ЭТЮД


Рассматривая свою небольшую, только вчера законченную работу, Костя
щурился и, вытянув руку вперёд, манипулировал пальцами – так ли всё хорошо
укладывалось на холсте. Убедившись, что всё нормально, он привалился к спинке
стула и вздохнул. На полотне был изображен бугор, круто уходящий вверх, да
церковь на вершине. Треть её снизу была окутана дымкой, в которой почти
растворились три маленькие фигурки – женщина с двумя детьми. Вот, собственно,
и весь пейзаж.
Посмотрев ещё минут пять на свой «шедевр», Костя отправился на кухню
и налив стакан молока, маленькими глоточками отмерял холодную влагу в этом
июльском полуденном зное. Утолив жажду и покурив, он взял свежую газету,
плюхнулся на диван и принялся её изучать. Он скользил глазами сверху вниз,
обделяя вниманием, возможно, что-то важное, но ему, на данном отрезке времени,
ненужное. Дойдя же до статьи касающейся техники передвижения, (точнее переноса), старых зданий, заинтересовался. Но прежде чем прочесть, стал
рассматривать рисунки и фотографии. На одной из фотографий он вдруг заметил
церковь, стоящую на бугре, а рядом три фигурки, по-видимому, случайно
попавшие в кадр. Костя с недоумением её рассматривал. Фотография, как две
капли воды, была похожа на его этюд, но прочтя текст под фото, удивился ещё
больше: «1897г. Церковь всех скорбящих» и название местечка.
Костя встал с дивана и с газетой в руках подошёл к этюду: композиция
совпадала один в один и фигурки те же, вот только дымки не было.
– Интересно, – сказал он вслух, – очень интересно, надо бы это Петру показать.
Костя посмотрел на часы. Друг должен был скоро придти, но, разумеется, плюс –
минус полчаса: уж такой человек и Костю это всегда раздражало.
Он прошелся по комнате, а затем сел на стул, прямо напротив своей работы.
Так он сидел довольно долго, тупо глядя то на работу, то на фотографию: всё его
существо противилось видимому, но дать маломальское объяснение произошедшему
он не мог. Оставалось ждать Петра: «Авось вдвоём разберёмся» – думал Костя.
В прихожей раздался звонок. Костя быстро встал и чуть ли не бегом
кинулся открывать дверь. На лестничной площадке, в ярком солнечном свете,
стояла женщина лет тридцати, с двумя детьми – мальчиком и девочкой,
по-видимому, одногодками.
– Извините, здесь живёт художник – и она назвала Костю по имени.
– Да, – ответил Костя, немного, смутившись.
– А вы продаёте свои картины, – еще раз извинившись, спросила женщина.
– П… продаю – не очень уверенно ответил Костя, – А кто вам дал мой адрес, –
спросил он. Она назвала фамилию одного из знакомых ему художников. Словно
опомнившись, Костя предложил им войти.
– Вы знаете, я ведь не всё продаю, – идя следом за гостями и словно оправдываясь,
говорил Костя, – есть работы, которые… ну, вобщем, понимаете…
– Да, да, я понимаю, я уже выбрала – и женщина указала на этюд с церквушкой,
а ребятишки, как по команде, взглянули на мать и заулыбались…
Костя на мгновение замер, но кроме фразы: «Она ещё не высохла» – ничего путного
не сказал.
– А вы дотроньтесь, – предложила с неба свалившаяся покупательница. Костя
мизинцем осторожно тронул холст – он был суше песка Сахары…
– Хм, интересно, – буркнул он про себя.
– Даже очень – ответила женщина весело.
– Что очень, – не понял Костя.
– Очень интересная работа.
– Правда? Вам нравится?
– Да, нравится, – и добавила, – сколько вы за неё хотите? Костя даже разволновался.
– Ну-у, где-то около сотни – ответил он, досадуя на своё «ну-у», длившееся
во времени мычанием отбившегося от стада телёнка. Женщина, словно фокусник,
извлекла из «ничего» конверт и, протянув его Косте, сказала: «Здесь ваши деньги».
– Спасибо. Вам завернуть? – спросил Костя.
– Да нет, нам тут совсем близко – шаг шагнуть, – и она опять улыбнулась,
а ребятишки первыми направились к выходу. «Вы уж извините, что ваших малышей
ничем не угостил: сладкого с женой не держим – может молока?
Из холодильничка-то, а»?
– Из холодильничка? – словно не поняв, переспросила женщина и тут же весело
пропела: «Холод, холод, холодок – дорог Божий ноготок» и стукнув каблучком
о порог все трое слились с ярким солнечным светом на лестничной площадке,
оставив Костю в полумраке прихожей, когда дверь отделила «свет» от «тьмы»…
Вернувшись в комнату, Костя подошёл к тому месту, где совсем недавно
висел этюд. Постояв минуту, он вдруг хлопнул себя по лбу и кинулся к двери.
Выбежал во двор, затем на улицу, а потом, вспомнив про газету и конверт, бегом
помчался обратно. Его словно лихорадило. Вот газета, вот страница, вот одна
статья, вот другая, но, где же та – с рисунками и фотографиями? Костя смотрел
и пересматривал газетный материал, но на месте заветной статьи был размещён
репортаж о каком-то крупном политическом событии в совершенно чужой ему
стране.
Конверт. Костя посмотрел на стол, в надежде, что хоть тот не исчез.
Слава Богу, на месте. Он достал из него бумажную купюру – она точно оказалась
сотенной, но какой! На ней был изображён царь и двуглавый орёл. Бумажка
выпала из рук растерянного и удивлённого молодого человека и спланировав
на пол, легла к его ногам серебристым «орлом» – двуглавая птица – двуликому ль
Янусу в пику, или в попутчики от щедрот его Величества – Провидения, здесь,
в забытом Богом городке и квартире, где присев на корточки, Костя продолжал изучать её и, наконец, наткнулся на то, что искал: 1897 год и каллиграфическая роспись казначея. Бумажка хрустнула от прикосновения, и Костя почувствовал запах типографской краски вместе с проникнувшим в него не его временем.