Брюнхильда со шваброй. 1987 г.

Диана! Говоря о ней, я никогда не стеснялся высокопарных выражений. Вот в ком мощь и грация слились воедино! Маяковский, наверное, сравнил бы ее с прокатным станом, а Есенин с буйной весенней рощей. Наш же лабораторный поэт Валерий Бурыкин называл Диану «Брюнхильдой* со шваброй». Почему Брюнхильдой, понятно. Величественность новой работницы была абсолютно очевидной. Почему со шваброй? Да потому, что устроилась она в наш НИИ простой техничкой по причине провала вступительных экзаменов во ВГИК – надо же где-то вчерашней школьнице перекантоваться перед новой попыткой.
Появление в лаборатории юной красавицы, без преувеличения, явилось заметным событием на фоне серых будней. Все мужчины перед ней благоговели, а все женщины ее тайно ненавидели. Заместитель парторга института, с.н.с. Тамара Александровна Редькина сказала мне в буфете, в очереди за пирожками, кивнув головой в сторону Дианы, чей благородный резной профиль, обрамленный золотистыми кольцами кудрей, возвышался над толпой разношерстной институтской братии:
– Саша, согласитесь, что с такой внешностью ей прямая дорога в проститутки!
Я для приличия нахмурил брови, как бы сильно проникнувшись смыслом услышанного, и сказал в тон этой мымре:
– Вы так думаете?
Признаюсь, с момента появления Дианы в нашей лаборатории я постоянно искал повода перекинуться с ней словечком, а то и коснуться, как бы невзначай, ее руки или хотя бы края халата. Втюрился, как говорится. А поговорить по душам, без свидетелей у нас все как-то не получалось.
И надо же – фортуна милостиво предоставила мне шанс!
Однажды в конце рабочего дня мы оказались с Дианой в кабинете наедине: мне отчет нужно было срочно сварганить для Москвы, а ей провести предпраздничную генеральную уборку.
Я, конечно же, написание отчета сразу отставил и хладнокровно приступил к операции по сближению с предметом своих грез. Бутылка трехзвездочного армянского коньяка была заранее мною припасена и оказалась весьма кстати.
Выпили по сто пятьдесят из чешских мензурок, яблочком закусили. Я, не теряя времени, попытался Диану разговорить. Стал спрашивать ее про Москву, про поступление в Институт кинематографии. Она оказалась довольно откровенной. Говорит, величественно восседая на стуле и покуривая «Винстон»:
– У них, во ВГИКе, Александр Иванович, все схвачено. Сначала берут сыновей и дочек московских артистов, а по остаточному принципу – провинциальную шантрапу. Меня, например, на пении кастрировали. Казалось бы, мелочь, ерунда это пение, а вот не пропустили. Обидно, конечно.
– А что ты пела? – спрашиваю.
– Песню из кинофильма «Дети капитана Гранта».
– А, понятно. Можешь сейчас спеть?
– Могу, конечно. Вам, правда, интересно?
И она громко с хорошей дикцией запела:
«А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер…» Ну, и так далее.
И все бы хорошо, но попадание в ноты абсолютно отсутствовало! Меня это так удивило, что я язык проглотил и минут пять не мог произнести ни слова. Потом тихонько ей говорю:
– Душа моя, так ты же не в ноты поёшь…
– Это как?
И тут по всему ее виду, по тону ее вопроса я понял ужасающую вещь: Диана действительно не понимает, что означает петь в ноты. Более того, мне показалось, что я ей это даже не смогу объяснить. Только и сказал, чуть не плача:
– Диана, у тебя музыкальный слух напрочь отсутствует. Они тебя совершенно справедливо… это… кастрировали.
– Да-а?..
Не помню, что я после этого ей еще говорил, как именно ее гибельную ситуацию обрисовывал. Но это уже не имело значения. По крайней мере, для меня. Потому что я ее уже не любил.

____________________________________________________
* героиня германо-скандинавской мифологии и эпоса (авт.)

1987 г. (ред. 2019 г.)