На днях из-за поломки большого автобуса «Харьков — Чугуев» я сел в маршрутку «Газель», которой ездил в крайнем случае, ввиду «кусачих» цен на билеты. Нынешний июнь был жарок, но терпимей, чем вторая половина мая, установившая плюсовой рекорд за обозримые годы. В салоне было душно даже при движении маршрутки, поскольку стекло окна нельзя было открыть из-за молодой мамы, на коленях у которой сидел малыш месяцев шести — копия малыша, рекламируемого на коробке с молочной смесью «Малыш».

Малец был полненький, спокойненький, он не плакал, а смешно чмокал и тянул пухленькие ручонки, пока мама не дала ему то, что он просил. Она высвободила из-под просторной белой кофточки грудь, доступную лишь для ротика мальчонки и его ручонок. Малыш прильнул ротиком к соску, вцепившись крепко ручонками к груди, видимо, молока было много, ребенок впитывал его в себя, кряхтя от удовольствия.

Скажу откровенно, что увиденная мной наяву картина, напомнившая сразу два бессмертных шедевра «Мадонна Лита» и «Мадонна Бенуа» Леонардо да Винчи, произвела на меня удивительное, умилительное и довольно редкое в наши дни впечатление. Видеть такое светлое явление перед собой — святость, поскольку по многим программам телевидения видишь и слышишь по радио, что там так называемая мать бросила новорожденного в мусорный ящик, там придушила подушкой, там заморила голодом... Продолжать в том же духе моё больное сердце не велит. Вот почему в маршрутке я во все глаза смотрел на милую женщину с мальцом.

Молодая мама поймала мой пристальный взгляд, уличив меня как бы в непристойном подглядывании. Откуда ей было знать о стихе, написанном мной в 1986 году, когда её, наверное, на свете ещё не было: «Ничего мне не надо // В дни тревог и сомнений, // Если будешь ты рядом // С малышом на коленях». И все-таки мне, пойманному с «поличным», было не по себе. Но кормление мальца притягивало магнитом и даже вдохновляло на новое написание стиха или зарисовку в прозе об этом случае. Строки, лежащие на поверхности, просились в тетрадь, такие, как, чем больше будет малец смоктать материнское молоко, тем прочней он будет стоять на земле, сильный духом и лицом — кровь с молоком...

Малыш поел досыта, до небольшого отторжения излишка молока, которое струйкой сошло по пухленькой щечке, и стал издавать лишь ему понятные песенные звуки. Мама, взяв его за грудку и повернув личиком к себе, пыталась поставить на ножки. Но он своими коленочками падал на её колени, как бы прося прощения у мамы за будущее долгое молчание на её письма и редкие приезды его в отчий дом. Быть может, поэтому мама авансом сейчас часто прикладывалась своим лицом к личику сына, обнимала его тельце и прижимала к груди – своеобразной «скатерти-самобранки»» для малыша. Он крутил ручонками мамин нос, цеплялся за подбородок, добирался до красивых, добрых маминых глаз. Уже сейчас мама привыкала сносить всё от своей кровинушки — и замкнутость, и отчужденность, и боль...

Издалека пришли ко мне когда-то мной написанные строки: «Стоим мы перед мамами, сыны, // Пытаясь гнать вину, как наважденья... // Мы матерями с самого рожденья // За боли и обиды прощены».
Маршрутка шла своим ходом, малыш пел свои песни, а я смотрел на мать и дитя, стараясь, если не увековечить, то хоть застолбить это чудо-мгновенье стоп-кадром в своих глазах иль несколькими светлыми строчками на бумаге. Спасибо тебе, Господи, за увиденную мной с порога моей старости жизнь во имя жизни. А то всё время мелькают перед глазами то кадры со стекающей кровью, то вздыбленные страницы книг, напичканные всевозможными ужасами. Так и живу, овеянный страхом и скованный дрожью, удивляясь, что ещё дышу вопреки окружающему удушью и что верю ещё во что-то, наперекор дремучему безверью.

Я посмотрел на сидевших вокруг мамы и малыша пассажиров, у которых, к счастью, не было чёрных глаз — основной вероятности сглаза и прочей неприятности. Но серые, синие и светло-коричневые глаза были настроены на мирный лад и добродушие. Да и мама с малышом были, уверен, под защитой самого Христа Спасителя, вошедшего в наши души с икон — Божьей Матери, Пресвятой Богородицы. Тридцать минут дорожного пути не прошли, а пробежали в «просмотре» прекрасного, жизненного естества с двумя персонажами — матери и дитя, тронувшими меня ранимыми, беззащитными и духовными чувствами, благодаря которым «И каждый начинает понимать // Ту глубину естественного слова, // Которое всему первооснова, // Простое и возвышенное — Мать!»

Мы приехали. Сойдя одним из первых, я помог маме с мальцом сойти на землю, прося мысленно прощения за частый «подсмотр» за ними в маршрутке, который напомнил мне молодость, рождение нашего ребенка и мои стихи по этому поводу:

Обожествляю, милая, тебя,
При всех твоих грехах и недостатках.
Ребёнок наш посапывает сладко,
Обожествляю, милая, тебя.
Оберегаю, милая, тебя
От чёрствости, надменности, лукавства,
От взгляда, не лишенного коварства,
Оберегаю, милая, тебя.

Храни, Господь, мальчонку с мамой и ныне, и присно, и вовеки веков.