Совершенно не представляю, как это люди живут в небоскрёбах, в которых сто этажей. Тут в наших-то двеннадцатиэтажках и то не знаешь о своих соседях ничего, не говоря уж про тех, кто живёт этажом ниже или выше. Даже тех, с кем более или менее знаком, неделями, если не месяцами не видишься порой. Да что далеко за примером ходить. Вот вчера, в субботу, решил я немного прогуляться, так как несколько утомился от просмотра двух фильмов кряду, пусть даже и лёжа на диване, как говориться, комфортно расположившись. Погода, несмотря на то, что октябрь, стояла просто чудо. Ветра никакого. Я из окна то глянул, прежде чем выползать на улицу, на кроны деревьев. Не колышутся. Вот я и собрался, моцион, так сказать, совершить. Выхожу это из подъезда и сразу же вижу Серёгу, что с пятого этажа. Как я его увидел, так прямо и остолбенел. Последний то раз перед этим я его видел месяца два или три тому назад, ещё летом, не то в июле, не то в августе. И теперь, на выходе из подъезда, сразу ту встречу и вспомнил. Я как раз тогда покупал программку на неделю в газетном киоске. И тут, слышу, сзади меня кто-то радостно и бодро так восклицает:
- Серёга, ты ли это?
И столько было неподдельной радости в интонации, что я невольно оглянулся, хотя меня звать вовсе по-другому. Смотрю, а на остановке автобусной, что рядом с киоском, стоит мой сосед по подъезду, Серёга Чаркин. Его у нас во дворе многие знают, потому как очень заметная личность. Во-первых, вечно пьяный ходит, во вторых от этой привычки от него вечно перегаром разит неимоверно. Именно поэтому я не люблю с ним вместе в лифте ездить. Если откровенно говорить, то с Серёгой на одной площадке невозможно рядом находиться, не то что в закрытом пространстве. Он, конечно, о своём таком явном недостатке знает и поэтому всегда скромно очень держится. Вот и тогда летом, столь же смущённо стоял это Серёга и столь же смущённо лыбился во весь пахучий рот, словно друга закадычного встретил, хотя тот мужик, что Серёгу окликнул, вовсе на ханыгу и не походил, что меня крайне удивило. Я же сказал, что больно радостно этот интеллигент окликнул Чарку, это кликуха такая у нашего Серёги, хотя я то его всегда по имени зову. Не переносит моя тонкая натура всех этих кличек собачьих. Некрасиво как то мужика в годах кликать словно дворнягу. И то, что незнакомец назвал моего соседа по подъезду по имени, очень мне понравилось. Вообще в этом коренастом и плотном мужчине в добротных ботинках и замшевой куртке, было всё от интеллигента. Строгость в лице, усики аккуратные, густые. Да ну всё, всё выдавало в столь радостном крепыше образованного интеллигента. Я даже про журнальчик с программой на неделю позабыл, стою, наблюдаю. Больно уж пара такая резко отличная один от другого. А этот, что с усиками, всё продолжает восторгаться нашим местным алкашом, по плечу его похлопывает, по груди. Вот эта манера столь бурно выражать свои чувства и насторожила тогда меня, не стал я отвлекаться на покупку журнала, хотя и сделал вид, что выбираю себе что то на витрине. А что там можно выбирать, кроме глупых кроссвордов. Газеты то у нас давно никто не читает, всем новостей по телевизору хватает. Оно и легче как то, да и денег тратить не надо. А тут, глядя на этого усатого интеллигентного крепыша, сразу же вспомнил про другой случай тридцатилетней давности из своей жизни. Да, вот такая у меня натура, вечно одно с другим увязываю. А вспомнил я, как мы с цехом в ресторан ходили. Но вечер тот я не потому запомнил, что практически никогда и не бывал в ресторанах и не потому, что я тогда сильно перебрал. Перебрал то я по молодости, а ещё от огорчения. Дружка моего, что на соседнем участке слесарем работал, Сашку Пронина мы в тот вечер в армию провожали. Тогда было то мне всего ничего, только школу закончил. Пить совсем не умел. Впрочем, я и сейчас не большой любитель этого дела. Больно уж память такие загулы отшибают. Я и саму вечеринку ту совсем слабо помню. А вот что я хорошо запомнил из того загульного вечера, так это как я в туалет ходил. Нашёл что вспомнить, скажут некоторые. Но вы слушайте, слушайте. Захожу я тогда в туалет, а там полно парней, все курят, балагурят. И как это я там появился, да перед писсуаром постоял, то сразу же и оказался в окружении нескольких весельчаков. Один всё больно любезный был. Балагур такой. Тоже меня всё похлопывал по плечам, по груди, будто я ему дружок закадычный. Очень душевным парнем тот весельчак тогда мне показался. Я даже как то в ещё более хорошем настроении вернулся к нашему застолью. В общем, весело вечер прошёл. Только когда пришлось расплачиваться за наш банкет и наш комсорг Капа, полное её имя Капитолина, стала собирать деньги, я свои пять рублей в кармане не обнаружил. И ведь мне тогда и в голову не пришло, что мою честно заработанную пятёрку, а других то денег у меня и не было в тот вечер, кто-то мог украсть. Про того весельчака балагура в туалете я и не вспомнил. Это потом до меня дошло, когда я со своей наивностью юношеской немного расставаться начал, что те ребятишки в общественной уборной были обыкновенными карманниками, щипачами, в общем. А тогда я со всей убеждённостью стал уверять нашего комсорга Капу, что уже отдал ей деньги. Логика у меня была проста – раз в кармане денег нет, то значит, уже отдал свой законный взнос. И вот, глядя, как этот интеллигент радостно похлопывает Серёгу по груди, по плечам, я сразу тех щипачей из ресторана вспомнил и сразу же и подумал, что дело нечисто, карманник это, Серёгин друг. Насторожился, в общем, и, решил уберечь нашего простодушного пьяньчугу от ограбления. Стою, вроде бы витрину разглядываю, а сам весь внимание. А тот, усатый так и щебечет, так и щебечет восторженно и всё похлопывает, похлопывает Серёгу. Прислушался я к их беседе. Странной она мне тогда показалась. Этот интеллигент усатый всё перечисляет каких-то покойников:
- Ваську то Рюмкина помнишь? - радостно восклицает, а потом добавляет, - Скончался уже как пять лет тому назад.
Серёга как услышал это, так сразу скис как-то, в лице даже изменился. Его опухшая физиономия даже как бы осунулась. А это весельчак всё так и сыпет именами да фамилиями. Тот тогда-то умер, тот тогда-то. И при этом всё про возраст покойных неизменно уточняет. Тому и тридцати не было, другому сорока. Память очень видать хорошая. А мне этот список погребальный как то странно слышать было. Может быть, думаю, наш Серёга воевал в Афганистане, да мы в нашем доме двенадцатиэтажном никто об этом и не знаем. Может поэтому и пьёт мужик без просыпу. В общем, ничего я тогда из той беседы не понял. Даже последняя фраза весельчака, а я к таким балагурам после той ресторанной гулянки очень подозрительно отношусь, не внесла никакой ясности. А сказал усач тем летним вечером при прощании с Серёгой следующее:
- Ну, ты Чаркин и здоровяк. Все твои друзья уже давно в могиле, а ты ещё вполне хорошо выглядишь. А ведь не многие из таких как ты до пятидесяти доживают. В общем, считай, что ты долгожитель.
- Да мне ещё нет полтинника, - смущённо улыбаясь, проговорил тогда Серёга, словно оправдываясь перед весёлым усачом.
А тот опять свою память феноменальную продемонстрировал:
- Как, - восклицает, - тебе же в этом году должно уже пятьдесят стукнуть.
А Серёга тоже очень обрадовался, что такой хороший человек помнит год его рождения, и скромно поясняет:
- Да я именины в октябре праздную.
- Смотри осторожно там у меня, - воскликнул тотчас усач, словно речь шла о его квартире, и опять похлопал Серёгу по плечу, по груди. Но вроде бы ничего не вытаскивал из Серёгиных карманов. Я за этим тогда зорко следил. Хотя, разве за такими дошлыми уследишь? Нет, конечно. И если честно-то говорить, кто же за карманником сможет уследить? Никто, пожалуй, кроме ихнего брата, карманника. Но этот усатый оказался действительно интеллигентом, а не ворюгой, это я сразу же и выяснил тогда у Серёги, как он только распрощался с весельчаком. Хлопать, правда я Серёгу по груди, да по плечам не стал, нет у меня такой мерзкой привычки, а просто подошёл к своему соседу и так как бы мимоходом говорю:
- Слышь, Серёга, ты бы проверил свои карманы, может чего пропало?
Очень Чаркин удивился на моё здравое предположение.
- С чего бы это, у меня что то из кармана должно пропасть? – спрашивает меня наивно.
Я ему, конечно, объяснил, что так, с похлопываниями, прихлопываниями, ведут себя только карманники.
Очень моё здравое предположение тогда развеселило Чаркина.
- Нет, - поясняет, - это не карманник, это мой лечащий врач, который меня в Спиридоновке от запоя лечил в своё время.
А потом, сразу как-то нехорошо помрачнев, добавил:
- Оказывается из моей палаты, с кем я тогда вместе курс лечения проходил, никого уже в живых не осталось, - и при этом тяжко так вздохнул.
А я тоже вздохнул, но более с облегчением. Зря, значит, я за Серёгины карманы волновался. И суть беседы мне стала вполне понятна. Понял я, что усатый не собирался обчищать карманы, а действительно радовался, увидев своего бывшего пациента в здравие. Даже назвал моего соседа вполне на законном основании долгожителем. Всё это я и припомнил сразу же, выходя вчера на моцион в тёплый октябрьский денёк. Поэтому и отвлёкся в своём повествовании. А впрочем, как бы вы тогда и поняли суть происходящего в эту октябрьскую субботу, которая оказалась поистине траурной, ибо увидел я своего соседа по подъезду вчера уже в гробу, установленном на двух табуретках возле дома. И дверцы катафалка уже были распахнуты настежь, готовясь принять этого здоровяка-долгожителя, как его назвал весёлый доктор. В ту субботу возле гроба, понятное дело, никто не веселился. Все были сдержанны, как и подобает в подобных случаях. Невдалеке от усопшего стоял сухонький старик, который беспрерывно повторял одну и ту же фразу:
- Горе то какое. Такой молодой. Такой молодой.
Этот старик был истинной достопримечательностью не только нашего дома, но и всего города. Даже всей губернии, ибо было деду уже сто десять лет. Был он ровесником прошлого века, потому как родился в 1900 году. Про него и по телевизору не раз передачу делали, как о самом старом мужчине нашей губернии. И вот он то и бубнил теперь столь безутешно про Серёгину молодость. Старика можно было понять. Серёга был одногодок некоторых из его правнуков. Хотя и усатый весельчак доктор по-своему тоже был прав, называя Чаркина долгожителем. Ведь Серёга таки дожил до своего пятидесятилетия и даже сверх того ещё два дня. Он пережил всех друганов из своей палаты, где лечащим врачом был этот усатый весельчак.