«Егорыч»

Вся ругань Егорыча сопровождалась отборным матом,
который пронизывал воздух и сотрясал стены.


- Так вот слушайте меня ребятки – Егорыч достал пачку папирос «Беломорканал», вытащил одну, постучал ей об стол, потом продул, смял в двух местах и прикусил своими черными, наполовину съеденными зубами. После этого он достал спички и зажег одну из них, одним быстрым движением; прикурил, после чего затушил резким взмахом руки и засунул огарок обратно в коробку со спичками – душой нужно быть молодым, чтобы дожить до моих лет. Вся жизнь, она изнутри исходит. Если ты душой молод, то и жить тебе до скончания веков, и никакая хворь, никакая дрянь, к тебе не прилипнет. Это я вам с полной уверенностью заявляю. Я даже бабкам место в метро уступаю.
Два молодых практиканта улыбнулись.
- Ага, ага – Егорыч сделал большую затяжку и выпустил плотный дым – был у меня недавно интересный случай. Еду я значит в метро. Сел с краюшку, присматриваю за всеми, посмеиваюсь. Заходит одна старушенция, глазами зырк по сторонам. Мест свободных нигде нет. Одни старики, да старухи кругом сидят, а молодняк в конце вагона гужуется. Ну, ей значит, через весь вагон идти не охота, она возле меня встает, старая кляча. Я сижу, улыбаюсь, на нее смотрю. А она вся кипит от негодования, все у нее внутри так и клокочет. От злобы, вся покраснела, как рак. Тудыть ее растудыть. Потом на меня как зыркнет, у меня аж мурашки по коже. Ну, думаю, все, кранты мне. Встаю я, значит, и говорю: «Вы наверное очень устали, садитесь пожалуйста». Она на меня посмотрела и еще красней стала, совестно ей стало. «Не удобно мне вас подымать» - говорит, а сама уже бочком меня отпихивает - «мы ведь с вами пожилые люди» - а сама уже жопу свою, на место мое усаживает. Я ей говорю: «Вы уж извините меня великодушно, нам уже можно не стесняться своего возраста, позвольте полюбопытствовать. Сколько Вам лет?». А она мне отвечает, без грани стеснения: «Да столько же сколько и вам. Мы с вами, наверное, одного возраста». И расплылась вся от умиления, приятно ей, что я внимание ей уделяю. А я не отстаю: «Так сколько же, если не секрет?», а сам уже смеюсь про себя. Старухе не больше семидесяти, а она меня в ровесники записала. Она с полной серьезностью заявляет: «Мне шестьдесят четыре года, еле дожила до таких вот лет. Ноги уже и не носят. Старость ведь она не радость». Вот думаю, тебе и раз, на шесть годочков ошибочка вышла. В дочери мне годится, а уже ноги не носят. Тут меня еще больше смех взял, ну думаю, сейчас посмотрим, как ты старая карга, отреагируешь на мой возраст. Я ей в лоб: «А сколько вы мне лет дадите?». Она уже смеется, забавляю я ее, думает, вот надоедливый мужичок, место уступил, теперь вопросами донимать будет: «Да, я ведь уже сказала, что мы с вами ровесники, вам не больше шестидесяти пяти». Я стаю и уже не могу сдерживать смех. Ну, думаю, держись лахудра, и выдал ей всю правду матку в личико ее широкое. Хорошо, что она сидела, а то бы рухнула в тартарары, тудыть ее растудыть. «Ошиблись вы дамочка. На тридцать годочков ошиблись. Когда я бабам ляжки мял, да в углах за сиськи тискал, вы еще под стол пешком не ходили». Она аж рот раскрыла, задыхаться стала и сказать мне ничего не может. А я, знай себе смеюсь, и к выходу продвигаюсь.
Дверь в слесарку открылась и появилась голова механика.
- Егорыч, мать твою за ногу. Какого черта ты практикантов тут держишь? Уже пять часов. Гони их в шею. Сидит тут лясы точит, заняться ему нечем, уволить тебя ко всем чертям, с глаз долой.
- Чего случилось то? – Егорыч не шевельнулся, а только ухмыльнулся своей хитроумной улыбкой и прищурил один глаз, в который вкручивался серый, едкий дым.
- Шпильки сорвало, на первой стадии. Станок встал. Нужно выдалбливать, если не получится, то придется высверливать, резьбу нарезать, большие шпильки заказывать. А их только завтра сделают.
- Ну и хрен бы с ними – Егорыч встал и показательно начал собираться, показывая всем своим видом, что ему глубоко наплевать на проблему.
- Ты куда намылился?
- Домой. Мой рабочий день закончился.
- А ну стоять, старый хрыч. Бери молоток и керн, будем шпильки выдалбливать.
- Что, кроме меня некому шпильки выдолбить? Кто сегодня во вторую смену?
- Валерка с Андреем. Они не смогут.
- Тогда пусть высверливают.
- Ты что, смеешься? Они всю станину раздолбают. Мало того, что станок две смены стоять будет, так мы хрен завтра новые шпильки сделаем.
- А мне какое дело? – Егорыч показательно сопротивлялся и выказывал полное равнодушие.
- Я тебе покажу, какое твое дело! Ты у меня в три секунды от сюда вылетишь! – Коля начал заводиться – а ну бери инструмент и за мной, я повторять больше не буду! У меня шпильки запасные есть, а он мне тут концерт показывает!
Егорыч понимал свою значимость. Никуда его механик не уволит, ничего ему не сделает, ибо от него зависит многое, даже судьба этого станка, который уже давно выработал свой ресурс.
Практиканты сидели за столом и наблюдали за происходящим.
- Дядя Коль, может мы сможем помочь? – не выдержал один из них.
- Дуйте домой! И без вас тошно. Что вам дома делать нечего? Сидят тут на заводе, бред стариков слушают. Давайте, давайте, нечего вам тут здоровье портить, наработаетесь еще, у вас вся жизнь впереди. Успеете еще молотком постучать.
Егорыч показательно начал медленно открывать свой шкафчик, и не спеша доставать свой инструмент. Он с большим небрежением достал молоток и швырнул его на верстак. Вслед за молотком полетели отвертки и гаечные ключи. Таким образом, он выказывал свое недовольство.
- Давай пошевеливайся, старый пердун – прикрикнул на него Коля, присаживаясь за стол и закуривая сигарету – мне тут с тобой торчать и твои байки слушать, охоты нету.
Ребята попрощались, вышли из слесарки и пошли в раздевалку переодеваться, а Егорыч, тем временем подсел к Коле.
- Хорошие ребята. Дай мне их. Тебе все равно их занять нечем, будут по заводу слоняться без дела, да углы оббивать, а я из них людей сделаю. После учебы на завод придут работать. Вот увидишь.
- Нахрен им этот завод сдался? Сейчас жизнь изменилась, народ подался в коммерсанты. Деньги гребут лопатой. Ты чего дед, смеешься?
- Быть коммерсантом много ума не надо. Купил, продал, барыши в карман. А тут специальность, тут голова нужна и руки. А в жизни это может пригодиться. Понимать надо – Егорыч многозначительно поднял палец вверх и прищурил один глаз – может по стаканчику, рабочий день ведь уже закончился?
- Давай – Коля махнул рукой – наливай.
Егорыч достал из ящика чекушку и граненый стакан. Налил одну треть и протянул механику. Коля взял стакан, выдохнул и запрокинул его одним махом. Потом выдохнул, громко крякнул, прокашлялся и глубоко затянулся сигаретой. Егорыч налил себе столько же, кивнул Коле и, получив одобрительный кивок, осушил стакан. Водку он глотал спокойно, даже можно сказать с удовольствием, смакуя каждый глоток.
После пятиминутного перекура они направились к сломанному станку, возле которого стояла группа людей. Сборщик с питальщицей и мастером стояли в стороне, обсуждали проблему, вспоминая старое время, а два слесаря, по уши в грязи, мучились возле станины. Один из слесарей пытался выдолбить хотя бы одну шпильку, но у него ничего не получалось. С каждым ударом, он только усугублял положение, развальцовывая края.
Егорыч подошел к станку, разложил инструмент, посмотрел на грязь вокруг станка и подошел к мастеру.
- Старые времена вспоминаете? – с ехидной улыбкой поинтересовался Егорыч у троицы.
- Да, Егорыч – попался на авантюру мастер, седовласый мужчина лет пятидесяти семи – было время. Станки были новыми, да и мы молоды были.
- В старое время вас всех бы к стенке поставили и расстреляли, за грязь, что вы тут устроили. И на ваш возраст бы никто внимания не обратил. Языком бы все тут каждый день вылизывали, глядишь и станок бы еще проработал. А то устроили тут помойку! – Егорыч смачно сплюнул, развернулся к ним спиной, взял молоток, керн и полез в самую гущу событий.
- Давай лучше ремонтируй – крикнул ему в спину обиженный мастер.
- А ну разойдись непутевые – сказал Егорыч, надевая старые, исцарапанные, потертые очки, с громадными линзами – посвяти лучше.
Коля направил луч переноски на поверхность станины, на которой отчетливо виднелись четыре срезанные шпильки.
- Руки бы вам всем оторвать, которые из жопы растут – выругался Егорыч и начал потихонечку выдалбливать шпильки.
Егорыч приставил керн к шпильке и начал по нему стучать, отрывая при каждом ударе керн от шпильки, как будто он вырывался у него из руки. По какому-то волшебству, первая шпилька поддалась и начала выкручиваться, при каждом ударе молотка. Егорыч точно угадал место, по которому нужно бить, угол под которым нужно бить и силу удара. С такой же легкостью выкрутилась и вторая шпилька. Егорыч небрежно отшвырнул в сторону молоток.
- Ну что непутевые, видели как надо? – на лице у Егорыча расползлась самодовольная улыбка – а то мозги компостируют и больше ни хрена.
- Ты давай не отвлекайся – поправил его Коля, довольный тем, что он не ошибся в Егорыче – еще две шпильки осталось выдолбить.
Взяв в руку молоток, Егорыч продолжил выдалбливание. Третья шпилька выкрутилась на четверть и встала. Но это не остановило старика. Он взял ножовку и сделал надпил в торце застрявшей шпильки. Потом взял отвертку и выкрутил шпильку, как выкручивают винт. Окружающие смотрели за происходящим с пониманием и восхищением. То, что им не удавалось сделать, Егорыч выполнил играючи. Но вот четвертая шпилька не поддалась. Она застряла в станине и не хотела выкручиваться. Егорыч ползал вокруг нее и так, и эдак, но ничего не выходило. Шпилька вмерзла в станину. После получаса мучений Егорыч отшвырнул молоток и керн.
- Эту придется высверливать. Края развальцевали. Тудыть ее растудыть – Егорыч с упреком посмотрел на Андрея, который до этого пытался выдолбить шпильки.
- Не будем мы ничего высверливать – ответил Коля – на трех шпильках станину прикрутим. И так проработает, мать ее за ногу. Давай собирай манатки.
Егорыч недоуменно скривил лицо, ему это решение механика совсем не понравилось. Хозяина нет, подумал он, собирая свой инструмент. Был бы хозяин, не позволил бы устанавливать станину на трех шпильках. Хозяину было бы наплевать на норму выработки, главное это оборудование, вот его капитал. А за оборудованием нужно ухаживать, оборудование нужно беречь.
- Андрей, вот вам новые шпильки, давайте прикручивайте станину на место – Коля дал Андрею три новых шпильки. Потом он подошел к Мастеру и сказал, что через полчаса станок заработает.
В слесарку Коля и Егорыч вошли вместе. У Егорыча не было настроения, он молча открыл свой верстак, швырнул инструмент и хотел, было закрыть дверцу, как его одернул Коля.
- Осталось у тебя чего?
- Осталось.
- Давай добьем и домой. Не оставлять же ее тут.
Егорыч молча достал бутылку и наполнил стакан на половину.
- Себе не оставил.
- Мне хватит – пробурчал Егорыч, глядя на бутылку, в которой плескалось на донышке.
- Ты чего, расстроился из-за того, что мы поставили станину на трех шпильках?
- Хозяина нет – ответил Егорыч – все у вас временно, не основательно. Временщики вы все, тудыть вас растудыть.
- Да ничего с ней не будет. На наш век хватит – Коля выдохнул и запрокинул стакан – если бы мы сегодня не установили станину, то никакого плана бы не выполнили. Про премию можно было бы забыть. А сейчас Андрей установит шпильки и они быстро наверстают отставание. Не парься Егорыч.
Егорыч слил содержимое бутылки в стакан, молча выпил и сложил пустую бутылку в серую сумку.

2
- Душой нужно быть молодым, тогда и сами долго жить будете. Вон я, в трех эпохах успел пожить. И при царе, и при коммуняках, и сейчас – Егорыч затянулся и прищурил один глаз.
- А Вы царское время хорошо помните?
- Как вчера все было.
- Про царское время лучше расскажите – попросили практиканты.
- А что про него рассказывать? Мне тогда было, как вам сейчас, лет пятнадцать, не больше. Был у нас барин. Знатный такой мужчина, всегда подтянутый, строгий, с бакенбардами в полголовы, тудыть его растудыть. Я тогда в доме у барина жил, по хозяйству помогал, подай-принеси. Жизнь хорошая, беззаботная, всегда сыт, обут, одет. Иногда скот пас, сено косил, дрова рубил, лес с мужиками возил. Я если хотите знать, сам могу дом срубить, без единого гвоздя и без помощника. Вот оно как, тудыть его растудыть – Егорыч улыбнулся и подмигнул одному из практикантов.
- Ну, а что-нибудь интересное, то что на всю жизнь запомнилось.
Егорыч задумался, глубоко затянулся и выпустил клуб серого дыма. Лицо его стало серьезным. Потом в глазах его мелькнула маленькая искорка.
- Был у меня один случай с барином, тудыть его растудыть, на всю жизнь запомнил. Приходит он как-то в сени, где я спал и спрашивает: «А что Анатоль, не сходить ли нам с тобой завтра на охоту?». Он ко всем на западный манер обращался. У него вся семья за границей жила, жена и двое дочерей. А ему скучно там было, вот он от них и сбегал, приезжал в свою усадьбу и жил в свое удовольствие. Когда девушек на сеновале попортит, когда в город уедет. Там развлечется, тут набедокурит, иногда к друзьям в гости укатывал в другие имения. Возвращался вдрызг пьяный, до копейки проигравшийся. Но в долг никогда не играл, у него закон такой был.
Ну так вот, значит, на охоту собрался сходить, уточек пострелять. А это значит, что в болота нужно идти. А время уже холодное было, сентябрь или октябрь. Как сейчас вспомню, меня аж в дрожь бросает. Вот он мне значит и говорит: «Завра в пять утра встаем и в лес идем. Сходи на псарню, возьми трех собак, что я в последний раз купил. Они для такой охоты специально выведены. Подстреленных мной уток будут приносить». Ну, мое дело маленькое, знай, исполняй. Сходил на псарню, взял этих трех псов. А у него там собак, штук сто было и все разных пород. И гончие, и лайки, и маленькие чудные по норам лазить, каких там только не было, тудыть его растудыть. Уж очень он собак любил, денег на них не жалел. Ну, ясное дело, перед охотой собак кормить нельзя, чтобы у них нюх острее был. Я значит, за этим слежу, есть им не даю, держу их возле себя. Места в округе я знаю, но в болота с такую ночь идти все-таки боязно. Но делать нечего, раз барин хочет, мое дело исполняй.
В пять утра заваливается ко мне барин, весь разодетый. На ногах кожаные сапоги, до пояса. Сверху куртка кожаная с множеством карманов, на ремне патроны, фляга, нож охотничий. Шляпа с пером, а через плечо ружье висит. Ну, прям мушкетер, тудыть его растудыть. Еще перчатки кожаные держит, чтобы руки не замерзли. Подошел к собакам гладит их, а они ему рады, хвостами виляют, чувствуют хозяина. Ну говорит, пойдем. А на мне штаны льняные, рубаха веревкой перевязана, да лапти на ногах, вот и вся одежка.
На улице темень, хоть глаз коли. Мы встали на тропиночку и прямиком в лес. Я собак держу, барин впереди идет. Дошли мы до места, где болота начинаются, барин в кусты полез, я за ним. А места там зыбкие, вода кругом, трясина. По щиколотку в воде шагаем. Собаки с нами, с кочки на кочку перепрыгивают. Дошли до места, где болото хорошо просматривается, засели в кустах. Сидим, молчим. Собаки тоже ждут, видимо чувствуют, что мы затаились. Час сидим, другой, мне зябко, ноги мокрые, замерзать стал, мурашки по коже бегают, меня трясти начинает. Мне барин показывает, тихо, не двигайся, не шуми. А как я могу не двигаться, когда меня озноб трясет? Тудыть его растудыть. А на болоте тишина мертвая, ни одной утки не видно и не слышно.
Светать начало. Вдруг, действительно стайка, один селезень и две уточки, раз и плюхнулись в болото прям перед нами. А барин мой уже ружье наготове держит. Выцеливает, но не стреляет. А ружье не простое, все резное. На одной стороне надпись: «Подарок за верную службу, Его императорскому величеству». О брат как! Сам царь моему барину ружье подарил, не хухры мухры.
Напрягся я весь, про озноб забыл, собаки тоже в стойку встали, переднюю лапку поджали, стоят на уточек смотрят. Вдруг еще стайка из пяти уточек рядом с нашими плюхнулась. Ну думаю, дела, видимо мой барин не зря выжидал, теперь уж точно не промахнется. Смотрю и точно, барин мой привстал на колено, ружье прижал к плечу и курок плавно нажимает. Вдруг бах, бах, я аж оглох от испуга. Знал, что барин стрелять будет, но не ожидал, что так громко будет. Собаки тоже напугались, хвосты поджали, домой рвутся, еле их на веревке удержал.
Барин довольный, двух уток подстрелил. Ну, говорит, давай сюда псов, сейчас они добычу принесут. Я отвязываю собак, а они стоят как вкопанные на месте, трясутся, не понимают, что от них хотят. Барин кричит им «апорт, апорт», на болото показывает, а они не понимают, тудыть их растудыть. Как собаке объяснить, что она подстреленную дичь должна из болота принести? Барин и так, и эдак, и палку бросал в болото, а собакам хоть бы хны. Не лезут в трясину и все, хоть ты лопни. Не обученных собак моему барину продали. Понял он это и говорит: «Ну что Анатоль, тебе придется за добычей в воду лезть». Нет, говорю я ему, не полезу я барин, утону. Трясина меня затянет. А он мне: «Нет тут никакой трясины Анатоль. Пруд это. Давай полезай, вот утки на воде плавают, ты плавать умеешь, быстро их принесешь». Страшно мне, и барина ослушаться боюсь, и в болото лезть боюсь. Смотрю на собак, будь они не ладны, думаю, вот умная псина, прикинулась дурой и не лезет в болото, а тебе деваться некуда, не полезешь, дома розги ждут или в солдаты отдадут.
Деваться некуда, полез я в воду. А она ледяная, аж обжигает. Сначала по пояс залез, палку с собой взял, дно щупаю, потом по грудь. Смотрю, я меня действительно не затягивает, так до уток по дну и дошел. Взял уток и обратно. Иду, мысленно барина проклинаю. Он в трясину тоже залез, помог мне выбраться. Ну, говорит, Анатоль, ты герой, иди сюда, нужно выпить, чтобы не захворать. Достает фляжку, откручивает крышку и наливает в нее по самые края. Мне протягивает. А я водку тогда еще не пил. Понюхал, гадость несусветная. Ну, значит, делать нечего, махнул ее не глядя. Как начало мне грудь жечь, у меня аж глаза на лоб полезли. Настойка это была с перцем. Я рот открыл, воздух набрать в легкие не могу. А Барин смеется, глядя на меня, весело ему стало, себе тоже налил и выпил. Зато, говорит, не заболеешь. Это он заботился обо мне, тудыть его растудыть.
Вернулись мы в усадьбу, он мне уток отдает, и говорит: «Снеси их на кухню, пусть там их распотрошат и всю дробь вынут. Вернусь, будем с тобой вместе ужинать». А сам взял собак и в город поехал, возвращать их тому прохиндею, который ему продал. Сразу чувствуется, хозяин.
- Анатолий Егорович, а что вы во время революции делали?
- Ничего не делал. Дурное время было, неразбериха, тудыть ее растудыть. Барин тогда за границу уехал, смекитил, что к чему, побросал все свое добро и только мы его и видели. А мы жили, как жили, работали. О том, что революция началась знать не знали, телевизоров тогда не было – Егорыч усмехнулся и затушил очередную папиросу в консервной банке, служившей пепельницей - а потом уже поняли, когда к нам народ голодный валом повалил. Ну а следом за ними к нам отряд Красной армии пожаловал. И начался грабеж средь белого дня. По комнатам бегают, все что плохо лежит, все тащат, коммуняки проклятые. А почему они это делают? Потому что хозяина нет. Собралась кучка лоботрясов и лодырей, народ взбаламутила, вот и вся революция, тудыть ее растудыть. Сборище воров и жуликов, разных мастей.
Наши мужики не смогли терпеть все эти бесчинства, собрались и вместе со старостой пошли к командиру отряда. Староста ему и говорит, мол, собирай свой отряд и уезжай отсюда по добру, по здорову, а добро награбленное оставь, не тебе оно принадлежит, не тебе его и забирать. Как взбеленился командир, как начал орать: «Ах вы морды кулацкие, прихвостни помещичьи, крестьян веками грабили, а теперь жируете. Устроили мне тут контрреволюцию. Да я вас сейчас всех к стенке поставлю!». Как заорет: «Отряд в ружье!» Все красноармейцы на улицу выбежали, ружья похватали и мужиков в кольцо взяли. Тут командир и говорит: «Либо вы в красную армию вступаете, либо я вас как контрреволюционеров расстреливаю!». Вышел вперед наш староста и говорит: «Мы в твою поганую армию вступать не собираемся, мы в бога веруем. А по вере христианской запрещено воровать и людей убивать. А вы служители дьявола, красной звездой помеченные, как в откровении Иоанна Богослова сказано». Разозлил он командира не на шутку. Ну, тогда он и командует: «Веди всех к сараю, сейчас суд вершить будем». Тут из толпы выскакивает Абрам, и на колени перед командиром встает, умоляет принять его в Красную армию. Вот ведь жидовское отродье, почуял Иуда, что расстреливать всех будут, тудыть его растудыть. А ему жить хочется, он ведь за жизнь мать родную подаст. Он у нас в усадьбе делом никогда не занимался, что-то у кого-то купит подешевле, кому-то продаст подороже, тем и жил, всегда пьяный, а деньги водились. Не любили его у нас в усадьбе все. Как бельмо он был на глазу. Взял его командир в свои ряды, говорит, сейчас проверим, какой ты боец, годен ты для службы в Красной армии али нет.
Ведут, значит всех мужиков к сараю, где сено барское хранилось, а они даже не понимают, зачем их ведут. Идут все, как скот на скотобойню. Лица у всех понурые, чувствуют, что не ладное сейчас твориться будет, и идут. Тут бабы наши прибежали с малыми детьми на руках, воют, а подойти боятся. Привели, значит, мужиков к сараю, меня и двух мальчишек в сторону оттащили. За пацана меня приняли, уж очень молодо я выглядел. А мне уже восемнадцать лет было. Ну, командир командует: «Отряд целься! Вы как белогвардейцы, как враги коммунистической революции приговариваетесь к расстрелу! Именем революции огонь!». Залп, наши мужики попадали замертво. Смотрю, а среди этих красногвардейцев и наш Абрам уже стоит с ружьем, и в своих же мужиков он подлюка тоже стрелял. Подходит к нему командир, по плечу его хлопает, говорит ему, ну вот теперь ты настоящий красногвардеец, тудыть его растудыть. А меня наших мужиков хоронить заставили, но не по-людски, а по скотски, яму большую вырыли и всех туда побросали. Вот тебе и весь хрен до копейки. Я после этого всех коммуняк ненавидеть стал, никогда в партию не вступал, так всю жизнь и прожил беспартийным.
Дверь в слесарку открылась и просунулась голова механика.
- Егорыч, едрить тебя за ногу, проволока закончилась, а ты катушку еще не поменял. Сидит тут байки очередные травит. Хватай практикантов и меняй катушку, а то сейчас Валентина шум подымет.
- Не подымет – Егорыч деловито встал из-за стола – она мне сегодня сапоги принесла в починку. У нее набойки стерлись, месяц не продержались, совсем баба ходить не умеет. Пойдемте ребята, поможете мне пустую катушку снять и полную поставить. Покажу вам, как это делается.

3
В слесарку вошел Коля и посмотрел на практикантов, которые сидели за столом и смотрели на своего наставника. Егорыч сидел рядом и читал газету, оставленную кем-то на столе.
- Что пишут? – Коля подсел за стол, достал сигарету и закурил.
Егорыч выдержал паузу, но от газеты не отвлекся, а продолжил внимательно всматриваться дальше.
-Чего пишут? – повторил вопрос Коля.
- Ничего не пишут, фигню всякую.
- А что же ты, тогда, так внимательно читаешь?
- Да вот в Гималаях пещеру нашли, а в ней скелет, семиметрового человека.
- Брехня – Коля расплылся в улыбке и в очередной раз выпустил в задымленную слесарку клубы дыма.
- Ага, ага, вот у тебя какой рост? – Егорыч продолжал смотреть в газету.
- Метр семьдесят – ответил Коля, не подозревая никакого подвоха.
- Ага, ага, вот у него как раз член был такой длины.
Практиканты прыснули смехом.
- Ах ты старый хрыч – Коля смеялся вместе с ребятами – поймал, таки шельма. Давай, сворачивай свою газетку и займи практикантов работой. Вон у нас в углу грузового цеха барабаны стоят. Выдай ребятам щетки, керосин, пусть отчистят их от ржавчины. На следующей неделе проверка, барабаны должны блестеть.
Когда Коля вышел из слесарки, Егорыч с самодовольной улыбкой отодвинул газету и подвинулся к ребятам.
- Ничего я не ловил, сам в силок залез. Ну что, сегодня пойдем чистить барабаны?
- Может лучше завтра – в один голос взмолились ребята – барабаны никуда не денутся, вы нам лучше про себя расскажите, историю какую-нибудь.
- Что же вам рассказать то?
- Ну, например, про войну расскажите. Вы же ведь, на войне воевали?
- Воевал – Егорыч достал папиросы и закурил – да, было время. Не дай бог еще раз войне случится. Самое поганое время, тудыть его растудыть. Я на фронт рядовым попал. Мыкался, мыкался. То там нас в атаку бросят, то тут. Все без толку, только людей губили и больше не хрена. Там-то меня один сержант и приметил, молодой паренек, лет двадцать пять, не больше. Подошел ко мне и говорит: «Хочешь в разведке служить?». От чего нет, хочу, отвечаю. «Ну, тогда, давай за мной. Теперь я для тебя главнее отца буду». Вот, думаю дела, сержанту двадцать пять лет от силы и он мне отцом будет, а мне сорок один и я для него сыночек. Тудыть его растудыть. Но ничего не попишешь, война шутить не любит. Привел он меня, значит, к капитану и говорит, оформляй его в мой отряд, будет теперь у меня служить. А капитан мутный, на меня посмотрел, ничего не сказал, взял сержанта под руку и в сторонку отвел. Я их разговор не слышал, но мне этот капитан сразу не понравился, тудыть его растудыть. Короче началась у меня жизнь разведчика. Начали меня обучать, как бесшумно ползать, как часового снимать, как с семидесяти килограммовым мешком бегать, как колючую проволоку перекусывать. Экзамен сдал, капитан только рукой махнул, вроде как не против, тудыть его растудыть.
Ну а потом, мы в разведку пошли. Трое нас было, сержант, я и Петька, паренек молодой, шустрый. Велел нам капитан языка взять, к наступлению мы готовились. Причем условие поставил, чтобы мы в двухдневный срок обернулись, себя не обнаружили и чтоб язык был чином не ниже полковника. Себя не обнаружить это понятно, на то мы и разведка, а вот двухдневный срок – это он маху дал. До пункта назначения ночь бежать, там день осмотреться, затаиться, полковника этого найти, взять его бесшумно и на обратный путь меньше суток. Задачка не из легких. Тудыть его растудыть.
В общем, добрались мы до этой деревеньки, которую нам капитан на карте указал, и которую немцы оккупировали. Залегли, затаились, фашистов считаем, офицерский состав высматриваем. В общей сложности десять фашистов насчитали и один офицер с ними, толи майор, толи подполковник, я в их званиях не разбирался. Сержант сказал, что его брать будем, приглянулся он ему. Осталось дело за малым, выждать, когда этот офицер один останется, лучше вечером, перед тем как спать пойдет, в мешок его засунуть и деру дать.
Лежим мы значит в канаве, высматриваем, что к чему, а перед нами картина разворачивается. Набедокурил кто-то из деревенских, фашистам насолил или просто карательные меры они должны были провести, не знаю, но выводят они весь народ, стариков, женщин, детей и к сараю гонят. Печенью чувствую, что сейчас расстреливать будут или сожгут всех в сарае. У меня мороз по коже, сердце из груди вылезает. А когда людей к стенке приставили, и фашисты перед ними в ряд выстроились, ясно все стало, расстреливать будут, патроны не пожалеют. Офицер в сторонке стоит, командует, а еще двое фашистов на мотоцикле сидят, за происходящим смотрят.
Подползаю я к сержанту и говорю, давай немцев из автомата уложим, они в ряд ведь стоят, спиной к нам. Ты как косой, одним махом их всех уложишь. А мы с Петькой займемся мотоциклистами, офицера трогать не будем, его потом с собой возьмем. Людей наших спасем, немцев уложим и задание выполним. Ни одного зайца убьем, а сразу трех.
Сержант мне и отвечает, что ничего мы этого делать не будет. Перед ним поставлена задача добыть языка, себя не обнаружить, в бой не вступать. На карту поставлена судьба наступления, судьбы тысяч человек. Ради десятка он рисковать не будет. А вдруг что-то пойдет не так? Вдруг офицер застрелится или фашисты подтянутся, услышав перестрелку? Он рисковать не имеет права. В бой вступать запрещает. Мы разведка, лежим, наблюдаем. Тудыть его растудыть. После этих его слов пожалел я, что в разведку пошел.
Ну, а дальше расстреляли всех людей на моих глазах, единственное, что я мог сделать, так это зубами поскрежетать. Тудыть его растудыть. У фашистов праздник, они самогон пьянствуют, как будто не людей расстреляли, а скотину забили, никакой жалости. Мы лежим, наблюдаем и не высовываемся, момент выжидаем. До вечера в канаве пролежали, но офицера этого все-таки дождались. Только он в кусты вышел поссать, мы его хвать, кляп в рот, мешок на голову и когти рвать.
Но не далеко мы убежали, кто-то из фашистов услышал шум и дал очередь по кустам. Петьку насмерть застрелили, а сержанта ранили. Лежит он, кровью истекает, а помочь я ему ничем не могу. Ранение тяжелое, две пули в животе засели. Немец этот еще дрыгается, тудыть его растудыть. Что делать? Я сначала Петьку в овраг оттащил, ветками его прикрыл, чтобы не сразу его нашли. А потом на своем горбу сначала сержанта, а потом немца этого треклятого тащил. Хорошо, что фашисты не стали проверять, что за шум был, да и не сразу сообразили, что мы офицера забрали. А то бы не сидеть мне тут с вами.
Сержант по дороге концы отдал, пришлось его тоже в кустах схоронить. И остался я один с немцем на горбу. Всю ночь фашиста этого тащил. Думал, насмерть его забил, только начнет дергаться, я ему бац по тыкве, он и присмиреет. Как тут успеешь во время вернуться? Только ночью я к нашим приполз. Тут самое интересное и началось.
Капитан немца к себе отвел, а меня на улице ждать оставил, даже спасибо не сказал. Через час выходит, черный как туча, оружие у меня отобрал и с двумя молодцами повел меня как арестанта в соседнее здание на допрос. Там подвалы имелись, а ему как раз такая обстановка нужна, чтобы никто ему не мешал черное дело свое делать. Идем, молчим, а я соображаю, что дело не ладное затевается. Тудыть его растудыть.
Только мы в подвал спустились, он мне с развороту как даст по морде, точно по скуле. А я уставший, немца этого на себе тащил, сутки ничего ни ел, не пил, ослаб. Знал, что не чай меня ведут пить, но не ожидал я падлючести такой. Сбил он меня этим ударом. Лежу, про себя думаю, вот падла, еще ничего не спросил, а уже бить начинает. А это у него метод такой был. Он таким способом показания из бойцов выбивал.
Садится он за стол, смотрит на меня и говорит: «Ну что Милютин, где ты своих боевых товарищей потерял?». Что ему ответить? По морде его наглой вижу, что не собирается он меня слушать, у него уже ответ имеется. Сажусь на табуретку и отвечаю: «Погибли при выполнении задания». «А почему они погибли, а ты живой остался? Даже царапины на тебе нет?». «Повезло» - отвечаю. «Нет, не повезло тебе Милютин. Не повезло. Ты думал под дурачка прикинуться, правду скрыть и тебе все с рук сойдет? А правду, ее не скроешь, она наружу вылезает. Я тебя сразу раскусил. Я тебя предателя, изменника родины насквозь вижу. Предал ты своих товарищей, фашистам сдал. Расстреляли их, а тебя в живых оставили. Болвана разодетого тебе всучили, чтобы он дезинформировал нас. Думали сорвать наступление, да? Отвечай мразь!» В раж вошел, как кинется на меня, как начнет меня по морде бить, а я ответить ему не могу, иначе сразу расстрел. Сбил меня с табуретки и сапогами мне по животу лупит, потом каблуком на кисть мне встал и говорит: «Я тебя вычислил, когда за тебя сержант ручался. Что-то мне твоя наружность подозрительной показалась. Проверил, точно, ты под молодого косишь, а тебе уже сорок один год. Почему в партию не вступил? Что, молчишь? Так я тебе сам отвечу. Советская власть тебе не по нутру. Фашисты тебя – врага народа, немецкого шпиона, еще до революции завербовали и к нам забросили. Приказ был доставить языка еще вчера, а ты его притащил только сегодня. Думаешь, я не догадался почему? Ошибаешься, предательская морда! Ты с фашистами специально такой вариант продумал, чтобы мы не успели перепроверить показания твоего клоуна». И каблуком мне кисть в пол вдавливает.
Не выдержал я, толи от боли, толи от обиды, как заору: «Ах ты гнида гмосеконская, тля болотная, паскуда ползучая. Я от пуль уполз, языка тебе притащил, а ты меня сразу в предатели записал! На моем горбу в рай въехать хочешь? К чужой славе примазаться хочешь, падаль?». Ну, тут он еще больше рассердился, как дал мне сапогом по горлу, я сознание и потерял. Только потом, в лазарете мне рассказали, что он меня бесчувственного еще полчаса пинал. Все показания из меня выбить хотел. Долго еще у меня бока синие были, тудыть его растудыть.
Наступление наше провалилось, но не по моей вине. Язык точные данные дал, все на карте показал, все укрепления, наличие техники и количество фашистов, но наши горе-военачальики не рассчитали свои силы, думали на авось прорваться, но не тут-то было. Немец, он основательно к войне подготовился, во всем порядок, к нашему контрнаступлению был уже подготовлен, тудыть его растудыть.
Из-за этого провала меня на передовую бросили, а капитана медалью наградили, вот и весь хрен до копейки. После нашего наступления немец напролом попер, почуял гад, что мы из последних сил наступление готовили. Как начал артобстрел, меня при первой бомбардировке и контузило. Кровь из ушей пошла, ничего не слышу, голова гудит, язык как колбаса болтается, ничего сказать толком не могу, да еще ночью, во сне, ору как резаный. Что с таким делать? В госпиталь отправили. Там со мной ничего сделать не могут, не знали еще тогда, как контузию лечить. Что делать? Отправили меня в тыл, в Пермь. Там институт был, бойцов лечили, изучали различные ранения. Нас таких контуженых, три человека поступило. Сначала одному череп вскрыли, в мозгах покопались, так он на операционном столе и умер. Потом второму, он на второй день после операции концы отдал. Подходят ко мне, а меня страх взял, умирать не хочется. Что я мышь подопытная, что ли? Начал я брыкаться и на помощь звать, как мог, матом, речь ко мне и вернулась. Пожалел меня врач, приказал наблюдать за мной. Так я матом трое суток разговаривал, тудыть его растудыть.
Там же в Перми жену себе нашел, медсестру. Она в госпитале работала, молоденькая девочка, но я и приглянулся ей, она мне тоже понравилась, дело молодое. С ее помощью быстрей на поправку пошел.
В слесарку вошел сборщик Игорь:
- Здравствуйте господа заусенцы! Станок в полном вашем распоряжении, можете пойти поработать, а вот мой рабочий день уже закончился – он подошел к столу, сел на свободный стул и закурил – ну что дед, очередную байку рассказываешь?
- Рассказываю, рассказываю, как тебя засранца в школе уму разуму учили, а ты дураком остался – Егорыч встал из-за стола, достал свой инструмент и направился перестраивать станок.

4

В слесарку ребята ввалились одновременно, шумно, стараясь, не пустить вперед друг друга. Егорыч отвлекся от своей работы и посмотрел на двух практикантов сквозь свои огромные, мутные очки. Ввалившись в слесарку, ребята чуть не выломали дверь.
- Ну, вы прям как два льва!
Ребята переглянулись.
- Здравствуйте Анатолий Егорович.
- Как Лев Обрамович и Лев Соломонович – закончил шутку Егорыч.
Практиканты сели за стол, который стоял посередине слесарки, не зная чем заняться, поочередно толкая друг друга. Молчание повисло в воздухе. Егорыч сразу почувствовал настроение ребят. Они томились нетерпением что-либо сделать. У него было чем занять практикантов, он просто выжидал время и присматривался к молодым, как будто черпая у них энергию.
Молчание прервала Валентина, которая громко открыла дверь в слесарку и встала на пороге.
- Егорыч, хватай своих богатырей и подходи на «Фазу», катушка закончилась.
Егорыч с недовольством убрал в верстак какую-то деталь, которую он чинил и над которой корпел последний час, вытащил инструмент и медленно направился в подготовительный цех, позвав ребят с собой. Подойдя к станку, он его обесточил, разложил на полу свой инструмент и в свойственной своей манере завел с ребятами разговор.
- Вот она «Фаза». Этот станок мы купили у немцев. Последняя разработка. Изготавливает бортовые кольца для колес по новой технологии. Бронзированная проволока пропускается через шприц-машину и обрезинивается. Потом наматывается на специальный барабан и выскакивает уже готовое кольцо. Оператору ничего делать не надо, только следить за процессом и собирать уже готовые кольца. Вот техника до чего дошла, тудыть ее растудыть.
Дальше старик открутил барабан, прикрутил новый, снял пустую катушку, с помощью ребят прикатил новую и установил на место. Потом пропустил конец проволоки через шприц-машину и закрепил его на барабане.
- А почему Вы не пропустили проволоку через эти два устройства – спросил один из практикантов, указывая на две огромные установки.
- А это две печки, чтобы проволоку подогревать, перед тем, как ее в шприц-машину засунуть, но они не работают.
- Прочему?
- Потому что у нас в стране все через жопу делается, все тяп – ляп, едрить его растудыть. У немцев как? Все по технологии. Есть технология изготовления проволоки, есть технология изготовления резины, есть технология водоподготовки, специальные температурные режимы соблюдаются. Что в итоге? Качество. Что у нас? Все с точностью до наоборот. Проволоку делаем так, как получится, резину из тех наполнителей, которые есть в наличии, воду не подготавливаем, а берем ту, что есть. Температурные режимы не соблюдаем. О каком качестве вообще можно говорить?
Пустили немцы нашу проволоку через эти печки, как начала она виться, как у еврея пейсы на голове и не обрезинивается вообще, тудыть ее растудыть. Что делать? Начали немцы репу чесать. Взяли пробы всех образцов, отправили в Германию, все проверили и потом нам заключение присылают. А в заключении в этом, черным по белому написано, чтобы все работало по технологии, нам нужно перестроить завод в Орле, который проволоку выпускает, купить специальную установку для водоподготовки, которая несколько миллионов долларов стоит, закупать наполнители для резины в Германии и докупить автоматизированное оборудование для отслеживания температурных режимов. Вот вам и весь хрен до копейки. Не может у нас новое оборудование работать в нормальном режиме. Всю страну нужно перестроить, чтобы бортовые кольца делать. Смех, да и только.
- И как же вы вышли из положения?
- Как на Руси из положения выходят? Только за счет смекалки, да полагаясь на авось, небось и как-нибудь - Егорыч засмеялся и подмигнул ребятам – не вышли мы из положения, выползли, тудыть его растудыть. Методом проб и ошибок. Разные температурные режимы использовали, проволоку других производителей использовали, рецептуру меняли, ничего не помогает. Несколько месяцев бились, все бес толку. Потом я случайно забыл пропустить проволоку через эти две печки, пьяный был, капаться мне было лень, а может еще что-то, не помню сейчас. Пустили «Фазу», а она обрезинивает проволоку и кольца делает. Как так? Кто починил? Кто настроил? Почему? Понять не могут. Все бегают, радуются, начальник цеха от счастья прыгает. Начали разбираться кто виноват и вышли на меня, я виноват. Проволоку через печки я не пропустил, значит выговор мне нужно влепить, но зато результата добился, которого никто добиться не мог, а это премия огромная. Как быть? Поступили как обычно, меня наказывать не стали, а себе премию выписали и разделили между собой, мне же ни копейки не досталось. Вот так вот.
Пригласили немцев, показали им решение задачки. Они стоят, на станок смотрят, ничего понять не могут, процесс полностью противоречит их технологии. Ничего не сказали, только плечами пожали и больше ничего. Но бумаги никакие подписывать не стали, так и уехали в Германию, тудыть их растудыть.
Когда «Фазу» монтировали, случай у меня интересный был. Как раз я занимался подводкой пара к печкам. Трубы приварили с фланцами, все подогнали, осталось только прикрутить накидную гайку, которая «американкой» называется. А для того чтобы прикрутить, ключ огромный нужен. На всем заводе один такой имелся в подготовительном цехе. Ну дело пустяковое, я сходил в подготовительный цех, взял у них ключ, и прикрутил «американку», потом ключ обратно отнес. Он тяжеленный подлюка, как кувалда, особенно с таким не набегаешься. Сижу в слесарке, курю, ни о чем не думаю, вдруг заходит немец, который шеф монтаж осуществлял и в руке держит прокладку, которую нужно было в «американку» вставить, тудыть его растудыть. А я об этом не знал, мне про прокладку никто ничего не сказал. Пальцем меня к себе подзывает, на прокладку показывает, говорит, что без прокладки нельзя работать. Мне обратно в подготовительный цех за ключом идти не охота, тяжесть эту тащить. Я взял молоток, пару раз постучал по американке и руками ее отвернул. Немец этот на меня смотрит огромными глазами, никогда он еще не видел, чтобы гайки молотком откручивали. Взял я у него эту прокладку, вставил в «американку», и только хотел обратно с помощью молотка закрутить, как меня этот немец за руку хватает и говорит: «Гайку нужно закручивать ключом. Вы не люди, а обезьяны, все делаете не так. Порядка у вас нет. Поэтому вечно Вы будете жить в разрухе, и страна у Вас останется такой, какая была сто лет назад».
Меня аж зло взяло. Думаю, ах ты паскуда немецкая, не добили мы тебя в сорок пятом, так ты теперь меня еще учить будешь?! Ну, я сейчас тебе покажу, как меня обзывать, сейчас я сам тебе преподам урок.
Хватаю его за ухо и веду к трофейному станку, который мы после войны из Германии вывезли. Через весь цех. Народ в цеху от удивления так и присел, все смотрят на меня и молчат, с места никто сдвинуться не может. А немец чувствует, что я его за ухо схватил крепко, не вырваться ему, идет за мной, как нашкодивший школьник. Подвожу его к станку и говорю: «Посмотри на этот памятник, сынок. Его сделали в твоей легендарной Германии, которой ты так восхищаешься, люди-боги, избранные, истинные арийцы, как они себя называли. С помощью этого станка они делали катки для немецких танков, чтобы завоевать весь мир, подчинить себе все народы, а нас, обезьян, как ты сказал, вообще уничтожить. Где они теперь, сынок? Что с их идеей? Что с твоей Германией? Посмотри на этот памятник сынок и подумай еще раз над тем, что ты сказал, и кому».
Немец весь позеленел от страха. В его глазах было столько ужаса, как будто я ему самого черта показал. Тудыть его растудыть. Развернулся я к нему спиной и пошел в подготовку за ключом, а он всю дорогу за мной бежал и умолял простить его. Вот так вот, ребятки.

5
Дверь в заводскую сауну открылась и в нее вошел Егорыч. В руке его был березовый веник, на голове шляпа, подмышкой варежки и полотенце.
- Ну что балбесы, протопили баньку?
- Егорыч, ведь ты сейчас опять печку зальешь! Ведь у тебя останова нет. Ты пойми, это сауна, а не русская баня!
- Ну ты меня учить будешь! – Егорыч с недовольством снял тапочки и положил полотенце на свободный стул - Только в русской бане русский дух. Для этого и веничек березовый нужен, чтобы похлестаться и хворь из себя выгнать. А сауна для лентяев и таких балбесов, как вы придумана, в ней нет здоровья, только легкие обжигаете и больше ни хрена. Ну, кто из вас поздоровее будет? Пойдем, преподам урок русской бани!
Слесаря только помотали головой в ответ. Практиканты решили проверить, что в парилке будет делать дед, и как будет париться, пока остальные слесаря играли в карты в комнате отдыха и пили чай. Они одели войлочные шляпы, взяли деревянные сидушки и направились в парилку за Егорычем.
Веник у Егорыча был уже распаренным, он замочил его заранее в холодной воде еще утром, когда пришел на работу, а за полчаса до парилки заварил в кипятке. Также он принес с собой целый веник полыни. Зайдя в парилку, он замочил её в шайке, разделил на несколько частей и рассовал по углам. Затем Егорыч стал последовательно поддавать на каменку из шайки маленьким ковшиком. В парилке сразу распространился сладковато-горьковатый аромат полыни. Пар стал придавливать, но дышать стало, как ни странно, легче. Егорыч пару раз крутанул полотенцем под потолком и поддал еще. Ребята, забравшиеся на самую верхнюю полку, спустились на полку ниже, пригнув спины. Егорыч же, наоборот залез на самый верх, сел расправив плечи, и стал глубоко дышать во всю свою старческую грудь.
- Чего вы испугались? Тут наверху самое здоровье! Все ароматы под потолком собраны. А температура наоборот упала, теперь не обожжетесь. Давайте, подымайтесь наверх!
Но ребята продолжали молча сидеть на средней полке. Егорыч посидел так несколько минут, потом спустился к каменке и начал опять поддавать.
- А теперь под веничек. Ну, что, кто из вас посмелее будет? Кто меня по спине похлещет?
- Давайте я – вызвался один из практикантов.
- На, одевай варежки, а то руки обожжешь. И не жалей мою спину, хлещи на сколько духу хватит. А ты – Егорыч обратился ко второму практиканту – когда я крикну подбросишь на каменку еще пару ковшиков. Понял?
Второй практикант кивнул, хотя ему не терпелось выскочить из парилки. Дальше случилось следующее: Егорыч лег на верхнюю полку под самый потолок, а практикант начал хлестать его по спине веником, держа его двумя руками. Через пару минут Егорыч перевернулся с живота на спину и крикнул, чтобы поддали еще пару. Второй практикант поддал пару ковшиков и выскочил из парилки. Практикант, который хлестал Егорыча, пригнулся. Терпеть уже больше не было сил, он сбросил с себя варежки, отбросил веник в сторону и последовал за своим товарищем.
Вместе они встали под холодный душ, чтобы смыть с себя жар. Егорыч вышел из парилки только через несколько минут. Было слышно, как он еще и еще поддает на каменку и хлещется веником. Из парилки он вышел спокойно, чинно, расправив малиновые плечи и спину. Постояв несколько минут под ледяным душем, он пару раз опрокинул на себя шайку с ледяной водой, которая набиралась в раковине. После этого он закутался в простынь и зашел в комнату отдыха, где стоял электрический самовар.
- Ну вот, Егорыч вышел, теперь можно пойти попариться – сказал кто-то из слесарей, и все мужики одновременно встали и направились в парилку.
В комнате остались только практиканты, испытавшие на своей шкуре особенности русской бани.
- Посмотрим, сколько они там просидят – Егорыч усмехнулся - я там такой пар сделал, который еще минут десять стоять будет.
- Егорыч, твою мать! – послышался крик из парилки – Ты чего тут натворил!? Наверх никто забраться не может!
- Я вас научу правильно париться! – крикнул Егорыч в ответ и рассмеялся от удовольствия.
- Разве можно так насиловать свой организм? – спросил один из практикантов.
- Можно. Баня, она для души. А в русской бане тело любую температуру выдержит, это я вам с полной уверенностью заявляю, это вам не сауна. На Руси народ только так и парился. После парилки в прорубь и обратно в парилку. И так несколько раз. Тело закаляется, омолаживается, выходишь из бани новенький, как огурчик. А здесь так, жалкое подобие русской бани, настоящий пар не сделаешь. Вот в «Донских банях» народ пар делает, хоть как-то на дело похоже. Там печка настоящая, любой объем выдержит, не то что наша каменка, тудыть ее растудыть. Я когда молодой был, каждый четверг в «Донские бани» ходил. И попаришься, как следует, и с народом по душам поговоришь. Никаких газет читать не надо, все расскажут. Сейчас другие времена, все исковеркали, нахватались заграничной дряни, понастроили этих саун на каждом углу, тудыть их растудыть. Разврат один, да и только или сидят, потеют, а толку никакого. Прям, как немчура какая-то. Не даром говорят, что русскому хорошо, то немцу смерть. Поэтому и немца мы победили, что дух у нас был. А в этих саунах нет русского духа. А без духа мы никуда не двинемся. Вот так. Поэтому держитесь меня, сейчас я пропотею, парилку освободят и пойдем по второму разу, теперь я вас пропарю, как следует.
- В этот раз без меня. Я еще жить хочу.
- Дурачок, после бани у тебя только жизнь и начнется. Как после крещения.
- Нет, мне первого раза хватило.
- Эх, маловерные. Как же вы жить будете, если вас не научит никто?! Так и будете по жизни сгорбленными ходить и каждого чиха бояться.
Из парилки вышли мужики и приняв душ ввалились в комнату отдыха.
- Ну устроил ты Егорыч пар. На нижней полке еле высидели.
- Ничего, хоть почувствовали, что это такое – баня.
Егорыч встал из-за стола, за которым пил чай. Сбросил с себя простынь и устремился в парилку.
- Молодежь, а ну не отставай!
Практиканты обреченно поплелись вслед за Егорычем.
- Надо проветрить, а то надышали тут, свежего воздуха нету – Егорыч открыл дверь в парилку, поставил ребят перед входом, растянул простыню и заставил их махать вверх и вниз. А сам зашел в парилку и стал размахивать простыней под потолком, как пропеллером.
Через несколько минут проветривания Егорыч закрыл дверь в парилку, добавил в шайку настойки эвкалипта и начал поддавать на каменку. Ребята сидели на средней полке в ожидании чего-то страшного. Но ничего страшного не произошло. Пар получился легким, дышалось легко и спину не обжигало. Ребята даже пересели на верхнюю полку к Егорычу. После того, как он поддал еще пару под веник и как следует отхлестал спины практикантов, ребята выбежали в душ, а он остался в парилке и продолжил хлестать себя, покрякивая от удовольствия.
На этом активная фаза у Егорыча закончилась. Дальше он заходил в парилку, только для того, чтобы просто погреться. Видимо сказывался возраст. Но и этих двух заходов ребятам хватило, чтобы ощутить всю силу характера этого человека.
Под вечер кто-то из слесарей принес в баню водку. Коля предложил выпить Егорычу и практикантам, в итоге от водки никто не отказался. Закусывали черным хлебом с солью, который кто-то оставил сушиться на батареях, чтобы на следующий день забрать сухари. Практиканты запивали водку чаем с лимоном, другой закуски не было.

6
Практиканты ползали на коленках по полу вокруг барабанов и оттирали их от ржавчины железными щетками. За два часа работы они кое-как оттерли только один барабан. Во время этого не благодарного занятия к ним подошел Егорыч.
- Ну что, молодежь? Не легкая это работа, барабаны чистить?
Ребята молча подняли головы и посмотрели исподлобья на Егорыча.
- Такими темпами вы и за неделю не управитесь – Егорыч усмехнулся - А чего вы на карачках ползаете? Неужели нельзя барабан на станок повесить и стоя его чистить? Неужели не додумались?
- А мы не знаем, как это сделать – промычал один из практикантов.
- И чему вас только в институтах учат!? Зачем человеку дана голова? Для того чтобы думать! А вы на коленках ползаете. Ну-ка, давай подкатывай сюда барабан – Егорыч подошел к выключенному станку, за которым никто не работал и включил его. Потом он тельфером поднял двухсот килограммовый барабан и повесил его на пустой вал. После чего он закрепил барабан прижимной гайкой, затянул фиксаторы внутри барабана, чтобы во время работы он не сложился и не отрубил ребятам руки. Достав из кармана отвертку, он затянул винты, которые прижимали накладки на барабане.
- Видели, как я все сделал? Будете вешать следующий барабан, прижмете его гайкой, обязательно затяните фиксаторы! Поняли для чего? Чтобы руки вам не прищемило! Протягиваете винты на накладках и затем чистите барабан. Ну-ка дай щетку – Егорыч взял в руки щетку, нажал педаль и прислонил ее к вращающемуся барабану. В воздух полетела пыль и ржавчина. Через несколько минут барабан уже блестел. Егорыч макнул чистую ветошь в ведро с керосином и протер очищенный барабан – Ну вот, теперь совсем другое дело.
Ребята стояли и смотрели на Егорыча, как на спасителя. Они изрядно намучались за эти два часа ползания на коленках. А барабанов было больше тридцати штук, за неделю бы они точно не управились, а теперь появился свет в конце тоннеля, теперь можно будет отчистить все барабаны за один день, практически не напрягаясь. Они стояли с смотрели вслед уходящему Егорычу.
Под вечер они вернулись в слесарку с рыжими волосами, оранжевыми лицами и пропитанной ржавчиной робу. Егорыч стоял возле своего верстака и в очередной раз чинил чьи-то женские сапоги, прилаживая к ним набойки.
- Всё, все барабаны отчисти – выдохнул один из практикантов и сел на стул.
Егорыч посмотрел на ребят через огромные линзы своих очков.
- Как все барабаны отчистили?
- Так – с улыбкой на лице повторил второй практикант.
- Вам же неделю сроку дали. Вы что, в армии не служили?
- Нет.
- Сразу видно. Вы только механику не говорите, что уже все выполнили, а то очередную халтуру вам подкинет – Егорыч убрал сапоги в верстак, закрыл его на ключ и подсел к ребятам за стол. Достав папиросы, он закурил и прищурил один глаз.
- Может, расскажете нам что-нибудь – нарушил паузу один из практикантов.
- Что же вам рассказать?
- Ну не знаю. Про жизнь. Вы ведь длинную жизнь прожили, многое повидали, многое знаете. Знаете в чем смысл жизни.
- О куда хватанул, смысл жизни ему подавай – Егорыч усмехнулся.
- Что, всю жизнь прожили, а в чем смысл жизни не знаете?! – решил поддеть деда практикант.
- Так ведь это самое простое. Смысл жизни в самой жизни и есть. Тут ничего сложного нет. Весь вопрос только в том, как эту жизнь прожить. Вот ведь в чем вся штука.
Когда я был маленьким мальчишкой, сорванцом, лет восьми, может десяти, не больше, помню к нам путник пришел, тогда по Руси народ ходил. Сейчас таких нет. Сейчас народ на поездах, на самолетах путешествует. А раньше пешком, ножками по земле ходили. Так вот, пришел к нам в усадьбу путник, не бродяга и не забулдыга какой-нибудь, настоящий путешественник. Приняли у нас его, как родного, в то время на Руси такой обычай был. Постучись в любой дом, тебе всегда откроют, за стол со всеми посадят, накормят и на ночлег оставят. И не зависит богатая семья или бедная, у всех порядок такой. Вот какой обычай был, никого не боялись. А сейчас что? Что коммуняки проклятые наделали? Все с ног на голову поставили, всех запугали, все разрушили, тудыть их растудыть. Кто сейчас путника к себе домой пустит, а? Вы вот пустите? Нет. Вот, то-то и оно. А раньше путников любили, они новости приносили, знаниями делились, детям сказки рассказывали, истории различные, и не простые, а нравоучительные. Они многое знали, многое видели. А для детей какое веселье, вы и представить себе не можете, всегда куча детишек вокруг путника собиралась.
Вот значит пришел к нам такой путник, мы все вокруг него крутимся, а он на приступочке сидит и рассказывает нам, где он был, что видел, чего пережил. А побывал он практически везде, сначала в Африку забрел, слонов, львов, жирафов видел. Потом в Америку на корабле переплыл, до Аляски дошел, опять на русскую землю ступил, потом нелегкая в Китай занесла, на узкоглазых посмотрел, затем в Индию забрел, хотел там остаться, но приторно там все показалось, на родину потянуло, через горы перелез и обратно в края родные подался. Весь земной шар обошел, все посмотрел, а лучше дома родного ничего не нашел. Идет по земле русской и радуется, душа от благодати разрывается. Недаром говорят: где родился, там и пригодился. Вот он смысл жизни, в чем заключается, на земле родной нужно жить и родину любить.
- Анатолий Егорович, ну вы с нами, прям как с маленькими.
- А вы что, уже большие? Уже выросли что ли? Себя в зеркале видели? Еще десять лет проживете, двадцать, тридцать, а все такими же останетесь, ни на каплю не повзрослеете. В душе мы все дети. Это я вам с полной уверенностью заявляю. Я сколько лет прожил, ни одного взрослого не видел. Взрослые только в церкви есть. Только там священники истинные знания получают, духовные. И то не все взрослыми становятся, а только те, у кого душа светлая, кто каждого человека насквозь видит. А таких мало осталось, может быть даже и не осталось больше никого. Хотя нет, есть, где-нибудь в глубинке обязательно есть. Вот они взрослые, поэтому они и разговаривают с нами, как с детьми. А мы все дети по существу, это факт.
Правда, бывают иногда перекосы в жизни. Увидишь мальчишку беспризорного на улице, всего ободранного, чумазого, наверняка голодного, столько он в жизни своей короткой повидал, сколько мне за всю свою жизнь не привиделось. Столько тоски, столько боли в глазах, что смотреть, в его эти глаза, не возможно. Как взглянет на тебя исподлобья, внутри так все и обрывается. Уж насколько я человек бывалый, а все равно глаза отвожу, стыдно. А он смотрит на тебя уже не как ребенок, а как взрослый. Вот ведь оно что, вот где начинаешь про смысл жизни думать. Как мы всю свою жизнь прожили, за светлое будущее живота своего не жалели, а такое безобразие допустили. Значит, не правильно мы жили, раз такие плоды на нашем дереве растут. А что из них вырастет? Какими людьми эти дети станут? А? Не знаете? Вот то-то и оно. Вот в чем смысл жизни должен быть, в правильном воспитании детей. Чтобы не было у нас беспризорных детей, чтобы не было у нас детских домов, вот в чем смысл жизни должен заключаться. Надо смотреть на плоды – на детей, и воспитывать их, пока они еще маленькие, чтобы правильными выросли и правильные плоды дали. Ведь недаром говорят, что о дереве судят по плодам его. Вот вам и весь хрен до копейки.

7
Дверь в комнату механика открылась и в нее просунулась голова практиканта.
- Здравствуйте дядя Коль. Можно?
- Заходите, ребята. Присаживайтесь. Чего хотите?
Ребята остались стаять в дверях и в комнату не проходили.
- Что нам сегодня делать?
- Как что? Вас же Егорыч курирует, у него всегда работы полно.
- А его сегодня нет.
- Как нет?! – Коля посмотрел на слесаря, лет семидесяти пяти, которого звали дядя Миша, который сидел рядом и пил чай – Может он пошел в опытный цех формы отливать? Или на склад?
- Нет, он на работу еще не приходил – ответил один из практикантов.
- Как еще не приходил?!
- Он сегодня не прейдет – добавил дядя Миша.
- Почему? Что случилось? – Коля повернулся к дяде Мише – он у меня не отпрашивался.
- Ты что забыл? – дядя Миша многозначительно посмотрел на механика - Сегодня день смерти его дочери. Он никогда в этот день не отпрашивается.
- Сегодня? – переспросил Коля.
- Угу – промычал дядя Миша и отхлебнул из чашки – он опять меня звал, но я отказался. Мне прошлого раза хватило. Как я тогда выдержал, ума не приложу. На это смотреть не возможно, никогда я не видел, чтобы человек так себя терзал. Он замершую землю голыми руками рыть стал, ревет как полоумный, плачет, прощения просит. Страшное зрелище. У меня все сердце надорвалось. Я его было, оттаскивать стал, думал, что оттащу, он в себя придет. Какой там. Вырвался и обратно к могиле дочери пополз. Ничего его остановить не может, у него силы как у здорового детины, его десять таких как я, не удержали бы.
- А зачем он тебя с собой позвал?
- Сказал, что слышит что-то и разобрать не может, просил меня побыть вместе с ним, прислушаться. Вроде слышит он, как дочь с ним поговорить пытается. Я отказывался сначала, но он умолять стал, чуть ли не на колени вставал, ну я и сдался, друзья ведь, столько лет вместе проработали.
- А что случилось с его дочерью? – поинтересовался один из практикантов.
- Этого вам знать не нужно.
- Ну расскажите пожалуйста – практиканты зашли в комнату механика и закрыли за собой дверь.
- Расскажи – попросил Коля – я сам не все знаю, а ребята умеют язык за зубами держать.
Практиканты поочередно кивнули и сели на свободные стулья.
- У него двое детей было – начал рассказ дядя Миша – сын Лешка и дочка Людка. Егорыч сына в строгости держал, каждый день его ремнем порол, а вот в Людке души не чаял, пальцем ее тронуть боялся. Любил ее без памяти, все ей разрешал, все прощал, уж очень она красивой была. За ней весь двор бегал, мальчишки ей проходу не давали, вот она это сразу и смекитила. Своенравной выросла, гордой, с матерью практически не разговаривала, да и некогда было. В то время детьми никто не занимался. Жена Егорыча все время в больнице проводила, то дневные дежурства, то ночные, то подменит кого-то, вот на детей времени и не оставалось. А свобода и чрезмерная любовь самые худшие воспитатели. Лешку в ежовых рукавицах держали, вот он и вырос нормальным мужиком, а Людка по скользкой дорожке пошла, в сомнительную компанию попала, понравилась ей сладкая жизнь, малина. Егорыч сначала понять не мог, откуда у Людки такие наряды красивые появились, ведь жили они не богато, он слесарь, жена медсестра, концы с концами еле-еле сводили, а тут на тебе, праздник каждый день. Попытался с ней поговорить, она ни в какую. Он к Лешке, тот молчит, своими делами занят, про сестру ничего не знает, а может, побоялся отцу правду матку рассказать. Егорыч докапываться не стал, думал возраст, молодость, само все рассосется, но не тут-то было.
Заявляется Людка домой, как-то вечером, пьяная и на кухню сразу шмыг. Егорыч почувствовал что-то неладное, терпеть больше не стал, решил поговорить с дочерью по душам, выяснить, в чем дело. Заходит на кухню, а она там сидит, на стуле развалилась, как похабная девка, ноги в разные стороны раскинула, платье задрано, отца не стесняется, срам, да и только.
Начал он было с ней разговор вести, а она говорить с ним не хочет, с кухни поскорее уйти пытается, а он ее не пускает. Говорит, пока всю правду не расскажешь, не пущу тебя никуда. Она начала на него кричать, скандалить, а он закусил удела и с места не сходит, говорит, из дома тебя больше не выпущу, пока все не расскажешь. Психанула Людка, на подоконник забралась, пугать его стала, что если не выпустит ее, прыгнет с пятого этажа. А он наступать на нее стал, ругать ее, на чем свет стоит. А у него мат такой, что кого хочешь придавит. Говорит, что прозрел под старости лет, дожил до седин, чтобы понять ее сущность гулящую. Не думал, он, что вырастил паскуду ползучую, шлюху подзаборную. Проклинать ее стал. Не выдержала Людка, вышла в окно с пятого этажа и камнем вниз. Разбилась насмерть, Егорыч даже ахнуть не успел. Кинулись скорую вызывать, но уже поздно было. Привезли ее в больницу, Егорыч все поверить не мог, что нет больше Людки, а когда к нему врач вышел и сказал, что она умерла, упал на колени и волосы на голове рвать стал. Ему врач и говорит, это еще не все, беременной ваша дочь была. Егорыч в один миг и побелел.
Теперь каждый год на могилу к дочери ездит, все прощение у нее выпросить пытается, страшные муки принимает, но все бесполезно.
Хорошо, что сын есть. Теперь двух внучек на руках носит, есть куда душу отвести.