Лил, я молчу…
В Лил загадочным образом уживалась страсть и разум, да, это нормально, тяга к философии и познанию причем вне общественного внешнего фетиша признания; её интересовала сущность и природа, и у неё был редкий дар, как считал Гумбольд, с годами он лишь усилился, это парадоксальное чутье на мужчин, и более того, неподдельное чувство юмора, что свидетельствовало о разностороннем уме и обостренном восприятии; и вот еще, пожалуй, самое главное, она умела не выставлять мужчину идиотом, что немаловажно, потому как большинство женщин страдает именно этим странным и тщеславным пороком, при удобном случае выставить мужчину никчемным идиотом и насладиться этим, более того, Лил умела посредством тонкого намека указать на оплошность, но будто совершенно невзначай как бы мимоходом, Лил не любила тупость и снобизм, и была из тех женщин, которые могли беспамятно влюбиться и заинтересоваться человеком, если он по-настоящему мог оценить ее достоинства, был бы смелым и главное не подавлял её; ей совсем было нужно немного, глупое обожание ей претило, и все же она была требовательна, и она была настоящей красоткой, умной и слегка циничной, но это больше напускное, она не любила скуку, ей нужен был герой смелый и отчаянный, и остроумный, ей нужен был хотя бы уж какой-нибудь Бог на крайний случай, коих великое множество в поднебесной; хотя Лилит и не верила в их существование, однако же надеялась, что все же жизнь не обойдет ее стороной и подкинет хотя бы божка с рожками золотыми. Что касается Гумбольда, то эта кладезь способностей всевозможных, будто пылящихся в заброшенном сундуке на чердаке какого-то заброшенного дома, Гумбольд обожал женщин, он не был бабником или Коза нострой, и все же он умел оценить самый маленький, самое скромное женское достоинство мог возвести в степень бесконечности и вот нежный трепетный цветочек становился богиней, что уж говорить о талантах, если у женщины были таланты, он их готов был шлифовать словно драгоценный алмаз, пока он не превратится в настоящий бриллиант.
- Лил, ты похожа на всезнайку-незнайку, ну, в общем, если абстрагироваться от казуистики и перескочить пару сотен трудов по античной философии мы придем с тобой к чувственному нечувственному в понимании по Канту, ммм дорогая?
Лил, такая уравновешенная и спокойная, похорошевшая и будто даже счастливая теперь совершенно доверчиво уже отвечает:
- Ну, поясни тогда, мне лень думать, у тебя бывает такое, дорогой, когда думать лень?
- О, да, кизиловая косточка, когда ты такая спокойная и тихонькая мне рядом с тобой словно на диковинном острове под пальмой совершенно лень думать; и все же я объясню, ну, или попробую. Некое освобождение от сущего предполагает полноту восприятия через чувственность, таким образом, если чувственность модерируется сверх чувственностью, она нивелируется и наступает освобождение, баланс восстанавливается.
- ммм… занятно, и все же ты удручен слегка, как мне кажется?
- Ничуть, Лил, я не умею обижаться на женщин, это бессмысленно, на мой взгляд.
- Правильно, дорогой, этого не нужно ни в коем разе, суждения и оценки губительны, все же прогресс не за горами, я чувствую, ты можешь быть иным, тебе просто не нужно реагировать, научиться не реагировать на второстепенное и помнить о главном!
- Лил! Я помню, поверь, и да, - я понимаю тебя и более того, благодарен тебе, больше чем остальным, именно благодаря твоей не включенности; и да, - я бы выбрал свободу, нежели бессмысленные страдания.
- И я бы даже, с превеликим удовольствием ущипнул тебя!
- Да-аа? За что это?
- Просто так, потому что ты бываешь вреднюкой-вреднюкой, но не буду этого делать сейчас.
- И отчего же? Аааа, там в шкафу есть ремень, это фактор неопровержимый, ахахах…
- Говорю же, ты вреднюка невыносимая просто, и я хотел же поговорить о театре с тобой, Лил!
- О театре?
- Ну, да, о театре и о…
- Рогнеде?
- Ну, нет, Лил, не об этом, о театре, - Гум слегка поежился.
- Эх, театр – это Рогнеда, дорогой, - вздохнула Лил, и приложила показно руку к груди.
- Лил! Театр это не только Рогнеда, в конце концов, театр это великое искусство преображения, и высвобождения психической энергии.
- ммм… да-да…
- Лил, я расстроен все же, стоит тебе открыться, и ты тут же прячешься в свою удобную ракушку, и до тебя не достучаться. Знаешь, я бы не хотел возвращаться, я уже проходил этот путь раньше, а ты совсем другое, разве ты не чувствуешь, я ищу первичный мотив, Лил! Я ищу начало и вижу, что с тобой было легко и просто, почти невесомо, а это важно, чтобы летать нужна невесомость, ты понимаешь меня? В детстве, во снах я летал, Лил, я часто летал во снах, я тебе не говорил?
- Нет, - пожимает плечами Лил, - ты мне не рассказывал, ты был увлечен другими, похоже, больше меня. И я не понимаю, зачем возвращаться тебе к прошлым страданиям, раз ты встал уже одной ногой на мост.
- Да, Лил, многое представляется странным, я никогда не буду уже прежним, и бессмысленно искать ответы в этом ворохе старья.
- Но, ты ищешь, дорогой, - она сверлит его пальцем, - зачем тебе они? У тебя есть я, в конце концов, женщина никогда не примет соперницу как данность, она всеми силами будет стараться избавиться от неё.
- Я не могу объяснить это, Лил, я понимаю разумом, что это не нужно, и эта раздвоенность гнетет меня, ты не представляешь как, похоже, это привычка, атавизм который заставляет меня сражаться.
- Я научу тебя не сражаться, дорогой, доверься мне, просто доверься мне и все, - Лил кладет ему ладонь на грудь.
Гумбольд всматривается в неё теперь, пытаясь провести грань между вымышленным образом , той квинтэссенцией романтической иллюзии и реальным существом, гораздо более глубоким вдумчивым и расчетливым, Гумбольд вел дневник, когда-то он вел дневник, но потом забросил это занятие, он бы с легкостью мог воссоздать по памяти раньше свои ощущения и мотивы, но разум его пошатнулся на время, и второй попытки не представлялось теперь возможной.
- И все же я хочу быть свободным, Лил, и я хочу быть любимым по-настоящему, не хочу быть мишенью, и камнем преткновения, и да, я хочу творить, творить новую вселенную, в которой будешь только ты, а не клубок исчадившихся ненасытных змей.
- Ну, тогда приступай уже, скорее, аха-хах, аха-ха, - она обнимает его и целует в губы, потом несколько отпрянув, отводить глаза вверх и кладет руку на грудь, - ах, Рогнеда, я люблю тебя.
- Лил, ты просто невыносима, бесовка, тебе говорил кто-нибудь об этом?
- Ох, не припомню, - томным голосом поясничает Лил, - послушай меня, дорогой, тебе не нужно туда, - она теперь вдруг серьезная, даже слегка тревожная, - ты меня слышишь, она предает тебя и предавала всегда, она все понимает уже и все равно предает.
- Хорошо, мне не нужно туда? - повторяет Гумбольд.
- Да, тебе нужно вот это, - и Лил целует его, чувственно прикусывает его губу, доверься мне наконец, доверься же мне, наконец.