ОБЩЕЛИТ.COM - ПРОЗА
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение. Проза.
Поиск по сайту прозы: 
Авторы Произведения Отзывы ЛитФорум Конкурсы Моя страница Книжная лавка Помощь О сайте прозы
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль

 

Анонсы
    StihoPhone.ru



Добавить сообщение

Часть VI

Автор:
Часть VI
БАРКА


1

Андрей нервничал. А вдруг что-то не сложится. Вдруг не получится установить с Кукушонком контакт и поддерживать нормальное повседневное общение. И самое главное, поддерживать общение с ним не какими-то специальными усилиями и исключительно в практических целях, а так, как раньше, спонтанно. Личностно. Да, вот это и было наиболее важным! Андрей добрался до нужного слова. Побуждавшего тревожиться всего больше. А вдруг Роман замкнётся в себе? Вдруг утратит последние сохранившиеся в его распоряжении контакты с внешним миром? Просто не захочет их поддерживать? С его-то специфическим отношением к жизни, разве подобное не представлялось вероятным? Более чем вероятным! Никаким психологом не нужно быть, чтобы опасаться такого развития событий. Тем более, Рома все последние дни ясно показывал, что он настроен на свой скорый уход из жизни. Андрей не желал и думать о таком. Роман должен прожить оставшееся ему время самим собой. Не угасать, а именно жить. Эх, зачем же он так самоуверенно и безапелляционно отказался от профессиональной помощи психологов! А если Андрей столкнётся с чем-то, что ему без определённых знаний преодолеть окажется просто не под силу?..

Но это были общие рассуждения, и касались они более или менее отдалённой перспективы. А вот когда Роман впервые появится тут, когда первый раз незрячим, немым и глухим (ведь, как было сообщено Андрею периодически связывавшимся с ним из Швейцарии Олегом, Рома в течение трёх или четырёх дней после операции окончательно утратил слух; и эта чудовищная новость сама по себе сейчас почему-то отнюдь не предстала во всей своей чудовищности, а была воспринята просто в качестве очередного «факта» среди многих прочих) переступит порог этого дома – как т о г д а всё сложится? В самый первый момент? Как произойдёт их первый разговор? Ведь раньше-то они могли дублировать все свои попытки тактильного общения на слух. И вроде бы всё складывалось неплохо. Но сейчас такой возможности уже не будет. Всё упрётся в простейшее обстоятельство: поймёт или нет Роман речь Андрея, поймёт или нет Андрей речь Романа. Разумеется, никакого опыта общения со слепоглухими у Андрея прежде не было. Но Роман определённо настаивал, что сам термин «слепоглухой» будет относиться к нему исключительно внешне и описательно, но никак не по существу. Ведь он полностью сложился как личность в мире звуков, а по большому счёту можно сказать – и в мире цветов. Все нынешние проблемы, настаивал он, являются исключительно «техническими». Не следует их преувеличивать, не следует пытаться находить какие-то способы их долгосрочного решения, например, экспериментировать с какими-нибудь синтезаторами или амплификаторами речи. Поскольку длительной перспективы для него, Романа, просто не существует. Найти простейший способ контакта с Андреем (а значит, также и другими возможными собеседниками), – вот то единственное, чего желал Роман. И ради осуществления чего, со своей стороны, готов был прилагать любые усилия Андрей.

Для Андрея, разумеется, присутствовал и весьма специфический момент в таком развитии событий. Очень болезненный и одновременно будоражащий, остро чувственный момент. Тот способ общения, который должен был отныне связывать его с Романом, как бы естественным – и всё-таки столь неестественным, противоестественным! – образом накладывался непосредственно на известную девиацию его собственной сексуальности. Размышляя об этом сейчас, в отсутствии Кукушонка, Андрей пришёл к выводу, что в сложившихся обстоятельствах сдерживать эту сторону своей природы ему вовсе не следует. Именно в сложившихся обстоятельствах чувственный интерес, который может в нём возникнуть, отнюдь не подобает истолковывать, как «измену» Алексею. В какой же конкретно форме интерес этот обнаружит себя реально, Андрей пока что не знал. Всё-таки несравненно больше беспокоила его сейчас возможность восстановления новыми средствами нормального человеческого контакта с личностью, полностью отрезанной от внешнего мира.

Образовалось же всё много проще и естественнее, чем ожидалось. В середине мая Олег привёз Романа из Швейцарии. В больнице Рома провёл всего два месяц. Операция прошла успешно, а самые тщательные обследования не выявили никаких признаков распространения опухоли за пределы первоначальной локализации. Конечно, Роману требовалось теперь проводить дополнительные ежемесячные диспансеризации в течение как минимум полугода. Как выяснилось, Олег уже был в состоянии вполне уверенно общаться с Ромой. Когда они вошли в коридор (через прежний вход, не через Ромин), Андрей легонько похлопал Романа по условному плечу и приобнял его за торс. Роман улыбнулся и кивнул головой, будто поняв, что здоровается с ним именно Андрей. Стоявший рядом Алёша для чего-то просто сказал «привет».

– Нет-нет, вы дотроньтесь до него, он поймёт! – тут же поправил Олег. – И вообще, ничего не стесняйтесь. Чем больше будете его трогать, щупать по любому поводу, тем лучше.

Тогда Алексей, подойдя ближе, правой культёй провёл по Роминой шевелюре. И Роман снова заулыбался. Олег в это время что-то чертил пальцем на его спине. И Рома заулыбался и закивал головой снова.

– Это я сказал ему, что с ним поздоровались сначала Андрей, потом Алексей.

Разумеется, новая дыхательная трубка Романа бросалась в глаза первым делом. Она ничем не была прикрыта, кругляшком обозначалась на Ромином горле прямо под подбородном и поддерживалась неким подобием ошейника.

Как только Олег снял с Ромкиных ног кроссовки и носки, Роман тут же нащупал на полу коридора знакомую ленту, и прямо по ней, продолжая улыбаться, направился в свою комнату. В этот самый момент все прежние опасения совершенно оставили Андрея.

Войдя к себе, Рома тут же направился к дивану, улёгся и вытянул ноги в ту сторону, где отсутствовал подлокотник. Теперь он снова полностью контролировал ситуацию. Андрей уселся на пол у его ног и медленно, внятно вывел пальцем на правой подошве Романа: «Привет! Это Андрей. Как твои дела?» И сразу получил ответ на своей руке: «Отлично! Привет! Я так рад тебя слышать».

Никаких проблем во взаимопонимании между друзьями не возникло.


2

Жизнь более или менее вошла в привычную колею. Распорядок дня не претерпел существенных изменений. Разве что теперь Роман обедал уже не за общим столом, а у себя в комнате, наедине с Андреем. И, разумеется, вместо того, чтобы слушать музыку или болтать по скайпу, почти всё свободное время проводил за чтением. Теоретически, он мог бы попытаться освоить один из новых планшетов и в целях общения через интернет. Точнее говоря, освоить-то он его освоил, только пользовался редко. И опять-таки, в основном для чтения текстов, а отнюдь не для переписки. Планшет этот, специально предназначенный для использования слепоглухими людьми, представлял собою поверхность с выдвигающимися элементами, воспроизводящими тексты с воображаемого экрана шрифтом Брайля. (Было и ещё одно устройство, гораздо проще, – узкий девайс в виде полоски, с бегущей вдоль неё как бы в режиме реального времени строкой брайлевских символов.)

За Роминой дыхательной трубкой Андрея научили ухаживать в первый же день. Физический уход за другим человеком вообще легко давался Андрею, – и сам Роман, и ещё прежде него Алёша являли собой живые подтверждения данного обстоятельства, – а уж манипуляции с канюлей и чисто технически не представляли собой значительной сложности. Они требовали от осуществлявшего их лица скорее пунктуальности, нежели какой-то особенной сноровки. (Но уж на что на что, а на нехватку пунктуальности обсессивно-компульсивная личность вряд ли может пожаловаться.) В особенности же Андрея предостерегали и инструктировали по поводу известного рода психологических проблем, как правило возникающих почти у всех пациентов после удаления гортани, и связанных со страхом задохнуться в процессе манипуляций с трубкой или по причине неправильного за ней ухода. Однако и в данном случае Кукушонок продемонстрировал абсолютное выпадение из «статистически нормального распределения»: постоянный самоконтроль, собранность, полное отсутствие признаков страха и мнительности, отсутствие жалоб, более того – нежелание лишний раз обсуждать свои физические или психологические проблемы с кем бы то ни было, – и с Андреем в первую очередь! – много ли найдётся на земле людей, способных к сходному поведению даже и при гораздо менее тяжких испытаниях? Возникло, правда, одно по-настоящему тревожное обстоятельство: Рома теперь стал страдать от жестокой бессонницы. По возвращению из Швейцарии он больше не был в состоянии заснуть самостоятельно, и оказался вынужден ежевечернее принимать сильнодействующее снотворное.

Общался теперь Рома почти исключительно с Андреем. И общение это довольно-таки быстро стало не просто налаживаться и входить в привычку, но и изменять свои собственные правила. Только первое время ребята с подчёркнутой старательностью выписывали буквы – Андрей на стопе Романа, Роман – на ладони Андрея. Почти сразу, помимо убыстрения темпа письма, стали возникать различного рода его сокращения. Так, слова «да» и «нет» вскоре были заменены на знаки плюса и минуса соответственно, а потом в ход пошли также всевозможные знаки равенства, тождества, примерного равенства, косого креста, решётки, тильды и т.п., позволившие заменить основную часть постоянно встречающихся в обиходе служебных слов. Возникло и характерное похлопывание пальцами, сигнализировавшее собеседнику, что его слово или даже вся мысль уже поняты, и можно переходить к дальнейшему. (Ниже по тексту, кстати, все беседы с участием Романа будут приведены нами в более или менее «литературный» вид ради сохранения максимальной точности при передаче их содержания. Но следует помнить, что разговоры эти в реальном времени велись совершенно иначе...)

Интересно однако, что личные обращения парней друг к другу так и не подверглись замене какими-нибудь символами, но были всего лишь до предела редуцированы. Рома почти во всех случаях стал называть Андрея «Дрю». Андрей же вдруг отчего-то припомнил, как Роман представился в самый первый день их знакомства. Но с тех самых пор эта одна из двух уменьшительных форм его имени так ни разу никем и не использовалось. И вот, на второй день после возвращения Романа, Андрей, сидя на полу перед диваном и общаясь с ножками Ромы (сам Роман в процессе разговора обычно лежал, так что лица его видно не было), ни с того ни с сего, испытывая какой-то неясный внутренний трепет, – едва ли не восторг! – обратился к собеседнику: «Мана. Можно я буду теперь так называть тебя? Мана». И нужно было видеть, какой ответный восторг вызвало это обращение у Кукушонка! Он отвёл пальчики обеих ног назад, растопырил их, потом сделал движение ножками, будто аплодируя, и написал на руке Андрея: «Да ну! Правда?» Андрей ответил: «Всегда так будет!» Ему и в самом деле очень понравилось, что вот так просто он доставил столь явную и нескрываемую радость этому человеку...

В других же случаях коммуникация осуществлялась иначе. Когда Роман при помощи Андрея принимал пищу, его правая нога располагалась всегда поверх Андреевой стопы. И существовало несколько условных знаков, – например, простое похлопывание пальцами по пальцам означало «Не спеши!», поглаживание поперёк – «Давай ещё», резкое нажатие большим пальцем на плюсну – «Надо поговорить!» Тогда Андрей сразу же садился на пол, и они говорили.

Конечно, Андрей его жалел. И как же можно было не жалеть это юное тщедушное создание в таком страшном, почти невообразимом с точки зрения обыденной жизни подавляющего числа людей состоянии? Андрей, разумеется, и себя частенько испытывал – а смог бы сам он существовать вот так же, ничего не видя и не слыша? И к а к бы смог? (Отсутствие рук в данном случае всё-таки не настолько его ужасало: живя с Лёшкой, он привык уже относиться к ногам безруких людей, как к их несколько иначе расположенным и по-другому функционирующим рукам. Да, конечно, чрезвычайно пикантная замена – именно для н е г о пикантная, – но Андрей как-то походя, что ли, научился разделять свои личные «тяготения» и общее «бытовое» отношение, по крайней мере при этих конкретных обстоятельствах.)

Но параллельно с жалостью присутствовало и что-то другое... Андрей иной раз отчётливо сознавал, что ни в какой жалости Кукушонок отнюдь не нуждается. Что он... Да вот просто, как однажды пришло в голову Андрею, возможно ли всерьёз жалеть сильного человека? Который, вероятно, гораздо сильнее тебя самого? Да, но чем сильнее? Вот тут начинались сложности объяснений, формулировок и интерпретации. Андрей ловил себя на мысли о том, насколько же сильно в Роме... А вот что именно сильно? Душа? Может характер?.. Нет, не то... Скорее всё-таки сознание, сознательное начало... А вернее бы сказать самосознание. Вот наиболее точное из найденных Андреем слов.

Да, именно мощное, непоколебимое самосознание и чувство собственного "я".


3

Первое время на отношениях Андрея и Алёши новый статус их жильца не сказывался никак. Бывало даже, лаская по обыкновению вечерами босые ступни друга, Андрей рассказывал о том, как Роман теперь именно ступнями воспринимает жизнь... И будто бы не о человеческой трагедии рассказывал, а о чём-то в высшей степени интригующем, волнительно-будоражащем... «Да, конечно, – думал тогда Лёха, – нашёл для себя игрушку...» Но не сильно волновался по этому поводу, по крайней мере в тот момент.

Тем временем Алексей продолжал жить своей жизнью. Уже с начала весны он озаботился подготовкой к сдаче ЕГЭ. Позвонил репетиторам, с которыми общался осенью. Договорился о времени, и стал посещать занятия сперва по два раза в неделю, а затем, через две недели – уже по четыре. Первый репетитор проживал в десяти минутах ходьбы, никакого труда добираться до его дома не составляло. Ко второму приходилось ездить на метро с пересадками, но Алексей, вооружённый теперь навыками разрешения "нетипичных бытовых ситуаций" не как-нибудь, а на научно-психологической основе, прекрасно справлялся с этой нехитрой, в общем-то, задачей. Конечно, помощь Андрея ему по прежнему требовалась: любимый должен был одевать его перед выходом на улицу и раздевать по возвращении домой. Помогать по разным другим мелочам. Но с основной частью мелких забот и дел Лёха всё-таки справлялся теперь сам. Справлялся уверенно.

А вот Андрей жил теперь в одном доме, но как бы на две разных семьи. Ведь получалось так, что Алёша и Роман между собой не общались вообще, и, существуя на одной и той же территории, обитали будто бы в параллельных мирах, в то время, как Андрей постоянно общался с ними обоими. И не просто общался, но, разумеется, оказывал обоим всю необходимую помощь. Что говорить, конструкция получилась шаткой. Весьма шаткой. И примерно к середине лета крениться она начала, как и следовало ожидать, в одном вполне определённом направлении.

Ещё раньше, перед самыми Лёхиными экзаменами между друзьями имела место первая довольно-таки значительная размолвка.

Дело в том, что незадолго до сдачи экзаменов Лёхе пришло в голову следующее. Поскольку ему предстояло теперь частенько «выходить в люди», а носить свои награды постоянно он, конечно, не мог (да и не хотел бы), но, с другой стороны, выпендриться и покрасоваться ему всё же хотелось (а заодно, как он выразился, несколько «разбавить» впечатление незнакомых людей от его пустых рукавов), он и придумал... Ведь было у него теперь целых два выходных костюма: новый, на котором и красовались прикреплённые Артёмом в день памятного торжества награды, и другой, значительно более старый, но в чём-то даже более удобный. Так вот, Алексей придумал пришить на второй пиджак орденские планки. Это ведь будут не сами награды, но в то же время явный знак отличия. Поэтому Лёхина цель оказалась бы в точности достигнута. Но нужно было сначала купить их в военторге. И сделать это, разумеется, должен был Андрей. Да и пришить, пожалуй, тоже...

– Как же ты любишь эти цацки! – не сдержался Андрюша, услыхав Лёхину просьбу.

И пожалел. Следовало бы помягче отказать. Лёха очень обиделся на «цацки», что-то такое тоже обидное крикнул. У Андрея хватило выдержки не ответить. Потом Алексей целый вечер и весь следующий день дулся и не разговаривал с Андреем. Даже остался на ночь в зале. Но Андрей так и не пошёл навстречу. Позже как-то рассосалось само собой.

Экзамены были сданы более чем успешно. Ну, не сто баллов, конечно, но что-то близкое к тому, причём по всем дисциплинам. Матвей Григорьевич эти месяцы находился за границей в гостях у дочери, но звонок ректору с напоминанием о своей прошлогодней просьбе сделал. Да ректор и сам, как выяснилось, помнил. Он теперь освобождал место, но успел уже передать преемнику великую просьбу – проконтролировать поступление нового необычного студента. Однако со своими баллами Лёха, как оказалось, уверенно поступал на выбранную специальность и на общих основаниях. Гораздо больше беспокоила его военная кафедра. Ведь после разговора с генералом он определённо нацелился идти по военной линии... Но и тут всё образовалось самым благоприятным образом. В приёмной городского военкомата, куда Алексей позвонил по бережно сохранённому им номеру, его соединили напрямую с тем самым генералом (номер оказался особенный). И генерал, как оказалось, тоже хорошо его помнил. И предпринял соответствующие шаги. Так что к началу занятий в середине сентября Алексей оказался зачислен не только на курс, но и на военную кафедру.

А в группе его приняли хорошо. Без каких бы то ни было эксцессов, очень по-доброму и участливо. Как верно заметил год назад Матвей Григорьевич, наиболее благоприятным обстоятельством для Алёши оказалась его разница в возрасте с остальными студентами. Что человек на семь лет старше – в такую пору ощущается особенно сильно. Ребята даже на вы к нему первое время обращаться пытались (но Лёша это дело сразу пресёк). Следствием этого стало практически полное исключение при общении с ним наиболее неприятных компонентов: жалости и неловкости, неизбежно возникших бы при отношениях «на равных».

Добирался в универ Алёша самостоятельно, на метро, с двумя пересадками, – но не жаловался никогда. А с конца октября его частенько стал подвозить на своей машине один из однокурсников. Как выяснилось, жил он в том же районе, всего в трёх улицах и одном переулке от дома Андрея.

Лекции Алексей, как правило, записывал на магнитофон. Но это касалось только тех предметов, которые представляли собой, как он выражался, «говорильню». А, к примеру, на высшей математике, физике или химии он писал конспекты наравне со всеми. Возможно не так быстро, как другие, и не в полном объёме, особенно в первые месяцы, но практически вполне приемлемо. Чтобы свободно использовать ноги для любых целей, Алексей оставлял туфли или сапоги с носками в гардеробе вместе с верхней одеждой (проблем с получением помощи при раздевании не возникало почти никогда), а по зданию перемещался уже в резиновых шлёпанцах, которые, кстати, забрал у Андрея, пользовавшегося ими давным-давно в бассейне. Парты или столы почти во всех аудиториях позволяли Алексею хоть как-нибудь, да пристроиться, чтобы писать ногой. Он сразу попросил однокурсников и преподавателей обращать как можно меньше внимания на его способ письма и старания устроиться поудобнее. Если что-то на самом деле будет нужно, он попросит об этом прямо. В общем, всё получилось. Иной раз Алёша даже играл с самим собой в такую игру: представлял, как бы он смотрел на себя сегодняшнего глазами себя «вчерашнего», каким был, скажем, год или два назад. Лучше два, когда не только смертельное смущение пришлось бы ему преодолевать, но и делать-то, фактически, сам ничего не умел. И ему становилось радостно. Его переполняла гордость. Одна-единственная проблема сохранялась в первые недели, а именно легко предсказуемая напряжёнка с посещением туалета. Бывало, приходилось даже терпеть весь день. Но вскоре и это неудобство разрешилось. Один наблюдательный однокурсник (тот самый, кстати, который через некоторое время начал и подвозить Алёшу на машине) сам осведомился, очень тактично: мол, «не помочь ли, всё равно направляюсь туда». И прозвучало это весьма уместно, в каком-то ещё контексте. Так же и в дальнейшем всё стало получаться без малейшего напряжения или неудобства. Причём с обеих сторон. Однокурсника звали Денис, но называли его все не иначе, как Дэн.


4

Вода камень точит. От своей природы не уйти. Много существует расхожих истин, которые, однако, способны подчас точнее всего отобразить – а при случае и спрогнозировать – реальное развитие событий. Только дайте время... Да, вот ещё одна из того же разряда: всему своё время.

Просиживая многими часами напротив ступней Романа, постоянно наблюдая, как Роман выводит знаки на его руке, Андрей вдруг стал ловить себя на мысли, что у него получается теперь угадывать Ромины эмоции и просто так, без слов. И тогда невероятная фраза пришла Андрею на ум: «понимать настроение Романа по в ы р а ж е н и ю его ступней». Да, и в правду, сами Ромкины подошвы, в своих движениях, подёргиваниях, сморщиваниях, взмахах, можно даже сказать – в самой своей вибрации, – отображали, и отображали явственно, как осознал теперь Андрей, самые разнообразные эмоции и переживания их обладателя. И это действительно можно было назвать – мимикой!

«Как всё-таки разнообразна жизнь, – размышлял Андрей по этому поводу, – И как мало мы о ней знаем, оставаясь в рамках привычного... Насколько всё-таки сама суть происходящего не связана с теми её... носителями? формами? – через которые она выражает себя в порядке вещей. А вот скажите пожалуйста, – не осталось у человека выхода, и эмоции так ясно отображаются на его ступнях. Кому сказать в обычной жизни, – решат, что ты псих, если видишь такое. Но это ведь происходит! Это реально! Так почему нужно отказывать в праве и на такое выражение, говорить, например, что этого нет и не быть может? Или же просто избегать. Закрывать глаза. То есть вести себя бесчеловечно. Именно так, бесчеловечно! Ну а можно ли... вот скажем... этим любоваться, например?! Это как – человечно? бесчеловечно? Почему я, к примеру, должен себя осуждать, если бы, предположим, эти ступни, на которых вот так – душа человека, мне бы п о н р а в и л и с ь? Просто потому, что меня привлекают ступни парней! Возбуждают! И что, следует отказать э т и м ступням в праве вызывать возбуждение? На каким же основании? Что это, мол, так жестоко – наслаждаться таким несчастьем парня?.. Ну как же! Ещё бы! А вот что было бы на самом деле жестоко – отказать такому парню быть привлекательным. Пусть хотя бы для кого-то. Хоть в чём-то».

А вот мысль о том, как соотнести все эти и им подобные размышления с его отношениями с Алексеем, Андрея так и не посетила.

С другой стороны, жалость к Кукушонку, хотя и несколько абстрактная, уже не столь живая, какой она была раньше, в первые месяцы, и какую он некогда испытывал по отношению к Алёше, продолжала жить в сердце Андрея. А подчас волей-неволей даже выплёскивалась наружу. И становилась темой разговоров с Романом. Точнее говоря, Роман сам иной раз как бы нащупывал эту тему и всячески стремился её развить, вывести наружу. «Обсудить», как он, бывало, выражался.

Однажды подобный разговор зашёл настолько далеко, что перекинулся с «общекультурных» (если не психоаналитических!) построений прямиком на личность самого Андрея. К этому моменту, вероятно, Кукушонок стремился уже давно. К «моменту истины».

И состоялось выяснение это в на удивление коротких словах. Андрей откровенно признался, как пронзительно жаль ему было когда-то Лёху. Как жаль было и его, Романа. Как и теперь тоже, конечно, жаль, разве что привычка и повседневность берут своё. Роман по ходу этих излияний всё время поддакивал и ободрял Андрюшу... И вдруг буквально в нескольких словах перевернул ситуацию, точнее сказать разнёс её в клочья.

«Хорошо, давай поговорим о самой жалости. Дрю, только внимательно выслушай. Вникни в то, что я скажу. Значит, говоришь, сердце кровью обливается, когда ты меня видишь? Или Алёшу видел?»

«Да... Никуда не деться».

«Хорошо. Значит, ты жалостливый человек, жалость – сильное в тебе чувство. Так?»

«Ну».

«А вот представь себе теперь следующее. Не парень. Красивая юная девушка, и слепая, или без рук, ног. Вот. И сконцентрируйся на своих чувствах теперь. Готов? Вот скажи – она вызывает в тебе точно такие же чувства?»

Андрей молчал.

«Вызывает или нет?»

«Я никогда об этом не думал... Если честно – нет... Нет. Тут как бы пустота какая-то. Даже странно».

«Ну вот, надеюсь, ты теперь ясно видишь, что твои чувства... ну да, высокие чувства! – имеют сексуальную подоплёку».

Андрей молчал. Роман продолжил:

«И это отнюдь не делает их менее ценными! Только не подумай так! Они остаются тем, чем и были – бескорыстным отношением сердца. Но ты гей. С этим ничего не поделаешь, так ведь... И эти переживания, как и всё остальное в тебе, не может существовать помимо данного обстоятельства... Ну ладно! Извини, я и так тебя сильно замучил!»

«Что ты. Мне сейчас даже странно, почему я сам никогда не обращал ни это внимания. Не додумал. Надо же, как странно!.. Конечно, если девушка, жалость тоже есть. Но больше, как бы сказать? – сознательная, что ли. Будто долг. А вот если парень...»

И почему-то именно в этот самый момент Андрей не просто абстрактно осознал некую истину, но новыми глазами в з г л я н у л на ножки Романа. Ведь, как оказалось, Рома и был теперь с а м тут! Не на лице, не на губах больше, – ну да, какие же, подумать только, всё это условности! – а вот т у т, – на подошвах своих ног. Присутствовал здесь! Притом весь, всецело! Как «я», как личность! Там, где понимал речь Андрея. Где говорил сам. Волновался, убеждал...

И тогда Андрей наклонился лицом прямо к этим стопам. Он поцеловал Ромину плюсну где-то под пальчиками. И Рома сразу осознал смысл такого прикосновения. Его ножки радостно затрепетали. Андрюша поцеловал другую ножку. И ещё раз первую. Лишь после этого подставил ладонь под Ромин пальчик. Рома стал говорить. Но сказал только: «Спасибо милый». Тогда Андрей вновь принялся целовать эти невероятно живые, одушевлённые стопы. А Рома в ответ начал гладить его пальчиками и подошвами – по щекам, по лбу. Аккуратно, нежно ощупал всё его лицо. Его жёсткие, непослушные волосы. Высокий лоб. Чрезвычайно – чрезмерно? – широкий размах тонких бровей, раскинувшихся без изломов – двумя сегментами правильных окружностей. Его нос, строго продляющий вертикаль лба – переносица совсем не выражена... Греческий профиль! Едва ли не круглый абрис щёк, лишь в самом низу сходящийся на угол – к слегка заострённому подбородку.

И после, уже закончив осмотр лица Андрея, Рома отнюдь не спешил отводить стопы. Он начал говорить с Андреем прямо на его щеке! Произнёс: «Ты оказывается красавец!» И ещё: «Меня впервые целует парень». (Это являлось одновременно и ложью, поскольку Романа целовал, например, Алёша в свой 24-й день рождения, причём на глазах у Андрея; были, вероятно, и другие случаи; но в то же самое время и правдой, какой-то высшей правдой.) Андрея взяла дрожь, пока он воспринимал на своей щеке слова Романа. По той именно причине, что ощущал он слова эти щ е к о й. И тогда он высунул язык и впервые коснулся им Роминой подошвы. А потом провёл самым кончиком языка по каждой из этих ступней от пятки к пальчикам. Ему снова и снова хотелось видеть отклик Романа, его радость... прямо здесь, на целуемых им, на ласкаемых им его стопах! И он видел её воочию. И это так вдохновляло его! И он снова целовал. И снова ласкал языком. Ведь, даря эти ласки, он ласкал не просто Ромины стопы. Он ласкал самого Рому.

И тут Андрей понял, что он может ещё – нет, должен! – делать: говорить! Да, именно – разговаривать с Ромой непосредственно так, как и говорят с людьми, – при помощи органа речи, языка! Прямо на этих вот обнажающих душу собеседника ступнях!

И он заговорил: «Милый, я хочу тебя! Ты прекрасен».

И да, конечно. Конечно. Уже это – была измена.

Наутро Андрей обнаружил, что Роман лежит на своём диванчике весь перепачканный спермой. Пришлось срочно менять ему постель.

Сам-то Андрюша накануне трижды кончил в руку, пока ласкался и разговаривал с Ромкиными ступнями... нет же, нет! – с с а м и м Романом.


5

Ну а Лёха дивился теперь на самого себя. Чем тоскливее, тревожнее и – чего уж там! – страшнее становилось ему на душе, тем веселее, тем, как принято говорить, п о з и т и в н е е делался он в своём повседневном н а с т р о е. Для возникновения столь интересного эффекта, вероятно, требовалось перейти какую-то особую черту. Когда раньше Алексей читал о подобном явлении, например, в «Оводе», – он ведь и представить себе не мог, что т а к о е воистину возможно. Конечно, думалось ему, чего только не насочиняют эти писатели! И правда: какой нормальный человек способен заставлять себя до такой степени выделываться, да ещё на протяжении длительного времени? Ведь если тебе грустно, то и вести себя п о н е в о л е станешь уныло. А иначе, какая же фальшь попрёт изо всех щелей! Самому только хуже сделается. Но вот сейчас Алексей на собственном опыте познал, что именно с той тоской в сердце, от какой он страдал жестоко и ежеминутно день-деньской, и заставлять-то себя не приходилось, а, оказывается, себе и легче при общении с людьми совершенно искренним образом на все лады демонстрировать свою весёлость и, главное, делаться очень-очень разговорчивым. В первую очередь, конечно, с Андреем. Разумеется, никакой фальши здесь и в помине не было, наоборот, всё получалось как нельзя искренне. Да искренним по сути и являлось. Более того, Алёша теперь совершенно перестал обращать внимания на разные обидные мелочи, особенно бытовые, сделавшиеся столь прискорбно частыми за последние недели и даже месяцы. И в самом деле, разве имело смысл обижаться на не постиранные вовремя трусы с носками, на неаккуратно и второпях подстриженные ногти, на прочую подобную херню, – перед лицом того кошмара, который исподволь поселился в его душе и пронизывал теперь собой всё его существование?

Андрей, разумеется, сразу отметил эту перемену в друге. «Как здорово! – думал он. – Неужели всё-таки не принимает близко к сердцу?..» – никогда, впрочем, не договаривая себе, ч е г о же Алёша не «принимает». Сам-то он об этом тоже не хотел лишний раз задумываться.
Ну а Лёшке пару раз замечал с наигранной весёлостью (– «Делается!»):

– Что-то ты улыбч'ев больно стал! Познакомился с кем, что ли?

Лёшка лишь ухмылялся.

Между тем, оставаясь один на один с собой, Алексей почти ежедневно уговаривал себя, что к происходящему р а з у м н е е относиться более спокойно. Не так-то было и страшно происходящее, если призадуматься. Ведь очевидно же, что скоро всё должно было закончиться вполне естественным образом. Просто учитывая состояние здоровья Ромы. И даже если у Андрея действительно возник роман, – какая игра слов, подумать только! – с Романом, это ведь ещё не катастрофа и не конец света. Тяжело, горько... Да, конечно. Но почему-то Алёша до последнего был уверен в любви Андрея. И был убеждён, что после неизбежного ухода Ромы Андрей вернётся. Не физически вернётся, нет, – ведь никуда он по сути не уходил, ведь это даже не обсуждалось! Вернётся в своей любви.

А что же тогда Андрей? Что о н думал о своём поведении? Как интерпретировал свою измену и какие из неё делал выводы? Самое интересное, что думал он, – во всяком случае, придерживался этого мнения сознательно, – ровно то же самое, что и Алёша.

Свои отношения с Алексеем на этом этапе ему бы и в голову не пришло поставить под сомнение. И не просто их «важность» или «ценность», – такие определения здесь мало годились, – но их основополагающее для всего существа его и самой его жизни значение. Андрей никогда не бросался словами. Всю жизнь он инстинктивно стремился избегать громких определений. И, пусть так ни разу и не сформулировав этого вслух, в душе своей был твёрдо убеждён, что Лёшку он любит. В наиболее полном значении этого слова. Любит. (И жизнь продемонстрировала в дальнейшем, что тут он не ошибся.) А Роман... Это влечение оказалось, бесспорно, непреодолимым. И вместе с тем, насколько же оно было предсказуемо, банально! Все предпосылки, все компоненты его были уже заранее налицо! Интенсивность их каждодневного общения. Неизбежный при подобном общении близкий физический контакт. Сила притяжения Роминой личности. Способ его сегодняшнего существования. Способы их общения. Сексуальная девиация самого Андрея. Его понимание человеческой личности как таковой. И, не в последнюю очередь, эта чёртова его жалость... Вот и влип, что называется.

Но рассудок твердил ему, в немой унисон, между прочим, с Алёшиным: всё это не так уж надолго! Роман, конечно же, скоро уйдёт. Не в этом году, так в следующем. Не в следующем, так через два года. В этом убеждал – и гораздо, гораздо сильнее «объективного» его физического состояния – сам психологический настрой Кукушонка. Абсолютно чёткий и до последней чёрточки прорисованный настрой на уход из этого мира. Но почему же в таком случае, – обманывая себя, задавался благим вопросом Андрей, – не оставить ему этой последней возможности – пожить оставшееся время хотя бы... по какому-то счёту... счастливым? Не одному? С кем-то.

А с Алексеем... всё потом восстановится. Несомненно, восстановится. И быть по другому не может. Они ведь любят друг друга. Любят.

И было это чистейшей правдой, да. И восстановилось бы всё несомненно после Роминого ухода. Несомненно.

Но естественное развитие любой, пусть даже наиболее законосообразной, внутренне упорядоченной и потому считающейся хорошо предсказуемой ситуации может быть резко нарушено, – и даже обрушено, оборвано! – каким-нибудь внезапным и чрезвычайно сильным, однако остающимся при этом внешним, абсолютно независимым от неё самой и потому непрогнозируемым с точки зрения её собственной закономерности воздействием. Силой «бы», назовём это так. Ведь при подобных обстоятельствах столь естественно качать головой, произнося, вздыхая: «Ах, как хорошо бы всё закончилось, если бы не...»

В данном случае – если бы одним октябрьским ненастным днём не позвонил Андрею Виталий Васильевич.

Можно, впрочем, сказать и иначе: слишком уж много узлов завязалось! Когда-то всё это должно же было как-нибудь и развязаться. Но, так уж вышло, что чтобы развязались все прежние узлы, должен был намертво затянуться ещё один, и на этот раз самый главный. Самый чудовищный.

А накануне, всего лишь за день или два до судьбоносного визита Виталия Васильевича, – визита, выведшего ситуацию из состояния пусть и шаткого, но всё ж таки какого-никакого, а равновесия, – Андрюше приснился сон.

Но нет, здесь было бы правильнее выразиться иначе. С точки зрения того мира, где вдруг обнаружил себя Андрей, снилось ему как раз всё прочее, как раз «всё остальное». А вот истина-то находилась теперь именно здесь, – здесь, где он уже спустился с моста. На той стороне реки. И перед ним снова открывалась боковая дорожка в сторону и вниз. По которой он тут же и направился. Потому что истиной, внутри которой вновь пребывал Андрей, оказалось его подлинное, лишь раз или два в жизни испытанное счастье. Обнаружилось, между прочим, что существует «сознательная» жизнь, длящаяся изо дня в день и снабжённая механизмом увязывания воедино всех имеющих в ней место событий, – а именно «памятью», – и есть совсем иная жизнь, простирающаяся из одного сновидения в другое. Помимо всего остального. И также обладающая собственным видом памяти! Поскольку, обнаружив себя по ту сторону моста, Андрей ясно же припомнил, что пережил он в прошлый раз, припомнил как бы через голову всего его сознательного существования, в котором эти переживания оказались начисто забытыми и вычеркнутыми из реальности.

Но уж теперь-то Андрюша точно знал свою цель! Он незамедлительно устремился к тому самому цеху в сапфирном сиянии. И, конечно, вскоре его достиг. Да, здесь всё оставалось как и прежде. Только внутри двух огромных помещений, – нет! лучше бы именно внутри второго из них! – он сможет всецело растворить себя в эфире чистого счастья. Сегодня он путешествовал по этим помещениям целую ночь. А когда проснулся, то ясно помнил уже не только этот новый сон, но и прежний, на долгие месяцы им позабытый. А может быть, и ещё какие-то... И главное, осознал их нерушимую непрерывность, простёршуюся через длительный период забвения в состоянии сознательного бодрствования. И почти весь день ходил как бы пьяным от не успевшего ещё улетучиться счастья, наполнявшего его душу.

Так, что даже самые больные проблемы повседневной жизни будто утратили свои очертания и отошли на второй план.

Ну а на следующий день последовал звонок от Виталия Васильевича.


6

Точнее говоря, сначала, как и прошлый раз, позвонил его секретарь и назвал приблизительное время предполагаемого звонка. Надо отметить, что с Виталием Васильевичем парни не виделись уже больше года, с самого Лёхиного орденского торжества, и единственным контактом с ним оставался тот звонок, которым олигарх поставил их в известность о повышении «оплаты» за проживание Романа. (Действительно, начиная с мая на счета друзей стала поступать эта надбавка в виде пяти тысяч долларов каждому, а с сентября, когда истёк покрывавшийся «предоплатой» период, – увеличенная сумма уже в полном объёме.)

Что интересно, лично, по всей видимости, не встречался с дядей и Роман. Ни сам ни единого раза не проявил какой бы то ни было инициативы в этом направлении, ни дождался подобной инициативы со стороны дяди. И это – при всех постигших его новых несчастьях!

Уже с ноября прошлого года, как и было ему обещано Виталием Васильевичем, Андрей стал регулярно получать работу от ООО «Нимб». Но что это была за работа? За кого они его принимали?! Такое впечатление, будто его уже больше года проверяют для каких-нибудь совершенно иных, остающихся пока неизвестными целей, причём на издевательски лёгких и неинтересных «заданиях». Деньги, впрочем, платили хорошие. А ещё, почему-то в связи именно с последними заказами Андрей ни с того, ни с сего стал ощущать, будто за ним кто-то наблюдает. Безотчётное, совершенно безосновательное чувство. «Не хватало только новую манию нажить, своих мало!», – думал Андрей, но, тем не менее, никогда не программировал для ООО «Нимб» внутри «кокона», а предпочитал работать на «внешнем» компьютере. Как он полагал, иначе было бы слишком много чести для, по его определению, «студенческих зачетных работ».

Ближе к вечеру, как и было обещано, Виталий Васильевич сделал свой звонок. Ничего содержательного сказано не было. Олигарх лишь договорился с Андреем о встрече на квартире у последнего завтра в семнадцать часов. Попросил сохранить это посещение в тайне, причём выразился на этот счёт насколько лаконично, настолько и неопределённо: «Ото всех».

Конечно, Андрей сразу сообщил Роме о предполагаемом визите его дяди. Реакция Романа оказалась довольно неожиданной. Он попросил, чтобы, если дядя не будет очень уж настаивать, Андрей не пытался устроить между ними встречу. И ещё попросил сразу же сообщить о содержании их предстоящего разговора. Андрей пообещал.

Алёше же вечером не сказал ничего.

Виталий Васильевич явился на следующий день в назначенное время. Алексей как раз был в университете. Гость сразу же направился в зал, по его выражению, «для серьёзного разговора». По пути вскользь осведомился, как дела у Ромки. Но никакой инициативы на предмет встречи с ним не проявил.

Для Виталия Васильевича всегда было особенно существенным умение правильным образом вести деловой разговор. Детализируя, это означало прежде всего правильно «выстроить» разговор: например, войти в него с какой-нибудь посторонней темой, однако же важной или просто интересной для собеседника. А уже затем плавно переключиться на основную тему. Но Виталий Васильевич даже представить себе не мог, до какой степени «вводная» тема, заготовленная им на этот раз, окажется не просто значимой, но скорее даже животрепещущей для его теперешнего визави.

– Андрей, ты слышал?.. Нет, давай буду называть на вы. Так мне удобнее. Андрей, вы ещё слышали, что Матвей Григорьевич умер?

Андрей подался вперёд в кресле. От неожиданности круглое лицо его вытянулось.

– Что вы! Нет! Как? Когда? Он же звонил!.. – «Когда?.. Давно уже. В марте, Лёшку поздравлял!»

Виталий Васильевич был доволен.

– Внезапно, позавчера. Уехал две недели назад. Снова к дочери погостить. Инфаркт ночью случился. Вот и «погостил»... Там и похоронят теперь.

– Очень, очень прискорбно... Он стал мне близким человеком... Нам...

– Я это знаю. Представь себе. Ну не конкретику, конечно. Просто, что покойник к тебе... к вам особенное расположение имел. Я же не просто так этот разговор начал. Я ведь имею вам даже кое-что сообщить. Не представляю зачем, но Матвей попросил...

– Очень интересно!

– Видите ли, на свой последний день рожденья он попросил... Понимаете, между нами принято было заранее выяснять, кто что хочет получить в подарок. Ну, чисто формально, конечно, какие-нибудь книжки-безделушки... Так вот, а на этот раз он и говорит, а своди-ка просто ты меня в ресторан, только в самый лучший, какой выберешь. Вот это и будет подарок. Я, конечно, лицом в грязь не ударил. «Принцесса Гамахея». Знаете? Не знаете. Ну ладно. И мы просидели там, проговорили, знаете, часов пять. Он много интересного понарассказывал, о чём раньше не было случая рассказать... Да, какой человек был... Так вот, он рассказал, между прочим, один факт из своей биографии. А уже потом, ближе к концу, вспомнил почему-то и о вас с Алексеем. Да, это когда о Романе спрашивал, о новых его несчастьях. Причитал ещё, что всё никак навестить не соберётся... Так вот, и попросил вдруг... так и сказал: «Когда меня не станет»! Попросил рассказать вам, Андрей, о том самом факте своей биографии. Вот это я сейчас и сделаю.

– Да уж, пожалуйста! – Андрей оказался теперь не на шутку встревожен. Что ещё там успел наговорить старик?

– Так вот, Матвей Григорьевич, оказывается, был сын – незаконный! – одного крупного медика, настоящего светила довоенной медицины. Сам-то Матвей раньше был по фамилии Кацман, но это, оказывается, фамилия его отчима, который погиб на войне. А настоящий отец так его и не признал. Только, Матвей говорит, очень помог ему при поступлении в медвуз. Странно, правда, какая там Матвею помощь требовалась? Ведь умный был. И никто не знал, что это его отец. Сам Матвей узнал только лет в шестнадцать или семнадцать, когда мать рассказала, будучи чуть ли не при смерти. Тогда же вот и помощь потребовалась при поступлении. И получилось так, что может оно и к лучшему, что никто не знал, когда папаша загремел в 52-м как «врач-убийца». Матвея не только не забрали вслед за ним, но даже не тронули, на допрос не вызвали. Никто же не знал! Потом, сразу после смерти Сталина, отца освободили. Но он очень скоро умер. Не прошла тюрьма бесследно. Такая вот история. Так почему же он именно вам велел её сообщить? Не признаетесь?

– Ничего особенного. Я однажды выспрашивал у него про «дело врачей». С детства историей интересуюсь, а он же сам врач, и такой многоопытный человек... – на ходу лепил свою «версию» Андрей, а сам думал: «Ах, во-от оно что! Вот недостающий фрагмент! А Матвей Григорьевич-то расфенивал... Идеалист нашёлся! Поступок по совести, сито причинности... За отца, значит, мстил... или нет, скорее спасал отца!..»

– А, ну тогда понятно. Тогда ясно всё. А теперь, Андрей, я бы хотел поговорить с вами вот о чём...

– Я внимательно слушаю.

– Вы ведь от «Нимба» задания получали?

– Да, конечно. Уже год.

– Ну да, да, я конечно знаю. Блестяще справлялись, по их отзывам. У них целый отдел не мог справиться за полгода, а вы за две недели... Разогнать их надо к чёрту, вот что я скажу!

– И будете совершенно правы, – бессердечно одобрил злое намерение олигарха Андрей.

– Но я не об этом...

– Я внимательно слушаю. – В повторе этом уже сказывалось изрядное нетерпение.


7

– Я буду прям и по возможности краток. Пожалуйста, выслушайте меня спокойно. Я не рассчитываю на ответ прямо теперь. Обдумайте всё в ближайшие дни. Простите, если я сегодня не приму ваше «нет».

– Вы пугаете!

– О, нет-нет. Чем можно испугать человека? Силой? Кого да, а кого и нет. Знаете, силой можно отжать завод. Можно отжать кусок бюджета себе под распил. Ну, а когда до человека доходит, до его свободной воли... В этом случае – какой прок, если силой? И если пугать? Знаете, как это у Державина?

Поймали птичку голосисту,
И ну, сжимать её рукой!
Пищит бедняжка вместо свиста,
А ей твердят: «Пой, птичка, пой!»

Вот, свист этот мне и не нужен, наслышался я свистов этих, сыт по горло! Мне песни нужны.

– Прекрасно вас понимаю! – Андрей был собран, насторожен.

– А вы ведь та ещё птичка! Моцарт программирования, разве нет? Я кое-что о вас ведь знаю, наслышан. Бриллиант такой величины бесполезно прятать. Вы же понимаете, что мои интересы сейчас всё больше и больше переключаются на Ай-Ти. А тут без птичек и Моцартов, увы, пока никак.

Андрей натянуто улыбнулся:

– Ну, это уж вы хватили.

Виталий Васильевич пропустил замечание мимо ушей.

– Итак. Прямо спрашиваю: вы ведь работали в позапрошлом году и ещё прежде на «Гефестон»?

Андрей быстро совладал с эмоциями. Это же надо! Откуда?..

– Да работал. Но это закрытая информация. Как и любая другая моя работа, для лиц, не являющихся её заказчиками, либо не представляющих интересы последних.

– Это я понимаю. Просто исходите из того, что для меня эта информация уже открыта. Без вашей помощи. Так вот. Джек. Может так лучше?

Это был ник Андрея, под которым он работал для «Гефестона», крупной логистической компании в Голландии.

– Вижу, вы прониклись. Мне действительно всё известно. Так. Теперь о себе. Я имею, как уже говорилось, существенный интерес в области программирования. Нет, вернее сказать метапрограммирования. Вы, надеюсь, понимаете, что происходит сейчас в стране? Буду уж откровенен, чего там. В любой момент я всё могу потерять. Сейчас я миллиардер, но вся моя собственность, так уж получилось, по ряду причин... не буду распространяться... вся она тут. Т а м – на десять, ну на пятнадцать миллионов. Плюс недвижимость, за которую ещё и платить надо. То есть жить на пенсию. А я так не умею. А тут вы, Андрей, да... моя Золотая рыбка. Ведь грех же не воспользоваться, нет? Как в Уэльсе говорят, я слышал... У меня же там замок имеется, небольшой, четырнадцатого века... Так вот, валлийцы говорят: «Если прискакал всадник, – не следует говорить, что прискакала лошадь». Ну, или конь, неважно. Хотя это ведь тоже по-своему верно, что лошадь прискакала. И лошадь ведь тоже, из песни слова не выкинуть... Просто я, понимаете, опускаю все детали, всех коней... А только о деле говорю. Только о нашем дорогом всаднике. А ещё валлийцы говорят так: «С моих моральных высот открывается прекрасный вид». Поэтому цените мою откровенность! И сразу же хочу заверить вас, что сейчас о вашем существовании никто из моих не знает. Никто. Полгода назад я решил полностью замкнуть вас на себя. Понимаете... Вот представьте: на дороге нашёлся бриллиант, – так что, я буду кого-то звать на помощь, чтобы поднять его? Так что вы не беспокойтесь, что вас кто-нибудь из моих знает, – вся информация о вас замкнута исключительно на меня. Вот так вот, дожил! Приходится снова работать, как, бывало, в начале девяностых: всё сам-сам! А все, кто вас нашёл больше года назад, – в качестве Джека нашёл, конечно, – они уволены уже давно. И не представляют себе важности этой находки. Зачем лишние люди в таком деле? Но сам-то я, признаю, передержал, конечно... Раньше надо было!..

Поскольку Андрей упорно молчал, Виталий Васильевич заговорил снова:

– Ну так вот... Итак, я предлагаю вам... И помните, не говорите «нет»! Я предлагаю вам передать лично мне в руки всё то, чем вы всё равно самостоятельно ни при каких условиях воспользоваться не сможете. Знаю, знаю... – Виталий Васильевич теперь уже останавливал порывавшегося что-то сказать Андрея. – Вы же их не здесь храните, не дома! Не дурак же вы... Конечно, можно выследить, взломать, но это было бы глупо. Без вас мы бы всё равно не смогли правильно во всём этом разобраться. Или времени бы ушло слишком много. А сейчас время важно. Да и помните ведь, что я про птичку говорил... Возвращаюсь к своему предложению. Вы ведь сейчас даже не догадываетесь о настоящем значении этих программ. Речь идёт исключительно об исходниках всего того, что вы наваяли за три года для «Гефестона», и именно как Джек. Предложение моё простое. Отдать их мне. Взамен. Я ведь могущественен, пока ничего не произошло, не так ли? Взамен я предлагаю вам, – не только вам лично, Андрей, а и Алексею, и Роману, особенно Роману... Ему ведь нужен другой воздух, с его-то здоровьем. Например, воздух Италии! А у меня там на Адриатическом побережье есть прекрасное имение. Прекрасное. Небольшое. С замечательным особнячком, с пляжем... Для себя готовил, но живу-то под Ниццей. Всё-таки это лишнее. Супруге-то апломб подавай. А ведь истинный перл. Это будет тебе, лично, в собственность. Далее, ну, скажем, полмиллиона долларов на счёт.

– У меня больше, – ввернул Андрей.

– То, что ты не беден, я знаю, – сухо парировал Виталий Васильевич, внезапно снова перейдя на ты. – Лишними не будут. Просто на проценты сможешь жить. Да, а главное не это. Ты ведь не забыл, что официальным опекуном Романа являюсь я? Нет? Так вот. Я ведь уже решил, со слов врачей, конечно, что для Ромки обязателен теперь южный воздух. Воздух Италии. Он переедет туда непременно. Переедешь ли ты вместе с ним – решать тебе!

Андрей молчал. «Откуда эта сволочь знает о моих отношениях с Романом?.. А знает, чёрт! Раз шантажировать этим стал».

– Ну а если ты согласишься, – продолжал Виталий Васильевич раздумчиво, – я переоформлю опекунство на тебя. Понимаешь? Ты станешь официальным опекуном Романа. И бессрочный вид на жительство. С гражданством, конечно, сразу не получится, даже с моими связями в их коза-ностре... А вид на жительство обеспечу. Вот и подумай на досуге. Я специально оставлю телефон, пригласи меня для нового свидания, когда надумаешь. Я открыт для встречных предложений, имей в виду. Ну, в пределах разумного, конечно. И не тяни, не тяни, это главное! Говорю же, и так передержал...


8

Проводив Виталия Васильевича, Андрей незамедлительно бросился к Роману. Впервые в его жизни происходило такое: внезапно появилось обстоятельство, или, точнее сказать, в ы з о в, принять который, или же уклониться от которого самостоятельно у Андрея никак не получалось.

Рома, ощутив приближение Андрея, сразу встал от своих планшетов и направился к дивану. Улёгшись на подушки, вытянул ноги к подлокотнику. Как обычно, Андрей сел рядом на пол у самых его ступней, опершись спиной о стену, и приступил к разговору.

«Твой дядя только что ушёл. Мы долго говорили. Он предлагает взамен нам перебраться в Италию. С тобой. И деньги. Жить как рантье. В общем, как душе угодно, так и жить. Но я должен отдать исходники своих программ для одной компании. Понимаешь?»

«А зачем они? Ему? Он же...», – тут Роман прервался.

«Говори! Всё, что думаешь».

«Он же птица высокого полёта! Просто мне странно, что он сам к тебе за этим пришёл».

«Да, я и сам удивился. Но я кое-что сопоставил... Не хочу хвастаться...»

«Скажи как есть».

«Ну вот представь, из твоей музыки, что ли... Я никаких параллелей, но...»

«Да, да...»

«Если бы император Франц... или Иосиф, неважно... Франц-Иосиф, вот если бы он точно знал, кто такой у него музыку пишет, Моцарт! Именно, как он уже есть в веках, с точки зрения вечности? Его настоящий масштаб. И свой масштаб, соответственно. Вот пришёл бы он лично к Моцарту с пожеланием, чтобы тот посвятил именно ему, императору, какие-то свои вещи, ну лучшие, конечно?»

«Т.е. ты хочешь сказать, что дядя именно так понимает масштаб твоей работы?»

«Ну не в том смысле, конечно. У него меркантильный интерес. Я его понимаю. Ты же видишь, что в стране делается. Ведь он завтра без штанов может остаться. А тут такая информация у него появилась, насчёт меня. И такая возможность, пока ещё он в полном могуществе. Я быстро понял, почему он приехал один, даже без охраны».

«Понял. А твои работы... Я конечно всё равно не пойму, но можешь хотя бы в общем пояснить? В чём их ценность? И почему ты сам ими не воспользуешься? Да, ведь и запатентовать их можно, наверное!»

«Тут всё не так просто. Как бы... Патентовать-то нечего! Я программировал, следуя определённому техническому заданию, и достиг определённой цели. И само по себе это ноль целых ноль десятых... Со мной полностью расплатились. Вопрос закрыт. Тут другое. Я всё время подозревал, что есть какое-то... двойное дно. То есть я строго следую заданию, но само задание построено так, что моё решение получало ещё какой-то совершенно иной смысл на самом деле! А я не обладал информацией, в каком ракурсе необходимо мой результат как бы развернуть, чтобы получить что-то совершенно иное. Догадки-то есть, но... Главное, понимаешь, с догадками своими ведь не выйти на площадь! Честно? – я просто не знал бы, что со всем этим делать, даже если бы хотел. Куда приткнуть. Ну а В.В. отлично знает. Притом, что это до того неочевидно!»

Андрей замолчал.

«Я примерно понял. Это своего рода структурализм. Когда структура работает независимо от наполняющей её материи, или содержания. Де Соссюр, популярная идея в Двадцатом веке».

«Точно!»

«А какие догадки?»

«Это долго объяснять, иначе получится не совсем адекватно... Вкратце: наступает такая точка в некоей чрезвычайно развитой и перенасыщенной системе, когда система уже сможет самовоспроизводиться без поддержки извне. Без поддержки реальным участием. Да... вот как твой «китч»! Понял? Обладая такой программой... да нет, это не «программа» в обычном смысле. Это принципы! Так вот, обладая этим, можно больше вообще не программировать. Все задачи будут решаться без участия отдельного сознания программиста. Понимаешь, это революция».

«И к этому ты подошёл?»

«Да в том-то и дело, это только догадки... У меня нет всего объёма, куда это можно поместить и хотя бы приблизительно понять, что там к чему на самом деле. У меня лишь какое-то частное решение! И именно эта компания, голландская. Другие все обычные были. Без двойного дна. Кроме, правда, ещё одной. А именно эта фирма ведь и предложила мне оборудовать квартиру системой безопасности... Такой, что только держись! Правда, да, на благодатную почву семя пало, я ещё и советы давал... Ну ладно, это не по теме. Я полагаю, что так же как и меня, «в тёмную» использовали многих. Но у тех ребят, кто мне подкидывал такие задания, свои-то исполнители, видимо, послабее. Вот и затормозился процесс. Или по какой-нибудь другой причине. И тогда В. В. вполне успеет вклиниться. Только было бы с чем. Вообще, всё это делается как бы во мраке. Много нас таких, работающих, но ничего не знающих. А знает мало кто. И ещё следует учесть, что нормальные респектабельные менеджеры в такую ерунду вряд ли поверят. Просто не примут всерьёз до тех пор, пока оно на самом деле не заработает. То же самое, я думаю, и спецслужбы. Никто ведь в здравом уме не начнёт вкладываться в разработку вечного двигателя или в наблюдение за летающими тарелками. Вот так и тут. В этом смысле В. В. меня даже удивил. Такие дела. Дядя твой ведь рулит огромной империей, и у него есть целый институт ай-тишный. Он как-то пронюхал о моей работе на «Гефестон». То есть человек полностью в теме, и поверил в это. И просит теперь отдать исходники. Обещает золотые горы. В смысле, устроить нашу жизнь... А я же всегда знал, был уверен, что просто так это дело с «Гефестоном» не кончится, что будет ещё какое-то продолжение. И вот дождался. Такие дела. Я тебе всё рассказал!»

«И что?»

«Не знаю. Пока думаю».

«Гордость не позволяет?»

«И это. Но не только. Тут сложно всё». Андрей решил не упоминать о шантаже со стороны олигарха. О шантаже судьбой самого Романа.

«Честно? Дрю, я боюсь за тебя. Ведь ты же бедовый. Нет, отдавай! Даже не раздумывай. Без разговоров. Он страшный человек. Ты еще не знаешь. Соглашайся на любые условия. Постой, а как же Лёша?»

«Ну как. Он самостоятельный».

«Мы втроём разве не можем?»

«Нет. Он не захочет всё бросать. Да смысл теперь. Он самостоятельный».

«Он же тебя любит».

«А, ты про это. Ну и что. Вряд ли так уж. Не бери в голову. Надо с твоим решить».

Тут Андрей вдруг подумал, что сможет в последний момент под те же самые исходники отжать у олигарха ещё и хорошую квартиру именно для Лёхи, причём где-нибудь в центре, по соседству с его универом. И тогда, м о ж е т б ы т ь, он окажется в состоянии жить на два дома: то здесь, с Алексеем, то в Италии, с Романом (для Ромы, конечно, пришлось бы нанимать в его отсутствии сиделку).

«А что решить? Только соглашаться. Нет, давай ещё о нас. Обо мне. Если втроём, то понятно. А со мной одним не связывайся».

«Ты что! Я нормально справляюсь. Ты же видишь! И там так же будет».

«Я не про это. Я понимаю, ты чувствуешь ответственность... Я не про это».

«Что?»

«Одно дело просто жить со мной, как я жил тут у вас. А другое дело, как будет там, если вдвоём. Во-первых, сколько я ещё проживу. Тогда ты один останешься».

«Это неважно».

«Да, конечно, ты тогда к Алексею вернёшься. А я именно про жизнь... Со мной разве можно жить. Именно лично. Я же вещь. Я человек без сердца».


9

Роман остановился. Андрей секунд десять ждал и наконец не выдержал.

«Какая чушь! Что это значит?»

Роман молчал. Андрей всё время глядел на его подошвы, но они ничего не выражали.

«Мне кажется, ты прекрасный человек. Я же тебя знаю уже больше года».

«Нет, ты не понял. Я эмоционально мёртв. Отличное слово нашёл! Всё думал, как это выразить, как тебе сказать. Так лучше всего. Дрю, у меня нет сердца».

«Что ты говоришь! Какая ерунда! Ты такой... Самый тонкий и всё понимающий. Не тебя поддерживать надо, а ты сам поддержишь кого угодно! Нет, нет...»

«Да в том-то и дело! Вот скажи, человек с сердцем разве так бы жил? На моём месте».

Андрей молчал. Роман продолжил.

«Тут не какая-то метафизика... Дрю, милый, я не знаю, имею ли я право тебе это рассказывать. Я привык нести эту тяжесть. С ней вырос. Она была всегда, и я приспособился. Как-то выжил. А теперь – так вот просто и вывалить весь этот ужас на тебя?»

«Рома, говори».

«Я не готовился. Видишь ли. Всю жизнь жил с этим. Хотя конечно, мечтал иногда, чтобы кому-то сказать. Чтобы нашёлся человек, которому я м о г бы э т о рассказать».

«Я этот человек. Мана, нам решиться надо. Надо твоему дяде ответить. И если я не буду знать... чего-то...»

«Это я и понял. Поэтому честно тебя предупредил. И ты всё равно хочешь знать?»

«Да, да».

«Ну вот, Дрю. Я бы мог просто изложить факты, но тогда не будет понятно главного. Понимаешь, некоторые вещи или действия, чисто физические, нам кажутся как бы... отдельными от нас. То есть мы можем их осознавать и придавать им тот или иной смысл, рассматривать под разными углами, произвольно. Я уже грубо буду говорить, да? Можно? Вот если я, например, сейчас пососу твой член. Это может вызвать удовольствие, может отвращение, то или это, неважно... Главное, я – это я, а моё действие – это моё действие. Я осознаю его объективно, со стороны. И могу оценивать, а почему? Я уже сформирован, и знаю, что это такое. И остаюсь при этом тем, кем и был до того. Вот. А если примерно такое же физическое действие... как бы... прорастает сквозь того, кто его выполняет? Или кого заставляют его выполнить? То есть чувство не приходит уже извне, не прилагается к этому действию, а впервые им же самим и формируется, изнутри? Может, я пока непонятно выражаюсь. Тогда знаешь, что самое страшное в насилии над детьми?»

Андрей даже опешил от такого поворота.

«?»

«Не физические последствия, ведь таких может и не оказаться. Как при действиях эксгибиционистов, например. Нет. Ужасно то, что такое действие не остаётся вовне, а оно, и именно до формирования личности, – оно её прорастает, такими эмоциями... которые в дальнейшем могут исключить развитие нормальных человеческих эмоций. Вот. Это было предисловие. Если понятно».

«Да. Я примерно понимаю. Но ты продолжай».

«Ну вот. Ты уверен, что хочешь знать? Постой. Пойми, потом обратной дороги не будет. Ты узнаешь меня всего...»

«Уверен, говори!»

«Так вот. Я был такой ребенок, знаешь ли, несчастненький. Искалеченный. И с отцом ещё жил. Мать умерла только что. И мой дядя, он очень добрый человек, меня взял под своё покровительство. Родители, конечно, были только за. Они так перестрадали из-за меня. Мама же потом и умерла так быстро. Да, и ещё одно предисловие нужно сделать. Теперь уже конкретно обо мне. Ты ведь знаешь, что я необычный был ребёнок. Вундеркинд».

Андрей, неотрывно наблюдавший за Ромой, за его стопами, понял, что Роман усмехается.

«Я же ещё до травмы и читал, и считал... Представь, прочитал самостоятельно «Принца и нищего», и ещё половину «Робинзона» успел! Потом уже мне отец дочитывал. И я ведь очень сознателен был. Дьявольски сознателен. До сих пор много чего помню. Что, конечно, обычно не помнят из трёх-четырёх-пятилетнего возраста. Возможно, потеря зрения стимулировала потом эти воспоминания. Тем не менее, они существовали, они сложились! Да, но это же никак не меняет того факта, что я был ребёнок. Больше того, эмоционально заторможенный, по понятным причинам... Понимаешь? Зазор получался. Между сознанием и эмоциями. И огромный зазор. Преогромный».

«Понимаю...»


10

«Так вот, это случилось, когда мне было лет семь. Нет, семи точно не было... Шесть с половиной, пожалуй. Когда умерла мать, дядя начал меня опекать гораздо более плотно. В том смысле, что за учителей платил, за лучших, и на обследования возил в Швейцарию. И вот однажды он меня забрал у отца и объяснил, что в клинике нужны какие-то процедуры. Это было не в первый раз. Всё было как обычно. Ведь он множество раз меня по клиникам таскал. А дальше я не могу рассказывать так, как я это ощущал тогда. Это будет непонятно. Я лучше расскажу, что произошло, уже с точки зрения взрослого человека. Как я сейчас. Как ты. А потом попытаюсь описать, как это воспринималось именно тогда. И к чему привело. Итак, меня привезли куда-то, я потом это место для себя назвал «вилла». Это точно не было лечебное заведение. Запах другой. И кресло бархатное. И диван. Дядя был очень заботлив. Он буквально сюсюкал, мол потерпи, сейчас сделаем укольчик. И укололи в голень. Это был укол, чтобы выключить моё сознание, психотропный. Чтобы я мог что-то говорить, как-то реагировать, но был полностью заторможен и потом ничего не помнил. Понимаешь? Это я уже с точки зрения сегодняшнего дня объясняю. А тогда, говорю же, необычный ребёнок был. Дядя это знал конечно, но как-то не учёл, в дозе, что ли. Тоже ведь, нельзя ошибиться. Можно и переборщить. Так что не вполне учёл моего слишком мощного самосознания. И получилось так. Я полностью утратил волю, способность выражать эмоции, направлять движения. Но всё сознавал. Слышал, понимал. Всё! Вот что ужасно. И понеслось почти сразу. Дядя и ещё кто-то меня раздели догола. Щупали моё тело. При этом заметь, дядю не называли «Виталий Васильевич». Думаю, на всякий случай. К нему обращались «Виктор Владимирович». Но я-то знал, что это был он! Это был мой первый ужас. Для ребёнка, когда что-то одно привычное с чем-то другим без всякого объяснения не складывается, эмоционально всегда наступает ужас. Тем более для такого сознательного, каким был я. И в таком положении. Ну вот. Дальше ощупали всего, принялись за шрамы. И понимаешь, я чувствую, что не руками. Догадался, что языком. И ещё чем-то. И стонут. На два голоса. Не говорят, стонут. Потом я и на ногах почувствовал то же. И на теле. Губы. Языки. Пальцы. И это был новый ужас. Потому что я не понимал ничего. И двигаться не мог. Даже стонать не мог. Только сознавал. А потом мне ротик открыли, и я почувствовал что-то горячее, скользкое. Мокрое. Это мне залупу в губы. Молодой голос приказал: «Лижи». И я лизал. И вторую залупу потом, дядину. А они оба стонут. Потом меня перевернули, и с попкой игрались. Пальцами. И каким-то гелем. Это было о ч е н ь приятно, но от этого ещё ужаснее! Понимаешь, это была неизвестность. Непомерность. Какая-то чёрная дыра, в которой рушилось всё, что у меня в душонке уже было построено, если не построено, так намечено, как абрис... Но тут происходило что-то никуда не укладывающееся... А если не укладывающееся, значит ломающее и сокрушающее. И переживалось всё, как один сплошной ужас. Как то, чего не должно быть. А вот оно! Теперь уже есть. Мир сломан, понимаешь? И я в другом каком-то мире, в страшном. Навсегда. Потом они мне в попу что-то вводили, очень аккуратно. Мизинцы, наверное. И снова залупами к губам: «Пососи леденец». И кончили оба мне прямо на губы. И на тело. Я чувствовал это горячее, липкое. Вот так и создаётся для человека мир. Это сейчас я называю вещи своими именами. А тогда... Вот то, что я говорил, оно впервые как бы... прорастало меня. Мою душу».

И Андрей непосредственно по стопам Ромы, по их складкам, по манере его «речи» ясно видел, как ему больно. Да, на сморщенных особенным образом подошвах Романа выражалась боль. Представляете себе, как такое возможно? Острая боль.

Андрей на какой то миг потерял самообладание. Невозможно было вот так просто сидеть, слушать, говорить! И Андрей судорожно дёрнулся всем телом вперёд, к стопам Романа. Ухватил их руками, принялся часто-часто целовать Ромины подошвы, потом прижался к ним лицом. В этот момент Роман ясно почувствовал влагу на лице Андрея. Но Андрей уже вскочил! Он наклонился над полулежавшим на диване Романом, ни на секунду не задумавшись, что может этим сильно испугать его, схватил руками за торс, обнял, прижимая его лицо к своему, и крепче, как можно крепче сжимая в объятиях, вскочил на ногу. Он покрывал поцелуями его лицо, взъерошивал рукой волосы на затылке, и сжимал, сжимал в объятиях...

Потом положил Романа снова на диван. Снова пристроился у него в ногах.

«Милый Дрюха! Ты такой замечательный! Спасибо, что понимаешь меня. Больше никто меня не понимал. Никогда».

«Что ты, я просто...» Андрей теперь был смущён. Он не знал, что сказать.

Роман будто бы поняв настроение собеседника, как ни в чём не бывало вернулся к разговору...

«Так вот что было дальше. После всех этих манипуляций со мной... Потом я всё-таки забылся. Но пришёл в себя всё в том же состоянии ужаса. Я с того времени всегда жил в этом ужасе. Ты же знаешь, и сейчас кричу ночами. Это списывают на последствия травмы, ну и пусть... Так вот, В. В. мне заботливо объяснил, что надо мной проводились важные процедуры. «Ну, ты же всё равно ничего не помнишь. Мы сделали, чтобы тебе не было больно, да?» И тут я снова объясню. Я испытывал ужас, но был умным. Я вдруг понял, что решается моя жизнь. Не больше и не меньше. И надо врать. Просто затем, чтобы в этом ужасе спасти свою шкуру. Вот это я тогда отчётливо понял. Не в таких выражениях, конечно. Чисто инстинктивно. И я сразу соврал. Убедительно соврал! Да, отвечает довольный В. В., у нас тут лучшие врачи! И потом ни с кем не делился, с отцом в первую очередь. Я понимал, что это смертельно опасно».

«Ужас». Только и мог сказать Андрей, уже позабывший смущаться за свой внезапный порыв...

«И вот в таком ужасе я прожил неделю. А потом дядя снова объявил, что пора на процедуры. И опять та же вилла, или что это там было... И та же самая программа. Знаешь, второй раз не так страшно было. Всё-таки опыт. Только уже подольше, и облизывали всего. И попу лизали, как я потом понял. И снова я делал вид, что ничего не помню. Только отец что-то стал замечать. Что я не такой как раньше. Осторожно стал расспрашивать. Но я ничего не рассказал. Это немыслимо было бы рассказать. Да я бы и не смог».

«И ты с этим потом жил?»

«Нет. Это ещё не конец. Дальше случилось самое страшное. Хотя фактически мало что произошло. Но для меня настал бесконечный ужас. Вот от него я и сейчас кричу во сне. Это был последний раз. Третий. И тогда всё то же самое было. Те же двое... Но гораздо дольше. Кончали по три раза. А перед третьим разом и произошло вот это. Да, ещё перед вторым разом было новое то, что дядя дал мне облизать свои ноги. Это-то ладно. Я же свои ноги давно уже исследовал. Вот ему лизал и Боже, как он стонал. А потом и случился кошмар. Потом, когда они кончили второй раз, попили чай и снова ко мне. И старший говорит: «А что ты, Толя, теряешься? Ноги ведь это тако-ое удовольствие!» Он тогда молодого один-единственный раз за всё время назвал по имени. И этот человек тоже мне ногу дал, сначала правую, тут всё нормально. А потом левую. Я веду по подошве к пальцам и чувствую, большой палец где должен быть, он куда-то уходит... по пальцам иду, 2, 3, 4. А мизинец опять, как в пустоту. А он мне даёт верх стопы, чтобы я пальцы облизал, и большой палец сразу нашёлся, но я не понял, как он так ногу свою повернул! На 45 градусов! А ведь не двигался. А другие пальцы вдруг обнаружились где-то под этим, и крест-накрест! Иду дальше, а там мизинец, снова крест-накрест».

У Андрея холодело внутри. Голова шла кругом. «Толя», «пальцы», «работал у меня».

Обмануть себя? Нет, немыслимо...

А Роман тем временем продолжал: «Это я сейчас так подробно рассказываю, логически. А тогда ничего подобного не было. Было чисто эмоциональное восприятие, и был кошмар: когда такое лезет, что непредставимо. Эти пальцы под углом, крест-накрест, – чего ведь не бывает! Быть не может! А оно вот! Да, я знал, например, что у меня сросшиеся. Может, именно поэтому ещё и с большим ужасом воспринял. И долго вот так он меня заставлял лизать. И снизу, и сверху. И оба стонали и кончили мне прямо на губы... Но даже это не так было ужасно, как та нога. Мне она в ночных кошмарах до сих пор снится. Дьявольская. Именно она, когда кричу... Вот. Теперь ты всё знаешь».

Андрей спохватился.

«Какой кошмар. Какая он сволочь».

«Не то, чтобы сволочь. Многие настоящие злодеи очень ведь добрые люди. В сущности. Очень совестливые. Вот дядя. Ведь он же по сути неплохой человек. Но у него есть своя особенная похоть. А я находился под боком, вот именно такой, какой я есть. И В.В., видно, не смог удержаться. Организовать-то всё было легко, с его ресурсами. Хотя сочетание педофилии с акротомофилией воистину должно быть чем-то... чудовищным. Но если подумать, не таким уж и нелогичным. Хотя бы на основе наслаждения беспомощностью и как бы недоразвитостью объекта пристрастия. Вдвойне беспомощностью, вдвойне недоразвитием... Да ещё плюс садизм... Мне ведь делали чем-то так больно, особенно ножкам моим, очень больно, до стонов доводили. Особенно на третий раз. И громче всего стонали тогда. Дрю, я отвлёкся. Так вот, после этого третьего раза что-то пошло не так. Я держался, конечно, как иначе! Я же яснее дня чувствовал: если выдать, что я что-то помню, – это смерть. Безусловно смерть. Наверное, в этом страхе я был тогда гораздо более прав, чем любой взрослый, окажись он на моём месте. Но случилось нечто такое, с чем я справиться уже не мог. Начались ночные кошмары. И отец явно что-то заподозрил. Я не знаю, что произошло. Вдруг я разговаривал во сне? Не знаю. Только дядя меня больше не забирал. Никогда. А отец через месяц внезапно умер. И я до сих пор не знаю, что случилось. Официально инфаркт. Может совпадение. Может... А В.В. был очень добрый всегда. Ничего, ни-ни. Всё для меня делал. Всё устроил. Вот так».


11

Похолодевший, взмокший Андрей только и мог скользить пальцем: «Ужас. Ужас. Ужас».

Но был он теперь всецело поглощён уже своим собственным ужасом. О котором, конечно, никому не...

«И случилось продолжение. К 12 годам я уже всё соображал. То есть понимал, что к чему. Уже именно сознательно. Рационально. Душу-то не вернёшь, а интеллектом Бог не обидел. Так вот, я, дурак юный, – представляешь? – в один прекрасный день сымпровизировал: решил не скрывать, что меня одолевают мечты о парнях. Что я, видите ли, гомосексуал. Решил: посмотрю, а что будет? О! как же быстро я пожалел об этом! Пять минут не прошло, как снова вернулся ужас. Дядя явно перепугался. Он сразу ко мне подослал Матвея Григорьевича. Расчёт очевидный был – посторонних не подпускать, а если что-нибудь обнаружится, Матвей первым делом к нему ведь прибежит... Ну, тогда уже появится возможность разрулить. Понимаешь, я уверен, вплоть до устранения. Инфаркт, например. Матвей же был такой простодушный...» – Андрей почему-то не захотел в начале разговора сообщать Роману о смерти старого доктора. А теперь было уже поздно. – «...Насколько хороший психолог, настолько и бесхитростный, наивный, просто по-человечески... Дальше ехать некуда! Именно что – человек Божий! Я вот думаю, кстати, как это он главврачом в большой клинике мог быть? Развалил, наверное, там всё... Ну вот, и ко мне тогда подослан был. Знаешь, как я перепугался! Снова это чувство, что смерть – вот она. В шаге. Закаялся, что сказал. Но Матвея оказалось довольно просто убедить. Что ничего не было. Что природа взяла своё. Ну, ты знаешь, чем всё кончилось. У дяди явно от сердца отлегло. Я остро почувствовал, как схлынуло просто, кожей чувствовал. Ну вот и всё. Вот так я и стал тем, что есть. Но не в смысле, что геем, нет!»

Тут Роман будто спохватился. Он дважды с нажимом изобразил знак отрицания.

«Нет! Геем – это точно от рождения. Все мои многочисленные самоанализы приводят только к такому выводу. Да, я геем родился. Нет. Человеком без сердца. Эти люди в каком-то смысле лишили меня сердца. Как знать, может это и хорошо, и так и нужно, особенно мне. Ведь не они сделали меня несчастным. Точнее, этим они не сделали меня несчастным, даже наоборот! Без сердца я заодно лишился и способности страдать. Лет в 16 –17 я очень много над этим размышлял. Я ведь, – ты же заметил, надеюсь? – всего лишь чистый дух. Я на всё взираю со стороны. И на самого себя в том числе. Ни в чём не участвую. Помнишь Иннокентия? Вся моя жизнь – это лишь наслаждение доступным. Недоступного для меня просто не существует. У меня для этого нет сердца, нет, так сказать... нетерпения сердца. Чтобы желать. И за это нужно благодарить тех двоих. В особенности даже молодого, я бы сказал. С его дьявольской ногой. А я, кстати, так и не знаю, кем он был. Больше не сталкивались никогда, это точно. Голос бы узнал, ну хоть из миллиона. И вот, они начисто лишили меня за те три раза веры в любовь, в человечность, во все эти вещи. Верне сказать, не лишили, потому что в ребёнке её нет ещё. А не позволили ей произрасти. Потому, что почва испорчена и место уже оказалось занято, вот тем самым, что проросло из навязанного мне тогда опыта. Прямо сквозь меня проросло. А потом и страха. Одно, правда, не отделить уже от другого. То есть я, конечно, умом знаю и прекрасно понимаю, что такое «любовь», или «человечность», или «совесть» и т.п. И что эти вещи реально существуют – в других людях, в знакомых мне людях, с кем я общаюсь. Я и не отрицаю, – вижу это! И я отлично научился их в себе имитировать, отлично! Самим собой имитировать. Но во мне их нет. Вот с тех самых пор, с шести-семи лет, после трёх приводов на ту виллу. Наверное, это невозможно понять... Знаешь, есть вот аналогия... Примерно так я воспринимаю музыку Вагнера. Всё вижу, умом понимаю, сознаю, где тут экстаз, где захватывающая трагедия, любовь, просто-таки пароксизм любви, вплоть до смерти! А ничего при этом не чувствую. Хоть бы струнка шелохнулась. Так вот и здесь. Сердца нет – и нечему там теплеть, холодеть или трепетать. Извини, что высокопарно, ты не любишь. Но я интеллектуал, как же иначе. Да, вот так. И это обозначается столь банальным и истёртым словом, как «травма»...

Создалось впечатление, что Рома закончил. И ждал ответа. Но не прошло и десяти секунд, как он заговорил снова.

«Вот сердце... Тут ведь со мной ещё заранее произошло одно замечательное предзнаменование. Будто я боялся чего-то подобного случившемуся уже с самого начала. Чуть ли не с рождения. Именно такой вот участи, жизни без сердца. Без души. Ты же знаешь сказку «Снежная Королева»? Андерсена. Читал в детстве?»

«Да».

«Ну вот. Там... Эта сказка – последнее, что я сам прочёл, сразу после «Принца и нищего». И одновременно с Робинзоном. За день или два до несчастного случая закончил читать. И в ней меня поразило знаешь что? Нет, наповал сразило! Я не спал ту ночь, плакал... Как раз вот эта самая история о зеркале троллей, в самом начале. Вообще говоря, исключительной силы притча, ты её помнишь? Вот я и испугался, просто до смерти, а что если и в меня такой осколочек попадёт? Вдруг уже попал, а я и не заметил? Вот и плакал, и родители меня по очереди утешали тогда. А потом, через день, произошёл несчастный случай. Но представь, когда я уже в себя пришёл и прочухался... В смысле, понял всё. Что ослеп. А я как-то сразу догадался, что ослеп навсегда. Детей ведь часто обманывают в таких случаях... И вот знаешь, что я маме говорил? Это только ребёнок может так воспринимать реальность! История о разбитом зеркале продолжала у меня сидеть в голове, и я говорил: «Ну, теперь мне в глазки точно осколок не попадёт!» Представляю, как мама на это реагировала... Но потом я снова испугался: «А вдруг теперь в ушки попадёт?» Видишь, какой я был странный ребёнок. Да и вообще человек странный. Может быть. Но я же рассказываю совсем не к этому. Когда всё произошло... события на той вилле... я в какой-то момент отчётливо ощутил, совершенно внезапно и с потрясающей достоверностью, – что осколок от зеркала троллей угодил мне прямо в сердце. В самую середину. Вот – и это случилось. И всё. Впился – и заледенело сердце. «Или разорваться, или оледенеть...», так ведь? Мой случай – как раз последний. Я этот заключительный момент лучше всего из всей истории запомнил. Потому что всё другое было как в бреду, ну в большей или меньшей степени. Неотчётливо. Помню хорошо, но как будто движется всё. Постоянно меняется местами. То есть не замерло раз и навсегда, а продолжает жить. А вот момент, в который всё произошедшее на вилле вылилось, представляю себе так, будто глазами смотрю на что-нибудь в ясный солнечный день: попал осколок, и умерло сердце, заледенело навек».

Никакого отклика не последовало.

«Ну вот. Теперь ты знаешь всё. Скажи что-нибудь...»


12

Андрея трясло, его лицо пылало. Он лихорадочно размышлял. Слушал Рому и одновременно (фигурально выражаясь) бился головой о стену.

Медлить с выбором плана дальнейших действий и в более спокойной ситуации было бы для него нехарактерно. А тем более сейчас, когда решиться – вот только на что?.. – повелевал ему его д о л г. Именно так он сознавал в этот момент главную движущую силу своей души: долг. Безусловный, бескомпромиссный долг. И сразу же у Андрея почти всё превратилось в стройную систему. Всё, вплоть до последней мелочи: чт'о должно быть сделано, к'ак должно быть сделано, и что б'удет сделано. Вплоть до того, что встретит он Виталия Васильевича на костыле. Не станет больше прыгать перед ним, как кузнечик.

И снова он покрылся холодным потом, на этот раз уже не только спланировав, но и осознав предстоящее...

И в этот же самый момент...

«Б-рка!», – внезапно, на тонкой границе между простым воспоминанием и горячечной галлюцинацией, прозвучал в его сознании знакомый, давно забытый голос...

Дело в том, что молниеносность при принятии любого рода решений уже с детства являлась отличительной чертой Андрея. А в университете у него на короткое время появилось и соответствующее этой его особенности прозвище...

...Игорь учился на другой специальности, и у Андрея вплоть до третьего курса не было случая свести с ним знакомство. Впервые пересеклись два студента случайно, на местном стадиончике, при общей для нескольких потоков сдаче нормативов по бегу. Игорь, высоченный голубоглазый блондин, босиком обогнал Андрея на стометровке. Разумеется, Андрей бежал, как и все прочие, в кроссовках. Удивился, увидав прямо перед собой сверкающие на солнце голые пятки нежданного соперника. Потом поздравил его и поинтересовался, кивнув на тёмные от пыли и загара жилистые ступни: «Чего это ты так?» «А мне так легче. И привык!» – лучезарно улыбаясь, ответил ничуть не смутившийся Игорь. Нет, тогда Андрей отнюдь ещё не отыскал в себе и как бы не актуализировал свой главный эротический признак. Для этого ему понадобился Алёша. Но познакомился ли бы он с Игорем, не окажись Игорёк босым на той стометровке, – большой вопрос.

Игорь тоже оказался разрядник, но только, – в отличие от пловца Андрея, – по велоспорту. Будто выпрыгнув прямиком из песни Queen «I want to ride my bicycle», он энергично принялся учить своего нового друга ездить на велосипеде. И Андрей освоился всего за пару недель. Было лето, парни часто выбирались за город, на природу, гоняли там целыми днями. И солнце! Столько солнца было кругом! Купались в какой-нибудь речке и потом снова гоняли, всё ещё мокрые... Игорь, к слову, педали тоже предпочитал крутить на босу ногу. И никакую обувь даже с собой не брал в такие поездки. Андрюша довольно скоро тоже перенял эту его привычку. Так и заметил в самом конце августа: «Босоногое у нас с тобой лето получилось!» А однажды парни в шутку померились ногами, приложив подошвы одну к другой, – у Игоря вышло на полпальца больше! Уже тогда Андрей ощутил что-то необычное: будто бы что-то и зашевелилось, и сжалось в его груди, так сладко, так тревожно... А примерно через полтора месяца Игорь стал его первым парнем. Дело в том, что у двадцатиоднолетнего Андрея на тот момент никого ещё не было. Не было никакого опыта вообще. И вышло так, что именно этот его новый босоногий приятель впервые его «развратил». В начале учебного года Андрей даже съехал к нему от отца. (В том время он ещё не успел поселиться на бабушкиной квартире.) Друзья прожили вместе ровно семь месяцев. Потом как-то раз Игорь изменил Андрею, и вечером того же самого дня обнаружил квартиру опустевшей. Вопрос перед Андреем тогда встал отнюдь не в экзистенциальном ключе: простить или не простить. Вопрос этот сразу же перешёл в эссенциальную плоскость: уйти или остаться. И решение было принято мгновенно. Дом с треснувшей стеной не подлежал ремонту. Он подлежал сносу. Притом, желательно, молниеносному.

Вот Игорь-то однажды, ещё на первых порах их дружбы, и дал Андрею это звучное прозвище – Барка (в момент знакомства с Андреем он как раз заканчивал, взамен экзамена, большой реферат об отце Ганнибала). В дальнейшем так называть Андрея – «наш Барка» – повадились и некоторые из его однокурсников, правда, совсем на короткое время. А сам Игорь выговаривал очень необычно: «Б-рка!» – получалось будто выстрел... Андрюхе так нравилось!

И сейчас Андрей внезапно услыхал это слово, произносимое е г о голосом... Но старое прозвище в тот же миг наполнилось для Андрея новым, – зловещим! – содержанием...

«Скажи же!», – настойчивый, обеспокоенный трёп Роминой плюсны по пальцам вернул Андрея к реальности.

«Да, я скажу...»

«Это ты так волнуешься? У тебя ладони вспотели!»

И правда, палец Андрея теперь скользил по сухой Роминой подошве.

«Да. Просто я очень сострадателен».

Более глупого ответа и представить было невозможно, но Андрей с иным не нашёлся. Он не в состоянии был одновременно и размышлять, и имитировать мысль.

Однако теперь всё как будто враз встало на свои места. Да, конечно же Барка! Тёмное пространство осветилось вспышкой молнии, пока что дальней, такой, после которой гром сильно запаздывает... До того запаздывает, что и не свяжешь уже воедино ту вспышку и этот грохот. Столь многое успело подуматься между...

Андрей заговорил через минуту.

«Я решил, что нам следует уехать в Италию. Я должен согласиться на его предложение».

«Поддерживаю полностью! У нас нет выхода, если он так хочет. Добром ли, злом, он завладеет своим. Лучше добром. Что он выполнит взятые обязательства, я гарантирую. Я его знаю. Он не злобный человек, и со своим твёрдым понятием о чести. Человек слова. Ты вот думаешь теперь, он не искренен, когда меня обнимает? Нет, Дрю, он меня любит, искренне обо мне заботится. Это не парадокс».


13

– Итак, замечательно, что вы столь быстро сориентировались и приняли правильное решение. – Виталий Васильевич с довольным видом восседал в кресле Андреевой гостиной.

Он был хороший психолог. Ещё год тому назад он оценил Андрея совершенно определённым образом, и в дальнейшем неукоснительно руководствовался этой оценкой (чаще всего так ведь и случается: отношение к человеку может сложиться за пару дней, за неделю, и потом уже не меняться годами). Однако Виталий Васильевич невольно впал тут в тривиальную ошибку всех «хороших психологов»: он упустил из виду возможность привхождения неких дополнительных обстоятельств уже в последующем – и их поистине страшного уничтожающего влияния на столь обоснованно сложившуюся было схему. Прекрасно работавшую до того, надо заметить.

– Подождите, вы меня ещё не выслушали!

Андрей за истекшие три дня тщательно всё продумал. Контуры решения проступили уже с той отчётливостью, которая позволяла перейти к первым конкретным действиям. Правда, не прорисовывалось пока что сколь-нибудь удовлетворительно внешнее прикрытие намеченных им в дальнейшем шагов, однако сейчас это заботило Андрея меньше всего. Гораздо более беспокоила его совсем иная проблема, которая, казалось, не могла поддаться никакому здравому решению вообще: этой проблемой был Лёшка. Но теперь Андрей и это затруднение отложил до поры до времени в сторону.

– Говорите, говорите. А я послушаю, – ухмыльнулся олигарх.

– Итак, первое. Я принимаю ваше предложение, правда с одним незначительным дополнением. Принимаю в целом. Я выдам вам все интересующие вас материалы. Да, как вы верно подметили, хранятся они не здесь. Я действительно не дурак. Но и не в банковской ячейке! Смею вас заверить со всей искренностью, что без наличия с моей стороны доброй воли, вы бы до них никогда не смогли добраться.

«Говорит, что пишет», – невольно подумал Виталий Васильевич, кивая при этом головой. И верно, Андрей, готовясь к этой встрече, записал основные тезисы своего «выступления» и выучил их наизусть.

– Далее. И теперь о главном. Я не открою секрета, сказав, что из нас двоих сильная сторона в данных обстоятельствах это вы, Виталий Васильевич. Поэтому мне понадобятся гарантии. И единственной надёжной гарантией в моих глазах могло бы стать только выполнение вами в с е х своих обязательств в полном объёме ещё прежде того, как я передам вам свои наработки, то есть выполню свою часть обязательств. Поймите меня правильно. Согласившись на ваши условия, мне нет никакого резона обманывать вас. С другой стороны, если я свои обязательства не выполню, за вами останутся все возможности отыграть назад и сделать, так сказать, бывшее не бывшим. Разве нет? Мне кажется, что моя логика проста и справедлива.

– Да, – в глубокой задумчивости проговорил Виталий Васильевич. – Проста и справедлива. Резонно. И я согласен с вами. Единственное... Знаете, что мне не нравится? Фактор времени. Всё, что я должен буду исполнить, требует времени. Хотя бы каких-то недель. А ваши программы нужны мне... чем скорее, тем лучше!

– И тем не менее, это моё окончательное условие. – Андрей постарался добавить металла в свой голос.

– Хорошо. Я понял. Ускорю процедуру. Завтра мой юрист свяжется с вами уже по конкретным вопросам. Да, и вы... там о добавке какой-то говорили, кажется?

– Да. Это дополнительное условие. Трёхкомнатная квартира здесь, я укажу, в каком районе.

– Не вопрос. Для... А, понял. Для Алексея. Верно? А с этой что?

– Вы верно поняли. А эта крайне неудобна. Особенно для него. И расположение неподходящее. Я её решил продать.

– Хорошо. Квартира добавляется к перечню моих обязательств. Продумайте поскорее тогда, где, какая и прочее. Ведь вы и на неё право собственности, оформленное, хотите получить до передачи материалов?

– Разумеется.

– Тогда нужно спешить. Очень спешить!

– Понимаю... И ещё. Эту квартиру я собираюсь продать как можно быстрее. Не могли бы вы посодействовать? В смысле оформления документов, чтобы всё сделать по-быстрому. Покупателя я сам найду...

– Боже, до чего я дожил! Ещё только по ЖЭКам осталось бегать! – проворчал Виталий Васильевич, но пометку в блокноте сделал.

– Я лично должен буду побывать в ближайшие дни в Италии? – переключил разговор на другую тему Андрей.

– Да, конечно. В Риме. Лично. В само поместье так сразу не обязательно, день или два терять. Я не обману, оно вам точно понравится. Мой поверенный завтра с вами свяжется насчёт всех этих дел. И насчёт поездки в Рим. Поймите, надо торопиться!

– Согласен. И да, вот ещё что...

Напоследок Андрей приберёг особенную замануху. Так, на всякий случай. Для уверенности. Чтоб уж точно не сорвалось.

– Что такое? – гость явно встревожился.

Андрей грянул:

– Кстати, Ж и л ь вас случайно не интересует?

– Жиль!! – Виталий Васильевич даже привстал. Потом снова уселся, округлившимися бесцветными глазами без отрыва глядя в глаза Андрею. Потёр руки.

– Ну да, Жиль. Это ведь т а к ж е ваш покорный слуга!

Такого поворота олигарх ну никак не ожидал! Его команда полтора года назад с огромными усилиями (и по большей части благодаря нелепой оплошности одного из программистов «Гефестона») смогла отследить Джека. Но Жиль... Ведь именно этот ник считался наиболее успешным. Конечно, результаты, полученные Джеком, тоже были и хороши, и важны, но... предполагалось всё-таки, что главное решение было получено неким неуловимым и почти бесплотным Жилем. «Жиль де Рец» – стал называть его с некоторых пор Виталий Васильевич, издеваясь над беспомощностью своих детективов. Потом детективов распустил, сконцентрировавшись самолично на Джеке и следуя принципу, повествующему о синице и журавле. И тут... Вот это да!

– Да не беспокойтесь так! – Андрей даже не рассчитывал на подобную реакцию. – Я не собираюсь набивать цену. Ваши условия приняты. И как только они окажутся исполненными, я выдам вам все материалы, и за Жиля, и за Джека. И окажу содействие, если потребуется, в их расшифровке.

– Спасибо! – В эту минуту Виталий Васильевич был по-настоящему искренен. – Я всё сделаю, в смысле своей части обязательств... Всё исполню! Это же надо! Ну Моцарт, настоящий Моцарт! Чтобы и за Джека, и за Жиля...

– Да, вот представьте, так и играл пару лет с двух столов. Заодно и конкуренцию разгонял. Ну ладно. Я рад, что моё встречное предложение пришлось вам по душе!

А сам в ту же секунду подумал: «Ну всё. Теперь не соскочит!»


14

Андрей на вырванном из блокнота листочке бумаги составил что-то наподобие графика или плана действий. Напротив каждого из пунктов вписал дату, имя контактного лица и телефон. Для скорейшего оформления всех юридических моментов Виталием Васильевичем была указана некая фирма, имевшая для этого «хорошие возможности». Кроме неё оказались задействованы ещё две фирмы: риэлтерская и туристическая.

Следующие две недели Андрей носился как угорелый между этими фирмами, паспортным столом (ему ведь было необходимо оформить новый загранпаспорт; «Как же всё запущено!», – не сдержал досады по данному поводу Виталий Васильевич), тремя учреждениями юстиции и итальянским посольством. Конечно, большую часть работы взяли на себя помогавшие ему юристы и риэлторы, однако при решении многих вопросов и в особенности при оформлении всевозможных документов требовалось личное присутствие Андрея.

Странно, но то, что казалось Андрею наиболее сложным – оформление его опекунства над Романом – произошло очень быстро и даже как-то незаметно. Конечно, всё решилось исключительно благодаря влиянию Виталия Васильевича. Этим вопросом занимался Олег. Он вновь возник, будто чёртик из табакерки, уже на следующее утро после второго разговора Андрея с олигархом, и практически поселился в их квартире, оставаясь с Романом на время, пока хозяева отсутствовали. Общался с Ромой Олег теперь точно таким же образом, как и Андрей, разве что не так быстро. Роман попросил его больше не использовать свою спину для изображения букв. «Мне неприятно, я путаюсь», – пояснил он.

По поводу ранее принятого решения Андрей также всё ещё и ещё раз продумал. Правда, только лишь технически. Хотя продумывать-то здесь было особенно нечего, настолько простым всё казалось. Другое дело – внешние обстоятельства и последствия. Да ещё риск различных случайностей. Но как раз об этом Андрей задумываться не желал, сконцентрировавшись всецело на технической стороне вопроса.

А главное ведь, что-то нужно было в конце концов решать с Лёшкой! Но вот беда – если прежде именно Андрей пытался любым способом увильнуть от настырного стремления Алёши начать с ним серьёзный разговор, то теперь уже сам Алексей целенаправленно сводил на нет все попытки друга «поговорить». Находились десятки причин для «не сейчас», иногда высказываемого напрямую, иногда подразумевавшегося по умолчанию. А ведь вскоре, согласно новому «календарю» Андрея, должен был начаться ремонт в их квартире. Должна быть получена также и новая квартира. При этом Андрею предстояла ещё и короткая поездка в Италию.

План же Андрея касательно своей квартиры состоял в том, чтобы разделить её на две части, отделив от основной площади половину Романа, и продать получившиеся помещения в качестве двух отдельных квартир. Наличие двух входов и двух коридоров позволяло сделать это без особенных проблем. Андрей представил дело так, будто бы благодаря подобному разделению продать квартиру окажется намного проще, нежели сохранив её в прежнем целостном («совершенно нелепом и непрактичном») состоянии. Отчасти, конечно, в этом он был прав. Разумеется, подобная процедура, помимо самого ремонта, потребовала также и оформления множества дополнительных бумаг в различных инстанциях. Но Андрей настоял на своём и отдал соответствующие распоряжения обслуживавшей его юридической фирме.

Итак, оставался Лёха...

Да так и остался.

А ведь с ним н е о б х о д и м о было переговорить! Но что сказать ему? Андрей не знал. Ни один из мыслимых вариантов поведения не казался ему не только убедительным, но и хотя бы мало-мальски приемлемым. Так безобразно, так погано получилось! Наконец, он решил отложить окончательное объяснение уже на краткий промежуток времени п о с л е. Потому что т о г д а, как он думал, ум его раскрепостится, с его плеч упадёт главная тяжесть, безмерно гнетущая его ныне... И тогда... В общих чертах он уже представлял, что скажет тогда.

1. Роману необходим иной климат. Отсюда – Италия. Здесь он проживёт от силы год, там – возможно, все пять. Игнорировать это обстоятельство было бы бесчеловечно.

2. Бросить Романа в этот момент вот так, запросто, Андрей не имеет морального права.

3. Алёше необходимо учиться, и думать не о перспективе пяти лет, а о перспективе всей будущей жизни. Б е з у с л о в н о, их совместной жизни.

4. Данная квартира никуда не годится, ни с точки зрения своего расположения (далеко от Лёхиного университета), ни с точки зрения технического состояния (тут Андрей, конечно, преувеличивал, но это была ложь во благо).

5. Алёша для себя лично получит замечательную, удобнейшую трёхкомнатную квартиру, гораздо ближе к центру и в пяти минутах неспешной ходьбы от своего университета. Всё в этой квартире окажется оборудованным исключительно под его индивидуальные потребности. И конечно же, в ней они поселятся вместе. Но в дальнейшем.

6. В будущем за ними сохранится прекрасное имение на Адриатическом побережье Италии, где они смогут проводить летние месяцы.

7. Теперь же, разумеется, Андрей д о л ж е н ехать в Италию вместе с Романом. Но он будет часто приезжать! Ведь Романа на некоторое время вполне можно оставлять на чьём-то попечении. Например Олега. Как вот сейчас. То есть Андрей не уезжает, вовсе нет! Фактически, он будет некоторое время просто жить на два дома, на две страны. Ну и что в этом такого?

Алёше просто следует быть умным, надо быть мужчиной, надо вникнуть, понять, пережить, набраться терпения, справиться, тьфу, чёрт... До того ж всё изящно и при этом логично вытанцовывалось тут, что и сам Андрей наконец поддался чарам софистики собственного изготовления.

Но, как было уже сказано, так и не вышел с ней к Алёше. Духу не хватило ради такой ахинеи преодолеть его сопротивление.


15

И Андрей в какой-то момент попросту выбросил Лёху из головы. Начал вести себя сугубо «ситуативно» и «симптоматически».

Например, без каких-либо объяснений приступил к ремонту квартиры, целью которого, как стало ясно почти сразу, оказалось её размежевание на две отдельные части с двумя отдельными входами. Нашёл бригаду рабочих. На своей машине помогал завозить необходимые материалы. Благо, Алексей почти всё дневное время пропадал в своём универе. А через неделю велел Лёхе перебираться из спальни в гостиную. В их же спальню поселил Кукушонка. Пришлось, конечно, что-то объяснять. Получилось донельзя обрывочно, неубедительно. Точнее сказать, ничего не получилось.

Наконец, сообщил Алексею, что на пару дней должен отлучиться. «Смотаться по делам». Придумал почти на ходу, что это, мол, ради «программирования». Мол, новый заказ требует... чего-то там. Самому стало противно от такой ерунды.

За Романом (и в некоторой степени за Лёшей) остался смотреть Олег, а Андрей улетел чартером в Рим. (Паспорт и виза для него были сделаны по указанию Виталия Васильевича с головокружительной быстротой.)

Андрей вернулся не через два дня, а через четыре, обнял Алёшу, но так по делу ничего ему и не сообщил. Да Лёша и не спрашивал.

А в квартиру их стали уже наведываться какие-то люди. Как оказалось, вероятные покупатели...

Как бы то ни было, а всё это плавно, незаметно, но вместе с тем неотвратимо, двигалось к тому самому... Всё должно было сначала решиться, а уж потом как-то там образоваться. Что оказалось в особенности хорошо и ценно, – Алексей учился теперь фактически во вторую смену. Это делало его отсутствие в один-единственный, но столь критически необходимый Андрею час совершенно естественным (что больше часа и не понадобится, Андрей был уверен). И если бы всё вот так и сошлось, тогда уж комар носа не подточит! Если... И тогда... да, конечно, в ход сразу пойдёт план из семи пунктов. Не сейчас, пока мысли обитают в другом месте, а тогда. Конечно же, тогда у него получится собраться, быть убедительным, в лучшем виде! Андрей не сомневался в своей способности убедить Алёшу. Только бы перетерпеть эти пару-тройку дней. Только бы всё сошлось. Не сорвалось.

Итак, назначенный день, – возможно, самый главный день в жизни Андрея! – не слишком-то и уверенно, ни шатко и ни валко, но зато при всём при этом в высшей степени неумолимо приближался. И, наконец, настал.

Утром Андрей позвонил Виталию Васильевичу на его личный телефон и пригласил на встречу на 17 часов. Уточнил, что полностью готов передать все материалы сегодня, поскольку свою часть обязательств олигарх выполнил. Предупредил, что за дисками придётся поехать в другую часть города. И только было собрался озвучить наиболее существенную свою просьбу, как Виталий Васильевич перехватил его мысль:

– Никого у вас там не будет? Кроме Романа! Отлично. Я приеду, разумеется, один. На такси. Надеюсь, никакие посторонние лица у меня на пути не возникнут. И в квартире тоже. Вот и отлично.

И вдруг по каким-то неуловимым признакам Андрей догадался, что Виталий Васильевич желает скрыть свои перемещения сегодняшним вечером отнюдь не только по причине получения «материалов». Ведь при прежних его посещениях этой квартиры такой секретности отнюдь не наблюдалось, хотя приезжал олигарх и тогда без охраны. Нет, существовала ещё какая-то причина... Значит, он планировал затем ещё что-то... Явно не терпящее свидетелей... Но какая разница! Андреева заготовка про желание обеспечить полную секретность того места, куда они якобы должны были направиться, – достаточно неуклюжая версия, надо признать, – по счастью не пригодилась. Всё в этом деле само собой и будто бы даже поневоле играло Андрею как нельзя на руку!

Отпустив рабочих сразу после обеда и проводив Лёшу в университет (поцеловав его на прощание и мило улыбнувшись), Андрей принялся за дело... И уже к шести часам сцена для последующего деяния оказалась подготовленной вполне. После чего Андрей ещё немножечко прибрался в гостиной.

Затем подобрал для себя подходящую одежду. Но не оделся, отложил это на последний момент. В квартире было жарко.

Потом снова и снова, ещё и ещё раз тщательно всё отрепетировал. И слова, которые необходимо произнести, и действия, которые...

Потом вернулся в гостиную и уселся на диван. Был абсолютно спокоен. Был полностью собран и ко всему готов.


16

Но тут-то сердце его и замерло. К невыразимому его ужасу из прихожей послышался звук лязгнувшего в замке ключа! И голоса, пока ещё за дверью. Боже... Неужели, Лёха пришёл! Часа на два раньше! И с кем-то разговаривает! Кто-то значит привёл его! Ах да, конечно же тот студент...

Андрей как можно скорее пересёк коридор и спрятался в спальне. Снаружи, вероятно, замешкались, дверь только-только начала открываться.

– Точно, у вас тут ремонт! Ничего себе, небольшой! – раздался на всю квартиру озорной юношеский тенор.

– Да... Вот Андрей чего-то затеял, – последовал несравненно более тихий ответ. Было отчётливо ощутимо: Лёха не хочет продолжать эту тему.

Андрей с ужасом смотрел на часы: Боже, без двадцати трёх семь! А ведь обычно Алексей возвращался в девять, иногда в полдесятого, если никто его не подвозил и приходилось пользоваться метро. Что Виталий Васильевич придёт ровно в семь, Андрей не сомневался. Это исключительно пунктуальный человек. И вот теперь – за эти двадцать минут! – нужно что-то сделать... Или же придётся отменить само мероприятие. Под каким-то предлогом отменить встречу. Перехватить олигарха сразу у подъезда? Ведь Андрей заверил, что никого, кроме Романа, дома не будет! Как посетитель отреагирует на присутствие Лёхи? Одному Богу известно! Нет, надо позвонить и перехватить. А если так, – не предложит ли он сразу сесть в Андрееву машину и отправиться за исходниками? Конечно предложит! Нет, так ещё хуже. Что же делать? «Ну поработай хоть немного, ум!»

Полуголый Андрей, и без того сильно взмокший от прежней беготни и различного рода манипуляций, связанных с подготовкой к приходу Виталия Васильевича, покрылся новой порцией пота. Пот сбегал теперь струйками по его спине, по торсу. Со лба норовил попасть в прямо глаза. Андрей провёл по лбу рукой, потом принялся обеими ладонями лихорадочно растирать лицо. «Ну поработай хоть немного, ум!»

Тем временем Лёха со своим спутником проследовали в гостиную. Вышло так, что психолог (на последней паре должна была читаться психология социальных групп) неожиданно заболел, а Дэн, – вторым оказался именно он, – по обыкновению предложил подбросить своего «подшефного» до дома. Лёха на этот раз не просто согласился, но и попросил Дэна проводить его прямо в квартиру. Дэн оказался настолько заинтригован и обрадован, что не обратил никакого внимания на явную сумрачность и нервозность своего старшего приятеля. Лёха сразу предупредил, что у них небольшой ремонт, и что он не сможет, как подобало бы, пригласить его на чай. А просит только лишь о помощи с переодеванием. Чтобы не отвлекать Андрея. Дэн к тому времени был вполне осведомлён об обстоятельствах жизни Алёши.

Все последние дни, уже после возвращения Андрея из поездки, Алексей форменным образом метался, не зная, что и предпринять. Он ясно чувствовал, что что-то происходит и что-то решается. Андрей так внятно и не объяснил своё четырёхдневное отсутствие, в течение которого за Романом наблюдал вновь невесть откуда взявшийся Олег (и Лёхе ведь тоже всю необходимую помощь пришлось принять именно от него). Но Лёха считал, что Андрей сам обязан предоставить объяснение, поэтому первое время демонстративно воздерживался от вопросов. Позже, когда терпение лопнуло и вопрос накануне отъезда был всё-таки задан, Андрей сказал, что должен слетать в Рим по своим программистсками делам. Так уверенно сказал, что в первую минуту Алёша даже поверил. Но тут же Андрей сообщил, что хочет продать эту квартиру и переехать в гораздо лучшую, как раз рядом с Алёшиным универом. А перед продажей ещё и сделать здесь ремонт. Алёша пытался что-то уточнить, но перед ним всякий раз будто бы вырастала ледяная стена. Он и раньше замечал за Андреем такую особенность: при некоторых обстоятельствах и на определённое время как бы прекращать для кого-то своё существование. Только вот впервые этим «кем-то» сейчас оказался именно он, Алексей.

Ремонт начался, и теперь Кукушонок перебрался в их спальню, а они с Андреем спали уже на диване в гостиной. Напряжение постоянно росло, новые обстоятельства возникали одно за другим, а разговора так и не получалось, даже вечерами, после секса (теперь Андрей, на удивление, ласкал Лёхины ноги каждую ночь и очень подолгу). «Как хорошо, – думал иной раз Алёша, – что я самостоятелен, что есть хоть какая-то своя жизнь... Интересно, смогу ли я жить вообще один?» И довольно уверенно отвечал: «Да, кажется смогу».

А что ещё оставалось ему делать? Как сопротивляться надвигающейся беде? Был, конечно, вариант резко обострить ситуацию. И посмотреть, что получится. До последнего Алёша избегал такого решения. Но почему-то именно сегодня он пожелал воспользоваться отменой занятий и демонстративно привести домой своего нового друга. Андрей, разумеется, спрячется у Кукушонка. Ну и отлично. Вот как раз Дэн и поможет ему переодеться.

– Ну что, поможешь? – Лёха подмигнул Дэну.

– Да легко! – с готовностью ответил юноша, и, в меру суетясь, начал снимать с Лёхи одежду. Даже ту, которую Лёха давно уже научился снимать сам. Лёха позволил. А пусть.

Невысокого роста, юркий чернявый красавчик Денис был нормальным парнем. В смысле своей «ориентации». Была у него и девушка. Но Лёхой он искренне восхищался, совершенно по-детски. С самого их знакомства в начале учёбы считал для себя даже за честь в любых ситуациях всячески помогать ему. Именно из таких вот чистых и немного наивных душ, вероятно, получаются настоящие волонтёры. Волонтёры по призванию. Вскоре Дэн, живший, как оказалось, совсем рядом, начал регулярно забирать Алексея в универ на своей «Мазде» и отвозить обратно домой (если не было каких-то других дел, например свидания; тогда Лёха, как и прежде, пользовался метро). Также именно Дэн вовсе не считал для себя зазорным, когда наступили холода, раздевать Лёху в гардеробе и переобувать его из зимней обуви в шлёпанцы-вьетнамки. Более того, хотя Лёха и старался избегать подобной коллизии, но изредка всё-таки ему требовалась помощь и в туалете. И снова Дэн оказывался наготове помочь.

Кстати, не один только Денис старался заботиться об Алексее. Тут из однокурсников и особенно однокурсниц выстраивалась целая очередь. Как же всё-таки прав оказался Матвей Григорьевич! Вероятно, роль при этом сыграли два обстоятельства. Во-первых, на педагогическом отделении ребята подобрались в большинстве своём всё-таки с особым складом характера. А во-вторых, как уже говорилось, Лёша оказался старше прочих однокурсников лет на семь. К нему не относились как к ровеснику, а значит и не отождествляли невольно с собой, и потому не чувствовали особенного дискомфорта. Его не столько стеснялись или испытывали жалость по поводу его увечья, как случилось бы в иных условиях, сколько просто уважали. Это естественным образом снимало многие привычные для него проблемы коммуникации. Ведь раньше-то по жизни Лёше приходилось общаться или с ровесниками, или с людьми старше себя.

– Давай-давай, я голым сначала останусь, а потом наденешь мне эту юбочку, – подбадривал Алексей Дэна, под конец слегка растерявшегося. Лёхе именно захотелось, чтобы Дэн увидел его полностью обнажённым, таким, какой он есть, – просто посмотрел на его тело, на его культи. Дэн без особых эмоций воспринял несовершенство Лёшкиного тела. Мол, и так всё понятно, чего же ещё было ожидать? И даже легко так заметил:

– Какой ты стройный! Спортом случайно не занимаешься? Ну не спортом, по утрам зарядка, может!

– Нет! И никогда не занимался, это от природы...

– Тогда везёт! А мне вот уже жирок надо сгонять! Ирка вчера сказала, прикинь!

Лёха засмеялся:

– Да какой у тебя жирок! Глиста настоящая!

Тем временем Дэн уже нацепил на Лёхины бёдра его кильт.

– А майку не надо, – жара!

– Ну, бывай, Алексей, до завтра! А здоровские полы тут у вас, – обратил внимание Дэн уже в коридоре, ощущая тепло через носки. Потом быстро обулся и надел куртку.

– Пока Дениска, просто прикрой дверь, а я потом захлопну.

– Пока-пока! – Дэн звонко шлёпнул Лёшку по голому плечу. Думал ещё в шутку попрощаться с ним за правую культю, но так и не решился.

Не успел Лёха закрыть за приятелем дверь, как сзади раздался металлический голос Андрея:

– Привет. Что раненько? Кто это был?

Алексей повернулся к другу, так и не успев закрыть замок.


17

– Это Дэн. Денис, я же рассказывал про него. Вот, подвёз опять. Быстро, пробок не было... И у нас последней пары не было. Вроде грипп у препода...

– Понятно.

Теперь Андрей не знал, на что и решиться. На часах – без двенадцати семь.

– Слушай, тут вот... Для Ромки... надо срочно сбегать в аптеку. Представляешь, у него снотворное закончилось! Я его не могу же оставлять. Одного. А это снотворное редкое... «Витолетон». «Ви-то-ле-тон». Я тут по телефону выяснял, – врал Андрей, – оно есть только в большой аптеке на улице генерала Харона... Знаешь, где это?

Лёха знал. На метро через полгорода.

– Что за хрень ты несёшь? – Такого никогда не случалось, Лёха даже не представлял, как реагировать. – И дождался, пока я переоденусь? А сразу нельзя было?..

Конечно, это выглядело нелепо.

«С его мозгами мог и получше сочинить!»

– Ладно. – Андрей не стал оправдываться. Внезапно, как бы застигнутый врасплох какой-то новой идеей, он развернулся и поскакал по направлению к спальне. Лёха вернулся было в гостиную. Но почти тотчас передумал и ринулся вслед за Андреем.

Из спальни на всю квартиру уже гремела музыка: Erasure, «I love to hate you».

– Андрюша! Я готов сейчас одеться, давай, если нужно! Если очень нужно...

На последних словах, уже войдя в спальню, Алёша задохнулся. И было от чего. На их с Андреем кровати Кукушонок лежал совершенно голый. Да, было до одури натоплено, однако Рома же никогда не оставался днём совсем без одежды! А у его ног сидел на полу Андрей. То есть прямо у его ног, лицом к ним. И лизал Кукушонку подошвы. Вернее не просто лизал, – как ни был ошарашен Лёха, а всё-таки понял, – именно таким способом он сейчас г о в о р и л что-то Роману.

А при звуке Лёхиного голоса, вибрирующим фальцетом прор'езавшего гремевшую на всю катушку ненавистную песню, обернулся и посмотрел другу прямо в лицо. Абсолютно спокойно. Будто выразив всем своим видом одну-единственную весьма простую мысль: «Ну вот, ты видишь».

Алексей опешил. В первую минуту не знал, что и сказать. Что вообще делать. Хотелось просто крикнуть. Но для крика нужно было ещё найти слово. А слово подвернулось жалкое, лишь для стона:

– Бля-я...

Андрей по прежнему спокойно, мрачно смотрел. Сидя на полу. Снизу вверх. Поневоле получалось, что исподлобья. Наблюдал. Молчал.

– Это что же? Что это? – обрёл наконец дар речи Лёха.

– Ничего. Всё нормально.

– Бля, где, как нормально? Дрей, если ты меня больше не любишь, зачем же вот так! Ну сказал бы! Я что, вещь какая? Со мной говорить не надо?

А хотелось крикнуть совсем другое: – зачем ты так, любимый? Что происходит все эти недели? Что произошло вот сейчас? Милый, любимый Андрейка, ведь ты же меня любишь? И я тебя люблю! Скажи, что этого нет! Скажи, ничего нет! И чтобы всё как раньше! Мы же любим друг друга! –

Но высказать всего этого Алёша не смог. Как будто стена какая-то его останавливала. Он захлёбывался горючими слезами. А Андрей тем временем встал, продолжая всё так же пристально на него глядеть. Как будто старался загипнотизировать. Потом выключил радио.

Алёша сквозь частые всхлипы продолжал нести что-то несусветное:

– А мог бы... Заранее... Съезжу... Зачем не сказал... Я вижу, что больше не нужен... – И т. д.

И вдруг собрался с силами, завопил:

– Андрюша, я же лю-юблю-ю тебя! Ну что же это такое! Что-о это тако-ое!..

Андрей по-прежнему молча смотрел на него. Вроде как и своими глазами. А не своими.

Бывают ситуации, – впрочем, по счастью, редкие, – когда в перспективе целой жизни главным для человека является нечто одно, а в перспективе сложившегося исключительного стечения обстоятельств – и с огромным запасом! – совсем, совсем другое... Так получилось именно теперь: это «другое» безоговорочно вышло для Андрея на первый план и поглотило собой всё...

– Ну Андрюша же, милый, люби-имый, скажи что-нибудь!

Андрей смотрел сейчас даже как-то по-особенному внимательно. Будто бы разглядывал нечто диковинное.

Ибо «оптика» его оказалась уже подменённой. И смотрел он теперь на Лёху не своими собственными глазами, – глазами любви, – а чуждыми ему глазами ненависти.

А в Лёхином мозгу пронеслось страшное. Да, вот он сейчас обращается к Андрею, говорит с Андреем, и вот он, Андрей, – стоит напротив... Но это был не Андрей! Так обращаются к усопшему дорогому человеку, разговаривают с ним, а вдруг осознают, что его больше нет, что обращения эти ни к кому не адресованы, звучат в пустоту, в воздух, потому что перед говорящим – труп.

И тогда Лёха взвизгнул, топнул ногой. Голова пошла кругом. Его стала бить дрожь. Пятясь в коридор, заливаясь слезами, он принялся выдавать какие-то нелепости. К примеру, выкрикнул:

– Все произошли от обезьян, а ты – от змеи!

Потом, плача навзрыд, убежал в гостиную. Но сразу же вернулся, крича:

– Я всё знаю! Я не дурак! Ты всегда мечтал, чтобы парень был ступнями! Да-да! Ступнями, – взвизгнул, – В полном смысле! Я вот тебе сначала немного подошёл. П...здато, да? Когда чел всё ногами делает, да? Но оказалось есть и покруче! Только одни ступни, а остальное в придаток к ним! Так бля и говорю – Роман создан для тебя! Он же видит, слушает, говорит ногами! Охереть просто! Охереть! Он же сам рассказывал, правда? сознаёт себя в ступнях! Не в голове, не в груди, не в сердце, да? В пятках бля! У него же весь мир там! П...ц! И сам он там! Он весь – ступни! Просто чудо! Создан, сука, под тебя, е...нутого!

Всё это Алёша выпалил единым речитативом, будто бы выучив заранее наизусть. Через потоки слёз стараясь смотреть прямо в лицо Андрею.

Он не ожидал ответа. Андрей и не ответил.

Теперь Андрей думал о том, что всё пропало. В смысле – приуроченный на эти самые минуты визит олигарха, а значит и то дело, которое было с этим визитом связано. Как он объяснит происходящую сейчас сцену Виталию Васильевичу? И куда теперь денет Алёшу... Хотя сам же, дурак, и спровоцировал! А чего, простите, он в таком случае ожидал? Когда всего за несколько секунд раздел Ромку догола? Когда принялся лобызать его ноги, предполагая, что Лёшка вот-вот появится в дверях спальни?

Однако произошло чудо. Или же всё-таки сработал дивно устроенный план? Вдруг Андрюша обратил внимание, что ни рыданий, ни шлёпающих по линолеуму шагов больше не слышно. Он даже не понял, как такое могло произойти. И не захотел вникать.

Потом наклонился к Роме, сказал, что всё хорошо. Кроме раздевания, о котором в этой духоте он сам ведь и попросил ещё некоторое время назад, Роман, вероятно, так ничего и не заметил.

До прихода олигарха оставалось не более трёх минут.


18

А горящий огнём Лёшка через незапертую дверь выскочил из квартиры. По ледяному полу парадного – из подъезда. Вышвырнутый, как был. Голым, в юбочке. Зимним вечером. Босиком. На снег. Шагал, не чувствуя ледяных ожогов. Не чувствуя горящим телом морозного жара. Абсолютно ничего не ощущая вне. Не видя, не слыша. Лишь рыдая и то и дело повизгивая от нестерпимой боли в груди. Там, где, панически колотясь и хватаясь в конвульсиях за пустоту, тонуло, захлёбывалось кровью его бедное сердечко.

И глубже, чем в груди. Где надорвалась душа.

Куда? А просто вперёд. Через двор, к улице. Не видя, спотыкаясь. И по улице, вдоль забора. Рыдая. Куда? Вперёд. Куда же ещё!

В никуда.

И никто не выбежал вслед за ним. Никто его не догнал. Не остановил.

Ближайшая к дому улица, квартала на три-четыре длиной, была безлюдна. Но потом Алёша вышел на ярко освещённый широкий проспект.

И люди, конечно, его увидели. Да, реагировали по-разному. Кто-то принимался разглядывать ещё пристальнее, кто-то сразу отворачивался. Глаза отводили добрые, но несмелые, разглядывали смелые, но недобрые, – а вот чтобы встретился на Лёшкином пути человек одновременно и смелый, и добрый, – не случилось такого. Правда, кто-то вроде бы позвонил по 911.

Сцена, конечно, именно для этой службы и была «по ведомству».

Зимним морозным вечером. На заснеженном людном проспекте. В неоновом сиянии. Обнажённый лохматый парень в юбочке. Босой. Явно невменяемый, зарёванный и продолжающий рыдать на ходу.

Без обеих рук.

Что без рук – первым делом в глаза и бросалось. Ведь Алёшины обрубки будто специально оказались с такой безжалостной отчётливостью выставлены напоказ и очерчены по контурам!

Как сказано, люди на подобное чудо реагировали по-разному. Неизменным, однако, было следующее: любой встречный, лишь только завидев Алексея, сразу менял свой маршрут. Лишь бы обойти как можно дальше данное явление, не укладывающееся ни в одной нормальной человеческой башке.

И только один-единственный, пожалуй, немножечко приблизился. Какой-то олень, высунувшись на полметра из окна огромного припаркованного у обочины «Ауди», с айфоном в руке, протянутой ещё дальше, прямо в сторону Лёхи, – снимал, снимал...

Полицаи на Лёшкином пути, по счастью, не встретились. Есть, видимо, Бог на свете. Не попался навстречу и никто из его преподавателей или однокурсников.

Вот так Лёха и шёл, и шёл вперёд, рыдая и прорезая собой толпу.

Шёл в своё Никуда...

А снежинки падали и падали на его голые плечи, таяли и стекали по культям, по торсу...

Не мог он теперь уже ничего и видеть перед собой, даже если бы захотел: слёзы заволокли, размыли всё вокруг...

Видел он лишь свет и тень. Свет от ярких фонарей, ярких вывесок, яркой рекламы. Разноцветный, подпрыгивающий свет, весело брызгавший самим же собой в разные стороны.

И ещё тень. Точнее тени, перемежавшиеся со светом. Короткие помрачения света.

И вдруг ещё такая большая тень. Вдруг выросла она. Огромная. Впервые закрывшая собой вообще весь свет.

И сразу обдало теплом. Холода так и не чувствовал, а вот тепло ощутил тут же. Ну в точности, как тогда!

Когда однажды он уже тонул... Да, конечно, в медвежьих объятиях.

Вот и теперь случилось такое: снова «медведь» загрёб его жаркими лапами... Лёшка инстинктивно даже подался весь вперёд, будто стараясь получше туда втиснуться... поглубже туда...

Ещё не было четырёх, когда Руслан по чистой случайности оказался в районе по соседству с домом брата. Он поехал с работы к заболевшему сотруднику чтобы согласовать кое-какие чертежи. Подумал, кстати: «Как интересно, Андрейка же тут, в пяти минутах!» И ещё пил чай два раза. И засиделся до самого вечера.

Выруливая с узкой улочки на проспект, он сразу Лёшку и увидал. Сначала сзади. Узнал мгновенно, по культям.

Обогнал его метров на пятьдесят за те секунды, пока успел опомниться. Припарковался где попало, где не положено. Выскочил из машины, даже не захлопнув за собой дверцу. И – навстречу Лёхе, бегом, без слов, – а просто, раскинув руки, схватил его, сгрёб в охапку, поднял, понёс.


19

Как бильярдный шар в лузу – Алексей вкатился прямо в объятия Руслана. Видно, судьба хорошенько рассчитала удар своего кия. Настолько же болезненный, насколько и меткий.

Говорят, будто снаряды дважды в одну воронку никогда не ложатся. Будто бы дважды не войти в одну реку. Но ведь и само это «никогда» – излишне сильное определение в мире слабых перед лицом судьбы человеческих созданий. Можно согласиться лишь, что тем, кто настаивает на этом самом «никогда», то есть подавляющему людскому большинству, не суждено ни войти, и ни лечь куда бы то ни было не только дважды, но хотя бы и единожды. Что, однако, вовсе не означает, будто вообще н и к о г д а не найдётся какой-нибудь новоявленный Шлиман, обнаружащий удивительную способность входить в ту же самую реку хоть каждое утро.

С Лёшей такое происходило, конечно, не каждое утро, а лишь второй раз в жизни. (Как и с историческим Шлиманом, к слову.) Ведь теперь он снова будто бы завис над бездной. Только не на целый месяц, как первый раз, а лишь на каких-нибудь полчаса (если включить в этот отрезок времени последний его разговор с Андреем). И снова ему встретился именно тот один-единственный в мире человек, который только и мог его, падающего в пропасть, подхватить, спасти... Брат первого, между прочим.

Итак, Руслан затащил дрожащего Алексея к себе в машину. Хотел было усадить его на переднее сидение, но вовремя спохватился: вид голого мальчика за лобовым стеклом (а худющий, растрёпанный, зареванный Лёшка выглядел сейчас лет на 17, не старше) привлекал бы на зимней заснеженной улице ненужное внимание. Зато сзади Лёшеньку удалось даже уложить. Немного неудобно, конечно, бочком, ножки вниз, и с портфелем, набитым распечатками чертежей, вместо подушки, но всё равно получилось неплохо.

Характерно, что в сложившейся экстраординарной ситуации Руслану и в голову не пришло обратиться к живущему неподалёку брату. С тем, хотя бы, чтобы выяснить, что произошло. Не задумываясь ни минуты, он сразу повёз Алексея к с е б е домой.

При этом Руслан, которого тоже начинало порядком колотить, машину вёл безобразно: он ежеминутно оглядывался назад. Лёха будто бы впал в прострацию. А глаза его оставались широко открыты, слишком широко для нормального человеческого состояния.

Но теперь уже Руслану во что бы то ни стало захотелось его разговорить.

– Ничего, ничего, потерпи! Приедем скоро, Лёшенька, мальчик мой, я тебе ванну наберу! Лёша, сколько же ты так?..

Он, конечно, не пытался немедленно выяснить, что с Алексеем стряслось. Но вдруг встревожился: ведь Лёшка и обморозиться мог! Тогда нужно было не домой, а в больницу, и срочно!

– Сколько на улице был?

И ещё громче, почти криком:

– Сколько, говори, сколько гулял?..

Только тут, наконец, Лёха как будто очнулся:

– Только вышел. Блять... И сразу ты... – последняя фраза оказалась едва различима из-за всхлипа. А потом снова разрыдался...

...Руслан подогнал машину прямо к своему подъезду, чего обычно не делал. Решил и оставить её тут на ночь. На руках отнёс Лёху к себе в квартиру. Усадил в кресло, накрыл пледом. Бросился в ванну, пустил горячую воду. Потом передумал, сделал для начала похолоднее.

– Ну вот, Лёшенька, идём, отогреешься в ванне!

Алексей всё время трясся, всхлипывал, по щекам его безостановочно текли слёзы.

«Нет, – решил Руслан, – так не годится...» Ещё прежде, ещё на улице он обратил внимание, что спиртным от Лёхи не пахло. Теперь он вынул из шкафа бутылочку «Рэд лейбла» (самый лучший напиток в его обиходе), налил в стакан грамм пятьдесят-семьдесят, и дал Алёше выпить. Лёха проглотил вискарь с жадностью.

Только после этого Руслан снял наконец с Лёхи юбочку, снова подхватил его на руки и потащил в ванную. Насколько смог осторожно погрузил в воду. Тёпленькая водичка не обожгла захолодевшее Лёшкино тело. Почти сразу стало заметно, что Лёха расслабился, перестал дрожать. Начал отогреваться. И даже пописал в воду. Только тогда Руслан отвернул горячий кран.

– Потерпи, Лёшенька, тебе же прогреться надо! Сейчас привыкнешь. Ох, что ж они сделали-то с тобой, негодяи!

А тут снова проблема: старинная ванна в отцовской квартире Руслана была значительно длиннее обычных ванн, притом ещё несколько расширявшейся у изголовья, и Лёха в его полуневменяемом состоянии и при понятной невозможности хотя бы инстинктивно ухватиться за края, хоть и выставил вверх острые коленки, так и норовил соскользнуть в воду с головой. Сам-то Руслан всегда опирался в борта ванны раздвинутыми локтями или держался за уступы стенок ладонями...

– Сейчас, я что-то придумаю!

И действительно, вытащил из-за умывальника толстую палку, которой иногда задёргивал шторы, и положил её поперёк ванны, прямо у Лёхиной груди, зацепив за два уступчика из-под снятого сидения.

– Вот, обопрись, обопрись ручками! И съезжать не будешь!

Лёха понимал его. Он тут же с готовностью вытянул культи вверх, чуть было опять не съехав при этом в воду. Руслан поймал его за обе култышки и упёр их в палку.

– Держись крепче! А я тебе ножки помою. И разотру, Бог мой, босиком же по снегу!.. Давай-ка, дай лапку сюда!

И только Руслан принялся истово растирать намыленной мочалкой правую Лёхину ногу, как Лёшка снова заревел в три ручья. Упираясь в палку, судорожно хватая воздух, он заговорил между приступами рыданий:

– Андрей... с ума сошёл! Нет, это не Андрей! Блять, какой же это... Дрюха! Нет! В него дьявол вселился! Дьявол!

Последнее слово оказалось произнесённым на столь высокой ноте, что лёгкая вибрация пошла по стенам дома, а потом и дальше, через них, – в окружающее заснеженное пространство.


20

Ещё недавно прочно укреплённые по стенам прихожей гипсокартонные плиты были отвинчены от каркаса и убраны на кухню. Доступ в кладовку и коридорчик оказался открыт. Саму дверь в «кокон» Андрей также намеренно оставил чуть-чуть приоткрытой, чтобы не набирать код в присутствии Виталия Васильевича. К счастью, всё это было сделано заранее, ещё до непредвиденного вторжения Лёшки. Иначе говоря, – но уже к сожалению, – красовалось также и перед глазами этого Дэна... Ну да ладно, ничего страшного. На фоне общего ремонтного раздрая, заметно не было.

Андрей успел ещё надеть свитер, джинсы и кроссовок, будто бы собирался на улицу. Взял, конечно, и костыль. И стал ждать у окна гостиной.

Полминуты спустя, ровно в семь, со стороны улицы показался одинокий силуэт. Виталий Васильевич, как и обещал, пришёл один. Да и чего ему было опасаться? Тем более он ведь и сам, как выяснилось позже, был заинтересован в секретности своих перемещений этим вечером.

А случись ему подойти всего лишь тремя минутами раньше – столкнулся бы на своём пути с Лёхой.

Андрей проследовал в коридор. Дверь в квартиру, к его величайшему удивлению и ужасу, оказалась раскрытой настежь. Андрей инстинктивно прикрыл её, а потом сразу же опять открыл – как раз перед носом поднимавшегося по лестнице олигарха.

– Ну что? Готов, поехали? – торопливо произнёс Виталий Васильевич вместо приветствия.

– Сейчас-сейчас, проходите пока!

Андрей был неотразимо радушен. Виталий Васильевич как миленький проследовал за ним в гостиную, не раздевшись, конечно, и не сняв туфли. Хорошо ещё, что тщательно вытер ноги на коврике перед входом. Хотя что такого? Всё равно ремонт.

– Ничего-ничего, сейчас... – повторил Андрей, – Да вы садитесь! – И сделал свободной рукой пригласительный жест в направлении дивана.

На диване валялись разбросанные Лёшкины вещи. «Не убрал! Чёрт...»

Виталий Васильевич покосился на них и предпочёл кресло.

– Ну как, в Италии справились? Да, вы же звонили...

– Там порядок! Отличное место, судя по всему, замечательное!

– Квартиру что, готовите?

– Да, уже покупатели есть. Решил вот на две разделить, иначе слишком сложно.

Как будто Виталий Васильевич этого не знал!

– Ну и правильно. Да, не забывайте, я ведь тоже оказал содействие...

– Конечно! Иначе не вышло бы так быстро всё оформить. Спасибо огромное! – Андрей просто-таки светился доброжелательностью. – И видите, как быстро получилось! Глазом не успели моргнуть, а всё уже закончено... В два счёта!

– Да, да, но это... – скептически протянул олигарх и сделал неопределённый жест левой рукой – от себя и вниз. Его первоначальный энтузиазм, казалось, по какой-то причине угас. – Вы молоды ещё, Андрей Анатольевич, а может замечали такое?.. Да, конечно же быстро... Немудрено. Всё в жизни быстро! Ведь всё, что н а ч а л о с ь в жизни, т е м с а м ы м уже и закончилось. Не замечали? Ну вот. Любое дело. Вот отпуск, например... Вы, наверное, и не представляете, что такое отпуск! А я вот представляю, смолоду ведь так жил, и лет до сорока... Задолго ждёшь, планируешь, готовишься... И вот – вышел! Первый день. Счастье! Ну а через две минуты – смотришь, середина, а через пять – уже будильник ставить на работу! Вот я и вывел когда-то такое правило: что началось, – в тот же миг, этим же самым местом и закончилось. Пока ещё не начинается отпуск, за день, за неделю – так и говорить же не о чем. А как начался, можно смело считать – в ту же минуту закончен. Н-да-с... интересно вот... а вся жизнь – тоже так?..

Но Андрей меньше всего был настроен продолжать разговор в подобном ключе, да и вообще как-либо реагировать на странные философемы, в которые столь несвоевременно ударился старик. Однако и сам Виталий Васильевич уже опомнился:

– Н-да. Что-то понесло меня... Давайте перейдём к делу.

– Конечно же! Я готов.

– Хорошо. Ну... так что?

– Виталий Васильевич... Да, мы сейчас поедем, но это касается только Джека!

– То есть? – вскинул недоумённый взор.

– Жиль-то ведь здесь!

– То есть?.. А-а, – погрозил пальцем, – обманщик! Всё же здесь!..

– А я только за Джека говорил, что не здесь! А эти – сейчас вам и передам. А потом поедем забирать и Джека.

– Ах, вот как!.. Отлично.

– Вы без машины?

– Да, конспиратор, я такси отпустил за квартал. А от дома просто на улице поймал.

– Так вы же сами так хотели!

– Да, шучу. Ведь уже лет тридцать такси не пользовался. Ладно. И что, прямо дома храните? Я думал всё в банковской ячейке! Или где?

– Не просто дома... Нет, и Джек не в банковской ячейке... Ну ладно, идёмте, – Андрей был уже весь потный. Его душила тёплая одежда.

Виталий Васильевич охотно последовал за Андреем в коридор, прямо ко входу в «кокон». Андрей распахнул дверь. Петли он заранее смазал, движение далось легко. (Заранее же вытащил из «кокона» и свой стул.) Взял большой фонарь, лежавший на полке у самого входа, включил его и осветил внутренность. Скользнул лучом по полкам с коробками.

– Вот! Вот эти жёсткие диски, и все дублированные. Паролей никаких, всё записано просто.

И вошёл вовнутрь.

– Ого какое тут... у вас!... – раздался за спиной удивленный голос, – Надо же, какое логово... А я и не замечал этой комнаты!

Виталий Васильевич последовал за Андреем.

Всё отлично! Теперь всё шло, как по маслу...

(Как раз в этот самый момент километром южнее Руслан забирал Лёшеньку в охапку.)

– Так вы здесь и работаете? Работали?..

– Да-да! – радостно подтвердил Андрей. – А вот, гляньте-ка!

Тут он, указывая фонарём на стоявший на столике монитор, взял резко к стене, как бы пропуская гостя перед собой. Будто приглашая его пройти дальше и осмотреть интереснейшую в мире вещь.

И Виталий Васильевич благодушно поддался.

Андрей даже не думал, что получится так просто. Положив включённый фонарь на полку, легко отпрыгнув назад и одновременно подбросив костыль вверх и поймав его за нижнюю часть у самой опоры, он размахнулся, и изо всех сил обрушил подлокотник костыля точно по центру темени ничего не подозревавшего старика. Как хорошо всё-таки иметь высокие потолки!

Удар оказался неожиданно звонким. Ручка треснула. Виталий Васильевич, падая, сделал левой рукой круговой жест в попытке ухватиться за край стола. Рука его при этом, однако, стукнулась о стену. Как показалось Андрею, из его затылка брызнула кровь, и потекла, и хлынула за шиворот.

Но Андрей больше не смотрел вовнутрь. Швырнув костыль вслед оседающему на карачки телу, он быстрым отработанным движением захлопнул дверь в «кокон». Эту огромную, непомерно толстую металлическую дверь, чья высота лишь немногим уступала глубине закрываемого ею помещения... И сразу же присел на пол перед замком. Теперь – главное не ошибиться! Нет, как раз ошибиться, ошибиться!.. И только бы не подумать плохо... Ведь точно же, и Андрей это твёрдо усвоил на собственном опыте: техника откликается на мысли! Да как ещё откликается! И от неправильной, плохой мысли может не сработать. Хотя нет. Конечно, нет. Это ведь электроника откликается. А здесь исключительно механика. Здесь ведь заведомо не использовалась электроника. Здесь точная механика.

Такие вот странные рассуждения вихрем проносились в голове Андрея, пока он, повернув ключ, вводил код на открытие двери, а вернее на её никогда-не-открытие. 666666 ввёл он на одном колесе, 666666, ввёл на другом. Почему? Просто подворачивалась эта шестёрка проклятая, как бы сама собой... Раздался громкий щелчок... нет, скорее скрежет. Никогда прежде Андреем не слыханный.

И тут же изнутри «кокона» послышался стон... Потом шум падающих с полки предметов. Потом нечленораздельный крик. Виталий Васильевич очнулся и пытался теперь подняться на ноги!

Ах, ведь там был оставлен включённый фонарь. Там видно всё!

Боже, скорее! Ведь изнутри дверь открывалась простым поворотом небольшой ручки в самом центре... Но только лишь – нормальным образом закрытая, не заклиненная неправильной попыткой открыть её. Андрей твёрдо помнил это.

Скорее, Андрей снова вставил ключ. Снова две последовательности из шести шестёрок на двух колёсиках... И...


21

Сердце замерло.

Сначала раздался оглушительный щелчок. Да, конечно! Дополнительные штыри. И одновременно изнутри дверной коробки послышалось громкое шипение, затем лязг. Лязг этот будто бы двигался, полз снизу вверх...

...Когда систему оборудовали, наладчик опробовал её действие при Андрее, с открытой дверью. В ёмкость был закачен безвредный водный раствор требуемой плотности. Андрей хорошо запомнил, как из верхней панели внутренней облицовки двери плавно выдвигаются эти четыре чудовищных вымени, четыре платиновых сопла с вращающимися наконечниками, в то время как сжатый воздух из открывшихся баллонов в самой нижней части дверной коробки выталкивает вверх поршни четырёх независимых друг от друга платиновых резервуаров, в результате чего содержимое их начинало через сопла разбрызгиваться, распыляться в окружающее пространство... А перед этим запускалась ещё и какая-то экзотермическая реакция вокруг баллонов, благодаря которой кислота, подававшаяся на сопла, оказывалась сильно разогретой...

Это была система с четырёхкратным резервированием, ведь содержимого даже одной-единственной многолитровой ёмкости уже было бы вполне достаточно для уничтожения полуоткрытого системного блока и накопителей, выложенных на открытых полках... Система работала таким образом, что остатки концентрированной кислоты (серной или соляной, Андрей уже не помнил), выведя из строя всё, что находилось в помещении, – неважно, живое или неживое, – нейтрализовывались затем слоем соды, скрытом в полу, после чего содержание «кокона» могло оставаться герметично запакованным неопределённо долгое время.

Минималист Андрей удивился сложности этой системы. Всё тот же наладчик заверил его:

– Способ универсален, то есть обеспечивает гарантированное уничтожение любого контента, чрезвычайно надёжен технически, – ведь точная механика вообще самая надёжная в мире вещь, – и он отлично себя зарекомендовал.

Оставалось поверить этому на слово.

С тех самых пор программы Андрея оказались раз и навсегда защищены от любых посягательств, как в самом процессе их создания, так и в дальнейшем (ведь характер решаемых программистом задач – и фирме это было известно – делал необходимым сохранение для возможного использования также и всех прежних наработок). Единственным требованием со стороны «Гефестона» стало указание незамедлительно уничтожить любое программное обеспечение, разработанное для этой фирмы, при возникновении реальной опасности попадания его в чужие руки. Что, строго говоря, и осуществлялось Андреем теперь.

Но откуда вообще взялось столь немыслимое, фантастическое оборудование? Не прямо же из-за границы! Быть может, оно заказывалось уже здесь? Например, на каком-нибудь бывшем оборонном производстве? Или всё-таки существовала надёжная «легенда» для его таможенного оформления? Этого Андрей так и не выяснил...

И ещё, – в какой степени пары и брызги горячей кислоты, десятками литров распространяясь внутри малюсенького помещения, могли бы физически разъесть и растворить само по себе компьютерное «железо», Андрей тоже не знал. Вспоминая опыты на уроках химии, он сомневался в эффективности подобных средств для достижения именно этой цели. Но такая цель ведь и не ставилась. Что не подлежало никакому сомнению – с многократным запасом надёжности уничтожалась вся информация, хранившаяся на этом «железе».

И теперь вот система впервые работала по-настоящему. Но уничтожала она отнюдь не только то, для уничтожения чего создавалась...

...Спустя лишь две или три секунды, заглушая лязг и шипение, из-за двери раздался первый вопль. За ним без перерыва последовал второй, перешедший в завывание. Сердце Андрея похолодело, когда он внезапно осознал: человек, запертый в «коконе», видит сейчас прямо над своей головой эти самые выпершие из двери четыре невероятных вымени! Первые доли секунды, пока ещё есть чем видеть, видит и их работу...

Тут вой, нечеловеческий смертный вой, резкой модуляцией преобразился в тонюсенький поросячий визг... и ещё тоньше!... да, тоньше!...

Слышать этот визг никто из соседей не мог: «кокон» со всех сторон на этаже был окружён квартирой Андрея, внизу находился подвал, а в двух совмещённых квартирах сверху никто не жил уже два или три месяца.

Странно, как же быстро всё затихло, ведь не прошло и двадцати секунд!

...Андрея будто бы придавило сверху чем-то тяжёлым. Поднявшись от замка с кодом, шатаясь, неровными, натужными прыжками из стороны в сторону он отправился в спальню.

Быстрее, к Роману.


22

На что он надеялся, совершая это? Да ни на что. С самого начала, с самой исповеди Романа он был всецело поглощён только тем, к а к это осуществить. Лишь п о с л е он оказался в состоянии выстроить некую логическую цепочку причин и следствий, и придти к выводу, что посещение Виталием Васильевичем этой квартиры им же самим было надёжно сохранено в тайне. Что искать его, скорее всего, здесь и в голову никому не придёт. Что само государство в нынешнем его состоянии трещит по швам, и через очень короткий промежуток времени никому, возможно, и дела не будет до того, куда подевался какой-то там нищеброд-экс-олигарх... И значит, какой он, Андрюша, однако же умный. Как он всё тонко рассчитал.

(А к слову! – даже если и не осталось в тайне посещение Виталием Васильевичем этой квартиры сегодня, – что с того? Ведь вполне естественным было бы для дяди периодически проведывать своего беспомощного племянника! Тем более, накануне запланированного переезда его в Италию. Да, конечно, следует не забыть и заранее договориться по этому поводу с Романом...)

То обстоятельство, что он оставляет после себя замурованный между двумя новыми уже проданными квартирами кадавр, Андрея также ни мало не беспокоило. Чем-чем, а уж мнительностью он не отличался никогда. Нарушить целостность «кокона» новым жильцам если и придёт когда-нибудь в голову (что само по себе маловероятно), то уж точно не удастся физически. А дом в обозримом будущем не снесут.

И надо же! Где-то ведь он совсем недавно, год или два назад, читал о таком... Да, у Уайльда, конечно! Как Бэзил Холлуорд зашёл однажды в дом Дориана Грея, и больше из него не вышел... Чем-то похоже... Да, конечно, в обоих случаях кислота!

По тому же самому поводу вспомнилась ещё и сентенция Романа, как раз о Дориане Грее: «Мы-то по определению всегда слышим только о раскрытых преступлениях. Например, об убийствах. А ведь это невольно создаёт ложное впечатление, будто все убийства обязательно раскрываются. Но это же не так! Большинство убийц доживают до самой смерти не раскрытыми. Они живут среди ничего не подозревающих людей. Ходят среди нас!»

Вот так логически и художественно всё и образовалось. Потом. Но т о г д а – никакого расчёта-то и в помине не было! Не было, по правде говоря, никакой «логической цепочки», померещившейся Андрею уже после, задним числом, когда он входил в свою спальню для разговора с Романом. Не было Дориана Грея.

А был только сокрушающий всё на своём пути слепой порыв, неумолимо ведший к одному-единственному, в мгновение ока решённому деянию. И было несколько случайных совпадений, навеки покрывших это деяние непроницаемым мраком неизвестности.

Да, Андрей после исповеди Кукушонка внезапно, молниеносно осознал свой безусловный долг – долг уничтожить Виталия Васильевича. И с той минуты ничто уже для него не было важно, кроме приведения данного приговора в исполнение. Но теперь, совершив расправу и направляясь к Роману, Андрей вдруг задал себе довольно неожиданный вопрос: а как бы на его месте поступил его дед? И тотчас поразился открывшемуся для него самого одновременно с этим вопросом пониманию т о г о поступка деда. Он осознал: то же самое т о г д а произошло и с его дедом. Да, да, именно э т о! Дед тоже, небось, под таким же и м п е р а т и в о м действовал... Матвей Григорьевич – совсем неинтересно, как выяснилось... А вот дед... Орден за... Унижение... И вот – он получает возможность участвовать в расправе с первоисточником своего унижения. Да, возмездие... Торжество... Да, конечно! Т о с а м о е. Его кровь.

И ещё одна идея пришла лишь теперь: что погубив Виталия Васильевича, Андрей погубил вместе с ним также и весь свой архив, результаты всех многолетних своих трудов. Но какое это имело теперь значение? Ведь ныне должна была начаться сосем иная жизнь...

Роман уже лежал на их с Лёшей кровати. Он давно ждал Андрея. Даже нарочито выставил ноги далеко за край, обращённый ко входу. Ощутил приближение Андрея и сразу дал знать характерным движением пальчиков, что хочет услышать новости. Андрей сел напротив него и сразу похлопал успокоительно по правой плюсне.

«Всё нормально».

«Отдал?»

«Да».

«Как случилось?»

«Что?» Андрей сперва не понял, чт'о. Ведь отдал...

И тут Рома принялся с увлечением выводить какие-то бессмысленные слова. Андрей не сразу даже смог разобраться, о чём идёт речь. Попросил повторить. А когда понял, пришёл в ужас:

«Филя спросил: А где же наш Хрюша?
Нет больше Хрюши, – всплакнула Каркуша».

Андрея передёрнуло. И точно ведь, нет сердца! Хотя, конечно, надо было понимать, в отношении к о г о это говорилось.

Тем не менее, буквами, крупнее обычных, с нажимом:

«Не важно».

«Я почувствовал вибрацию. Визг? Ладно, не важно. Я рад. Скажи, это за меня?»

Андрей не мог сказать. Не мог и соврать.

«Нет».

«Что-то ещё?»

«Да».

Пусть думает, что не хотел отдавать работу или же просто отплатил за унижение.

«Ладно. Главное, что свершилось. Теперь. Безопасно?».

«Да».

Логическая цепочка. Сейчас Андрей был в ней уже уверен, и отвечал с чистой совестью.

«Будем надеяться».

«Да».

Потом продолжил:

«Да, и ещё. Если кто-то вдруг будет спрашивать... Скажи, что дядя тебя проведал сейчас и поговорил с тобой. Про Италию. И что быстро ушёл. Сказал, что спешит на встречу. Ладно?»

«Конечно. Хорошо, что ты предупредил».

«Оставайся тут. Я пойду, работы много».

«Давай».

Действительно, как много надо было ещё сделать до наступления первого утра новой жизни!


23

За всем происходящим, исчезновение Алёши напрочь выпало из внимания Андрея. Только лишь переговорив с Ромой, Андрей вспомнил, что его друг уже целый час где-то ходит... по заснеженному городу! Голый! Появись он снова здесь, от него ведь будет не скрыть, что что-то произошло. И дальше что делать? Всё так запуталось... Враньё про квартиру, скорый отъезд в Италию... Снова мелькнула та же мысль: Лёха – лишний. И теперь уже навсегда. Тут говорило не чувство, не любовь или её отсутствие. Само бытие сложилось так, как оно сложилось, прочерчивая эту линию, этот круг, внутри которого оказались Андрей и Роман, а Лёха оказался вовне. И никакими средствами теперь уже не разбить эту границу, невидимую, неосязаемую, непреодолимую!..

В самый разгар этих раздумий, не имевших никакого отношения к практической стороне дела, раздался телефонный звонок. Андрей с ужасом снял трубку.

Прозвучал голос Руслана:

– Ты? Сволочь, что ты сделал с Лёшей?

– Где он?

– У меня!

«Вот как!», – облегчением, радостью грянуло в горячечной голове Андрея. И сразу вслед, как бы параллельно одна другой пронеслись такие мысли: «Значит, он в надёжных руках! – А я ведь и раньше замечал! – Вот куда он сразу навострился!... – Да как же он туда, голым? На метро? Автобус? Нет!! Это брат здесь значит уже встретил! – Договорились? – Во-от оно что! – Ну, Лёшка...»

А вслух произнёс:

– Это неважно. Сам ушёл. Я не против. Я через два дня уезжаю, навсегда. –¬ Андрей нарочно уменьшил срок. – Забирай все его вещи, я подготовлю. Прямо завтра! Всё. – Положил трубку.

Весь остаток ночи Андрей приделывал на прежние места гипсокартонные плиты, скрывающие за собой входы в «кокон» и коридорчик. Промежуток между стеной и дверью «кокона» ещё и законопатил пенополистиролом. Так, на всякий случай. Всё время беспокоился за сохранность этой двери. Несколько раз с фонарём (другим, маленьким, в виде сердечка, – подарком Лёхи на последний день рождения) проверял линию сопряжения косяка и дверной коробки. Нет, всё было сделано на славу. Следов просачивания чего-либо или разъедания металла нигде не обнаруживалось.

Но прежде чем закрыть вход в коридорчик, Андрей вспомнил об ещё одном деле. Он отправился в подвал и приволок оттуда старый обитый железом бабушкин сундук, предварительно выбросив из него прямо на пол подвала какой-то хлам. Обтёр внутреннюю и внешнюю поверхность тряпками. Затащил в самый центр проходной комнаты. Принёс из гостиной и уложил вовнутрь оба дедовых кителя с наградами. Потом ещё раз сходил в зал, вернулся с молоточком и наковальней. Спрятал и их. После этого притащил тяжёлые квадратные часы, раньше висевшие в спальне. Наконец, нагромоздил рядом с сундуком и все древние стулья с масонской символикой...

К шести утра Андрей наконец-то закрыл стену. Навсегда.

Но и тут нельзя было успокоиться. Андрей принялся собирать Лёшины вещи. Он укладывал их в большом коридоре, прямо перед входом. Получился чемодан (отдал свой, точнее отцовский) и две сумки. В самый последний момент вспомнил о Лёхином компьютере, вытащил из него жёсткий диск и тоже бросил в сумку. Выставил и Лёхин стульчик на винте.

Закончил к восьми, и как раз вовремя: раздался звонок. Над порогом нависла громада Руслана.

Братья обошлись без слов. Андрей кивнул на вещи и ушёл в комнату. Руслан в два захода перетащил Лёшкину собственность в машину. Стульчик забрал тоже.

Всё это время Роман вёл себя тихо, лежал на кровати. Будто спал.

В девять пришли рабочие. Не заметив ничего подозрительного, продолжили ремонт коридора с той же самой операции, на которой прервались вчера: поклейки обоев на новые гипсокартонные стены.


24

Некогда в комнате отца висел рисунок Якоба Йорданса «Антиквар» – цветная репродукция, вырезанная из какого-то старого журнала («Огонька», кажется. Или «Работницы»). Андрей был поражён, насколько директор музыкальной школы походил на персонажа этого рисунка. Не чертами лица, конечно, а главным: самим по себе выражением глупого удивления и одновременно тщетно скрываемого восторга.

– О! Это чудо какое-то! Нет! Посмотри, Прокофьич, – поминутно обращался директор к преподавателю истории, стоя перед раскрытыми коробками на коленях прямо на полу своего кабинета, – Да тут же весь Гульд! Весь!.. А... «Страсти по Матфею»... Раз, два... пять... семь... в десяти исполнениях! Нет, стой, в четырнадцати! Фуртвенглер, Менгельберг, а это у нас было – Рихтер... А вот – Леонхардт! Бог ты мой!

– А, Митрич, смотри, смотри! ХТК, сколько? Полтора десятка исполнений! А вот... Ого-го! Слушай, так я и не знал, что Гизекинг его записал! Неужели! Вот это да-а! Век живи...

– Ой, что же это делается, Прокофьич! Каких же денег всё это стоит! Считай, десять баксов за диск, в среднем, а есть и по двадцать!

– Ну, есть и по два, конечно. В коробках...

– Да, а их там шестьдесят, как кантаты Баха у Арнонкура с Леонхардтом, вот тебе и сто двадцать! То-то!

– ...Ах, ну это у этих детей же сейчас всё из интернета!.. А мы...

И всё в таком роде.

Андрей испытывал удовольствие, сидя в кресле и созерцая эту сцену. Значит, не пропадут Ромкины диски. Ещё послужат кому-то.

Благодарностям не было предела. Ромин «дар» школе никак официально не оформляли. Андрей в общих чертах объяснил, что прежнему обладателю, отбывающему за границу, по объективным причинам эти вещи сделались ненужными, а попросту оставлять их в уже проданной квартире вроде бы никакого смысла не имело. Митрич с Прокофьичем заподозрили, конечно, что-то нехорошее, но этот симпатичный молодой инвалид так искренне убеждал их в обратном, что они в конце концов оставили свои сомнения. И было, тем более, ради чего!

В качестве объекта благодеяния данная музыкальная школа оказалась выбрана совершенно случайным образом, просто в качестве ближайшей к дому Андрея. Андрей позвонил директору и спросил, в какое время можно будет доставить «фонотеку». Директор поначалу не только не проявил интереса к этому предложению, но и оказался заметно раздражён (за последние годы он был уже в достаточной мере измучен всяческим старушачьим барахлом с чердаков, – а если ещё и винил, не приведи Бог!..) Однако Андрей сообщил несколько названий, и всё в мгновение ока переменилось. К оговоренному времени в директорский кабинет был вызван Прокофьич, а затем, когда рабочие, ремонтировавшие квартиру, перетащили туда из Андреевой машины ящики с дисками, разыгралась вышеописанная сцена.

Уже попрощавшись со стариками и направляясь по коридору к выходу, Андрей услыхал у себя за спиной дребезжащий возглас Митрича:

– Звони-ка скорее Аделаиде Адальбертовне! Ничего что выходная, пусть срочно едет! Вот радость-то ей случится! Тут же запись Двенадцатой сонаты Моцарта Надежды Голубовской! Прямо с пластинки!

Андрей приостановился, чтобы дослушать.

– А что тут такого?

– А она тебе что ли не рассказывала?.. Она говорит, когда-то в детстве слышала. И всё! Как не искала, а пропала пластинка! А говорит, там... понимаешь... в третьей части, там вторая тема, ну минор... все ведь чешут аллегро ассаи, как положено, других же нет указаний. На смену темпа. А Голубовская вдруг берёт, и замедляет... играет вроде как анданте! Аделя говорит, – чудо, бесподобно, такое раз в жизни услышать надо!... Вот и проверим! Звони-ка сейчас же!

Андрей тронулся дальше.

Это происходило на третий день после инцидента с Виталием Васильевичем. А на четвёртый день квартира Андрея в обеих своих сегментах была окончательно продана. Бывшую Ромину половину какие-то богатые провинциалы прикупили для сына-студента сельхозакадемии, а «хозяйская» часть досталась строительной фирме и была предназначена для сезонного размещения рабочих. Предполагалось поселить здесь сразу десять или пятнадцать гастарбайтеров. Поскольку Андрей в целях ускорения процесса снизил цены почти вдвое против рыночных, и без того обвалившихся за последние полгода, всё завершилось с головокружительной быстротой. Организацией сделок и оформлением документов занималась юридическая фирма, назначенная для этих целей (и оплаченная) ещё с месяц назад Виталием Васильевичем.

Кроме того, за чисто символическую плату Андрей уступил новому хозяину Роминой комнаты также и свою машину. Документы были оформлены за пару дней при помощи тех же самых юристов, которые занимались продажей квартиры. Юноше осталось лишь поубирать знаки «Инвалид за рулём».

В течение этих дней произошёл лишь один-единственный инцидент, который мог бы серьёзно встревожить Андрея, не найди он тут же для него убедительного объяснения. Весь следующий день после события в «коконе» Андрей не выключал телевизор. Он внимательно смотрел новости. Опасался, конечно, не скажут ли что-нибудь на тему исчезновения Виталия Васильевича. Ведь оставалось неясным, как быстро хватятся его родные. Или же не примутся ли искать его коллеги и подчинённые из-за неучастия в каком-нибудь важном мероприятии... Так вот, в вечерних новостях речь как раз и зашла о подобном мероприятии, а именно об открытии выставки высоких технологий в Манеже, в котором и принимал участие... Виталий Васильевич собственной персоной! Его фамилия, и Андрей услышал собственными ушами, оказалась названа на почётном третьем месте, сразу же вслед за фамилиями премьер-министра и министра экономической безопасности. Да не один раз, а дважды! Нет, Андрей не мог ослышаться! В первый момент он похолодел. С напряжённым вниманием принялся досматривать репортаж, но знакомого лица так и не высмотрел. И вдруг ему пришла в голову спасительная и всё объясняющая идея: открытие выставки состоялось вчера в первой половине дня, а в новости попало почему-то лишь сегодня. Конечно, конечно так и есть! И Андрей перестал беспокоиться по данному поводу, даже через интернет перепроверить не счёл нужным. Тем более, ни назавтра, ни в последующие дни никаких упоминаний о Виталии Васильевиче по телевидению больше не последовало.

Шесть дней спустя суета и сборы наконец-то подошли к концу. Всё оказалось подготовлено для отъезда. Отправив багаж заранее, Андрей вместе с Романом без приключений на такси прибыли к назначенному времени в аэропорт. Чартерным рейсом, заказанным и оплаченным в соответствии со сделанными ранее распоряжениями Виталия Васильевича, друзья покинули родину навсегда.



Конец шестой части.

Отзыв:

 B  I  U  ><  ->  ol  ul  li  url  img 
инструкция по пользованию тегами
Вы не зашли в систему или время Вашей авторизации истекло.
Необходимо ввести ваши логин и пароль.
Пользователь: Пароль:
 

Проза: романы, повести, рассказы