чтобы на его личную долю выпало как можно меньше обязанностей и запретностей и как можно больше прав или полномочий. В большинстве случаев люди стараются перетолковать закон в свою пользу, а иногда и прямо извратить его смысл». И. Ильин
«По всей видимости, законы совершенно бесполезны - ведь хорошие люди вовсе не нуждаются в законах, а дурные не становятся от них лучше». Демонакт
«Закон говорит: «ты должен», «ты не должен» - и только философия ставит везде вопрос «зачем» и «для чего». Ф. Зелинский
«Мы в стране эльфов избегаем слова «закон», но его чрезвычайно любят в стране ученых». Г. К. Честертон
«В стране фей был подлинный закон, закон, который можно нарушать, ибо, по определению, закон - это то, что нарушать можно». Г. К. Честертон
«Анархизм берет своей исходной точкой вековечную распрю между личностью и обществом, справедливо указывая, что вражда эта не может быть замирена и в обществе социалистическом, так как лежит глубже противоположности классов. Анархический индивидуализм пытается заглянуть в метафизическую подпочву социальной действительности и увидеть в глубине раздор не социального уже порядка, усматривает борьбу иных, сверх-социальных и над-социальных сил. Существует противоположность и вражда не только между обществом и государством, не только между одними общественными силами и другими, но и между началом личным и началом общественным, между личной свободой и всякой общественной властью. Анархизм вплотную подходит к вопросу об общественности личностей, о соборном соединении личностей, и этим радикально отличается и от социализма и от всех других учений, положивших в основу общественность безличную. Социализм не понимает, что не только всякая власть, но и всякое общественное соединение невыносимо для личности, враждебно ей и отвратительно, если соединение это не на личном начале покоится, не поставило личности во главу угла». Н. Бердяев
«Царство Божье принадлежит сокровенной глубине бытия, а не поверхности, не приметной и зримой его оболочке. Царство Божье неприметно, Царство Божье не от мира сего. Царство Божье есть совершенное преображение мира. Христианское общение не может быть внешней материальной теократией. Христианская общественность есть таинственное общение в Духе, в любви Христовой. Она несоизмерима ни с какой подзаконной общественностью... В Царстве Божьем нет никаких коллективов, в нем есть только личности, оно все состоит из личностей разных иерархических ступеней. И в Царстве Божьем будут «иные слова солнца, иные слова луны, иные звезд; и звезда от звезды разнится в слове». Н. Бердяев
«Самая большая в мире роскошь - это роскошь человеческого общения». М. Сервантес
«Наша вера имеет свой исходный пункт и свой генезис в слуховых впечатлениях. Вера следует из того, что человек слышит от наставляющего в истинах веры, об этом ясно сказано у св. Павла: «Итак, вера от слышания». (Рим. 10:17)». С. Свежавски
«Все вещи принуждены пройти все фазы материального и духовного несовершенства, чтобы позднее прийти к тому сверхъестественному царству, о котором нам говорит вера. К тому царству, что будет существовать «в новом небе и новой земле», в жизни совершенной, счастливой, в которой все будет обновлено и исчезнут слезы и страдания, все скорби и горести и останется только то, что есть бытие и что есть добро. (Откр. 21, 1-4). Такое видение дает нам вера, философия же не проникает так далеко». С. Свежавски
«Очевидно, что продолжение всех вещей в добре, сохранение всякой вещи, убеждение, что ничто не исчезнет, что все то, что есть бытие, длится, - это есть истина веры, которая также имеет свое обоснование в философии. Потому что если нечто зависимо в своем существовании от того источника существования, который есть Бог, то оно поэтому раз и навсегда сохранено в этом источнике. Поэтому мы здесь можем повторить то, что некогда сказал Галчиньски о Бахе, что в Бахе можно найти все. Точно так же и в Боге можно найти все, и в Боге даже в бесконечно большей степени содержится все. Ничто из того, что начало существовать и существует, от мельчайшего червячка и элементарной атомной частицы до величайших духовных свершений людей и ангелов, - ничто не исчезает, все есть в Боге». С. Свежавски
«Из любви не делают ничего дурного», поэтому из любви делают больше, чем делали бы из послушания и добродетели». Ф. Ницше
«Окончательная задача личной и общественной нравственности та, чтобы Христос, - в котором обитает вся полнота Божества телесно, - «вообразился» во всех и во всем. От каждого из нас зависит содействовать достижению этой цели, воображая Христа в нашей личной и общественной жизни. Все согласны в том, что рамки юридического закона нисколько не определяют деятельности человека, стремящегося к совершенству. Можно никогда не убивать, не красть и не нарушать никакого уголовного закона, и быть, однако, безнадежно далеким от Царства Божия. Юридический закон и не имеет прямой целью совершенство человека и человечества - его задача только в том, чтобы возможно прочнее охранять их внешнее земное существование, пока оно нужно для высших целей, - крепче удерживать плотского человека по крайней мере на первых, низших ступенях общежития, с которых настоящая цель даже еще не видна, но без которых она не может быть достигнута. Но также недостаточны для положительного руководства к совершенствованию и рамки закона нравственного и сами евангельские заповеди, принимаемые как отдельные внешние предписания - по букве, а не по духу. Даже высшая и все в себе заключающая заповедь любви может быть понята и принята в ложном смысле, - и не только может, но и была и бывает. Одни говорят, что евангельская любовь есть прежде всего любовь к Богу, - и во имя этой любви считают себя вправе и даже обязанными мучить своих братьев, не так, как они, исповедующих веру в Бога. Другие утверждают, что евангельская любовь требует равномерного бесстрастного благоволения ко всем и каждому, и потому не допускает будто бы никакой принудительной защиты мирных и невинных людей от убийц, насильников и хищников. Одни во имя любви к Богу позорят имя Божие своими изуверствами, другие во имя любви к ближнему желали бы беспрепятственно отдавать множество ближних на гибель». В. Соловьев
«Право не есть только условная форма, выдуманная и установленная людьми, и значение права не определяется одним человеческим предписанием; право есть, по самому существу своему, некая духовная, священная ценность, и значение его определяется тем способом духовного бытия, который присущ земному человеку от природы. Чтобы удостовериться и убедиться в этом раз и навсегда, надо только представить себе однажды со всею силою и наглядностью, что вот я (именно я, а не кто-нибудь другой) лишен всех прав и отдан в жертву полному бесправию: отныне у меня нет никаких огражденных полномочий; я нигде не могу найти никакой правовой защиты; другие люди не имеют никаких обязанностей по отношению ко мне, мало того, они могут делать со мной все, что угодно; им все позволено, а я - вне права и вне закона; я подобен как бы беспризорному ребенку, отданному в жертву чужой жадности, злобе и властолюбию... Кто однажды вообразит себя в таком состоянии, и вчувствуется в него, и увидит себя погибающим от него, - тот мгновенно «услышит» в глубине своего существа громкий и властный голос, требующий своих священных, неприкосновенных, неотчуждаемых прав и взывающий к их признанию, уважению и защите. Этот голос будет требовать не только права на жизнь, но и права жить свободно и свободно творить; он будет настаивать не только на священных правах личности и не только на их принципиальной неприкосновенности, но он будет требовать еще, чтобы они и в самом деле были ограждены и не попирались другими». И. Ильин


Поздним вечером Артакс возвращался в гостиницу и, свернув в темный переулок, лицом к лицу столкнулся с рослым мужчиной в матросской куртке.
Посторонившись, он хотел извиниться, но матрос нарочито грубо толкнул его плечом и скрылся за углом дома.
- Вот она, хваленая британская вежливость, - буркнул вслед ему Артакс и продолжил свой путь, но, не пройдя и десятка шагов, споткнулся обо что-то мягкое.
При слабом свете уличного фонаря он принял лежащий у его ног предмет за узел с тряпьем, но вдруг страшная догадка мелькнула в его мозгу, и, наклонившись, он дотронулся рукой до бесформенной груды тряпок.
Перед ним на мокром, грязном тротуаре лежала девочка лет десяти на вид. На ее полупрозрачном личике еще не высохли слезки, но большие голубые глаза были безжизненно-тусклы. Артакс разжал кулачок несчастного создания так осторожно, словно девочка еще могла чувствовать боль, и взял с ладони вырванную с мясом форменную пуговицу с матросским якорем.
- Вот ты и попался, грязный ублюдок! - прогремел у него над ухом грозный голос, и на плечо Артакса легла железная рука. - Теперь тебе не уйти от возмездия, Джек!
- Я не... - начал было Артакс, но дюжий констебль, не слушая, защелкнул стальные браслеты на его запястьях.
- Выслушайте меня!
- О своих подвигах отчитаешься перед дьяволом! Я застиг тебя на месте преступления, Джек, и тебе не отвертеться!
- Это ошибка! Я просто шел мимо!
- Ну, конечно, Джек! Все так и было, как ты говоришь! Только ты объясни мне, Джек, почему каждый раз, когда ты просто проходишь мимо, за твоей спиной остаются поруганные трупы маленьких девочек?! Не бойся, Джек! Я не потащу тебя к судье! Ты избежишь близкого знакомства с виселицей! Нет, Джек, пеньковый галстук придуман не для тебя! Пять лет я мечтал о встрече с тобой, Джек! Пять долгих лет я не мог спать по ночам, потому что в мою комнату приходили маленькие девочки, которых я должен был защитить от тебя, Джек, - и не смог! Неужели ты думаешь, Джек, что теперь, когда мы встретились, я соглашусь с тобой расстаться? Да ни за какие деньги, Джек! Ни один влюбленный не мечтал так о встрече с возлюбленной, как я мечтал о встрече с тобой, Джек! Пять бесконечных лет я медленно сходил с ума при мысли, что ты разгуливаешь по улицам Лондона, и какая-то маленькая девочка вскоре вновь придет в мою комнату, встанет у изголовья моей постели и станет смотреть на меня своими невинными глазками, спрашивая без слов, где я был, когда ты, Джек, убивал ее! И вот мы встретились, Джек, и, когда они снова придут ко мне в комнату, я скажу им, Джек, что я сделал с тобой, и, быть может, они перестанут приходить ко мне каждую ночь! Ты понял меня, Джек?!
Артакс разорвал наручники, как гнилую нитку, и, оттолкнув пытавшегося остановить его констебля плечом, пустился бежать по направлению к порту.
Некоторое время он слышал за спиной топот погони, но вскоре констебль безнадежно отстал и потерял его из виду.
Из полуотворенной двери портового кабачка доносились пьяные голоса и грубая брань. Артакс остановился и заглянул в окно.
Несколько матросов сидели за уставленным бутылками столом, и в одном из них Артакс узнал того самого мужчину, с которым столкнулся в переулке. Третья сверху пуговица на его форменной куртке отсутствовала.
Артакс вошел в кабачок и уселся на свободный табурет рядом с Джеком.
За столом воцарилась недобрая тишина.
- Извините, если помешал вам веселиться, парни. У меня небольшой разговор к Джеку. Нам ведь есть, о чем поболтать, не правда ли, Джек? Я толкнул тебя, Джек. Извини. Это вышло случайно.
- Ты с кем-то путаешь меня, приятель. Я тебя не знаю, - исподлобья глядя на Артакса, ответил матрос.
- Да что ты, Джек? Мы виделись не более десяти минут тому назад. Сколько же ты выпил, если успел забыть об этом?
- Убирайся к дьяволу! Я не Джек и вижу тебя впервые! - прорычал матрос и, стукнув кулаком по столу, поднялся во весь свой внушительный рост.
- Сядь, Джек, и не волнуйся так. Ты помнишь, там, в переулке, валялась на тротуаре куча тряпья? Ты очень удивишься, Джек, но это оказалось совсем не то, что ты подумал, - не обращая внимания на его слова, продолжал Артакс.
- Чего он хочет от тебя, Чарли? Только скажи, - и мы пересчитаем ему все ребра! - сказал один из собутыльников матроса.
- Простите, парни, но я разговариваю с Джеком. Не очень-то вежливо вмешиваться в беседу двух друзей, верно, Джек? Сейчас холодные ночи, а у тебя на куртке нет одной пуговицы. Ты не помнишь, где потерял ее, Джек?.. Это очень плохо, Джек, что ты не помнишь, где потерял свою пуговицу. От таких пустяков иногда зависит жизнь. Если ты не пришьешь пуговицу, ты можешь простудиться и умереть. А ведь ты совсем не хочешь умирать, верно, Джек? Ты очень любишь жизнь... Совсем как та маленькая девочка, которую я нашел в том переулке, где мы встретились с тобою, Джек... Только она была уже не живая. Ты будешь очень смеяться, Джек, но сначала я даже принял ее за узел с тряпьем... А это оказалась совсем маленькая девочка, Джек... совсем маленькая и совсем мертвая... Наверное, ты тоже принял ее за узел с тряпьем, а, Джек?
- Что ты болтаешь? Не видел я никаких маленьких девочек!
- Да, Джек, ты и не мог ее видеть, ведь там было так темно... В такой темноте немудрено было потерять пуговицу и даже не заметить этого... Но ты не огорчайся, Джек. Я нашел твою пуговицу... Ты не веришь мне? Ты, может быть, думаешь, что я лгу, чтобы утешить тебя? Нет, Джек. Все было так, как я сказал. Вот твоя пуговица, Джек, - Артакс вынул руку из кармана и протянул вперед раскрытую ладонь, на которой лежала матросская пуговица с якорем. - Видишь, Джек? Точь-в- точь как твои пуговицы... Но ты еще больше удивишься, Джек, когда узнаешь, где я ее нашел... Я нашел твою пуговицу, Джек, в кулачке у маленькой мертвой девочки... Теперь ты сможешь пришить ее на место, и тогда тебе не придется бояться простуды и смерти...
Изменившись в лице, убийца ударил Артакса по руке и прыгнул к дверям, но матросы, давно уже с мрачным видом слушавшие Артакса, не дремали и, сбив убийцу с ног, принялись ожесточенно месить его тяжелыми матросскими башмаками. Артаксу пришлось приложить немало стараний, чтобы отбить кошмар Лондона у разъяренных мужчин.
- Я вас прекрасно понимаю, парни, - сказал он, удерживая мстителей на расстоянии вытянутой руки от избитого Джека. - Но он должен предстать перед судом и понести кару в соответствии с законом. Жители Лондона должны точно знать, что Джек Риппер кончил жизнь на виселице, а не погиб в пьяной драке.
Дверь открылась, и в кабачок вошли трое констеблей.
- Господа, позвольте представить вам этого бравого матроса британского флота. Знакомые называют его Чарли, но гораздо более он известен под именем Джека Потрошителя, - сказал Артакс, обращаясь к стражам порядка. - Зная о ваших нежных чувствах к Джеку, констебль, я прошу вас поместить меня в одну камеру с ним, и пусть суд решает, кто же из нас двоих подлинный Джек Потрошитель. А эту пуговицу, констебль, я прошу вас сохранить на память о сегодняшней ночи...


«Высшее право - высшая несправедливость». Цицерон
«Высшее право, в конце концов, это - преступление». Теренций
«Ничто так не похоже на добродетель, как тяжкое преступление». Сен-Жюст
«Для чего же закон? Он дан после по причине преступлений». Апостол Павел, к Галатам, 3:19
«Закон же пришел после, и таким образом умножилось преступление. А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать, дабы, как грех царствовал к смерти, так и благодать воцарилась чрез праведность к жизни вечной Иисусом Христом, Господом нашим. Что же скажем? оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать? Никак. Мы умерли для греха: как же нам жить в нем?» Апостол Павел, к Римлянам, 5:20-21, 6:1-2
«Где закон, там и преступление. Как ни трудно нам примириться с этим, нужно сказать: не было бы законов, не было бы и преступлений». Л. Шестов
«Государство обеспечивает людям права свободы, но ни одному человеку не может быть предоставлено право на преступление. Истолковывать свободу как право на злодейство могут только - или совсем наивные люди, или преступники». И. Ильин
«Преступление становится преступлением только в силу того зла, которое оно причиняет людям». Л. Шестов
«Вас замучили, ограбили, оскорбили - Адрастее нет до этого дела, так что если виновником ваших бед окажется стихия или зверь, то это нигде во вселенной не вызовет реакции и никто не придет к вам на помощь. Ибо такого закона, что человек не должен гибнуть или страдать, разум не издал. Но вот человек позволил себе так или иначе нарушить «закон»: отнял что-то у другого, ударил его или подверг иному лишению, гораздо меньшему, чем те обиды, которые выпадают на долю смертного ежечасно и ежедневно от «каприза» стихии. Это уже не может быть прощено. Бдительная Адрастея неусыпно следит за тем, чтоб ни одно нарушение закона не прошло безнаказанно для нарушителя, хотя о потерпевшем она никогда не вспомнит. Если вы убьете, то вернетесь после смерти на землю и будете убиты, если ограбите - то будете ограблены, если изнасилуете женщину, вы родитесь женщиной и подвергнетесь такому же насилию и т. д. до самых незначительных мелочей. Не в том дело, что ограбленный вами человек или обесчещенная женщина потерпели - терпеть и выносить - удел смертных, и в этом нет зла, почему никто в мире и не озабочен тем, чтоб помочь пострадавшим. Зло в том, что насильник или убийца нарушил закон. Это - абсолютно недопустимо, и это требует компенсации». Л. Шестов
«Конечно, правительство необходимо, нельзя отдать слабых во власть сильных, нельзя отдать культуру с ее высшими ценностями на растерзание звериных инстинктов хаотической стихии. Человечество до тех пор не освободится от потребности в принудительной государственности, пока не примет внутрь себя Христа. Нужно высшей мощью защитить слабых, охранить ценности, но миссия эта требует благородства духа, это миссия рыцарская. Или полиция есть мерзость и низость, сыск и шпионство, или она благородное, высокое призвание защиты насилуемых, спасение погибающих, предотвращение насилий, рыцарское призвание. Охрана порядка и спокойствия, человеческой жизни и чести может быть вручена только рыцарям, а не подонкам общества, из которых вербуют полицию современного государства. Полицию и бюрократию должно замерить новое рыцарство, благородная порода. Только от роста и организации рыцарских чувств все слабые могут ждать защиты от насилия, все священное может ждать охраны». Н. Бердяев
«Это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую душу и вырвавшей последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер». Ф. Достоевский
«Национальность есть моя национальность и она во мне, государственность - моя государственность и она во мне, церковь - моя церковь и она во мне, культура - моя культура и она во мне, вся история есть моя история и она во мне. Историческая судьба народов и всего человечества есть моя судьба, я в ней и она во мне. Я живу в прошлом и будущем истории моего народа, истории человечества и истории мира. И все жертвы всемирной истории совершаются не только со мной, но и для меня, для моей вечной жизни. Слезинка ребенка пролита не только для мира, для свершения мировой судьбы, но и самого ребенка, для свершения его судьбы. Ибо весь мир есть мир этого ребенка, он в нем и для него». Н. Бердяев
«Долг активного спасения ребенка и души злодея на мне лежит. Если я его не выполню, я не менее грешен, чем если совершу убийство». Л. Карсавин
«Преступление интересует нас не потому, что оно загадочно, а потому, что оно противозаконно. Мы преследуем негодяев не ради интеллектуального интереса; мы преследуем их, чтобы именем закона засадить в тюрьму». К. Чапек
«Я - маниак любви». И. Северянин
«Чтобы поймать маньяка, нужен другой маньяк». Трюизм из голливудских триллеров
«Жизнь (согласно нашей вере) похожа на журнальный детектив: она кончается обещанием (или угрозой), «продолжение следует». Жизнь с благородным простодушием подражает детективу и в том, что она обрывается на самом интересном месте. Разве смерть не интересна?» Г. К. Честертон
«Категорический императив запрещает только резать людей, а предавать их нравственной анафеме не запрещает... Категорический императив есть лишь регулятор человеческих поступков, и его роль - чисто внешняя; его сила полезна в том смысле, в каком полезна бдительность предупреждающих и пресекающих преступления органов полиции. Область нравственности начинается лишь там, где кончается категорический императив - всякое принуждение, хотя бы и внутреннее. Власть и бессилие императива над людьми представляет большой интерес лишь с практической точки зрения, обеспечивая обществу порядок и безопасность. Но нравственная высота человека измеряется не его готовностью подчиниться правилам, а способностью чувствовать в ближнем себя самого... Здесь не может быть речи о том, что один человек «хочет быть дурным», а другой «хочет быть хорошим». Все сводится лишь к тому, насколько человек может быть хорошим, ибо никто не желает быть дурным, преступным, как утверждают философы, изобретшие непостижимый «постулат свободы воли» специально для того, чтобы прославлять собственные добродетели и отлучать от Бога всех, иначе, чем они чувствующих. Свобода воли, получающая свое выражение в желании быть преступным и дурным! Можно ли придумать что-либо более противоречащее самому себе, чем такое положение. А меж тем, едва ли существует предрассудок, от которого люди были бы менее свободны. Нам нужно думать, что ближний хочет быть дурным, чтобы иметь право называть живущее в нас чувство мести «справедливым». Л. Шестов
«Возмездие», по мнению немецких критиков, есть то, что мирит нас с «виною» людей, и поэтому-то основным законом поэтического творчества должно быть торжество добра над злом. Наказанная вина знаменует собой недремлющее око Провидения, уже здесь, на отмели времен подводящего итог человеческим поступкам... Критики знают, что на самом деле на наших глазах торжествуют злые, а добрые «плетутся под тяжестью креста, окровавленные и несчастные». Но поэтому-то они и требуют от поэзии идеализма; по их мнению, из области искусства должно быть исключено все то, что греки называли ??????, т. е. все, возмущающее душу, все несправедливое и случайное - как ненаказанное преступление, гибель невинного существа и т. д. Причина, вызвавшая такое эстетическое требование, коренится в убеждении, что искусство не имеет иных средств примирить нас с этим ??????, кроме веры в «идею» о торжестве правды, и что, следовательно, та драма, которая не будет проникнута такой идеей, то художественное произведение, в котором не будет соблюден этот принцип трагического, не может дать нам эстетического наслаждения». Л. Шестов
«Только наше воображение заставляет раскаяние следовать по пятам за преступлением. Только воображение рисует нам отвратительные последствия каждого нашего греха. В реальном мире фактов грешники не наказываются, праведники не вознаграждаются: сильному сопутствует успех, слабого постигает неудача. Вот и все». О. Уайльд
«Любой грех есть заблуждение воли, желания и деятельности невежества». Шри Ауробиндо Гхош
«Закоренелый преступник не желает делать признания (демоническое как раз и заключено здесь в том, что он не желает устанавливать коммуникации с добром, претерпевая свое наказание). Против этого есть один способ, который, вероятно, применяется крайне редко. Это молчание и власть взгляда. Если у того, кто ведет допрос, хватит телесных сил и душевной гибкости выдержать все это так, чтобы и мускул не дрогнул, если хватит сил продержаться пусть и шестнадцать часов кряду, он добьется этого в конце концов, и признание вырвется у преступника как бы помимо его воли. Ни один человек, совесть которого нечиста, не может вынести молчания». С. Кьеркегор
«В составе каждой неправды, каждого насилия, каждого преступления, кроме личной «обиды» и «ущерба», есть еще сверхличная сторона, ведущая преступника на суд общества, закона и Бога; и понятно, что личное прощение частного лица не властно погасить эту подсудность и эти возможные приговоры. В самом деле, кто дал мне право «прощать» от себя злодеям, творящим поругание святыни, или злодейское соблазнение малолетних, или гибель родины? И каков может быть смысл этого мнимого «прощения»? Что означает оно: что «я» их не осуждаю и не обвиняю? но кто же поставил меня столь милостивым судьею? Или - что «я» примиряюсь с их злодеяниями и обязуюсь не мешать им? но откуда же у меня может взяться такое мнимое право на предательство, на предательство святыни, родины и беззащитных? Или, быть может, это «прощение» означает, что я воздерживаюсь от всякого суждения, умываю руки и предоставляю события их неизбежному ходу?» И. Ильин
«Бог есть виновник зла, как наказания, но не как преступления», - учит Фома Аквинский, но не отвечает на вопрос о происхождении зла, а только обходит его, потому что Бог здесь все-таки признан «виновником зла». Deus est auctor mali, а весь вопрос в том, как оправдать Бога во зле». Д. Мережковский
«В самом деле, если мир создан Богом, то почему же он «зол» и «безнравствен»? А если он «безнравствен» и «зол», то как же может он находиться в «воле Божьей»? Если мир создан Богом, то какое право имеет человек призывать к мироотвержению? А если он бежит от мира, как управляемого безбожным законом борьбы, то откуда же все эти успокоительные ссылки на волю Божию, правящую миром? Однако сентиментальный моралист не считается с этим и выдвигает идею «воли Божией» каждый раз, как ему необходимо прикрыть свое собственное морализирующие безволие. Волевое участие человека в несении бремени мироздания он объявляет «грубым суеверием»; «истинная» же вера состоит в том, чтобы отнести все, беспокоящее его душу, «внешнее общественное зло» - к воле Божией. Эта «истинная» вера утверждает, что всякая неуговоримая злоба и все ее злодейские проявления посланы Богом и что всякая попытка пресечь эти злодейства была бы сущим святотатством. Если принять это учение, то окажется, что Бог «хочет «не только того, чтобы все люди любили и жалели друг друга, но еще и того, чтобы очень многие люди, не поддаваясь на жалостливые уговоры других, свирепствовали и злодействовали, физически насилуя и убивая добродетельных и духовно растлевая слабохарактерных и детей; и, далее, окажется, что «Бог» совершенно «не хочет» того, чтобы деятельность этих свирепых негодяев встречала организованный отпор и пресечение. Уговаривать злодеев «Бог» позволяет; расширять объем их злодейства предложением себя в жертву - «Бог» тоже разрешает; но если кто-нибудь, вместо того, чтобы предоставлять злодеям все новые беззащитные жертвы и отдавать им младенцев в духовное растление, вознегодует и захочет пресечь их неуговоримое злодейство, - то Бог осудит это как кощунство и безбожие. Когда злодей обижает незлодея и развращает душу ребенка, то это означает, что так «угодно Богу»; но когда незлодей хочет помешать в этом злодею, - то это «Богу неугодно». «Воля Божия» состоит в том, чтобы никто не обижал злодеев, когда они обижают незлодеев: ибо «по Его воле» все дети, все слабохарактерные, все добрые люди отданы в непререкаемую и бесспорную добычу растлителям и злодеям, свирепость которых остается неприкосновенною святынею для всех остальных людей. И тот, кто этого не понимает или не соглашается с таким толкованием и «берет меч», предпочитая лучше погибнуть самому «от меча», чем предательски соучаствовать в торжестве зла, тот объявляется безнравственным и безрелигиозным человеком, злодеем, не верующим в Бога». И. Ильин
«Г[-н]Z. А разве не бывает так, что воля, хотя и согласна на убийство, не есть, однако, злая воля и, следовательно, убийство не может здесь быть безусловным злом даже с этой субъективной стороны?
Князь. Ну, это уже совсем что-то непонятное… А! Впрочем, догадываюсь: вы разумеете тот знаменитый случай, когда в пустынном месте какой-нибудь отец видит разъяренного мерзавца, который бросается на его невинную (для большего эффекта прибавляют еще малолетнюю) дочь, чтобы совершить над нею гнусное злодеяние, и вот несчастный отец, не имея возможности иначе защитить ее, убивает обидчика. Тысячу раз слыхал этот аргумент!
Г[-н]Z .Замечательно, однако, не то, что вы тысячу раз его слыхали, а то, что никто ни одного раза не слыхал от ваших единомышленников дельного или хоть сколько-нибудь благовидного возражения на этот простой аргумент.
Князь. Да на что же тут возражать?
Г[-н]Z. Вот, вот! Ну, если не хотите в форме возражения, то докажите каким-нибудь прямым и положительным образом, что во всех случаях без исключения, следовательно, и в том, о котором у нас речь, воздержаться от сопротивления злу силою, безусловно, лучше, нежели употребить насилие с риском убить злого и вредного человека…
Князь. Допустим, что в вашем выдуманном случае убить лучше, чем не убивать, - в самом деле я этого, конечно, не допускаю, но положим, что вы тут правы; положим даже, что ваш случай не выдуманный, а действительный, но, как и вы согласитесь, совершенно редкий, исключительный. А ведь у нас дело идет о войне – явлении общем, всемирном; и не станете же вы утверждать, что Наполеон, или Мольтке, или Скобелев находились в положении сколько-нибудь похожем на положение отца, принужденного защищать от покушений изверга невинность своей малолетней дочери?..
Г[-н]Z. Действительно, ловкий скачок от неприятного вопроса. Но не позволите ли вы мне, однако, установить между этими двумя явлениями – единичным убийством и войною – их логическую, а вместе и историческую связь. А для этого сначала опять возьмем наш пример, но только без тех частностей, которые как будто усиливают, а на самом деле ослабляют его значение. Не нужно тут ни отца, ни малолетней дочери, так как при них вопрос сейчас же теряет свое чисто этическое свойство, из области разумно-нравственного сознания переносится на почву натуральных нравственных чувств: родительская любовь, конечно, заставит этого отца убить злодея на месте, не останавливаясь на обсуждении вопроса, должен ли он и имеет ли право это сделать в смысле высшего нравственного начала. Итак, возьмем не отца, а бездетного моралиста, на глазах которого чужое и незнакомое ему слабое существо подвергается неистовому нападению дюжего злодея. Что же, по-вашему, этот моралист должен, скрестя руки, проповедовать добродетель, в то время как осатаневший зверь будет терзать свою жертву? Этот моралист, по-вашему, не почувствует в себе нравственного побуждения остановить зверя силою, хотя бы и с возможностью и даже вероятностью убить его? И если он вместо того допустит злодеянию совершиться под аккомпанемент его хороших слов, что же, по-вашему, совесть не будет упрекать его и не будет ему стыдно до отвращения к самому себе?
Князь. Может быть, все, что вы говорите, будет ощущаться моралистом, не верящим в действительность нравственного порядка или забывшим, что Бог не в силе, а в правде.
Дама. И это очень хорошо сказано. Ну, что-то вы теперь ответите?
Г[-н]Z. Я отвечу, что желал бы, чтобы это было сказано еще лучше, а именно, прямее, проще и ближе к делу. Вы ведь хотели сказать, что моралист, действительно верящий в правду Божию, должен, не останавливая злодея силою, обратиться к богу с молитвою, чтобы злое дело не совершилось: или через чудо нравственное – внезапное обращение злодея на путь истинный, или через чудо физическое – внезапный паралич, что ли…
Дама. Можно и без паралича: разбойник может быть чем-нибудь напуган или вообще как-нибудь отвлечен от своего замысла.
Г[-н]Z. Ну, это-то все равно, потому что чудо ведь не в самом происшествии, а в целесообразной связи этого происшествия, будь то телесный паралич или душевное какое-нибудь волнение, с молитвою и ее нравственным предметом. Во всяком случае предлагаемый князем способ помешать злому делу сводится все-таки к молитве о чуде.
Князь. Ну… то есть… почему же к молитве… и к чуду?
Г[-н]Z. А то к чему же?
Князь. Но раз я верю, что мир управляется добрым и разумным началом жизни, я верю и тому, что в мире может происходить только то, что согласно с этим, то есть с волею Божией.
Г[-н]Z. Виноват! Вам сколько лет?
Князь. Что значит этот вопрос?
Г[-н]Z. Ничего обидного, уверяю вас. Лет тридцать-то будет?
Князь. Ну, побольше будет.
Г[-н]Z. Так вам, наверное, приходилось видать, а не видать, так слыхать, а не слыхать, так читать в газетах, что злые-то или безнравственные дела совершаются все-таки на сем свете.
Князь. Ну?
Г[-н]Z. Ну так как же? Значит, «нравственный порядок», или правда, или воля Божия, очевидно, сами собою в мире не осуществляются…
Политик. Вот наконец на дело похоже. Если зло существует, то значит, боги или не могут, или не хотят ему помешать, а в обоих случаях богов, как всемогущих и благих сил, нет. Старо, но верно.
Дама. Ах, что это вы!
Генерал. Вот ведь до чего договорились. «Пофилософствуй, ум вскружится!»
Князь. Ну, это плохая философия! Как будто Божья воля связана с какими-нибудь нашими представлениями о добре и зле!
Г[-н]Z. С какими-нибудь представлениями не связана, но с истинным понятием добра связана теснейшим образом. Иначе если добро и зло вообще безразличны для божества, то вы сами себя опровергли окончательно.
Князь. Почему это?
Г[-н]Z. Да ведь если, по-вашему, для божества все равно, что сильный мерзавец под влиянием зверской страсти истребляет слабое существо, то ведь и подавно божество ничего не может иметь против того, чтобы под влиянием сострадания кто-нибудь из нас истребил мерзавца. Ведь не станете же вы защищать такую нелепость, что только убийство слабого и безобидного существа не есть зло перед Богом, а убийство сильного и злого зверя есть зло». В. Соловьев
«Есть ли на свете всеведущий и всемогущий бог, этого я не знаю, но если бы он и был - для нас это ничего бы не изменило. Но я вам вот что скажу, некая высшая справедливость быть должна непременно! Мы можем только наказывать, но должен быть еще «некто», кто бы прощал. Знаете, настоящая, высшая справедливость так же необъяснима и удивительна, как и сама любовь». К. Чапек
«Не бойтесь, вы, которые грешники, первые приступите к жизни. Да не устрашится тот, кто убивал, да не убоится, кто воровал. Те, кого Господь желает, это - все те, кто отвержен, кто неблаголепен, кто болен». «Adversus Iudaeos»
«Послушайте, каких людей призывают эти христиане: кто грешник, кто нищий духом, кто малое дитя, короче говоря, кто убог - того Царство Божие и приемлет. Под «грешником» не подразумевается ли преступник, тать, отравитель?» Цельс
«Невозможно не придти соблазнам, но горе тому, чрез кого они приходят: лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чтоб он соблазнил одного из малых сих». Лука, 17:1-2
«Христос предвидел и указал такие злодейства («соблазнение малых»), которые, по Его суждению, делают смертную казнь лучшим исходом для злодея. (Матф. ХVIII. 6; Мрк. IX. 42; Лука. XVII. 1-2)». И. Ильин
«Скажут: «естественно и справедливо любить незлодея; но столь же естественно и справедливо понуждать и пресекать злодея; а справедливое не может не быть нравственно совершенным, и потому нет никакого несовершенства в понуждении и пресечении». На самом деле все обстоит иначе: любовь и нравственное совершенство больше справедливости, соразмеряющей и отвешивающей каждому по его делам; благость и милость, проистекающие из любви, не соблюдают справедливости, а покрывают и превышают ее; и любви дано любить в благодатном милосердии, а не «в меру» и не «в соответствии», а сверх всякого соответствия и сверх всякой справедливости. Поэтому совершенство и справедливость не совпадают: справедливость может быть нравственно несовершенною, а нравственное совершенство может творить несправедливость. Так, образно говоря, несправедливо солнце, одинаково изливающее свой свет на добрых и на злых, но совершенное в этом всепрощающем любвеобилии (образ всеблагого Божества); напротив, справедлив пресекающий меч, движимый положительной любовью к делу Божию на земле и отрицательною любовью к злодею, но нравственно несовершенный в своем необходимом служении (образ не всеблагого, но героического человека)... Конечно, справедливость больше и лучше, чем несправедливость; но нравственное совершенство еще больше и еще лучше, чем справедливость. Поэтому ссылка на то, что «казнь справедлива по отношению к злодею», не избавляет нас от основного вывода, утверждающего, что эта справедливая мзда не может и не должна признаваться нравственно совершенным обхождением человека с человеком». И. Ильин
«Отрицающая любовь как бы преобразуется в отрицательную любовь и находит свое завершение в земном устранении отрицаемого злодея. Но и во время этого устранения, и после него духовная любовь не превращается в злобу и не становится злом: человеку дано молиться и за казнимого злодея, и за казненного злодея; и Церковь знает эту молитву». И. Ильин
«Лучше было бы, если бы всякое прегрешение влекло за собой верное и скорое наказание. В каре - очищение. Не «Прости нам грехи наши», а «Покарай нас за беззакония наши» - вот какой должна быть молитва человека справедливейшему богу». О. Уайльд
«Государство должно восстановить нарушенный виновным закон, и оно же должно оградить общество от вредного члена; обе эти цели достигаются наказанием, которое по справедливости и по необходимости состоит в лишении преступника свободы и гражданской полноправности и в удалении его от остального общества. Но за удовлетворением этих двух первых интересов: законной справедливости и общественной безопасности - остается еще вопрос о самом преступнике. Языческая Спарта бросала в пропасть своих увечных детей. Христианское государство не может поступать подобным образом со своими нравственно-увечными детьми. Вопрос о самом преступнике, о преступнике как несчастном, о его дальнейшей судьбе существует для христианского государства; но будучи неспособно разрешить этот вопрос своими внешними полицейскими средствами, оно должно передать его в ведение церкви. Церковь должна заниматься уже не судом и не наказанием преступника, а его спасением, как она и сама основана на домостроительстве спасения. Церковь смотрит главным образом не на беззаконие преступника и не на вред его для других, а на его беззаконное несчастие, на ту совокупность внутренних и внешних, психических и физических условий, которые довели человека до греха». В. Соловьев
«Понятие наказания необходимо свести к понятию: подавление восстания, мероприятие по защите от подавленных. Но нельзя посредством наказания выражать презрение. Преступник - это, во всяком случае, человек, который рискует своей жизнью, своей честью, своей свободой, - человек мужества. Нельзя принимать наказание в качестве покаяния или в качестве сведения счетов, как будто существуют меновые отношения между виной и наказанием, - наказание не очищает, так как преступление не грязнит». Ф. Ницше



Барабанная дробь рассыпалась над притихшей площадью и смолкла.
Дьяк развернул свиток и, надрывая горло, стал читать приговор.
- «... учинили бунт и волнение великое на Москве... нарушили клятвенное слово... покушались низложить государя...» - доносились до Глеба отдельные слова, но он и на старался их расслышать. Он смотрел на суровые, бледные лица стрельцов, на хищный профиль Иоанна, на ухмыляющихся опричников, и думал о том, что все они - русские, и не мог понять, отчего же так развела их судьба...
- Посторонись-ка, царь, я здесь умирать буду, - проходя к эшафоту мимо Иоанна, произнес высокий статный стрелец и презрительно сплюнул под копыта царева коня. Его поставили на колени перед плахою, и палач уже занес над ним топор, когда Иоанн подал знак остановить казнь и пристальным взором вперился в глаза смертника.
- Еще не довольно было тебе зреть наш позор и муки во время допросов?! - крикнул в лицо ему стрелец. - Хочешь насладиться нашим последним страданием, кровосос?! Ждешь мольб и стонов наших?! Не дождешься! Лучше сам откушу себе язык, чем буду молить тебя о пощаде!
И он выплюнул на помост красный от крови комок плоти.
Одному из зачинщиков бунта накинули на шею петлю, но когда палач выбил под ним табурет, веревка лопнула, и повешенный упал на помост.
- Полагается помиловать, великий царь, - робко напомнил палач, но Иоанн дал знак продолжать.
- О несчастная страна, где даже и повесить толком не умеют! - с горечью вскричал приговоренный, наблюдая, как палач мастерит новую петлю, и швырнул порванную веревку в лицо царю. - Возьми на счастье!
На соседнем помосте палач рубил удалые стрелецкие головы как молодые капустные кочаны, и кровь брызгала далеко в толпу. Один из приближенных осмелился обратить внимание царя на то обстоятельство, что несколько капель долетело и до царской мантии, но Иоанн только пренебрежительно отмахнулся:
- Пустое. Красное на красном незаметно.
Палач, тяжело дыша, отступил от плахи и скрестил руки на мокром от крови топорище.
- Почему прекратил?! - гневно вскричал Иоанн.
- Умаялся, великий царь... Рука твердость потеряла. Не сумею с первого раза голову отсечь...
Иоанн спрыгнул с седла, взбежал на помост и, скинув царские одежды на окровавленные доски, вырвал топор из рук палача.
- Ужо отучу вас бунтовать, сукины дети... - злобно прошипел он и, поплевав на ладони, взмахнул топором.
- Ах ты, Господи Исусе! Это что же деется на белом свете, люди добрые?! - громко взвизгнула молодая бабенка. - Царь своей рукой головы рубит!
- Нешто впервой?..
- Ему бы мясником на бойне, а не царем на Руси...
- Говорят, он кровь человечью пьет, оттого-то смерть его и не берет...
- То-то лютует, зверь... Видать, свежей испить захотелось...
- Еще слыхал от людей, будто он кровью христианских младенцев умывается.
- Враки это. Он с Сатаной дружен, вот тот его от смерти и заговорил.
- А Бог-то как допустил до этого?
- И все-то у вас Бог виноват! Сами, как овцы, идете на бойню, и все ждете, когда же Господь явит чудо и вас спасет! А Бог-то помогает только тем, кто сам себя спасает!
- Ничего... Не два же века он себе намерил... Смерти-то все равно, царь он или псарь, и до него дойдет очередь...
- Пока до него дойдет, он всю Русь кровью умоет...
- Ну так помог бы ей!
- Ишь ты, умный какой! Моей голове расставаться с плечами пока неохота! Всякая власть от Бога. А народ должон покорствовать и терпеть...
- Да сколько ж можно?!
- А сколько нужно... Судьба, знать, такая... Богу-то видней...


«Преступление подпадает под понятие: «Восстание против общества». Восставший не наказывается: его подавляют». Ф. Ницше
«Кто до сих пор обладал самым убедительным красноречием? Барабанная дробь: и покуда ею владеют короли, они все еще остаются лучшими ораторами и подстрекателями масс». Ф. Ницше
«В декабре 1824 года мятежники построились в каре на Сенатской площади Санкт-Петербурга и были расстреляны из пушек. Те, кто остался жив, были сосланы в Сибирь, а пятеро руководителей восстания были повешены, да так неумело, что казнь пришлось повторить. Безусловно, эти на первый взгляд напрасные жертвы вызвали восхищение и ужас у всей прогрессивной России. Их казнь ничего не изменила, но сами казненные показали пример другим. С их гибелью началась новая эра революции, восторжествовали величие и истинность того, что Гегель с иронией называл «прекрасной душой», и русской революционной идее предстояло определить, как ей следует относиться к этому понятию». А. Камю
«Гегель воспринимал нигилиста как скептика, не имеющего другого выхода, кроме противоречия или философского самоубийства. Однако именно Гегель породил новую категорию нигилистов, которые превратят в принцип действия скуку и провозгласят тождественность собственного суицида философскому убийству. Так возникают террористы, которые уверены, что следует умирать и убивать во имя бытия, а человек и история немыслимы без жертвоприношений и убийства. Идеализм не приносит результатов, если он не оплачен смертельным риском. Эту мысль о бесплодности идеализма без риска предстояло развить и завершить юношам в их проповедях не с университетских кафедр, с последующей спокойной кончиной в своей постели, а среди бомбовых разрывов и до того часа, когда следовала смерть на виселице. Таким образом действий они поправляли своего наставника, даже заблуждаясь, и наперекор ему доказывали, что выше прославляемой Гегелем отвратительной аристократии успеха может подняться одна-единственная аристократия - аристократия самопожертвования». А. Камю
«Они намеренно возносили над своими судьбами и судьбами палачей то наивысшее и печальное благо, которое, как мы уже знаем, лежит в основе бунта». А. Камю
«Если в Прошлом нет Божественного Разума, ничего, кроме Дьявольского Неразумия, - то пусть Прошлое будет навеки забыто; не упоминайте о нем более; - все наши предки были повешены; зачем нам говорить о веревках?» Т. Карлейль
«Еще не в столь отдаленные времена нельзя было и представить себе монаршьих свадеб и народных празднеств большого стиля без казней, пыток или какого-то аутодафе... Видеть страдания - приятно, причинять страдания - еще приятнее; вот суровое правило, но правило старое, могущественное, человеческое - слишком-человеческое, под которым, впрочем, подписались бы, должно быть, и обезьяны: ибо говорят, что в измышлении причудливых жестокостей они уже сполна предвещают человека и как бы «настраивают инструмент». Никакого празднества без жестокости - так учит древнейшая, продолжительнейшая история человека, - и даже в наказании так много праздничного!» Ф. Ницше
«Нет зверя свирепее человека, если к страстям его присоединяется власть». Плутарх
«Пятый Ангел вылил свою чашу на престол зверя: и сделалось царство его мрачно, и они кусали языки свои от страдания». Откровение Иоанна Богослова, 16:10
«В борьбе на верхах много злобы и споров:
Кого ж вознесет новый переворот?
Разрушены семьи жестоким террором,
Раз красного красный возьмет в оборот». М. Нострадамус
«Тирания есть привычка, обращающаяся в потребность». Ф. Достоевский
«У диктаторов нет силы – у них есть насилие». С. Е. Лец
«Обычай - деспот меж людей». А. Пушкин
«Он клеймит и казнит людей потому, что они ему - чужие, они для него - не люди. Если бы он почувствовал, что для всех, как и для него, жизнь дорога, что все, как и он, страшатся снов, которые сойдут на них, когда они стряхнут суету земную, что каждому, как и ему самому, больно и тяжело попасть в преступники, т. е. быть отверженным людьми и Богом, он бы не стал судить и осуждать. Клеймит людей лишь тот, кому нет до них дела, кто их совсем не чувствует или кто... обратил их в понятия, в фикции, которые нужно классифицировать - одних назвать преступными, злыми, других хорошими, добрыми». Л. Шестов
«Он (идеализм) обзавелся категорическим императивом, дававшим ему право считать себя самодержавным монархом и законно видеть во всех, отказывающих ему в повиновении, непокорных бунтовщиков, заслуживающих пытки и казни. И какую утонченную жестокость проявлял категорический императив каждый раз, когда нарушались его требования!» Л. Шестов
«Такова сущность категорического императива. Подобно юридическим нормам, он грозен лишь своей санкцией. Он - внутренняя полиция, соответствующая полиции государственной. От человека он, совсем как свод законов, требует только повиновения. Ослушников казнит без пощады, послушных награждает. Объяснений не дает никаких, кроме ссылки на свои законы. Казнит лишь тех, кто ему подвластен». Л. Шестов
«В Москве уживаются рядом два города: город палачей и город жертв последних. История показывает нам, как эти два города возникли один из другого и как они могли существовать друг подле друга». Маркиз де Кюстин
«А ведь были, есть и будут приговоренные к смерти, есть, были и будут палачи. И если ужасна судьба осужденных, то ведь нелегка и участь палачей, исполнителей смертных приговоров. Недаром говорит Толстой, что если бы те, которые приговаривают к смерти, обязаны были сами приводить в исполнение свои приговоры, - давно бы уже смертная казнь была отменена. Но этого нет. Жертва гибнет, палач, послушный чужой воле, осужден на вечные муки самоистязания, ничем не оправданные и необъяснимые». Л. Шестов
«Пусть мятежники ищут себе веру среди всех вер, выбирают Бога среди возрождающихся и всемогущих богов - они не найдут другого Бога-мятежника». Г. К. Честертон
«Людям бесполезно рассказывать об ужасах: разве ужасы, как бы страшны они ни были, могут расшатать ordo et connexio rerum и выросшее на нем ordo et connexio idearum, т. е. наше мышление. Грозное спинозовское non ridere, non lugere, neque detestari, sed intelligere так же неумолимо, как и законы ада. Тут спорить уже нельзя, тут нужно повиноваться». Л. Шестов
«Часто пользуются для государственных целей словами апостола Павла в послании к Римлянам: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога». Не думаю, чтобы слова Павла нужно было считать непреложным авторитетом, чтобы слова его могли быть руководством для всех эпох, он мог ошибаться, как и всякий человек, он не Христос. Но как все-таки можно понимать эти слова? Если толковать так, что всякая власть от Бога, то получается вывод чудовищный, противоречащий всему Евангелию, всем истинам христианской веры. Ведь нельзя же признать, что власть Нерона от Бога? Нужно думать, что у Павла идет речь о покорности только такой власти, которая от Бога, которая божественна, а не безбожна». Н. Бердяев
«Честь воина не в покорности государству, а в заветах рыцарства; только в буржуазном обществе началось бюрократическое перерождение и вырождение войска; защита отечества, оборонительная война есть такое же рыцарское и благородное призвание, как и защита слабых и защита своей чести. Прикосновение к власти государственной, ничему высшему не подчиненной, есть человеческое падение и развращение, забвение всех заповедей, измена всем заветам человечности. Государство почти не может жить без преступлений, оно легко становится организованным, планомерным преступлением, чудовищем, пожирающим человеческие жизни, требующим кровавых жертв, не знающим пощады и милости. Отвлеченная, самодовлеющая государственность была не организованной борьбой со злом, а скорее организованным злом, организацией злых сил, насильнических и кровожадных. Все основы такой государственности - безнравственны и низки, лживы и нечистоплотны. Откуда взяли, что те фактические силы, которые организованы в государственную власть для охраны порядка, для борьбы с хаосом, всегда менее преступны, многим лучше и сознательнее, чем хаотические силы преступления и превобытного зверства?» Н. Бердяев
«Особенно следует подчеркнуть, что самое важное, самое неосомненное в анархизме - это отстаивание прав меньшинства против деспотизма большинства, возможной правоты одного перед всеми. Внутренний переворот в людях поведет к отмиранию государственных призраков, к изоляции их в отдельную, окончательно злую силу. Во всяком случае, должны быть оправданы органические ступени в истории, так как революционно-анархический переворот привел бы к хаосу и разложению. Должны нарастать религиозно-анархические настроения по отношению к бездушному закону, к железной необходимости государства, попирающей личность, должна отмирать эта бесовская мания возводить крепость на земле, чего бы это ни стоило. Откуда у людей взялось убеждение, что нужно во что бы то ни стало спасать государство, проповедовать идею государственности и что можно совершать во им этого чудовищные преступления, попирать законы Бога, отвергать всякое нравственное начало? Я думаю, что совершать безбожные преступления нельзя ни во имя чего, ни для спасения государства, ни для его насильственного разрушения. Государственники явно исповедуют какую-то противоположную религию, не только антихристианскую, но прямо-таки сатанинскую. Я думаю, и не от себя думаю, а вслед за Христом и заповедями религии, что не только не важно и не нужно во что бы то ни стало охранять государство, но и весь наш мир нет надобности охранять, каков бы он ни был; охранять нужно только добро, волю Бога в мире, так как только это и есть бытие реальное, противоположное смерти, подлинная действительность, противоположная призракам. Но государственники ставят свое проклятое Богом государство выше добра, выше воли Бога, им нужно почему-то поддерживать порядок в жизни, продлить существование ни к чему не нужного мира. Мы, говорят они, убиваем, казним, насилуем, воздвигаем тюрьмы и выстраиваем штыки, чтобы мир не провалился, чтобы порядок в мире сохранялся. Но почему бы миру не провалиться, если в нем добро утопично, если нельзя исполнить заповеди Божьей, если в нем есть убийства, казни, тюрьмы и штыки? Этот вопрос ставит Богом посланное нам религиозно-анархическое настроение. Закон, по которому жить нужно, написан в сердцах людей, в мистической глубине сердца, и только религиозное возрождение поможет разобрать эти божественные письмена. Закона бездушного нельзя уже вынести, и мы считаем роковым и безбожным заблуждением то предположение государственников, что нужно поддерживать всякую, хотя бы самую мерзкую, жизнь, поддерживать во что бы то ни стало порядок в этой жизни». Н. Бердяев


Вар возлежал на возвышении и через презрительный прищур глаз наблюдал за пирующими, которые слушали седобородого сказителя, в звучных стихах воспевавшего подвиги Вара, и не забывали при этом воздавать должное искусству императорского повара.
- Скучно мне... - медленно произнес Вар, и тотчас двое дюжих телохранителей подхватили седобородого льстеца под локотки и уволокли со сцены.
- Мешок золота ему, но впредь пусть он воет подальше от моих ушей! Разве похож я на глупца, способного поверить в ложь только потому, что она ласкает слух и нежит самолюбие? Пируйте без меня!
Вар стремительно покинул пиршественную залу, спустился по лестнице мимо караульных и вышел в парк. Он побрел наугад без всякой цели, как вдруг его слуха коснулось отдаленное пение.
Вар остановился и прислушался.
Пел красивый и сильный мужской голос. Слов было не разобрать, да они и не нужны были, ибо в голосе певца звучала такая тоска и страсть, какой не выразить словами.
Вар пошел на голос, который взлетел, как птица, и вдруг оборвался на самой высокой и пронзительной ноте, и песню подхватила женщина.
Вар замер на месте, всем существом впивая волшебный голос. Казалось, человеческое горло неспособно было издавать такие чарующие, нежные, гармонические звуки.
На глазах Вара выступили слезы, он прижал руку к груди, где тоскливо и жалобно ныла пустота, и вдруг ринулся напролом сквозь кусты, боясь только одного: что голос умолкнет прежде, чем он отыщет певицу.
Пение становилось все ближе.
Вар перемахнул через дворцовую ограду и осмотрелся по сторонам.
На улице не было никого, кроме высокого молодого мужчины в длинном плаще. А голос, прекрасный женский голос, звучал где-то рядом.
- Где она? - отрывисто спросил Вар мужчину, и пение вдруг оборвалось.
- Как ты это делаешь? - потрясенно спросил Вар.
- Я не знаю. Это получается само собой... Во мне словно живут два человека - мужчина и женщина... Они оба тоскуют по любви и призывают к себе кого-то, кого я не знаю, но люблю... Может быть, тебя они звали, и поэтому ты пришел?
Вар презрительно усмехнулся и покачал головой.
- Едва ли... Мне хватает настоящих женщин...
Певец улыбнулся печально и понимающе.
- Мне жаль тебя... Ты очень красивый, но ты не знаешь, что такое любовь...
- Зато ты, похоже, знаешь это лучше всех, - пренебрежительно заметил Вар.
- Ты считаешь меня сумасшедшим?
- Я ничего не знаю, - тоскливо ответил Вар. - Да и какое мне дело до тебя? Лучше спой еще...
- Я не пою по приказу...
- Я не приказываю. Я прошу...
Мужчина закрыл глаза, запрокинул голову, и глубокий, страстный, тоскующий женский голос заполнил собой весь город и весь мир.
Вар слушал - и в эти мгновения почти любил несчастного и странного певца. Вдруг в темноте перед ним замаячил знакомый образ - нежный овал прекрасного лица, черные кудри и синие глаза... Ошибиться было невозможно, это было лицо Мира, но почему же юноша вызвал в его груди такую бурю чувств?
- Замолчи! - с исказившимся от ярости лицом крикнул Вар и быстро зашагал прочь, но в его ушах по-прежнему звучал дивный голос, а перед глазами маячил образ Мира.
Вар шел по спящим улицам Миргорода, тщетно пытаясь прогнать внезапное наваждение, как вдруг одинокая фигурка привлекла к себе его внимание на перекрестке улиц.
То был старик в жалком рубище; давно немытый и нечесанный, он походил скорее на какое-то несчастное и неухоженное животное, чем на человека, и, может быть, именно поэтому привлек любопытство Вара.
- Скажи, старик, что делаешь ты на улице в час, когда спят даже воры?
- А я и есть вор, - беззубо прошамкал старик и поднял на Вара слезящиеся глаза.
- Что-то не похож ты на вора, - с сомнением покачал головою Вар. - Воры ходят в парче и разъезжают на чистокровных скакунах, а твои лохмотья постыдился бы напялить на себя последний попрошайка.
- Я краду не золото. Я краду кусочки того покрывала, в котором бродит по свету Истина, оттого и в заплатах мой костюм...
- Если сложить твои заплаты, в них можно будет спрятать не одну истину, а, пожалуй, с полдюжины, - насмешливо улыбнулся Вар.
- На дюжины считают бутылки с вином, а не истину, которая едина.
- И ты можешь открыть ее мне, старик?
- Ты льстишь мне, незнакомец... Разве похож я на гения? Я похитил лишь несколько кусочков смальты и не в силах определить по ним, что изображено на мозаике в целом.
- Тогда зачем ты это сделал?
- Разве на мне все кончается? Придут другие люди, и каждый принесет свои кусочки смальты, а после явится великий гений и сложит из них законченную картину мира, такую простую, ясную и доступную каждому, что ни у кого не останется сомнений в ее истинности и совершенстве.
- Разве нужна людям истина? Разве к ней они стремятся? Золото, власть, поклонение - вот что прельщает их и лишает сна. А поиски истины никого еще не лишили ни сна, ни аппетита... Разве что тебя, старик...
- Истина ведь не грибы. Не все ее ищут, да и из тех, кто ищет, немногие находят... Но пока есть хоть один человек, который занят не поисками славы, богатства и могущества, но поиском истины, у человечества есть надежда...
- Объясни мне, старик, для чего людям истина? Что им в ней? Разве ее намажешь на хлеб или нальешь в стакан? Разве ею укроешься в непогоду или защитишься от врага?
- Истина насущнее хлеба и хмельнее вина, теплее плаща и спасительнее меча. И искать ее - важнее, чем найти...
- Крамольные мысли изрекаешь ты, старик, да вдобавок еще первому встречному... А если я донесу на тебя?
- Я слишком стар, чтобы бояться смерти...
- Есть много вещей на свете страшнее, чем смерть... Я видел людей гораздо крепче тебя, которые молили о смерти как о последней милости...
- Именно потому, что были гораздо крепче. А мое тело уже настолько обветшало, что его убьет первое же неосторожное прикосновение.
- Лучше тебе уехать, старик. Иначе может случиться так, что даже я не успею тебя спасти. Я ведь не вездесущ.
- Может, мне осталось жить только несколько дней... Неужто для того, чтоб сберечь этот жалкий остаток, я покину родину?
- Родина там, где хорошо.
- Хорошо там, где родина.
Вар снял с безымянного пальца массивный золотой перстень со своей монограммой и протянул его старику.
- Возьми. Он послужит тебе охранной грамотой.
- Даже от воров? - усмехнулся старик. - Благодарю тебя, незнакомец, но я не могу принять твой дар. Прощай.
- Прощай и ты, старик...
Вар медленно пошел по направлению к дворцу, но вдруг обернулся, пораженный какой-то внезапной мыслью, однако старика уже не было на перекрестке.
- Я хотел спросить тебя, старик... - потерянно прошептал Вар. - Но ты оказался чересчур проворен для своего возраста.
Вернувшись во дворец, Вар вызвал к себе начальника тайной канцелярии и, когда тот явился, отрывисто приказал:
- Переверни вверх дном весь город, но найди мне нищего старика в лохмотьях. Если хотя бы волос упадет с его головы, с тебя упадет голова...
Спустя час Вар пристально всматривался в лица сотен нищих стариков, но вскоре убедился, что его собеседника нет среди них.
- Я дам тебе мешок золота, если ты поможешь мне найти одного старика, - сказал он, обращаясь к ближайшему нищему. - На нем лохмотья еще ужаснее, чем твои, во рту почти нет зубов, он грязный, нечесанный и он ищет истину.
Нищий пугливо косился на телохранителей и молчал.
- Мешок золота! - нетерпеливо повторил Вар. - Ну!
- Я не знаю, о ком вы спрашиваете, господин, - плаксивым тоном ответил нищий. - Мы все - грязные, нечесанные, беззубые и в лохмотьях. И каждый из нас что-нибудь ищет на помойках, и даже иногда находит...
Один из нищих что-то робко промычал, и, живо подойдя к нему, Вар грубо встряхнул его за плечо.
- Ты что-то знаешь о нем? Ну, говори! И если ты укажешь, где его найти, я дам тебе мешок золота!
- Час назад умер мой сосед по помойке. Он часто молол разный вздор про какую-то истину, и порой я со зла на жизнь поколачивал его, потому что он был слабый и безответный...
- Ты говоришь, он умер час назад? - без выражения спросил Вар.
- Да, господин. Еле приполз откуда-то, лег, а когда я хотел поделиться с ним почти целым рыбьим скелетом, он был уже мертвый...
- И где он сейчас?
- Там и лежит. Я только успел замотать его голову тряпкой, чтоб не погрызли крысы или бродячие собаки, и тут меня схватили и притащили сюда.
- Покажи мне это место.
Они долго блуждали по грязным трущобам, о существовании которых Вар даже не подозревал прежде, и, наконец, пришли на городскую свалку.
Мертвец лежал на спине, и несколько собак уже рвали зубами его тщедушное тело, но разбежались при появлении людей.
Прежде чем нищий снял тряпку с лица трупа, Вар уже знал, что перед ним лежит тот, кого он искал.
- Похорони его, - сказал он, бросая нищему пригоршню золотых монет. - А утром приходи за мешком золота. Убирайся.
Когда нищий пропал среди гор мусора, Вар уселся на землю и еле слышно прошептал:
- Как посмел ты умереть, старик? Я о многом хотел тебя спросить... Но ты уже не ответишь... А кто еще осмелится сказать мне правду?.. Прав ли я?
Вар несколько мгновений не сводил глаз с лица трупа, словно ожидая ответа на свой вопрос, потом поднялся и медленно побрел прочь.
Когда он удалился, из-за кучи мусора вылез нищий и принялся рыть могилу руками.
- Видишь, как оно бывает, старик? Пока был жив, никого не интересовал, а как помер, так за тебя мешок золота дали, - бормотал он вслух, голосом пытаясь прогнать свой страх перед покойником. - Что же ты болтал про истину? Вспомнить бы, так, может, и второй мешок дадут... Ах, старик, знать бы раньше, так я бы каждое твое словечко записывал... Эх, старик, что же такое ты знал?..
Когда неглубокая яма была готова, нищий подхватил труп старика под мышки и подволок его к краю могилы, но, передумав в последний момент, стал обшаривать мертвое тело. На груди, под рваными лохмотьями, он обнаружил обернутый грязной тряпицей пакет на засаленном шнурке и, резким движением сорвав его с жилистой шеи покойника, размотал тесьму. Внутри находилось несколько потрепанных листков, аккуратно сложенных вчетверо. Дрожащими руками нищий развернул их, едва не разорвав, и жадным взглядом заскользил по строчкам. Буквы были написаны торопливым и неряшливым почерком, некоторые стерлись на сгибах и по краям, и нищий долго морщил низкий лоб и шевелил губами, прежде чем разобрался в каракулях старика, но, наконец, поднял сверкающий торжеством взгляд и тихо, из опасения быть услышанным товарищами по помойке, воскликнул:
- Вот он, - второй мешок с золотом!
Спрятав находку на груди, он ногой столкнул окоченевший труп в яму и, поспешно закидав его землей, скрылся в темноте ночи.
После его ухода голодные псы со всей округи сбежались к свежей могиле и, разрыв ее лапами, устроили настоящее пиршество...


«Философы оправдывают, составляют псалмы и гимны в честь вечного и неизменного порядка - и в этом видят свое призвание и предназначение. Теория познания есть оправдание и возвеличение знания, этика - оправдание добра и т. д. Все оправдывают - ad majorem gloriam случайного, в конце концов порядка и случайного идейного строя». Л. Шестов
«Теория познания только воспевает разум, допрашивать же его никто не решается, и еще меньше решаются оспаривать его суверенные права. Чудо превращения фактов в «опыт» всех покорило и соблазнило, все признали, что разум судит, но сам суду не подлежит». Л. Шестов
«Гносеология все свои усилия направляет к тому, чтобы оправдать научное знание. Для чего? Неужто научное знание нуждается в оправдании?.. И какое положение по отношению к этим вопросам займет теория познания?
По-прежнему будет она продолжать свои апологетические упражнения или поймет, наконец, что не в этом ее настоящая задача, и что если она хочет сохранить за собой право называться философией, то ей придется не оправдывать и прославлять существующее знание, а проверять и направлять его. Значит, прежде всего надо поставить вопрос: действительно ли научное знание совершенно или, быть может, оно несовершенно и в силу этого должно уступить ныне занимаемое им почетное место иному знанию. Это, по-видимому, самый главный вопрос теории познания, и этого вопроса она никогда не ставит. Она хочет прославлять существующую науку, она была, есть и, верно, долго еще будет апологетикой». Л. Шестов
«Современная теория познания превратилась из науки в апологетику. Оттого и приемы доказательств у гносеологов сходны. Раз нужно защищать науку, стало быть, прежде всего нужно ее хвалить, т. е. подбирать соображения и данные, указывающие на то, что наука выполняет ту или иную, но непременно очень высокую миссию. Или, наоборот, представить картину того, что сталось бы с человечеством, если бы у него было отнято знание. Благодаря этому, апологетический элемент стал играть в теории познания почти такую же роль, какая ему отводилась до сих пор в богословии. Пожалуй, близится то время, когда научная апологетика станет официальной философской дисциплиной». Л. Шестов
«Для реальных политиков один солдат и не то, что пушка, а ружье старой системы больше значат, чем самая лучшая философско-нравственная концепция. Но они все же не гонят от себя кротких певцов, если певцы знают свои шестки». Л. Шестов
«Власть, как известно, никогда серьезно не расчитывает на поддержку литературы. Она, между прочим, требует, чтобы и музы приносили ей дань, благородно формулируя свои требования словами: благословен союз меча и лиры. Бывало, что музы и не отказывали ей - иногда искренно, иногда потому, что, как писал Гейне, в России железные кандалы особенно неприятно носить ввиду больших морозов. Но, во всяком случае, музам предоставлялось только воспевать меч, а отнюдь не направлять его (союзы всякие бывают!)». Л. Шестов
«Вечный позор тем мыслителям, которые защищали теорию устрашения и прислуживались государственной силе». Н. Бердяев
«О, полно извинять разврат!
Ужель злодеям щит порфира?
Пусть их глупцы боготворят,
Пусть им звучит другая лира!
Но ты остановись, певец,
Златой венец - не твой венец!» М. Лермонтов
«Лучше слушать от мудрого порицание, чем слушать человеку песнь глупца». Экклезиаст
«Если государство есть равновесие живых реальных сил, то оно не может представляться одною отвлеченною мертвой формулой закона. Закон должен быть воплощен. Воплощение закона есть власть. Власть, как живая действительная сила, всех уравнивающая, должна сосредоточиться в одном живом лице. Власть или империя (Imperium) имеет реальный практический смысл только в императоре. Таким образом, Западное государство в конце своего развития пришло к тому самому, чего Восток держался изначала. Но огромная разница между Западною империей и Восточными деспотиями - разница роковая для Запада, состояла именно в том, что Римская империя была концом и завершением всего исторического развития древнего классического мира - тою крайнею целью, к которой бессознательно тяготел и стремился дерзновенный род Япета в своей тысячелетней борьбе, в своих блужданиях и подвигах. Для восточных народов их деспотическое государство являлось как необходимое зло, как одно из тягостных, но неизбежных условий земного существования - не более. Но для западного язычества, с его чисто человеческой религией, государство, как воплощение человеческого разума и человеческой правды, было все, в него он полагал всю свою душу, в нем видел и высшую норму и высшую цель своей жизни. И вот цель достигнута вполне: создано государство законченное, всеобъемлющее, государство непобедимое, государство по преимуществу - всемирная Римская империя. И как только оно создано, так тотчас же и обнаруживается совершенная пустота этого формального величия, безнадежная скудость этого воплощенного разума. Пришлось поставить вопрос: к чему все это и что же дальше? Отвечать было некому: оракулы давно уже молчали. И такая страшная тоска овладела владыками мира, что даже сожжение самого Рима являлось для них лишь минутным развлечением. Когда воплощение человеческого разума - империя, оказалось вполне несостоятельным, тогда наступило время для воплощения Разума божественного». В. Соловьев
«Так и создаются калифы: вы должны почувствовать отвращение ко всему, что можно купить за деньги, выйти на улицу и постараться пожелать чего-нибудь такого, что не продается и не покупается». О'Генри
«Лессинг, честнейший из теоретических людей, решился сказать, что его более занимает искание истины, чем она сама, и тем, к величайшему изумлению и даже гневу научных людей, выдал основную тайну науки. Но, конечно, рядом с этими единичным взглядом на суть дела, представляющим некоторый эксцесс честности, если не заносчивости, - стоит глубокомысленная мечта и иллюзия, которая впервые появилась на свет в лице Сократа, - та несокрушимая вера, что мышление, руководимое законом причинности, может проникнуть в глубочайшие бездны бытия и что это мышление не только может познать бытие, но даже исправить его. Эта возвышенная метафизическая мечта в качестве инстинкта присуща науке и все снова и снова приводит ее к ее границам, у коих она принуждена превратиться в искусство - что и было собственной целью этого механизма». Ф. Ницше
«Субъект воли, т. е. собственно хотение, - вот что наполняет сознание поющего, часто как свободная от оков, удовлетворенная воля (радость), еще чаще, пожалуй, как задержанная воля (печаль), но всегда как аффект, страсть, возбужденное состояние души. Рядом же с этим и вместе с этим певец, при взгляде на окружающую природу, осознает себя как субъекта чистого, безвольного познания, неколебимый душевный покой которого приходит теперь в столкновение с напором всегда ограниченного, все еще недостаточного хотения; ощущение этого контраста, этого взаимодействия и есть то, что выражается в целостности песни и что является сущностью лирического состояния вообще. В нем как бы подходит к нам чистое познание, дабы спасти нас от воли и ее напора». Ф. Ницше
«Сердце поет не от влюбленности, а от любви; и пение его льется подобно бесконечной мелодии, с вечно живым ритмом, в вечно новых гармониях и модуляциях. Сердце приобретает эту способность только тогда, когда оно открывает себе доступ к божественным содержаниям жизни и приводит свою глубину в живую связь с этими неразочаровывающими драгоценностями неба и земли. Тогда начинается настоящее пение; оно не исчерпывается и не иссякает, потому что течет из вечно возобновляющейся радости. Сердце зрит во всем Божественное, радуется и поет; и светит из той глубины, где человечески-личное срастается со сверхчеловечески-божественным до неразличимости: ибо Божии лучи пронизывают человека, а человек становится Божиим светильником. Тогда сердце вдыхает любовь из Божиих пространств и само дарит любовь каждому существу, каждой пылинке бытия и даже злому человеку. Тогда в нем струится и пульсирует священная кровь Бытия. Тогда в нем дышит дуновение Божиих уст». И. Ильин
«Каждый из нас чувствует навертывающуюся слезу в оке своего сердца, когда видит настоящую человеческую доброту или слышит робкое и нежное пение чужой любви». И. Ильин
«Что такое поэт? Несчастный человек, носящий в душе тяжкие муки, с устами, созданными так, что крики и стоны, прорываясь через них, звучат как прекрасная музыка... И люди толпятся вокруг поэта и говорят ему: «Пой скорее снова», - иначе говоря - пусть новые страдания мучают твою душу, лишь бы уста оставались прежними, потому что вопль пугал бы нас, а музыка приятна». С. Кьеркегор
«Вкусно!» - «Не вкусно!» И - больше ничего. Это - главное, почти - все! «Все» это - «вкусно» и «не вкусно» - проницает человека до глубины костей, до последней кишки, до самой малой артерии; объемлет мозг его, зрение его, слух его, обоняние его. У духовного содомита все это - уже другое, нежели у размножающегося, у многодетного самца. Глаз у содомита - другой! Рукопожатие - другое! Улыбка - совсем иная. Общение, манеры, все, все - новое! Если хотите - он третий человек около Адама и Евы, в сущности - это тот Адам, из которого еще не вышла Ева; первый полный Адам. Он древнее того «первого человека, который начал размножаться». Он смотрит на мир более древним глазом; несет в натуре своей более древние залоги, помнит более древние сказки мира и более древние песни земли. В космическом и религиозном порядке он предшествует размножению; размножение пришло потом, пришло позднее, и покрыло его, как теперешние пласты земли покрывают девонскую или юрскую формацию. Он - девонская формация; размножение - теперешняя. От этих «более древних сказок» и «более древних песен», какие он несет в своей натуре, помнит и не помнит их, забыл или не совсем забыл, - все существо его какое-то терпкое, сопротивляющееся, устойчивое, необоримое. «И мгла (размножения) его не поглотит». Как ни мало их на земле во всякое время - так мало, что даже к «светопреставлению» наберется всего 144000, - творчество их, начиная с двух мудрецов Греции, Сократа и Платона, необозримо по величине и не только устойчиво, но и совершенно вечно. «Девонская формация в человечестве заговорила». Почти все они консерваторы («девонская формация»), не любят нового, точнее - новенького, «современного». Все тянут назад, вглубь веков. Это говорит в них древняя песня, зовет к себе древняя песня, - их «рай» метафизический, «рай» в костях их, в крови их, во вкусовом их ощущении. Будет ли он композитором - музыка его будет особенная; будет ли он живописцем - картина его будет особенная; что философия их была особенная - об этом говорят Сократ и Платон, неудачный муж Ксантиппы и вечный девственник, инок-старец античного мира». В. Розанов
«Эпилептики и сумасшедшие, может быть, знают такие вещи, о которых нормальные люди не имеют даже отдаленного предчувствия, но сообщить свои знания другим, доказать их - им не дано. И вообще есть знание - оно-то и является предметом философских исканий - которого можно приобщиться, но которое по самому существу своему нельзя передать всем, т. е. обратить в проверенные и доказанные общеобязательные истины. Отказаться от него ради того, чтоб философия получила право называться наукой? Иногда люди так и поступали. Были трезвые эпохи, когда погоня за положительным знанием поглощала всех, кто был способен к духовной работе. Или, может быть, это были такие эпохи, когда люди, искавшие чего-либо иного, кроме положительных знаний, были осуждены на всеобщее презрение и проходили незамеченными: в такие времена Платон бы не встретил сочувствия и умер бы в неизвестности. Во всяком случае, несомненно одно: тот, у кого интерес к недоказуемым истинам является преобладающим интересом и главным двигателем жизни, осужден на полное или относительное «бесплодие» в том самом смысле, в каком обыкновенно понимается это слово. Если он умный и даровитый человек, может быть, заинтересуются его умом и дарованием, но мимо его дела пройдут с равнодушием, презрением и даже ужасом». Л. Шестов
«Рационализм боится и ненавидит окраины. Он прочно держится середины и центра, вокруг которого расположены все точки изучаемой им и занимающей его плоскости. И встречающиеся ему на пути явления он принимает лишь постольку, поскольку они могут быть использованы для нужд и потребностей центра. Даже и религия - я уже не говорю об искусстве, морали, праве - получает смысл и значение лишь в той мере, в какой она отвечает условиям протекания жизни в центре». Л. Шестов
«Для тех, кому интересно подслушать и подсмотреть, о чем говорят и что делают на окраинах жизни, чрезвычайно ценна возможность общения с глубокими стариками, с умирающими, вообще с людьми, поставленными в исключительные условия, особенно в тех случаях, когда эти люди не боятся говорить правду и выработали в себе прошлым опытом искусство и смелость (нужно и то, и другое) глядеть прямо в глаза действительности». Л. Шестов
«Тело и все, что с телом, покорно необходимости и страшится ее угроз. И пока человек боится, его можно пугать и, напугавши, принудить к повиновению. Но для «философа», который побывал на окраинах жизни, который прошел школу смерти, для которого «умирание» стало реальностью настоящего, и «смерть» такой же реальностью будущего, страхи не страшны. Смерть он принял и со смертью сдружился. Ведь умирание и смерть, ослабляя телесный глаз, в корне подрывает власть ничего не слышащей Ананке и всех тех самоочевидностей, которые этой Ананке держатся». Л. Шестов
«Римско-эллинский мир требовал и ждал нового учения. Потерявшие почву под ногами властители вселенной от новой религии прежде всего требовали возвращения исчезнувших устоев. Старая мифология была уже изжита и всем казалась ребяческой и бессодержательной. Философия же оставляла людям слишком много свободы и самостоятельности. Всегда думать, всегда искать, рискуя никогда не додуматься ни до чего окончательного и ничего не найти, - такая шапка не по голове Сеньке – человечеству. На что был великий философ Платон – но вслед за ним появился другой великий философ – собственный его ученик – и без сожаления разбил вдребезги все возвышенные построения учителя. Нужно было поставить дело так, чтобы на очень продолжительное время – или, в терминологии людей, навсегда (продолжительное время ведь так похоже для человека на вечность) – отнять возможность у Платонов и Аристотелей колебать устои. Задача, как видите, старая: эллинская философия с самого своего возникновения только того и добивалась, чтобы положить конец мучительным сомнениям человека. Но все ее попытки не привели ни к чему. Было много великих, величайших философов, равных которым мы в последующей истории человечества уже не находим, - но истины, которая могла бы заставить всех людей поклониться себе, не было...
И произошло нечто неслыханное, доселе никогда не случавшееся и никогда не повторявшееся в истории: культурный и могучий греко-римский мир обратился за истиной к маленькому, варварскому, слабому восточному народцу. Дайте нам истину, добытую вами не теми путями, которыми мы добирались до истин, - для нас важнее всего, чтобы истина была добыта не так, как мы добываем свои истины, нам необходимо, чтоб пути к истине были для нас навсегда закрыты, ибо опытом тысячелетнего неустанного и напряженнейшего искания мы убедились, что при открытых путях к истине никогда не может быть уверенности в ее незыблемости. Вы дайте нам истину - а мы при посредстве философии, старым, выкованным лучшими нашими умами оружием будем защищать ее. И греко-римский мир блистательно выполнил свою задачу, создавши католичество». Л. Шестов
«Греко-римский мир ждал от откровения не новой, доселе неизвестной ему истины. Он хотел только нового, авторитетного, не допускающего уже никаких сомнений подтверждения истины ему известной». Л. Шестов
«Поиск истины - это трудное дело и в то же время - дело легкое. Ибо ясно, что никто не может как постичь ее полностью, так и не заметить совсем». Аристотель
«Один может открыть больше другого, но всего - никто». Авзоний
«Из того, что истина до сих пор не открыта, никак не следует, что ее никогда не откроют. И тем менее, что истины совсем нет. Или тот человек, который ждет истины и не называет истиной первое встречное заблуждение, есть скептик?» Л. Шестов
«Об уме человека легче судить по его вопросам, чем по его ответам». Г. Левис
«Истина, в сущности, не нужна. Если бы она оказалась внезапно отысканной - это был бы очень неприятный сюрприз». Л. Шестов
«Пока оседлые люди будут искать истины, яблоко с древа познания не будет сорвано. За это дело должны взяться бездомные авантюристы, природные кочевники, для которых ibi patria, ubi bene». Л. Шестов
«Каждый старец стремится и желает окончить жизнь там же, где начал ее, и сложить свой прах во вскормившую его землю, и разделить отчую гробницу». Лукиан
«Диоген лежал и грелся на солнце... Поздоровавшись, царь спросил Диогена, нет ли у него какой-нибудь просьбы: «Отступи чуть в сторону, - ответил тот, - не заслоняй мне солнце». Говорят, что слова Диогена произвели на Александра огромное впечатление и он был поражен гордостью и величием души этого человека, отнесшегося к нему с таким пренебрежением. На обратном пути он сказал своим спутникам, шутившим и насмехавшимся над философом: «Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном». Плутарх
«Посторонись от солнца» - сказал Диоген Александру Македонскому. Великий циник хотел быть гордым. Может быть, он ответил своему царственному собеседнику: если бы я и не был Диогеном, я все же не хотел бы быть Александром. Легенда об этом умалчивает. А меж тем, задача всех великих философов сводилась к тому, чтобы добыть себе право так отвечать величайшим из царей. В этом смысле большая ошибка говорить о развитии философских идей, об истории философии, как о процессе. Через 2000 лет после Диогена философия все продолжает свою тяжбу с Александром. Вероятно, Спиноза, если бы к нему явились все цари мира, ответил бы словами Диогена. И вообще, едва ли бы нашелся хоть один философ, который, если бы даже и не имел на то права, не хотел бы, по крайней мере, так ответить великому царю. С другой стороны, ответить словами не трудно, но кто знает, - не завидовал ли в глубине души безобразный циник своему красавцу собеседнику? И не сводится ли то, что мы называем «человеческим достоинством» к умению искусно скрывать под гордостью вечную, мучительную зависть?» Л. Шестов
«Первое условие истинной философии есть нищета духовная». В. Соловьев
«Я мог бы много порассказать о том, как Наполеоны и Крезы мысли растрачивали свои «духовные» сокровища. Иной раз, правда, обретали новые - но как часто уходили они из этого мира такими же нищими, какими они сюда и пришли. Только духовно разорившемуся легче скрыть свою нищету от посторонних глаз, поэтому все так много говорят о Наполеоне на о. Елены и о Крезе, попавшем в плен, но мало кто подозревает даже о тех опустошениях, которые происходят в душах богатырей мысли». Л. Шестов
«Действительность разумна» - и не только тогда, когда философу платят жалованье, - как говорят социалисты о всех философах и некоторые философы, в том числе и наш Вл. Соловьев, о Гегеле, - но даже и тогда, когда его лишают содержания. Даже более: в последнем случае, именно в последнем случае, - вопреки социалистам и Вл. Соловьеву, - действительность становится особенно разумной. Философ, гонимый, замученный, голодный, холодный, не получающий никакого жалованья, всегда почти бывает крайним фаталистом - хотя это, разумеется, нисколько ему не мешает бранить существующие порядки. Последовательность, как известно, обязательна только для учеников: их ведь достоинство в том, чтоб логически развить идею учителя. Учителя же сами выдумывают идеи и всегда потому вправе одну идею заменить другой. Верховная власть, издающая закон, сама же и отменяет его; обязанность же подчиненных органов состоит в точном, последовательном и строгом истолковании и исполнении предписаний высшей воли». Л. Шестов
«Свободное существо предпочитает страдать и нуждаться в хлебе насущном, чем быть порабощенным хлебом земным». Н. Берядев
«Признание всегда запаздывает, и стало банальной истиной то, что гений получает вместо хлеба камень – и то посмертно». Б. Шоу
«Стипендии и вклады в пользу писателей, всякого рода кассы - все это мало поможет делу. Вообще скучно слушать подобные рассуждения о всемогуществе денег. Я склонен скорее думать, что для искреннего человека бедность не составляет зла, что должны быть бедные писатели, чтобы было видно, искренни они или нет! Христианство создало свои нищенствующие ордена, корпорации отважных людей, решившихся жить милостыней; корпорации эти представляли совершенно естественное и даже неизбежное учреждение, развившееся на основе христианского учения. Само христианство было основано на бедности, скорби, на всевозможного рода земных бедствиях и унижениях. Мы смело можем сказать, что тот, кто не испытал подобных положений и не вынес из них неоцененного опыта, каким они наделяют нас, упустил прекрасный случай поучиться. Просить милостыню и ходить босиком, в платье из грубой шерсти, с веревкой вокруг поясницы, встречать презрение со стороны всех - такое занятие не представляет ничего привлекательного, ничего, заслуживающего уважения в глазах вообще людей, пока благородство тех, кто поступал так, не заставило некоторых относиться к ним с уважением. Нищенство - не в правилах настоящего времени, это правда; но во всем остальном кто скажет, что бедность Джонсона не послужила для него, быть может, к лучшему? Ему необходимо было, чего бы это ни стоило, убедиться, что материальная выгода, успех всяческого рода не составляет цели, к которой он должен стремиться. Надменность, тщеславие, низменно мотивированный эгоизм всякого рода гнездились в его сердце, как и в сердце всякого человека; необходимо было прежде всего искоренить его из своего сердца, исторгнуть, какой бы мукой это ни сопровождалось, и отбросить от себя, как нечто недостойное. Байрон, рожденный в богатстве и знатности, не обладает такой глубиной понимания, как плебей Бернс. Кто знает, быть может, в этой, «возможно, наилучшей организации», еще столь отдаленной от нас, бедность снова будет составлять важное условие? Что, если наши писатели, выдающиеся люди, духовные герои будут и тогда, как и в настоящее время, составлять своего рода «невольный монашеский орден»; будут связаны все с тою же безбразной бедностью, пока не испытают на себе, что она такое, пока не научатся быть выше ее!.. Кроме того, если бы денежные выдачи, время, когда именно их следует выдавать, компетентный судья, определяющий, кому их следует выдавать, - если бы все это было установлено, то каким бы образом Бернс мог быть признан заслуживающим подобного вознаграждения? Он должен был бы пройти через испытание и оправдать себя. Да, через известное испытание; но ведь это яростное бурление хаоса, которое называется литературной жизнью, оно ведь также в своем роде испытание!» Т. Карлейль
«Самый великий человек в истории был самым бедным». Р. Эмерсон
«Большинство святых были бедняками, но отсюда еще не следует, что большинство бедняков -– святые» У. Индж
«Герои как боги, пророки, пастыри - все эти формы героизма, принадлежащие древним векам, существовавшие в отдаленнейшие времена; некоторые из них давно уже с тех пор стали невозможными и никогда более не появятся в нашем мире. Герой как писатель - напротив, является всецело продуктом новых веков, и до тех пор, пока будет существовать удивительное искусство письма или скорописи, называемое печатанием, можно думать, будет существовать и он, как одна из главных форм героизма во все грядущие века. Герой-писатель с разных точек зрения представляет весьма своеобразное явление. Он - новый человек, говорю я; он существует едва ли более одного столетия. Никогда прежде не было подобной фигуры, не было того, чтобы великая душа жила изолировано столь необычным образом; жила, стремясь передать вдохновение, наполняющее ее, в печатных книгах, найти себе место, обрести средства существования в зависимости от того, сколько люди пожелают дать ей за работу. Немало разных предметов выносилось раньше на рынок, где они продавались и покупались по ценам, которые устанавливались сами собой; но никогда еще не было ничего подобного, в столь оголенной форме, с вдохновенной мудростью героической души. Этот человек, со своими авторскими правами и авторским бесправием, на своем грязном чердаке, в своем покрытом плесенью платье, человек, управляющий после смерти из своей могилы целыми нациями и поколениями, безразлично, хотели или не хотели они дать ему кусок хлеба при жизни, - представляет поистине необычное зрелище! Трудно указать более поразительную по своей неожиданности форму героизма». Т. Карлейль
«Самая лучшая смерть это та, которая считается самой худшей - умереть далеко на чужбине, в больнице, что называется, как собака под забором. По крайней мере, можно не лицемерить, не учить, а помолчать: приготовиться к страшному, а может быть, и великому событию». Л. Шестов
«Сколь немногие вообще имеют право жить, когда такие люди умирают!» Ф. Ницше
«Этот портной из штата Теннесси писал такие стихи, какие Гомеру и Шекспиру даже не снились, но никто не хотел их печатать и никто их не читал, кроме невежественных соседей, которые только смеялись над ними. Когда в деревне устраивались танцы или пьянка, бежали за Биллингсом, рядили его в корону из капустных листьев и в насмешку отвешивали ему поклоны. Однажды вечером, когда он лежал больной, обессилев от голода, его вытащили, нацепили на голову корону и понесли верхом на палке по деревне; за ним бежали все жители, колотя в железные тазы и горланя что было сил. В ту же ночь Биллингс умер. Он совершенно не рассчитывал попасть в рай и уж подавно не ожидал торжественной встречи; наверное, он очень удивился, что ему устроили такой прием... Ну, короче, Биллингсу закатили такую великолепную встречу, какой не бывало много тысяч веков; и я думаю, это приведет к хорошим результатам. Имя Биллингса проникнет в самые далекие уголки, о нашей астрономической системе заговорят, а может, и о нашем мире тоже, и мы поднимемся в глазах самых широких кругов небожителей. Ты только подумай: Шекспир шел, пятясь перед этим портным из Теннесси, и бросал ему под ноги цветы, а Гомер прислуживал ему, стоя за его стулом во время банкета! Конечно, там это не произвело особого впечатления - ведь важные иностранцы из других систем никогда не слышали ни о Шекспире, ни о Гомере; но если бы весть об этом могла дойти до нашей маленькой земли, там бы это произвело сенсацию! Эх, кабы этот несчастный спиритизм чего-нибудь стоил, тогда мы могли бы дать знать об этом случае на землю, и в Теннесси, где жил Биллингс, поставили бы ему памятник, а его автограф ценился бы дороже автографа Сатаны». М. Твен
«Будь жизнь тебе хоть в триста лет дана -
Но все равно она обречена,
Будь ты халиф или базарный нищий,
В конечном счете - всем цена одна». О. Хайям


В вечернем небе висела яркая комета с хвостом, похожим на кривой меч.
Некоторое время Иоанн с ужасом смотрел на нее и, переменясь в лице, воскликнул:
- Вот знамение смерти моей!
Он велел собрать всех гадателей и спросил их о дате своей смерти.
Предсказатели долго копались во внутренностях жертвенного петуха, толковали о различных предзнаменованиях, обсуждали расположение звезд, и наконец один из них встал и трепещущим голосом произнес:
- Великий царь! Все предсказания сходятся на том, что наибольшая опасность ожидает тебя завтра, пятого марта.
Напуганный предсказанием, Иоанн занемог, но утром в его болезни наступило улучшение, и он позвал Малюту:
- Объяви казнь лжецам-астрологам! Ныне должен умереть, по слову их, но, напротив, чувствую себя гораздо бодрее.
- День еще не миновал, - возразили ему астрологи, и царь согласился отложить казнь на завтра.
- Успеется... Малюта, хочу сыграть с тобою в шахматы.
Иоанн удалился в опочивальню и, расставив шахматы на доске, задумался.
- Не хочешь ли сыграть со мной, великий царь?
Иоанн вздрогнул и, обернувшись, увидел перед собой монаха в белой рясе.
- Кто ты? - спросил он, голосом выдавая свой испуг.
- Никто. И даже меньше, чем никто. Но некоторые величают меня царицей мира.
- Ты дурно шутишь, монах!
- Даже лучшие из моих шуток никогда не вызывают смеха, великий царь... Разве ты забыл мартовские иды, Цезарь?
- О чем ты?
- О чем я? Неужто не помнишь? Ведь мы не впервые встречаемся с тобой. Ну, вспоминай!
- Да, я вспомнил! Я видел тебя во время казней!
- Нет, Цезарь, это было раньше. Много раньше...
- Когда?
- Помнишь Рим?
- Я никогда в нем не был!
- Полно, Цезарь, ты был там... И там мы встретились впервые...
- Я не помню...
- Ты не помнишь тот день, когда встретил по дороге в Сенат прорицателя Спуринну и Артемидора из Книда? Не помнишь, о чем вы говорили? Не помнишь Брута?..
- Брута?.. Это я помню... Читал у Светония...
- И только?.. Вспомни! В тот день ты увидел меня впервые, и я был последним, кого ты видел... Ну?
- Я не могу вспомнить того, чего не знаю!
- Ты ничего не помнишь, Цезарь... Ты ничему не научился... Ну что ж, начнем, пожалуй...
- На что сыграем? - оживившись, спросил Иоанн.
- На твою жизнь, - ответил монах.
- Стража! - вскричал Иоанн, бросаясь к дверям, и услышал за спиной тихий смех монаха.
- Что мне твоя стража, Цезарь? Да и спит она глубоким сном, и не скоро проснется. Никто не помешает нам сыграть... Сядь, Цезарь, и бросим жребий, кому начинать...
По жребию белыми выпало играть монаху.
Он сделал первый ход, не глядя на доску и не поднимая своего клобука.
Иоанн размышлял мучительно долго и, наконец, дрожащей рукой двинул королевскую пешку на две клетки вперед.
- Не волнуйся так, Цезарь... Мы еще увидимся с тобой... Нескоро, но увидимся...
- А потом?
- Что будет потом, зависит только от тебя... Ты очень забывчив, Цезарь. Это плохо.
- Для кого?
- Для тебя. Ты не усвоил прежних уроков... Ты ничему не научился, Цезарь... И мы опять встречаемся в марте, как тогда...
На двадцать четвертом ходу белая королева поставила черному королю шах и мат.
- Ты проиграл, Цезарь. Ты опять проиграл... - сказал монах, вставая, и откинул назад свой клобук.
Взглянув на лицо монаха, бывшее его собственным, Иоанн дико вскрикнул, схватился рукою за горло и, ткнувшись лбом в доску, прохрипел:
- Я вспомнил!.. Ты!..
Белая пена запузырилась у него на губах, и он не смог окончить фразы, но все лицо его исказилось ужасом.
Прозрачный темный силуэт отделился от тела Иоанна, и в тот же миг пол опочивальни разверзся, из трещины выскочили черные, как сажа, тени и с визгом увлекли его в провал, после чего края трещины сомкнулись, а монах - исчез.
Вбежавшие на шум в опочивальню врачи во главе с доктором Арнольфом признали смерть самодержца свершившейся.


«Мне страшен неведомый третий правитель
Загадочной, варварской, снежной страны,
Его же соратники им же убиты,
И старость его только ад охранит». М. Нострадамус
«Предвещением его смерти были важные знамения, на небе появилась хвостатая звезда, так называемая комета». Светоний
«Хвостатая звезда, по общему поверью грозящая смертью верховным правителям, стояла в небе несколько ночей подряд; встревоженный этим, он узнал у астролога Бальбилла, что обычно цари откупаются от таких бедствий какой-нибудь блистательной казнью, отвращая их на головы вельмож, и тоже обрек на смерть всех знатнейших мужей государства». Светоний
«Из сверхъестественных же явлений самым замечательным было появление великой кометы, которая ярко засияла спустя семь ночей после убийства Цезаря и затем исчезла». Плутарх
«Комета с возмездья срывает покровы,
Разбой, кровь, жажду неся на хвосте». М. Нострадамус
«Каждая философия, которая показывает сияние религиозного хвоста кометы в темноте своих последних горизонтов, заставляет относиться подозрительно ко всему, что она излагает в качестве науки: вероятно, все это тоже есть религия, только принарядившаяся наукой». Ф. Ницше
«Астрологи (если бы они хотели укрепить свой авторитет) могли бы, опираясь на достоверные исторические источники, рассмотреть все более или менее значительные события (как, например, наводнения, эпидемии, сражения, восстания, кончины правителей, если угодно, и т. п.) и изучить, как располагались в то время небесные светила, следуя не тонкостям «тем», а намеченным нами правилам циклов, чтобы установить определенные законы предсказания в том случае, когда удастся обнаружить очевидное соответствие и согласие между собой событий и положений светил». Ф. Бэкон
«Астролог Суллы на вопрос о его гороскопе объявил, что близится неминуемая смерть». Светоний
«В восемнадцатый день перед февральскими календами, когда Гальба совершал жертвоприношение в храме Аполлона, гаруспик Умбриций сказал ему, что внутренности животных предвещают несчастья, что тайная измена готова вырваться наружу и что в его ближайшем окружении свили гнездо враги государства». К. Тацит
«Утром, в самый день его гибели, гадатель по жертвоприношениям несколько раз повторил ему, что надо остерегаться опасности - убийцы уже близко». Светоний
«Волхвы не боятся могучих владык,
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен». А. Пушкин
«Наутро к нему привели германского гадателя, который на вопрос о молнии предсказал перемену власти; император выслушал его и приговорил к смерти». Светоний
«История всегда отсекает головы пророческим предсказаниям, и тем не менее толпа гонится за прорицателями. Маловерная, она ищет знамения, ибо ей хочется чуда. Но разве способность предсказывать служит доказательством чудотворной силы? Можно предсказать солнечное затмение, комету, но ведь это кажется чудом только темному человеку. Просвященный же ум твердо знает, что там именно, где возможно предсказание, чуда нет, ибо возможность предсказания, предугадывания предполагает строгую закономерность. Следовательно, пророком окажется не тот, кто наиболее одарен духовно, не тот, кто хочет властвовать над миром и повелевать законами, не волхв, не кудесник, не художник, не мятежный гений, а тот, кто, вперед покорившись действительности и ее законам, обрек себя на механический труд подсчета и расчета». Л. Шестов
«Он вошел в курию, не обращая внимания на дурной знак и посмеиваясь над Спуринной за то, что вопреки предсказанию иды марта наступили и не принесли никакой беды. «Да, пришли, но не прошли», - ответил тот». Светоний
«Тогда, отпустив всех, он вошел в спальню и там был убит». Светоний
«Убийство – способ низложения с престола, применяемый в России». Талейран
«Внутри венца, который окружает
Нам, государям, бренное чело,
Сидит на троне смерть, шутиха злая,
Глумясь над нами, над величьем нашим.
Она потешиться нам позволяет:
Сыграть роль короля, который всем
Внушает страх и убивает взглядом». В. Шекспир
«Жребий брошен!» Г.Ю. Цезарь
«Белые начинают и выигрывают». Условие шахматной задачи
«Власть смерти, тяготеющая над нашим животным существованием и превращающая его в напрасный порыв, не есть что-нибудь случайное. Наш ум, расширяя опытное познание нашей собственной природы в науку о природе всего мира, показывает нам, что смерть царствует не только в нашем теле, но и в теле вселенной. Царство природы есть царство смерти». В. Соловьев
«Тревога осуждения, символизируемая «гневом Божьим» и усиленная образами ада и чистилища, побуждала людей Средневековья испробовать множество средств для успокоения своей тревоги: паломничество к святым местам (по возможности Рим), аскетические упражнения (порою самого крайнего характера), поклонение мощам (зачастую собранным в грандиозные коллекции), принятие церковных епитимий, приобретение индульгенций, экзальтированное рвение в мессах и таинстве покаяния, умножение молитв и раздача милостыни... Люди беспрерывно спрашивали себя: «Чем я могу смягчить Гнев Божий? Как привлечь милость Божью, оставление грехов?» Эта преобладающая форма тревоги поглотила две другие (тревогу судьбы и смерти, тревогу пустоты и бессмысленности). Персонифицированная Смерть изображалась в живописи, поэзии, гомилетике. Но это была смерть и вина в одном лице. Смерть и дьявол соединились в тревожном воображении эпохи. С возрождением поздней античности вернулась тревога судьбы. «Фортуна» стала излюбленным символом эпохи Возрождения, и даже реформаторы не были свободны от астрологических поверий и страхов. Тревогу судьбы умножал и страх перед демоническими силами, которые, действуя прямо или через посредство других людей, посылали недуги, смерть и разрушения всех видов. В то же время тревога судьбы распространилась за границу смерти, в предпоследнюю ситуацию чистилища и в предельные ситуации рая и ада. Тьма окончательной судьбы оказалась неустранима: даже реформаторы не могли отвести ее, как показывает учение о предопределении. Но во всех своих выражениях тревога судьбы входила, как составная часть, в общую всеохватывающую тревогу вины, в постоянное сознание угрозы осуждения». П. Тиллих
«Легко для Господа - в день смерти воздать человеку по делам его. Минутное страдание производит забвение утех, и при кончине человека открываются дела его. Прежде смерти не называй никого блаженным: человек познается в детях своих». Книга Иисуса, сына Сирахова, 11:26-28
«Мы не помышляли в жизни, когда делали беззаконие, что по смерти будем страдать». 3 Книга Ездры, 7:56
«Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача; и псы приходя лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово; умер и богач, и похоронили его; и в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его; и возопив сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучусь в пламени сем. Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе свое в жизни твоей, а Лазарь злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь; и сверх всего того между вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят». Лука, 16:19-26
«О, сколько есть таких, что мнят себя
Великими царями там, на земле, и будут
Валяться здесь, в аду, как свиньи в грязной луже,
Презренную оставив память в мире». Данте
«Сокрушил Господь жезл нечестивых, скипетр владык, поражавший народы в ярости ударами неотвратимыми, во гневе господствовавший над племенами с неудержимым преследованием. Вся земля отдыхает, покоится, восклицает от радости; и кипарисы радуются о тебе, и кедры ливанские, говоря: «с тех пор, как ты заснул, никто не приходит рубить нас». Ад преисподний пришел в движение ради тебя, чтобы встретить тебя при входе твоем; пробудил для тебя Рефаимов, всех вождей земли; поднял всех царей языческих с престолов их. Все они будут говорить тебе: и ты сделался бессильным, как мы! и ты стал подобен нам! В преисподнюю низвержена гордыня твоя со всем шумом твоим; под тобою подстилается червь, и черви - покров твой». Исайя, 14:5-11
«Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней. Видящие тебя всматриваются в тебя, размышляют о тебе: «тот ли это человек, который колебал землю, потрясал царства, вселенную сделал пустынею и разрушил города ее, пленников своих не отпускал домой?» Все цари народов, все лежат с честью, каждый в своей усыпальнице; а ты повержен вне гробницы своей, как презренная ветвь, как одежда убитых, сраженных мечом, которых опускают в каменные рвы, - ты, как попираемый труп, не соединишься с ними в могиле; ибо ты разорил землю твою, убил народ твой: во веки не помянется племя злодеев». Исайя, 14:15-20
«Что такое наша жизнь, жизнь, улетучивающаяся в один миг, сгорающая, как свиток, уходящая в черную пучину вечности? Что значат все земные отличия, канцлерское и королевское достоинства? Они вдруг никнут и уходят туда! Земля разверзается под ними; один шаг, - их нет, и наступает вечность». Т. Карлейль
«И вот, ныне царь, а завтра умирает». Книга Иисуса, сына Сирахова, 10:12
«Хоть сотню проживи, хоть десять сотен лет,
Придется все-таки покинуть этот свет,
Будь падишахом ты иль нищим на базаре, -
Цена тебе одна: для смерти санов нет». О. Хайям
«В год смерти царя Ахаза было такое пророческое слово: не радуйся, земля Филистимская, что сокрушен жезл, который поражал тебя, ибо из корня змеиного выйдет аспид, и плодом его будет летучий дракон. Тогда беднейшие будут накормлены, и нищие будут покоиться в безопасности; а твой корень уморю голодом, и он убьет остаток твой». Исайя, 14:28-30


Был самый темный час перед восходом солнца.
Солдат, стоявший в карауле у дворцовых ворот, отхлебнул вина из фляги и зябко поежился на предутреннем ветерке. Послышались шаги, и на освещенное факелом пространство вышел из темноты какой-то оборванец.
Остановившись перед караульным, нищий принял независимый вид и вызывающим тоном произнес:
- У меня неотложное дело к императору!
- А как же! - решив от скуки поиздеваться над наглецом, отозвался караульный. - Император уже дважды присылал справиться, не изволила ли пожаловать ваша светлость!
- Ну так проводи меня к нему! - не замечая насмешки, повелительно бросил нищий.
- Сию минуту, ваша светлость! Вот только решу, как сделать это наилучшим образом: дав вам пинка под зад или заехав по шее.
До нищего дошла, наконец, издевка, и, отбежав на безопасное расстояние, он крикнул оттуда:
- Когда император узнает, что ты отказался проводить меня к нему, он прикажет укоротить тебя на голову!
- А если я провожу тебя к нему, он прикажет укоротить меня на две!
Видя, что угрозами ничего не добиться, нищий сменил тактику и, льстиво улыбнувшись, спросил:
- А тяжела, небось, служба-то? Я мог бы похлопотать о повышении для тебя!
- Проваливай, пока я не похлопотал о повышении для тебя!
Нищий сунул руку в карман и извлек из него блестящую монету. На этот раз ему не пришлось тратить много слов. Блеск золота оказался красноречивее дюжины Цицеронов. Молча взяв монету, караульный чуть приоткрыл в воротах дверцу, и нищий бочком протиснулся в узкую щель.
Когда он добрался до императорского дворца, его карманы были пусты, как никогда в жизни.
Он уселся под деревом недалеко от парадной лестницы и стал терпеливо ждать случая.
Дворец уже пробуждался. Засновали лакеи, солдаты, повара, и вскоре по многолюдству и оживлению дворцовый двор стал напоминать восточный базар в разгар торговли.
Возле нищего остановился дородный мужчина в богатой одежде и, брезгливо морщась, спросил:
- Что расселся, бездельник? Живо на кухню, колоть дрова! Еще раз увижу без дела, - велю выпороть на конюшне!
Получив в виде напутствия крепкого пинка под зад, нищий опрометью бросился на кухню и рьяно принялся колоть дрова, но, не успев даже вспотеть, услышал за спиной громоподобный голос:
- В честь какого праздника ты так вырядился, негодяй?!
Выронив от испуга топор, нищий обернулся.
Толстяк в белоснежных одеждах, распространявший вокруг себя такие ароматы, что нищий едва не захлебнулся слюной, грозно смотрел на него, уперев мощные руки в крутые бедра, и ждал ответа.
- Ограбили по дороге... Сняли всю одежду, а взамен дали эти лохмотья... - жалко пролепетал нищий и приготовился уже к разоблачению и изгнанию, но толстяк неожиданно сменил гнев на милость и приказал:
- Умойся, переоденься и займись уборкой кладовой!
Нищий кинулся в указанном направлении и, толкнув незапертую дверь, оказался в царстве пищи.
С потолка свисали копченые окорока, и даже под пыткой нищий не смог бы сказать, ногою какого животного они были в прошлом. Колбасы, свиные, говяжьи, бараньи и рыбьи туши, птица и дичь, сыры всех сортов, бочки с соленьями, медами, винами и квасом, овощи, будто только что сорванные с грядки, фрукты заморских стран, свежие, сушеные, моченые, в виде компотов и в виде варенья, крынки со сметаной, сливками и молоком, горы арбузов и дынь окружили его со всех сторон, словно невзначай просыпавшись из волшебного рога изобилия.
Нищий почувствовал, как пошла кругом его бедная голова, и, не успев даже подумать о последствиях, сорвал с гвоздя круг копченой колбасы. Его зубы впились в ароматнейшую, нежнейшую мякоть, и сладострастная дрожь пробежала по всему его телу от макушки до пят.
Он глотал куски, не разжевывая и не успевая насладиться вкусом, одновременно жадным взором выбирая следующий деликатес, и больше, чем смерти, боялся, что его застигнут на месте преступления прежде, чем он отведает ото всего, что хранилось в огромной кладовой.
Он давился нежнейшими окороками, запивая их фалерном, торопливо надкусив яблоко, отбрасывал его в сторону и тянулся к виноградным гроздьям. Он уже не мог есть, едва переводя дух от тяжести в желудке, но отказаться от еды было свыше его сил. Он сопел, чавкал, вздыхал, пыхтел, отдувался, стонал и жрал, жрал, жрал. Он наедался за всю свою голодную и жалкую жизнь, за сиротское детство, за отроческие унижения, за преступную молодость, за бездомную зрелость, за одинокую, нищую старость, и впервые в жизни чувствовал себя человеком.
Наконец, сытость полностью лишила его возможности двигаться, и, растянувшись на арбузном Олимпе, он благостно пробормотал:
- Ну вот, можно и помирать... Теперь пусть пытают и казнят... Я никогда об этом не пожалею...


«Пусть даже человек был рожден в скромной участи, я все же требую от него не быть столь бесчеловечным к самому себе, чтобы думать о царском дворце как о чем-то лежащем вдалеке, мечтая об этом величии столь неопределенно, что его как бы желают возвысить и одновременно, благодаря все тому же действию, уничтожить, с тем чтобы это величие впредь могло возвышаться лишь самым низким образом; я требую от него быть в достаточной степени человеком, чтобы суметь приблизиться к этому величию с уверенностью и достоинством. Он не должен быть настолько бесчеловечен, чтобы бесстыдно нарушать все правила, врываясь прямо с улицы в царские покои, ведь при этом он потерял бы больше чем сам царь; напротив, возможно, он найдет для себя радость в том, чтобы следовать каждому требованию этикета с веселой и доверчивой мечтательностью, благодаря которой он как раз и окажется нескованным. Это, конечно, всего лишь образ; ибо всякое различие является неким весьма несовершенным выражением духовного расстояния. Я требую от каждого человека не думать о себе столь бесчеловечно, чтобы вовсе не осмеливаться входить в тот дворец, где жива не просто память об избранных, но где поныне живут они сами. Ему не следует настаивать на родстве с ними, он должен чувствовать себя счастливым всякий раз, когда склоняется пред ними, однако вместе с тем он должен быть нескованным и уверенным и всегда чем-то большим, чем простая служанка; ибо, коль скоро он не хочет быть чем-то большим, ему никогда не войти сюда. А помочь ему должны как раз страх и нужда, которыми испытуются великие, ибо в противном случае, если, конечно, у него есть хоть немного твердости и решительности, они только вызовут у него вполне заслуженную зависть. А то, что способно быть великим лишь на расстоянии, то, что пытаются превратить в нечто великое с помощью пустых и бессмысленных фраз, потом разрушается самими же людьми». С. Кьеркегор
«Мы забыли Бога», выражаясь старинным слогом, или, говоря новейшим языком и исходя из сущности самого предмета, мы восприняли действительность не такой, какова она есть. Мы спокойно закрыли глаза на вечную сущность вещей и открыли их только на видимость вещей. Мы спокойно верим в то, что вселенная, по внутренней сущности, есть одно большое, непонятное «может быть», а внешне она представляется несомненно достаточно большим, вместительным хлевом и работным домом, с огромной кухней и длинными обеденными столами, - и только тот оказывается умным, кто может найти здесь место. Всякая правда этой вселенной сомнительна, и для практического человека остаются очень ясными только прибыль и убыток, пудинг и внешнее одобрение». Т. Карлейль
«Наука покорила человеческую душу не тем, что разрешила все ее сомнения, и даже не тем, что она, как это думает большинство образованных людей, доказала невозможность удовлетворительного их разрешения. Она соблазнила людей не своим всеведением, а житейскими благами, за которыми так долго бедствовавшее человечество погналось с той стремительностью, с какой измученный продолжительным постом нищий набрасывается на предложенный ему кусок хлеба». Л. Шестов
«В усталость духа никто теперь не верит, хотя мы уже и чувствуем ее во всех наших членах. 200 лет цивилизации и оргий научности – и мы будем уже пресыщены ими. И не только отдельные люди, а душа культуры пресытится. Она выражает это, выбирая и высылая в исторический мир текущего дня исследователей, все более незначительных, узких и бесплодных. Великой эпохой античной науки было третье столетие, следовавшее за смертью Аристотеля. Когда пришли римляне, когда умер Архимед, она уже кончалась. Наш классический век – девятнадцатый. Уже в 1900 г. не было ученых в стиле Гаусса, Гумбольдта, Гельмгольца; в физике, как и в химии, в биологии и математике великие мастера умерли, и мы переживаем ныне decrescendo эпигонов, которые приводят в порядок, собирают и заканчивают, как александрийцы Римской эпохи. Это симптом общего значения. После Лисиппа не было больше великого пластика, явление которого сыграло бы роль судьбы, после Рембрандта и Веласкеса не было художников, и не было музыкантов после Бетховена. Вглядимся, что за причина заставляла Гете называть себя дилетантом по сравнению с Шекспиром и почему Ницше не соглашался признать за Вагнером право именоваться музыкантом. Что представляли собой во времена Цезаря драматическая поэзия или физика? Позавчерашние интересы, тему для лишних людей. За Эратосфеном и Архимедом, настоящими творцами, следуют Посидоний и Плиний, которые собирали со вкусом, и, наконец, Птоломей и Гален, которые только списывали». О. Шпенглер
«Скептицизм... охватывает не только интеллект, но и нравственное чувство. Это - хроническое разрушение и атрофия всей души. Человек живет только верой, а не спорами и умствованиями. Горе ему, если все, с чем он совладал и во что поверил, сводится к тому, что он может засунуть в карман или обратить на удовлетворение своих грубых аппетитов. Ниже этого он уже не может пасть! Века, когда человек падал так низко, мы считаем самыми плачевными, самыми жалкими и ничтожными. Сердце мира страдает, оно парализовано; разве могут члены его чувствовать себя при этом здоровыми? Во всех отраслях мировой работы прекращается искренняя деятельность и начинается ловкая фальсификация. Заработная плата, выдаваемая миром, спокойно кладется в карман, а работа мира не делается. Герои ушли. Настало время шарлатанов». Т. Карлейль
«Наголодался я в молодости достаточно, а загробной жизни не существует». М. Булгаков
« - Масла мало, мяса - нет, - вой! А вы мне говорите, что я должен получить раковину из океана и глазеть на испанские вышивки! Я в океан ваш плюю! Я из розы папироску сверну! Я вашим шелком законопачу оконные рамы! Я гитару продам, сапоги куплю!..
Бам-Гран выпрямился, тихо качая головой:
- Безумный! - сказал он. - Безумный! Так будет тебе то, чем взорвано твое сердце: дрова и картофель, масло и мясо, белье и жена, но более - ничего!» А. Грин
«Что значит человек, когда его
Заветные желанья - еда и сон?
Животное - и все». В. Шекспир
«Человек есть то, что он ест». Л. Фейербах
«Для этого решительного поворота к внешней жизни, которая теперь только одна и существует, к биологическому факту, которому судьба рисуется только в форме объективных фактов и причинных отношений, нет ничего показательнее, чем этический пафос, с которым прибегают к философии пищеварения, питания и гигиены. Вопросы алкоголизма и вегетарианства дебатируются с религиозной серьезностью; очевидно, в этом самая важная сторона проблемы, до которой может возвыситься «новый человек». Такова лягушачья перспектива этих поколений. Религии, возникшие на пороге великих культур, религия гомеровская, ведийская, христианство Иисуса, фаустовское христианство рыцарских германцев сочли бы ниже своего достоинства снисходить до вопросов такого рода. Теперь к этим вопросам приходится восходить. В кругу софистов, Антисфена, стоиков и скептиков эти вопросы приобретают большое значение. Уже Аристотель писал о вопросе алкоголизма; целый ряд философов рассуждал о вегетарианстве, и вся разница между аполлоновским и фаустовским фарсом лишь в том, что циник сосредотачивает свои теоретические интересы на собственном пищеварении, а Шоу – на пищеварении «всех людей». Один отказывается, а другой запрещает». О. Шпенглер
«Слишком легкомысленно пришли люди к заключению, что голод, великий фундамент нашей жизни, является и венцом ее, и последней степенью совершенства; что так как «жадность и неумеренное честолюбие» составляют отличительные признаки большинства людей, что нет человека, который поступал бы или думал бы поступать на основании иных принципов. Чего нельзя подвести под категорию бедности, то подводят под рубрику честолюбия, не входя в дальнейшие рассуждения». Т. Карлейль
«Мы родимся и живем со множеством влечений и потребностей; мы их в себе находим - и ищем их удовлетворения. Это есть путь природы. Но природа человека тройственна и снабжает его троякого рода потребностями: животными, умственными, или головными, и сердечными. Ибо, во-первых, мы хотим сохранять и увековечивать свою жизнь; затем мы стараемся посредством нашего ума познавать или мысленно воспроизводить свою и чужую жизнь; далее мы непременно желаем расширять и улучшать свою и чужую жизнь, желаем, чтобы все существующее было как можно более достойно существования. Прежде всего нам нужно жить, потом познавать жизнь и наконец исправлять жизнь. Потребности животной природы, т. е. сохранения жизни, суть, конечно, самые основные, самые настоятельные и непререкаемые; ибо если не будет жизни, то ни познавать, ни исправлять будет некому и нечего. Животные потребности и отправления сводятся к двум главным: к питанию для временного поддержания жизни в особи и к размножению для увековечения жизни в роде. Основание всей животной жизни есть питание, цель ее - размножение. Если бы особь не питалась, то она не могла бы размножаться; но если бы она не размножалась, то ей не для чего было бы и питаться». В. Соловьев
«Точный» историк делает в высшей степени наивные предпосылки, будто в исторической картине мира мы имеем перед собой последовательность состояний механического типа, будто они, подобно физическому опыту или химической реакции, доступны для исследования путем рассудочного анализа, и будто, в согласии с этим, основания, средства, пути и цели образуют какие-то прямо на поверхности видимого лежащие сплетения. Точка зрения удивительно упрощенная. И, надо признаться, при достаточной мелкости и плоскости наблюдателя эта предпосылка - для его личности и его картины мира - находит себе оправдание. Голод и любовь суть с этой точки зрения механические причины механических процессов в «жизни народов». Социальная проблема и сексуальная проблема - обе относящиеся к области физики или химии общественного, слишком общественного существования - становятся таким образом, неизбежной темой утилитаристического понимания истории и, следовательно, также и соответствующей трагедии. Потому что социальная драма неизбежно стоит рядом с материалистическим пониманием истории». О. Шпенглер
«Человек должен быть выше сытости!» А. Горький
«Есть две категории людей: одни едят, чтобы жить, другие живут, чтобы есть». Сократ
«Пища не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли мы, ничего не теряем». Апостол Павел, I-е к Коринфянам, 8:8
«Какая мне польза, если мертвые не воскресают? Будем есть и пить, ибо завтра умрем!» Апостол Павел, I-е к Коринфянам, 15:32
«Но хорошо есть и хорошо пить, о братья мои, это, поистине, не суетное искусство! Разбейте, разбейте скрижали тех, кто никогда не радуется!» Ф. Ницше
«По понятию справедливости должно быть равенство между мною и другими, я должен относиться к другим так же, как отношусь к себе, а мое отношение к себе самому вполне определенно: я неизбежно и неизменно люблю себя («никто же свою плоть возненавиде, но питает и греет ю»). Итак, справедливость требует, чтобы, любя себя, я любил и других, как самого себя; себя я люблю во всяком случае и несмотря ни на что, следовательно, и других я должен любить во всяком случае и несмотря ни на что, слдеовательно, я должен любить и врагов своих. Но любовь как чувство не может быть обязанностью; нельзя требовать или предписывать, чтобы я чувствовал любовь, когда я ее не чувствую. Внутреннее совершение любви есть дело благодати, возрастание которой в нас не зависит прямо от нашей доброй воли. Нравственный закон обязывает нас не к чувству любви, а к делам любви. По справедливости я прямо обязан делать добро другим, насколько я хочу добра себе самому. А себя я хочу (и по возможности делаю) всякого добра без конца. Итак, я должен делать всякое добро всякому ближнему, давая всякому, что могу, и все, что ему нужно. Таким образом, идея справедливости приводит нас к заповеди милосердия, превосходящего обыкновенную справедливость. Просящему дай и желающего занять у тебя не отвращайся. Даром получили, даром и давайте. Давай ближнему больше, чем он заслуживает, и относись к нему лучше, что он того достоин. Ибо сам ты берешь себе больше, чем заслуживаешь, и относишься к себе лучше, чем того стоишь. Давать просящему, не спрашивая о его праве получить что-либо, значит поступать по-божьи, ибо сила Божия, приходя к нам на помощь и спасая нас, не спрашивает, имеем ли мы право на помощь и спасение. Как Бог относится к нашей молитве, так и мы должны относиться к просьбе нуждающегося: истинная милостыня есть распространение на других той благодати, которую мы сами получаем от Бога в истинной молитве». В. Соловьев


- Сударь, ради Христа, подайте что-нибудь на пропитание...
Перед Артаксом стоял здоровенный малый, довольно, впрочем, красивый, и с робким видом протягивал к нему лопатообразную ладонь.
- Не стыдно ли вам, почтенный, побираться? Вы молоды, здоровы, сильны. Отчего же вы не зарабатываете себе на жизнь честным трудом?
- Сударь, не для себя прошу! На моем попечении находится старик, дряхлый и полубезумный. Он так плох, что я не могу надолго оставлять его без присмотра.
- Проводите меня к нему. Возможно, я сумею оказать ему помощь.
- Извольте, сударь. Однако я не думаю, что ему сможет помочь кто-нибудь, кроме Господа Бога...
Парень повернулся и зашагал через сжатое поле к лесу. Артакс последовал за ним.
- Как ваше имя? - спросил он своего проводника через некоторое время.
- Зовите Биллом, не ошибетесь.
- И кем вам приходится этот старик?
- Товарищем по несчастью... Встретил его на дороге. Мокрый, грязный, дрожит то ли от холода, то ли от лихорадки, то ли от страха, ну точь-в-точь как бездомный пес... Пожалел я его... Родителей я не помню, ну и решил: пусть будет мне вместо отца. Чтоб было, о ком заботиться... А он, видно, не в своем уме... Все твердит, что он - король, и как только вернет себе престол, назначит меня лордом-канцлером... Ну да я с ним не спорю. Известно, старый - что малый...
В шалаше из еловых лап, на сухом сене лежал седой старик в лохмотьях.
Артакс участливо склонился над ним и спросил:
- Что у вас болит, сударь?
Старик открыл мутные голубые глаза и хрипло прошептал:
- Душа... у меня болит душа... Но я не душевнобольной...
Артакс вынул из кармана несколько монет и протянул Биллу.
- Раздобудь какой-нибудь еды, Билл. И вина.
- Сэр Вильям, - поправил его старик. - Называйте его - сэр Вильям. Я возвел этого юношу в рыцарское достоинство. Кроме того, он является кавалером Орденов Подвязки и Золотого Руна. И пусть будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает... Жаль, что он не мой сын! Я сделал бы его наследником британского престола... Но я хотел бы стать Господом Богом, чтобы вознаградить его по достоинству...
- Как же случилось, что ваше величество оказались в столь бедственном положении? - не желая раздражать старика недоверием, осторожно спросил Артакс после того, как сэр Вильям ушел.
Старик слабо махнул рукой, и по его впалой щеке скатилась слеза.
- Это долгая и печальная история...
- Я не спешу, - сказал Артакс и сел возле ног старика.
- Трех дочерей имел я, и они, когда я одряхлел и обессилел, вступили в сговор за моей спиной, и, объявив меня безвольным и безумным, лишили трона, имени и чести... Лишь жизнь оставили, как видно, посчитав, что я для них отныне не опасен... Когда я покидал дворец, в котором вся жизнь моя прошла, мой бывший шут, как равный, по плечу меня похлопал с глумливою ухмылкою, и я был вынужден снести обиду молча, ведь не пристало королю в изгнаньи ответствовать на выходки шута... Я думал, что друзья минувших лет окажут мне свое гостеприимство, но двери все закрылись предо мной. Увы, несчастье сродни дурной болезни: все бегут от неудачника, страшась ей заразиться... Отвсюду изгнанный, без средств к существованью, я должен был, по мысли дочерей, безвестно сгинуть на большой дороге... И, верно, так бы и произошло, когда б не встретился мне этот славный парень... Вот в нескольких словах вся жизнь моя...
- Если угодно, я помогу вашему величеству возвратить престол, - сказал Артакс.
- Благодарю, но это ни к чему... Я понял всю тщету земных стремлений. Я долго был слепым и вот прозрел... Власть - это женщина, которая желанна, покуда ты не обладаешь ей... А впрочем, лгу... Ни властью и ни славой пресытиться нельзя, как и любовью... Кто испил хотя б однажды отравы этой, вечно обречен по ней томиться... Но и то постиг я, что лишь к тому, чего никто не может у нас отнять, должны стремиться мы. Изменит дружба и предаст любовь, померкнет слава, расточатся деньги, власть ускользнет из рук, иссякнет сила, но не изменят знанье и душа. То, что познали мы, навеки с нами, а душу с жизнью можно лишь отнять...
Несчастный король и отец устало закрыл глаза и в изнеможении откинулся на сено. Артакс нащупал слабое, прерывистое биение его пульса и, накрыв старика своим плащом, стал ждать возвращения сэра Вильяма.


«Многие в современном обществе, не решаясь прямо отвергать самый принцип благотворительности, восстают против ее простейшей и наиболее осязательной формы. «Истинная милостыня, - говорят они, - не в том, чтобы давать деньги». Конечно, так: истинная милостыня в том, чтобы давать то, что нужно, давать то, о чем просят: просящему дай и желающего занять у тебя не отвращайся. Если нелепо предлагать деньги человеку, нуждающемуся в нравственной поддержке, то еще нелепее предлагать нравственное утешение голодному или больному, которому прежде всего нужны деньги на хлеб или на лекарство. Все те софизмы, которыми хотят отделаться от заповеди милосердия, суть камни вместо хлеба и змея вместо рыбы. Сюда же принадлежит довольно обычное рассуждение, что милостыня вместо добра часто приносит зло. Истинная милостыня - не только ради ближнего, но и ради Бога - есть продолжение благодати Божией и к злу привести не может. Да и нет искренности в том рассуждении, ибо к нему прибегают только когда нужно давать другим, а не когда нужно получать самому, тогда как возможность будущего вреда должна быть признана одинаковой в обоих случаях». В. Соловьев
«Известное «рыцарство труда», определенная благородная гуманность и практическая божественность труда может быть осуществлена еще в этом мире. Но почему не сейчас? Почему мы возносим молитвы к небу, вместо того, чтоб самим приняться за дело? Надо начинать в настоящее время, если хотят, чтоб в будущем что-нибудь удалось. Ты, пророчествующий, верующий, начни же сам и исполнять свое пророчество... Протяни руку, прося Божьим именем; знай, что слово «невозможно» там, где приказывают истина, милосердие и вечный голос природы, должно быть вычеркнуто из словаря мужественного человека; что, если все ответят тебе «невозможно» и шумною толпой бросятся в другую сторону и ты останешься один? Тогда настанет твой час, тогда наступит возможность для тебя. Тогда очередь за тобой. Тогда примись за дело и ни у кого не спрашивай совета: слушайся лишь себя да Бога. Брат, в тебе заключена возможность создать многое, возможность написать историю героической жизни на скрижалях вечного неба». Т. Карлейль
«Я не подаю милостыни. Для этого я недостаточно беден». Ф. Ницше
«Дик Даффер держал колбасную и за всю жизнь не скопил ни цента, потому что все остатки мяса он потихоньку раздавал бедным. Не нищим бродягам, а честным, порядочным людям, оставшимся без работы, таким, которые скорее умрут с голоду, чем попросят подаяния. Дик высматривал детей и взрослых, у которых был голодный вид, тайком следовал за ними до дому, расспрашивал о них соседей, а после кормил их и подыскивал им работу. Но так как Дик никому ничего не давал на людях, за ним установилась репутация сквалыги; с ней он умер, и все говорили: «Туда ему и дорога!» Зато не успел он явиться сюда, как ему пожаловали титул баронета, и первые слова, которые Дик, колбасник из Хобокена, услышал, ступив на райский берег, были: «Добро пожаловать, сэр Ричард Даффер!» Это его удивило, так как он был убежден, что ему предназначено на том свете другое местечко, с климатом пожарче здешнего». М. Твен
«Для того, кто обречен на веру, есть только одни «ужасы», и все те «утешения», которые раздавало «общее», возводя одних в рыцарское достоинство, жалуя другим «величие», должны быть навсегда отброшены». Л. Шестов
«Великое преимущество аристократического происхождения в том, что оно дает силы лучше выносить бедность». Ф. Ницше
«Медленно растущим гнетом бедности раздавливается, расплющивается душа человека, как гидравлическим молотом. В мелких заботах бедности даже великое сердце умаляется, крошится, как ржавое железо или выветрившийся камень». Д. Мережковский
«Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное», - это легко понять со стороны, для других, а для себя - трудно; чтобы это понять и сделать (а не сделав, не поймешь), надо быть больше, чем героем, - надо быть святым. Как приняли бы и вынесли бедность даже такие герои, как Александр Великий и Цезарь, еще большой вопрос». Д. Мережковский
«От внутренней силы каждого зависит сделать для себя бедность благословением или проклятием, славой или позором, победить ее или быть побежденным». Д. Мережковский
«Не домогайся счастья и любви,
Напрасной скорбью душу не трави,
Ото всего, чего лишиться можешь,
Сам откажись - и радостно живи!» Саади
«Славу мою Он совлек с меня и сорвал венец с моей головы!» Книга Иова, гл. 19
«Все это страдание о развенчанном царе-человеке было бы совершенно невозможно, если бы для нашего чувства он не был именно царем по призванию, носителем и выразителем мирового смысла по преимуществу». Е. Трубецкой
«Легкой жизни нет ни для одного человека, ни для одного бога. Жизнь всех богов представляется нам возвышенною грустью - напряжением бесконечной борьбы с бесконечным трудом. Наша наивысшая религия называется «поклонение страданию». Для сына человеческого не существует заслуженно или даже незаслуженно носимой короны, которая не была бы терновым венцом». Т. Карлейль
«Сам Иов, если бы в годы его благоденствия ему пришлось выступать как утешителю пред лицом «изверженного из общего» человека, наверное, не придумал бы ничего лучшего, чем то, что ему говорили друзья. Он ведь начал с «Бог дал, Бог взял, да будет благословенно имя Господне». И казалось, что само благочестие говорило его устами. На поверку же вышло, что это не благочестие, а нечестие, и, по-видимому, величайшее нечестие, что это то «послушание и благочестие», которые вошли в плоть и кровь человека, после того, как он вкусил от плодов с дерева познания добра и зла». Л. Шестов
«Он даже не вправе претендовать на высокое звание трагического героя. Просто старый, жалкий, ни себе, ни другим не нужный человек, каких немало есть на белом свете. В наше время войн и общественных переворотов такими Иовами хоть пруд пруди. Вчера был царем, сегодня раб и нищий, валяющийся на навозе и скребущий язвы свои». Л. Шестов
«Пока было весело, причина и следствие все объясняли; с ними было лучше, чем с Богом, ибо они никогда не корили. Но каково жить с ними в горе? Когда несчастья одно за другим обрушиваются на человека, когда бедность, болезни, обиды сменяют богатство, здоровье, власть? Каково Иову, покрытому струпьями, лежать на навозе со страшными воспоминаниями о гибели всех близких? Каково ему, когда единственным ответом на все его жалобы являются рассуждения о кирпиче, сорвавшемся вследствие дождя? Для ученых Иов был - пациент, страдающий проказой, то есть неизлечимой болезнью; для них же он был пролетарием, то есть лишившимся имущества - и бездетным человеком... Иов нашел успокоение в Боге. Но наши Иовы нигде не находят утешения». Л. Шестов
«Для лакея нет героя; но не потому, что последний не герой, а потому, что тот – лакей, с которым герой имеет дело не как герой, а как человек, который ест, пьет, одевается». Г. Гегель
«Известна поговорка, что для камердинера не существует героя; я добавил - а Гете повторил это через десять лет, но не потому, что последний не герой, а потому что первый - камердинер». Г. Гегель
«Нужно быть настоящим героем, чтобы оставаться им и в глазах своего слуги». Маршал Катин
«Итак, герои существуют, очевидно, всегда, а вместе с тем существует и известного рода поклонение им! Я решительно протестую против известного изречения остроумного француза, что будто бы нет человека, который был бы героем в глазах своего камердинера. А если бы это было действительно так, то дело тут не в герое, а в камердинере; дело в том, что душа у этого последнего низменная, холопская душа! Он думает, что герой должен выступать в театрально-нарядном царском костюме, размеренным шагом, с длинным хвостом позади себя и звучащими трубами впереди. Я скорее сказал бы, что ни один человек не может быть великим монархом в глазах своего камердинера. Совлеките с вашего Людовика ХIV королевский убор, и от его величия не останется ничего, кроме ничтожной вилообразной редьки с причудливо вырезанной головой. Что же удивительного может находить для себя камердинер в подобной редьке!.. Камердинер, говорю я, не узнает истинного героя, хотя и смотрит на него. Увы, это так; только тот может узнать героя, кто до известной степени сам герой; и одна из бед этого мира как в этом, так и в других отношениях заключается именно в недостатке подобных людей». Т. Карлейль
«Если человек рождается нищим за грехи своей прошлой жизни, люди могут презирать нищих. Христианство проповедует непривлекательную идею первородного греха, но ее следствие - жалость и братство, смех и милость, ибо, только веря в первородный грех, мы можем в одно и то же время жалеть нищего и презирать короля». Г. К. Честертон
«Если человек провозглашает себя королем Англии, не стоит отвечать, что существующие власти считают его сумасшедшим: будь он вправду королем, это было бы наилучшим выходом для властей. И если человек говорит, что он Иисус Христос, бесполезно говорить, что мир не признает его божественности, ибо мир отрицал божественность Христа». Г. К. Честертон
«Я брожу по дорогам изгнания, но пока еще я – король». Х.Л. Борхес
«Вочеловечивание Бога нуждатся в продолжении и восполнении в связи с тем, что Христос из-за девственного своего зачатия и безгрешности не был эмпирическим человеком, а потому, как сказано у Иоанна (1, 5), был светом, светившим во тьме, но тьма не объяла его. Он остался вне фактического человечества и над ним. Иов же был обыкновенным человеком, и, следовательно, несправедливость, причиненная ему, а вместе с ним - всему человечеству Божьей праведностью, может быть изглажена путем воплощения Бога в эмпирическом человеке. Этот акт искупления производится через Параклета, ибо как человек страдает в Боге, так и Бог должен страдать в человеке. Иначе между ними никогда не будет примирения». К. Юнг
«Постулатом» современного, как и античного мышления продолжает оставаться убеждение: знание равняется добродетели, равняется вечному спасению». Л. Шестов
«Самому глупому человеку доподлинно известно, что можно быть знающим и в то же время порочным, равно как невежественным и вместе с тем святым. Но как же случилось, что от Сократа было скрыто то, что открыто обыкновенному здравому смыслу? Никому неохота спрашивать. И еще менее охотно останавливаются над вопросом, может ли философия продолжать свое существование, если точно правы глупые люди, постигшие, что знание не есть добродетель, и не прав был мудрейший из людей, провозгласивший, что знание и добродетель одно и то же». Л. Шестов
«Пока есть Лиры, Гамлеты, Отелло, пока есть люди, случайно, в силу рождения или обстоятельств ставшие добычей несчастья или, что еще ужаснее, виновниками несчастья других, преступниками, пока над человеком господствует слепая сила, определяющая его судьбу - жизнь наша только «сказка, рассказанная глупцом». Л. Шестов
«Есть события, открывающие нам, что можно научиться быть счастливым, что по мере того, как мы становимся лучше, мы встречаем людей, которые стараются исправиться, что существо доброе непреодолимо привлекает события столь же добрые, как оно само, и что в прекрасной душе даже самый печальный случай претворяется в красоту... Кому не известно, что доброе подает знак доброму, и что всегда одних и тех же приносят в жертву и одних и тех же предают? Если то же горе постучится в две двери рядом, разве оно произведет одинаковое действие в доме праведника и грешника? Если вы чисты, разве и ваши несчастья не будут такими же чистыми? Разве не властвует над будущим тот, кто сумел преобразить прошлое в нежно-грустную улыбку? И не кажется ли, что даже в неизбежном мы можем что-то спасти?» М. Метерлинк
«Есть люди, по природе или в силу опыта и размышления внутренно смиренные, т. е. не притязающие на знание мировых тайн. Это те, которые молятся: «Верую, Господи, - помоги моему неверию» и «научи меня путям твоим», т. е. знаю, что есть разумность в ходе мировых дел, но не постигаю ее, есть должное для меня, но тщетно ищу его; не те, которые не знают; эти еще не поднялись над животным уровнем, - но те, которые сознают, что не знают... Кто подлинно нищ духом, тот страстно алчет правды, ибо трудно жить без ограниченного и устойчивого знания; тот плачет, ибо ему нечем утешиться в его земных страданиях; тот кроток, милостив, миротворен вовне, ибо ему не из-за чего быть нетерпимым, - напротив, сам чувствуя себя беспомощным, он и ближних своих жалеет за их беспомощность; и он гоним за свою правду, которая есть не догматическая правда, а исповедание своей духовной нищеты - полного незнания правды. - Этой-то категории людей противопоставлена другая, противоположная ей в том основном ее признаке: люди, уверенные в своем, ошибочном, конечно, знании и надменные им». М. Гершензон



Нищий открыл глаза и, вспомнив, где находится, сел на арбузах.
- Ну и влип! Что же теперь будет?.. А, наплевать! Семь бед - один ответ!
Он сполз с арбузной горы и уже не спеша, с видом знатока выбирая лакомства, смакуя каждый кусочек и стараясь отодвинуть подальше миг насыщения, стал вкушать от царских яств.
- Так вот ради чего люди рвутся к богатству и власти! - жмурясь от удовольствия, пробормотал он, попробовав на кончик языка густое, как мед, вино, и осушил бутылку до дна. - Выигрыш стоит того, чтобы поставить на кон жизнь!
Он откупорил новую бутылку и, закусывая драгоценное вино то скользкими маринованными маслятами, то сладким кишмишем, то пряной ветчиной, то тающей во рту халвой, продолжал философствовать заплетающимся языком:
- Вот он, смысл жизни... Все его ищут, и только я один сумел найти!.. Что там болтал про истину этот старый осел? Вот она, истина! В бочках, в кушинах, в банках, в крынках, в корзинах и бутылках! На любой вкус! Вам истину кусочками, ломтиками или целиком? А вы какую истину предпочитаете? Копченую, соленую, вяленую? А может, вам по вкусу сырая истина? Извольте! Не угодно ли вам сухую истину, полусухую, крепленую? В этой бутылке истина выдерживалась двадцать лет, а в этой - тридцать! А добравшись до дна этой бутылки, вы узнаете все ответы на все вопросы бытия! Клянусь собственным желудком! А-ха-ха!
Довольный своим остроумием, нищий зашелся в припадке смеха и не услышал, как скрипнула дверь и в кладовую вошел главный повар императорской кухни.
Увидев, какому разорению подверглась его вотчина, румяный толстяк сделался белее своих одежд и, схватив святотатца за шиворот, поволок его из рая, аки Архангел Гавриил - Адама, вкусившего от плода запретного.
Заплаченная чревоугодию дань полностью лишила нищего способности к сопротивлению, и он только невнятно мычал, не то оправдываясь, не то оплакивая потерянный рай.
Повелитель кастрюль и сковородок оставил жертву желудка на попечение караульного и отправился за начальником стражи, пригрозив напоследок лично приготовить из святотатца свиную отбивную под красным соусом.
Едва кудесник соусов и подливок скрылся из виду, по дворцовой лестнице спустился Вар. Он уже сунул ногу в стремя, когда услышал сдавленный желудком голос чревоугодника:
- Повелитель! Повелитель!
- В чем дело? - надменно вскинув брови, спросил Вар, явно не узнавая в любителе вкусной и здоровой пищи вчерашнего проводника.
- Повелитель! Я пришел за обещанной наградой, а меня вместо этого хотят казнить! - жалобно проныл схваченный с поличным философ желудка и кишечника.
- Идем со мной, - небрежно бросил Вар, и, не чуя под собою ног от радости, пожиратель окороков потрусил следом за своим избавителем.
- Ты похоронил его? - не глядя на нищего, спросил Вар.
- В самом лучшем виде, ваше императорское величество! - подобострастно заверил недобросовестный могильщик.
Услышав приказ императора, казначей изумленно округлил глаза, но, не смея перечить, принес мешок золота и, после соответствующих формальностей, передал его нищему.
Видя, что Вар уходит, свежеиспеченный Крез рухнул на колени и умоляюще воскликнул:
- Ваше императорское величество!
- Что еще? - с высокомерным презрением во взгляде и голосе бросил Вар через плечо.
- Я часто разговаривал с покойным и многому сумел у него научиться! – с отчаянной решимостью выпалил нищий.
Прежде чем он договорил, железная рука Вара схватила его за плечо и поставила на ноги. Страшные глаза вплотную приблизились к лицу бывшего нищего, и он с ужасом почувствовал, что близок к обмороку.
- Горе тебе, если ты солгал! - мрачно произнес Вар, отпуская плечо самозваного ученика.
Новоявленный богач поспешно полез за пазуху, вынул обернутый тряпицей пакет и протянул его Вару.
- Что это? - не дотрагиваясь до пакета, брезгливо спросил император.
- Как и подобает прилежному ученику, я записывал для памяти некоторые высказывания своего учителя!
Молниеносным движением Вар выхватил пакет из рук нищего и стремительно направился в свой кабинет, жестом велев нищему следовать за собой.
Оставив нищего в приемной, Вар вошел в кабинет, развернул тряпицу, положил листы на стол и, разгладив ладонями, стал читать вслух, не без некоторого труда разбирая полустершиеся корявые буквы.
- «Истина настолько проста, а люди так привыкли все усложнять, что проходят мимо нее, не узнавая или не замечая». Глубоко копаешь, старик... - Вар усмехнулся и, пропустив несколько строчек, стал читать дальше. - «Истина подобна черствой ржаной горбушке, тогда как ложь походит на изысканные яства. В сытости люди пренебрегают хлебом и стремятся ко все более утонченным лакомствам. И лишь умирающий от голода грезит не о чудесах кулинарии, а о ломте посыпанного крупной солью черного хлеба. Людям предстоит перенести еще много бедствий, страданий и лишений, прежде чем они затоскуют по насущному хлебу истины, пресытясь, наконец, сладкой отравой лжи». - Вар пожал плечами и перевернул листок. - «У истины много подобий, и каждое желает, чтобы именно его считали истиной. Для пьяницы истина в вине, и он усердно ищет ее на дне каждой бутылки. Не найдя на дне очередной бутылки ровным счетом ничего, он не отчаивается и приступает к исследованию следующей. Многие искатели истины, даже трезвенники, походят в этом отношении на него, с той лишь разницей, что у каждого - свое вино. Для одних это власть, для других - богатство, для третьих - слава. Меняется содержимое, но не смысл. Надо отрешиться от бутылки...»
Вар рассмеялся, но как-то невесело, и взял другой листок.
- «От поисков истины людей отвлекает призрак смерти, который ежеминутно повторяет, грозя косой: «Дни твои сочтены и срок отмерен. Живи, пока живой, и не трать свое драгоценное время на поиски несуществующего». И человек спешит взять от жизни все. Он тратит свое время на погоню за наслаждениями, богатством, властью, славой, но когда приходит Смерть, он оказывается перед ней беззащитен и наг, ибо от нее не откупиться золотом, не защититься армией, не прикрыться блеском славы, не спрятаться за воспоминаниями о минувших удовольствиях. И тогда он прозревает и говорит Смерти: «Ты обманула меня! Я встретил бы тебя без страха, если бы посвятил свою жизнь не погоне за суетными и преходящими радостями, но поиску Истины».
- Интересно было бы узнать, старик, помогла ли тебе твоя истина встретить смерть без страха...
Вар встал из-за стола, пересек кабинет и выглянул в приемную.
Нищий робко сидел на краешке стула и при появлении Вара поспешно вскочил на ноги.
- Зайди.
Беспрестанно кланяясь и расшаркиваясь, нищий вошел в кабинет Вара и замер с раскрытым ртом, пораженный окружающей роскошью.
- Скажи, в чем, по-твоему, заключается истина?
- В чем прикажет Ваше императорское величество! - бойко ответил нищий.
Вар смерил его тяжелым взглядом с головы до ног и сказал:
- Назначаю тебя придворным философом. Твоей основной обязанностью будет экономия туалетной бумаги.
- Ничего, я не гордый, - пробормотал нищий, когда дворецкий проводил его в левое крыло дворца и оставил в одиночестве. - Мне случалось облизывать куда менее съедобные предметы... Зато обглоданный рыбий скелет перестанет, наконец, быть моей самой заветной мечтой...
Обойдя свои владения, свежеиспеченный собрат Эпикура и Лукреция остался доволен сверх всякой меры. Осторожно опустившись на краешек просторного ложа, он погладил застилавшее его покрывало, каждый миг ожидая грозного окрика законного владельца, но окрика не последовало, и постепенно нищий осознал, что он и есть хозяин всей этой роскоши.
- Теперь это мое... - словно не веря своему счастью, прошептал он. - Мое. Мое! Мое!!!
Он с ногами забрался на ложе и с хохотом стал прыгать на белоснежных простынях.
- Жаль, старик, что ты этого не видишь! - умаявшись, произнес он и продолжил осмотр.
В ванной он повернул ручку крана и долго смотрел, как наполняется бассейн, потом сбросил лохмотья на мраморный пол и залез в горячую воду. Немного похлюпавшись и не столько смыв, сколько размазав по телу грязь, он обмотался простыней и направился в столовую, где его уже ожидал накрытый стол. Он снова ел, сладострастно жмурясь при особо удачных изысках повара, но вскоре у него возникло ощущение, что он швыряет пищу в бездонную бочку.
Блюдо сменялось блюдом, а он не испытывал насыщения. Привыкший питаться отбросами, он не умел пользоваться столовыми приборами и жадно хватал куски с тарелок руками. Жир и соус текли по его подбородку и запястьям, он облизывал пальцы и вновь запускал их в соусницу. Даже у видавшего виды слуги глаза лезли на лоб.
Уничтожив все до последней крошки и вылизав тарелки, придворный философ, в чьи обязанности входила экономия туалетной бумаги, вытер жирные руки о скатерть, откинулся на спинку стула и сказал, обращаясь к слуге:
- Принеси-ка чего-нибудь еще...
Слуга ушел, а нищий, коротая минуты ожидания и в предвкушении предстоящего блаженства, стал разглядывать висевший в простенке натюрморт. Сиял янтарным огнем хрустальный бокал с вином, лежал на серебряном блюде молочный поросенок с пучком петрушки во рту, яблоки, горой возвышавшиеся в вазе, хотелось тут же съесть, и при виде всего этого изобилия философ почувствовал голодные рези в желудке.
Слуга задерживался.
Муки голода усиливались.
Философу казалось, что даже в самые скудные времена, когда на помойках можно было найти разве что подохших от голода крыс, он не испытывал ничего подобного...
- Хлеба! Ради Бога, хлеба! - закричал он страшным голосом, вцепившись пальцами в закапанную соусами и подливками скатерть, и впился зубами в собственные руки...
Когда слуга вернулся с уставленным всевозможной снедью подносом в столовую, он обнаружил, что его новый хозяин мертв.
- Я всегда говорил, что обжорство до добра не доведет, - философски заметил он, ставя поднос перед мертвецом.
Ему и в голову не могло придти, что философ умер от голода...


«Мы восстанавливаем наше ежедневно разрушающееся тело едой и питьем, и так будет, пока «Ты не уничтожишь пищу и желудок», не убьешь голод дивной сытостью и «не облачишь это тленное тело нетлением». Теперь же эта необходимость мне сладка, и я борюсь с этой усладой, чтобы не попасть к ней в плен: я веду с ней ежедневную войну постом и частым «порабощением тела» - и муки мои изгоняются удовольствием. Голод и жажда - это мука; они жгут и убивают, как лихорадка, если не полечить их пищей. А так как лекарство под рукой, и Ты утешаешь нас дарами Твоими, которые подносят, служа немощи нашей, земля, вода и небо, то бедствие и стало называться наслаждением. Ты научил меня принимать пищу как лекарство. Но пока я перехожу от тягостного голода с благодушной сытости, тут мне как раз и поставлен силок чревоугодия. Самый этот переход есть Наслаждение, а другого, чтобы перейти туда, куда переходить заставляет необходимость, нет. Поддержание здоровья - вот причина, почему мы едим и пьем, но к ней присоединяется удовольствие - спутник опасный, который часто пытается зайти вперед, чтобы ради него делалось то, что судя по моим словам и желанию, я делаю здоровья ради. У обоих, однако, мера не одна: того, что для здоровья достаточно, наслаждению мало». Блаженный Августин
«У каждого человека есть свои истины. И он упорно говорит: «Я, Я, Я», - подразумевая куклу, которая твердит то же и с тем же смыслом. Я не раз испытывал, глядя на сыры, окорока или хлебы, почти духовное перевоплощение этих «калорий». Они казались исписанными парадоксами, метафорами, тончайшими аргументами самых праздничных, светлых тонов; их логический вес равнялся количеству фунтов. И даже был этический аромат, то есть, собственное голодное вожделение». А. Грин
«В самом деле, мы поступим хорошо (и умно), если для выяснения того, как, собственно, возникли самые отдаленные метафизические утверждения данного философа, зададимся сперва вопросом: какая мораль имеется в виду (имеется им в виду)? Поэтому я не думаю, чтобы «позыв к познанию» был отцом философии, а полагаю, что здесь, как и в других случаях, какой-либо инстинкт пользуется познанием (и незнанием!) только как орудием. А кто приглядится к основным инстинктам человека, исследуя, как далеко они могут простирать свое влияние именно в данном случае, в качестве вдохновляющих гениев (или демонов и кобольдов), тот увидит, что все они уже занимались некогда философией и что каждый из них очень хотел бы представлять собою последнюю цель существования и изображать уполномоченного господина всех остальных инстинктов. Ибо каждый инстинкт властолюбив; и, как таковой, он пытается философствовать». Ф. Ницше
«Многие люди едят более тонкие блюда и пьют более дорогие вина. С какою пользою, об этом могут сказать нам они и их врачи. Но в каком отношении, не говоря о диспепсии их желудка, улучшилось их существование? Стали ли они лучше, красивее, сильнее, честнее? Стали ли они даже, как они называют, «счастливее»? Смотрят ли они с удовольствием на большее количество вещей и на человеческие лица в Божьем мире? Смотрят ли на них с удовольствием больше вещей и человеческих лиц? Конечно, нет. Человеческие лица смотрят друг на друга грустно и недоверчиво». Т. Карлейль
«Врач отличается от повара тем, что знает, что полезно телу, а потому дает указания, полезные для здоровья, повар же знает только то, что телу приятно, и потому может повредить здоровью. Это рассуждение основано на здравом смысле и оспаривать его не станет никто. Но заключать отсюда, что философия должна так же заботиться о пользе души, как врач заботится о пользе тела, - никак нельзя: ибо нужды тела сами по себе, а нужды души сами по себе. Может быть, и в самом деле, ????????, лесть телу, тело губит, а лесть душе - душу спасает. А может быть, что лесть вообще не оказывает никакого влияния на душу». Л. Шестов
«Естественным союзником философа будет, конечно, не врач, а повар, не медицина, а поварское искусство с его столь ненавистной Платону ????????». Л. Шестов
«И вот многие, рабы своего чрева и любители поспать, невежественные и неотесанные, провели жизнь подобно путешественникам; для них, конечно, наперекор природе, тело служит для наслаждения, а душа - бремя. Их жизнь и их смерть я оцениваю одинаково, так как об обеих хранится молчание». Саллюстий
«Причина несчастья человека лежит, как мне кажется, в его величии. В нем есть что-то бесконечное, чего он при всей своей хитрости не может похоронить под конечным. Могут ли соединенные усилия всех министров финансов современной Европы сделать хоть одного сапожника счастливым? Они не могут этого сделать, а если и могут, то только на пару часов, потому что у сапожника есть душа, и требования ее совсем иные, нежели требования его желудка, душа, для продолжительного удовлетворения и насыщения коей потребовался бы не больше и не меньше как бесконечный Божий мир, отданный ей в исключительную собственность, дабы в нем бесконечно наслаждаться и удовлетворять всякое свое желание, как только оно появится. Не говорите поэтому о целых океанах дорогого вина; для сапожника с вечной душой это все равно что ничего! Не успеет океан наполниться, как человек станет роптать, что вино могло бы быть и получше. Попробуйте подарить человеку полмира, и вы увидите, что он затеет ссору с владельцем второй половины и будет утверждать, что его обидели». Т. Карлейль
«Взгляни вверх, вниз, вокруг, впереди и позади себя, не увидишь ли ты где-нибудь хоть одного праздного героя, святого, Бога или хотя бы черта? Ничего этого ты не увидишь! На небе, на земле, в воде и под землей нет похожего на тебя. Ты единственный в своем роде из всех творений и принадлежишь ты нынешнему странному веку или пятидесятилетию! На свете существует лишь одно чудовище и это - праздный человек. В чем его «религия»? Что природа - призрак; что хитрый попрошайка и вор может иногда хорошо прокормиться; что Бог - ложь и что человек и жизнь человеческая тоже лишь ложь». Т. Карлейль
«И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» - кричат». А. Блок
«Все, которые по-настоящему отдавались философии, ничего иного не делали, как готовились к умиранию и смерти. Для непосвященных это тайна». Платон
«В молодости он хотел обнять и покорить весь мир. И обнял и покорил. Не для себя, конечно, а как Александр Македонский, для высших целей истории, для торжества последней истины. А в старости.., - в старости он думает и может думать только об одном: Александром Македонским в философии оказался не он, а Гегель. Гегель, его бывший друг и ученик, предательски, бессовестно обокравший его, увил свою пустую голову принадлежащими ему, Шеллингу, лаврами». Л. Шестов
«Гегель, тупой и развратный, вор и убийца, обманом завоевал весь мир, в то время как благородный Шеллинг предоставлен самому себе и метафизическим утешениям!.. Я думаю, что нам не следует осуждать Шеллинга, если он из-за своей «великой неудачи» позабыл возвышенные философские построения. Видно, есть такие весы, на которых неудача Шеллинга перетягивает натур-философию и философию откровения. Но как добыть такие весы? Шеллинг, где ты теперь? И отчего ты не придешь защитить свое «доброе имя»? Или доброе имя тоже добыча моли и ржи, и его, вместе с другими сокровищами, отходящие в иной мир оставляют здесь, у нас? Во всяком случае, пока философия будет прислужницею математики и положительных наук, не найти ей настоящих весов: это - почти самоочевидная истина». Л. Шестов
«В науке слава достается тому, кто убедил мир, а не тому, кто первый набрел на идею». Ф. Дарвин
«Слава не может дать наслаждения тому, кто украл ее, а не заслужил; она производит постоянный трепет только в достойном ее». Н. Гоголь
«Есть люди, которым боги в своем милосердии дают славу; чаще всего дают они ее в гневе, как проклятие и как яд, потому что она расстраивает все внутреннее здоровье человека и ведет его шумно, дикими прыжками, как будто его ужалил тарантул, - не к святому венцу. Действительно, если бы не вмешивалась смерть или, что счастливее, если бы жизнь и публика не были бы глупыми и неожиданное несправедливое забвение не следовало бы за этим неожиданным, несправедливым блеском и не подавляло бы его благодетельным, хотя и весьма болезненным образом, то нельзя сказать, чем кончал бы иной человек, достигший славы, или, еще более, бедная, достигшая славы женщина». Т. Карлейль
«Твоя «слава», несчастный смертный, где будет она и ты сам вместе с ней через каких-нибудь пятьдесят лет? Самого Шекспира хватило всего на двести лет; Гомера (отчасти случайно) - на три тысячи, и не окружает ли вечность уже каждое я и каждое ты?» Т. Карлейль
«Философия всегда любила занимать служебное положение. В Средние века она была ancilla teologiae, в наше время - она прислужница наук». Л. Шестов
«Не трудно показать соответствие или аналогию, существующую между отдельными областями или степенями теоретической познавательной сферы и таковыми же степенями сферы практической или общественной. Положительная наука соответствует экономической области по общему им материальному характеру, отвлеченная и чисто рациональная философия соответствует по своему формальному характеру обществу политическому или государству, наконец, теология по своему абсолютному характеру соответствует области духовной или церковной. Это последнее соответствие - теологии и церкви - ясно само по себе и не подлежит вопросу; что же касается первых двух аналогий, то они на первый взгляд являются слишком общими и отвлеченными. Укажу, однако, на два обстоятельства, дающие им фактическое подтверждение. Во-первых, несомненно, что идея государства находила самых ревностных слуг и защитников именно в отвлеченных философах; чем ближе воззрение какого-нибудь мыслителя подходят к типу чисто рациональной философии, тем большее значение приписывает он государству, так что крайний представитель отвлеченной философии - Гегель - признает государство как полное объективное обнаружение или практическое осуществление абсолютной идеи. И действительно, в общественной сфере только государство основывается на формальном, отвлеченном, так сказать, головном принципе - принципе права или закона, который есть не что иное, как практическое выражение логического начала; остальные же две области - церковь и экономическое общество - представляют интересы, совершенно чуждые отвлеченной философии, именно: церковь - интересы сердца, экономическое общество - sit venia verbo - интересы брюха». В. Соловьев
«Он долго жил, уподобляясь нищему, внезапно перенесенному из своей хижины в обширный дворец. Проснувшись, он стал искать с беспокойством в слишком просторных залах жалких воспоминаний своей тесной каморки. Куда делись печка и постель, и стол, горшок и скамейка? Он нашел подле себя свой жалкий, еще мерцавший ночник; но слабый свет не достигал до высоких сводов, и только ближайший столб, поддерживающий потолок, временами, казалось, колебался под бессильными ударами маленьких крыльев этого света. Но мало-помалу глаза его осваиваются с новым жилищем. Он обходит бесчисленные покои и так же глубоко наслаждается всем, чего его светоч не освещает, как и тем, что им освещено. В первую минуту он хотел бы, чтобы двери были не так высоки, лестницы не так широки, и чтобы его взоры не терялись в глубине галерей. Но, продолжая обход, он начинает понимать красоту и величие того, что не совсем согласовалось с его мечтой. И он счастлив, что не все здесь вращается вокруг его стола и кровати, как в его хижине. Он поздравляет себя с тем, что дворец не был постороен по жалким меркам потребностей его нищеты. Он восхищается всем тем, что, противореча его желанию, расширяет его видение. Так точно все, что существует, утешает и укрепляет мудреца, ибо мудрость заключается в том, чтобы открывать и допускать все существующее». М. Метерлинк
«Мы «накапливаем информацию», богатеем на любой, и на собственный взгляд, и среди всего богатства делаемся нищими. Что мы при этом теряем? Что от нас уходит? Время? Похоже, что да». В. Бибихин
«Каждый человек не колеблясь говорит: несомненно, что вещи, которые я вижу, существуют. Но на самом деле неправда, что он верит в их реальность; на самом деле он допускает противуположное, ибо он ест и пьет их, - т. е. убежден, что вещи сами по себе не существуют, что бытие их не имеет никакой прочности, никакой сущности. Обыкновенный рассудок, таким образом, в своих действиях оказывается лучшим, чем в своем мышлении: ибо его действующее существо есть целостный дух». Г. Гегель
«Иногда бывает такое complexio oppositorum, что противоречие в словах и делах для бедного двуногого животного оказывается неизбежным. Так, например, обывателю все-таки приходится утверждать, что хлеб и вода существуют, и вместе с тем есть хлеб и пить воду. Ибо есть и пить несуществующее он, как показал ему опыт, не умеет, хотя, если бы умел, он предпочел бы их очень часто существующим». Л. Шестов
«Он без разбора ест и пьет и существующее, и призрачное и своими действиями возражает себе еще больше, чем его самые ожесточенные противники». Л. Шестов
«Он ест и пьет свои истины, и даже в большей мере ест и пьет их, чем какой-нибудь другой философ; можно сказать, что у него истребление истин прямо пропорционально его уверенности в их неистребимости. Так вот, я ставлю впорос: с чем считаться нам? Со словами философов или же с их делами: на словах они говорят, что их истины вечны, делами же своими показывают, что их истины так же преходящи, как и те чувственные предметы, которые для обывателя кажутся существующими, но для «разума» оказываются чуть ли не фантасмагориями, обращающимися в ничто при прикосновении логики. Иначе говоря: как учиться у философа: усваивая ли придуманные им теории или наблюдая его жизнь во всех ее выражениях, т. е. не в словах только, а в действиях, поступках и т. д?» Л. Шестов
«Я спрашиваю, кто дал Канту право делать все эти обобщения и антиципации, в которых, как известно, заключается сущность всех его критик? Откуда он знает, что испытывает каждый человек? Откуда ему известно, что будет с ним завтра? А что, если завтра ему станет противно то чувство собственного достоинства, которым он так сегодня упивается? Что, если он принужден будет вслед за Антисфеном заявить: лучше мне сойти с ума, чем испытать удовольствие, и пойдет еще дальше Антисфена, т. е. к удовольствию отнесет не только физические наслаждения, т. е. еду, питье и т. д., но и нравственные, или, того больше, почувствует, что худшее, омерзительнейшее приятство есть вовсе не приятство питья или еды, а как раз то приятство добра, нравственной правоты, о которых он говорил как об основе». Л. Шестов
«Всеобщность и необходимость», к которым так жадно стремились и которыми так упивались философы, будят в нас величайшее подозрение: сквозь них просвечивает грозное «смертию умрешь» библейской критики разума». Л. Шестов
«Двух вещей я прошу у Тебя, не откажи мне, прежде нежели я умру: суету и ложь удали от меня, нищеты и богатства не давай мне, питай меня насущным хлебом, дабы, пресытившись, я не отрекся Тебя и не сказал: «кто Господь?» и чтобы, обеднев, не стал красть и употреблять имя Бога моего всуе». Притчи Соломоновы, 30:7-9
«Кто имеет меньше, чем желает, должен знать, что он имеет больше, чем заслуживает». Г. Лихтенберг
«Знание, поглощаемое в избытке не ради утоления голода и даже сверх потребности, перестает действовать в качестве мотива, преобразующего и побуждающего проявиться вовне, и остается скрытым в недрах некоего хаотического внутреннего мира, который современный человек со странной гордостью считает свойственной ему лично «духовностью». Ф. Ницше
«Вообразим себе культуру, не имеющую никакого твердого, священного, коренного устоя, но осужденную на то, чтобы истощать всяческие возможности и скудно питаться всеми культурами - такова наша современность, как результат сократизма, направленного на уничтожение мифа сократизма. И вот он стоит, этот лишенный мифа человек, вечно голодный, среди всего минувшего и роет, и копает в поисках корней, хотя бы ему приходилось для этого раскапывать отдаленную древность. На что указывает огромная потребность в истории этой неудовлетворенной современной культуры, это собирание вокруг себя бесчисленных других культур, это пожирающее стремление к познанию, как не утрату мифа, утрату мифической родины, мифического материнского лона? Спросите сами себя, может ли быть лихорадочная и жуткая подвижность этой культуры быть чем-то другим, кроме жадного хватания и ловли пищи голодающим, - и кто станет давать еще что-нибудь этой культуре, которая не насыщается всем тем, что она уже проглотила, и для которой самая укрепляющая и целебная пища обычно обращается в «историю и критику». Ф. Ницше
«Бездонной бочки не наполнить». Лукреций Кар
«Многого не хватает бедности, жадности же - всего». Публилий Сир
«Богатство не уменьшает жадности». Саллюстий
«О Жадность, всех живущих на земле
Ты поглотила так, что к небу
Поднять очей они уже не смеют!
Будь проклята, о древняя Волчица,
Что в голоде своем ненасытимом,
Лютее всех зверей!» Данте
«Лютый голод ее таков,
Что никогда ничем насытится не может:
Чем больше ест она, тем голодней.
Со многими блудит она зверями,
И будет с большим множеством блудить.
Но Гончая придет убить Волчицу.
Не золото той Гончей будет пищей,
Но добродетель, мудрость и любовь.
Меж войлоком и войлоком родится
И жалкую Италию спасет.
Волчицу же из городов и весей
Загонит снова в Ад, откуда в мир
Ее когда-то выманила зависть». Данте
«Каждый бедный человек, каждый пастух в Аппенинских горах и каждый нищий брат св. Франциска Ассизского понял бы в те дни, что значит: «меж войлоком и войлоком родится». Очень дешевая и грубая шерстяная ткань, которая шла на одежду бедных людей и рясы нищих братьев, изготовлялась из «войлока», feltro. Это значит: будет рождение Духа в такой же нищете, как рождение Сына в Вифлеемских яслях». Д. Мережковский
«Древняя Волчица, antica lupa, есть ненасытимая Алчность, Cupiditia, - проклятое богатство, частная собственность, а «Гончая», Veltro, есть благословенная Бедность». Д. Мережковский
«Существует знание, которое стремится ввести в мир духа все тот же закон безразличия, соответственно которому воздыхает весь внешний мир. Такое знание предполагает, что довольно постигнуть нечто великое и всеобъемлющее, и никакого другого усилия более не нужно. Но зато такое знание не обретает хлеба, оно погибает от голода, тогда как вокруг него все обращается в золото». С. Кьеркегор
«Мидас жаждал золота и оскорбил Олимпийских богов. Он получил золото, так что все, к чему он ни прикасался, делалось золотом, - но ему, с его длинными ушами, было немногим от того лучше. Мидас неверно оценил звуки небесной музыки; Мидас оскорбил Аполлона и других богов; боги дали ему то, чего он хотел, и вдобавок пару длинных ушей, которые были хорошей к тому придачей. Сколько истины в этих старых баснях!». Т. Карлейль
«Спиноза, как известно, в молодости, следуя Декарту, признавал свободу воли за человеком: у него тогда человек, попавший в положение буриданова осла, был бы не человеком, а жалким ослом, если бы не принял никакого решения. Но в зрелые годы, когда он глубже постиг сущность вещей, и он почувствовал, что нельзя вверять человеку право распоряжаться своей судьбой. И, по свойственной ему решительности, не остановился даже пред явной нелепостью и категорически заявил, что если бы человек оказался в положении буриданова осла, то он умер бы с голоду. Я думаю, что Спинозе доставило особенное удовлетворение право - внутреннее, стало быть, совершенно необоснованное - (tertium genus cognitionis, cognitio intuitiva!) громко, во всеуслышание произнести такую вызывающую нелепость. Не может быть, чтоб он не понимал бессмысленности утверждения, что, если умирающий с голоду или даже просто очень голодный человек должен будет выбирать между двумя кусками хлеба, находящимися от него на равном расстоянии и т. д., что такой человек умрет с голоду, но не сделает выбора, ибо у него не будет «оснований» предпочесть один кусок хлеба другому. И если он это все же сказал, то лишь затем, чтоб вбить осиновый кол в самое идею о возможности свободы воли у человека». Л. Шестов
«Если человек, как камень или как assinus turpissimus, подчинен закону необходимости, если даже не только человек, но и сам Бог действует не во исполнение каких-либо целей, а ex solis suae naturae legibus (только по законам своей природы), то ведь философии, в сущности, и делать нечего на белом свете: все до нее и без нее уже сделано, все без нее и делаться будет. Мировая жизнь протекает по предопределенному для нее руслу, и нет такой силы во вселенной, которая могла и хотела бы изменить что-либо в предустановленном ordo et connexio rerum. Если же ничего нельзя изменить в строе бытия, если то, что есть, принимается равно и философом, и толпой (т.е. assinus turpissimus) – а мы знаем, что пред действительностью все равно беспомощны и бессильны, - то какая разница между мудрецом и глупцом? А разница есть, разница должна быть, иначе и Сократу, и Спинозе нечего делать на этом свете, незачем «быть». И тут становится понятным, почему мудрейший из людей соблазнился нашептываниями хитрейшего из зверей. Змей предложил взамен плодов дерева жизни, т.е. взамен res quae in nostra potestate non sunt, плоды познания, т.е. разум, все черпающий из самого себя. Эта подмена сулила человеку полную независимость, заветное eritis sicut dei. Но все, что разум мог вычерпать из себя, - это было блаженство в фаларидском быке. Не вера, как говорил Спиноза, а философия требует oboedientiam et pietatem. Мудрец должен aequo animo ferre et expectare utramque faciem fortunae – даже тогда, когда ему приходится, как его серому товарищу по бытию, умирать от голода между двумя вязанками сена». Л. Шестов
«Ущербное вечно терзаемо голодом, и оттого всегда стремится и движится; оно одно в мире действует». М. Гершензон
«Еда и питье - единственно существенное в мире, а «звуки небес» - не более как приправа, пикантный соус к кушанью... Если биологический закон есть все в жизни, если в ней нет ничего сверхбиологического, то такова же роль всякой музыки, как и всякого вообще искусства. Тогда в ресторане - ее подлинное назначение и место. Но тогда и роль философии сводится к задаче скромного аккомпанимента к человеческому аппетиту и становится чрезвычайно похожей на роль румынского оркестра во время завтрака. К тому же этот жизненный пир человека есть торжество победителя в борьбе за существование. Из-за него льются потоки крови, ибо в замкнутом биологическом круге существования всякая жизнь поддерживается за счет других жизней, всякое торжество одного возвещает смерть другого и связывается с лозунгом - «горе побежденным». Не только жизнь низшей твари, бесчисленные человеческие жизни гибнут жертвой беспощадного закона «войны всех против всех», царящего в мире. В жизни народов, как и в жизни хищных зверей, все приспособлено к спору из-за лакомого куска; здесь царит та же телеология борьбы за существование, как и в низшей природе! И в этом подчинении коллективной жизни человека низшему закону животной жизни, в этом возведении биологизма в принцип и норму отношений народов заключается одно из наиболее ярких проявлений рабства человеческого духа». Е. Трубецкой
«Если благородная душа становится в десять раз прекраснее от беды и счастья, потому что попадает в собственную лучезарную и пристойную ей стихию, то неблагородная, напротив, становится в десять раз и в сто раз более некрасивой и жалкой. Все пороки и слабости, которыми обладал человек-выскочка, представляются нам теперь, точно в солнечном микроскопе, увеличенными до страшного искажения». Т. Карлейль
«Того, кто живет в созерцании удовольствий, необузданного в своих чувствах, неумеренного в еде, ленивого, нерешительного, - именно его сокрушает Мара, как вихрь - бессильное дерево». «Дхаммапада», 7
«Когда исчезли все идеалы, истина и благородство, которые были в людях, и не остается ничего, кроме одного только эгоизма и жадности, то жизнь становится немыслима и сама древняя судьба, мать вселенной, беспощадно приговаривает их к смерти. Изредка лишь избирают они себе какую-нибудь легкую и удобную философию еды и питья и говорят во время жевания и пережевывания, которое они называют часами размышления: «Душа, радуйся; это очень хорошо, что ты стала душою дьявола», и очень часто, раньше чем они успеют очнуться, начинается их предсмертная агония». Т. Карлейль
«Где стол был яств, там гроб стоит». Г. Державин
«Этика Сократа была учением падшего человека о путях к спасению, но падший человек - это нам говорит Св. Писание, это же нам внушает Ницше - есть человек, осужденный на казнь, страшнее которой не могла бы придумать самая распаленная фантазия: он превращается из res cogitans в asinus turpissimus и гибнет от голода между двумя вязанками сена, т. к. воля его скована, и он, по собственному почину, не может пошевелить ни одним членом, не может сделать самого малейшего движения». Л. Шестов
«Нет теории надежней той, которая считает, что все теории, как бы они ни были серьезно и тщательно разработаны, должны быть, по своим свойствам, несовершенны, сомнительны и даже неверны. Ты должен знать, что вселенная, само собою разумеется, бесконечна. Не пробуй проглотить ее ради твоего логического желудка; радуйся, если ты - тем, что прислан сюда, и тем, что ты там в хаосе строишь опору, - мешаешь ему проглотить себя». Т. Карлейль
«Удовлетворяя потребности нашей животной природы, мы получаем в конце смерть; удовлетворяя потребности нашего ума и познавая все существующее, мы узнаем, что и для всего существующего общий исход есть смерть, что вся вселенная есть только царство смерти. Стремясь жить, мы умираем, и, желая познать жизнь, познаем смерть. Чувственность ведет нас к гибели, а ум может только подтверждать эту гибель, как всеобщий мировой закон». В. Соловьев
«И Давид говорит: «да будет трапеза их сетью, тенетами и петлею в возмездие им». Апостол Павел, Римлянам, 11:9
«Их конец - погибель, их бог - чрево, и слава их - в сраме: они мыслят о земном». Апостол Павел, Послание к Филиппийцам, 3:19
«Сказано: «Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное». Значит, богатые духовно, те, у которых в сознании много незыблемых истин - догматической веры, нравственных принципов, гражданских убеждений, - не войдут в царство небесное. Сказано: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Значит, те, кто здесь живет легко и весело, потому что прочно, там не найдут никаких приятностей; их жизнь будет безвкусна и скучна. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю», - а гордые, полные самосознания, будут исключены из наследства. «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся», - а сытые правдою, все политики, общественные деятели, филантропы, профессора и директора гимназий, уверенные в своей правде, там обречены на голодание, потому что здешние истины, такие сытные с виду и прекрасно сервированные, там окажутся бутафорскими яствами. «Блаженны милостивые, чистые сердцем, миротворцы, гонимые за правду», - но не узрят Бога, не наследуют небесного царства, не будут помилованы те, кто тихомолком вожделеет, кто не мешается в людские дрязги, кто за правду свою вкушает почет и благосостояние. И если под царством небесным разуметь, как и должно, по-моему, - тот вовеки недостижимый, но подлинно сущий предел совершенства, к которому сквозь грехи и заблуждения неотвратимо идет человечество, то заповеди говорят нам: сытые духом, самодовольные, благополучные здесь - пустоцветы, они живут бесполезно; то великое дело делают своими падениями, своей тоской и своим стыдом - эти, потому что в них нет покоя, который убивает дух. Главное - чтоб сердце кипело: хотя бы кощунством и злом. Главное - чтобы сердце не было спокойно. Тогда весь дух в движении; тогда и мысль не будет застаиваться в догматах и жизнь не будет костнеть в навыках, законах и учреждениях. Предел совершенства (безумие для нас) - полная беззаконность и расплавленность духа; поэтому прогрессивно только то, что ведет к этой цели». М. Гершензон
«Ибо Царство Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе». Апостол Павел, Римлянам, 14:17
«Наша материальная жизнь - от мира, а мир весь во зле лежит и зло чуждо Богу. Но то, что лежит во зле, еще не есть зло само по себе. Зло нашей материальной жизни не в ней самой, а в том, как относится к ней наша душа в своей воле. Зло не в материальном наслаждении, а в душевном пожелании, с ним соединяющемся. Пожелание есть такое вольное движение нашей души, которым мы ищем материального наслаждения ради него самого и отдаемся этому наслаждению в полную власть с потерей всякого самообладания, становясь действительно рабами плоти. Здесь удовлетворение плоти становится целью само по себе и чрез то жизнь плоти отделяется от жизни Божией, в которая единая истинная цель. В этом отделении природной жизни от жизни божественной - отделении, совершаемом чрез пожелание души, заключается существенным образом зло и грех плоти. Бог, как безусловная цель, есть определяющее начало нашей жизни; отделенная от Бога, поставленная как цель сама по себе, наша материальная жизнь теряет и всякий предел, получает характер безграничности и ненасытности, ненаполнимой пустоты, в которой она становится мучением и злом. В Боге предел материи. Отделенная от Него, она есть дурная бесконечность, огонь неугасимый, жажда неутолимая и вечное мучение». В. Соловьев
«Бог, в котором все едино и согласно, есть высшее благо для нашей воли, безусловная истина для нашего ума и совершенная красота для наших чувств. Принимая эту полноту совершенства как предел своих желаний, мыслей и чувств, мы достигаем истинной беспредельности. Но мы хотим другой беспредельности. Имея право владеть всем через приобщение внутреннему началу всего, мы вместо этого хотим сами стать началом и, отделяясь от всего, завладеть всем извне. Мы хотим стать началом и действительно становимся началом греха, болезни и смерти. Вместо того, чтобы желать одного высшего блага, в котором все, в котором все нравственно соединены, все солидарны между собою, мы желаем многих благ исключительно для себя, отделяемся ото всего, ища во всем своего, и ни на чем остановиться не можем. Вместо того, чтобы иметь в виду целую истину, в которой все предметы и представления соединены внутренней разумной связью, наш ум останавливается на отдельных предметах, анализирует, разлагает их не для того, чтобы чрез различение лучше понять их единство, крепче связать их в своем знании, а для того, чтобы совсем уже и не возвращаться к целому, все далее до бесконечности дробить свой предмет, превращая всю вселенную в мертвое скопище бесконечно мелких и ничем внутренно несвязанных частиц. Наконец, наша чувственная душа вместо того, чтобы служить опорой и орудием для деятельности духа, вместо того, чтобы воплощать в чувственной области содержание блага и истины, давая ему образ красоты, - наша чувственная душа предается слепому и безмерному стремлению плотской жизни, у которой нет внутренней цели, а только один внешний конец - в смерти и тлении. Вместо того, чтобы восприимчиво обращаться к сущему, давать ему место в себе и воспроизводить его, делаясь новым живым образом его полноты, - мы сосредотачиваемся в себе и, обостряя все свои душевные силы, как бы обращаем их этим острием против сущего, производя только разрушение и разложение. Наша воля стремится к господству вместо единения, ум наш вместо разумения всеединого сущего предается произвольным рассуждениям о бесконечно многих предметах; наконец, наша чувственная душа вместо оживотворения материи духовными силами стремится только к бессмысленному наслаждению материей». В. Соловьев
«Живущие по плоти о плотском помышляют, а живущие по духу - о духовном. Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные - жизнь и мир, потому что плотские помышления суть вражда против Бога; ибо закону Божию не покоряются, да и не могут. Посему живущие по плоти Богу угодить не могут. Но вы не по плоти живите, а по духу, если только Дух Божий живет в вас. Если же кто Духа Христова не имеет, тот и не Его. А если Христос в вас, то тело мертво для греха, но дух жив для праведности... Итак, братия, мы не должники плоти, чтобы жить по плоти; ибо, если живете по плоти, то умрете, а если духом умерщвляете дела плотские, то живы будете». Апостол Павел, Римлянам, 8:5-13
«Не пресыщайся всякою сластью и не бросайся на разные снеди, ибо от многоядения бывает болезнь, и пресыщение доводит до холеры; от пресыщения многие умерли, а воздержанный прибавит себе жизни». Книга Иисуса, сына Сирахова, 37:32-34
«Общее правило физического поста: не давай пищи своей чувственности; полагай границы тому убийству и самоубийству, к которым неизбежно ведет погоня за материальными удовольствиями, очищай и перерождай свою собственную телесность, чтобы приготовить себя к преображению всемирного тела». В. Соловьев
«Везде, где оказывается безмерное ненасытное стремление природных сил, необходимо воздержание, самоограничение или пост. Есть пост духовный: воздержание от самолюбивых и властолюбивых действий, отказ от чести славы человеческой. Этот пост особенно необходим общественным деятелям. Правило его: не ищи власти и господства; если призван к власти и господству, смотри на них как на служение. Каждый раз, когда приходится без пользы для ближних заявлять о себе, показывать свое превосходство и силу - воздерживайся от этого: не давай пищи своему самолюбию. Есть пост умственный - воздержание от односторонней деятельности ума, от бесплодной и бесконечной игры понятий и представлений, от нескончаемых вопросов, без толку и цели предлагаемых. Этот пост особенно необходим людям ученым, забывающим старое изречение Гераклита: многознание уму не научает. Правило этого умственного поста: не ищи знаний для знаний, без пользы для ближнего и для дела Божия. Не ищи новизны и оригинальности в мыслях. Каждый раз, как приходится высказать взгляд, несвязанный с общим благом, воздерживайся от этого. Не придавай преувеличенного значения научным знаниям; ибо наука всегда имеет две неизбежные границы: в предвзятых мнениях ученых и в неполноте научного материала. Подчиняй умственную деятельность нравственным требованиям. Одним словом: не давай пищи праздному умствованию. Наконец, третий, в собственном смысле, пост есть пост чувственной души, т. е. воздержание от чувственных наслаждений, неуправляемых и неумеряемых сознанием ума и властью духа. Основным и главнейшим видом физического поста всегда по справедливости считалось воздержание от кровавой пищи, от мяса теплокровных животных, ибо этого рода пища прямо противоречит идеальному назначению нашей физической деятельности. Истинная задача нашей жизни - возделывать сад земли - превращать мертвое в живое, сообщать земным существам большую интенсивность и полноту жизни, - животворить их». В. Соловьев