Глава 1

«Если Вы читаете эти строки, значит, меня нет в живых. Я потерял все: мечту, любовь, спокойствие и здоровье. Я потерял собственное имя в обмен на деньги и славу. Я даже не знаю, в каком городе нахожусь. Все, что есть у меня – это конвейер. Он ползет и перемалывает наши души и кости двадцать четыре часа в сутки, не останавливаясь ни на минуту. Машина работает, и моя судьба безжалостно брошена в ее барабан.

В моей смерти никого прошу не винить, но меня радует, что я не исчезну бесследно. Скорее всего, вы узнаете об этой записке из какой-нибудь газеты. Репортеры еще долго будут обсуждать обстоятельства моей гибели…»

Это письмо я пишу, кажется, третий, или четвертый месяц. И все время мне хочется добавить сюда строчки из стихотворения Гавриила Державина про памятник.

Так! — весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал.

Можно, конечно, еще и Пушкина процитировать, и Горация, но тогда это будет уже не предсмертная записка. Представляю, как репортеры отнесутся к моей смерти, прочитав на клочке бумаги: «…лучшая часть меня избежит похорон. Буду я вновь и вновь Восхваляем, доколь по Капитолию Жрец верховный ведет деву безмолвную». Они же сочтут меня безумцем. Скорее всего, нужно пожертвовать Державиным и Горацием. А жаль…

Интересно, в каком гробу меня похоронят: в красном или в черном? Мне почему-то хочется превратить собственные похороны в незабываемое представление, театральное действие, перфоманс.

Несколько лет назад я прочитал в газете сообщение о том, что в Африке находится сеть мастерских по изготовлению необычных гробов, которые могут иметь форму разнообразных предметов, в зависимости от желания заказчика: огурец, помидор, ботинок, автомобиль, бутылка из-под лимонада. Футболиста могут похоронить в мяче, рыбака – в рыбе, земледельца – в тыкве. Одного гинеколога даже похоронили в гробу в виде женской матки.

А я хочу себе гроб в форме микрофона. Но, боюсь, продюсер не согласится. Такие похороны будут стоить огромных денег. А мог бы и не жадничать ради будущего шоу. Все равно ведь произнесут какие-то неискренние слова, выцедят немного слез и пройдут по городу неторопливыми маленькими шагами. Никто из них по-настоящему не пожалеет, что я ушел. Разве что те, кто зарабатывает на мне. Но свято место пусто не бывает. Найдется еще один певец и композитор.

Нужно хорошенько подумать над сценарием собственных похорон: какими будут свет, звук, спецэффекты, чтобы потом не стыдясь продавать входные билеты на последнее мое шоу. Обязательно должна быть подтанцовка. И цветы. Море цветов и криков браво. На бис подниматься и кланяться не буду.

Но тут открывается дверь и продюсер Семен Гузман произносит:

- Саня, твой выход…

Я на сцене. Все тот же свет, все тот же звук, все тот же конвейер. Я делаю улыбку и кричу в микрофон:

- Добрый вечер, Кременчуг! Где ваши руки? Я не вижу ваших рук?

Краем уха я слышу:

- Это не Кременчуг.

Но я уже пою. Фонограмму не остановишь.

В этот день мне хочется спеть: «Пошли вы все на хуй!» Я не верю вашим глазам. Я не верю вашим аплодисментам. Я не верю откормленным рожам, сидящим на местах для VIP-персон. Девочки, мечтающие переспать со мной, я не верю в вашу любовь. Мне хочется плеваться кровью и вскрыть себе вены у всех на глазах, мне хочется взорвать этот зал вместе с собой. Может быть, это хоть что-то изменит, может быть, тогда вы станете другими?

Но я пою:

Боль любви на части разделяя,
Окунаясь в новое "прощай",
Я отдам тебе ключи от рая-
Без тебя мне горек будет рай.

Без тебя, без тебя, без тебя, без тебя-а-а-а-а-а!

И еще пять песен в таком же стиле. Мои мысли о зрителях совпадают со словами евангелиста Матфея: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мёртвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония».

Но я делаю добродушное лицо и кричу:

- Спасибо! С вами был Саня Македонский!

А потом совершенно неискренне произношу:

- Я вас люблю!

Так же неискренне они будут хоронить меня.

- До новых встреч! – это я говорю громко. И шепотом добавляю – В аду.

Я ухожу со сцены. Перед входом в гримерку меня ожидает компания журналистов:

- Может, Вы все-таки раскроете тайну происхождения своего сценического псевдонима?

- Откуда появилось имя Саня Македонский?

- Ваши творческие планы?

- Что бы Вы пожелали жителям нашего города?

- Мир Вам! – произношу я и хлопаю дверью гримерки.

Журналисты улыбаются. О, если бы они знали, что я вкладываю в понятие «мир вам»? Мир – это покой, смирение. Смирение – это смерть. Я только что пожелал им смерти.

Именно смертью человечество будет расплачиваться за научно-технический прогресс. Новые изобретения порождают новые страхи. Новые знания не добавляют гармонии с миром. Концерт окончен.

Я еду в машине. Негромко звучит радио. Что-то из новостей:

- Генеральная прокуратура возбудила уголовное дело по факту незаконной вырубки леса в Донецкой области. Неподалеку от села…- (название я слышу неразборчиво) – обнаружено несколько кубометров незаконно вырубленной древесины. По словам следователя… - (фамилию следователя я тоже не расслышал) – вырубленные деревья использовались для изготовления гробов.

Я открываю окно, и мой взгляд останавливается на неоновой рекламе: «Такси «Авалон» - быстро, дешево и комфортно». «Авалон» - самое подходящее название для службы такси. В кельтской мифологии это волшебная страна мертвых.

Смерть постоянно где-то рядом. Она дышит тебе в затылок, она следит за тобой. И я понимаю, что до гостиницы мы можем не доехать. Мы можем остаться на этой дороге. Мое тело извлекут из кабины, я буду лежать с окровавленным лицом и умирать. Но я не хочу. Я еще не дописал свое завещание.


Глава 2

Анализируя свое детство, я понимаю, что в каждом человеке заложен лимит непослушания. Иначе, чем объяснить, что непослушные дети, возмутители спокойствия, часто становятся примерными родителями и добропорядочными гражданами, а многие из тех, кто получал отличные оценки в школе, не переступал через родительские запреты, однажды пускаются во все тяжкие грехи? В народе о них говорят – в тихом омуте. На самом деле все объясняется лимитом непослушания. Кто-то успевает потратить его в раннем возрасте, кто-то расходует на протяжении всей жизни. Как только лимит будет исчерпан, наступит спокойствие.

Мой отец был уважаемым человеком, профессором, заведующим кафедрой гуманитарного образования одного из институтов. Моя мать работала на этой же кафедре. В нашей квартире в каждом углу находились книги. И эти книги читались. Особо родителей вдохновляла греческая история, философия и литература. Я стал первой жертвой их вдохновения.

Вам никогда не приходилось жить с именем Аристотель Филиппович Курочкин?

Ехал грека через реку,
Видит грека – в реке рак.
Сунул грека руку в реку,
Рак за руку грека – цап.

Эта безобидная детская считалочка про меня. Если внимательно вглядеться, то под словом грека можно увидеть Аристотеля. А фамилия Курочкин – у речки укушенный раком. Река – это жизнь. А рак – животное, которое выскакивает из реки и впивается в тебя клешнями. В то же время рак – это злокачественная опухоль, которая уничтожает организм. Другими словами, считалочка была предсказанием. Я должен был столкнуться с неким явлением, которое начнет меня душить и разлагать. Самое страшное, что я сам вытащу рака из воды.

Осознание наступит позже. А тогда, в детстве, грекой, укушенным раком, меня дразнили ребята. А я получал отличные оценки в школе, брал уроки музыки и делал все то, чего хотел отец – Филипп Курочкин. Аристотель не мог получать плохие оценки у доски и не выполнять домашних заданий.

Мне пророчили вуз, аспирантуру и научную карьеру. Я мог бы стать профессором. Но мой лимит непослушания годам к семнадцати начал постепенно выходить. Сначала вместо скрипки я взял в руки гитару, затем вместо классических произведений стал писать свои песни, и, наконец, после школы сознательно отказался от поступления в институт, где мне должны были помочь отцовские связи. Вместо вуза я выбрал культпросвет училище подальше от дома, в Днепропетровске.

Самым ярким воспоминанием того времени была ночь после получения диплома. Представьте себе город. По улице бежит женщина в слезах и истошно орет:

- Вася умер!

Потом из-за поворота показывается духовой оркестр и начинает играть похоронный марш. И уже вслед за оркестром идет молчаливая толпа и несет над головой «покойника». «Покойник» лежит на снятой с петель двери и усиленно пытается не шевелиться.

В ту ночь «покойником» был я. Обойдя несколько кварталов, мы возвратились в общежитие. Там выпускники, духовики и танцоры, актеры и режиссеры, приступали к обряду воскрешения «мертвого». Водка текла рекой. И все были счастливы. Так выглядел последний розыгрыш студентов.

В училище состоялся и мой первый выход на сцену. Спектакли, представления, концерты – все это затягивало. Мы, разумеется, понимали, что профессия культработника не принесет большого дохода, искали всевозможные источники заработка.

На последнем курсе однокашник Генка Кузнецов придумал заняться постановкой боев на мечах, саблях и шпагах. Демонстрация таких боев в ресторанах и ночных клубах кормила нас с Генкой еще года три после учебы. А потом ему предложили место руководителя какого-то кукольного театра в провинциальном городе. Он согласился. А я стал перед выбором: как дальше жить, чему посвятить себя?

И вот мне двадцать пять лет. Не атлет, но светловолосый красавец, я провожу все свое время в дороге. Со мною гитара и губная гармошка. Я пою в поездах и подземных переходах.

В крупных городах на вокзалах всегда можно найти резервный вагон, договориться с проводником и переночевать за символическую плату. О таких вагонах знают мелкие торговцы-челноки, о таких вагонах знают бродячие музыканты. Заработанных денег мне хватает больше, чем на еду.

Но самое главное, что есть у меня – свобода. Я никому не должен, я ничем не обязан миру, как и мир не обязан мне.

Вот тогда меня и нашел Гузман. Я играл в переходе, а он проходил мимо. Что-то заставило Гузмана остановиться:

- Молодой человек, позвольте поинтересоваться, чьи песни Вы поете?

- Свои.

- Вы не пробовали продать эти песни известным исполнителям? Я могу посодействовать…

- Зачем мне продавать свои песни?

- Чтобы заработать деньги. Вот моя визитная карточка. Надумаете, можете позвонить.

И я надумал. И позвонил, предварительно записав целую кассету собственных песен. Гузман встретил меня радостной улыбкой.

В тот день я заработал три тысячи долларов лишь за то, что разрешил исполнять песни какой-то восходящей звезде шансона.

Через время Гузман снова обратился ко мне. В это раз он решил, что моя внешность в союзе с талантом способны подарить шоу-бизнесу что-то новое. Так мне выпала счастливая фишка.

- Как мы будем тебя представлять?

- По имени и фамилии, конечно: Аристотель Курочкин.

- Не пойдет. Аристотель еще звучит. А с фамилией Курочкин можно петь только частушки. Но раз уж ты Аристотель, то будешь и Македонским. Твое новое имя - Саня Македонский.

Так начиналось мое завоевание мира.


Глава 3

Если хочешь жить долго, победи свою смерть. Это называется – танатотерапия.

Ее зовут Таня. И она приходит ко мне один раз в неделю.

- Правильная смерть – легкая смерть, - говорит Таня. И начинает свой сеанс.

Жизнь и смерть – это две стороны одной медали. Они не возможны друг без друга. В народе вообще было принято заранее готовиться к смерти, покупать одежду, сколачивать гроб.

- Смерть имеет свойство проходить, - шепчет Таня и делает мне массаж.

Я лежу на животе и ощущаю ее руки. Я слышу ее тихий нежный голос:

- Гроб должен быть удобным в эксплуатации, а главное комфортным. Удобство и надежность гробов достигаются разными способами. Недавно два колумбийских студента заявили, что произвели революцию в похоронном деле. В качестве материала для погребения они решили применить картон. Такой гроб сможет выдержать тело весом более ста килограммов. Еще одним достоинством нового изобретения является его безвредность для окружающей среды.

Ее руки нежны и теплы.

- Впрочем, Колумбийские студенты, скорее всего, украли идею картонных гробов. Подобное изобретение активно применялось в Советском Союзе. Дешевые двухслойные гробы с сотами между слоями были прочны и быстро гнили в земле. Перевернись на спину.

Я переворачиваюсь. Теперь она сидит у меня на ногах, а ее руки ласково движутся по моему животу и моей груди.

- Скандал, связанный с гробами, некоторое время назад случился и в Молдавском парламенте. Лидер местной оппозиции заявил о существовании секретного плана властей по отказу от деревянных гробов. Согласно этого плана, население следует хоронить в пластмассовых гробах и даже полиэтиленовых мешках, потому как рост смертности увеличивает расходы древесины на изготовление гробов.

Теперь уже я слышу ее губы и язык. Слова звучат реже, только тогда, когда ее рот не касается моего тела:

- Дело производства гробов не осталось в стороне и от Книги Рекордов Гиннеса. В эту книгу попал австралийский гробовщик, который за тридцать один год своей роботы собрал семьсот семь тысяч триста тридцать пять гробов. Это более двадцати двух с половиной тысяч гробов в год.

Ее язык касается моего члена и пробегает по нему.

- Ты не против, если я включу музыку? – спрашивает она. Я положительно киваю головой. Через минуту комнату заполняет ритм регги.

« Поцелуй в глаза свою смерть!
Кто тебя любит больше неё?
Кто тебя ждёт вернее неё?
Небо. Только небо. Только лишь небо», - звучит из динамиков.

Я лежу на кровати, но уже не чувствую прикосновений ни рук, ни языка. Вокруг пустота. Даже песня, кажется, - где-то далеко-далеко.

Я отключаюсь.

Мне снится город. Он охвачен огнем. Практически все люди - на улицах. Псалмы и мантры слились в едином звуке. Запах разложения. Ужасающий коктейль из криков и плача:

- Чума! Чума на род наш!

Она пришла. От нее не спасают ни автомобили, ни метро, ни уцелевшие бомбоубежища.

Трупы валяются под ногами. Их не пытаются подбирать. Через них перешагивают и бегут дальше. Бегут в одну сторону. Самые смелые обливают все бензином, бросают спичку и смешиваются с толпой.

И только я двигаюсь в противоположном направлении. Страшнее чумы может быть только страх.

«Поцелуй в глаза свою смерть!»

Я открываю глаза, и вижу ее, стоящую надо мной в белом. Мой член в состоянии эрекции. Я срываю с нее белые одежды и вижу возбужденные соски.

- Трахни меня! – говорит она.

Я вскакиваю, перегибаю ее через спинку кровати и вхожу сзади.

И только тогда я понимаю, что это не Смерть, а Татьяна. Она подводила меня к этому моменту на протяжении пятнадцати занятий. Сегодня впервые зашло так далеко. Я кончаю. Мне не страшно.

Мы лежим обнявшись.

- Что ты чувствуешь? - произносит Татьяна.

- Освобождение, - отвечаю я.

- Значит, я не зря зарабатываю деньги.


Глава 4

Разматывая клубок памяти, я понимаю, что отец во многом был прав. Моя жизнь могла бы сложиться совсем иначе, если бы я в юности продолжал выполнять его волю. Возможно, тогда во мне не было бы мрачных мыслей и душевных терзаний.

Но случилось так, как случилось.

- Полученных знаний всегда бывает мало. Важно не только знать, важно уметь применять знания на практике. Тогда в тебе не будет внутренних конфликтов, - считал отец.

Он верил, что добродетель ума развивается в человеке благодаря обучению, а внутренний порядок души – благодаря приложенным усилиям.

Всю жизнь он стремился к мудрости и избегал крайностей.

Однажды, когда мне было лет шестнадцать, отец застал меня за просмотром порнографии.

Это была не просто порнография. Это был набор роликов, показывающих совокупление людей и животных. Видеокассету мне на пару дней дали посмотреть школьные друзья. Разумеется, за деньги.

Тогда видеомагнитофоны усиленно входили в нашу жизнь, но порнуха с животными все еще была редкостью.

Отец вошел очень тихо, а я был поглощен действием на экране, где какой-то извращенец сношал козу. Я не услышал отца, я не успел нажать на кнопку и выключить телевизор. Я бы застигнут врасплох.

- Чем ты занимаешься, Аристотель? – вопрос родителя был предсказуем.

Я же решил проверить тезис о том, что лучшим способом защиты является нападение:

- Изучаю природу греческих мифов.

- Это, по-твоему, греческие мифы? – предок уже держал в руках извлеченную кассету.

Я подошел к книжному стеллажу, достал книгу с Мифами Древней Греции. Удивительно, но том открылся на нужной странице сразу. И я стал читать вслух:

- «Часто терпит обиды Гера от мужа своего Зевса. Так было, когда Зевс полюбил прекрасную Ио и, чтобы скрыть от жены своей Геры, превратил Ио в корову». Как ты думаешь, о чем это, если мифы – отражение жизни?

Отец ничего не ответил. Он и сам прекрасно понимал, что все эти легенды о кентаврах и кинокефалах – отголоски сексуальных контактов людей и животных. Отец ушел в свою комнату и долго оставался там.

Кассеты я лишился, но приобрел нечто большее. Я впервые устроил бунт против отцовского воспитания. И этот бунт остался безнаказанным. Позже последовали другие бунты. И мне казалось, что я обретаю внутреннюю свободу.

А сегодня я хочу вернуться в прошлое. Я хочу услышать слова отца о том, что мужество – это середина между безрассудством и трусостью, а величавость – между спесью и приниженностью. Я хочу услышать его голос…

Но не услышу. Два года назад отец умер от инфаркта. Он так и не побывал на моих концертах, а я не прилетел на его похороны.

Получив телеграмму о смерти отца, я пошел в церковь, чтобы хотя бы поставить свечку за упокой.

Но при входе в храм я прочитал объявление о том, что говорящему в церкви Господь посылает скорби. А я хотел поговорить с Богом. Да видно Бог не захотел разговаривать со мной.

Я ушел со свой скорбью обратно, так и не поставив свечи.

И вот я лежу в обнимку с Татьяной и разматываю клубок памяти. Из моих глаз капают слезы. Я хочу домой.


Глава 5

Из гостиницы я ушел рано утром, вслед за Татьяной. Я ушел тогда, когда еще не проснулся Гузман. Через несколько часов мы могли собирать вещи, чтобы отправиться дальше в очередной город на очередной концерт или корпоративную вечеринку. Через несколько часов рядом со мной была бы охрана. Но пока город не пробудился. Это самое удобное время отправляться в путь. Отныне я и Гузман едем в разных направлениях.

Старый и хитрый еврей, напрасно ты уверен, будто все происходит по твоей воле! Это ты подложил под меня Татьяну, зная, что мне необходима сексуальная разрядка. Ты хотел сэкономить, заказав в одном лице проститутку и психолога. Но ты ошибся. Эффект от сеансов Татьяны противоположен твоим ожиданиям. Прощай!

За мной не гнались, в меня не стреляли. Но это был побег. Мой второй побег. Первый был из дома, теперь - домой.

Дом у меня всегда ассоциировался с нотой до, самой первой нотой. Ты находишь опору. А после что-то постоянно и долго добавляешь, доделываешь, достраиваешь. При этом точка опоры, как правило, не теряется. И у меня был дом. Я чего-то добивался, что-то доучивал, додумывал, домысливал. Это нравилось моему отцу. Пока не наступила революция.

С домом всегда так происходит. Однажды случается ремонт, реконструкция, реставрация. Ты играешь уже другую ноту. Нотой ре стал для меня отъезд в училище. Репетиции и реплики со сцены, рефераты и рецензии. Мы, студенты, строили свою республику.

Новый мир возник. И пусть он был маленький, миниатюрный, микроскопический, но я играл уже третью ноту. Мои минорные и мажорные аккорды звучали в электричках и подземных переходах. Я чувствовал себя почти мессией. Я творил свой миф, пока не осознал, что все это не больше, чем мираж и мишура.

Факты – вещь упрямая. Зазвучала очередная нота, наступила следующая фаза. «Фабрика звезд», как сказали бы теперь. Я стал фаворитом, не теряя общей фабулы. Мне пришлось пойти на фальсификацию и сменить фамилию, я позволял себе фальшь. Но я вышел на большую сцену, как фантом. И кому-то мои концерты казались фантастикой.

И вдруг появляется соль. Я бы сказал, отложение солей у солиста. А чего еще приходилось ждать от солдатской жизни? Другие ждут солнца, а я ощутил соль. К счастью, эту ноту я уже проскочил, но не проиграл.

Игра еще не окончена. На кой ляд мне все это надо, если в итоге нас беспощадно лягнет жизнь, и все мы ляжем в землю? Ну и ладно. Пора жить на новый лад. Когда у тебя открывается третий глаз, ты понимаешь, что сыграна уже предпоследняя нота.

Ситуация проста. Сигнал получен, силы есть, сигареты еще не докурены. Впереди отчетливый силуэт чего-то нового. Это символ моего возвращения домой. Между нотой си и нотой до – всего лишь полтона, полшага, полдвижения. Вся гамма сыграна. И завершает ее мой путь домой.


Глава 6

Два огромных плаката соседствуют на перекрестке. «Король шансона Саня Македонский» и «Пастор Леонид Махаон избавит вас от страданий. Церковь «Новая жизнь». У церкви теперь, действительно, новая жизнь. Пасторы гастролируют по городам и проповедуют под эстрадные ритмы.

Интересно, сколько бы в наше время стоили билеты на распятие Христа? Надо бы прикинуть смету. Это шоу не из дешевых, с огромными массовыми сценами. Варавва работать меньше чем за пятнадцать тысяч долларов не согласится.

Возможно, я смотрю на мир каким-то особым зрением, под каким-то хитрым углом. Но здесь, за углом, именно мне попадается на глаза объявление.

«Хотите быть счастливыми и защищенными? Тогда спланируйте и родите гениев – долгожителей с мощным здоровьем и интеллектом, без болезней: рака, туберкулеза, сахарного диабета, инфарктов, инсультов, ДЦП, болезни Дауна, психических заболеваний, стойких к радиации и экологии.

Предотвращение разводов.

Гармонизация семейных отношений путем познания и подчинения Божиим законам управления людьми.

Спаситель».

А ниже значатся контактные телефоны Спасителя. Я стою и думаю о том, что второе пришествие Христа, видимо, состоялось. И мне есть, что попросить у Спасителя. Я хочу быть счастливым и защищенным. Я не собираюсь рожать и воспитывать гениев. Но мне нужно разрешение всех послать. Мне нужна дорога домой.

Я достаю телефон и набираю указанный мобильный номер. Четкий женский голос отвечает, что абонент временно недоступен. Я набираю, по всей видимости, домашний телефон и прошу позвать Спасителя. Еще один женский голос сообщает, что Спасителя нет дома. Он будет только вечером, после восьми часов. Я кричу, что не могу ждать, что Спаситель мне нужен именно сейчас. На другой стороне эфира только телефонные гудки.

В очередной раз мне не удалось поговорить с Богом. И я понимаю, что не удастся уже никогда. Пути Господни неисповедимы. У Бога и Спасителя теперь другие заботы. Им не до меня.

Возможно, это расплата и наказание за мое поведение.

Отец рассказывал о том, как меня крестили. Было мне от роду месяцев восемь. Я еще почти не разговаривал. Произносил только некоторые слова и звуки.

Священник монотонно напевал что-то типа:

- Боже богов и Господи господствующих, и невещественных сил хитродетелю, небесных и земных содетелю, его же не виде ни един от человек, ни видети может, его же боится и трепещет вся тварь!

- Ба-ба-ба-ба-ба – отозвался я.

Моим крестным родителям показалось, что я умышленно кривляю священника.

– Отрекаешься ли ты от сатаны, всех его дел и всех его ангелов, всего его служения и всей его гордыни? – спрашивает священник.

- Ам-ма-ма-ба-ба – отвечаю я.

– Сочетаешься ли ты со Христом? – снова спрашивает священник.

- Бу-бу-бу-бу-бу.

И так весь обряд.

Господь, видимо, запомнил меня.

И теперь я стою в центре города, название которого в очередной раз затерялось в памяти. А вокруг – пустота. Из оцепенения меня выводит мужской голос:

- Дай червончик на опохмел.

Я поворачиваюсь и вижу перед собой молодого, но спившегося и грязного человека с выбитым верхним зубом. Его карие и усталые глаза внимательно сверлят меня. Что-то в нем кажется знакомым.

- Аристотель, бля буду! Ты ли это?

За последние несколько лет я впервые слышу свое настоящее имя. Сначала я узнаю голос, а затем и того, кому он принадлежит:

- Генка? Кузнецов! Не ожидал.

- Аристотель, в натуре! Ну, это не иначе, как рука Бога мне помогает. Я уже и отчаялся найти денег на опохмел. И на Пьяной Лавочке сегодня - голяк. Угости друга пивом. Трубы горят.

- Без проблем. Где тут у вас пиво продают?

- Магазины еще закрыты. Нужно брать в круглосуточном.

Постепенно все проясняется. Генка недолго работал руководителем кукольного театра. Он стал выпивать. Сначала редко, потом чаще. Свободный график работы давал ему возможность заглядывать в стакан.

И однажды Буратино на спектакле заговорил пьяным голосом, а добрый сказочник закончил представление словами: «Вот такая хуйня, ребята». Это стало последней каплей в чаше терпения директора дворца культуры.

Генка был уволен, и с тех пор он уже нигде не работал. Последний год друг вообще не просыхал. Побирался, чтобы найти деньги на спиртное, собирал пустые бутылки и металлолом, продал все из квартиры, собирался продать и саму квартиру.

К постановке боев он так и не вернулся. Да и какое оружие можно удержать в руках, которые дрожат и не слушаются?

А еще в городе была Пьяная Лавочка. Ее история заслуживает отдельного описания.

Достаточно представить себе аллею в сквере. Скверную такую аллею с километр длиной. По левую сторону от нее расположены жилые кварталы, а по правую – хозяйственные постройки, склады и какой-то детский дом. И на этом километре расположено три пивных бара, ресторан, ломбард и гастроном. Во дворах, при желании, можно найти как минимум пять точек, производящих самогон.

Не удивительно, что любители выпить облюбовали эту аллею. Точнее, не всю аллею, а ее центр, откуда есть доступ ко всем так необходимым пьющему человеку местам.

И в этом центре расположена лавочка. Рядом с ней кто-то оборудовал столик. Кто-то периодически приносит сюда бревна, чтобы могли разместиться те, кому не хватило места на лавочке. Здесь свой мир, свой микроклимат.

Пьяная Лавочка возникла лет сорок назад. На ней выросло не одно поколение. Это место встречи, которое изменить нельзя. Ибо, когда у тебя нет денег, а выпить очень хочется, куда еще можно пойти? Только туда, где соберутся такие же страждущие.

А потом происходит мозговой штурм, где взять денег на выпивку, кто на какой из точек самогоноварения еще не успел задолжать, дабы ликвидировать сие досадное недоразумение. Бывает, здесь появляется гитара. И тогда на Пьяную Лавочку подтягивается народ, желающий послушать душераздирающие песни. Обязательно найдется тот, кто готов платить за пение деньгами, водкой и пивом. Пьют, разумеется, все присутствующие.

Есть у Пьяной Лавочки свои старожилы, авторитеты и законы. Свод правил поведения передается из уст в уста и свято оберегается старожилами.

Генка о Пьяной Лавочке рассказывал с особым восторгом. Для него она была и остается спасением и смыслом жизни. И только когда мы оказались в магазине, и я собрался делать заказ, он спросил:

- А сколько у тебя есть денег?

- А сколько надо?

- Надо много.

- Значит, много и есть.

- Тогда давай ты выручишь не только меня, но и всю Пьяную Лавочку?

- Идет.

А потом мы шагаем по известной аллее, пытаясь нести два ящика водки, порядка пятидесяти литров пива, огромную сумку закуски, воду и сок.

Генка к тому времени уже выпил возле магазина чекушку. Ему значительно легче. Он радуется жизни и замечает плакат с изображением Сани Македонского.

- А этот чувак чем-то похож на тебя,- говорит Генка.

- В том-то и дело, что только похож, - отвечаю я - Ты слышал его песни? Говно редкостное!


Глава 7

День, проведенный мною на Пьяной Лавочке, мало чем отличался от корпоративных вечеринок шоу-бизнеса. Та же попойка, те же разговоры не совсем умных людей. Вот только народ на Пьяной Лавочке был проще.

- А мне директор дворца говорит: «Где Ваш новогодний сценарий? Вы мне его еще неделю назад должны были предоставить». А я ему: «На батарее сушится», - это Генка вспоминает свою карьеру режиссера кукольного театра.

Его язык заплетается. Я жду удобного момента отозвать друга в сторону. Пора ехать домой, ибо Генка уже пьян.

- Слушай, - говорю, – Дело есть на пол-лимона.

- Валяй.

- Не при всех.

И уже отойдя на несколько шагов, я интересуюсь:

- А если я поживу у тебя несколько дней?

- Да хоть несколько лет. Только спать у меня негде. Я же все пропил.

- Проблема решаема. Поехали.

- А выпивка будет?

- Сколько хочешь.

Я знаю, что Гузман уже начал поиски сбежавшего артиста. Я не отвечаю на его телефонные звонки. Продюсер будет искать меня где угодно, но только не на Пьяной Лавочке. А потому поселиться на какое-то время у Генки мне видится самым простым решением проблемы. Домой я смогу вернуться только, если все забудут певца Саню Македонского.

Я собирался вызвать такси, но оказалось, что Генка живет в соседнем квартале. И самая короткая дорога к моему новому месту жительства была через гастроном.

А потом мы сидели на полу и общались. Ибо сидеть в квартире было больше негде: ни мебели, ни холодильника, ни умывальника в ванной комнате (друг вполне обходился раковиной в кухне). Я безбожно врал, что до сих пор зарабатываю себе на жизнь пением в электричках и на несколько недель сам у себя взял отпуск. А Генка заплетающимся языком рассказывал байки о своей театральной жизни:

- Представляешь, они в афише случайно выпустили одну букву. И безобидный спектакль «Похождения гномиков» превратился в «Похождения гомиков». А я еще удивлялся, почему у меня аншлаг, а треть зрителей – педерастического вида…

Когда Генка отрубился, было около трех часов дня. До ночи привести квартиру друга в надлежащий вид было делом времени и финансов. И тем и другим я располагал.

Я обустраивал убитую Генкину квартиру с не меньшим удовольствием, чем свою. Я мотался по городу и заказывал мебель и сантехнику. Я готов был заплатить в несколько раз дороже, но с единственным условием: если мне все привезут и соберут в этот же вечер. Я хотел, чтобы мой друг проснулся завтра утром в нормальной кровати и как нормальный человек мог принять ванну. Я хотел, чтобы на кухне стоял холодильник, а в холодильнике лежала еда.

Я не думал о смерти, но проживал этот вечер так, как будто он был последним в моей судьбе. Возможно, в этом и заключался мой путь домой.

Утром он открыл глаза и спросил:

- Где я?

На его лице отражалась лихорадочная попытка вспомнить, у кого он остался ночевать. И только на кухне, за столом, после баночки немецкого пива он окончательно поверил, что находится дома.

- Знаешь, Аристотель, если бы это сделал не ты, а кто-то другой, я предположил бы, что меня хотят выкинуть из квартиры, что в хмельном бреду я подписал какие-то нелепые бумаги, и теперь все это принадлежит не мне. Скажи, а ты – это точно ты?

- В каком смысле?

- В смысле, Аристотель Курочкин?

- Нет, - говорю, - Я Саня Македонский. Только это секрет.

- Я так и знал. Я догадался. И еще, Аристотель, тьфу, Саня, я хочу бросить пить. Ты мне поможешь?

Я вижу, как он плачет:

- Отвези меня куда-нибудь. Закодируй. Я больше не могу так жить.

- Хочешь, - тут у меня возникает совершенно абсурдная мысль, - я познакомлю тебя с одним замечательным психологом? Ее зовут Таня.

- А зачем мне Таня?

- Чтобы жить с тобой.

- Но ведь со мной собираешься жить ты? - Похоже, он искренне верит, что я намереваюсь здесь поселиться надолго.

- Э, нет, - разочаровываю я Генку. – Если я буду жить с тобой, и мы не будем пить, все сочтут, что мы два пидора. А тебе баба нужна. Врубаешься?

- Врубаюсь. Только баба сама найдется, если я брошу пить.

- Если ты захочешь, ты бросишь. Тут главное захотеть.

- Это верно, - соглашается он. – Но из запоя, как из отпуска, нужно выходить постепенно. Иначе крышу рванет. Сегодня переходим на пиво, и в течение недели сокращаем количество выпитого до нуля. А там поглядим. Достань-ка мне еще одну баночку пива.


Глава 8

Это только кажется, что в слове неделя заключен смысл безделья. Это только кажется, что семь дней можно ничего не делать. Я не выхожу на сцену, не работаю по корпаративам, не пою и не пишу новых песен. Но я контролирую продвижение ремонта в Генкиной квартире, а Генка почти бросил пить. Он уже ходил к стоматологу. Со дня на день ему сделают недостающий зуб, а все остальные ему починили за пару визитов.

Это только кажется, что если я ничего не делаю для мира, мир забывает обо мне. По телевизору все так же транслируют фрагменты моих старых выступлений, да и на радио в ротации остались мои песни.

И это единственное, что меня немного раздражает. Я не хочу, чтобы у меня была хоть какая-то зацепка и надежда на возвращение. Если бы я знал, как окончательно развязать свой гордиев узел, я бы сделал это без промедления.

А Генка сегодня притащил домой диски со всеми альбомами Сани Македонского.

- Ты знаешь, Аристотель, если ты, хотя бы самую малость остался Македонским, я могу познакомить тебя с одним человеком, - говорит он.

- Что за человек?

- Наш городской сумасшедший. Он живет на кладбище. И ходит по городу с фонарем. Говорит, что ищет людей.

При слове кладбище у меня загораются глаза. Мы едем к этому сумасшедшему незамедлительно.

Я хочу знать о кладбище все. Я хочу понять, почему наша цивилизация превратилась в цивилизацию некрофилов. Почему у слов хранить и хоронить наблюдается общее значение? Мы храним своих покойников, а Господь хоронит нас. О мертвых мы говорим исключительно хорошо. Поэтов и писателей мы начинаем ценить, как правило, после смерти. Мы плачем по умершим и оставляем на могилах не только цветы, но и ценные вещи. Мы превращаем кладбище в харчевню. Да в самом слове кладбище – корень – клад, как будто там лежит золото. Но там – земля, а в земле – гниль и кости.

При слове «некрофилия» у некоторых возникает чувство отвращения. Но человеческий порядок жизни по-другому назвать трудно. Каждый из нас – некрофил. Но, возможно, только я могу в этом открыто признаться.

- Видишь гроб на краю кладбища? – спрашивает Генка. – Этот сумасшедший живет в гробу. Поначалу его за это гоняли. Но потом привыкли и смирились. Только, если захочешь с ним поговорить, иди сам. Я дальше не пойду.

А небо над миром беспредельно ясное. Над кладбищами всегда бывает самое ясное небо. Я смотрю вверх, и возникает непередаваемое чувство дома.

В долгой дороге домой мне остается несколько шагов, и я делаю первый шаг к кладбищу.

Гроб стоит у самого забора. Прислонившись к нему, сидит седеющий человек и играет на губной гармошке.

Играет великолепно. Даже не играет, а живет в музыке. Получается нечто среднее между блюзом и русскими народными песнями.

Рядом лежит шляпа. Почти такая же шляпа, которую носил я, когда играл в подземных переходах. А в этой шляпе разбросаны те же самые деньги. Возможно, именно эти монеты я держал в руках, но разменял их на более крупные купюры.

Над кладбищем звучит блюз. Я стою и слушаю, а когда наступает пауза, произношу:

- Можно спросить, как тебя зовут?

- Спрашивай, - откликается человек.

Я представляюсь: протягиваю незнакомцу визитку, на которой указано: Саня Македонский.

Он читает визитку и рвет.

- Так как мне тебя называть?

- Называй хоть Горшком, только не сри в меня.

- Почему Горшком?

- Потому что в Горшке может быть все что угодно.

Это эффект дежа-вю. То, что происходит сейчас, когда-то уже было. Со мной ли, с другими, но было.

- Послушай, - говорю я, - а ты не пробовал со своей губной гармошкой выступать на концертах?

- А зачем мне это надо?

- Ты прекрасно играешь, можешь зарабатывать большие деньги.

- Могу, но зачем?

- Посмотри на меня. Я – известный артист, у меня были гастроли практически по всему миру.

- А толку?

- Известность приносит деньги. Хочешь, я возьму тебя в свой коллектив?

- Я же спросил, зачем?

- Ты войдешь в мир шоу-бизнесса, а через время сможешь выступать самостоятельно.

- Что мне это даст?

- Когда ты станешь знаменитым, ты сможешь ничего не делать.

- А я и так лежу и ничего не делаю, - незнакомец снова начинает играть на губной гармошке.

Я узнаю в нем себя. Когда-то я был таким. Но однажды грека ехал через реку, и его укусил рак.

- Вот мои банковские карточки, - говорю я незнакомцу. – На них очень много денег. Что я могу сделать для тебя?

- Отодвинься, не заслоняй мне солнце, - произносит он.


Глава 9

- Откуда ты знаешь человека в гробу? – поинтересовался я у Генки.

- Все очень просто, - ответил он. – Кладбище – это место, где можно найти халявную выпивку. Во дни совершенной безнадеги я ходил по могилам и опустошал приготовленные для покойников рюмашки. Меня ругал смотритель. А человек из гроба за меня заступался.

Потом я стал наводить справки о нем. На Пьяной Лавочке много чего могут рассказать. Говорят, он учился в университете, но был изгнан.

Однажды профессор читал очень скучную лекцию. А он сидел в задних рядах и держал над головой рыбу. Сначала один человек посмотрел на рыбу, потом другой. Со временем все внимание было приковано к рыбе, а не к лекции. Преподаватель сделал ему замечание и получил ответ: «Хреновый у Вас предмет, профессор, если рыба оказалась публике интереснее, чем Ваши слова».

В другой раз на скучной лекции за пять минут до ее окончания он воскликнул: «Мужайтесь, други, виден берег!».

Когда он провалил сессию, пришлось нести профессору взятку. Деньги в конверте оказались фальшивыми, хотя выглядели как настоящие. При попытке обменять доллары в обменном пункте профессор попался. В общем, парень недоучился.

Его биография противоречива. Никто толком не знает, откуда он. Может и про учебу в университете – это не больше, чем байка? Я много таких баек слышал.

Кто-то видел нашего знакомого сидящим в гробу и мастурбирующим. При этом он приговаривал: «Как жаль, что таким же образом нельзя удовлетворить голод».

Похожую байку, правда, рассказывали про одного греческого философа. Ты, Аристотель, про Грецию знаешь больше меня…

- Был такой философ, - откликнулся я. – Ходил, подаяния у статуй просил, чтобы приучить себя к отказам.

- Вот и про нашего знакомого то же самое говорили. Только вместо статуй упоминали памятники на могилах. Ты считаешь, что врут?

- Нет, Гена, просто история повторяется.

Сколько бы человечество не изобретало вилки, ложки, чашки, кухонные комбайны, миксеры и микроволновые печи, всегда найдется один, кто будет есть руками и пить воду, зачерпывая ее ладонями. Сколько бы дизайнеры не разрабатывали новые виды одежды и обуви, всегда отыщется тот, кто станет ходить босиком и пользоваться самыми простыми вещами. Сколько бы строители и архитекторы не проектировали и не возводили новые дома, кому-то единственному эти здания станут тесны.

Он объявит себя гражданином Вселенной и будет спать под открытым небом.

Я видел, как дети пьют воду горстями, и задумался о бесполезности кружек. Но свою кружку я не выкинул. А тот, кто живет сегодня в гробу, без кружки обходится спокойно.

Однажды я осознал бесполезность всего, что создано людьми. Но я не перестал пользоваться благами цивилизации. И лишь тот, кто поселился на кладбище, сумел отказаться от всего лишнего.

Теперь я хожу на кладбище каждый день. Мне интересны взгляды странного человека, назвавшегося Горшком.

В этом мире нет совершенства. Он состоит из мертвецов, которыми управляют мертвецы. И для того, чтобы стать живым, нужно умереть. Убить в себе государство, нравственность и мораль. Ведь мораль и нравственность – не больше, чем совокупность общественных привычек.

Нравственность происходит от слова – нрав.

Человечеству нравится воевать, ибо войны не прекращаются ни на минуту. Значит война и убийство – это нравственно.

Миром правят мудаки. Людишкам нравятся деньги. Людишкам нравится слава и власть. Значит, быть богатым, прославленным мудаком – нравственно.

И если бы в человеке, получившим в определенный момент деньги, власть, славу, возможность влиять на других, оставалось хоть что-то живое, он в тут же застрелился бы или повесился.

- Но мир развивается. Каждый из пришедших в него заинтересован сделать окружающее пространство лучше и чище, - возразил я как-то Горшку.

И получил ответ:

- А ты никогда не задумывался над тем, что значит слово развитие? Развить – это расплести, разделить, распустить. Мир распускается. Мы живем в распущенном мире. Мы живем в уменьшенной модели мира. В микромире, доставшемся нам после развития. И с каждым днем этот мир будет все меньше и меньше. Ибо он продолжает развиваться.

Для меня говорить с Горшком – то же самое, что смотреться в зеркало. Он, не задумываясь, произносит то, в чем я сам себе боюсь признаться:

- Государство породило культуру. И то и другое являются насилием над человеком.

Вокруг философы, политики и аналитики, но нет ни одного мудреца. Среди людей невозможно найти человека. Чело и век – вечный разум. Люди идут по пути научно-технического прогресса и постоянно изобретают все новое и новое оружие, чтобы убивать себя.

И только смерть может служить лекарством. Потому что смерть не является злом. В ней нет бесчестия.

Я вспоминаю отца. Что-то подобное он мне рассказывал про древнегреческую философию. Цитата звучала примерно так: «Грамматики изучают бедствия Одиссея и не ведают своих собственных; музыканты ладят струны на лире и не могут сладить с собственным нравом; математики следят за солнцем и луной, а не видят того, что у них под ногами; риторы учат правильно говорить и не учат правильно поступать; наконец, скряги ругают деньги, а сами любят их больше всего».

Я спрашиваю у Горшка, как он относится к философии греков.

- Все они были болтуны и развратники.

Можно выучить всю греческую историю и философию, но в мире ничего не изменится. Можно собрать в своей библиотеке все самые умные книги, но вокруг все останется, как было. Можно слушать только добрые песни, смотреть позитивные фильмы и наслаждаться высоким искусством, человек останется таким же. Можно бороться с несправедливостью и искать выход, но выхода нет.

А небо над кладбищем по-прежнему ясное.


Глава 10

Однажды наступил день, когда я пришел на кладбище, но не увидел там Горшка. Я ждал его долго, но появился смотритель и сказал:

- Он не придет. Вчера вечером его убили.

- Как?! Как это случилось?! – закричал я и вцепился в смотрителя.

И тот рассказал, что вчера Горшок снова выбрался в город с фонарем и закричал: «Эй, люди!» Какие-то пьяные подонки накинулись на него с металлическими прутами, и стали бить. А он улыбнулся и сказал: «Я звал людей, а пришли мерзавцы». Хоронить его будут завтра.

А Генка тем временем совсем бросил пить. И на мой мобильный перестали поступать звонки от Гузмана. Продюсер меня больше не ищет. Зато пришло сообщение от Тани. «Я тебя люблю. Твоя Смерть», - написала она. В городе исчез плакат с изображением Сани Македонского. Нет, это не его, это меня убили вчера подонки.

Я подхожу к гробу у ограды. В нем лежит губная гармошка. Я ее беру и начинаю играть.

Я первый раз играю на губной гармошке. И у меня получается. Над кладбищем взлетает блюз. Потому что блюз, это когда хорошему человеку плохо.

Возможно, я не очень хороший человек. Но тот, кто здесь жил до меня, был хорошим человеком. Благодаря ему я играю то, что хочу.

А потом в похоронной конторе я покупаю гроб. Нужно ведь в чем-то похоронить странного обитателя кладбища. Тот гроб, в котором он жил, теперь будет моим. Я намерен остаться здесь. Моя дорога домой завершена.

А Генка мне сказал так:

- Знаешь, Аристотель, если бы ты не приехал и не изменил мою жизнь, я бы, наверное, однажды тоже поселился на кладбище.

И я ответил:

- Успеешь. Твоя очередь еще не пришла.

Похороны Горшка были скромными, как и вся его жизнь.

- Прощай, Саня Македонский! Ты умер в один день с тем, кем не стал.

Если Вы читаете эти строки, значит, меня нет в живых. Я потерял все: мечту, любовь, спокойствие и здоровье. Я потерял собственное имя в обмен на деньги и славу. Но я обрел дорогу домой.

Конвейер все также вертится, и ваши души брошены в его барабан. Машина работает, не останавливаясь ни на минуту. А я лежу в гробу и играю блюз.

Я знаю, что однажды сюда придет высокий светловолосый парень и спросит:

- Что я могу сделать для тебя?

А я отвечу:

- Отодвинься. Не заслоняй мне солнце.