Все события и герои, описанные в данном рассказе – вымышленные.
За случайные совпадения автор ответственности не несет.




Серая пелена тумана окутала тайгу. Дождь, то расходясь, то на время затихая, моросил всю ночь. Сырость, казалось, пропитала все вокруг - деревья, кусты, траву, строения. Сырость и предрассветная серость….

Глеб проснулся затемно, но вставать не хотелось. Он лежал на своем топчане, кутаясь в отсыревшее одеяло, и думал. Мыслям, казалось, не за что было зацепиться. Они скользили в сознании причудливым потоком, нанизываясь одна на другую, - так ничего определенного, просто поток мыслей и все. Глеб любил именно это время. Темно, тихо. Это потом суета дня захватит сознание в плен обыденности, а сейчас можно остаться один на один с самим собой, рассматривая свои мысли и свою жизнь как бы со стороны.

«Сколько лет мы на этом хуторе живем? Лет десять? Нет, пожалуй, десяти еще нет, девять с половиной. А всего сколько времени я здесь живу? Тринадцать? Долго. Целая жизнь, однако. Когда-то казалось, что пятнадцать лет – это целая бесконечность. А сейчас глядишь, и вот уже пятнадцать лет. Да, дела…А вот не переехал бы я тогда, в девяносто третьем, что бы сталось? Интересно, где бы я жил? Да какая разница, годом раньше, годом позже, - все равно бы переехал! Сделано и сделано – чего об этом жалеть. Скорее конец света наступил бы что ли!..»

Сквозь дрему полузакрытых глаз Глеб слышал, как встала Жанна. Она уже негромко гремела кастрюлями на их крохотной кухоньке. Вот налила в кастрюли воды. Вот растопила печку…

Жанна. Пожалуй, единственный близкий человек на этом свете. Жили они вместе давно, но детей у них так и не было. Сразу как-то не получилось. Жизнь была неспокойная, под стать неуемной Глебовой натуре – все по геологоразведочным партиям да по экспедициям. А потом вроде, как и поздновато уже. Жанна, конечно, переживала из-за этого, да смирилась со временем. А сейчас и вправду, поздно уже было что-то менять. Возраст уже - обоим за сорок.

«Жанна… Кто она? Жена, любимая женщина, товарищ, друг?» - продолжал размышлять Глеб. В печке постепенно разгорались дрова, наполняя домик веселым березовым треском. Вместе с треском пылающих поленьев по домику растекалось приятное тепло, а с ним и прелый запах сырых портянок и кисловатый - ржаного хлеба.

Глеб сбросил с себя одеяло, сел на топчане, окончательно проснулся. Земля неутомимо продолжала вращение вокруг своей оси, подставив как раз в этот час под лучи солнца тот самый свой уголок, в котором, среди необъятных просторов сибирской тайги затерялся небольшой хутор, в котором жили Глеб и Жанна.

По многолетней привычке Глеб сел и выпрямив спину и прикрыв глаза, прочитал про себя слова молитвы. «…Да святится имя твое, от края и до края вселенной…» Слова молитвы текли быстро, особо не задерживаясь в сознании. Быстро дочитав молитву до конца, Глеб широким жестом наложил на себя крестное знамение и встал с топчана. Все, день начался. Почти такой же день, как и череда остальных дней, похожих один на другой. Воскресенье, сентябрь, тайга. Честно говоря, настроение было унылое, под стать сырой сентябрьской погоде. За окном стоял плотный туман, сквозь который еще не пробилось солнце. Чуть поодаль угадывалась опушка леса. Повсюду было промозгло и сыро. Дождь уже прекратился, но все было напитано влагой. Сквозь пелену светлеющего тумана проступали деревья, уныло желтеющие кое-где остатками своей листвы. Ветер срывал с них листья и осыпал лесные тропинки прелой осенней желтизной. Осень. Унылая пора, очей очарованье…

Глеб прошаркал в своих резиновых сапогах до сарая с дровами. Встал, как бы по-новому оглядывая свое немудреное хозяйство. Сарай, теплица с пристроенной к ней мастерской, крохотная банька, небольшой тракторишко под навесом. На пригорке, задрав свою морду к небу, чуть скособочившись, стоял вездеход, прикрытый большим куском грязного брезента. Небольшой огородик соток в восемь. Вот, пожалуй, и все.

Дров на предстоящую зиму должно хватить, а вот до мастерской в это лето руки опять не дошли, не утеплил ее как следует. Если морозы будут жать также как в прошлую зиму, туго придется. Это вам Сибирь, это вам не Прибалтика с ее мягким климатом!

Глеб не любил сидеть без работы. А среди тайги и вообще без своего дела, без своих любимых железок вообще свихнуться можно. Технику Глеб любил, к ней у него с детства тяга была. Как говорится, механик от Бога. Любой механизм мог он разобрать и снова собрать. А если во второй раз, - то и с закрытыми глазами. Все в мастерской у него разложено по полочкам: гаечки – к гаечкам, болтики – к болтикам. Но и ему нелегко было содержать среди глухой тайги целую механическую мастерскую. Это вам не среди цивилизации, где ее удобства воспринимаются как сами собой разумеющиеся. Был, конечно, у Глеба и сварочник, был и электроинструмент всякий, был и бензоагрегат, который выдавал двести двадцать вольт. Но токарного станка не было, и каждую мелочевку нужно было заказывать почти за тридцать километров, в ближайшем большом селе. Да и бензин делать Глеб пока что не умел. Хорошо, что братья-паломники выручали. А он им в ответ оказывал небольшие услуги, бензопилу там подремонтировать или еще чего.

Без бензопилы тайге никак. Это в первые годы думали, что двуручками можно обойтись. Отходить от цивилизации, так отходить. Но спины у приезжих городских мужиков постепенно разбаливались, цивилизация как-то все не исчезала, и бензопилы постепенно пошли в ход. Не наши, советские, а все больше заграничные, Штили там всякие. После Штиля советскую бензопилу и в руки то брать противно. Все, что делалось в России, на Украине или в Белоруссии Глеб по старой привычке называл советским. А вот живности никакой Глеб не держал. Не любил он живность. Он для себя так решил – либо железки, либо живность. Да и тяжело в тайге живность держать. Лошадь, например. Ей же сено надо, ей же пастись где-то надо, на ней работать надо. Лошадь без работы никак не может. Лошадь без работы либо чахнет, либо наглеет. Так что или лошадь, или железки. Глебу ближе были железки.

За неторопливым завтраком обсуждали с Жанной предстоящий день. Сегодня в воскресенье, значит, машина с паломниками подойдет часам к двум - трем. А сверху люди начнут спускаться еще раньше этого. Народу будет здесь проходить много. Сентябрь – последний относительно теплый в этих краях месяц. Прикидывали, кто зайдет в гости, что и кому нужно передать. Жанна рассказала Глебу свой сон. В последние время ей часто снились интересные сны. Вот и сегодня снилось ей, будто летит она на самолете, невысоко так летит, и внизу видно все. И деревья, и речку, и болото. По виду местность вроде как на их похожа. Вот и хутор тут их должен быть. Видит Жанна дом свой. Только почему-то дом тот большой, каменный, а не их деревянная развалюха. Глядь, - да это вроде как пятиэтажка, подъездов несколько. А вокруг – никого, ни одной живой души. Тайга кругом, только их дом один посреди тайги один торчит. Почему, она решила, что этот дом их, она не знала. Но знала, что этот дом – их.

Жанне, как и Глебу было далеко за сорок. Жили они вместе очень давно. Черты ее лица, и без того не очень правильные, несли на себе отпечаток суровой таежной жизни в виде многочисленных мелких морщинок вокруг глаз. Мягкий акцент и голубые глаза выдавали ее прибалтийское происхождение. Красавицей ее никак нельзя было назвать, но женщина она была обаятельная и приветливая. Любила гостей, и в противоположность своему нелюдимому мужу, была очень общительной. Общения ей здесь явно не хватало. Поэтому и гостям она всегда радовалась, как приходу долгожданных друзей. Народу, надо сказать, к ним захаживало не очень много. Жизнь у Жанны сложилась как-то не очень счастливо. Поначалу очень переживала, что у них не было детей. Потом постепенно привыкла. Уговорила себя, что муж, домик, - это все, что нужно ей в жизни. В конце концов, Глеб не пьет, не курит, мужчина он во всех отношениях порядочный. Увлечения мужа идеей конца света она не особенно разделяла. Скорее так: ни да, ни нет. Она не особенно утруждала себя попыткой заиметь собственное мнение об этом. Рассуждала она так: он мужик – ему виднее. Так и жила она, - словно по привычке.

Хуторок их располагался около таежной дороги. Проложили ее неизвестно когда. Дорога та шла через болото к небольшому таежному поселению, в котором постоянно проживало человек сто пятьдесят - двести. Да и на подмогу к ним поработать в то поселение много народу вызывалось. Да паломников всяких – полным-полно. Потому как в поселении том таежном построен был храм, и к нему много народу стремилось попасть. А еще там жил Учитель. К нему уже давно очень трудно было попасть, но некоторые говорили, что еще можно. Вот и шли туда люди. Много было люда из разных городов, больших и маленьких, даже из-за границы. Учитель говорил, что цивилизация скоро погибнет, что нужно привыкать жить только тем, что можно вырастить и сделать своими руками, иначе, хана – не выживешь. Вот-вот конец света будет. Еще Учитель говорил, что думать можно только добрые мысли. От дурных мыслей обязательно погибнешь. Еще нельзя есть мясо и зарабатывать деньги. Потому что от мяса и от денег все зло и идет. Правда, от денег больше чем от мяса. Некоторым жителям больших городов, замороченных их ежедневной сутолокой и суетой, вечной борьбой за кусок хлеба, эти речи нравились. Особенно нравилось слышать, что надо отходить от денег, потому что скоро все это будет не нужно. Что нужно творить, и каждый сможет стать мастером, только для этого нужно очень стараться, поэтому на первых порах эти деньги еще необходимы.

Глеб с Жанной приехали сюда одними из первых, да и прижились здесь. Среди остального сообщества приезжих Глебу жить не хотелось, вот и поселился он особняком, ведя свое хозяйство и общаясь с заходящими к нему гостями.

После завтрака пора было идти на радиостанцию. Глеб прошел в пристройку, которая располагалось тут же, за стенкой. Помещеньице это выглядело чудновато. Некоторая смесь кружка «умелые руки» и раздевалки для таежных вахтовиков. На еще нетопленой печке стояла кастрюля с водой. По виду вроде кастрюля как кастрюля. Да не простая это была кастрюля. Если поставить ее греться на печь, то по двум тоненьким проводочкам, идущим от кастрюли, сможет идти электрический ток, которого хватает для питания небольшого радиоприемника и настольной лампы. Под лавкой, если приглядеться, среди стоящей обуви можно было разглядеть большой автомобильный аккумулятор, который давал в дом электричество. Аккумулятор этот заряжался от пары солнечных батарей, которые стояли на улице рядом с домом. Нехитрое устройство само поворачивало эти батареи так, что они всегда были направлены в сторону солнца. Кое-где располагались причудливые механизмы, назначение которых несведущему человеку сразу было и не понять. А еще на столе стоял телевизор. Иногда, вечерами, Жанна и Глеб приходили сюда и смотрели какой-нибудь фильм. Дома Глеб телевизор держать не хотел, он считал, что его вредная энергетика отрицательно действует на психику человека и чем дальше телевизор от дома, тем лучше. Он бы вообще телевизора не держал, да Жанна его упросила взять с собой, когда сюда переезжали. Со временем Глеб согласился, что это было правильно. Он и сам сейчас хороший фильм посмотреть был не прочь, или там какую-нибудь интересную передачу, записанную для него кем-то на видеокассету. Но телевизор в дом так и не перенес.

Радиостанция располагалась тут же на столе. Антенну Глеб вывел наружу и зацепил за высокое дерево, так что слышимость обычно была хорошей. С утра новостей было мало. Уточнялось, когда поедет машина, сколько на ней будет народа, что нужно передать. Глеб попросил поднять для него канистру с бензином, еще кое-какие запчасти, убедился, что его поняли правильно, и выключил радиостанцию. Дальше ему слушать было неинтересно.

Солнце постепенно пробивалось сквозь клочья тумана, которые поднимались вверх. На небе по-прежнему висело хмурое марево, окутывающее тайгу. Поднявшийся ветер раскачивал верхушки деревьев, срывал с них остатки листвы. Мокрые стволы деревьев уныло чернели сквозь облепивший их кое-где мох. Сквозь оголенные ветви проглядывало болото. Зимой тут благодать, мороз сковывает землю, ехать можно хоть куда. А летом – нет. По этой дороге только на вездеходе проехать можно, да еще на КРАЗе. Да и тот, через пару-тройку километров завяз бы. Машина останавливалась обычно километрах в трех ниже хутора, там, где кончалась относительно хорошая дорога и можно было развернуться. Поэтому очень полезен был вездеход. А он-то как раз и был сломан. Сам-то он ничего еще, походил бы, у Глеба руки тем концом к телу приставлены, да траки у вездехода уже изношены до невозможности. Вездеход к Глебу попал уже неновым. Да за десять лет Глебовой жизни здесь тоже ему не сладко пришлось. Надо бы гусеницы целиком поменять, да где их взять, другие? Сегодня Глеб хотел просмотреть, какие траки можно еще использовать, подварить их там, подлатать, а какие нужно обязательно менять. Не дай Бог где-нибудь среди тайги разуешься, трактора тут не дозовешься. Не торопясь Глеб делает свою работу. Тут спешить нельзя. Разомкнул гусеницы, разложил их по земле. Где-то прочистить нужно, где-то даже промыть. Сам постукивает молотком по тракам, слушает, как звенят. Крестиком помечает, что нужно подварить. Все не так уж плохо. Если привезут сегодня траки, которые ребята нашли внизу в колхозных мастерских, то, глядишь, на той неделе можно будет пробовать ехать.

Ближе к обеду подтащил Глеб сюда бензоагрегат, размотал сварочник. Работать Глеб любил один. Не нужны были ему помощники. Сам себе хозяин, сам себе слуга. Даже строил Глеб всегда только сам. Подумает, покумекает, где домкрат подставит, где полиспаст свяжет. Глядь – дело идет помаленьку. Устанет, бывало, передохнет, и дальше. Нравилось Глебу работать и ни от кого не зависеть. А с другими? – нет, больше времени на разговоры уйдет. Они ведь не работать, а трепаться больше любят, эти паломники. Глеб всегда говорил про паломников – они, хотя сам приехал вместе с такими же, да и был он, по сути, такой же паломник. Был он, правда, нелюдим, да и мог позволить себе жить в одиночку, ни от кого не завися, даже среди тайги. Наоборот, к нему другие часто с помощью обращались, потому как ломались иногда у них механизмы, а у Глеба – руки золотые, да и мастерская какая-никакая, а была своя.

А тут и обеденное время подошло. Жанна зовет его в дома обедать. Глеб стал подниматься на взгорок к своему дому. Руки натружено ныли - нелегкое это дело в одиночку железные гусеницы ворочать. Настроение от проделанной работы стало получше. Да и день вроде просветлел, по крайней мере, тучи уже не выглядели так зловеще свинцово, а кое-где, в разрывах облаков даже проглядывали голубые куски неба. Домик Глебов стоял на взгорке. Да и сам хутор, включавший в себя несколько строений, стоял на косогоре. Внизу – трелевочная дорога, идущая вдоль опушки леса. За ней и ниже начиналось большое болото, которое тянулось на много километров в округе. Выше косогор переходил в гриву. Сопка – не сопка, гребень – не гребень. Грива, одним словом. По гриве мимо хутора шла наверх к поселению тропа. Ехать на машине по ней мешали пни да деревья, передвигаться по ней можно было только пешком или на лошадях. Домик свой Глеб построил в первый год своей жизни здесь. Небольшая избушка из круглых бревен. Никаких излишеств, никакой эстетики. Два окошка всего. Дверь вела в небольшой тамбур, из которого вход на кухню. Кухонька была крохотной, за столом только четыре человека могли разместиться. Посреди дома – небольшая печка, которую приходилось в морозы топить почти все время, чтобы дома было тепло. Напротив стола располагался топчан, вечно заваленный какими-то вещами. Иногда у них оставался переночевать какой-нибудь их знакомый, но это было редко, так как до поселения оставалось не долго – часа два с половиной ходьбы. Мимо печки можно было войти в приземистую комнатку, в которой располагались два деревянных топчана-кровати. На одной из них спал Глеб, на другой – Жанна. Еще в комнате был письменный стол возле окна, над которым располагалась большая книжная полка, сплошь уставленная книжками. Книжки там были в основном технического содержания, но немало их было и по философии. Философию Глеб любил. Жизнь в тайге склоняет к созерцательности и размышлению. Думается хорошо, голова ясная. Свежий воздух, красивая природа, тишина… Все бы хорошо, если бы не тяжелый изнуряющий труд. В тайге выжить сложно. Издавна в ней мужики только промыслами и жили. Соболя там подстрелить, или еще какого-нибудь зверя. Но Глеб охотой не баловался. У него даже ружья-то и не было. Потому как живую тварь убить – это грех большой. Почти такой же, как убить человека. Да и ни к чему Глебу было ружье. Зверя лютого в округе не было, место было людное. Правда, Глеб всегда в тайге носил с собой большой охотничий нож с широким лезвием, обратная сторона которого была сплошь в зазубринах, как ножовка. Но это скорее по привычке, чем из боязни. Бояться Глеб ничего не боялся. Кроме конца света. Да и не то, что бы он его боялся, так на всякий случай готовился. Стал бы он жить среди глухой тайге в одиночку, если бы не знал наверняка, что конец света скоро будет? Ну, не конец света в христианском его понимании, но что-то вроде того. По крайней мере, климат здорово изменится, там, где сейчас холодно, будет жарко, а там где сейчас жарко – будет вообще невыносимо. Откуда он это знал? Во-первых, Учитель об этом сам говорил, а Учителю Глеб доверял так же, как самому себе. А во-вторых, и так было ясно, что конец света скоро будет. Вон и глобальное потепление начинается, можно сказать идет во всю. И катаклизмы там всякие происходят. Да и техногенная катастрофа вот-вот начнется. Просто ученые про это открыто еще не говорят, что бы не пугать население. Это Глеб хорошо понимал.

- Если все всем сразу рассказать, такая паника начнется! Люди глотки начнут друг другу перегрызать. Нет, нельзя ничего людям говорить до времени!

Еще Глеб любил слушать всякие передачи про непонятные явления, которые происходят на Земле. О том, что скоро что-то будет, он был свято убежден, поэтому из потока новостей жадно вылавливал сообщения, которые подтверждали его точку зрения. Так как он предполагал, что скоро здесь будут субтропики, то в своей теплице выращивал саженцы теплолюбивых фруктовых деревьев, лимон, финик, груши. Вот как тепло начнется, а у него и рассада уже готова! Теплицу так и так топить зимой надо, у него же там механическая мастерская. Работать Глебу приходилось много. Своим трудом трудно прожить. Среди сибирской тайги прокормиться восемью сотками – непросто. Да еще дров сколько нужно наготовить, да еще постоянно что-нибудь строить, ремонтировать обветшалое. Хорошо, что Жанна каким-то образом это все терпела.

Обедали не торопясь, рассуждая, сколько народу сегодня будет подниматься.

- В прошлый раз совсем мало поднялось. Разленились ребята. Иного палкой на Гору не загонишь. Вот раньше, лет десять назад…

И Глеб вспоминал, как десять лет назад все начиналось. Жили в нетопленых палатках, зимой. Все терпели - и мороз, и недоедание. Для многих было сюда попасть за счастье. Учитель не каждому разрешение давал. А сейчас? Обыденно это стало, как-то непразднично. Да и времени много прошло, привыкли люди, не хотят бесплатно спину гнуть, даже ради Учителя. В общем, не так все идет, как надо. Но Глебу все равно, много народу вокруг, мало…

- А хоть бы и разъехались все. Пожить бы рядом с Учителем лет тридцать – сорок без них, а там и помереть можно!

Вниз потянулись возвращающиеся паломники, из тех, кто поднимался сюда неделю назад. Среди них попадались и горцы. Они шли мимо, по пути приветствуя Глебову избушку взмахом руки.

В домик Глеба и Жанны зашла их давняя знакомая Маша. Жила она далеко отсюда, аж в самом райцентре, до которого было добрых сто верст. Не смотря на это, она очень часто посещала таежное поселение. Ей просто невыносимо хотелось увидеть Учителя. Она ни от кого не скрывала, что в него влюблена по уши. Раньше Маша танцевала в известном танцевальном коллективе. Говорила, что была примой. В эти места переехала примерно в одно время с Глебом и жила здесь больше десяти лет. Все это время старалась быть рядом с Учителем. Раньше это было, правда, проще. А сейчас все реже удавалось ей увидеть его. Для этого она преодолевала тяжелый таежный путь. Сегодня Маша была очень расстроена. Глаза были мокрыми от слез. Оказалось, что Учитель сегодня не вышел к публике, как это он обычно делал по воскресениям после литургии. Иногда он даже позволял народу задать себе несколько вопросов. Слушая его пространные рассуждения-ответы, паломники впитывали частицы Божественной мудрости. Но только не Маша. Божественная мудрость ее не интересовала. Ее интересовал сам Учитель. Видеть его хоть изредка, улыбаться ему хоть издали – это превращалось для нее в смысл ее существования. Но на этот раз ее надежды не сбылись. Учитель проигнорировал ее чаяния.

- Я по грязи… пешком шла. Я целую неделю… на кухне работала, кастрюли каши варила… А он… не вышел… даже.

Из глаз ее снова покатились слезы. Сопровождающий Машу брат-паломник пытался ее неуклюже успокоить.

- Да брось ты, Маш. Сдалось оно тебе. Найди себе мужчину по сердцу. Живи с ним нормальной жизнью! Тебе же рожать еще можно.

Маша посмотрела на него почти с ненавистью.

- Где ты видишь мужчин? Нету их, мужчин, понимаешь, нету! Для меня только Учитель существует!

Брат насупился и замолчал. Немного погодя Маша побрела вниз, к месту предполагаемой остановки КРАЗа, а вслед за ней и сам Глеб. Первые спустившиеся уже успели развести большой костер, пытаясь с помощью огня разогнать сентябрьскую сырость. Вот двое ребят о чем-то громко спорили. Невольно к их разговору прислушивались и остальные.

- Да я сам в деревне рос – горячо доказывал первый из них, по виду лет за сорок – У нас с роду света не было. Ничего, и пахали и сеяли, - почти все вручную. По двадцать центнеров зерна на потолок в зиму клали. И скотину держали и все успевали. А сейчас машины вам подавай, электричество!

- ПонимАешь, - возражал ему второй, помоложе первого - У нас задАча другая стоит!

Второй мужчина говорил с явным московским акцентом, чуть более выделяя ударный слог.

- Нам нужно жить друг с другом научиться. Нам же не просто нужно научиться без света жить. Если бы в этом дело было, Учитель не сейчас бы пришел, а веке в семнАдцатом!

- Да ерунда это все! – возражал первый, - пахать просто надо! Па-хать! Вот и вся недолга. А то чуть что, «У меня непонимание», «У меня вопрос к Учителю»… Жить некогда!

- ПонимАешь, мы сюда и приехали все, чтобы жить научиться!

Чуть поодаль тихонько разговаривали еще двое ребят. Одного из них Глеб хорошо знал, хотя тот бывал в этих местах довольно редко.

- А мне моя так сказала перед этим подъемом: Или ты на Гору не идешь и дома остаешься, или мы с тобой в разводе! Ну, я, понятное дело, все равно сюда пошел. Вот не знаю, чего меня дома ждет.

- Ну, тут уж, брат, ничего не попишешь! Либо Божье выбираешь, либо женщину слушаешь. Домашние проблемы – они ведь всегда будут. От них никуда не денешься. А святыню нужно сейчас строить!

К костру жались какие-то незнакомые Глебу экзальтированные дамы, явно городского вида.

- Ты слышала последний альбом Ликосветова? Как тебе, а?

- Прекрасно! Прекрасно! Вот она – зарождающаяся новая духовная культура! Десять новых песен – и ни одного отрицательного образа!

- А как тебе его новый шлягер про Зеленого жирафика Тум-Тум? – продолжала щебетать первая тетушка.

- Прекрасно! Прекрасно!

- А я в своей деревне, - вступила в разговор третья дама, вида не такого городского, но с таким же восторженным выражением на лице, - предложила вообще из лексикона все слова убрать, которые несут отрицательные образы. Вместо «мухомор» нужно теперь говорить «красношляп», вместо «воробей» - «зерноклюв»! Скоро у нас ни одного отрицательного образа не останется!

Честно говоря, Глеб с трудом терпел подобных дам. Его, опытного таежника и бывшего геолога буквально тошнило от подобного рода тетушек. Приедут из какой-нибудь Москвы, поднимутся на Гору на недельку, и потом уже всех начинают учить, как надо жить, а как не надо. Правда, последняя дама явно жила уже в деревне, но, судя по ее восторженно идиотическому виду, переехала она сюда недавно, и не успела еще растерять своих городских замашек. И это Глеба бессознательно раздражало. Как он устал от этого всего! Больше десяти лет здесь прожил, а до сих пор не научился к этому относиться снисходительно.

Среди других людей он встретил своего хорошего знакомого. Звали того Паша. Жил он на Горе довольно долго, пересекался с ним Глеб уже не раз.

- Вот еду в Питер, семью повидать…

Глеб знал Пашину историю. В городе у него осталась жена и дочка. Дочке шел десятый год, и Паша буквально разрывался между тайгой и городом. Жена по первости приехала с ним, но не имея жилья, помыкавшись на подселении, развернулась и уехала обратно в Питер. Жилье она наотрез отказывалась продать, а без денег здесь никак нельзя было устроиться. Это только ведь на словах здесь люди без денег жили.

- Учитель сказал, что если она в этот раз откажется сюда ехать, то я могу себя считать свободным. Надо как-то определяться. Семью новую заводить, что ли? Мне ведь, почти сорок лет уже!

Наконец-то показался КРАЗ, с натужным воем переезжающий огромные лужи. Подъехал к месту погрузки и заглушил мотор. Через высокий борт стали спускаться вновь прибывшие люди. Женщин опять было больше чем мужиков. Мужики, выпрыгнув первыми, помогали женщинам спуститься на землю, передавали по цепочке рюкзаки с вещами. Публика была самая разношерстная. От бывалого вида тертых таежников, до почти что детей. От седоватых пожилых людей, до почти юных девиц. Среди прибывших выделялась своим странным видом одна дама, Глеб ее видел часто. Цветастое платье, кокетливая шляпка контрастировала с большими резиновыми сапогами. Прическа с заплетенной косой «А ля мне опять восемнадцать», хотя ей было далеко за сорок, и никакой слой крема не мог скрыть глубоких морщин на ее лице.

- Опять Катька поднимается, - отметил про себя Глеб. Катька эта поднималась на Гору почти каждую месяц. Поговаривали, что у нее не все дома. Живет она у себя в деревне совершенно одна, держит у себя огромное количество кошек, почти ни с кем не общается. Так же как и Маша, Катька была по уши влюблена в Учителя. Так же почти каждый месяц хоть на неделю поднимается на Гору, берется за любую работу, чтобы только иметь шанс увидеть Учителя. Она бывает счастлива, если ей вдруг удается поймать на себе его случайный взгляд. Ради этой секунды она, кажется, и существует на белом свете. Агрессивной она не была, никого не донимала своим присутствием, поэтому все к ней относились сдержанно снисходительно.

Глеб получил обещанную канистру с бензином, мужики помогли ему перетащить до стоящего неподалеку вагончика его железки. Глеб остался в там ждать, когда уйдут наверх последние паломники. Идти вместе с ними даже три километра ему не хотелось. В вагончике том жил Андрей – немолодой уже мужчина с лысеющей шевелюрой и седеющей бородой. Роста он был невысокого, телосложения кряжистого. В его потухших глазах невозможно было различить ни одной эмоции. Андрей жил здесь с весны и собирался, кажется, здесь же и зимовать. Работы особенной у Андрея не было, кроме как присматривать за вагончиком, который использовался как перевалочная база. Кроме того, он ухаживал за лошадью. Семьи своей у Андрея не было, жилья собственного – тоже. Характера он был нелюдимого, поэтому его вполне устраивал имеющийся статус. Судя по крепости заваренного чая, который Андрей употреблял, у него за плечами было непростое прошлое. Андрей любил общаться с Глебом. Несмотря на всю нелюдимость, его иногда все-таки тянуло к человеческому общению. Так же как и Глеба, Колю слегка тошнило от экзальтированных городских тетушек, он так же любил читать книжки и ждал катаклизмов. Читал он все подряд, даже удивительно было наблюдать на его книжной полке такое разнообразие авторов – от Библии до Кастанеды, от Юлиана Семенова, до Бхагават Гиты. Когда Глеб зашел в комнату Коли, тот читал очередную книжку.

- «Мантек Чиа» – прочел Глеб в слух. – «Даосские секреты любви». Чего это ты вдруг?

До этого Глеб не подозревал о пристрастиях Коли к подобного рода литературе.

- Понимаешь, сексуальная энергия куда-то у меня девается. Уходит и все. Вот пытаюсь понять, что с этим делать.

- Ну и как, понял что-нибудь?

- Пока только разбираюсь. – И Коля начал с жаром рассказывать Глебу об особой технике, которую разработали китайские даосы. Согласно их теории, можно достигать огразма без семяизвержения. Причем многократного. Короче сколько раз хочешь, - столько раз и достигаешь.

- Ты уверен, что китайцы ничего не перепутали? Их же полтора миллиарда!

- Так это же даосы придумали, а не китайцы. Это две большие разницы. Даосов гораздо меньше, чем полтора миллиарда. А суть в том, что если мужчина теряет семя, он тратит энергию. А если нет, - то накапливает. Вот у меня пока не получается накапливать. Все больше теряю…

- Ха! Да в этом деле тетька нужна!

- Не, не нужна. Тут можно вообще одному. Было бы стремление.

Глеб посмотрел на Колю с подозрением и на всякий случай засобирался домой.

Возвращался он когда уже смеркалось. Костер уже догорел, поднявшийся ветер раскачивал придорожные кусты, забрасывая дорогу последними листьями. В угасающем свете уходящего дня, листья эти высвечивали дорогу к дому.

- Как же – одному... Знаю я, как это называется. А еще теорию такую подвел. Даосы-маосы. Дурак он – решил для себя Глеб.

Жанна уже его заждалась за ужином. Гостей сегодня больше никаких не предвиделось, и после ужина Жанна пошла за стенку смотреть какой-то фильм. Глеб остался один, ему захотелось почитать Шопенгауэра. Он любил читать Шопенгауэра, когда у него было меланхолическое настроение.

…такая объективация имеет многие, но определенные ступени, по которым с последовательно возрастающей ясностью и полнотой сущность воли входит в представление, т.е. представляется в качестве объекта. В этих ступенях мы и там уже признали платоновские идеи, поскольку именно эти ступени являются определенными видами, или первоначальными, неизменными формами и свойствами всех тел природы, как органических, так и неорганических, а также и общими силами, которые обнаруживаются по законам природы. Таким образом, все эти идеи выражаются в бесчисленных индивидах и частностях и относятся к ним как первообразы к своим подражаниям…

Глеб и сам не заметил, как уснул. Ночью ему приснился странный сон. Ему приснились Кант и Шопенгауэр. Они ходили по его комнате и о чем-то ожесточенно спорили. Шопенгауэр говорил громко, так, что не было никакого сомнения в его убежденности в собственной правоте.

- Не существует никакой другой истины о мире, кроме как нашего представления о нем! Говорить о большем была бы совершеннейшей бессмыслицей! Ваши представления о пространстве и бытии совершенно бессмысленны, поскольку нет никакого пространства, времени, да и бытия как такового тоже нет, кроме как наших представлений о них!

Кант возражал ему почему-то слегка картавя, голосом Бориса Щукина из кинофильма «Ленин в Октябре». Он не только говорил картавя, он даже руки держал вставив большие пальцы в проймы своей жилетки, совсем как Ленин. При этом он расхаживал взад и вперед по комнате.

- Позвойьте, батенька, позвойьте! Пьедставления? – да! Но кроме пьедставлений как таковых, существует и их объективная данность, их объективация! Мы имеем пьедставления о чем-то в силу того, что оно существует реально, то есть помимо нашей воли и сознания!

- Какое мне дело до вашей объективации данности, если ни вы, ни я, ни кто-нибудь другой не может сказать ничего об истинном ее содержании. Это все равно, чтобы муравей рассуждал о строении бивней слона. Он сколь угодно долго может о них рассуждать, но все его рассуждения гроша ломаного не стоят!

- То, что муравей ничего не может сказать о строении этого самого бивня, вовсе не означает, что этого бивня на самом деле нет! Из того, что вы ровным счетом ничего не знаете даже о себе самом, кроме как имея о себе самом пьедставление, вовсе не значит, что вас не существует объективно!

- Представьте себе, что если мы пройдем весь путь познания до конца, мы увидим, что не существует ничего в этом мире объективного кроме Воли Господа Бога создать этот мир таким, а не каким-нибудь другим! Нет ничего более объективнее этого, и нет ничего более этого непостижимее! Поэтому и говорить о какой-либо объективности бессмысленно!


Комната неожиданно стала наполняться множеством людей. Лица замелькали как на карусели. Их становилось все больше и больше.

- По двадцать центнеров зерна на потолок в зиму клали! По двадцать!

- Зеленый жирафик Тум-Тум! Прекрасно! Прекрасно!

- А жена меня выгнала!

- Ну и хрен с ней! Чего с нее – дуры, взять!

- Свобода это не есть осознанная необходимость!

- Глупости! Глупости!

- А даосов меньше чем полтора миллиарда! И они скоро вымрут!

Хоровод лиц закружил в мельтешащем танце, звуки все более сливались, ничего, кроме отдельных слов и возгласов разобрать ничего не было возможно.

- Дураки. Все – дураки! – подумал Глеб и проснулся.

Вокруг было темно и тихо. Жанна мирно спала. На кухне будильник тихо шелестел, невозмутимо отсчитывая секунды. Глеб встал и неслышно вышел из дома. Постоял на крыльце. Ветер стих совсем. Не слышно было ни звука. На прояснившемся черном небе загорелись большие яркие звезды…