Бывало Лил бесновалась, и это беспрецедентный бунт; да, это было похоже на бунт негров с окраин Нью-Йорка, которые переворачивали машины, мусорные баки, поджигали продовольственные лавки и били витрины? Ага, точно, Лил бывала зловеще злорадна и лучше ее не доводить; хотя она и насквозь рациональна, с некоторой априорной долей девиантности, все же бунт ее порой даже эротичен. Вот, единственно, что спасало Гумбольда так это то, что он пытался перевести стрелки бунта Лилит в область эротического и таким образом сгладить некоторые "шероховатости" ее характера. Но увы, это ему не всегда удавалось; да, частенько он терпел горькие поражения на этом тернистом пути; но веры никогда не терял, вот что, пожалуй, его отличало, так это неусыпная вера в будущее, он словно заговоренный марсианин на Марсовом поле, заигрывающий с Венерой, Астартой и Дидоной одновременно; да, подборка действительно скверная для его возраста, и все же с осторожностью кентавра он вынужден был доставать шприц и вводить вакцину. Вакцинация не могла дать полного выздоровления особей, однако это помогало преодолеть временные неурядицы и разочарования.
- Лил, у тебя ужасный вкус, о боже, возможно ли десять лет лечебной практики одним махом пустить псу под хвост?! Лил?!! Я с тобой разговариваю между прочим.
- Хмм, я подумаю, над этим, дорогой, на досуге. Это меня не заводит по-настоящему; это шамкание болотного слизня!
- Лил! Да, какого черта вообще происходит? Объясни мне на милость, эти будильники из адского ада? Третьего рейха или может быть Рейхстага? Я бы даже сказал это перебродившая Вальпургиева ночь в костоломнях Освенцима. Ты нарвешься на неприятности и папочка не будет больше добрым! Отнюдь и навеки!!!
- Хих.. слабо, Гумичко, - ехидничает она теперь, - хлебушек зачерствел!
- Лил! Да, увы, мы не становимся лучше, это иллюзия - путь и совершенство иллюзия, да, и разве можно стать лучше, делая одно и то же?. Вряд ли, лишь состариться со знанием дела. Ты меня понимаешь?
- Определенно, нет, Гумичко, - она теперь деланно равнодушна, - ты запаздываешь, почему ты запаздываешь?
- Отнюдь, это от скуки, потому как результат мне известен, и все же ты изобретательна в своей мести, только к чему это? Тебя это раздражает, я же вижу тебя раздражает сама месть, и ты не находишь в этом удовольствия...
- Да, пожалуй, ты бываешь невыносим просто! Эти твои уходы и уколы! Я теряю равновесие, и почему бы не подставить руки вовремя? Гум!? Тебе наплевать на меня!
- Ты не права здесь; просто я не хочу проваливаться в эту бездну снова, понимаешь? Не хочу выискивать способ тебя успокоить, потому как твое спокойствие целиком и полностью в твоих руках; пойми же, наконец, мы теряем оба таким образом.
Лил, отвернулась, было видно, что она расстроена, некоторая злость, от которой она кусала губы; когда она злилась, она не показывала, отворачивалась и кусала губы в сторону, такая привычка с детства, Гум, знал об этом, он достаточно хорошо ее все же знал.
Теперь он почувствовал, что излишне резок с ней, что действительно несколько отвлекся от ситуации, и его попытки вернуть шаткое равновесия не приносят плодов. Для него это было просто раньше, однако теперь какой-то всеобщий голод сделал всех агрессивней и злее; и это ему давно не нравилось, будто мир все дальше и дальше катился в голодное жерло катаклизма отчуждения и презрения самого себя.
- Лил! Послушай...
- А ты раньше писал пьесы, помнишь? Ты писал пьесы, ты писал пародийные шаржи? Помнишь? Ты читал мне Гоцци? Помнишь? Гум?
- Да, я помню, конечно же помню; просто ЕМУ совсем недавно еще очень трудно давались простые вещи; не удавалось то, что было так привычно и легко раньше... Лил, я не могу тебе рассказать всего; но уже это достаточно много.
Лил, теперь непонимающе сверлила его пытливыми глазами.
- Что ты хочешь этим сказать? Гум? Притворщик?. - она округлила глаза, теперь и походила на Луну в тростнике и пальмовых ветвях Каннского фестиваля кукольных пьес.
- Лил! Мне нужно сказать тебе правду и признаться во всем! Это гнетет меня уже давно несколько лет!
- Ого! - отпрянула Лил.
- Лил ты смешная поганка и голодный вепрь! Знаешь, со мной в комнате живет паук, уже давно, мы сосуществуем, я редко его наблюдаю и стараюсь не задавить его, я совершенно ума не приложу, чем он питается, потому как другой живности не наблюдается. Может быть он поедает микробов, или даже сам себя!
- И? И, Гум? Каким градусом паук имеет отношение к нашему разговору? И я не вепрь, дорогой! Нет, это не эстетично, пожалуй. Поганку оставим, а вепря - нет!!! Я не хочу продолжать, это утомительно...
- Действительно, Лил, заметь личная драма перерастающая в катаклизм творческий, что может быть хуже? Ты же согласна со мной?
- Нет, не согласна, мерзкий невыносимый зазнавшийся трюфель! - она теперь наступала сжав кулаки, если бы ей попались две кегли или даже скалки, но ей попались под руки, к счастью, подушки, которые Гумбольд привез ей в подарок из Занзибара ко дню всех влюбленных, расшитые персидскими узорами с декоративными кисточками, украшенные жемчугом, и черным агатом, - и вот она с силой уже колотит Гумбольда в грудь как в гигантский бубен, и симфония не замедлила, из его глотки полилась симфония!
- Ооооох, уууух, аааааах, ахахаааах, смеялся, Гумбольд, сколько энергии, Лил сколько в тебе неизрасходованной жизненной энергии!!! Тебе бы играть в хоккей! Или...
- Ты мерзкий... невыносимый зануда!!! Зануда! - орала она, - и ты извинишься перед Донной Розой!
- Что я слышу? Это прибой ревет?. - гоготал Гум.
- Донной Розой?
- Да, Донной Розой, - Лил совершенно обезумела, однако Гум подняв брови, уже в изумлении переспрашивал ее.
- Донной Розой из Питцбурга? Или из Страсбурга?. Из Стокгольма-А-А-А? Дорогая, моя кизиловая косточка-А-А-А... Лил! Прекрати! Прекрати!..
Лил, уже подустала, и этот вопрос ее немного в отрезвил.
- Да-аа, хорошо; я извинюсь, Лил, достаточно, прошу тебя. Вот именно это и терзает меня уже несколько лет!
- Что? Ты смутьян, не смей обижать моих подруг! - Лил опять замахнулась подушкой. однако Гум перехватил ее руку, и притянул к себе.
- Ты с ума сошла, крошка! Ты просто спятила, я сто лет не видел тебя такой. Он пытался теперь укусить ее за губу, но она уворачивалась.
- Нет, мерзавец! Сначала ты извинишься перед Донной Розой.
- Не знаю такой, - и он опять норовил укусить ее за верхнюю губу, однако, Лил уперлась свободной рукой ему в грудь и не подавалась к нему.
- Ты редкий мерзавец... Лил теряла силы, но не сдавалась, ты извинишься перед ней.
- Хорошо, это она тебя попросила? Или это веление богов??
- Гум! Ты редкий засранец!! - она теперь пыталась пальцем проткнуть его грудь, однако эта перепалка обоих их утомила, и пауза нависла над их схваткой.
- Лил! Хорошо... я сделаю это только тебе на ушко, а ты ей передашь? Хорошо?
- Как угодно, бессовестный мерзавец.
- Лил, только успокойся для начала, хорошо?
- Я спокойна, дорогой, - нарочито прохладно и в сторону проговорила она.
- Тогда позволь мне это сделать; может быть впервые за несколько лет.
- Хорошо, - Лил уже почти без сил, опустила руки и смотрела на Гумбольда чуть исподлобья.
- Ну, все крошка, я услышал тебя, правда, я услышал.
Лил испытывающе смотрела на него, на его высокий лоб, на вдруг погрустневшие глаза, выжидая теперь, будто забросив невод в море с утлой лодочки, с надеждой на долгожданный улов, она вдруг поняла, как мало времени у него осталось на очередное чудо, что теперь выкрутиться ему вряд ли удастся; и все же любопытство закрадывалось ей в душу; щекотало нервы, и она уже про себя праздновала свою маленькую победу.
- Ну, я жду... дорогой, Освенцим ждет!
Гум смотрел на нее, припоминая, какой она была, какой стала; ему нужна была лишь небольшая пауза; ему нужна была слабая искра, мимолетное ее потворство, и он дождался его. Обошел её и руками приобнял за талию и живот, слегка сжав, и из-за волос под ухом она услышала его теплое дыхание. Лил стало слегка щекотливо, но в ту же секунду Гум, прошептал ей на ушко как маленькой:
- Чух-чух-чух, - поцеловал в щеку трижды, Лил не успев понять происходящее хотела повернуться, однако Гум ловко перекинулся через ее плечи к другому уху и прошептал опять, - чух-чух-чух, и поцеловал трижды ее в другую щеку пониже ушка.
Лил этот курьез совершенно дизориентировал, а Гум, продолжал на другое ухо:
- Чух-чух-чух, - и снова три теплых поцелуя в щеку, - потом на другое ушко, - чух-чух-чух, и три поцелуя... Лил будто потеряла дар речи, просто впитывала эти тактильные ощущения...
- Чух-чух-чух, - три поцелуя в щеку, и еще - чух-чух-чух, и три поцелуя.
- Слышишь, это поезд едет: чух-чух-чух, - и Гум снова ее целует как маленькую девочку... это поезд твоих желаний, крошка, ты слышишь его правда?
- Ты передашь мои извинения теперь? Лил?
Лил повернулась к нему, и смотрела теперь в его глаза, до жути странным отрешенным взглядом, в нем будто что-то растворилось, какая-то стародавняя тоска, выцветшая и забытая, всплыла и растворилась, опустившись на самое дно ее сознания.
- Нет, этого я ей не передам, Гум, - и она закрыла глаза в блаженном спокойствии, покоряясь его заклинаниям.
(04.12.2019.)