Часть III
СКАЗКИ БОГЕМСКОЙ РОЩИ


1

К приходу Матвея Григорьевича друзья подготовились основательно. Днём раньше Андрей сделал генеральную уборку во всех обитаемых местах квартиры. Он сам и пылесосил, и мыл полы.

– Не потому что не доверяю, – пояснил он уже готовому обидеться Лёхе, – а чтобы быстрее!

В первой половине дня друзья съездили в магазин и купили наиболее, как им казалось, подходящие продукты для угощения. «А ест ли Матвей Григорьевич сахар?» – спросил вдруг Алёша. В конце концов решили покупать сладкое, так как гость не предупредил о каких-либо своих предпочтениях по части диеты.

Стол в гостиной был раздвинут в сторону центра комнаты. Андрей притащил из дальних закоулков квартиры два давным-давно не использовавшихся старинных деревянных стула с резьбой на спинке, изображавшей молоточки, переплетённые c циркулями, и слегка облезлым зелёным бархатом на сидениях, тщательно протёр их и поставил у стола. Расстаться со своим фортепианным табуретом и поменять его на стул Алексей ни в какую не пожелал, поэтому табуретку скрутили почти до минимума, чтобы Лёха сидел на одном уровне с прочими. Разумеется, Андрей бы помогал тогда Лёше поесть, но особенной еды, как и просил Матвей Григорьевич, не намечалось: чай, бисквитный рулет, больше всего любимый Андреем, пирожные «бизе» и конфеты.

Одеться друзья решили без излишней официальности, однако строго: в летние тёмные рубахи и джинсы. На ноги надели летние туфли и носки, разумеется. Специально же для Матвея Григорьевича заранее были куплены добротные домашние тапочки большого размера. Андрей предпочёл при госте не прыгать, как обычно он передвигался дома, а ходить, опираясь на один костыль.

Итак, всё было готово. С приближением условленного часа любопытство всё более и более снедало друзей. Обмениваться догадками о цели визита старого главврача они перестали уже давно: убедительных предположений по этому поводу никто из них придумать так и не смог.

Ровно в пять раздался звонок (внешнюю дверь Андрей открыл заранее). Парни вышли в прихожую. Андрей повернул колёсико замка. На пороге появился одетый в скромный поношенный костюм старик. В левой руке Матвей Григорьевич держал маленькую белую коробку с тортиком, обвязанную розовой ленточкой.

– Здравствуйте, ребята! Рад вас видеть и спасибо за приглашение, – пробасил старик, пожал Андрею протянутую руку и потрепал Алёшу по плечу.

– Пожалуйста проходите и чувствуйте себя как дома! – как можно радушнее пригласил гостя Андрей.

– Да-да, – поддержал Лёша. Получилось немножко глуповато.

– Можете не разуваться, – продолжил Андрей.

– Спасибо, молодые люди! А это для меня, наверное? – Матвей Григорьевич указал на стоявшие рядом с обувным шкафчиком новые тапочки.

– Если желаете!

– Да, конечно! У вас же, вижу, чисто, – Матвей Григорьевич поставил тортик на верхнюю полку шкафчика. – А я ведь с приключениями! – продолжил он, переобуваясь.

– Что такое? – насторожился Андрей.

– Да вот, еле нашёл вас! Это же для меня знакомый дом! И ещё как знакомый! И я уже подумал... – тут его взгляд остановился на полуоткрытой двери в кухню. – Ах, да! Конечно! Это же та самая квартира и есть... Только вход не оттуда!

И Андрей, и Лёха с огромным любопытством смотрели на старика, всё больше и больше выказывавшего признаки взволнованного удивления.

– Но у вас другой адрес! Точно другой!

– Ах, я понял! – воскликнул с энтузиазмом Андрей. – Действительно, адрес-то изменился! Ты Алёша тоже не знаешь, сейчас расскажу. Наш дом раньше был в переулке Гаше...

– Точно! Гаше–7! – перебил врач.

– Ну... наверное... это давно было, мне бабушка рассказывала. Так вот, на этом переулке, он с той стороны был, – Андрей указал рукой вдоль коридора, – где палисадники, там других домов уже не осталось, а потом застроили всю правую сторону к началу 2000-х, и сам переулок исчез! И тогда дому изменили адрес на эту улицу. Удивительно, как не снесли ещё! А сейчас-то тут уже точно ничего не построят. И пришлось переделать все документы на собственность и в паспортах ставить штампы...

– Ах, вот оно что! А я уж подумал, моя старая голова совсем сбрендила! Тогда всё встало на свои места. А ведь раньше вход-то был там? – Матвей Григорьевич указал на противоположную от коридора стену кухни со слабо проступающим из-под штукатурки четырёхугольником. – Да и не кухня здесь была...

– Да, точно! Я-то не застал, но мне бабушка рассказывала. Так гораздо удобнее получилось, как сейчас!

– Ну не знаю, может быть, может быть...


2

После секундной паузы Андрей осторожно поинтересовался:

– Так вы... раньше здесь были?

Старик смотрел вокруг удивлёнными, слезящимися глазами.

– Да... Андрей... Это такое отрадное для меня совпадение... Даже не верится! Я тут по одному делу, я объясню потом. Оно этого совсем не касается. А вышло... вот так. Я, знаешь, ещё в больнице, когда на тебя смотрел, будто бы увидел одного моего давнишнего друга, и не старым, а в молодости! То же лицо! И сейчас... А потом, когда занялся этим делом, немного навёл справки, не буду скрывать, и стал догадываться, что не просто так. Фамилия конечно другая... Тут связь немного прервалась, из того, что мне известно было, а точнее не было известно. И вот – этот дом, квартира... Теперь, получается, точно! Просто ты... Твоего деда ведь звали Лев Борисович Рудин?

Как не был Андрей уже готов к чему-то необычайному, а всё-таки оказался ошарашен вопросом старика.

– Да! Именно так...

– Андрей, я же знал его! Очень хорошо знал! Просто удивительно! И вот – его внук. Так похож! Один в один!

– Как интересно! Я-то его даже не помню... Он же умер, кажется, в 1988 году. Бабушка, конечно, о нём рассказывала...

– Вот я был в этой квартире последний раз... после похорон. Удивительно, у Лена такой внук! Он бы гордился!

– У... Лена?

– Ах, да, Льва конечно! Просто мы... У нас были свои обращения в ходу. Как же тесен всё-таки мир!

– У меня от деда почти ничего и не осталось… Вы же в курсе, что моя мать умерла при родах? Ну вот, меня воспитывал отец, но бабушка часто брала к себе. Вообще-то она к отцу плохо относилась... Она считала, что он чем-то виновен за маму. Что упустил, в обычный роддом отправил... В общем, не сложилось. Отца-то тоже уже два года, как нет. А я теперь тут живу, после бабушки... Теперь вот с Лёхой уже полтора года! – Андрей, улыбнувшись, кивнул в сторону Лёхи. – Хотя запустил немного квартиру... Да пройдёмте же в зал! А то стоим тут, извините, ради Бога! Я чай сейчас заварю...

– Андрюша, а можно мне... посмотреть, что тут, да как?

– Конечно! Давайте, Матвей Григорьевич, заглядывайте везде, будьте как дома! Я только дверь открою в тот коридор, мы там месяцами не бываем! – и Андрей пошёл открывать следующую за кладовкой дверь. А Матвей Григорьевич, сопровождаемый на почтительном расстоянии Алексеем, осмотрел кухню и заглянул в гостиную.

– Да, туалет вот здесь, а здесь можно вымыть руки, – спохватился Андрей.

– Да, конечно, спасибо! – Матвей Григорьевич сразу воспользовался уборной и затем вымыл руки в ванной комнате. Друзья, ожидая старика, стояли в коридоре молча.

– Как тут у вас удобно и красиво! – произнёс Матвей Григорьевич, выходя из ванной.

Все трое миновали вход в «кокон», не обратив на него внимания, и зашли в проходную комнату, которую Андрей назвал коридором, а потом и в следующую, нежилую. Матвей Григорьевич огляделся, явно волнуясь.

– Да, это та самая комната... Я тут больше двадцати лет бывал регулярно! Это же был кабинет твоего деда... Ты знал?

– Нет, – потупился Андрей. – Но знаете, кстати! У меня ведь остался его китель! Мне бабушка передала, я могу показать!

– Правда? – неожиданно подал голос Алексей.

– А... Я же и тебе никогда не показывал! Просто в голову не приходило... Сейчас...

Андрей, прислонив костыль к стене, обклеенной выцветшими обоями, открыл чёрный платяной шкаф и принялся копаться среди какого-то хлама. Наконец, он вытащил деревянную вешалку с чехлом на ней. Повесил её за крючок на дверцу шкафа, расстегнул молнию и снял чехол.



3

Взору присутствующих открылся парадный армейский китель с золотыми полковничьими погонами. Под левым лацканом были прикреплены две государственные награды: орден Ленина и, немного выше, какая-то медаль с портретом Сталина...

Некоторое время все трое молчали, внимательно разглядывая китель, погоны, награды... Но смысл этого молчания на поверку оказался весьма различным. Ибо один из наблюдателей понимал всё, и потому молчал, не задавая никаких вопросов. Другой не понимал ничего, и потому тоже молчал: осмысленных вопросов у него возникнуть не могло. Но оба при этом глубокомысленно кивали головами. И только Алексей, занимая как бы среднее положение между ними, неожиданно задал вопрос. Точнее говоря, вопрос этот обрёл у него форму восклицания:

– Но такого же б ы т ь не может!

– Что? – вытаращился Андрей на друга.

– Ну... что орден Ленина и одна медаль... Это же «За доблестный труд в Великую Отечественную Войну»? Так тем более! И всё! И ещё у полковника! Должны ещё были быть...

Но тут Матвей Григорьевич мгновенно перехватил инициативу:

– Это откуда же ты у нас такой всезнайка? – спросил он с насмешливой важностью.

Лёха покраснел:

– Просто я... когда в первом госпитале был, сразу же... В элитном госпитале, там всё па-алковники, да генера-алы. Первый месяц. Так вот, в палате со мной две недели был капитан первого ранга один, и он вот про все эти вещи много чего рассказывал. Какие были награды там, звания, кто и чем был награждён, какой порядок и всё такое. Так ведь точно! – Лёха был настойчив, – Говорю, такого не может быть, чтобы так! Должны быть другие награды, хоть какие-то! Даже медали Ленина нет!

– Молодые люди, – обратился Матвей Григорьевич одновременно и к вконец распоясавшемуся Лёхе, и к молчавшему в великом смущении Андрею. – Заверяю, тут никакой ошибки нет. Просто я немного в курсе, в чём дело. Дед Андрея, Лев Борисович, работал в одном институте, полностью закрытом... Тогда такое бывало. Это называлось «почтовый ящик». И подход к таким людям тогда был особый. С наградами у него всё правильно, я вас заверяю. И в войну он воевал. Я – нет. Я молод был. А он был старше меня на четыре года. Кажется... Андрей, я потом тебе подробнее объясню, что произошло. Если ты ничего не знаешь...

– Не знаю, конечно!

– Да, конечно... конечно не знаешь...

Именно в этот самый момент, вероятно, Матвей Григорьевич ясно осознал, что он обязан рассказать Андрею в с ё. Что, с одной стороны, правда д о л ж н а быть рассказана, ведь сам-то он уже давным-давно старик и движется известно куда... А с другой стороны, этот молодой человек – совершенно точно! – достоин своего деда, достоин... з н а т ь? Но разве э т о знание может принести что-то ещё, кроме душевного надрыва? Если допустить, конечно, наличие души у воспринявшего его... И всё же... Всё же есть такая вещь, как ответственность за предков... До седьмого колена?..

Вдруг Матвей Григорьевич обнаружил, что он молчит уже не меньше минуты или даже двух, а ребята внимательно на него смотрят.

– Да, конечно... – опомнившись, продолжил он. – Ведь и бабушка твоя не знала... Что он воевал, – перевёл рельсы на несколько другую тему старик. – Ведь поженились они в 62-м, кажется. Или в 63-м? Тогда Лен... то есть Лев уже был полковником, на этом этапе карьера у него мгновенно получилась... Ладно, ребята! Я зарапортовался. Ведите меня чай пить! Я же пришёл не за этим. Хотя... – Матвей Григорьевич не закончил. Андрей взмахом руки пригласил старика пройти через коридор в гостиную.

Но чай всё время почему-то откладывался. В гостиной, прямо в центре стола с Андрюхиным компьютером, Матвей Григорьевич заметил бронзовый молоток с наковаленкой. И, заметив, сразу издал протяжное восклицание:

– О-о!..

Парни уставились на него во все глаза.

– Так эта вещь у тебя тоже сохранилась?

– Это от бабушки!

– Это вещь твоего деда. О, как она мне знакома! Как часто я видел её прежде... Ведь там, – старик сделал рукой неопределённый жест в сторону коридора, – мы там часто все собирались, года с 60-го, и до... самой его смерти. Да-а, вот так сюрпризы ещё готовит судьба! А ты – его внук! Один в один! Внук Лена! Андрюша, я обязательно с тобой ещё должен буду поговорить!

– Конечно, конечно, Матвей Григорьевич! Вы так разожгли мой интерес! Я же не так много знаю о моём деде... Даже фотографий его почти не осталось. Бабушка говорила – фотографироваться не любил!

– Да, было дело... Ладно, парни, садимся?

Все трое двинулись к столу, на котором под старой ватной матрёшкой уже стоял большой заварочный чайник и чашки с блюдцами, сахарница, нарезанные сладости и конфеты. Чай и яства Андрей расставил на столе заранее, чтобы лишний раз не отвлекать и не ставить в неудобное положение гостя: без костылей он, может, и вынес бы с кухни всё необходимое быстро, а вот на костыле, даже на одном, которым молодой человек твёрдо решил пользоваться при Матвее Григорьевиче, – уже с некоторыми проблемами.

Однако перед тем как сесть за стол, Матвей Григорьевич обратил внимание на спущенный до минимальной высоты фортепианный табурет, к которому как раз направлялся Алёша. Старик мгновенно смекнул, в чём дело, и сделал повелительный жест рукой.

– Стоп! Парни, что же это такое? Алексей, ты же, небось, обычно принимаешь пищу самостоятельно, я правильно понял предназначение этого стула? Кстати, я и его тоже помню... А при мне, значит, решили что, «по культуре ударить»? Отвыкать от этих глупостей надо! Давай-ка на поднятый стул, как обычно, и нечего Андрея эксплуатировать! Или ты на моё участие замахнулся, юноша? – закончил старик с добрым сарказмом. Да и вся фраза была произнесена в очень шутливом, если не игривом тоне, настолько легко, что парни переглянулись между собой и рассмеялись.

– Ничего-то от вас не скроешь! – немного смущённо сказал Алёша.

– Когда доживёшь до моего возраста, тогда узнаешь, каково это носить рентген в глазах!

– Давай, Лёха! А я пока тебе стул подкручу... – скомандовал Андрей.

– Хорошо, я сейчас, – Алёша отправился в коридор снимать туфли с носками, а Андрей в это время занялся его табуретом.

Когда Лёха вернулся, все, наконец, уселись за чай. Андрей снял матрёшку с чайника и начал разливать заварку по чашкам. Алексей насыпал себе две ложки сахара. Потом подумал, и взял ещё одну.


4

– Давайте так, ребята, – приступил, наконец, к делу Матвей Григорьевич. – Я понимаю, всё это крайне необычно, на первый взгляд даже неправдоподобно... Я начну говорить, а вы в любой момент можете сказать: стоп! Это не для нас. И отказаться. Ну что ж. Тогда – без обид! Я всё пойму, и дальше говорить не буду.

– Хорошо! – в один голос согласились молодые люди.

– Итак... эх, как бы начать... Как писали в советское время в газетах, «живёт такой парень...» Знаете, клише такое было? Или нет, лучше по-другому. Живёт один олигарх. Ну, «олигарх», – это я условно... Просто очень и очень богатый человек. Скажем, у него, по «Форбсу», несколько сот миллионов долларов, миллиарда, пожалуй, нет. До олигарха может и не дотягивает, но очень... Но не нефтяной и не газовый. Представьте себе, да, своим умом... Жёсткий, конечно, в девяностые разбогател, всё сам, с нуля. Ну не с нуля, конечно. Я его давно знаю, ещё с советских времён. Лечил и его, и его жену... Тогдашнюю жену. Он был тогда директором крупного НИИ, доктор наук, член-корреспондент Академии Наук, ещё советской. Один из самых молодых «членкоров» тогда был. А в 90-е создал свою промышленную империю. Я с ним всё время поддерживал контакт. А вот к чему всё это. У этого человека был младший брат, точнее двоюродный брат, по отцу. Обычный человек, не особенно богатый, семья, ребёнок. И вот этот ребёнок и есть тот «парень», с которого я начал. Этот сынок, то есть, получается, двоюродный племянник олигарха, в детстве получил очень... и очень серьёзную травму, в пять с половиной лет. Потом, всего через год или два, его родители умерли практически один за другим. Мать его давно болела, несчастье с сыном усугубило... А отец почти сразу вслед за ней, внезапно. Тогда мальчику было лет семь. Мой знакомый с тех пор взял на себя все заботы по его воспитанию. Он отправил его в Швейцарию, но почти сразу, где-то через год, вернул сюда, а после окончания школы уже в Германию... А сейчас молодой человек вырос... И здесь я прямо объявлю цель своего посещения, а потом разъясню все недоумения, потому что недоумения возникнут, да ещё какие! Я весь последний год, по просьбе Виталия Васильевича... это олигарх... подыскивал для его племянника квартиру или дом, где он мог бы жить как квартиросъёмщик. Стойте, стойте... Я вижу на ваших лицах неприязнь и отторжение... Я же ещё не досказал, ребята! Уже хотите сказать «стоп»! Не надо, вы не дослушали ещё. И давайте так. Пока я не стану говорить, в каком физическом состоянии находится этот юноша. Скажу в общем: он гораздо более ограничен в своих возможностях, чем любой из вас.

При этих словах старик посмотрел прямо на Алёшу, и повторил:

– Гораздо.

– Итак, – продолжил Матвей Григорьевич после паузы, – Парень этот окончил школу у нас, специальным образом. Начал учиться ещё когда жил с родителями, на дому конечно, потом всё организовал дядя. Слушал лекции и учился в Германии, тоже по специальной программе. Ему сейчас двадцать лет. Работать он, в общем, не может. Родных нет. У его дяди теперь большая семья, и дядя о нём заботится, но никогда, ни при каких обстоятельствах не желает вводить его в круг своей семьи. По ряду причин, в том числе из-за своей новой супруги. А деньги в любом количестве – разве они способны обеспечить жизнь такому человеку? Это только кажется, что всё можно решить деньгами. Для нормального человека это так, может быть, да и то... Но как только возникают какие-нибудь обстоятельства... Вот старые люди хорошо понимают, что главные вещи за деньги не купишь. Можно себя обмануть, конечно, но только на некоторое время. Вот я полагаю, очевиден вопрос – почему бы дяде не построить для племянника особняк, условно говоря, на Рублёвке, обеспечить необходимым в его положении уходом, – и живи себе! Но это же такое одинокое существование, навечно одинокое. И чем дальше, тем хуже. Он, в его положении, нуждается в нормальном каждодневном общении. Особенно нуждается. Ему нужно жить... чуть не сказал в нормальной семье! Именно об этом он сам просил с самого начала, особенно познакомившись кое с кем в Германии... Но вот здесь я и подхожу к разъяснению второго недоумения. Ведь, мальчики, я прямо говорю, что считаю вас семьёй, и именно потому я здесь. А парень, о котором я веду речь, с самого начала... то есть лет примерно с двенадцати, стал открыто заявлять и настаивать, что он гомосексуал. Вот так. Дядя целое расследование снарядил, психологов на него натравил, включая вашего покорного слугу. Чего только не было! Искал, кто же совратил несчастного мальчика! Уж точно, если бы нашёл, голову оторвал бы. Я его знаю. В прямом бы оторвал смысле, не в переносном. «Заказал» бы его. Но оказалось, никто не совращал. Нечастый случай, но выяснилось, что он и без всякого совращения стопроцентный гомосексуал, как мы поняли. Только мучили его зря. Да, бывает такое где-то у процента, у долей процента людей, а не у пяти или десяти процентов, как принято считать. И вот. Тут он сам поставил условие: жить в однополой семье. То есть снимать жильё. Теперь дальше. Ввиду его физических особенностей, речь могла идти, – и это я сам говорил Виталию Васильевичу, – только о такой семье, где есть инвалид. Или где оба мужчины инвалиды. В семье, состоящей из двух обычных мужчин, он ведь окажется «белой вороной», и это обстоятельство, увы, ничем не преодолеть. В гетеросексуальной семье, кстати, было бы намного проще, но речь не об этом. А он не должен отличаться, именно психологически! – вот что самое главное. Он обязательно должен быть «одним из...», так сказать. В общем, он и сам с этим согласился, как с обязательным условием. Но выставил при этом и ещё одно условие: это должны быть именно молодые люди. Ну никак не старше тридцати! Иначе, говорит, я не смогу найти общий язык, сохранится отчуждение, смысла не будет тогда во всей затее... В общем, он прав. А ведь найти нужную пару, но только постарше, не представляло бы особого труда! Именно это последнее условие застопорило всё дело. Думали даже, не лучше ли поселиться ему на Западе где-то. Там в любом случае проще... Но начали искать всё-таки здесь.

– И вы нас специально искали? – осторожно спросил Андрей.

– Понимаешь... Тут, конечно, больше случайность. Но когда я видел вас в больнице год назад, я уже тогда задумался о вас в смысле этого предложения. Не скрою, наблюдал издали за вами. И другие, конечно были. Да, была ещё одна пара друзей. Но с ними... Как выяснилось, это не то, что надо... у них атмосфера немного не та...

– А у нас что, та?

– А что с ними такого? – одновременно задали свои вопросы Лёха и Андрей.

Матвей Григорьевич глянул поочерёдно на одного и на другого.

– Да, мальчики, у вас – та! Я это прекрасно вижу. А с ними... Они хорошие ребята, но с большой разницей в возрасте. Троюродные братья, кстати, старший оформил опекунство. Младшему сейчас 16 лет, школьник ещё. У него ДЦП, болезнь Литтля, знаете, икс-образные ножки? Ходит на двух тростях. А старший в 18 лет отморозил себе обе ноги, стопы, и пальцы на руках, почти все. Ходит на протезах. Сейчас ему 27 или 28. Они в маленькой двухкомнатной квартире живут, но это не проблема. Видите ли – я честно всё говорю! – у них изначально было двойное преимущество перед вами. Скажу грубо – у них четыре руки, у вас – две.

Лёха при этих словах наморщил лицо, посмотрел на свои ноги, которыми он сейчас упирался в край стола, и затянул:

– Ну-у... Значит типа кастинг...

– Да вижу я, как ты справляешься, Алёша! – парировал Матвей Григорьевич, тоже глянув на Лёхины ноги, и ничего не ответив на «кастинг», – Но о том юноше нужно заботиться, за ним ходить всё-таки нужно. Я только об этом. Подменять друг друга. Но у тех ребят не всё в порядке с той самой атмосферой. И ругаются постоянно, а старший вроде как ещё и пьёт. Он отличный автомеханик, с детства в автомобилях, и сейчас тоже, несмотря на увечные пальцы. Содержит себя и мальчика. Но... они и сами ведь оказались не готовы так круто изменить жизнь. Переехать. В общем, не удалось...

– Автомеханик... это интересно! – Андрей сразу вспомнил о кое-каких проблемах со своим БМВ, решать которые он терпеть не мог. Будучи отличным программистом, он отнюдь не имел склонности к механике. Машина хоть и новая, но с ней пришлось уже неоднократно побывать в сервисном центре, в июне даже оставить её там на три дня, а толку никакого...

– Что, хочешь телефончик по блату? – усмехнулся старик, – Ладно-ладно, я конечно дам. Итак, ребята, вы до сих пор ещё не сказали «нет».

– Ну и что? – несколько сухо ответил Андрей, – Почему бы не дослушать?

– Можем и дослушать! – эхом повторил Лёха.

– Ну что ж... Теперь главное, условия снятия комнаты... За всё платит, разумеется, Виталий Васильевич. У парня должна быть своя отдельная комната с отдельным входом и отдельным туалетом. Это обязательно. И ваша квартира к этому прекрасно подходит. Я уже обратил внимание. Да, нужен ремонт, перепланировка, тёплые полы и всё такое. Разумеется, всё за счёт Виталия Васильевича, и организовано будет им. Пока не берите в голову. Тем парням, той паре в смысле, он был готов вообще новую квартиру купить, подходящую. Далее. Всё необходимое для юноши, все покупки, услуги врачей, психолога, всё по уходу за ним, – всё тоже за счёт дяди. И, наконец, что касается оплаты за съём жилья, – Матвей Григорьевич явно предпочитал говорить именно о «съёме жилья», – Виталий готов платить, – и это его предложение, – пятнадцать тысяч долларов США ежемесячно. Причём первая оплата – сразу за год вперёд. Под некое моё поручительство, конечно. И ещё, если что-то случится, и парень съедет, ну, не сойдётесь характерами и так далее... ничего возвращать назад не надо будет. Ни стоимость ремонта, ни предоплату. Таково положение дел... Так что думайте, мальчики.

И Матвей Григорьевич ещё добавил:

– Да, я же так и не сказал. Не представил его вам, что ли. Этого юношу зовут Роман.


5

На несколько минут воцарилась тишина. Честно говоря, друзья были сильно озадачены. Первым нарушил молчание Алёша. Он задал вопрос:

– А Роман... Кто это? То есть, я хотел спросить, что с ним? Можете сказать теперь?

Андрей бросил быстрый взгляд на Лёху. А Матвей Григорьевич сразу воспользовался Лёшиным вопросом и продолжил свой рассказ.

– Да, конечно, конечно. Но прежде хочу несколько слов вообще о Романе сказать. О нём как о личности, что ли... Он же очень неординарный человек! Да не просто неординарный, слова не подберу... В общем, он обладает огромными способностями. И это никак не связано с травмой и с инвалидностью. С ним беда случилась в пять с половиной лет, а к тому времени он уже не просто умел читать. Он уже прочёл сам, представляете, «Тома Сойера»! В пять лет! Он, кстати, и сейчас помнит очертания всех букв, мы тут как-то узнавали у него по одному поводу, не слишком весёлому... Но об этом потом. И считать уже умел, в общем, вундеркинд рос, ну и вырос, конечно, вундеркинд. Его дядя уже тогда, кстати, обратил внимание на него, ещё до травмы. И мне тогда говорил, я хорошо помню, мол, вот настоящий наследник растёт, в смысле его промышленной империи. А то с сыновьями совсем беда, но это другая тема. Он собирался дать ему самое лучшее образование, в Лондоне, по-моему. Но тут произошло это несчастье. Малыш во дворе бегал, после грозы. И там повалился электрический столб, и провода низко над землёй протянулись. Потом разбирательство было, как такое произошло, всё это выяснили. В общем, Роман или споткнулся и схватился за провод, или просто приподнять его хотел, но в любом случае взялся за него обеими ручками, и от разряда ещё и бросило его лицом на этот провод, как раз на уровне глаз. В результате он без рук остался, полностью, даже без плечей, и весь верх лица обгорел, глаза полностью утрачены. Поэтому я и говорил, что у него инвалидность крайне тяжёлая. Да и это ещё не всё. Мозг у него тоже поражён был, а именно слуховые центры. Так что он постепенно теряет слух. Медленно, правда, но неотвратимо. Сейчас он должен пользоваться слуховым аппаратом, но если динамика не изменится, то полностью утратит слух года через три или четыре. Так что перспектива его проживания у вас в любом случае ограничена этим обстоятельством. Вряд ли он сможет оставаться здесь, будучи слепоглухим. Хотя... как знать.

Матвей Григорьевич внимательно наблюдал за реакцией ребят на свой рассказ. Никто не произнёс ни слова. Врач продолжил:

– И вот, пришлось парню приспосабливаться к такой жизни. Я сразу хочу сказать, что он приспособился... как бы... наилучшим из возможных образов, что ли... У него ведь главное голова! Конечно, как у всех слепых, у Романа значительная часть информации об окружающем стала поступать через осязание. Вместо рук он задействует, конечно, ноги, но с огромным эффектом. Он сам ориентируется в квартире, например, если создать некоторые условия, он быстро научился читать по шрифту Брайля пальцами ног.

– Ничего себе! – не удержался Алёша. Андрей молчал.

– Да-да, и знаешь, такое бывало после войны, что и взрослые люди, уже где-то в районе двадцати лет, например, оказывались способны развить навык чтения по Брайлю пальцами ног, хотя чаще в этом возрасте и в таком положении обучаются читать подбородком, носом или даже языком. Ну а Рому сразу же обучали пальчиками ног, они у него как у ребёнка оказались достаточно чувствительны. С тех пор он только так и читает. И живёт, конечно, на ощупь. Но не думайте, что с ним рядом постоянно нужно сидеть. Как раз наоборот. Ну, вам-то объяснять лишний раз не надо, что ноги, в принципе, могут полностью заменить руки, особенно если с детства... Так что у него всё будет так организовано, что основную часть времени он будет проводить один. Он именно так и привык жить. Постоянно читает, слушает музыку, это его главная страсть. Общается через интернет, у него есть там постоянные собеседники. Через скайп. Что-то пишет на компьютере. Он же и с проигрывателем, и с компьютером свободно самостоятельно работает. Читает чаще всего через устройство типа планшета, оно переводит любой электронный текст в Брайлевский шрифт. Это я рассказываю, чтобы вы не боялись, что он будет обузой большой. Только нужно, конечно, его кормить дважды в день, так у него заведено. Всякие гигиенические процедуры... Но об этом потом. Да, в туалет он всегда ходит сам. Просто нужен специальный унитаз. Всё это, конечно, при ремонте оборудуют, всё что нужно. И полы, обязательно с подогревом сделают, и тактильную разметку на них... О технической стороне вообще не думайте пока, ребята. А лично – он очень приятный парень, очень вежливый и тактичный. Я же его давно знаю. Он, кстати, знает хорошо немецкий и английский, но общается только по-русски. И семью для него мы на родине искали. Конечно, если бы сложилось безвыходное положение, искали бы в Германии, например. Но он настаивал именно на нашей семье. Ведь он здесь сформировался, он на Запад в сознательном возрасте впервые попал в семнадцать лет. Языки-то, конечно, начал раньше учить. Кстати, последние три года он постоянно слушал лекции там в двух университетах, в семинарах даже участвовал. По философии. Может быть, и здесь захочет продолжить... Хотя вряд ли. У него же слух уже сильно снижен. Даже с аппаратом непросто общаться, хотя в обычной жизни, в быту, это пока не сильно мешает.

На этом Матвей Григорьевич оборвал свой рассказ, и теперь испытующе смотрел на лица ребят. Сначала внимательно посмотрел на Алёшу, потом на Андрея. И тут Андрей задал неожиданный вопрос.

– Понятно, Матвей Григорьевич! Я... мы поняли, что с Романом. У меня такой вопрос, сразу извините, если что. Вы сказали, что Роман гей. Тогда какая у него половая жизнь? Опыт есть какой-то? Он ведь как-то должен решать проблему отношений, раз ему уже двадцать...

Андрей пошёл ва-банк. Он вдруг подумал, почему бы не задать напрямую именно тот вопрос, который его больше всего беспокоил примерно с середины разговора, и в зависимости от ответа сразу же принять решение. Возможно, покончить со всем этим.

Наверное, старик его понял.

– А знаешь, здорово, что ты спросил! Во-первых, значит нормально относишься к таким вопросам. Тут ложная скромность совершенно неуместна. А во-вторых, главное, уже задумался о жизни Романа у вас, как она может быть организована практически! Ну, во всяком случае, в этом направлении... Так вот, да, Рома действительно гомосексуал и испытывает влечение только к своему полу. Это подтверждено строго, психологически. Но дело в том... Эта травма, судя по всему, нарушила каким-то образом процесс его полового созревания. В физическом смысле, я бы сказал, он совершенно асексуален. У него никогда не бывает эрекции. Вообще никогда. Изредка случается эякуляция, всегда ночью, во сне. Тоже без эрекции. Вот так. Поэтому вам об этой стороне его жизни вообще не придётся задумываться. Знаете, он весь в своих интересах. Старик Фрейд бы сказал, что он наилучший образчик сублимации полового влечения. На самом деле! Вам интересно будет с ним. Даже мне иногда его интересно бывает послушать! И насчёт музыки вас просветит, - Матвей Григорьевич теперь широко улыбался, заставив и ребят улыбнуться в ответ. – Вы же тут, небось, кроме попсы ничего и не слушаете?

– Нет, почему же, Андрей вот любит...

– Ну, я Западный рок люблю, и поп... Не знаю как сказать. Потому что Элтон Джон – какая же это поп-музыка? Классика настоящая! Или Металлика, Пет Шоп Бойз, Радиохед!

– Ладно-ладно, всё равно я в этом ничего не понимаю... Вот Рахманинов, Чайковский, да... Но Роман их-то как раз не сильно уважает, больше Западную классическую музыку.


6

– Как несправедливо, что страдают дети! – ни с того, ни с сего задумчиво произнёс Алёша. – Я-то, или Андрей, это понятно. Тоже несчастный случай, но иногда сами виноваты, иногда по своей воле... В общем, понятно. А это вот... И чтобы с детства так вот жить!

– У каждого своя история. Это уж кому как выпадает. А уже потом надо приспосабливаться, ничего не поделаешь! – Андрей попытался несколько смикшировать неуместный, как он считал, Алёшин пафос.

– Ну да, у каждого своя история... – задумчиво произнёс Матвей Григорьевич, – Да, вы это и сами понимаете! Кстати, Алёша, я, когда видел тебя в больнице, ну, когда Андрея выписывали, на тебе же была медаль? Да ведь?

– Да, «За отвагу», – несколько потупившись, ответил Алексей.

– Так это... Именно за тот случай?

– Что руки потерял? Ну да.

– Так ты герой, получается! Не просто так это с тобой случилось? Спас кого?

– Ну, можно сказать и так...

– Да рассказал бы уж! Матвею Григорьевичу интересно, не видишь? – вступил в разговор Андрей. – Ты же реально герой, без красивых фраз, а как есть!

– Да заладил, герой-герой! – раздражённо ответил Алёша и обратился к Матвею Григорьевичу, отнюдь не возражавшему против обсуждения данной темы, и даже наоборот, всем своим видом выражавшему участие и живую заинтересованность. – Да просто всё вышло, я и ахнуть не успел. Получилось так, что мы в учебке разбирали устройство ручной гранаты и всё такое. Как положено выдернуть чеку, как бросать. Ну, теоретически пока. И по очереди эту чеку выдёргивали и так далее. На учебных гранатах естественно. А передо мной боец выдернул чеку и видит что граната боевая. И я вижу, и капитан. Все видят. Вот попала боевая в учебные! А он придурок, как увидел, так от неожиданности разжал руку, и она упала на пол. У капитана лицо перекосилось. Это доли секунды, но я почему-то сначала увидел лицо капитана, ужас на нём. Хорошо она не укатилась под парту. Я мгновенно всё сообразил. Поднял, в миг. А дальше-то бросить некуда, а секунды остались. Я сам и бросился к выходу, и только дверь открыл, руками её в коридор. А она бахнула. Я сам в классе, а руки высунул, получается, под взрыв. Говорят, чудо, что сам не погиб, но говорят, что именно из-за этого руки и срезало под корень. Хорошо, в коридоре никого не было! А то бы убил их. И в классе никто не пострадал, кроме того придурка. Он ближе всех и стоял, ему от плеча кусок мяса оторвало и щёку рассекло. Но это же ерунда! После взрыва я ничего не помнил несколько дней, это же и контузия ещё. И взрыва самого не помню...

Алёша вроде бы закончил на этом, но тут вступил Андрей:

– Ты ещё скажи, как эти сволочи орден не дали! Скажи-скажи!

И Алексей неохотно продолжил:

– Да, было дело... Мне вначале говорили, ещё в первом госпитале, что дадут Орден Мужества. Но так получилось, что эту историю, что ли, понадобилось прикрыть. Там начальник части был друг какой-то шишки. В общем, вспомнили, что именно я в тот день был дневальным и готовил гранаты к занятию. А что готовил? Взял в оружейной комнате, где капитан показал, и притащил в класс. Вот и всё. Но тут стали говорить, мол, сам виноват, свою вину и исправил. Ну не так откровенно, конечно, но, в общем... В этом смысле. Хорошо ещё, что медаль дали. А виновного всё равно не нашли. Компенсацию заплатили, да хорошую, но и всё. Но я не против. Кого искать, чтобы ещё кому-то сломать жизнь? Он же тоже не виноват. У меня мести ни к кому нет, я клянусь! Только что жизнь изувечена, никуда не денешься. Что орден, что медаль, это уже какая разница, – завершил свой рассказ Алёша.

– Но это же несправедливо! – Матвей Григорьевич даже хлопнул по столу ладонью. – Нет, я понимаю, ничего не вернёшь. Но если случилось и если факт героизма налицо, и оплачен он здоровьем, то должен быть отмечен по достоинству! Ну ладно, чего говорить. Я всё же думаю... ещё история не закончена. Всё может быть!

– Да ладно, что вы, Матвей Григорьевич! – даже как бы испугался Алёша. – Мне медаль тоже очень нравится! Такие же в войну давали!

– Это верно, Алексей! – уже спокойно согласился старик. – Гордись ею и не стесняйся надевать как можно чаще!

– Да он стесняется! – сказал Андрей. – Вообще, стеснительный до жути!

– Ладно, ребята, – неожиданно прервал разговор Матвей Григорьевич. – Я свою задачу выполнил. Не хочу больше вас задерживать... Думайте теперь над тем, что я вам сказал. Над этим предложением. У вас отличные головы, у обоих! Я надеюсь, вы примете правильное решение. И большое спасибо за чай! – закончил старик, поднимаясь из-за стола.

– Матвей Григорьевич! Я вас обязательно отвезу домой! – со всей убедительностью, на какую только был способен, заявил Андрей.

– Ладно, спасибо! – без промедления согласился старик, как будто он только и ждал этого предложения. И тут же обратился к Алёше:

– Поскучаешь тут один? Ничего?

– Никаких проблем! – живенько отозвался Алексей, всё ещё испытывавший облегчение, что разговор о его руках и наградах так быстро закончился.

– Я же Андрея быстро не отпущу! О его деде нужно рассказать...


7

Матвей Григорьевич и Андрей вышли в коридор. За ними следовал Лёха. И тут старик неожиданно охнул и сделал жест в сторону обувного ящика, при этом ещё как бы и разводя руками. На ящике красовалась белая коробка – принесённый им торт! Друзья не смогли удержать смеха.

– Ну ладно-ладно, начали смеяться над старым больным человеком! – Матвей Григорьевич тоже смеялся. – А ты-то тоже хорош, что ж ты не взял его к чаю!

– Да я своей вины и не отрицаю! – улыбался Андрей.

– А знаешь, может и к лучшему! Я его сейчас заберу, вот так, – старик взял коробку за завязочку, но тут же поставил обратно, – и мы попьём с ним чай, когда ты меня довезёшь! Алёша, ты не против, что мы без тебя его отведаем?

– Что вы, конечно нет!

– Ну вот и отлично!

Матвей Григорьевич обулся, попрощался с Алёшей. Андрей прихватил свой костыль, но, выйдя из квартиры и закрыв дверь, стал перемещаться на лестничной клетке прыжками.

– А ты спортивный! – заметил Матвей Григорьевич, спускаясь вслед за ним по лестнице. – Редко кто может ходить подолгу... без костылей.

– Так это я только последние год-два забросил спорт! Я же с детства и плавал, и лёгкой атлетикой занимался! У меня и разряды были. По плаванию!

– Так что же ты? Даже в бассейн больше не ходишь?

– Нет... Как-то пофиг стало! Нет, с этим, – Андрей кивнул вниз, – не связано... Задолго бросил. Разве что пресс качал, в домашних условиях. А сейчас я, кстати, каждое утро и вечер делаю по пятьдесят приседаний!

– Молодец! А всё же спортом нужно заниматься, но только по-лёгкому! Только чтоб без надрыва! Вот плавать, например, самый раз...

– Так мы всё планируем какой-нибудь тренажёр купить! На пресс, на ноги, чтобы и для Лёхи... Плавать Лёха тоже может, без рук нормально плавают, но он стесняется, что ли... Вот Андрей... который Анатольевич, может помните, когда я выписывался? Так он же ходит теперь в бассейн раз в неделю. Есть специальная группа... для незрячих.

– А, это тот юноша с косичкой? Да, я помню, на выписке! Так постой, а твоего отца разве не Анатолием звали?..

– Да, Анатолий Викторович.

– Так и ты, стало быть, тоже Андрей Анатольевич!

– Да, конечно... Просто понимаете, я не возражал, нас надо же как-то различать, чтобы на слух! Чтобы тот Андрей сразу понимал, к кому обращаются!

– И ты согласился, чтобы младшего называли по отчеству? – Матвей Григорьевич по-доброму лукаво подмигнул.

– Ну и что такого! Знаете, это парень что надо. Он у нас одно время часто бывал. У нас же гостей мало обычно... Так вот, сам везде ходит, по городу. Трудно себе представить! Да ещё учится в университете, и на очном. В обычной группе! Так мало того, он у них ещё и староста группы! И в Обществе молодых инвалидов работает, вот всё меня заманить туда пытался...

– Что, безуспешно?

– Абсолютно безуспешно! И самое-то главное, он ведь женился... Может помните, девушка там была, при выписке, Вера? Вероника. Вот она именно тогда познакомилась с Андреем, так они почти сразу поженились! И у них на прошлой неделе ребёночек родился!

– Ого, как жизнь поворачивается! Я так радуюсь всегда за это! В смысле, за таких людей! А при выписке... там ещё был твой брат? Извини, я же наводил некоторые справки, не хочу скрывать...

– Ничего! Да, был, плотный такой, высокий, Руслан...

– Да… и с ним ещё мальчонка такой был дурашливый... Да, он же ещё чуть ли не босой там ходил!

– Да, Даня... Это же брат Вероники. В честь него и назовут сынка...

– Как это в честь него?

– Так он же умер... Да, сразу почти, через полтора месяца, саркома вроде. Ещё не сразу диагноз поставили, так быстро сгорел... Руслан даже чуть с ума не сошёл...

– Ах, вот оно что! – Матвей Григорьевич вдруг замер, поражённый какой-то мыслью. – Да, это же получается... наверное, именно тот самый ужасающий случай! Даниил, говоришь? Ему 23 года было? И тоже в нашей больнице?..

– Да, вроде как, № N. Я-то сам не был, у него... Да, точно в той...

– Середина, третья неделя декабря?..

– Да!

За всеми этими разговорами Матвей Григорьевич и Андрей успели уже добраться до стоянки, находившейся примерно в квартале от дома (Андрей последнее время редко пользовался гаражом), и теперь усаживались в машину. Андрей всю дорогу шёл, приблизительно через раз то опираясь на костыль, то прыгая.

– А что? Вы о Дане что-то знаете? – вернулся он к прерванному разговору, заводя машину и выяснив, как лучше всего добираться до дома Матвея Григорьевича.

– Да, знаю. Я могу, конечно, рассказать, но... зачем тебе эти ужасы? Он чужой человек, вроде бы...

– Нет уж, начали – расскажите. Брат любил его...

– Ну, брату-то твоему точно незачем об этом знать. Мне новый главврач рассказал по секрету, он и сам был в ужасе. Понимаешь, при этой... болезни такие боли возникают. Ч у д о в и щ н ы е. Под конец. Их можно купировать только морфином. Препаратами на его основе. А это наркотик, как ты понимаешь. И при нашей системе с этим очень сложно... А Даниил этот привлекался за наркотики, давным-давно, но по базе сразу пробили! Ну вот, ещё и врача перед этим арестовали, Германа Адольфовича, за взятку. Я не в курсе, он новенький был, может и подставили. Я же как раз вовремя уволился, за неделю... Не на мою седую голову, к счастью... Так вот, бедный, бедный Даниил! Он так и остался без обезболивания! И самое ужасное... Андрей, веди аккуратно! Смотри у меня!

– Да что вы! Я очень аккуратно вожу! Ну и что? Ужасное?

– У Даниила этого в самом конце такие боли были, что парень не вынес и покончил с собой!

– Ч т о? – Андрей даже вскрикнул от неожиданности. Он был ошеломлён. – Как покончил? Не может быть! Мы же хоронили его... Он страшненький, когда в гробу лежал, да, но... просто высохший, жёлтый, и всё! Нет, это не он...

– Увы, он, он. Как раз видно-то и не было. И конечно никто не сказал, и в заключении ничего не писали. А Сергей Сергеевич даже заплакал, когда рассказывал, и это врач с тридцатилетним опытом... Сказал ещё, каких же зверей делает из нас система! Даниил дошёл до того, что откусил себе язык и своим же языком подавился до смерти.

В машине лишь мерно тикал поворотник, пока Андрей его не отключил.

– Ладно! – секунд через двадцать неожиданно громко произнёс Матвей Григорьевич. Андрей даже вздрогнул. – Оставим, как говорится, мертвецов. Вот, вот сюда! Поворачивай лучше тут, тогда не нужно будет делать крюк!

Но потом ехали молча.

Наконец, машина нырнула под арку помпезного восьмиэтажного здания послевоенной постройки и остановилась в тёмном дворе у дальнего подъезда.


8

Квартира Матвея Григорьевича на третьем этаже была большая и очень пустынная. Нет, заставлена мебелью она была совершенно обычным образом, как полагается. Богатой старинной мебелью. Но сразу же ощущалось, что обитает в ней одинокий человек, для которого квартира эта излишне велика. И правда, как пояснил старик, живёт он один уже четыре года, после того, как младшая дочь окончательно перебралась за границу. Дети, конечно, навещают его каждый год, а звонят – так почти каждую неделю. Но живёт он теперь вот так...

– Друзей осталось мало... Возраст уже такой, знаешь ли. Не многие доживают. Исчез мой мир! Работа ещё как-то спасала, а сейчас читаю, сериалы вот пристрастился смотреть на видео... Словом, доживаю!

Матвей Григорьевич заварил чай, расставил чашки с блюдцами на столе в большой комнате. Порезал на куски и пресловутый тортик.

За чаем и приступил к своему рассказу.

– Андрей, я скажу прямо – я решился. Понимаешь, я почувствовал, что обязан тебе поведать честно и во всех подробностях то, что произошло с твоим дедом и со мной. Во всех страшных подробностях! Ты можешь не поверить этому и не брать в голову, и так, наверное, будет даже лучше. Конечно, кому скажи, всё это фантастика, да и только! Но это уже меня не будет касаться, верно? Я думал, что эта тайна умрёт вместе со мной, но вот, встретил тебя. Внука Лена! Нет, значит, я должен рассказать именно тебе...

– Да не волнуйтесь так, Матвей Григорьевич! Вы же знаете, как я вас уважаю! Я готов всё узнать, что вы считаете нужным рассказать. Это же мой дед! Мне часто хотелось узнать о нём что-нибудь, я и бабушку расспрашивал, было дело. Но... Там всё общие места, да какой он был замечательный...

– Ну и хорошо! Так вот, начну пока о себе... Меня после медицинского института распределили прямо в центральную клинику МГБ. То есть Министерства государственной безопасности! А туда направляли только лучших, надо сказать. На этом смысла нет долго останавливаться, тут дело случая, конечно, что так вышло, но представляешь, меня вскоре заметил сам Берия! Видишь ли... Тогда сложно всё было. Как объяснить, чтобы стало понятнее? Они все, я имею в виду самую верхушку, не очень-то доверяли медицине, и не из-за процессов конца 30-х годов, тогда ведь врачей судили и за убийство якобы Горького, и Менжинского, и так далее... Нет, все они понимали, что это ерунда. А вот смерть Жданова была не ерунда! И ещё несколько подобных смертей. Смерть Толбухина. Сахарный диабет. Больные они были, понятно, но... Жданов вот умер, вроде как, сам собой, а ведь тут же расправились и со всем его окружением! Он-то сам несомненный преемник был, друг личный Сталина, ну, в том понимании дружбы, которое... Его иначе нельзя было сковырнуть в тот момент. А уже потом пошло-поехало. Всю ленинградскую группировку выкорчевали. «Ленинградское дело». Мол, хотели столицу РСФСР перенести в Ленинград. А какие зубры были! Вознесенский, Кузнецов... Их-то уже оказалось можно и расстрелять. Но – только после смерти Жданова! Так что был этот страх официальной медицины. Эти люди отлично знали, чего они боятся, а особенно Берия знал. А он-то все последние годы Сталина как на вулкане провёл. Он уверен был, что ликвидировать его втихую конкурентам будет гораздо проще. Или авария, или через врачей. Вот поэтому он создал что-то вроде своей личной медицины. У него было два-три как бы личных врача, все молодые, вот и я попал в их число. И была специальная конспиративная квартира с набором медоборудования, где мы его периодически осматривали и обследовали. Вообще-то мы постоянно обслуживали нескольких засекреченных лиц, кому в обычных поликлиниках появляться было не положено. Из высокого круга. Но для самого Берии это, конечно, было прикрытие. Он-то будто бы только проверял качество нашей работы, вникал в детали на месте, так сказать. Это поощрялось идеологией. А на самом деле проходил полноценные обследования, да и какие-то простые процедуры тоже могли делаться... А сам он здоров был, как бык, уж я-то это точно знаю! Хотя, по-моему, вся эта маскировка была излишней. Если бы его кокнули, то никак не за то, что завёл себе личную медицину! Он ведь и гораздо более серьёзные вещи позволял себе. И легко! До баб так ненасытен был, целую индустрию создал для поставки... всех этих услуг. Дон-Жуан, понимаешь, Мингрельского уезда... Так вот, мы, то есть персонал этой квартиры, четыре человека, вообще больше не работали в клинике, мы все числились при управлении, и с гораздо большим окладом, кстати, и с доступом к спецраспределителю, и с квартирой. Ты должен вот какую вещь понимать... И сейчас, и на будущее, чтобы понять произошедшее в дальнейшем, о чём я тебе расскажу. Как такое вообще возможно. В советской системе, а особенно в органах, немного меньше в армии, господствовала такая вещь, как секретность. Всё было засекречено, даже сами люди, фамилии, должности... Об этом много можно рассказывать. До абсурда, до идиотизма доходило! Мне понравилась одна история... Ты же знаешь, что Гитлера и Еву Браун сначала сами фашисты сожгли, но не до конца. Наши их трупы нашли обгорелые и идентифицировали по зубам. Потом их тайно где-то похоронили, потом ещё раз перехоронили на территории нашей войсковой части в ГДР. А потом часть передислоцировали в конце шестидесятых, и снова возник вопрос об их могиле. Обсуждалось на политбюро! Андропов, глава КГБ, подготовил справку с предложением трупы окончательно сжечь и пепел рассеять, что потом и было сделано. Но я не про это. Эту справку печатали на машинке, конечно, машинистки. Так вот, чтобы никто из них не знал, о чём идёт речь, о чьих трупах, они везде должны были пропуски в тексте оставлять, где должны стоять имена! А потом уже лично Андропов своей рукой туда вписал «Г.» и «Ева Б.»! И так подавал уже на политбюро. И такое же творилось повсюду! Но тут получался неожиданный эффект. Тот человек, который в своём ведомстве стоял выше всех, поневоле имел возможность держать если не все засекреченные направления в своих руках, то значительную их часть, и, главное, инициировать новые, и опять же строго секретным образом. А особенно глава органов! Ведь как Берию не оттесняли, как не делили НКВД, и пусть он перестал быть министром, а всё равно в политбюро именно он курировал всю безопасность. Особенно усилился после того как взорвал атомную бомбу. Королём ходил! Ну вот, к чему я. Такой человек мог давать определённые секретные задания разным лицам, и эти лица выполняли их в рамках системы строжайшей секретности, каждый свою задачу выполнял отдельно. Но ничего не знал о задачах других, и даже не подозревал об их существовании! А задание само по себе не вызывало никаких подозрений и исполнялось честно и безукоризненно. И самое главное, такие вещи с санкции главного могли вообще никак не документироваться или документировались посредством общих фраз и формулировок. И вот получалось так, что всю мозаику происходящего, а каждый элемент этой мозаики оказывался изолированным от всех других наглухо, всю мозаику мог держать в голове один-единственный человек. Вот это и была настоящая секретность, апофеоз секретности! Может слышал, «что известно двоим, то известно свинье»? Именно поэтому, кстати, никаких «мировых заговоров» быть не может! Вот! Именно так и есть. И поверь, такой человек становился абсолютным господином ситуации, он мог делать всё что угодно. Особенно если это был человек масштаба Берии. И не только по уму, – вообще по пониманию жизни, по масштабу личности... Да, я тут и о нём должен сказать, конечно... О нём же столько наговорено, и в мемуарах, и везде, ты же знаешь. А он ведь на людей оказывал грандиозное влияние, огромнейшая личность была. Знаешь, сразу видел тебя насквозь, он лучший психолог, в житейском смысле, был из всех, кого я знал за всю жизнь. От него прямо аура какая-то исходила, ещё говорить не начинал, а уже господствовал над всеми. И всё так мягко, с душой. Когда говорил, каждое слово собеседники ловили как последнюю истину, всё в десятку попадало, такая у него была способность. Обаяние неслыханное. И хотелось слышать его как можно дольше, из кожи лезть, чтобы достойно отвечать ему, разговаривать с ним. Мурашки по коже! Вот так. А прямо позади этого восторга знаешь что было? Животный страх. Ужас. Я бы сказал нестерпимый ужас, панический. И интересно, что эти вещи никак не смешивались, шли параллельно: на первом плане бесконечное восхищение, а на втором – ужас. Но это же ещё и придавало остроты восприятия! Вот как! Нет, другого такого человека я не знал. И знаешь, в чём я абсолютно убеждён: победи Берия в 53-м, это стало бы величайшим счастьем для страны! Он же был прагматик. Никакой идеологией тут и не пахло! Как потом у бестолочи Хруща. Сначала демонтировал бы колхозы, а следом и весь советский строй. Ввёл бы сперва что-то наподобие НЭПа, а уже потом постепенно вернул страну к нормальной жизни, которая была прервана в 1914-м. Ведь тогда ещё, с одной стороны, не появились два новых поколения, развращённых мёртвой атмосферой социализма, а с другой стороны, не ушло из жизни поколение, не воспитанное в этой смертоносной атмосфере. Возродил бы кулачество, как класс! Смеюсь, конечно... И поверь, если бы у Берии тогда это получилось, мы бы стали настоящей сверхдержавой. Тогда ещё оставалась возможность, наверное последняя. Ещё был потенциал! Не на нефти-газе, а на основе настоящей экономики, то есть на основе личного интереса людей и на основе закона, то есть на основе жизни, а не смерти. В этом смысле Берия совершенно реально мог бы стать удавшейся репликой Столыпина. И ведь совсем иная картина мира получилась бы! Ни мира с двумя сверхдержавами не было бы, из одной цивилизации, но с вечной холодной войной между ними, ни как потом, когда одна из сверхдержав, нежизнеспособная, загнулась, и осталась другая, единственная, но не способная одна противостоять всему остальному миру! А получилось бы так. Мы вошли бы в НАТО, на равных со Штатами, как соучредители, успели бы... Организация с 49-го года была, да, но в 53-м ещё можно было переформатировать, как с чистого листа. И тогда ведь мы реально были на равных с США, только что война отгремела! И уверяю, Штаты такому развитию событий были бы только рады, учитывая их врождённый изоляционизм! Только для этого нам, – именно нам, Андрей! – нужно было реально встать на свои ноги, с нормальной экономикой, живой, жизнеспособной! Во всю свою мощь! Это было бы единственное и главное условие. Смогли бы – и только этим одним задали новые правила игры! И вот тогда мы бы смогли со Штатами на все будущие десятилетия делить мир между собой, при учёте, конечно, Европы, но... А что у нас бы экономика могла по-настоящему рвануть, при новой системе, я в этом уверен. Вот уж точно, догнали бы и перегнали. Это не была бы в чистом виде демократия, конечно, но неужели ты думаешь, что Берию после всего этого не выбрали на честных, конкурентных и демократических выборах? Да он бы Отцом нации стал! И тогда со Штатами установилась бы такая система... мирового господства на двоих... Ялта «нон стоп», так сказать! А когда возникли бы со временем, от этого-то никуда не деться! – исламская угроза и китайская угроза, в смысле глобальных этнических и культурных процессов, а значит и военных, тогда это вот НАТО «на двоих» смогло бы эффективно противостоять всем этим угрозам, любым угрозам! Всё держать в рамках своего мирового порядка! А одни Штаты сейчас не могут... Вот... А о предшествовавшей деятельности Берии тогда бы все твёрдо знали только две вещи: что он остановил террор 37-го, и что он создал нашу атомную бомбу. Вроде как разминался перед главным делом всей жизни. Вот так. Ну да ладно, я немного отвлёкся, замечтался... Да, ум у него был действительно мощный, изощрённый... Он такие комбинации мог составлять... О-го-го... Кстати, таким же был и Андропов, по-моему. Ну не таким конечно, просто похожим. До Берии-то, разумеется, сильно не дотягивал, но тоже глыба! Я с ним, конечно, не был знаком, но что-то такое ощущаю. И у него, кстати, получилось то, что не смог Берия, – с этой должности, да в генсеки. Хотя всё равно кончил не лучшим образом...


9

– Это ещё почему? – удивился Андрей. Он всё никак не мог понять, куда клонит Матвей Григорьевич. Такая подготовка, такой апломб! А что же будет в итоге? – Андропов же умер вроде бы Генеральным секретарём и похоронен тоже с почётом!

– А есть, между прочим, совершенно объективные данные. Не больше и не меньше, как газета «Правда», и все остальные газеты! Именно с официальными некрологами. Там есть два момента. Во-первых, медицинское заключение. Я-то знаю, как писались тогда эти заключения. Но в этом почему-то всё было сказано предельно честно. А именно, что покойный с начала 1983 года, – то есть весь год своего правления! – находился на гемодиализе. Понимаешь! Открыто объявлялось, что страной целый год правил 69-летний старик с отказавшими обеими почками! И дальше следовала убийственная фраза: «...что позволяло поддерживать удовлетворительное самочувствие и работоспособность». Представляешь! Разве не похоже это на дезавуирование всего его правления? А дальше ещё круче взяли. Ты, может, не знаешь, но в 1976 году и Андропову, и министру внутренних дел Щёлокову, а это был его давний соперник и враг, им обоим в один день присвоили звание генерала армии. А это было особое звание, почти маршальское. Венец обычной военной карьеры. Действительно, оно же приравнено к маршалу родов войск, и погоны маршальские, и звезда на галстук называлась «маршальской малого образца»... Ну вот с тех пор Андропов часто ходил в генеральском мундире, это было ему по должности. Когда стал генсеком, больше, конечно, не надевал. Щёлокова сразу снял с поста, и его потом, в 1984 году, но уже после смерти Андропова, лишили этого звания, а заодно и всех наград, кроме боевых. А он сразу же и застрелился. Прямо в своём генеральском парадном мундире. А вот с Андроповым получилось интереснее. Ты же понимаешь, какое внимание в советские времена уделялось деталям. Как строго следили, чтобы все должности, звания, награды, всё-всё в официальных документах называлось правильно и в полном объёме. Тут никаких случайностей быть не могло, особенно если дело касалось персоны Генерального секретаря. А тут, в самом некрологе, где всё перечислено подробнейшим образом, вся жизнь, послужной список, должности, награды – нет упоминания о воинском звании «генерал армии»! Вообще нет! У Брежнева «маршал», конечно, не на первых местах стоял, а где-то в середине, где про совет обороны говорилось. А у Андропова то же самое место было, про совет обороны, но о воинском звании – ничего! И в обращениях от министерства обороны и КГБ тоже ничего! То есть его, проще говоря, когда-то ещё перед смертью лишили звания генерала армии. Иначе быть не могло. А в медицинском заключении оповестили, что год его правления – не считается!

– Просто византийские тайны какие-то! – вставил Андрей, начинавший потихоньку терять терпение.

– Ты точно подметил! Кстати, ещё вот об Андропове... Может тебе интересно будет, Андрей, ты же «голубой» ведь... Ах, прости конечно, я не хотел обидеть! – у Матвея Григорьевича смешно вытянулось лицо.

– Ничего страшного, – сухо ответил Андрей.

– Так вот, о «голубизне» речь и идёт. О самом этом термине, что ли. Просто я случайно знал одного психолога... В общем, эта история из первых рук. Ведь до начала восьмидесятых годов не было такого в русском языке, чтобы гомосексуалов называли «голубыми». И в других языках такого нет. Раньше у нас называли, ну, «гомосеки», «гомики», в конце концов «пидоры», до революции ещё «бугры», по созвучию с французским bougor. И, например, когда великий князь Сергей Александрович стал губернатором Москвы, то говорили, мол, раньше первопрестольная на семи холмах стояла, а теперь на одном «бугре»… Да, по-разному называли. Но никак не «голубые»! А сделано это было совершенно искусственно. В начале семидесятых вышел «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. И там есть глава «Голубые канты», это о самих чекистах. Ты же знаешь, у них голубой форменный цвет, в смысле все околыши, лычки, канты, как, впрочем, и у лётчиков. Ну вот Солженицын и назвал их там всех «голубыми», Как бы заклеймил, кличку дал. А Андропов дотошный был человек, он не удовлетворялся докладными и абстрактами, вот он сам взял, да и прочитал весь «Архипелаг». От корки до корки. Чтобы знать, с чем борется. И что же? Читает и «Голубые канты». А у него когда-то такая история случилась... Тут есть две версии, но суть одна. Или его ещё в школе за что-то прозвали «голубой», за что-то очень-очень обидное, то ли потом, уже в юности, кличка была «голубой воришка», ну может знаешь, из Ильфа и Петрова, как раз тогда роман вышел. И что же теперь получалось? Этот писака их всех, чекистов, скопом обозвал теперь «голубыми», вроде новой клички! А значит перво-наперво его самого, главу системы! И эта обидная кличка к нему теперь возвращается, под занавес жизни! Нет, не бывать такому, решает Андропов. А что делать? Пишет-то гад хлёстко, пристанет ведь кличка, когда «Архипелаг» в народ пойдёт. А что пойдёт, в этом Андропов не сомневался. Он реалист был. И говорил я ведь, очень умный человек. Понимаешь? Придумал таки! Он понял, что есть зазор, сколько-то лет, пока «Архипелаг» не стал общедоступен, и кличка не успела приклеиться. И вот надо успеть выдумать какое-нибудь другое применение этому эпитету. И внедрить. Чтобы место к тому времени уже оказалось занято! Так он рассудил. И дал задание подыскать такую социальную группу. О своём частном интересе не говорил, конечно, что ты! Всё объективно, всё для пользы дела. И ему предложили несколько вариантов. Он заранее предписал, чтобы эта группа была презренной и небольшой, чтобы никаких «лётчиков» и «моряков» ему не несли. Варианты получились не помню уже точно какие, вроде попов, фарцовщиков... Ну и среди них и гомосексуалисты. Как говорят, он сначала всё отверг, про попов ещё сказал, мол, какие голубые? – чёрные они! и по рясам, и по душам чёрные, хотя почти все наши люди... Но на другой день снова вернул докладную, и жирно подчеркнул «гомосексуалисты». Видно всё думал-думал, да и смекнул за ночь. И пошла работа. Ты же понимаешь, какие возможности были тогда у КГБ. И через песенки разные неформальные, андеграунд там, молодёжь, неформалов, через самиздат даже, через богемные тусовки, пошло-поехало! И ведь сработало, где-то уже к началу – к середине восьмидесятых. Такой вот необычайный пример целенаправленного насилия над русским языком!

– Да, как интересно! – воскликнул Андрей. Ему на самом деле было очень интересно слушать об этом. – Я и сам раньше удивлялся, что ни в какой литературе до восьмидесятых нет этого слова «голубой» в таком смысле! Так вот оно что...

– Ну вот, знай теперь об этом! – Матвей Григорьевич на минуту замолчал.

Молчал и Андрей.


10

– Ну вот-с... – продолжил, наконец, старик, – а я-то всё тяну и тяну с главным... Нелегко рассказывать о таком. Но я и всю эту ерунду тоже не зря расфенивал. Просто теперь ты сможешь лучше понять, как произошло то, о чём я тебе сейчас расскажу. Что случилось со мной и дедом твоим в пятьдесят третьем году. Ведь нам довелось сыграть роль в истории, в одном-единственном эпизоде истории... всего на час. Но в страшном эпизоде! Да, я о себе ещё должен кое-что сказать... Я же был тогда молодой романтик! Верил в добро, в справедливость... Это часто бывает с молодыми людьми... И особенно тогда! Несмотря на всё, что нам довелось испытать, видеть... Вообще на всё! Так победа же, Андрюша!.. Ну молодость, конечно, молодость... Ладно. Наверное, и дед твой таким же был, но он очень был сдержанный, о подобных вещах не говорил никогда. Замкнутый. А вот Берия, кстати, всё время поддерживал во мне эти чувства. Не напрямую, конечно, но, как он умел, исподволь всё время подводил... А события-то разворачивались известно какие! И получилось, что те самые люди, кто были героями моей юности, оказались в тюрьме, а потом были расстреляны. Понимаешь, какое это впечатление на меня произвело? А Берия заботливо поддерживал это впечатление. Он иногда, между делом, сообщал мне факты. Он-то как раз тут был ни при чём, как раз его враги создали это дело. Но он и не сопротивлялся по этому направлению, взял сторону, так сказать. Может, от него ожидалось, что будет сопротивляться, на это и выманивали? Не знаю... Но он не сопротивлялся, а мне постоянно подбрасывал факты о героях 12 августа, ну не только мне, вероятно. И вдруг, при очередном обследовании на медицинской квартире, говорит, мол, для тебя есть новое важное задание. И потом была встреча с ним на другой квартире. Оказывается, я назначался прямо в охрану дачи товарища Сталина в Кунцево! Представляешь, какая это была для меня неожиданность! Совсем не мой профиль! Я же врач! Но я не один назначался, а как раз... вместе с твоим дедом. Вот, наконец, я и о деде твоём могу рассказать. Я с ним познакомился на той медицинской квартире. Он был, так сказать, хозяином этой квартиры, то есть ответственным за неё. На нём было обеспечение конспирации, охрана, организация работы, в общем всё. И надо сказать, хоть судьбы у нас были совсем разные, а мы подружились. Ну, это была не дружба в нормальном смысле, ведь мы могли встречаться только на этой квартире, то есть на работе... Но симпатия была. Он же фронтовик был, герой! А старше-то на каких-нибудь три-четыре года. Хотя тогда казалось, сильно старше... Что фронтовик, кстати, я узнал случайно. Мы не должны были друг о друге ничего знать. Он в 18 лет пошёл воевать, потом после курсов стал лейтенантом, а когда мы познакомились, был уже капитаном. Войну закончил старшим лейтенантом, демобилизовался, немного поучился на гражданке, но прямо с третьего курса был направлен в органы. А на войне в разведке служил, настоящий герой, ордена, медали... Я об этом ещё расскажу обязательно, позже. Так вот, Берия, конечно, заметил эту нашу дружбу. Что бы он что-то да не заметил! Я думаю, ещё и поощрял её. Исподволь. И теперь оказалось, что мы оба направлялись на службу в охрану «ближней» дачи. Это всё предыстория, я тут долго распространяться не буду, как мы туда попали, какая была служба. Единственное, скажу, что мы были не в самих зданиях, то есть не в личной охране, но и не на дальних подступах. Мы были в так называемом втором кольце, это посты по всему периметру, метрах в двухстах собственно от территории. Какие задания давались на наш счёт командирам, мы естественно, не знали. Да, я ещё не сказал, что произошло наше назначение в охрану Сталина сразу после Девятнадцатого съезда, в декабре 52-го года, после того, как были уже арестованы и бывший начальник охраны, и бывший личный секретарь Сталина. Обоих кому-то удалось очернить в глазах Хозяина... Берии, конечно, но как-то косвенно, не напрямую... Тогда, правда, ни я, ни твой дед особенно ничего не подозревали. Чувствовали, конечно, что странно всё это. Но... До самой беседы с Берией в конце февраля – ничего! И за всё время службы я самого Сталина так ни разу и не видел, даже издали. Кортеж пару раз видел, а самого его нет. То, что разворачивалось в это время «дело врачей», я конечно знал, и дед твой знал. Газеты-то читали! Я ужасался. Он, думаю, тоже. Разумеется, мы никогда не обсуждали этого. И вот однажды, я только сменился с дежурства, прибыла машина. За мной. Меня отвезли на какую-то конспиративную квартиру, вообще не в городе, скорее дачу. И там провели в кабинет и оставили одного. А минут через пять появился Берия. Самый дружелюбный, какой только бывал за всё время!. Как, да что, как служится, и всё такое. Как там Лен? Это о деде, я потом объясню. Чай принесли. Представляешь, чай! И тут Берия заговорил сразу и о главном. Прямо спросил о моём отношении к судьбе героев 12 августа. И понимаешь, я не мог ему соврать! А он будто бы только этого и ожидал. И говорил долго. Так убедительно, захватывающе, как никто кроме него не мог. Гипнотизировал! Он говорил о несправедливости, о чёрной волне контрреволюции, захлестнувшей партию и госаппарат после войны. О том, что планируется... И это главное было, что планировалось! Я пересказывать не буду, тем более дословно уже не помню, помню только тот ужас, который меня охватил. Меня, идеалиста, уязвил в самое сердце этот надвигающийся кошмар. И я ведь знал, что это правда! Я читал газеты, ужасался «делу врачей», и думал тогда, точно думал, ещё до встречи с Берией, – кто это в силах остановить? И был уверен – только Берия! Такой человек... не мог что-то не сделать! И вот этот вызов, этот разговор! Я находился тогда как бы в трансе под действием его чар. Это, клянусь, было что-то мистическое. Обрисовав ситуацию, Берия прямо сказал то, к чему я был готов давно, что в центре сил зла стоит лично сам Сталин. И пока он жив, зло не остановить. И что моя задача будет способствовать торжеству справедливости. Тут же оговорился, мол, нет, не убивать. Моя задача – именно торжество возмездия за героев 12 августа, а предотвращение грядущей беды – задача других лиц и вообще не моё дело. И сразу сообщил, что я должен действовать заодно с твоим дедом, что с ним разговор уже состоялся, а теперь необходимо поговорить с нами обоими. Тогда мы прошли через коридор в другую комнату, где действительно нас ждал Лен. Этот разговор был уже короток, точнее вёлся в приказном тоне. Нет, не короток, даже наоборот... Берия сам лично по шагам расписал, что мы должны делать. Качества нашей памяти были ему, конечно, известны. Что ни одно слово не ускользнёт и не забудется. И странно мы это тогда воспринимали. Чем более ужасны оказывались те вещи, которые он нам говорил, тем с большим воодушевлением мы готовы были их исполнить, невзирая на колоссальный риск. Я расскажу об этом дальше. При этом, кстати, Берия не однажды процитировал Библию: «Поступи по мудрости твоей, чтобы не отпустить седины его мирно в преисподнюю». И ещё: «Ибо ты человек мудрый и знаешь, что тебе сделать с ним, чтобы низвести седину его в крови в преисподнюю». Вот так. Ну а потом дал конкретные указания, когда, как и куда направляться с нашего поста в ночь на 1 марта. Больше никаких указаний для нас не полагалось. Только действовать, как сказано. И мы с искренним воодушевлением заверили Берию, что исполним правосудие в точности.



11

– Как ты уже понял, над Сталиным была совершена расправа. Именно расправа, а не просто убийство. С ним хладнокровно и методично расправились, причём в несколько этапов. И это была в равной степени и месть, и правосудие, и предупреждение будущих событий. Сейчас я буду говорить с тобой совершенно откровенно, в конце концов, об этом никто уже не знает, кроме меня, а значит, по большому счёту, ничего этого и не было. Я ещё скажу потом, в каком смысле не было, как меня этому научил и открыл мне глаза один человек. А сейчас просто выскажу свои догадки, к которым я пришёл намного позже. Да, Берия организовал всё сам, один. Сам нашёл людей, и уже давно, таких как я и твой дед. Были и другие люди, судя по результату. Но уверен, что всё знал только он один, иначе бы ничего не получилось. Правда, что-то знал ещё один человек, но об этом потом. Но знаешь, я уверен, что Берия, и это самое главное, начал действовать не сам. Не по своей инициативе. Я думаю... Я понимаю, это выглядит как конспирология, но уверен. Он получил задание! Именно так!

Тут Матвей Григорьевич смолк и задумался, будто подыскивая какие-то особые, уместные только при данных обстоятельствах слова. Но Андрей внезапно прервал паузу, выпалив:

– Масоны!

Врач вздрогнул от неожиданности и сразу рассмеялся.

– Ах, молодой человек! Сколько же глупостей в головах сидит! Вот и о масонах, например. Случись то – масоны, случись это – тоже масоны! Просто на автомате – сразу масоны выскакивают! Как много ерунды придумано о масонах, это я говорю тебе совершенно ответственно, именно как старый масон... Да-да! Именно так, и я, и твой дед, мы оба масоны, я тебе потом расскажу! Помнишь молоток с наковальней? То-то! Правда сейчас, вероятно, жидо-масонский заговор уже не в моде, да? В моде, я слышал, уже англо-саксонский заговор! А по правде-то, Андрюша, существует только один-единственный заговор, и он вечный, он на все времена! Идиото-дебильский! Вот его не искоренить, он и правит миром, запомни!

Матвей Григорьевич смотрел насмешливо. Андрей засмеялся, мол, «в самую точку попали».

– Анекдот один есть, – поняв отношение Андрея к этой теме, не сдержался старик. – Подбегает англо-саксон к жидо-масону, и кричит: «Ой, заговори меня скорее, а то заговариваюсь!»

Андрей вежливо улыбнулся.

Но старый врач вдруг стал грустным и продолжил:

– А на самом деле, Андрей, на самом-то деле, это же очень серьёзно всё. И печально. Я имею в виду эту вот конспирологию, которая в мозгах у людей сидит. Вся эта пресловутая теория заговора. А разобраться, так тут же просто всё! Ну не подоплёка психологическая, конечно, но сам механизм происходящего. Механизм, скажем так, его реализации. Но, заметь, чем это проще, тем страшней всё получается в итоге!

– Я не думаю, что так уж просто! – Андрей энергично покачал головой.

– Видишь ли, если коротко, человек подвержен этому явлению, то есть теориям заговора, конспирологическим теориям всяким... а точнее говоря, у человека возникает именно такая реакция на разные жизненные ситуации, реальные ситуации, даже повседневные, если в его психологии слишком уж укоренено и совершенно бессознательно и даже инстинктивно им руководит чувство причинности. Если его сознанием из-за кулис управляет то, что философы зовут законом достаточного основания. То есть убеждённость, что каждое событие в жизни обязательно должно иметь причину.

– Так постойте, это же... просто научное сознание! Наоборот, наверное, люди плохо в причинах разбираются происходящего, и как раз поэтому...

– Нет-нет, постой. Ты не понял мою мысль, я ещё не досказал. Да, конечно, это научный закон. Ну, точнее говоря, регулятивный закон для науки, априорное правило, что ли. Парадигма всех парадигм. Но я совсем не об этом. В рамках науки как раз всё понятно, всё законно, и когда учёные не апеллируют в выводах к чудесам и случайностям, это нормально. Или к последовательностям совпадений на чрезвычайно длинных рядах событий. Но я же не об этом говорю, а об обычной жизни. И тут другое совсем. Даже совсем наоборот получается! А именно, вот присмотрись: чем ниже стоит человек по своим качествам, по способностям, и умственным, и, что важнее, моральным, тем сильнее он неосознанно подвержен закону причинности. Мол, всё в жизни имеет причину. Ни случайностей, ни беспричинных поступков не бывает. Вот именно таков его мир, мир причин и их следствий... Постой! Я ещё не закончил. Вот, например, происходит что-то действительно случайное. Может ты где-то читал, а скорее всего не читал, как Ахматова в 1945 году встретилась с сэром Исайей Берлином. Тогда он ещё не был сэром, но это не важно. Ведь и сама по себе эта история закручена была, ого как. Но и помимо предыстории, как будто и её было мало, только начался у них разговор, в квартире Ахматовой, в Ленинграде, в Фонтанном Доме, вдруг со двора истошные крики, кто-то зовёт: «Исайя! Исайя!» Как выяснилось, это кричал Рандольф Черчилль, сын Уинстона Черчилля, бывшего премьер-министра Великобритании. Представляешь? В СССР, в Ленинградском дворе, и именно в тот момент, когда Берлин сидит у Ахматовой! Ну как же такое могло произойти случайно? Конечно, всё кем-то спланировано, срежиссировано было! Разве нет? А ведь на самом деле действительно случайно всё произошло, если разобраться. Чистое совпадение, и ничего больше. И всё оказывается нормальным образом объяснимо. Но если такое совпадение происходит, в реальной вот жизни происходит, то как объяснишь некоторым людям, что это именно совпадение? Нет, быть того не может! Не только не поверят, но и в пособники заговорщиков ещё запишут! Помогаешь де законспирировать заговор, заведомо ложно выводя его под маской случайности! Нет разве? Разве не так подумает – и должен подумать! – человек, который во всём происходящем инстинктивно видит следствие какой-нибудь причины? Или вот, например, кто-то умирает. Положим, политик какой-нибудь. Но человек причины и следствия видит всё на свой лад: не мог же он просто так умереть! От инфаркта, и именно сейчас. Ну когда-нибудь конечно мог бы и от инфаркта, все ведь смертны. Но это для рассуждающего таким манером одна лишь отвлечённая теория. Не конкретно же сейчас! Сейчас если умер, значит причина должна быть, чтобы умер. Какая причина? А вот! Например, он, как общеизвестно, не успел сделать того-то и того-то! Но, по той же самой логике, и эта причина тоже не просто так должна существовать. Не случайно. В свою очередь у неё тоже должна появиться собственная причина. Какая? Да очевидная! Кому-то ведь было не выгодно чтобы покойный сделал то, что он не успел сделать. Вот и ответ: заговор и убийство. Мотив ведь налицо! И так во всём. Такого рода сознание, я бы сказал, сознание подонка, весь мир и всю жизнь людскую видит сквозь такое вот частое-частое сито причинности. Всё как бы в клеточках... Ну да, что-то в этом есть, получается что в нулях и единицах, разве нет? – Матвей Григорьевич улыбнулся.

– Интересно, – медленно проговорил Андрей. – Теперь я вас понимаю. Да, действительно есть над чем подумать.

– А самое главное даже не в этом. И опасное для человека и человеческого общества. Я ведь не напрасно назвал этот слой общества подонками. И главное тут вовсе не то, о чём я уже говорил, а... моральный аспект! Пока через причинность истолковываются все случайности жизни – это так, ещё туда-сюда. А вот представь, если кто-то, положим, вдруг поступает по совести. Нет, я понимаю, никто из нас так не поступает, или всего пару раз в жизни поступает, я вовсе не про статистику. Я принципиально. Так вот, что такое вообще поступить по совести? Это значит, как учил нас Кант, поступить безотносительно к содержанию феноменального, эмпирического мира. Да? То есть поступить не на основании какой-либо причины. Беспричинно! Понимаешь? А просто, вот так, по совести. Это был нерв его философии, между прочим. Вот, кстати, Андрюша, если ты... если вы познакомитесь с Ромой, ну... про кого я...

– Да-да, я понял!

– Так вот, Роман настоящий дока в этих материях, он тебе в двести раз лучше моего всё объяснит. Так вот... Причинность, в принципе, это категория феноменального мира, материального мира. Именно поэтому, и в таких именно рамках, наука обязана предпосылать себя этой категорией. А поступок по совести совершается не почему-то, а вот так, просто, без причины. По совести. Понимаешь? А наш среднестатистический подонок ведь всё воспринимает по лекалу причины и следствия. Какой такой к чёрту поступок по совести? Если некто так поступил, значит и причина была у него сделать именно так! Что за причина? Ну конечно же какая-то выгода, о которой мы просто не знаем. И поступившему тоже, кстати, вовсе не обязательно было знать. Может, материальная, может, психологическая. Вот и всё! Всё пересчитано, итог подбит. Понимаешь, что тут главное получается? Что мораль в её собственном содержании, в том, чем она является сама по себе, оказывается исключённой из мира! И подменяется причинностью: выгодой, пользой, самолюбием, принуждением, да чем угодно! А также вменяемым всем и каждому самообманом. И поверь, в любом самом культурном и разморальном обществе существует огромный слой людей, которые видят жизнь именно в таком вот мёртвом статусе! Но при нормальном функционировании общества такие люди находятся... ну как целое конечно, по слову Маркса, «как класс», находятся в нижней части социальной лестницы. Они не принимают решений, не регулируют жизнь этого общества, не контролируют развитие общества. Не ставят обществу целей. Знаешь, тут я уже повторяю мысли Василия Гроссмана. Из романа «Жизнь и судьба». Не читал, наверное?

– Не читал.

– Ну вот, он устами одного из героев именно так и описывал причину фашизма. Что устоявшееся общество под действием каких-то катаклизмов, может войны, экономического кризиса, голода, рассогласовывается, что ли, перемешивается, взбаламучивается. И нижние слои, а я же не даром назвал их подонками, вот они и всплывают наверх, вся эта муть, вооружённая до зубов понятием причинности. И начинают теперь уже эти подонки, которые наверху, определять, как этому обществу жить. И ставят сквозь своё квадратно-гнездовое сито всему обществу цели. Вот и приходит беда. Потому что они захватывают тогда власть. Они подчиняют себе государство. Посмотри, ведь именно не кто иной как Гитлер, когда захватил власть, сделал теорию заговора, в данном случае теорию жидо-массонского заговора, фундаментом и руководящей идеей для всей своей политики. Случайно ли? Вот что значит – инстинкт причинности, возобладавший в обществе! Вот результаты его, так сказать, «реаль политик». И то, что практика морали вместе с понятием о совести были именно в этом обществе уничтожены, это просто другая сторона того же самого процесса, как я показал. Всё то же самое торжество озверевшей идеи причинности, Андрюша!

Андрей в очередной раз задумчиво кивнул. Матвей Григорьевич вдруг спохватился:

– Ой, ты и меня наверное теперь запишешь в подонки, с моими россказнями!

– Что вы, Матвей... – Но доктор замахал руками и не позволил закончить. Продолжил очень твёрдо:

– Я ведь только о фактах говорю. О том, в чём участвовал сам, и чему был свидетелем. А теории мои на сей счёт – лишь хорошо обоснованные гипотезы. Но не более того. Так вот... видишь ли, говоря о том, что у Берии было задание, я имел в виду по-настоящему серьёзную вещь. Единственно серьёзную. Но повторяю, это, конечно, мои собственные домыслы. Была ли там какая-то Роща, или что ещё, теперь это уже не важно... А сейчас позволь мне продолжить. Я буду придерживаться исключительно фактов, то есть того, что произошло непосредственно со мной. И с твоим дедом. Итак, 28 февраля мы с Леном заступили на дежурство. Да, ещё забыл тебе сказать, что Берия дал Лену два предмета. Их нам нужно было использовать в деле. Это были миниатюрный металлический шприц в маленькой коробочке, уже с препаратом, и секундомер. Так вот, ровно в три часа ночи мы вышли из нашего блиндажа и начали действовать строго по инструкции. Всё было точно так, как сказал Берия. Мы перебежками добрались до калитки в заборе. Она была открыта. Не скрипнула. Никто нам не помешал. Потом по аллее в полной темноте подошли к дому. При этом мы ясно слышали отдалённые голоса и звук отъезжающих машин. В торце мы нашли оговоренную дверь, тоже не запертую. Вошли, потом по тёмному короткому коридору. Лен впереди, у него фонарик. И почти сразу предбанник как бы, во всяком случае, небольшая комнатка. Как запланировано, мы сняли там свои шинели и сапоги. Мы-то портянки не носили, – шерстяные носки. Вот дальше уже очень тихо, в носках. И ни одна половица не скрипнет! Мы открыли дверцу и оказались за ширмой в небольшой комнате, как показалось, приземистой. Представляешь, в каком мы были напряжении! Пустая комната, топчан у стены, стол с лампой. Свет этой лампы и освещал комнату. Все окна плотно занавешены шторами, но шторы почему-то не до пола, только до низа окон. Это выглядело как-то... нелепо! На полу паркет и коврик в середине. Шкаф с книгами. Ещё бумаги и телефоны на столе. И мы стоим за ширмой. Ждали минут пять-десять, не больше. Тут в соседней комнате послышались голоса, потом закрылась какая-то дверь. И открылась дверь в эту комнату, оказалось ещё дверь была напротив нас. И быстро вошёл низенький старичок с усами, проковылял точнее. Я даже не сразу узнал Сталина! По плакатам-то о-го-го какой великан был! И в хронике умудрялись показать! А тут сморчок с нелепыми усами, и боком так, боком... Ширь мимо нас. Тут мы сразу по условию должны были действовать. Но он нас опередил. Успел подскочить к столу и схватить какую-то трубку. Тут мы обомлели! Если он на связи, прерывать-то нельзя, остаётся ждать! А он заговорил в трубку сразу, без водных фраз. Как сейчас помню... И каждое слово, и выговор этот! «Сый-час-жа а-становыт машыни Бэрь-и и Маленькова на внэшьнемь пэры-метри! И суда, суда ихь абэйх! Прямь с начал-ныкам а-храны! И пысталэт чтобь у ныво за-ра-жь-ний! И визвать мнэ суда сыйчас-жа новова Прэдсидатьля Сав-мына Па-на-ма-рэнько! Сый-час-жа! Чтё? Пачь-му малчышь? Га-вары! Га-вары!», – и начал остервенело колотить в микрофон трубки пальцами левой руки, скрюченной. Только тут мы поняли, что телефон не работает! Что Сталин давал команды в отключённую трубку! Значит, мы спасены, и нужно действовать по плану. Сейчас же! Ну что ж, мы всё сделали...


12

Матвей Григорьевич перевёл дух и продолжил:

– Ну и выскочили мы из-за ширмы. Тихо очень, и к нему. Он и ойкнуть не успел. Лен обхватил его сзади и зажал рот. Что там немощный старик для парня из разведки! А я тут же достал шприц и сделал Сталину укол в руку. Всё как надо. Это было средство, парализующее все мышцы, кроме дыхательных и лицевых. То есть от такого соединения человек не может шевелиться и говорить, но всё видит и остаётся более или менее в полном сознании. И Лен так и держал Сталина, пока препарат подействовал. И тогда уложил на пол. Да... Знаешь, как он дико смотрел на нас с пола! Жёлтые слезящиеся глаза! Злющие! А мы делали то, что должно.

– Ужас какой, – вдруг прервал Андрей.

– Ах, да, конечно, – Матвей Григорьевич как бы вернулся в реальность из мира своих воспоминаний, слегка наклонил голову и развёл руками. – Ужас. Но это было... дело чести, что ли... Наказать этого негодяя. Да ладно, я же не собираюсь оправдываться. Тем более, не в чем... Просто изложу всё, как было. Это же твой дед делал вместе со мной!

– Да-да, говорите конечно! – живо отозвался Андрей, испугавшись вдруг, что своим замечанием он заставит старика замолчать.

– Итак, – продолжил врач, – мы в точности исполнили, по шагам, всё то, что приказал нам Берия. В точности! А именно. Когда Лен положил Сталина на пол, мы встали над ним по бокам, и Лен негромко, но отчётливо произнёс ту фразу из Третьей книги царств, ну, что «седину его низведём в крови в преисподнюю». А теперь держись, я начинаю рассказывать о самом ужасном. Я по плану расстегнул ремень, спустил штаны и трусы и прямо попой сел на лицо Сталина. Так, чтобы его нос попал прямо между ягодиц, и прижал как следует. Присел на корточках. А Лен тут же включил секундомер. И я сидел вот так на лице Сталина ровно одиннадцать минут и шесть секунд. Ровно, секунда в секунду! Точно как приказал Берия! Это было для меня конечно омерзительно, ужасно. Но понимаешь, я чувствовал себя солдатом, я выполнял приказ. Нет, разумеется не Советской родины... Накануне выполнения этого задания я, конечно, самым тщательным образом подмылся, хотя Берия не давал никаких указаний на этот счёт. Но я считал, и сейчас считаю, что важен символ, и его не следует дополнять какой-нибудь ещё мерзостью... Вот так и сидел одиннадцать минут и шесть секунд, да, и чувствовал задницей, как он там дышит... Как только Лен сделал отмашку, я встал и надел штаны. На н е г о посмотрел – всё так же смотрит злобно, страшно... И тогда Лен сделал свою часть. Он тоже спустил штаны, полностью выпростал свой член, это было особо оговорено, чтобы Сталин видел его, и начал ссать на Сталина. Прямо в лицо! Ему приказано было скопить как можно больше мочи. Берия сказал, что Сталин сам обмочится, потом не будут уже разбирать, где и чьё... Вот так! Сталин зажмурился, пока Лен ссал на него. Как только это было сделано, мы повернули Сталина на бок, чтобы он не задохнулся, и быстро ушли тем же путём. Оделись и обулись в соседней комнате, по тому же коридорчику назад, через аллею, калитку и к себе в блиндаж. Всё. Дело было сделано. Мы так и молчали между собой до утра. Даже не смотрели друг на друга... На следующий день, 1 марта, – ничего! Как будто всё нормально. Это к нему просто боялись заходить без вызова. А он значит так и лежал там. Или же кто-то ещё один укол сделал, чтобы вызвать уже инсульт. Ведь для человека в его состоянии, уже перенесшего два инсульта, спровоцировать инсульт искусственно не представляет труда... Но в час дня за нами двоими приехала машина. И всё. Больше мы там не появлялись. Нас отвезли куда-то, мы не видели за тёмными стёклами. В какой-то двор, потом кабинет, но не тот, где нам давались задания. Через двадцать минут пришёл Берия. Пожимал нам руки, обнимал! Называл героями. Расспрашивал во всех подробностях, как всё прошло. Особенно про то, что Сталин говорил по телефону... просто по буквам заставил разобрать, вспомнить. И знаешь, мне показалось – записывал на магнитофон. Когда Лен или я что-то говорили невнятно, просил проговорить отчётливее. Потом взглянул на часы: «Ну, пора!». И распрощался. С тех пор ни я, ни Лен больше его не видели. Что потом на даче происходило, об этом после много писали, и мемуаров много было, и домыслы разные... Я-то на эту информацию под своим углом зрения смотрел. И вот что получается. С нас расправа со Сталиным только началась. Потом, почти через сутки, его нашли так и лежащим на полу кабинета, и вызвали Берию со всей компанией. Положили Сталина на диван, уже в зале. А Берия наклонился над ним, и ведь знал отлично, что Сталин его слышит, и сказал строго: «Неужели не видите, товарищ Сталин отдыхает! Не мешайте ему!». При этом, может, и сделал сам нужный укол. И все ушли, оставили товарища Сталина «отдыхать». Но и этого мало! Потом уже врачей трясущихся привезли, шум-гам, инсульт... И Берия собрал ЦК, всех товарищей, внеочередной пленум, и что они делают? Снимают товарища Сталина со всех должностей! И с Предсовмина, и с Секретаря ЦК! Только что в Политбюро оставили, смилостивились! «По состоянию здоровья». Даже умереть вождём не дали! Я же говорю, это была планомерная расправа. И Берия мчится на дачу, и сообщает «дорогому Иосифу Виссарионычу» эту новость лично! А товарищ Сталин так смотрит, будто бы проклинает и Бога, и весь мир. Это попало в воспоминания. Именно тогда это и произошло. Если не с самим решением ЦК знакомил вождя, то с проектом уж точно. Решение ровно за два часа до смерти приняли. Но я всё-таки уверен, что уже именно с состоявшимся решением ознакомил. Так, мол, и так, товарищ Сталин, Вы теперь никто! Были вождь, так сказать, а стали вошь! Успел-таки ознакомить, и, я думаю, тогда его уже и убил. Вряд ли по условиям своей игры он дал ему самому окочуриться от инсульта. Точно убил! Казнил.


13

– Честно говоря, – продолжал Матвей Григорьевич, – и мы это с Леном однажды обсуждали, самое странное, как мы-то после такого остались живы? Но, с другой стороны, я сейчас думаю, что ничего в этом странного нет. Ведь Берия продолжал свои игры. Ликвидировать нас он мог в любой момент, мы же были под полным его контролем. А с другой стороны, он был теперь уверен в нашей абсолютной преданности. И был, надо сказать, прав! Он в людях разбирался... как никто, как бог! Да и кому бы мы могли рассказать о произошедшем, если на то пошло? Но об этом потом... Да, конечно, он решил нас приберечь. А если бы победил, тогда, наверное, и пустил бы уже в расход! А так мы жили полгода на конспиративных квартирах, и даже после его ареста. Можно сказать, под домашним арестом. Первый месяц вместе, потом нас разъединили. Мы встретились уже много позже, в конце пятидесятых. То, что Берия решил нас сохранить для каких-то целей, стало ясно, потому что нам, так сказать, заменили биографии. Понимаешь, нас другими людьми сделали! Опять же, после его ареста нас спасла та мозаика секретности, о которой я говорил. Берия дал указание по цепочке в отношении нас, а уж в каких операциях мы должны участвовать, для чего это делалось, – вне компетенции исполнителей! Нам просто дали другие имена и биографии. И устроили на работу. С другой стороны, мы были слишком мелкими рыбёшками, чтобы в нас потом слишком подробно копались. Агентов-то много было под прикрытием. И «спящих» агентов. В общем, понимаешь, для нас началась жизнь с чистого листа. Мне-то было проще, у меня ни родных, ни семьи, только два года, как из медицинского выпустился. А Лену-то сложнее гораздо. У него тоже ещё не было семьи, но был отец. Для отца ему пришлось умереть. Сообщили на родину, что погиб при исполнении служебных обязанностей и прислали урну с прахом... Так вот. Когда его отец умер в семьдесят пятом, Лен ездил на родину, инкогнито, успел на похороны. Похоронил отца в своей могиле, так сказать... Да, Андрей, я потом напишу точный адрес, где это, где могила твоего прадеда настоящего. И ещё Лену пришлось проститься с его военным прошлым. Он потом, когда на похоронах отца был, выкупил у кого-то свою форму с орденами, она же так и хранилась у отца. И мне отдал, хранить у себя не хотел, чтобы бабушка твоя не увидела случайно... Вот, Андрей, наконец-то я тебе её с лёгким сердцем сегодня верну! Я же тебя и заманил сюда для этого! И рассказал тоже...

– Спасибо, Матвей Григорьевич! Если честно, голова кругом идёт... Я конечно знаю, что Сталин был тиран и садист, это несомненно... Хотя, вот... А если бы он уехал из Москвы? В октябре 41-го! Хотя какая разница...

– Э-э-э... Тут уже речь о личности товарища Сталина пошла! «Садист», «деспот», какие слова в ход идут! Не был он ни садистом, ни деспотом, ну, в восточном смысле! Вот показательно, Запад же с ним вполне мог иметь дело! Это с деспотом, с садистом? Нет. Ни одно своё злодеяние он не совершил просто так, или ради некоей нематериальной идеи. Всё делалось только с конкретной целью! Нет, конкретным людям он мог мстить, и ещё как мстил, это понятно. Он был очень злой человек. Но в государственном масштабе был только расчет! А Запад с таким человеком мог иметь дело. Вот посмотри. Индустриализация – это же целиком американский проект! Наши были только люди, рабсила, так сказать. А технологии, станки, специалисты – всё их! Пока мы своих не вырастили, уже к концу 30-х. А в начале 30-х ведь, это характерно, четырём американским гражданам даже ордена Ленина дали, причём одними из самых первых, представляешь! А американцы помогали с конкретной целью – они уже к концу 20-х однозначно прогнозировали возрождение Германии на националистических принципах. Националистических – значит антикоммунистических. Значит, полагали они, столкновение Германии с Россией окажется неизбежным, если ещё и подтолкнуть к этому. Значит, Россия должна быть подготовлена... А со Сталиным можно иметь дело. Отсюда индустриализация. И после войны, раздел мира на трёх конференциях, порядок же этот два поколения продержался! А с Гитлером? Дурак Чемберлен попытался, и что? И Сталин тоже в это дерьмо влип. Поверил брату-деспоту, называется! То есть с точки зрения Запада разница между ними была примерно как между маньяком – серийным убийцей и крёстным отцом мафии, пусть хотя бы и тоже многократным убийцей. Жестокость Гитлера и жестокость Сталина имела разную природу: первый действовал чисто идеологически, второй чисто прагматически…

– Да ну! – прервал Андрей, – Это прагматически было перед войной вырезать весь командный состав, что в 41-м катились до Москвы?

– Да, Андрей! Ещё как! Очень прагматически! Он, наверное, в июне 41-го все места себе крестил, что 37-й провернул! Ведь, останься в живых те маршалы, Тухачевский, да и не только он, Сталина бы сразу пустили побоку, разве это не очевидно! В два дня бы убрали! А что до Москвы катились, так дело-то житейское, поправимое! И разве ему было дело, что на десять-пятнадцать миллионов больше потеряли, чем могли потерять без него! И то, что он из Москвы не уехал, ты верно говоришь. Но он же не дурак был! Кто угодно, но только не дурак! Тут тоже чистый прагматизм. Он же понимал, что уехать – однозначно сдать Москву. А с ней рано или поздно и власть! Нет уж, тут пан или пропал, совершенно осознанно! Ну а посмотри после войны. Он, конечно, военных сильно пугал и прижимал. Но разве кого-то из первого ряда тронул? Нет! Во-первых, не те они люди были, чтобы представлять для него реальную угрозу, а во-вторых, как знать, может думал и о грядущей войне? Даже кого тронул, второстепенных, главкома флота, главкома авиации, и тех ведь не до смерти! Ну а что ещё? Голодомор? Конечно, осознанное действие. Но тут были ясные цели. Во-первых, согнать людей в города из деревни, под индустриализацию. А ведь лучше голода ничто не погонит! Во-вторых, накормить эти города, поэтому весь хлеб из деревни – подчистую! А что вымерло шесть или десять миллионов – так какая разница! Бабы, как говорится, нарожают новых! Вот так-то. Совсем не то, что Гитлер! Который в жизни-то был и лентяем, и вегетарианцем, и детишки его обожали, это видно на хронике. Душка, одним словом. Но при этом именно идеологический маньяк, не человек, чудовище.

– Хрен редьки не слаще, в общем, – подытожил Андрей после недолгого молчания.

– Ну да, так что зачем обсуждать, кто лучше, кто хуже, как это часто сейчас делают. Нет смысла выяснять, что хуже, бешенство или рак. – Тут Матвей Григорьевич как бы перескочил через какую-то постороннюю мысль, – Я просто хочу сказать, что каким бы прагматизмом Сталин не оправдывал свои действия, он виновен и в жертвах 31-го года, и в жертвах 37-го года, и в жертвах 41-го года и в жертвах начала 50-х. Во всех передовых странах происходила индустриализация, но нигде для этого не требовался голодомор. А не было бы 37-го, не было и 41-го. Правда, при всех подобных вариантах сам Сталин оказывался бы лишним. Вот в чём главный смысл! Все эти миллионы погибших, это цена ровно за то, чтобы страну возглавлял именно товарищ Сталин. Нагрузочка эдакая, представь себе. А в результате? Опять же, экономику он мог построить только такую, где вождь не может быть лишним. То есть командно-административную. То есть неживую, нежизнеспособную. Вот она и деградировала всё хрущёвское и брежневское время, и развалилась в конце концов. Талоны на сахар и мыло застал? Ах, нет! Ну вот, и на водку, и на яйца, масло... Конец восьмидесятых! Я же говорил, и повторю ещё, если у работника нет личного интереса и уверенности в действии закона, экономика существовать не может. Вот скажу искренне, прошло уже много десятилетий, но никогда, никакого раскаяния за то, что произошло тогда на даче, у меня не возникало. Ни на минуту! Конечно, хорошо бы было его судить. Открытым честным судом. Но это фантастика. После всего им содеянного было бы крайне, крайне несправедливо, чтобы он умер «с миром», как сказано в Библии. Правда, Андрей, я немного лукавлю. А именно в том, что я не знаю, как бы я это воспринимал, если бы убивал его лично. Но, видишь ли, ни я, ни твой дед его не убивали! Это ты тоже хорошо должен осознать, что твой дед его не убивал.


14

– Ну вот, Андрей, что-то я на общие темы переключился... Ты чувствуешь, наверно, мне и поговорить особо не с кем? Дорвался старик! – Матвей Григорьевич усмехнулся. – Возвращаюсь к рассказу о твоём деде. Он настоящий герой был, в войну! В разведке, да, я говорил... Увидишь, сколько у него орденов и медалей, боевых, настоящих! Войну старшим лейтенантом закончил, и на груди такой иконостас!

– Так а орден Ленина? И полковник?..

– Сейчас-сейчас. До ордена Ленина ещё далеко. Нам тогда сделали такие биографии, будто мы в войну трудились в тылу. Даже я, хоть и мелкий был! Выдали медали за доблестный труд. А может, ради таких медалей и делали биографию. Ведь эта медаль, за труд, с портретом Сталина! Так над Сталиным же и потрудились... А имена заменили так. Мою фамилию просто перевели на русский, имя-отчество оставили. А в фамилии и имени твоего деда заменили по одной букве. Особенно с именем интересно. Он был Лен, я полагаю, в честь Ленина. Тогда уж как только с этим не изгалялись! Может быть, это имя тоже сыграло роль, чтобы человек именно под этим именем... сделал то, что сделал. Лен, Ленин. В общем, стал Лев твой дед. Но я его так Лен и называл всю жизнь, между собой, конечно... Так мы начали новую жизнь, я стал работать в четвертой городской больнице, он в оружейном НИИ, «почтовом ящике», как тогда называли. Он недоучившийся инженер был, сразу после войны, до того, как в органы направили. Ну, доучился. Я вскоре женился, а в пятьдесят девятом снова Лена встретил. Случайно, на улице! С тех пор дружили и общались до самой его смерти. Только о том, что произошло тогда на даче, мы не говорили больше ни разу. Ни разу! А по линии органов, мы, судя по всему, были переведены в какой-то резерв. В общем, нас больше трогали и не вызывали... Зато другое произошло! Это второй такой мандраж был, сначала с Леном, потом со мной. Неожиданно, в один прекрасный, как говорится, день, нас по очереди пригласили с работы, как это называлось, «по вызову». Приезжала машина, и забирала человека с какой-то целью. Начальство, мол, так решило, и всё. Например мне, как доктору, проконсультировать в другой больнице кого-то. Но меня под видом этого отвезли в посёлок с шикарными партийными особняками. Я же говорил, что был ещё один человек, который что-то знал. Кроме Берии. Но не всё. И это был уникальный по-своему человек, Суслов Михаил Андреевич. Может знаешь, он был много лет секретарём ЦК по идеологии. По негласному своему статусу он был приравнен в партии к генсеку. И похоронен, как генсек, на Красной площади в могиле, не в стене. Да он дважды и мог стать полноправным генсеком! Первый раз не получилось, а второй – сам не захотел. Именно Берия планировал его поставить первым секретарём. Об этом мало кто знает, а я точно знаю. Я сам слышал, как Берия говорил, что, мол, «грузин больше первым быть не может». Ещё до смерти Сталина говорил кому-то, но это он себя имел в виду, на нашей медицинской квартире. И я знаю, что он Суслова хотел поставить. А потом уже после Хрущёва Суслову предлагали, но он захотел Брежнева. Так вот, оказывается, именно Суслов был в курсе того, что произошло на даче. И он нас выдернул двоих, что-то знал, значит. Даже кто исполнителями были знал, и дознался как-то, какие у нас сейчас имена, и где найти. А может, ему и сам Берия когда-то что-то сообщил. Но знал не всё, потому что дотошно выспрашивал, чуть ли не по каждому движению, как там всё происходило, и что мы там делали. А знаешь, корректнейший человек был. Исключительно вежливый, обаятельный. Не заносчивый, беседовал со мной очень просто, а ведь в отцы годился, не говоря о своём положении. И очень точно выражался, литературно очень. А вроде бы из крестьян! Судя по официальной биографии, правда. Он вошёл в историю как твердолобый идеолог, но я уверен, сложись всё иначе и стань он генсеком при Берии, у него бы появилось тогда совсем другое реноме... А разговор этот был именно перед Двадцать вторым съездом, когда Сталина вышвырнули из мавзолея. Может быть, это был последний акт расправы? Поместить в мавзолей, а потом перехоронить вот так, с позором. Кстати говоря, когда Сталина поместили в мавзолей, изготовили из гранита новую вывеску «Ленин Сталин», но старую, как оказалось, не утилизировали. Её сохранили! И когда Сталина вышвырнули через десять лет, сразу вернули на место. И ты думаешь, завхоз кремлёвский посмел бы хранить старую вывеску без прямого указания? А указание такое весной 53-го мог дать только один человек – Берия! Значит, уже тогда знал примерно, как всё планируется. И вот Сталина и перезахоронили ровно через десять лет, и вывеску прежнюю «Ленин» сразу вернули. А ему в могилу прямо на гроб машину бетона вылили! Да ещё, как говорят, с дерьмом смешанного. И я в это охотно верю, зная о предыстории... А если так, то проведён этот акт был тогда именно через Суслова. Но зачем ему понадобилось окончательно дознаваться о тех событиях на даче, я не знаю. Что не с товарищами по политбюро обсуждать – это точно! Может, и скорее всего, именно для себя всё хотел выяснить, благо, была возможность. А самое интересное произошло в конце разговора. Я, помню, как-то очень неловко выразился. Я же так взволнован был! Я не это имел в виду, точно не это, просто мои слова можно было понять, как вопрос о степени секретности произошедшего тогда на даче. И Суслов тут улыбнулся, по-доброму, как взрослый может улыбаться ребёнку. До сих пор отчётливо помню это выражение на его лице! И сказал: «Ах, молодой человек! А что вы такое можете рассказать? Ничего ведь не было». И всё. «Ничего ведь не было!» Я-то сообразительный, и раньше догадывался. И Берия тоже что-то такое говорил, и к нам с Леном относился соответствующим образом, жизнь вот сохранил... А тут я наконец отчётливо осознал, что ведь и точно – ничего не было! Вот так. Надеюсь, и ты понял. Я-то тебе рассказываю это именно ради памяти деда, перед тем, как вернуть его форму. Да... и перед смертью, конечно.

– Да, мне кажется, я понял... – задумчиво ответил Андрей. – Да, ведь кроме вас и деда...

– Ты верно понял, только я и он, а больше н и ч е г о. А что мы скажем? И кому? Сколько голов, столько умов, как говорится. «Каждую голову мучит свой дур», как Сковорода говорил. Вот Суслов мне тогда прямо на это обстоятельство и указал. Умнейший человек был. А потом, через месяц, уже после съезда, как гром среди ясного неба – закрытый указ, «за большие заслуги орденом Ленина». Ну скажи, зачем Суслову это было делать? Неужели же символ действительно так много значил в этой игре? Я и тогда не знал, и сейчас не знаю. Мы просто приняли это с Леном, как факт. Даже никогда не обсуждали. Я-то потом ещё Трудового Красного Знамени получил, и «Знак почёта», и медали, а Лен... до полковника-то в своём НИИ сразу дослужился, но так и остался с тем, что есть, как отрезало... А твой Лёша и заметил! Умный парнишка! Сам я про орден Ленина вот что думаю. Его дали именно из-за портрета Ленина. Чтобы к нашим портретам Сталина, ну, «За труд», добавить ещё именно портрет Ленина... А в тогдашней наградной системе только орден был, с портретом. Медаль к столетию ещё не появилась, а медали к сорокалетию Советской армии в 62-63-м уже не могли выдать. Ну не Ленинскую же премию давать! Так и покрыли Сталина Лениным. Но это, конечно, догадки... Вот... И мы потом жили, как и прежде. Лен познакомился с твоей бабушкой, женился, дочь родилась, мама твоя... У меня тоже дети пошли. Сейчас уехали все, раз в год навещают старика. Сам-то уезжать не хочу. Жена давно умерла. Работал до последнего, видно так устроен. А сейчас, даже не знаю...

– А я бы уехал на вашем месте, – вдруг ни с того ни с сего брякнул Андрей.

Матвей Григорьевич поморщился.

– Ах, Андрюша, молодость, молодость... Ладно, идём-ка за мной. Отдам тебе дедову гимнастёрку. Пока не встретился с тобой, ума не мог приложить, что с ней делать. Умру же скоро.

– Ну зачем вы так! – отозвался Андрей, поднимаясь со стула вслед за стариком.


15

Они вышли в коридор и проследовали в дальнюю комнату. Матвей Григорьевич включил свет, открыл ключом дверцу резного деревянного комода и с самой нижней полки достал свёрток. Развернул его и выложил на стоявший рядом журнальный столик сложенную вдвое, рукавами назад, старую армейскую гимнастёрку с потемневшими от времени погонами капитана. Андрей принялся внимательно разглядывать наследие своего деда. Названий всех этих орденов и медалей он, конечно, не знал, но это не помешает нам их сейчас перечислить. На гимнастёрке тускло поблескивали такие награды: с левой стороны – орден Красного Знамени, Орден Славы третьей степени, две медали «За отвагу», – «Такие же, как у Лёхи!», – подумал Андрей, медали «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией» и медаль с числом ХХХ и портретами Ленина и Сталина. На правой стороне груди красовались ордена Александра Невского, Отечественной войны второй степени и два ордена Красной Звезды. Ниже был прикреплён Знак гвардии.

– Ну вот, теперь это твоё. Забирай, – приказал старик.

– Спасибо Матвей Григорьевич... Что сохранили...

– Но вот ещё что! Хочу ещё сказать, что больше всего из наград Лен ценил свой Орден Славы. Он же побывал и в солдатах! Перед самым началом занятий на курсах, ещё перед зачислением, ему и его товарищам пришлось повоевать рядовыми. Просто образовалась брешь, и её затыкали любым человеческим материалом... Локальная такая брешь, с угрозой прорыва. Командующий армией приказал собрать все резервы, вот Лен и попал. И успел за три недели боёв получить этот солдатский орден. Потом ещё говорил, что война солдата и война офицера – это две разные войны... Вот так!

– Здорово!

– Ну и ещё, чтобы ты об этом уже всю правду знал. Тут орден Красного Знамени... Это ведь не боевой орден, Андрей. Вот «За боевые заслуги», медаль – понятно, за выслугу лет, за десять лет, и всё. Но ведь честно! А тут совсем, совсем другое дело... Об этом твой дед мне так и не рассказал. Понимаешь, когда он умер, я был на конференции в другом городе. А он, бабушка говорила, хотел меня видеть. Я уверен! Он хотел правду рассказать об этом, облегчиться. Я же знаю только следующее. Он получил орден в 1948 году, во-первых. Во-вторых, в момент того события, которое потом было отмечено этим орденом, он не ведал, что он делает. Это абсолютно точно. Просто выполнил определённое задание, не догадываясь о его цели. И, в-третьих, его лютая ненависть к Сталину и его глубочайшая, – да, глубочайшая! – удовлетворённость тем, что он совершил над ним, коренилась именно в этом событии и в этом ордене. Берия разжёг, конечно. Представляю, как он мастерски этим воспользовался! Я правду скажу, Андрей, я не был так эмоционален, когда всё это делал. Я как бы исполнял свой долг. Но твой дед торжествовал. Как будто... он возмещал этим какое-то своё крайнее унижение, что ли.

– Да... Что тут скажешь. Страшное дело.

– Страшное дело... Ладно, Андрей. – Матвей Григорьевич наконец решил закончить тему. – Вот и храни оба кителя вместе. Две жизни Лена. Удивительно, как судьба всё-таки распоряжается людьми. Ну да ладно, отпускать пора тебя. Подумайте там о Романе! И вот ещё... Я одну книжку тебе дам, там кое-что можно почитать, чтобы лучше понять, как живёт Роман, точнее, как он воспринимает действительность. И позвони обязательно, когда вы там что-нибудь решите. Или просто если вопрос какой будет. А для френча я сейчас... Найду подходящий пакет на кухне.

– Спасибо, Матвей Григорьевич! Спасибо вам за всё.

– Уже поздно, пора тебе возвращаться к твоему Лёше. Да, но я ведь ещё не закончил... Ещё пару слов вот о чём. Для меня это целая жизнь, а тут больше чем пару слов и не скажешь! Понимаешь, раз уж сегодня начался разговор, со всем надо покончить. Если не сегодня...

– Да, да, Матвей Григорьевич, я совсем не спешу! Ничего страшного, Алёша подождёт... – Андрей, конечно, смертельно устал, его любопытство было уже давно пресыщено, но... он понимал, что это в каком-то смысле его долг – вытащить сегодня всё из этого старика. Всё, касавшееся его деда.

– Да, Андрей, потом завертится, другого случая может и не найтись... Как в Евангелии сказано? Исповедуйте, пока свет среди вас? Короче, ловите момент... Так я тебе уже начал было рассказывать, да, о нашем масонстве...

– Да-да, Матвей Григорьевич! Но это не шутка была?

– Нет, Андрей... По существу, это тоже в прошлом. От нашей ложи осталось сейчас человек пять или шесть. Выморочная ложа. Да и времена переменились, сейчас это не в моде! – Старик вдруг взял развязный тон. – Конечно, я понимаю! Эти поганые жидо-масоны какие гнусные, гнусные вещи распространяли среди человечества? Свобода! Равенство! Братство! Что люди не рождаются сразу же холопами и холуями! Что не всё продаётся и покупается! Вот же чушь, скажи, а? Ну а теперь-то уже в моде англо-саксоны! И тоже всемирный заговор, никак не меньше! И тоже всякой гадости учат, типа, работай с душой и до седьмого пота, получай только то, что заработал, исполняй законы, с властей требуй того же...

Андрей кивал и улыбался. Но старик снова стал серьёзным.

– Меня ввёл в ложу именно твой дед. Сейчас уже смысла нет скрывать эти вещи от тебя. Какой это секрет сейчас! Кстати говоря, была бы ложа дееспособна, я бы тебя первого ввёл! Но мы прекратили приём новых братьев сразу после смерти твоего деда. Доживаем. Собираемся, конечно, раз в полгода, а то и реже. То ли дело раньше! Собрания происходили как раз на твоей квартире, ежемесячно. Не всей ложи, конечно... Только Первой секции. Видишь ли, советская власть строго запрещала все, как сказали бы сейчас, «неофициальные» организации. Ты же знаешь, калёным железом выжигала! Но что касается масонских лож, действовало негласное исключение из правила. Разумеется, для настоящих лож, признанных мировым братством. Опять же, конечно, с оговорками. Большие собрания всё равно не допускались. Поэтому ложи делились на секции. Вот и наша секция состояла из десяти человек. А всего в ложе было сто. Называлась она «Канун Благодатной Зари». Твой дед был с середины семидесятых уже великим мастером. А до него в нашей ложе мастером был, кстати, член ЦК! Да-да, вот так всё и было! И в ЦК были люди, которые способствовали распространению идей добра и братства среди людей! А твой молоток с наковальней, кстати, он от деда остался, это его председательский молоточек! И кресла... Помню, часы ещё были очень красивые с циркулем!

– И есть они! У нас в спальне висят.

– Ну вот! Смысла особого, конечно, в том, что я тебе рассказываю, никакого нет. Просто я хочу, чтобы ты знал и об этом... И знаешь... Столько времени прошло. Столько людей ушло! Как будто и не со мной это всё было!.. Ах... Как там у Ахматовой сказано...

Матвей Григорьевич приосанился и прочёл с выражением, немного растягивая ударные гласные:

И вот когда горчайшее приходит:
Мы сознаём, что не могли б вместить
То прошлое в границы нашей жизни,
И нам оно почти что так же чуждо,
Как нашему соседу по квартире...


16

Андрей вернулся домой около двух ночи, но Лёха ещё не спал.

– Ты там что, я думал, что поселиться решил! – голос Лёхи дрожал.

– Лёша, ну не дуйся! Я же предупреждал, что надолго задержусь! И Матвей Григорьевич честно предупреждал! И ты мог позвонить! А я тут такое принёс! Мне Матвей Григорьевич всё о деде рассказал. Они такие друзья были! Он его военную форму сохранил... С орденами-медалями! Дед же оказывается воевал, в разведке!

– Так у него же китель есть, ты же показывал!

– Ну, так получилось... Тут другое... Он же в закрытом институте работал. И у него как бы новая жизнь началась, а это – из старой! А Матвей его знал чуть ли не с войны, и вот по его просьбе хранил эту его форму, – объяснял Андрей, разворачивая на столе гостиной свёрток и вынимая из него дедову гимнастёрку.

Лёха вытаращился на ордена:

– Ого! Вот это иконостас! Настоящий герой был! И ты даже не знал, вот какие чудеса бывают!

– Да, и не говори, – ответил Андрей, а сам снова подумал о Сталине, о той ночи. И ощутил почти нестерпимую тяжесть в груди. – Ладно! Повешу рядом с кителем, пусть рядом будут!

– Нет, дай посмотрю получше!

– Да, пусть полежит здесь пока, завтра ещё посмотришь. Идём спать!

Всё остававшееся от той ночи время Андрея посещал один и тот же кошмар. Сон повторялся совершенно одинаковым образом четыре или пять раз подряд. Каждый раз Андрей будто бы просыпался, но нет! это не становилось настоящим пробуждением, и видение возникало снова. Всегда одна и та же сцена, – та самая, которая больше всего поразила воображение Андрея при давешнем рассказе главного врача. В плохо освещённую приземистую комнату откуда-то из боковой двери, семеня кривыми ножками, вбегает маленький ссохшийся сухорукий старичок со скукоженным морщинистом лицом и большими растрёпанными усами, торчащими в стороны... Ковыляя, молнией, зигзагом, сразу же оказывается у стола, и здоровой правой рукой хищно захватывает телефонную трубку. И это – смерть! – последнее, что сознаёт Андрей перед каждым новым мнимым пробуждением...

Наконец, проснувшись настоящим образом, Андрей обнаружил, что уже десять утра. А ведь он был настоящий жаворонок! Правда лёг вчера... уже сегодня не ранее трёх часов... голова шла кругом.

Он вспомнил вдруг о Данииле. И даже зажмурился при этом, но теперь не столько от ужаса, как тогда, в машине, сколько от стыда. Как же он воспринимал этого мальчика при жизни! Ни во что не ставил, третировал, издевался. Не всерьёз, конечно, шутя, и больше в расчете на Руслю, но... И всё – как раз накануне э т о г о... И раньше было понятно – ужас. Но то, что рассказал Матвей, выходило за всякие границы... Не только Руслану, но даже Алёше нельзя рассказывать. Вообще никому! Андрей решил это твёрдо.

Алёшу он обнаружил сидящим на стульчике у стола и перебирающим награды на дедовской гимнастёрке. Компьютер Лёхи был включён, на экране открыта страница, посвящённая советским государственным наградам.

– Доброе утро, ну как, интересно? Нашёл что-то?

– Доброе утро. Дрюх! Выспался хоть? Да-а! Ещё бы не интересно! Я не видел никогда ничего подобного!

Андрей встал прямо в центре зала, развёл руки в стороны, и сделал обычные свои пятьдесят приседаний. Алёша, как обычно, громко считал. Потом Андрей отправился в ванную принять душ и почистить зубы. Алёше он свою помощь уже не предлагал. Если что-нибудь потребовалось бы, Алексей попросил бы об этом сам. С утренними процедурами он уже хорошо справлялся.

К вопросу о новом жильце друзья вернулись только за завтраком.

– Ну что, Дрюха? Думал о Романе? Вы там с Матвеем Григорьевичем ещё что-то обсуждали?

– Нет... Он о том, о сём рассказывал, о деде... Интересный он рассказчик... Вообще-то он мне дал какую-то книжку, в связи с Романом, по психологии. Лекции или что-то. Лёха, у меня голова раскалывается! Давай я просмотрю её, потом поговорим. Ты тоже подумай пока!

– Ну ладно... Андрей, знаешь... Я думаю надо соглашаться.

– Думаешь?.. – Андрею не хотелось сейчас начинать этот разговор. Он наморщил лоб. – Я попозже уберу со стола.

Захватив с собой книжку, Андрей направился на веранду. Алёша понял, что разговора сейчас не получится.


17

Через час Андрей вернулся в комнату. Лёша сидел в интернете и что-то читал.

– Да-а, – протянул Андрей, – И не подумаешь, что такое может происходить с людьми...

Он уселся на кресло и открыл книгу где-то ближе к началу. Алексей повернулся в сторону друга.

– Вот послушай... Тут пишут. «Очень яркое проявление последствий выпадения функции чувственных образов реального мира, который становится ирреальным, мне пришлось наблюдать во время Великой Отечественной войны при работе в одном экспериментальном военном госпитале. В этом госпитале мы занимались восстановлением движений после ранений, которые поражали не центральную нервную систему, а периферические ее отделы. Наиболее типичные ранения были у раненых минеров, полностью ослепших и одновременно потерявших кисти обеих рук. Такие поражения, типичные именно для минеров, происходят в результате взрыва, который приводит к тому, что отрываются кисти рук и из-за вспышки одновременно полностью утрачивается зрение. У раненых минеров была произведена реконструктивная восстановительная хирургическая операция, связанная с массивным смещением мягких тканей предплечий, вследствие которой минеры утрачивали возможность осязательного восприятия предметов руками. После этой операции зрячий человек обычно мог пользоваться двупалой кистью, сделанной из предплечья, и очень хорошо адаптировался к жизненным условиям». Да-а, клешни такие... Видел, наверное? «Например, зрячие больные, перенесшие такую операция, обучались весьма виртуозно с помощью двупалой конечности скручивать сигарету, засыпать табак — словом, обслуживать себя в быту. Такие больные обучались даже писать, то есть обычно у зрячих больных через некоторое время после смещения мягких тканей предплечий чувствительность этих тканей восстанавливалась, причем восстанавливалась в центральном порядке. Что это значит? Дело в том, что после такой операции утрачивалась способность верно локализовать место раздражения, и первоначально раздражения шли, так сказать, по старому адресу, мозг ошибался относительно того, какой участок кожи подвергся раздражению. Типичный пример такого явления — фантомные боли, когда после ампутации в культе начинает болеть обрезанный нерв, и больной локализует боль не там, где действительно находится очаг раздражения, а там, где расположены рецепторы, на пути от которых возникло раздражение. При «фантомных» болях человек ошибается, так как сигналы, приходящие в мозг, воспринимаются как боль в отсутствующем органе».

– Интересно... – вдруг прервал чтение Андрей, – А у меня фантомные боли почему-то прошли быстро... После больницы их и не было!

– Да я вижу, что ты не жалуешься. Тут по-разному бывает... А у меня ещё и сейчас, смотря по погоде... Но вроде терпимо. Я и не говорю...

Андрей взглянул на друга и продолжил читать:

– «Если у больного сохранено зрение, то его мозг, спустя некоторое время, под контролем зрения исправляет ошибки неверной локализации очага раздражения, переделывает «старые» связи, и человек вновь научается точно локализовать место раздражения и управлять своими движениями. В тех же случаях, когда одновременно поражается и зрение, то есть когда из-за наступления слепоты зрительный контроль невозможен — эта операция (по Крукенбергу) не дает никакого практического эффекта. Больные оставались беспомощны, и без такого могучего контроля, как зрение, у них не восстанавливались предметные ручные движения».

Андрей остановился, Алёша молчал. Андрей перелистнул страницу и возобновил чтение:

– Вот послушай... Тут самое интересное! «Меня поразило другое: у таких больных обнаружились последствия выпадения, нарушения главной функции чувственных образов — функции непосредственной связи субъекта с реальностью. Через несколько месяцев после ранения у больных появлялись необычные жалобы: несмотря на ничем не затрудненное речевое общение и полную сохранность умственных процессов, внешний мир постепенно «отодвигался», становился для них «исчезающим»; хотя словесные понятия (значения слов) сохраняли у них свои логические связи, они, однако, постепенно утрачивали свою предметную отнесенность. Не хватало непосредственной связи с предметным миром. Возникала поистине трагическая картина разрушения у больных ч у в с т в а р е а л ь н о с т и. «Я обо всем как читал, а не видел... Вещи от меня все дальше», – так описывает свое состояние один из ослепших ампутантов. Он жалуется, что когда с ним здороваются, «то как будто и человека нет». Или, например, другой больной сообщал, что когда подходит человек и похлопывает его по плечу, то, несмотря на неповрежденность этого участка и верную «адресованность» сигнализации, это похлопывание воспринимается как идущее неизвестно откуда. Утрата чувства реальности столь тяжело переживалась больными, что были даже попытки самоубийства. В конце концов удалось найти способ восстановления этой функции чувственных образов. Для этого было необходимо «включить» активные движения конечности. Ведь рука — это не только орган действия, но и орган познания, и этого положения ни в коем случае нельзя забывать. Благодаря «включению» руки к больным вернулось ощущение реальности мира и у них исчезло ощущение иллюзорности мира. Вслед за этим восстановилось и душевное состояние больных».

Андрей замолчал. Алёша тоже продолжал упорно молчать.

– Да, вот каково бывает, – заговорил наконец Андрей. – Несчастный Роман! Он же с детства так. Но у него... Мне Матвей Григорьевич как раз говорил, я теперь понимаю к чему это... Он компенсирует это дело ощущением на ногах. Понимаешь? Он ориентируется в квартире и везде где может по ощущению пола. И читает пальцами ног по Брайлю, и вообще всё воспринимает, что на слух нельзя! Просто ноги у него с детства заменили руки. Вот так, Алёшка. Ну, что делать будем?

– Я говорил, – ответил Алёша просто.

И тут Андрей, продолжавший бесцельно перелистывать книгу, обнаружил между страницами ещё какой-то листочек... Белый листок бумаги, вдвое меньше книжной страницы, с напечатанным на нём коротким текстом. Андрей прочёл про себя. Его вытянувшееся и одновременно как бы сморщившееся лицо выразило – удивление? гадливость? испуг?.. Нечто среднее, всё вместе...

– Что такое? Что там? – Лёша вскочил и подошёл к креслу друга. Андрей протянул ему листок, и, держа в руке, позволил прочесть следующее:

«Некрономикон», кн. Х (по верифицированному изданию IX), гл. III, разд. LXX, ст. 294.

«Ибо древнее поверье гласит, что душа, проданная диаволу, не спешит покидать пределы склепа, но питает и научает самого червя грызущего, пока сквозь тлен и разложение не пробьётся новая чудовищная жизнь и жалкие поедатели падали не наберутся хитроумия, чтобы вредить, и силы, чтобы губить. Огромные ходы тайно проделываются там, где хватило бы обычных пор земных, и рождённые ползать научаются ходить».

Алексей брезгливо поджал губы:

– Что за херь?

– Сам не знаю! Надо у Матвея Григорьевича спросить. Просто в книге лежало. Книга же... нормальная! – Андрей показал Лёхе обложку, на которой значилось: «А. Леонтьев. Лекции по общей психологии».

– Может, случайно попало? – Алёша вернулся за свой комп.

– Ладно, я спрошу. – Андрей снова вложил странный листок между страницами книги. – Так что, Лёха? Значит – ты «за».

– Знаешь, я думаю, нам надо сначала увидеть Романа. Познакомиться. И этого олигарха увидеть. А тогда уже решать. Как можно за глаза что-то решить? – Алёша наконец высказал то, с чем Андрей мог без промедления согласиться. Он меньше всего хотел давить на друга, особенно в таком вопросе, где окончательное решение должен был принимать именно он, он сам, хозяин этой квартиры.

– Верно! Давай я позвоню Матвею, так ему и скажу. Ну, примерно о таком же он и просил. Если мы не против, встретиться. А там видно будет.

– А условия-то шикарные! – вдруг произнёс Лёха задумчиво...

Андрей поморщился. Но разве сам он не размышлял об этом всё утро? И что тут такого? Разве зазорно иметь в виду огромную по их меркам выгоду, которую сулило им подселение нового квартиранта, пусть и весьма и весьма необычного?

– Да, я понимаю, я всё понимаю, я согласен... Но это же... Лёха, это перевернёт всю нашу жизнь!
____________________
Отрывок из «Некрономикона» приведён в переводе О. Мичковского.

18

Первое посещение друзей олигархом произошло как-то незаметно и до странности по-житейски. Никакой подготовки не было. Просто однажды позвонил Матвей Григорьевич и предупредил, что они приедут вдвоём вечером, и чтобы «никаких чаёв»: Виталий Васильевич желает просто увидеть ребят и осмотреть квартиру.

Друзья не караулили у окон и не видели, как два престарелых господина вошли в их подъезд, оставив снаружи охранника. Просто раздался звонок, и Андрей открыл дверь. Вслед за Матвеем Григорьевичем, в коридор вошёл пресловутый олигарх.

Это был старый седой человек среднего роста, с до странности плоским и очень бледным лицом. Надо признать, весьма незаметный человек. С такой незапоминающейся серой внешностью, наверное, легко оставаться долгое время неузнанным.

Друзья вели себя очень осторожно и почтительно. Матвей Григорьевич почти не вмешивался в разговор. Виталий Васильевич был исключительно корректен. Он осмотрел квартиру внимательнейшим образом, особенно нежилую её часть, предназначавшуюся для его Романа. Потом все четверо проследовали в зал и расселись на креслах и диване. Олигарх немного поговорил о Романе, о его каждодневных потребностях. Что Андрей и даже Алёша смогут справиться с выполнением всех этих операций, сомнений не возникало. Тем более, основные обязанности по уходу за Романом ложились всё равно не на них. Романа должны были периодически посещать два врача, психолог, диетолог, парикмахер, мастер педикюра и эксперт по специальной технике. Все они работали с Романом уже давно. Для их посещений будет, разумеется, составлен особый график. В обязанности ребят, а точнее говоря Андрея, входило укладывать Романа спать, поднимать утром ото сна, водить ежедневно в душ и кормить. Также и помогать с различными житейскими мелочами.

– Вы ещё и представить себе не можете, насколько Роман оказывается самостоятельным в обычной жизни, в пределах квартиры! Увидите ещё, даст Бог. Вас-то мучить большую часть времени не будет, это точно. Сидит себе, читает, слушает музыку, общается по скайпу с интернетными знакомыми... Посмотрите.

Ел Роман, как выяснилось, в основном каши, фрукты-овощи, бульон и отварное мясо. Еду можно было готовить самим (то есть самому Андрею), но можно было и заказывать в одном ресторане, адрес и телефон которого будет сообщён дополнительно. «А если он вдруг захочет что-то вкусненькое, уж извольте обеспечивать! Имейте в виду, что в еде у него нет ограничений. Просто у него чрезвычайно умеренные вкусы». Как выяснилось, принимал пищу Роман только дважды в день. Первый раз его нужно было кормить в его комнате, второй же раз, посоветовал олигарх, хорошо бы собираться всем вместе, вот тут, в зале. Именно за этим поздним обедом можно поговорить, ведь для Ромы так важно общение. «Сначала накормите Романа, потом будете есть сами, а он тогда сможет развлекать вас разговорами. Уж это он умеет, как никто!»

Ребята сразу согласились с подобным порядком.

Кроме того, Андрей должен был ежевечерне, перед сном, выполнять для Ромы особую гигиеническую процедуру, а именно промывать шрамы на месте верхней части лица Романа специальным раствором.

– Там у него плохо всё. Что ни делалось, сколько операций не производили, а опасность возникновения злокачественных образований сохраняется. И предупреждаю, что видеть такое не особенно приятно, но ты привыкнешь. Врачи, конечно, будут следить, но и ты внимательно должен следить, и если хоть что-то подозрительное заметишь, сразу вызывай врача! Лучше лишний раз ошибиться, чем один-единственный раз пропустить! Все телефоны у вас будут. Так-то он очки носит, специальные, под заказ, которые всё это дело плотно прикрывают, но требуется ежедневно промывать и на ночь закрывать повязкой.

А после этого Виталий Васильевич внезапно заговорил на самую щекотливую и интимную тему.

– Я тут буду уже говорить открыто, поскольку дело идёт к положительному решению, как я вижу. Об интимной стороне жизни Романа. Как вы знаете, ну, почему мы, собственно, именно к вам обратились... Роман гей, да. Для него это обстоятельство исключительно важно, имейте в виду. Но у него интимной жизни никакой, в общем-то, нет. Как врачи считают, травма повлияла на какие-то мозговые центры. У Романа нет и никогда не было эрекции. У него во сне изредка бывают поллюции, и это всё. Тогда, Андрей, тебе нужно будет бельё заменить сразу, не по графику. И тщательно промыть ему член уже утром. Он, кстати, говорит, что вроде ничего не испытывает при поллюциях, ночью. А вообще в этом смысле его душа – сплошные потёмки. Он, кстати, обожает иногда порассуждать на разные интимные темы, иногда выспрашивать любит, как, да что... Относитесь, пожалуйста, к таким вещам с пониманием. Я думаю, Романа можно вообще не стесняться...

И в этот момент глаза олигарха неожиданно сверкнули. Возможно, его спровоцировала невольная ухмылка, промелькнувшая на губах Андрея сразу после этого странного предложения «не стесняться» Романа. Виталий Васильевич продолжил очень ровно и бесстрастно:

– Я, кажется, уже говорил, что обеспечу защиту государства и вам, и ему в любой ситуации. Но помните также и об обратной ситуации. Я хочу, чтобы вы это раз и навсегда осознали, мои дорогие. Вы можете – в любой момент! – от него отказаться, но береги вас Бог! – Виталий Васильевич вытянул к потолку длинный указательный палец правой руки, и ноготь его блеснул, – причинить ему осознанно хотя бы малый вред. Он был и остаётся м о и м племянником. Абсолютно беспомощным человеком при этом. В обоих вышеупомянутых случаях помните, что я располагаю полицией. Ни больше, да, ни меньше. А вы знаете, надеюсь, что такое наша полиция. И реакция, поверьте, окажется не просто жестокой. Страшной!

В этот момент Андрей подался вперёд, и начал было:

– Зачем...

Но Виталий Васильевич сделал повелительный жест рукой и перебил.

– И у него будет постоянная связь со мной, точнее с моей службой охраны. Просто кнопочка на браслете, на ноге. Не подумайте, это не от вас... но мало ли что! Никто не застрахован, воры заберутся, пожар, или что... Он, при его беспомощности, должен обладать дополнительными возможностями личной защиты. Так что мои люди, если потребуется, могут оказаться здесь через пять минут. Нет, скорее через три!

Друзья слушали теперь с кислыми лицами.

– Поймите, я не угрожаю! Я честно объясняю, как обстоит дело с Романом, вот и всё... В случае чего – сразу откажитесь. И мы найдём вам замену.

– Понял, – поморщился Андрей.

– И я, – поддакнул Лёша.

– Но знаете, – примирительно заключил олигарх, – Я вам ребята по настоящему поверил. Я же не даром пришёл сюда. Ведь и Матвей Григорьевич вот мне о вас... такое говорил. Он не ошибается в людях! Да Матвей? Ни разу ведь не подвёл меня? Да, вопрос риторический. Ну ладно. Что скажете?

– Трудно говорить после такого! – Андрей усмехнулся. – Мы с Алёшей много раз уже всё обсуждали. Да, мы склоняемся сейчас принять ваше предложение. Но... Окончательно ответить мы не можем, пока не познакомимся с самим Романом. Понимаете... – Много чего можно было бы тут сказать, но Андрей вдруг решил не вдаваться в объяснения. – В общем, вот так.

– Что я могу сказать! Молодец, Андрей, молодцы, ребята. Я, честно говоря, думал себе, мол, согласятся сразу, значит не то... Конечно, увидите вы Рому через неделю, тогда и сможете решить. Ну ладно, мы уходим, не смеем вас больше отвлекать, да, Матвей?

Но потом олигарх повернулся прямо к Андрею, и как бы вскользь заметил:

– А ведь твой отец когда-то работал у меня, сначала системным администратором, потом моим помощником... Правда, давненько уже. Лет пятнадцать... двенадцать назад. Ты не знал, наверное? Толик... Анатолий Викторович. А я только недавно услышал о его смерти, вот, от Матвея Григорьевича как раз... Так рано. Прими мои соболезнования. Да, мир одновременно и тесен, и так широк, так широк...

Андрей, быть может, когда-то и знал об этом обстоятельстве, но сейчас уже ничего не помнил. В детстве отец редко говорил с ним о своей работе.

Прощание оказалось коротким и таким же обыденным, как и вся эта встреча.


19

Прошло пять дней. Каждый вечер по тем или иным вопросам с ребятами созванивался Матвей Григорьевич. Наконец, он сообщил, что Роман уже в городе, и Виталий Васильевич планирует привести его к ним назавтра.

Ранним утром следующего дня Матвей Григорьевич заглянул к парням. Вкратце обговорили, каким образом должно проходить первое посещение их квартиры Романом. Старик проинструктировал ребят, как лучше всего вести себя с гостем при различных обстоятельствах. И почти сразу уехал.

Подготовка заняла немного времени. Друзьям оставалось теперь лишь ждать. Лёха уже с половины одиннадцатого стоял у окна гостиной. Дело в том, что по причине капитального ремонта придомовой территории их автомобильная стоянка во дворе была закрыта уже несколько дней. Останавливаться приходилось с противоположной стороны дома, как раз по правую сторону от окон гостиной. Андрей предупредил об этом Матвея Григорьевича. Ну а Алексей имел теперь прекрасную возможность покараулить гостя под окнами.

– Приехали, – тихо сообщил он ровно в 11:05. Андрей тут же вскочил с кресла, подошёл к окну и встал рядом с Алёшей. Сегодня он решил не пользоваться костылями при посетителях. Пусть всё будет, как обычно. Кроме того, парни так и остались в домашней одежде, и даже босыми.

Взору друзей открылась такая картина. По дорожке под самыми окнами следовали, появившись из-за угла дома, Матвей Григорьевич и какой-то невысокий пожилой господин. Как сообщил Алёша, двое молодых людей уже прошли к подъезду перед ними, их Андрей не успел заметить.

– Наверное, это охранники, – предположил Лёха.

А вслед за стариками ещё один молодой человек в строгом чёрном костюме медленно катил маленькую инвалидную коляску. В коляске, казалось, сидел ребёнок. До того щуплым выглядело его тельце, до того тонкими и острыми в согнутых коленках были ножки. И – непропорционально большой голова с копной волос соломенного цвета. Волосы были очень густыми. Они закрывали не только лоб своего обладателя, но спускались и гораздо ниже, почти до кончика его носа, насколько можно было судить, глядя сверху. Не вызывало никаких сомнений, что глаза мальчика оказывались полностью скрытыми этой неправдоподобной чёлкой.

Впечатление неимоверной худобы человечек в коляске оставлял, как сразу сделалось понятно, преимущественно из-за того, что под надетой на него чёрной футболкой, заправленной в синие джинсики, просматривались очертания как бы лишь середины его груди: отсутствовали не только руки в рукавах футболки, отсутствовали также почти целиком и плечи, и пустые эти рукава свешивались по бокам торса мальчика прямо от его длинной тонюсенькой шеи.

Тем временем два старика, – вторым был, конечно, Виталий Васильевич, – и как же парни сразу-то его не узнали? – уже достигли входа в дом и остановились в ожидании своего подопечного. Стоило только коляске остановиться у ступеней, Роман живо соскочил с неё и встал рядышком с дядей и доктором. Было видно, как они что-то заинтересованно обсуждают. Наконец, Матвей Григорьевич взял Романа обеими ладонями за торс чуть ниже шеи, и как бы подтолкнул к приоткрытой кем-то двери подъезда. Друзья тут же направились в коридор, и Андрей открыл входную дверь.

Очевидно, охранники остались ждать где-то снаружи. В квартиру поднялись только три человека. Первым вошёл Виталий Васильевич. Пожав руку Андрею и кивнув Алёше, он сразу посторонился, пропуская Романа, которого вёл, придерживая за торс, Матвей Григорьевич.

Роман входил медленно, как бы нащупывая ногами, обутыми в белые кроссовки, пространство перед собой. Но лишь только поняв, что вошёл, и что хозяева квартиры находятся где-то перед ним, он широко улыбнулся и тихо, но очень отчётливо произнёс тонким бархатным голосом:

– Здравствуйте! Я рад с вами познакомиться, меня зовут Роман!

Друзья невольно улыбнулись, и почти одновременно ответили:

– А меня Алексей!

– Андрей, очень приятно! Мы же на ты, Роман? Пойдём в гостиную!

– Мне очень приятно, Алексей, Андрей! – вероятно, Роман уже заранее знал их имена. – Конечно, давайте на ты, как же иначе!

– Ну вот и отлично, мальчики, познакомились! – обратился ко всем сразу Виталий Васильевич.

– Можно не разуваться... Ничего страшного! – сообщил Андрей, заметив взгляд олигарха, остановившийся на его и Алексея босых ногах. – Идёмте! Да, можно тут вымыть руки...

– Не за чем, – отмахнулся олигарх, – мы не с улицы.

Друзья прошли в гостиную – первым прыгал Андрей, за ним следовал Лёша. После них, всё так же ступая как бы ощупью, ведомый старым доктором, шёл Роман, а замыкал процессию олигарх.

– Рассаживайтесь где кому удобно, у стола! Угощайтесь, я чай налью сейчас. Роман, что бы ты хотел? Тут печенье с глазурью, зефир и шоколадные конфеты, ассорти. Есть ещё медовый кекс, но я его пока не нарезал, – сказал Андрей достаточно громко и по возможности отчётливо, обернувшись по направлению к Роману и его слуховому аппарату, как учил Матвей Григорьевич утром.

– Кекс! Было бы замечательно, это лучше всего! И чай, чёрный, чтобы не очень горячий... – ответил Роман.

– Сейчас будет сделано! – живо отозвался Андрей, начиная резать кекс.

Теперь друзья могли, наконец, рассмотреть своего возможного квартиранта и при нормальном освещении. Действительно, это был маленький щуплый мальчик с непропорциональных размеров головой, которую ещё больше увеличивала огромная шевелюра. Волосы образовывали как бы окружность, закрывая затылок, уши и всю верхнюю часть лица. Из-под волос виднелся лишь самый кончик носа, который изредка будто бы вздрагивал, если Романа, как друзья узнали позже, что-нибудь особенно интересовало или волновало, тонкие бескровные губы и остренький подбородок. В просветы локонов иногда были видны выпуклые непроницаемые стёкла очков, а со стороны левого уха свисал провод, заканчивавшийся прикреплённым к футболке на груди за прищепку динамиком. Говорил Роман мягко, медленно, слегка повышая тон в середине периода и снова снижая его к окончанию. Сейчас юноша сидел в кресле, куда его усадил Матвей Григорьевич. Кресло было заранее придвинуто к столу. Все остальные также расселись по креслам и стульям, а Лёха взобрался на свой табурет.

– Ну что, Андрей, поухаживаешь за мной? – вдруг просто спросил Роман. – Мне кекс с детства очень нравится!

– Конечно, Роман, с удовольствием! – Андрей пододвинул свой стул вплотную к креслу. – Слушай, а как тебя называть, как ты предпочитаешь? Роман это так торжественно... Рома, может?

Роман улыбнулся:

– Можно и Рома, я не против! Можно и Мана!

– Мана! Как интересно! – сказал Андрей.

– А тебя Андерйка? Андрюха?

– Нет, короче, чем Андрей, не получится! Разве что можно Дрюха!

– А вот Алексей, наверное, Лёша! Или Лёха! – продолжил Роман, довольно точно угадав, в какую сторону надо повернуться, чтобы обратиться к Алексею.

– Да, точно! – ответил Алёша, улыбаясь вместе со всеми остальными.

Так получалось, что разговор вели молодые. Старики молчали.

– Ну как, Андрей, Лёша? Как я вам? Не сильно страшный? – Роман говорил это весело, как ни в чём не бывало, всё тем же тихим и ровным бархатным голоском.

– Нет, что ты! Испугал! Гопник какой! – в тон вопросу ответил Андрей.

– Ты что, ты такой симпатичный!.. Обаятельный! – прибавил Лёша.

– Ну и отлично! Да, я знаю, мы тут все отличаемся. Ты же Лёша без рук живёшь, как и я? Ну вот. Андрей, хочу спросить, а ты костылями не пользуешься?.. Это же ты так топал?

– Да! Мне удобнее просто прыгать. Ну, по квартире. Походка у меня такая!

– Ясно. – На какую-то минуту все замолчали.

– Кекса-то попробуешь? – Андрей взял кусочек и протянул его ко рту Романа, который, в свою очередь, подался губами навстречу.

– Вкусный!

Андрей подал и чай.

– Ну что, ребята, – заговорил наконец Виталий Васильевич. До того он внимательнейшим образом наблюдал, как Алексей весьма ловко пьёт чай и ест печенье с конфетами. На ноги Лёши он смотрел не столько с любопытством, – его-то подобными способностями было не удивить, – сколько оценивающе. – Я рад, что вы находите общий язык. Роман парень разумный... даже более чем... Надеюсь, проблем никаких не возникнет. Если что, с моей стороны будет всяческая поддержка. Рома, что ты думаешь? Тебе же тут жить. Я предлагать могу, а решать тебе... И вам, ребята, решать. Что скажете?

– Ну... – Роману больше всего шла именно такая мягкая и как бы сдерживающая сама себя застенчивость. Возможно, он понимал это, и потому сознательно сделал её своим «фирменным» стилем поведения. – Если честно... Мне о ч е н ь понравилось. Мне хозяева мои понравились, – засмеялся тихо, – И сама атмосфера. Я хорошо это чувствую. Если да, то да, если нет – нет.

Андрей и Алёша переглянулись.

– Рома, – сказал Андрей, – мы о тебе, конечно, много слышали и знаем, но честно – ты нас удивил... ну меня точно!

– И меня! – подхватил Алексей.

– Да? Так вот, мы не против, чтобы ты у нас поселился. Посмотрим, конечно, видно будет, как всё получится. Но попробовать с т о и т!

– Так значит решено? – негромко и с явным облегчением произнёс олигарх.

– Решено! – хором на три голоса ответили молодые люди.


20

Сразу после этого Виталий Васильевич встал и демонстративно посмотрел на часы.

– Так. Ну ладно, мне теперь пора, а вы посидите ещё. Посидите, потолкуйте. Матвей, потом свяжись со мной. Я думаю, всем будет заниматься Олег. Или Паша? Нет, Олег. В общем, друзья, в добрый путь.

Попрощался за руку с Матвеем Григорьевичем, потом с Андреем, потом кивнул Лёхе и, перегнувшись через стул, потрепал по затылку улыбавшегося Романа. Андрей проводил гостя в коридор, ещё раз попрощался и закрыл дверь.

Не успел он вернуться в зал, как Матвей Григорьевич откашлялся и взял слово. Не просто начал говорить, а именно «взял слово». По тону его сразу почувствовалось, что он хочет поднять какую-то очень важную тему.

– Ребята, вы познакомитесь ещё, сойдётесь. Я верю, всё пойдёт нормально. Но я сейчас хочу поговорить об Алексее.

Друзья были удивлены. Они ожидали, что разговор продолжится на какие-то темы, связанные с грядущим поселением у них в квартире Романа. Сам же Роман при этих словах старика лишь склонил голову немного на бок.

– Обо мне? В каком смысле обо мне? – встревоженно спросил Лёха.

– А в том, Алёша, что тебе необходимо начинать думать о дальнейшей жизни. Ты что, так и собираешься всю жизнь дома провести, инвалидом? Я скажу так, что инвалидность вещь относительная! В переводе означает «не способность». Но ведь очевидно, что человек и без рук способен в сегодняшнем мире ровно к тому же самому, что и с руками! Если, конечно, правильно себя поставит. Вон, ты же сейчас ешь, например, явно и все другие житейские дела можешь сам делать... Вот с Андреем понятно. У него хоть и необычная, но хорошая работа. У него есть образование... Ладно, я лекцию заканчиваю, тут и так всё ясно. Теперь к делу. У меня есть конкретное предложение. Не знаю, думал ты раньше о чём-то таком, или нет, но твоё дело – согласиться или отказаться. Это целиком твоё дело! Да, вот ещё. Мне показалось, ты сообразительный... умный. Ты хорошо учился в школе?

– Да как сказать... В общем, хорошист был, но не за счёт стараний. Просто всё само давалось, я пользовался этим.

– Так. Синус 90 градусов сколько?

– Единица!

– А косинус 60?

– Одна вторая! – Лёха дал этот ответ секунды через две, наморщив лоб.

– Хорошо. Кто был первым царём в России?

– Иван Грозный.

– Ого, какие у нас познания! - ввернул Андрей. Роман слушал молча и улыбался. Матвей Григорьевич предупредил его о своём намерении начать этот разговор.

– Так, молодец! А теперь реши-ка быстренько задачку. Из пункта А в пункт Б машина ехала со скоростью 60 километров в час. Обратно из пункта Б в пункт А возвращалась со скоростью 20 километров в час, сломалась наверное! Какова же будет средняя скорость всей поездки?

И тут Алёша почему-то надолго задумался. Андрей открыл уже было рот, но сразу его закрыл. Он было хотел сказать: «В твоей школе не учили среднее арифметическое, что ли?», но вовремя понял, что не всё так просто.

А Матвей Григорьевич подбодрил Алёшу:

– Молодец, что задумался! Ты не спеши, не спеши...

Но у Алёши уже был готов ответ:

– Тридцать!

– Ого! Молодец! Это правильно. А то многие сразу «Со-орок»... Значит, я веду разговор в верном направлении. Ну так вот, Алексей, я считаю, что тебе нужно получить высшее образование. И не «ради галочки», что называется. Я не вообще говорю, тут всё конкретно. Просто у меня есть возможность помочь. Я имею в виду хороший ВУЗ, настоящий, не какой-то там филиал. И не заочное, которое ничего не стоит, а именно очное! Всё вполне серьёзно, хотя сейчас середина августа, и в этом году уже не получится. Жаль вот мы в мае не встретились, ты бы ЕГЭ успел пересдать и тогда бы вообще никаких проблем. А в следующем году обязательно! Учитывая при этом твою медаль и инвалидность. Правда, в этом ВУЗе, возможно, придётся идти на платное, но для вас это проблемой не будет. Верно ведь, Андрей?

– Да, конечно, конечно! Золотые слова, Матвей Григорьевич! Я и сам о чём-то подобном задумывался, про Лёху! Не сидеть же парню в четырёх стенах всю жизнь!

– Вот и отлично! Но это ещё будет зависеть от того, как Алёша сдаст ЕГЭ. Само-то поступление я гарантирую, несмотря на тамошний конкурс! А вот на платное или на бюджетное, не знаю. ВУЗ в принципе раньше был педагогическим. Специальность, которую ты там получишь... о которой может идти речь, пожалуй... там переименовали сейчас всё, не помню, как точно она называется, но она позволит тебе в дальнейшем работать, например, учителем истории и общественных наук в школе. Я думаю, для тебя это тоже вполне реально. После войны и не такие учителями работали! Вот Рома вполне мог бы, если бы не ленился, верно, Рома?

– Да, конечно, в сельской местности, в школе-семилетке... избе-читальне... почему бы нет!

– Не язви! Ты же всё равно умнее всех! Так вот, Алексей! Это конкретное предложение, и если согласишься, готовься на будущий год.

Алёша слушал внимательно и чрезвычайно серьёзно. Он сразу ответил:

– Огромное спасибо! Да, я конечно согласен. Если получится, я буду стараться...

– Ну и отлично! Не зря я на тебя рассчитывал, я ведь с ректором уже говорил о тебе. Думал, вдруг в этом году получится. Но в этом уже никакой возможности. А на следующий получится без всякого «если».

– И от меня спасибо огромное! – с чувством произнёс Андрей. – Я же тоже постоянно думал про это, ну а как с ним заговоришь? – Андрей махнул рукой в сторону Алёши. – Что я мог предложить? Вот, работу нашёл, перепечатывает всякую ерунду, но это же не серьёзно! А вы-то дело предлагаете!

– А, так значит, я сею семена на подготовленную почву? А я-то ожидал сопротивления! Не верил, что получится! Ну ладно. Значит, добро? Вечером ещё раз поговорю с Павлом, будет ему отличный студент на будущий год! Ну а сейчас вам ремонт предстоит. Я завтра позвоню, скажу, кто с вами по этому делу будет работать, вроде как прораб, организатор точнее. Он потом свяжется. Вы не думайте, всё быстро произойдёт! А Рома-то завтра опять в Швейцарию, да, Рома?

– Да… – неопределённо согласился Роман.

– Ну вот, где-то на месяц или два. Как раз ремонт у вас закончится. А Алексей пусть сразу начинает готовиться, не затягивает! Но молодец, что сразу согласился. А я-то убеждать готовился, аргументы разные заготовил!

– Это какие, например? – с интересом осведомился Алёша.

– Ну, например... Я вот ожидал, что ты на заочном будешь настаивать! А что такое заочное?.. Да, и ещё, не менее важно... Тебе ведь нужно, так сказать, «выйти в люди». Чтобы убедить тебя не стесняться, ходить на занятия вместе со всеми, я бы сказал, что ты будешь самый старший в группе. Намного старше! Тебе сколько? Двадцать три? Будет двадцать четыре. А остальным по семнадцать! Семь лет разницы. И тебе этих молокососов стесняться хоть в чём-то? Да они в рот тебе смотреть будут! Буквально на руках носить! И помогать будут во всём, особенно девушки, запомни!

– Хорошо, если так...

– Ну ладно! Спасибо, ребята, нам пора собираться. Рома-то молчал всё время, вы почти и не поговорили!

– Ничего, ещё успеем поговорить, – ответил Андрей.

– Да, я очень надеюсь на это. Я чувствую, что с вами интересно будет говорить. Пока, Андрей! Пока, Алёша! – несколько церемонным образом попрощался Роман, встав с кресла навытяжку.

Матвей Григорьевич, приобнял его за торс и аккуратно повёл в коридор. Друзья последовали за стариком и юношей.


21

И жизнь закипела! На следующий же день Андрей нашёл на интернете с десяток телефонов репетиторов по ЕГЭ, обзвонил их все, и подыскал двух кандидатов в репетиторы для Алёши. Правда, собеседники все как один уверяли, что с занятиями не нужно начинать так рано. Самое время – конец зимы, начало весны. Это зависит, конечно, и от уровня подготовки, но...

А через два дня стартовал ремонт в квартире друзей. Закончен он был в течение двух недель.

Ремонт выполняла бригада, состоявшая из прораба и пяти рабочих. Прибыли они специально для этой цели прямо из Гамбурга, поселились в ближайшей гостинице и работали практически круглосуточно, по сменам.

Сделано было следующее.

Во-первых, произвели перепланировку. Привели в порядок коридор за кухней, поставили новую входную дверь. Таким образом, в квартире теперь оказалось два входа. Из этого же коридора, кроме двери на кухню, проделали ещё и дверь в нежилую прежде комнату, ставшую комнатой Романа. Туалет разделили надвое, сделав вход в его вторую часть прямо из комнаты Романа. Рядом проделали вход и в ванную. Все полы были залиты заново и оборудованы системой подогрева, независимой от отопления или горячей воды. Небольшой бойлер разместился в углу ванной комнаты. Полы комнат застелили ковролином с очень коротким ворсом, а в коридорах и кухне – покрыли каким-то специальным "эргономичным" линолеумом. Обои были переклеены (друзья потратили целый день в поездках по магазинам, чтобы подобрать подходящие), потолки выбелены, дальняя веранда тоже отреставрирована и застеклена зеркальными стёклами. Кроме того, в самом конце основного коридора, со стороны гостиной, была выгорожена в один ряд кирпича новая кладовка, куда можно было поместить весь накопившийся за многие годы в разных углах квартиры хлам.

Но главной целью этого ремонта, конечно, являлось оборудование квартиры таким образом, чтобы Рома мог в ней обитать с максимально возможным удобством и как можно более самостоятельно. По поверхности полов во всех комнатах и коридорах были проложены рифлёные ленты шириной приблизительно 20 сантиметров, причём с различным рельефом, в каждой комнате индивидуальным, и направленным, к тому же, строго определённым образом. Ступая по этим лентам, Роман получал возможность без труда и не натыкаясь на препятствия перемещаться по всей квартире, всегда зная при этом, в каком месте он в данный момент находится, и в каком направлении движется. А пол его комнаты – так и вообще весь представлял собой сплошной рельеф, сочетающий концентрические окружности, лучи, расходящиеся от центра и поперечные линии. В своей комнате Рома очень быстро научился ориентироваться по всей её площади. Впрочем, система эта применялась с самого его детства везде, где ему доводилось более или менее длительно проживать.

Далее, санузел представлял собой теперь настоящее чудо! Дверь в него из Роминой комнаты открывалась автоматически по нажатию кнопки на полу. Расположение входа, разумеется, тоже было отражено на рифлёной поверхности пола. Для пользования этим санузлом Роману ничьей помощи не требовалось. Унитаз, специально доставленный из Японии, был снабжён автоматической системой подмыва и сушки задницы. Система эта регулировалась, опять-таки, пультом, вмонтированным в пол. На стене был установлен и писсуар, как раз на нужной для Романа высоте, который также был снабжён устройством для стряхивания «последней капли» и сушки члена. Чтобы иметь возможность самостоятельно пользоваться тем и другим и не ходить при этом голым, Роман всегда носил дома коротенькую джинсовую юбочку, держащуюся на поясе, а снизу свободную, похожую на шотландский кильт, только гораздо короче. Надёжно прикрывая всё «хозяйство» обладателя, она позволяла отправлять естественные нужды не снимая её и не расстёгивая.

Посмотрев на всё происходящее, Андрей как-то вечером, втайне от Алёши, позвонил Матвею Григорьевичу. И, о чудо! Через четыре дня в туалете друзей вместо их старого унитаза появился новый, точь-в-точь такой же, как и у Ромки! С тех самых пор Алёше не приходилось больше удивлять друга своими умениями самостоятельно обходиться в туалете. Ну и Андрей, конечно, тоже стал заодно получать этот необычный и крайне приятный массаж. К слову, Алёша уже через неделю тактично осведомился у Романа, откуда он берёт себе такие юбки. Оказалось, их ему шьют в ателье, где и вообще изготавливают для него всю одежду. Недолго думая, Алексей попросил сшить такую юбку и для себя, и уже через месяц оказался обладателем аж четырёх экземпляров!

Роман был несколько раздосадован этой просьбой:

– Вот же, считаю себя разумным, а не сообразил предложить тебе такое дело сам!

– Так откуда же ты мог знать, как я хожу дома! Может голый!

– Какая ерунда! Я прекрасно знаю, что ты ходишь в шортах или спортивных штанах синего цвета. В белой или красной футболке и босиком. Я же не глухой! Пока ещё. А глаза у тебя серо-голубые! – Рома окончательно поставил в тупик собеседника. У Алёши вертелось на языке тогда ещё одно предложение, но он пока постеснялся.

В комнате Романа были установлены деревянные шкафы с открытыми полками, занявшие почти всю стену напротив дверей. Как оказалось, под компакт диски. Это было царство его любимой музыки. Музыкальный центр, небольшой, но, вероятно, чрезвычайно дорогой, был установлен на полу. Рядом стоял компьютер, клавиатура и несколько различных специальных устройств, среди которых можно было узнать два или три планшета для трансляции электронного текста шрифтом Брайля. Был, кстати, и шкаф, особо предназначенный для книг, правда, не очень большой. Как позже выяснилось, в нём находилась только любимая Ромина поэзия. Шкаф этот разместился вдоль стены между верандой и входом из второй части квартиры. Все прочие книги Роман привык читать в электронном виде через брайлевские планшеты. Музыку слушал и общался со знакомыми по скайпу исключительно через наушники. Воспринимать звук как-либо иначе Роману, с его слуховым аппаратом, было уже очень непросто. Наушники же пока что позволяли это делать.

Для музыки, чтения и интернета у Романа имелось низенькое и, вероятно, очень удобное кресло. С противоположной стены от шкафа, между дверями туалета и ванной, был поставлен диван, на котором Рома спал. Другой мебели в комнате не было. Но напротив шкафа с дисками, будто некий причудливый инвентарь в спортзале, к стене на кронштейнах были укреплены несколько лестниц с четырьмя сидениями. Забираясь на них, Роман самостоятельно мог достигнуть практически любого диска своей коллекции, что он и проделывал весьма умело. Поразительно, но он точно помнил, в каком месте находился любой из нескольких тысяч его дисков. Его память позволяла ему после первого же ознакомления с местом расположения той или иной вещи находить её в дальнейшем уже самому. К полкам были, конечно, приделаны в углах и какие-то брайлевские указатели, но Роман пользовался ими редко, всецело полагаясь на свою память.

Чтобы подышать свежим воздухом, юноша имел теперь возможность выйти на застеклённую террасу. Через пульт на полу он мог сам открывать или закрывать верхние рамы. В дальнем углу террасы находилось креслице, копия комнатного кресла, и небольшой пюпитр у самого пола. Роман мог здесь читать. Мог и просто прогуливаться вдоль окон, благо длина террасы позволяла проделывать по ней шагов двадцать. С улицы при открытых верхних окнах в тёплое время года доносились голоса, гудки машин, щебетание птиц. Что-то из всего этого в первое время Роман ещё мог слышать...

Как и предупреждал Виталий Васильевич, Роман всегда должен был носить на левой лодыжке специальный браслет связи. В любой момент юноша мог воспользоваться одной из двух клавиш этого браслета. Первая позволяла Роману, не выходя из комнаты и даже не вставая с места, позвать к себе кого-то из ребят, или сообщить, что ему сейчас требуется. Для этой цели по всей квартире оборудовалась теперь система громкой связи. Вторая же клавиша была предназначена для экстренного вызова дядиной охраны. Предполагалось, что она могла использоваться только в наиболее критической ситуации, а потому требовала повторного подтверждающего нажатия с последующим удерживанием в течение двух секунд.

Единственным помещением в квартире, никак не затронутым этим ремонтом, оказалась прежняя кладовка. Андрей в первый же день переговорил по этому поводу на ломаном английским с мастером ремонтной бригады, и частным образом всё решил. Поверхность двери «кокона» была обклеена новыми обоями, а висячий замок убран. Стальной косяк был изначально поднят над уровнем пола сантиметров на десять-пятнадцать, и это обстоятельство позволило оборудовать тёплые полы в коридоре, вообще не затронув дверь в «кокон». Андрей очень опасался, что ремонт может болезненно вторгнуться в его личное пространство, но к счастью, обошлось.


22

Вскоре после окончания ремонта, – и трёх дней не прошло! – ребятам позвонил лично Виталий Васильевич. Он поздравил с преодолением, как он выразился, «мелких житейских трудностей», и поставил друзей в известность, что Роман должен прилететь из Швейцарии и поселиться у них через неделю. Назвал и точную дату.

Тем же вечером, часов в пять, снова зазвонил телефон. Андрей взял трубку, будучи уверен, что звонит брат. Руслан как раз устраивался на работу, и должен был со дня на день отчитаться о своих успехах. Но в трубке раздался незнакомый голос, по своей природе очень грубый, однако старавшийся быть как можно более вежливым:

– Извините, я правильно попал? Можно услышать Алексея Вольдемаровича?

Андрей в первый момент даже хотел ответить, что, мол, ошиблись номером. Чтобы Лёшку приглашали к телефону, да ещё назвав при этом по отчеству, – такого он ну никак не мог ожидать!

Подозвал Лёху, держал трубку у его уха. Слышно было плохо, понять почти ничего не удавалось, только явственно прозвучало несколько раз слово «орден». Просто говоривший выделял это слово с особенной интонацией.

Лёха выглядел ошарашенным. Его щёки зарумянились. Он множество раз повторял: «Спасибо!». В конце ещё сказал: «Да-да, завтра, конечно, можно в десять, да буду!», и потом ещё раз: «Спасибо!» и «До свидания!».

Андрей повесил трубку и уставился на изумлённого и вместе с тем как-то по-мальчишески обрадованного Алексея. Такой обезоруживающей радости на лице друга он никогда ещё не видел! Радости, смешанной со смущением и даже растерянностью. Теперь Лёха уже густо покраснел.

– Дрю-юха! Во дела! Это военком нашего района звонил! Говорит, меня орденом наградили! Орденом Мужества! Представляешь, вот это да! Нет, слушай, а вдруг розыгрыш?

– Супер! Лёшка, ну, значит, справедливость всё-таки восторжествовала! Есть справедливость всё-таки! Поздравляю! – Андрей заключил друга в объятия. – Поздравляю! Да брось, розыгрыш, кому это надо! Военком-то телефон понятно, нашёл, просто по твоей прописке... А что завтра?

– Так он придти обещал. Я понял, как бы официально поздравить. И про награждение сообщить. Во дела! – Лёха ещё гуще покраснел, теперь уже, что называется, до корней волос, и вновь на его лице отобразилось ребяческое ликование.

Весь вечер друзья только и обсуждали на разные лады случившееся. Продолжили говорить об этом даже ночью, во время секса! Андрей многократно напоминал о давних своих якобы пророческих словах, что это дело так не останется, и Алексей ещё получит свой орден! А Алексей чем дальше, тем меньше и меньше обнаруживал энтузиазм по поводу случившегося. Какая-то мысль, видно, не давала ему покоя. Но поделиться этой мыслью с Андреем он не желал.

На следующий день, как и было обещано, военком разыскал Алексея на квартире друзей. Визиту предшествовал ещё один звонок, через час после которого майор, наконец, явился собственной персоной. Его сопровождал только солдатик, державший в руках большой букет роз. Дальше коридора они не проследовал, от чая военком наотрез отказался.

Посетитель с привычной торжественностью зачитал Указ о награждении Алексея «давно заслуженным» (прибавил он уже от себя) Орденом Мужества. Затем солдат протянул цветы Алексею, который сразу же кивнул на стоявшего рядом Андрея. Андрей букет и принял. В заключение военком пригласил Алёшу в Дом офицеров на торжественное вручение награды ровно через две недели. Лёха отчеканил, как подобает: «Служу Отечеству» (хорошо ещё, оделся подобающим случаю образом – костюм, туфли, протезы!), и поблагодарил майора. Военком подобрал обеими руками и с чувством потряс его пластмассовую конечность.

Но именно тут Алексей чуть было всё не испортил. Верный врождённому своему инстинкту везде доискиваться вплоть до последней преисподней, сразу же после рукопожатия он озвучил наконец свои сомнения, не дававшие ему покоя со вчерашнего вечера:

– Так постойте, я немного не понял. Как так? У меня ведь медаль за этот случай есть! – Он кивнул на левую сторону груди, где красовалась его медаль «За Отвагу», – Так, получается, это теперь взамен неё?..

Надо сказать, что когда вопрос при первом награждении решился в пользу медали, Лёха сначала сильно расстроился. Ведь он, как ни крути, ожидал ордена. Но он дал тогда убедить себя, – и сам потом крепко уверовал в это, – что медаль лучше: это ведь была настоящая боевая награда, ещё со времён Великой Отечественной Войны, только буквы «СССР» сейчас убрали. А орден – новый. И внешний вид его, честно говоря, не нравился Лёхе, – ну какой может быть у нас крест? да ещё эдакий, тевтонский! Как сказано, Лёха всё это принял искренне, и был очень доволен своей медалью. А теперь что?

Военком даже опешил:

– Как это – взамен?

– Ну повод-то один и тот же, как можно два раза наградить за одно и то же? Медаль, получается, надо сдать?

Военком даже рассмеялся, совершенно искренне, над подобной глупостью.

– Что вы! Ничего сдавать не нужно! Обе награды одинаково ваши. По закону. Если выясняется, что первая награда не в полной мере соответствует проявленному награждённым героизму, присваивается вторая. Но первая никуда не девается. Вот и всё!

– Но всё-таки... Как же так? – продолжал с сомнением тянуть своё Лёха, не обратив никакого внимания на тычок под бок локтем, последовавший со стороны Андрея.

Военком, которому давно уже хотелось уйти, отнюдь не планировал забираться в метафизические дебри, дабы объяснить непонятливому парню это ясное как солнце положение вещей. Поэтому он, перейдя вдруг на ты, завершил разговор незамысловатой солдатской «шуткой юмора».

– Ну, если на то пошло, считай, что каждая награда у тебя за каждую руку в отдельности! Медаль – за левую, а орден пусть за правую. Да и доплата к пенсии, не забывай!

– Ладно, как вам угодно, – сдался наконец Алексей. И вдруг хихикнул.

Потом они с Андреем ещё долго не могли успокоиться по поводу этой шутки.

– Чёрный, однако, юмор! – сказал Андрей, запихивая огромный букет в самую большую из бабушкиных ваз, какую только он смог найти в шифоньере на кухне.

Алексей отреагировал философично:

– Что ни говори, а доля правды есть. Куда тут денешься, нельзя отрицать очевидное, – и так далее...


23

А вечером того же самого дня Андрей сделал наконец один давно уже откладывавшийся им звонок. Его машина продолжала барахлить, но ремонт квартиры и рабочий аврал в первые дни после ремонта, когда, практически не выходя из «кокона», нужно было срочно выполнить все накопившиеся за эти две недели заказы, не позволяли ему выкроить целый день на поездку к автомеханику. А вскоре ведь должен был появиться Роман, и снова возникли бы проблемы со временем.

На удивление, Артемий, как оказалось, уже давно ждал звонка Андрея. Судя по всему, его предупредил Матвей Григорьевич. Договорились, что Андрей подъедет в автосервис Артемия к завтрашнему полудню.

Хозяйство Артемия находилось на другом конце города, на самой окраине большого нового микрорайона. Напротив, через улицу, располагалась такая же новая школа. Хозяйство это было небольшое и представляло собой гараж на два места с ямами и два места без ям. Имелась также низенькая пристройка с располагавшейся в ней мастерской. Рядом за забором была маленькая стоянка. На ней находился один-единственный ветхий «Фольксваген» с инвалидным значком. Внутри гаража стояли три машины – одно место над ямой оставалось не занятым. Андрей остановил машину у открытых ворот, вышел из неё, не взяв костыли, и проследовал вовнутрь, по направлению к открытой двери в мастерскую. В помещении было пусто. Но вдруг из дверей мастерской выскочил улыбающийся человек среднего роста и достаточно плотной комплекции, и скорой пружинящей походкой направился прямо к Андрею.

– Так вы Андрей? Вижу! Я Артемий, лучше Артём!

Подойдя почти вплотную к остановившемуся Андрею, он протянул ему руку запястьем, поскольку сама кисть была сильно испачкана машинным маслом. Кисть была беспалой.

– Мне очень приятно! Я Андрей, – с улыбкой ответил вошедший и потряс Артёма за запястье. – Может лучше сразу на ты?

– Конечно-конечно, я и сам хотел предложить! – добродушное лицо Артёма, обрамлённое небольшой русой бородкой, снова расплылось в улыбке. – Милости прошу, мне Матвей Григорьевич о тебе сказал, что проблемы с машиной, и кто ты сказал, что вы там про Романа обсуждаете... Решилось хоть?

– Да, вроде как...

Андрей о не хотел особо распространяться на эту тему. Произошла заминка, и Артём перешёл сразу к делу:

– Так что там за беды у тебя с машиной?

Андрей вкратце изложил всё, что у него накопилось неразрешимого за последние полгода. Артём при этом слегка обтёр руки о грязный кусок ветоши и, прямо тут, в гараже, закурил через мундштук, ловко управляясь с сигаретами и зажигалкой своими изувеченными кистями. Было видно, что правая рука пострадала гораздо больше: на ней сохранились только по одной фаланге трёх средних пальцев, а большой палец и мизинец отсутствовали вовсе. На левой же руке большой палец и мизинец, наоборот, вообще не пострадали, недоставало лишь по одной-две фаланги остальных трёх пальцев. Обе кисти Артёма были не просто сильно испачканы: эта грязь давно уже въелась в кожу до того, что, очевидно, с большим трудом поддалась бы окончательному устранению...

Как оказалось, дым в помещении гаража не застаивался. Его моментально уносило через открытые настежь ворота и окна. Докурив, Артём аккуратно затушил свой окурок и оставил его в пепельнице, приделанной к стене на коротком кронштейне.

– А почему не ездил в сервисный центр? – удивился Артём, дослушав рассказ.

Андрей посетовал, что ездил два раза, но результата нет. Тут мастер нужен, а не сервисный центр. Артём велел загнать машину в гараж на свободное место. Потом открыл капот, немного повозился с мотором и залез в яму. Андрей отметил, что беспалые кисти не были для Артёма помехой в его работе. Он действовал ими очень уверенно, в равной мере пользуясь всеми остатками покалеченных пальцев.

Пока Артемий возился с машиной, Андрей рассказывал ему о своей прежней БМВ, с которой он три года «и горя не знал».

– Раз на раз не приходится, даже вот с новыми иномарками! – заметил Артём из ямы.

Потом Андрей, к слову, рассказал и об аварии.

– А ты чего без костылей? – вдруг спросил высунувшийся из-под кузова Артём. Андрей только сейчас впервые обратил внимание, что молодой русоволосый мужчина уже начал довольно-таки активно лысеть.

– Да они со мной, просто в машине... Знаешь, мне как-то проще вот без них!

– Да ты спортивный! Год только, я понял? А ногу натренировал!

В этот самый момент за спиной у Андрея, со стороны открытых ворот гаража раздался чистый юношеский басок:

– Здравствуйте!

И одновременно с этим – громкий цокающий стук по бетонному полу...

Андрей в два лёгких прыжка развернулся. По направлению к нему двигался крупный, очень высокий юноша, почти ещё мальчик, лет пятнадцати-шестнадцати. Андрея поразил его внешний вид. Да, конечно, в таких людях обыкновенно производит сильнейшее впечатление прежде всего их неприкрытое физическое уродство. Но как раз к этому Андрей был готов, он ведь заранее знал о характере инвалидности этого мальчика. Да и пронять его подобными вещами с каких-то пор сделалось сложно. А поразило Андрея именно лицо вошедшего. Оно как раз попадало в полосу света, падавшего сверху, из узкого окна... Лицо юноши было очень похоже на Алёшино. Но именно сама эта похожесть делала его, если так можно выразиться, противоположностью лицу Алексея. Похоже оно было в том смысле, в каком карикатура похожа на оригинал, – но одновременно в том же самом смысле и непохоже! Лицо вытянутое, обезьянье, с чрезвычайно крупными чертами. И всё-то в нём будто бы доведено до абсурда! Везде, где у Лёхи была утончённость, – тут была чрезмерность. Если губы у Алексея чуть припухлые, здесь – огромные, оттопыренные... Если Алёшины глаза светлые, серо-голубые, – глаза мальчика сияли ярчайшей синевой. И ямочка на выступающем подбородке была вдвое шире и глубже, чем у Алёши. Разве что нос оказался несколько иной формы, курносый и при этом широкий в ноздрях. Нежный пушок уже был заметен по щекам и над верхней губой мальчика. Дело довершали густые чёрные брови, сросшиеся на переносице, и ёжик чёрных коротко стриженых волос.

Юноша передвигался медленно, тяжело опираясь на две трости. Сразу делалось видно, каких колоссальных усилий требует от него каждый шаг. Одет он был в украшенную портретом Виктора Цоя чёрную футболку, рукава которой плотно обтягивали огромные бицепсы жилистых, совсем не юношеских рук, и в синие новенькие джинсы. На толстой шее с уже выпирающим кадыком из-под ворота футболки виднелась золотая цепочка. За спиной висел большой матерчатый рюкзак тёмно-зелёного цвета. Ноги мальчика, согнутые в коленях и разведённые широко по сторонам, завершались копытами. Слово «копыта» сразу возникло в сознании Андрея при взгляде на эту обувь. Сделанные явно на заказ из чёрной кожи, совсем не летние, грубо скроенные буцелы шнуровались с внешних сторон и имели причудливую, расплющенную в вертикальном направлении, конусообразную форму, заканчивающуюся в основании несколько удлинённой, но очень широкой и толстой подошвой, расположенной под неправдоподобно большим углом собственно к линии ног ниже колена. При каждом шаге юноша сначала выбрасывал вперёд обе свои трости, и только после этого по очереди подволакивал ноги, сначала правую, а затем, толчком, разворачивая вбок весь корпус и переводя колено за колено, – левую. Это последнее движение давалось ему особенно трудно.

Лоб мальчика блестел от пота, влажные слипшиеся волосы были взъерошены. Его футболка обильно пропотела под врезавшимися в плечи лямками рюкзака. Да и на груди, как раз на лбу и глазах кумира, проступило мокрое пятно. В гулком помещении гаража было особенно хорошо слышно, с каким шумом юноша дышит.


24

– А-а! Вот и Ярослав! – заговорил из ямы Артём. – Закончились занятия? Что-то рано сегодня! Познакомься, это Андрей... как тебя по батюшке?

– Анатольевич. Но это не зачем! Просто Андрей.

Андрей протянул Ярославу руку и был удивлён до неприличия крепкому рукопожатию широченной кисти. Ярослав выпустил при этом трость, и она повисла на ремешке, надетом на запястье. Ладонь парня оказалась влажной.

– Очень приятно. Я Яр-р! – и снова этот трогательный бархатный бас!

Андрей невольно глянул вниз, на копыта Яра. «Как же тогда должны выглядеть его ступни, если он должен носить такое?», – пронеслось в его голове.

– Ты чего это запыхался? – строго спросил Артём.

– Да дорогу переходил, быстро пришлось. Тут светофор короткий слишком... для меня. Да и вообще метров двести... – переведя дух, – пилил... Ещё взмок, хорошо хоть пиджак снял.

– Так не спешил бы! Я тебе говорил, что провожусь дольше сегодня, погуляй пока! Да… нормально там всё сегодня? Извинился?

– Да всё нормально, Артамон! Ну да, пришлось же...

– Это он побил позавчера одного... одноклассника! – начал было Артём пояснять Андрею. Яр прервал:

– Да, сволочь эту! Нашёл, над чем издеваться! Как я хожу, и походку показывал. И обозвал... Сам шкаф, а ума как у первоклашки. Я ему тростью и заехал! – юноша, сверкнув ослепительно синими глазами, наглядно продемонстрировал, как он это сделал.

– Говорил же тебе сколько раз! Спокойнее относись! Это он только в обычную школу перевёлся, а то учился в спецшколе, для детей-инвалидов. – Артём обращался уже к Андрею. – Здесь ближе, да и обучение лучше. Но вот, подрался сразу! А родители того... мальчика, так сразу по делам несовершеннолетних писать! Синяки остались! Я вчера их уговорил... Вот Яр и извинялся, герой какой!

– Они ещё не знают... – глухо пророкотал Ярослав. – Я же реально сильнее их всех!

– Сколько раз говорить! Силой ты ничего не добьёшься! Просто беда с парнем! – снова Артём обращался к Андрею. – А я, кстати, уже всё понял! Тебе придётся тут оставить машинку до послезавтра! И успех тогда гарантирую!

– Ну, раз доктор прописал, ничего не попишешь!

Артём вылез из ямы.

– Мы поедем сейчас, и тебя обязательно подбросим! Только я руки вымою и переоденусь.

– Я на метро лучше... – начал было Андрей, но Артём и слышать об этом не пожелал.

– С учёбой-то как на новом месте? – спросил Андрей, чтобы заполнить чем-нибудь паузу, пока Артём отсутствовал.

– Да как? Ещё не знаю! Первые дни. Вроде, что на уроках дают, понимаю почти всё.

– Ты правильно сделал, что перевёлся. В обычной школе лучше, если голова на месте...

– Вот не факт! Там хоть английскому научили, здесь же детский сад сплошной на уроке! Сегодня был.

Снова наступило молчание. И снова Андрей сделал попытку чем-то его заполнить:

– Любишь Цоя? – спросил он, кивнув на промокший портрет.

– Люблю? – удивлённо переспросил Ярослав, как будто найдя это слово неожиданным или неподходящим. Через секунду, наморщив лоб, выдал: – Да... нет, просто от него, как это… сердце сводит.

И вновь повисло молчание...

Но тут уже Яр не выдержал, кашлянул и задал вопрос, интересовавший его с самой первой минуты:

– А почему вы без костылей?

– Да в машине они остались! – Андрей отвернулся и сразу полез в машину за своей сумочкой и костылями. Определённо, мальчишка этот почему-то ставил его в неловкое положение. И он не мог понять, почему.

Наконец, переодетый в цивильное Артём вышел из мастерской. Все трое направились к стоявшему по соседству «Фольксвагену». Хозяин закрыл ворота.

– Не беспокойся, у меня сигнализация!

– А ты один работаешь?

– Нет конечно! Просто напарник в отпуске. Да и какая сейчас работа! Отпуска ещё не закончились. И не сезон.

Как ни привык Андрей наблюдать человеческое несовершенство последние годы, а сердце у него сжалось при виде Ярослава, усаживавшегося на переднее сидение машины. Сначала мальчик, опираясь на обе трости, плюхнулся на кресло, и ноги его, вихляя, разъехались по сторонам. Артём, стоявший рядом, придержал его и помог запихнуть вовнутрь по очереди оба копыта, а потом ещё и пристегнул Яра ремнём безопасности. Андрей пристроился на заднем сидении.

Он пригласил своих новых знакомых на чай, но те очень смутились и в два голоса наотрез отказались... Однако Андрей настаивал, чтобы они как-нибудь всё же побывали у него в гостях. Сказал, что хочет познакомить их с Алексеем, а ещё вскоре и Роман переедет сюда жить... Как выяснилось, Артём и Яр уже были знакомы с Романом. Ещё до того, как планы расстроились, их успел свести Виталий Васильевич, пригласив однажды в гостевой дом, где на короткое время останавливался Роман.

– Вроде нормальные ребята, – рассказывал Андрей о своих новых знакомых Алёше. – Да, старший младшему почти в отцы годится... ну не в отцы, конечно, ну в сильно старшие братья. И вроде нормально всё, в смысле отношений... – пожимая плечами. – Что такое Матвею Григорьевичу не понравилось у них?.. По старшему, Артёму, и не видно, что пьёт… Младший, правда, в школе кого-то отдубасил, прямо тростью!

– Ого! Так и убить можно...

– Да за то, что издевался какой-то придурок, над его инвалидностью смеялся и дразнил.

– О, тогда молодец значит! Таких именно так учить надо!

– Интересный он, этот Ярослав, Яр... Представляешь, называет старшего Артамон! Я их на чай приглашал, не согласились. Надо будет всё-таки познакомиться. Мало знакомых у нас! Артём вроде бы хороший автомеханик. А Яр такой милашка... Только почему вот у меня все про костыли спрашивают! Где, да где? Не всё ли равно, как человек ходит, если ходит и никого не трогает? Представь себе, оба по отдельности спросили! Не только старший, а и Яр спросил!

– Да... кстати, слушай! Всё давно хочу узнать... Ты о том листочке-то спрашивал у Матвея Григорьевича?

– О каком листочке?

– Ну, что выпал из книги, помнишь, из лекций по психологии? Про дьявола там, про червяков?..

– А... да... вспомнил! Нет, так ведь и забыл спросить! Книгу отдал, а забыл. Да ладно, херь какая-то. Не хочу даже спрашивать.

– Да, правильно, и не надо... Мало ли, случайно что-то попало. Я же на всякий случай, просто узнать...




Конец третьей части.