Прошли эшелоны - это пятая часть книги Владислава Зубца "Течение Нижнего амура. Повествование в стиле блюз".
Часть V
ПРОШЛИ ЭШЕЛОНЫ
V. 1. Летучий дракон (Слушать: https://yadi.sk/d/bQ97izfO3KDaib)
V. 2. Фигуры плывут к Удылю (продолжение V.1) (Слушать: https://yadi.sk/d/KkqjXZsj3KEa2i)
V. 3. Поля горелых куличей (Слушать: https://yadi.sk/d/tjEhuqE43KEnda)
V. 4. И прорубь уехала (Слушать: https://yadi.sk/d/hTfUgAV_3KGRLj)
V. 5. Хабаровск несравненный (Слушать: https://yadi.sk/d/RIUw2DHw3KGfo6)
V. 6. Спектакль со ступеней крыльца (Слушать: https://yadi.sk/d/9vkcK3583KGnMh)
V. 7. В березках клумбы стланика (Слушать: https://yadi.sk/d/5K_pIM7h3KQAPw)
V. 8. Ветер гонит сверканья ко мне (Слушать: https://yadi.sk/d/jtv4Bnfh3KQJqZ)
V. 9. Пристав сказал (Слушать: https://yadi.sk/d/8Xk3ksxt3KSLcQ)
V. 10. Киви-киви (Слушать: https://yadi.sk/d/lZrUXzks3KSU8h)
V. 11. Запах бешеного мёда (Слушать: https://yadi.sk/d/t7lIft2U3KfERa)
V. 12. Палки и прутики (продолжение V. 11) (Слушать: https://yadi.sk/d/zUytLefj3KkfPr)
V. 13. Предгорий строгий стиль (продолжение V. 12) (Слушать: https://yadi.sk/d/fZJQI40U3KmXQY)
V. 14. Про бусяку (Слушать: https://yadi.sk/d/qlnMVmIx3KnR5b)
V. 15. Хайвэ! (Слушать: https://yadi.sk/d/rY2BTpo_3KtSTW)
V. 16. Дождливая сиеста (продолжение V. 15) (Слушать: https://yadi.sk/d/f-uEDHYd3KtbMa)
V. 17. Загадка деревяшек (продолжение V. 16) (Слушать: https://yadi.sk/d/xPs0XTH53KvMaJ)
V. 18. За последним молоком (Слушать: https://yadi.sk/d/Rj9iEa9r3KvSk8)
V. 19. Бабай (Слушать: https://yadi.sk/d/HblGQVwJ3KvZLy)
V.1. Летучий дракон (Можно слушать: https://yadi.sk/d/bQ97izfO3KDaib)
Начинается май – пеленой от Де-Кастри. Но остальное небо чистое, и день будет хорошим. Хожу без рубашки, умылся кедровым настоем: – Выплеснул вместе с итогами…
«Было чудесное майское утро»? Штамп, но в Кольчеме действительный. Вдруг за Ухтой:
– Вроде хора лягушек…
Может быть, даже курлыканья.
Берег всем лугом – до Малой Амбы! Окликаю буддиста Алексия:
– Что за хор?
Это лебеди так – лебединое озеро рядом.
Сообщил, как обычную частность. Это там, между сопок, где мерещился поезд:
– Па-де-де…
Тоже машут крылами? Звонким хором встречают рассветы.
Билетик на балет – ни за какие деньги! Ну, разве – после, лодкой по протокам. Пока что ледоход:
– Напрет с Амура…
И разломает льдину напротив баррикады.
Но это первым действием. Второе, когда льды (и в том числе удыльские) потянутся обратно:
– Амур – козырный туз и режиссер…
Его спектакль, доступный созерцанью.
…У Солонцов широкая вода – до мыса, где березы:
– Я там вчера наплавался…
Спасибо, хоть без сеток, с удовольствием. Забывчивость порой отшельнику полезна.
А наша льдина как на мертвом якоре? Ее пилят ручьи и зАбереги точат. Но как на мертвом все еще -
– От мыса и до мыса…
От мыса Поворотного – до мыса Солонцовского.
Ручьи от огородов – от каждого ручей:
– Считай дворы, идя за молоком…
Но снова хор в лугах, и ты поднимешь голову! Такого не бывает, но здесь ты сам участник.
Ручьи от огородов сливаются в Ухту. Подтачивают лед:
– И даже ночью пилят…
Пока на этом, правда, Кольчем и ограничился, так что ходули – вряд ли, не придется.
Замедленна весна:
– Все же тут Север…
Ждалось не этого, а впрочем, пусть и так? Хорал, во всяком случае, все же не хор лягушек. И чайка вот – сидит на баррикаде.
Декрет номер один:
– Первое мая…
В Кольчеме демонстраций не бывает. Но я вчера общался, если помните, и получил с десяток приглашений.
Поминовение усопших на кладбище – с запасами «Волжанки» от Ды-Ю. Конечно, не пойду – и по декрету майскому, и после лебединого хорала.
Вообще бы, никуда? Но это нереально:
– В тайге мой Первомай…
В такой, как она есть. Уже не столь прозрачной, как при снегах и тенях, но все же – светлохвойной и весенней.
…Гарь, где Лемож гоняет глухарей. И море мхов за гарью. Расставлены листвянки:
– Северный вид?
Да, мачты кораблей, затопленных болотом в неолите.
Это они кошмаром налетали. Не эти именно, а те, что под Коврижкой. Пространство бесконечное – болото моховое. Классическая марь с чернеющими мачтами.
Не торопись, а грейся в синеве? Вот циркуль, человечек, а вот подъемный кран. И колеи телеги, проехавшей когда-то, давно еле заметные на мари.
Смотри на кучевые облака? При солнце, до того неудержимом, что даже Чайные в небесной синеве – как будто бы готовы раздеваться.
Но мхи водонасыщены, и холодно ногам! Я ведь давно уже – по колеям. Сложив одежды в сетку, босиком. По колеям, залитым небесною водою.
Таков мой Первомай – без демонстрации:
– Оркестры заменяет хор лягушек…
Как лебединый хор? Такими же волнами, всей необъятной марью, где хоть бы одна копеечка.
…Своеобразный мир? Тут примешалось нечто – от мудрости житейской, которой избегаю:
– Да, жизнь прожить…
Засело в голове? Все это колеи с своей прямолинейностью.
Досадно, что мой йог-наставник заодно:
– Не торопись?
И я ему – невольно подчиняюсь. А ноги как ледяшки. И вбок от колеи – такая же вода, а то еще и глубже.
«Не торопись!» – давно и незаметно советует мне йог:
– А то уже березки…
Вон колеи среди них потерялись? Там у березок и кончено.
Да, поле перейти –
– Не перейти…
Возьму и перейду и ноги отогрею! Мудрость житейская в Кольчеме недействительна, хотя, как видите, и здесь свои декреты.
Ну, да – сбежал:
– Сбежал, если хотите…
Куда как лучше слушать хор лягушек! Кстати, невидимый – здесь ни одной лягушки. Лишь марь, и мы с Пиратиком на мари.
Шикарно стоят в синем свете листвянки! Короткие руки растут прямо в небо. Ломаясь вдруг под разными углами, но и горизонтальные нередки.
Помельче, потеплее и посуше? Пират прилег, и я – пристраиваюсь сбоку. Он быстро нагревается и начинает всхрапывать. ЗамИренный, испуганный какой-то.
Всего-то день неполный пробыл среди людей? Возможно, его били, и плавать он боится:
– Теперь уж ни на шаг…
Да он и сам понятливый. Чудесный зверь:
– Мой друг…
Дам отдохнуть Пиратику.
А марь все же опасна:
– Мы попадали в ямы?
Как понимаю, дешево еще тогда отделались. И заходить в березки решительно не тянет. Тоже табу, не первое в Кольчеме.
…Но марь? Скорей всего – я где-то здесь и выбрался. И если бы не обморок вторичный, конечно, все же мог бы напрямую. Но, видимо, листвянки закружили.
Ходил и трогал тени при луне. Бесплотные, но ведь –
– Никто не гарантирует?
И как стоят! Понять их невозможно. Тут допустимо только удивляться.
Вот эти ершики? Они даже без снега отнюдь не безобидны –
– И индивидуальны…
Включиться бы в их души –
– Ну, или подключиться…
Какой-то штепсель должен быть, раз так непостижимы.
Что любопытно, мысль эту я как бы, вроде, вспомнил. И что еще – уверен, не до конца как будто. В волнистых линиях все было много ярче. Блокнот со мной, но ведь не прочитаешь.
И снег я не могу уже представить? Все пышное и мягкое, горячее. Все пахнет и ветвится в синем свете. Особенно – ажурные багульники.
Да, да – багульники? Их запах несомненен:
– Придется говорить о новой разновидности…
Шаманский, козий (тот, что на Амбе) и этот вот теперь уже:
– Ажурный…
А Чайные плывут и сокращают клинья в разрезах запрокинутых мадам. Конечно, я в виду имею снеговые. И то, что чайный цвет – скорей всего изменится.
Пиратик спит, имея за щекою – то сахар, то кусочек сухаря. И вдруг задергает, как в судороге, лапами. Страдание в лице:
– Конечно, его били…
Простить не могут, что – такой красивый? Красив необычайно. Я думаю, что в мире такого не найдется среди лаек. А лайки:
– Ну, конечно, это лайки…
Пусть отдохнет – нам некуда спешить. Ни в эти вот березки островные, ни в бурелом:
– Коврига, разве что…
Но для Ковриги слишком разморило.
И Чайные мне снились весьма категорически! А может, и не снились, но, если так, то скоро – придется называть их, наверно, по-другому. Ведь без снегов они – уже не будут Чайными.
Что-то с наставником о мудрости житейской? Обычно-то я слушаюсь, а тут как бы на равных:
– Не поле перейти…
Это не он, конечно. В чудесный майский день, на моховом болоте.
Не потому ли, что –
– Боишься растерять?
Уж очень неожиданно и вместо демонстрации. А, в сущности, не так уж и много элементов. Сначала оглушает – это правда.
Не знаешь, что пышнее – багульник или мхи. Потом – эта загадка шхун затопленных. Как гавань, полная когда-то кораблей, теперь покинутых на произвол болота.
Черные мачты шхун! Нет, все-таки листвянки? Большие неожиданно вблизи. Расставлены по-разному, но можно подключиться. Только вот как бы сам – не встал, расставив руки.
Да, да – среди ажурного багульника и пышных мягких мхов, наверняка коварных. Конечно, нет, но:
– Может быть…
Нет, это просто глупо – листвянки не заблудшие отшельники.
Но здесь меня тащило за гайдропом! В небесных колеях, душистыми растеньями. И я уже боюсь ажурного багульника:
– А вдруг начнет и этот…
Шаманская семейственность.
Оно и все к тому –
– Болото разогрелось…
Комарик объявился? И это не царапина, а красный клоп лесной, ожив – пополудни:
– Мы не одни с Пиратиком на мари?
Конечно, утром просто обалденье – от брызг сияющих, следов колес небесных. И хоть вода внизу – все та же, ледяная, «растений миллионы», и все, конечно, пахнут.
Что я хотел бы тут еще отметить, тут ни о чем не думаешь в единственном числе. Тут пики, колеи, багульники и брызги. А общее им –
– Марь, душистое болото…
Я все-таки нанюхался, и голова тяжелая? Пиратик догрызает сухари. И незачем тут больше оставаться:
– Коварства проявляются отчетливо…
Я сбивчив в мыслях. Марь, возможно, не такая. И утро не такое:
– И лебединый хор?
Но голова тяжелая, в чем нелегко признаться. Уверен, что я мог бы по-другому.
Безветрие, жара и тишина. И даже не жара, а духота тревожная –
– А тут еще растения…
Конечно, умывался, но шел в миражном море, разлитом ровным слоем.
А уж в тайге так просто – дышал открытым ртом! И голова кружилась, в чем марь не виновата:
– Собаки…
Да, еще – нас разыскал Леможик. Опять – на той же гари с глухарями.
В заливе еще как-то посвежее:
– Но уж тайга…
Нет, я со стороны – наверно, все же бодренько шагал с двумя собаками. Уже видна ограда, знакомая дуплянка.
В аллее я уже не осторожничал. Но как ни осторожничай, уж если суждено, то ты свое получишь. И я ведь неспроста – о духоте, разлитой тонким слоем.
Хотелось встряски? Я – не нравился себе. В том смысле, что и марь могла быть по-другому. Что голова не думает, что что-то пропускаю. Но в общем-то шагал, не поддаваясь.
Но если суждено, то ты свое получишь! Не доходя дуплянки, слышу свист:
– Это примерно рядом с нашей дизельной?
И вроде приближается – рывками и зигзагами.
Да, несомненно, к нам:
– Уже не свист, а вой?
Как шланг, сорвавшийся с какого-то баллона, где воздух сжат чудовищно:
– Там тысячи баллонов?
И шланг, как бешеный, летит на нас и воет.
Пират присел на лапы. Мы еле устояли. Ударило жарой, обдАло жутким холодом.
Нас потянуло вверх:
– Кругом шипит и воет!
Держу собак в объятиях, а ноги уж болтаются.
Но плавно опустило. Дохнуло адским жаром. Куда-то вбок загнуло:
– Сейчас как трахнет веткой?!
Листвянка отбивается, но от чего, не видно. А это все же дерево – с могучими суками.
Да, в ужасе? Мы – рядом, но нас уже не трогают:
– Листвянка отбивается ожившими суками…
Вот ужас? Вот – сражение гигантов. Сейчас переломается и рухнет.
…Но вихрь с радостным смехом унесся вдоль ограды, взвивая по пути осинки и березки. Я слышу его путь – рывками и зигзагами:
– Унесся к Удылю так же внезапно…
И снова тишина. И холод поднебесья сменяется все той же духотой:
– Невидимый дракон?
Еще держу Пирата. Еще ведь неизвестно, что за этим.
Да что Пират? Я тоже весь обмякший. Ведь настоящий страх, когда нас потащило.
Как пробралО нас холодом заоблачных высот. Представьте – вдруг схватил кто-то невидимый.
Я не преувеличил, и ноги уж болтались:
– Туда, за облака…
А этот свист с шипеньем! Злорадный смех. Могло и утащить:
– А как моя листвянка отбивалась?
Я получил свое:
– Кольчем отзывчивый…
Лишь средства у него своеобразны. Хотелось встряски:
– На?
Не до смерти, конечно. Так – шуточка кольчемская, чтобы не сомневался.
А я еще – про первого комарика? И что, содравши ногу, прикладывал к царапине – бумажку бересты:
– Кровь – льдинкой из-под кочки?
Но это там, в заливе, до Дракона.
Ведь мелочи, о коих всерьез и вряд ли стоит? Я и не говорил, но встряска, согласитесь, настолько действенна, что можно о бумажке:
– С заоблачных высот даже комарик ценен…
…А в слюдяных окошках по-прежнему стоят все те же кучевые облака –
– Запел копченый чайник…
Картошка доварилась? Не грех тут и «Волжанку» откупорить.
Конечно, откупорил. Конечно, в доме тихо –
– Конечно, кучевые облака…
Но как тут успокоиться, когда Дракон несется – оградой из жердин и среди бела дня.
Как налетел? Но я уж вспоминаю. И сам Дракон мне кажется зелененьким. И смех его, скорее, не злорадный:
– Смех именно Зеленого Дракона?
И встряска мне была тогда необходима –
– Тот холод и порыв к заоблачным высотам…
Для головы тяжелой, для свежести души, сегодня столь желанной для Кольчема.
Дракон невидимый:
– Зелененький дракоша…
Ведь я кое-что знаю о тепловых машинах. И я не зря – о тонком ровном слое, разлитом по депрессии Затерянного мира.
…Пустыня, океан, таежная щетина? Тут лишь бы плоскость тихо нагревалась. Тут лишь бы ровный слой:
– Слой духоты…
Такой же, как сегодня, первомайской.
Антенна обязательно найдется! Скала или травинка, что наблюдал Арсеньев. Тепло потянет вверх, поток его закрутится – не без влиянья силы Кориолиса.
Чем больше теплоты, тем выше и фонтан! Тем больше центробежность, а в середине –вакуум. Стремление втянуть, поднять по вертикали:
– В "ядре" температуры отрицательны…
Конечно, теплота (движение молекул) потратится –
– Но ведь и притекает!
Фонтан еще устойчив, но может и сорваться. Туда, где теплоты хотя бы чуть побольше.
Блуждающий фонтан –
– Рывками и зигзагами?
Причем не обязательно по ветру! Питание энергией:
– Торнадо, смерч, циклон…
Энергия закрутит и накормит.
Может убить, а может и выращивать:
– Фонтаны достигают облаков?
Как в тропиках, к примеру. Фонтаны моря к небу – читайте Майн Рида, там о том же.
«Это вестники бури!» Да нет же –
– Тепловая машина и только…
Сепаратор, горелка – та же чертова сила, только зАмкнут объем на параметры.
…Я, кстати, рассказал Дерсу о приключенье:
– Бывают не такие…
Понятно, почему – в тайге завалы, полосы – обломанных, как спички:
– Хотя бы те, что около Коврижки?
Завалы, надолбы? Опять нам повезло, что щетка не прогрелась в должной мере:
– Могло и утащить…
«Бывают не такие»! Но мне и моего Дракончика достаточно.
Священная листвянка едва не побежала:
– Как замахала ветками…
И тоже ведь шипела? Шипение гигантов. И мы – у самой схватки:
– И смех этот в осинках и березках…
Мы просто на пути:
– Дракон летел к листвянке?
Вдоль слег ограды – к ней, как к облаку горячему. Мы – тоже облачко:
– И нас задел попутно?
Но что с нас взять – отшельник и собаки.
Дохнуло, потянуло, обдав небесным холодом:
– Машина жуткая…
Опять нам повезло? А то бы впрямь – к заоблачным высотам, куда-то к Удылю:
– Воздушным шаром?
Дракоша знал листвянку и то, что она главная! Зелененький такой –
– Под цвет тайги…
Хотя тайга еще не светлохвойна и только открывается навстречу майским праздникам.
В каком-то смысле это, наверно, тоже айсберги? Лишь сдвинуто по времени, но тоже существует. И каждый год является в Удыльской котловине – обламывать, как спички, и хохотать по-разному.
Да, носятся? В распадке под Ковригой – еще и шквал огня:
– Тут нас бы и накрыло…
Тогда и сам Кольчем едва не разворочало. Ведь «еле отстояли». И то – марь преградила.
…Дерсу не навязался – я сам его зазвал. На кружечку «Волжанки» и чтобы порассказывать. Чудесный старикан – изо всего Кольчема он, безусловно, подлинный кольчемец.
Наевшийся Пират затих под табуретом. В жизни Леможа счастье настает– грызть банку из под скумбрии. «Волжанка» не допита. Бунгало тихое:
– Покой неизъяснимый…
А окна понемногу затягивает серостью? Дракон был вправду вестником:
– Читайте Майн Рида…
Омытость сердца? А холодный ветер – сильнее и сильнее от Удыля весеннего.
Ветер уже загнал кольчемцев по домам:
– Заторы перестроит и льдину распечатает…
Все говорит о близком ледоходе как о каком-то радостном пределе.
…Пиратик возлежит и созерцает улицу. Его:
– Увв, увв…
На чаек разлетавшихся? Как будто бы не он дрожал полуобмякши, когда дуплянка рядом отбивалась.
V.2. Фигуры плывут к Удылю (продолжение V.1) (Можно слушать: https://yadi.sk/d/KkqjXZsj3KEa2i)
– Увв! Увв…
Опять далеким отзвуком мелькнуло? Видение – заснеженного склона, домишек и тайги с штриховкою метели. Как бы поверх Кольчема:
– Это уже поэзия…
Я это потому, что ветер с Удыля. Что зеленеет склон – пока еще несмело. И что тоска – такая же, как в марте. И не поймешь – тоска или другое что-нибудь.
День бесконечный – марь, красивый красный клоп, шипенье шланга тысячи баллонов. А началось-то как:
– Хоралом лебединым?
Теперь вот – склон пустой, несмелые травинки.
У свайного амбара свободная вода. И айсберги – в ладони умещаются.
Хрустальный перезвон, если настроить уши:
– Лишь ветер с Удыля перебивает…
При мне обрушилась постройка эклектичная – часть замка с башенкой:
– Флотилия как шляпы…
Ботфорты позволяют их вылавливать:
– Не радуги, не звон и не чернила…
Есть что-то новое в их неуклонном плаванье? И Терек подозрителен:
– Увв-увв…
По дамбе перебрался, ботфорты не залив. И все равно:
– Увв, увв…
Что-то разбух мой Терек.
Вообще-то я хотел было тайгой – взглянуть, что там Дракон в раздолье наворочал.
Но склон Ухты с штриховкою метели увел меня, послушного, к амбару.
…Кстати, Дракон? То, что я так назвал, еще не обязательно. Однако сокольчемцы, когда я спрашивал, то сразу понимали. Торнадо, смерч, циклон…
– Драконоведенье…
Где он сейчас? Должно быть, успокоился. И лебеди кричат на правом берегу. Замолкнут ненадолго, и снова хор, как утром:
– Здесь это вместо крика петушиного?
Какой-нибудь солист-импровизатор исполнит пируэт из Петипа. И все зааплодируют и закричат восторженно. Замолкнут, и другой солист вступает.
И я подозреваю, что их озеро:
– Где Малая Амба?
Как раз сейчас напротив. Там, где когда-то вмерзли стрелолисты, где я терял блокнот на флюоритах.
Ухта здесь уже чистая:
– Рябит и отражает…
Куст того берега – почти до середины. И тут же умещается – косматая хребтина, едва ли не Де-Кастри. Так все соединяется.
Так смотрится пейзаж на матовом стекле какого-нибудь «Кодака» –
– В его видоискателе…
Пейзаж в восточном вкусе? Ждешь веерного паруса, но:
– Новая флотилия китайских…
И уточка слетела с небес на отраженья. Я вижу ее черную салфетку:
– Шагах в десьти…
Скользит как будто быстро? И в то же время – держится на месте.
Вот счастье тихое? Такое же примерно:
– От пламени свечи…
Когда немного надо? Пиратик ловит льдинки. Лемож разговорился. И все это – в стекле видоискателя…
И тут я понимаю, что было подозрительным. Вернулся на косу еще разок проверить:
– Ну, да…
Ну, да – заторы перестроились? Это Амур пришел:
– Фигуры к Удылю!
Амур – козырный туз и режиссер! И вот вода:
– Вливается в протоки…
Не оттого ли бахало на озере? Еще вчера, а может быть, и ночью.
…Амурский ледоход идет с верховий, сдвигаясь постепенно к Николаевску.
В Хабаровске уж кончится, а в Сикачах, к примеру, еще плывут громадины полярные.
Ну, а тут Север? Видимо, Лиман – по-прежнему забит и не пускает:
– Так что сюда…
Ломать – удыльскую броню? И бахать, будто пушки в Николаевске.
Иду за льдинками, налюбовавшись уточкой. Вверх по Ухте, текущей к Удылю. Что-то извечное меня сопровождает – до тальников, где клацал Шуби-Буби.
Я бы не сунулся? Протока поперечная, как помнится, была тогда глубокой:
– Но вот Лемож?
Пиратик – вслед за ним. Они уже в лугах и дальше убегают.
Протока почему-то покрыта коркой льда. С обрывчика спускаюсь и крушу. А супесь топкая хватает за ботфорты. Вокруг меня фонтаны выбиваются.
Два шага не хватило? И вот – сижу босой. Носки развесил в кочках – среди осоки Шмидта:
– Подумай о душе?
Есть время – пока высохну. И очень кстати выкатилось солнце.
А в небе Чайные – плывут и раздеваются! Разве сравнишь, хотя бы с тем, что утром.
И море спелой ржи волнуется под ветром. И ветер тишине нисколько не мешает.
А из-за кочек сзади – ухмылки глуповатые:
– Давно топтались?
Я их– старался не заметить. Теперь приблизились:
– Мы думали – Шумилов!
Шумилов – это егерь из заказника.
Один из них – Иван, муж щепетильной Аллы. Другого, вроде, видел с рыбаками. Ружья они попрятали:
– Увидит – отберет!
Их уточка моя интересует.
Просят бинокль:
– Где села?
Я ткнул через протоку. И ухожу, не досушив носки. Веду собак к заливу. А на закатном солнце еще одно пятно – у правой нижней четверти.
…Берестяная рябь, и в отраженьях уточка? И те крадутся с ружьями:
– Мы думали – Шумилов…
В берестяную рябь охотнички стреляют! Так дико это все, необъяснимо.
Уж как я их старался не заметить? Маячили, маячили:
– Крались и подползали…
Так в городе всегда кто-то маячит. Поправка на «кого-то» обязательна.
…Но месяц в синеве? Покой вечерней заводи:
– Косяк гусей уходит за тайгу…
И облаков святые паруса – высвечивают розовую прану.
Я не смотрю предвзято. Но облака как шляпы:
– И спелая рожь вейников Лангсдорфа…
К чему предвзятости? И ветер не мешает, хотя и это все – уже поверх Кольчема.
Смотри в бинокль и не считай минуты:
– На месяц голубой работы, на луга…
На месячишке выпал пухлый снег. Так видно в голубую пузырчатую оптику.
Настолько тонкий серпик, что еле умещается – один лишь лунный кратер в пухлом снеге:
– Где остальные-то?
Я помню, что должны быть. И, знаете, откуда – ну, да – из Кабанихи.
Нижний Амур, Край Света:
– Месячишко…
И Кабаниха, собственно, за Чайными горами? И Тыр, и Николаевск:
– И это мой Край Света…
Мои осоки Шмидта и вейники Лангсдорфа.
…Косяк гусей уходит за тайгу:
– Откуда, кстати, новое пятно?
Да, в правой нижней четверти – сегодня появилось? «К вопросу о пятне солнца» –отмечу обязательно.
…Косяк гусей уходит за тайгу. Уже, наверно, где-нибудь над чащами –
– Их благородный крик…
Над Чайными горами, которые всё светятся. Всё так же, как зимою.
Быстро темнеет, крики гусей. Лес – на просвет, еще косяки… И лебеди – я их ведь тоже видел:
– Ааай, ааай…
Так дверь поет на петлях.
Два плыли над Амбой. Над этажами, в полете повторяя этажи. Свернули к озеру – при розовом закате. Сразу видать, что лебеди:
– Ааай, ааай…
Бинокль уже не нужен:
– Нрав проток…
То быстрых, то – под корочкою льда. Все тихо и темно сейчас на Краю Света.
Все тонко и пугливо в нижнеамурской прерии.
И, между прочим, там, где палы погуляли, макушки кочек обрастают вроде. Зеленая щетина и черные макушки – без памяти снегов и волн Кон-Тики.
Мне так чего-то жаль пугливою весной? При тонком месячишке и неказистых кочках. Так быстро все меняется, так все неповторимо:
– Жаль, что уже залив…
Жаль этих тонких сумерек.
Смотри:
– Ни огонечка…
И никого с гарантией. Так не бывает, чтобы:
– В никуда…
И тянет уже дом, такой в общем приветливый:
– Ведь прерия уже для Шуби-Буби…
И в темный Терек лезть ужасно неприятно –
– Но мне не миновать…
Залез, а надо мною – проходит гусь:
– Какой-то одиночка…
Желающий еще увидеть солнце.
Как летится ему над тайгой? Над хребтами и взрезами снежными –
– Хорошо быть гусем…
Не по нем ли стреляли? Впрочем, может быть, бахнуло озеро.
Что за день! Я уж было уверился, что стремительность здесь не в почете. А тут гусики-лебеди:
– Это первое мая…
Это новый декрет по программе.
И свет сегодня дали наверняка «по случаю». Ужин готов. «Волжанка» на столе. Действительно, денек:
– Заблудишься в подробностях…
Отмой бокал зеленого стекла.
…Пиратик заскулил в сенях как-то особенно? Такого никогда я от него не слышал. И никого там нет, а он скулит и скачет. Ночь темная-претемная и тишина кольчемская.
Смотрю туда, куда Пиратик прыгает. Под светом фонаря на внешней двери – большая бабочка:
– Мохнатый экземпляр…
Гостья из тьмы, притянутая светом.
Пират прямо изнылся в желании схватить! Но высоко –
– Под самым фонарем…
Кофейная красавица – сидит, не улетает. И только перекладывает крылья.
Да, «совка пухокрылая». Курьез, пожалуй, в том, что можно не искать в определителе. Я так ее и помню – под фонарем кольчемским. На мшелой внешней двери –
– Притянутую светом…
Красавица ночная как будто бы согласна, чтоб я ее рассматривал:
– Сидит, не улетает…
Немного потоптавшись, решила, что пора, и развернула главные достоинства.
И я застыл, как громом пораженный:
– На крыльях иероглифы прекрасной каллиграфии…
Да, черной тушью – броские и смелые, как будто Хокусаи поработал.
Пиратик, умоляю не скакать! А сам лечу на цыпочках, но волновался зря:
– Сидит…
А я рисую – конечно, такой свежей нестершейся пыльцой простительно кокетничать.
…По иероглифу – на нижние подкрылья. Две запятые с жирным утолщением. И смелый росчерк клином, расщепленный штрихом. Еще свернулась – пара головастиков.
Я все успел скопировать. И тоже успокоился. И просто любовался каллиграфией.
Кофейным фоном, тушью, штрихами Хокусая – пока не отключили электричество.
Конечно, я тогда не лез в определители. Но иероглиф чем-то похож на букву «К»:
– Кольчем?
Удыльский знак! Тогда так и подумалось – в волшебной темноте на Краю Света.
Но после, в краеведческом музее, уже в Владивостоке и потому, что склонен, нашел на стенде точно такой же экземпляр:
– По-моему, Урания Калипсо…
Такой же знак – бледнее и потертей:
– Моя красавица была куда свежее!
Первая здесь? Нет, там, первого мая. Кофейный фон, и знаки черной тушью.
Я к бабочкам вообще неравнодушен:
– А сколько еще будет сюда ко мне слетаться…
Фонарь с намордником, такой же, как в пакгаузах, что в Николаевске, за Чайными горами.
…Опять транжирю ночь. Мой друг спит на полу:
– Как извалял Леможа среди кочек?
Я знаю, что он будет самым сильным и Волк уж не прокусит ему лапу.
С открытыми глазами мечтаю беспредметно. Спросить меня, о чем:
– Да, ни о чем, конечно…
Скрежещут льды, потрескивает печка, окошко кабинетика светлеет.
V.3. Поля горелых куличей (Можно слушать: https://yadi.sk/d/tjEhuqE43KEnda)
Что скрежетало во тьме, непонятно. Прорубь на месте, все тот же неподвижный лед. Солнце всходит, как тусклая лампа. Были и шпалы, прочерчены тонкими перьями.
Есть, правда, сдвиги, но только у мыса. Там, где березы вчера отражались. Выползла льдина – за мысом стоит:
– Может быть, ей предназначено?
Зима еще имеет кое-какую власть – остановила льдину и прорубь заморозила. Так что я все измерил как обычно. И как обычно:
– Лампа и перистые шпалы…
Дома пью кофе, смотрю на багульники:
– Вроде, поярче становятся…
Так же сидел у букета в апреле? Может, Кольчему так надо.
И лепестки, как хотят, расправляются! Может– и правда:
– Сиди и смотри…
И просижу! Интересно, что будет. Где еще, кроме Кольчема.
Только в Кольчеме такое возможно. День – и глава, а вчера, так и две:
– Выпустить птиц…
Я о пленных желаньях, тех, что «в миру» не расправятся.
Где еще можно рассказывать день? Я, например, не сумел бы:
– Транспорт?
Попробуй! Бумага не стерпит. Да и другое, как транспорт.
Нет, только здесь! Только здесь целый день:
– Просижу целый день у букета…
И исполню, наверное, вскоре, когда день без подобных вопросов.
В лепестках и ответ в данном случае:
– Глыбы, грохот, напор…
И еще – капитан Гаттерас? Не сочтешь, сколько лет это пряталось. Не поймешь, почему так сегодня.
Ведь фигуры плывут к Удылю? И какой бы там ни была лампа, фон небесной дороги был синим. Ну, не синим, а все же – небесным.
«Встань и ходи» – императив такой? Весьма категорический, из лепестков возникший. И хорошо, что можно подчиниться, ибо, как сказано, нигде, кроме Кольчема.
Сих мест опыт печальный – дуплянка и кладбИще. Остановился только у залива. И то лишь с тем, что в воду лезть не хочется. Пиратик – тот вообще не одобряет.
Енот! Енот! Вдруг слышу – заскулил. Так он вчера на бабочку:
– Ну, просто умирает?
Навел бинокль – енот мой под березкой, а на развилке выше – "зверь бурундук" в полосочку.
Спокойно смотрит бусинками глаз. Я тронул ветку:
– Смотрит…
Тогда я чуть сильнее. И он, как акробат, мигает уж с былинки. Хвост в редких волосинах:
– Зацепился?
Вот фокус – невесомый акробат! Перелетел с былинки на былинку, а та – хоть бы качнулась:
– Пиратик, не скули!
Ты никакой охотник. Вообще, пошли отсюда.
…Дорога к озеру – одно воспоминанье. Болотца, кочки – все это замерзшее. Но я и прорубь ковшиком сегодня пробивал. И солнце вылезло какой-то тусклой лампой.
Болотца нам форсировать. Глубины неизвестны. Ломай ледок – спускайся в любом месте. Вода уже знакома:
– Ботфорты обжимает…
Резина мокроступ, ботфорты Петра Первого.
Типчики-типчики-тип-типи-типи! Ломаю лед, фонтаны выбиваются. И птиц неведомых такие переливы. И обещанья неба – оправдались.
Ломая лед коленями, иду. Люблю, когда случается:
– Стоишь перед Судьбой…
Еще лишь шаг? По мелочи, конечно. Но дальше заливает петровские ботфорты.
От шага и зависит, например, каким быть дальше дню:
– Зачем лугам промокший?
Сиди перед букетом, философствуй? Суши штаны на слегах возле грядки.
Типчики-типчики-тип-типи-типи! Неведомые птицы:
– Невидимые, правильней…
Одна почти что рядом сказала очень явственно:
– Девки! Бабье – ууу-уть!
Но гусики зато – над самой головой. Меняя направленье –
– Ниткой, клином…
Их благородный крик, их звонкая вибрация? Их прерия, кисель небесно-синий.
Стою? Стою по пояс, как некогда в протоке. Давление воды, ледок и неизвестность:
– Стою в болотных дебрях…
В том «царстве водолюбов», о чем так хорошо читаешь у Нечаева.
Еще не разошлась небесная дорога. Но перья рельс и шпал размазаны по синьке. Эльбрусы, арараты – поплыли над тайгой. Над ярусами, тоже – уже как бы висящими.
Я не рискую вОлнами Кон-Тики. И пробую одно болотце за другим. И так же – примерно за Ковригой, испытывая царство водолюбов.
И всюду шаг решающий не делаю. Болотца одинаковы:
– Цепочка вдоль тайги…
Я все приберегаю «рогатые чилимы», согласно предсказаниям Нечаева.
Сначала плети – желтые и жухлые. Скопленья пузырей:
– Поддерживают плети?
Я бы не стал о них, но на предметном столике разложены рогатые орехи.
Ледок – предметный столик. И черные орехи, конечно же, притягивают солнце:
– Каждый в своей проталине…
Да, как и на Ухте, где лед с недавних пор иссечен письменами.
Что толку в восклицаньях? Но на предметном столике действительно рогатые чилимы. Ледок как бы – с узором чемоданным. И плети обесцвечены, и пузырей скопленья.
Те, что лежат и плавают, пустые. А полные воткнуты – там, где-то под ботфортами. Но там глаза янтарные мерцающе пугают. И не купаться же – в сияющей болотине.
…Аир, цициния, русалочий цветок? Специалист легко бы разобрался. Конечно, не сейчас. Сейчас все – только плети, которые опутывают ноги.
Но если доживу до летних дней –
– Тут не нужна и лодка…
Чтоб бродить? Выстраивать гипотезы на грани чертовщины, сверяясь постоянно с той книжечкой Нечаева.
Нимфейницы, наяды, эвриалы! Действительно названия заманчивы:
– Как раз, что надо…
Вот образчик логики:
– Наяды разве водятся в болоте?
Значит, тут озеро! Озерная цепочка. И под Амбой, как помнится, такая же:
– Предгорные цепочки…
Цепь озер? И все такие же, наверняка чилимные.
Озера – Лебединое, Чилимное? Чилимное вот это:
– Отныне им и будет…
Чем не название, пока я здесь, в Кольчеме? И что особо ценно, тут не нужна и лодка.
…Отсюда открываются три пирамиды Чайных. Центральный вырез самый, пожалуй что, эффектный. Я это потому, что далеко забрался, а Чайные всегда эффектнее сегодня.
Сегодня обещания – как будто исполняются:
– Кисель небесной синьки и переливы птиц…
Хоть солнце выходило тусклой лампой и ореолы держатся уже который вечер.
Но если уж тайфун, то не сегодня:
– Ледок – предметный стол с разложенными плЕтями…
Узоры чемоданные – ну, или там портфельные. Припомните такие на кожгалантерее.
Посередине – пятна малахитные, а в глубине – кошачии глаза:
– Реликтовые плети…
Эффектны даже жухлыми? Изломаны и держатся воздушными шарами.
Знакомо, между прочим:
– Тоже буддийский символ…
В моей коллекции – такое же на склянках. Да, селадоны с плЕтями:
– Болотная глазурь…
«Квадратные соцветия» в листочках треугольных.
Я доскажу, поскольку – не миновать Хабаровска:
– Чардымовка, Плюснинка…
Речонки-ручейки? Я точно помню – видел! Плюснинку и Чардымовку. Теперь они в трубе, и там теперь бульвары.
Домишки деревянные сменились на «хрущевки». И вот ведь удивительно – торец одной хрущевки:
– Болотная глазурь?
И водяной орех, реликт маньчжурской флоры:
– Чилим, если хотите…
Торцу я удивлялся, но не сфотографировал. А хорошо задумано:
– Реликт маньчжурской флоры…
Но чтоб понять такой вот – торцовый смелый замысел, мне надо оказаться в болотине сияющей.
А я не рад как будто? Стараюсь, как могу. И не моя вина –
– Что дважды не войти…
Ну да? Ну, да – в одну и ту же воду. С кошачьими глазами и с тем предметным столиком.
Люблю, когда случается:
– Залился, разумеется…
Но все-таки, по совести, Кольчему так и надо. Сидеть бы у букета. Чилим, правда, случился, но и печенки смерзлись окончательно.
Зато мы уже в вейниках:
– Насупливай ботфорты…
Умойся и стряхни аиры и цицинии:
– Типчики-типчики-тип-типи-типи!
О девках, разумеется, ни слова.
И – в золотые волны? Но сразу за полосочкой – горелое пространство, где погуляли палы. И кочки:
– Словно головы арапов…
На удивленье – в шахматном порядке.
…Пират весь вымазан «горелым веществом». Стал черным даже там, где он обычно белый.
Догнал меня и молит отдохнуть. Идем уже, наверно, больше часа.
И Чайные закрыты – уже которым мысом. Тут на их месте – новые и новые. Такие же обрубки и разрезы. Такой же снег в распутстве поднебесном.
Да, тут пустыня черная:
– Арапы, куличи…
Но ручейки чистейшие нам тоже попадаются:
– Представьте эту воду среди пепла…
Чистейшая кристальная живительная влага…
И кочки, черт дери! Правда, не столь высокие. Но синева качается и кажется налитой:
– Забудешь, куда шел…
Качается, струится? Я только лишь держусь прохладой Поднебесья.
Но есть предел горелым куличам. И поперек пути – те самые вазоны, которые так жадно рассматривал в бинокль. Кусты (почти деревья) корзиночного тальника.
О мудрости житейской – опять же и еще, что дважды не войти в одну и ту же воду:
– А я входил!
И поле перешел. И все же жив как будто, и мой Пиратик тоже.
Возможно, мы петляли по головам арапов. Тут, правда, очень плоско:
– Но два часа петляний?!
И гарь отсюда – вовсе не пространство? И там, к Ухте поближе, всё золотые вейники.
И думаю, что тут – не рукотворный пал. Конечно, поджигали специально, но ведь не здесь же:
– Ветер тогда от Удыля?
Нет, тут Дракон, дракоша первомайский.
Луга тогда горели и раздувались ветром! И вихрь, по-моему, летел как раз сюда. А здесь – такая пища для тепловой машины:
– Дракон взревел от радости, выбрасывая пеплы!
Но здесь и снежный вал, тут и конец Дракону? Перелететь вазоны, возможно, и под силу. А там – уже Удыль, сверкающий по-прежнему:
– Дракон же – существо нематерьяльное…
Да, снежник, снежный вал:
– Но что за снег…
Зернистый, с сажей смешанный, тяжелый. Если разрыть, однако все же чистый:
– Голубоватый от небесной синьки…
Мы рыли, растирались, воспрянули душой. Мы ели фирн с печеньем. На фирнах возлежали. Пират так и уснул, а я смотрел сквозь тальники:
– На Южные моря…
При синеве отчаянной.
…Мы в окруженье гор:
– Шаман, еще Шаманчик…
Амбы и Чайные – уже не те кольчемские. Но те же взрезы, те же – обрубки толстых дам. Масштабность и распутство:
– Смыкаются системы…
За озером распутства еще синей и алчней. Висят над этажами и в небе растворяются:
– Кисель небесной синьки…
Я вновь на Удыле? И то же окруженье, лишь только попонятней.
Но никаких громад и напираний– до Удыля лишь супеси в каких-то шестигранниках. Тоже пространство видимо, поскольку еще площе:
– Ни кустика, ни травки…
Только супеси.
Ухта налево мыслится, но где – тоже не видно. Зато ближе к тайге (там, где была дорога):
– Кипение флюидов?
Разлитая вода и масса всякой птицы, едва ли не орланов.
Птичий базар! И крики:
– Как будто выражаются?
Я рад бы приобщиться, но время-то за полдень. И не затем я здесь:
– Тут уж одно…
Я выбираю глыбы ледохода.
…Мы за вазонами, на плоскости бесплодной. Супеси, ил:
– Где озеро?
Со снежника сверкало, но тут я не уверен – лишь ил и шестигранники. Растресканность, бесплодность:
– Пустыня желто-серая…
Но гуси пролетают – туда, за горизонт? И я еще упрям в своем стремленье. Ил еще плотный, так же – разбит на шестигранники, которые типичны для асфальта.
Собственно, ил? Да тут и думать нечего:
– Это трещины дна Удыля…
И мы уже давно идем по дну? И только потому здесь ни травинки.
Тут было озеро! За зиму только вытекло:
– Куда-то отступило…
Я думаю, что вправо. Там, где была дорога, вход в Удыль, ведь у меня лишь зимние понятья.
Ткнул палкой в узел трещин:
– Плоско, плоско…
Такие шестигранники бывают на асфальте? На площадях, если на то пошло, как результат явления контракции.
Граница, безусловно, по вазонам:
– Ну, стой, скрестивши руки?
Я и стою, скрестивши. На серо-желтом иле, где ни пучка травы, лишь эти шестигранные разломы.
Да и колодины давно бы мог заметить! Здесь было-таки озеро – наверно, только осенью. А то бы лед остался:
– Хоть что-то да осталось бы…
Лежат, правда, колодины – еще с тех пор знакомые.
А может, и не так уж все нелепо:
– Удыльская депрессия…
Дерсу Узал рассказывал, что знает выход нефти, и обещал сводить. Возможно, что разлом, как север Карафуто.
Возможно, что тут нефть – под супесью и илом. Ткнул палкой еще раз:
– На всякий случай?
Ударит ли фонтан, как в «Лимонадном Джо»:
– Смесь номер три!
Переставляй акценты.
Навряд ли что-то ценное, хотя бы мало-мальски:
– И птицы бы так шумно не базарили…
Была бы нефть, давно бы уж «освоили»? И я бы не стоял, скрестивши руки.
…За Удылем туманности. Густеет синева. И как всегда, когда поближе к вечеру:
– Я «капитан»…
Не Немо, разумеется, но у меня Дерсу проводником просился.
Стоял, стоял и вдруг большими буквами пишу:
– Прощайте, Южные моря…
И быстро ухожу – туда, к полоске тальника, еще набитой снегом, как зимою.
Гусей я не считаю, но мы согнали чаек. Еще был и ранет румяный, с хохолком. А раскопаешь снежник:
– Да, что там говорить…
Не серо-желтый ил:
– Голубизна небесная…
…Решаю прижиматься к Ухте, где меньше гари. СамОй Ухты, конечно, не увидишь.
Она за прерией, почти у горизонта, очерчена такими же вазонами.
То золотые волны, то – снова куличи. И всюду:
– Типи-типи…
По-прежнему невидимы? Вазоны стали черточкой – теперь опять далекие. Теперь опять:
– Рассматривай в бинокль…
Там надпись на илах большими буквами. В мой рост, откуда-то подобранною палкой:
– Теперь уж не исправишь…
Амур – козырный туз? Да и вообще – никто не прочитает.
Но Южные моря – откуда это? Заметьте, второй раз и второй раз – без связи. Наверно, ранг не тот, но что-то померещилось, как в лепестках багульника, в моем букете утром.
…Утки, ранеты и гусики-лебеди:
– Плавали горы, и птицы кипели…
Вал, между прочим, где мы отдыхали, тоже – в кипенье флюидов.
Так что – свой ранг? Не такой, но не ниже:
– Стоило лишь переставить акценты…
Собственно, я – только этим и занят:
– Знал еще, стоя в чилимах?
Типчики-типчики-тип-типи-типи! Опять сияют Чайные прохладой эскимо. То рать круглоголовых, то – спелой ржи прически. Чистейшие ручьи не пропускаем.
Да, тесно негры вкопаны. А там, где не сгорело, прически эти типа «ах, я у мамы дурочка». Кой-где опять шагаешь по головам арапов.
– По плечи, вроде – в шахматном порядке…
Но о таких прическах не мечтать даже отпетой самой и последней:
– Сноп золотой…
Метелки у лица:
– Волнуйся, океан с плота Кон-Тики!
…Ближе к Ухте и больше ручейков:
– Как тут легко взмутить кристальность влаги?
Но ведь и время есть, чтоб отстояться. Бежит, как ртуть, среди горелых кочек.
Тут и озера стали попадаться. Иные и заметишь-то лишь потому, что гуси:
– Гусь одинокий, чайка одинокая…
Сейчас я о том озере, где чайка.
Во-первых, отражения– высоких колокольчиков (конечно же– сухих и прошлогодних), горелых куличей, небес лазурных. А во-вторых –
– Какой же я весь грязный!
Тщета моих купаний возле печки? При свете дня – я грязный и закОпченный. И почему-то раньше не обращал вниманья, хотя, клянусь, купался регулярно.
Я тру себя мочалом элодейным – в едва растаявшей тарелке Поднебесья. И отраженья дергались гигантскими амебами. Я трусь и думаю о нематериальном.
Драконы, айсберги и эти вот двумерцы? Двумерцы настоящие:
– Им толщина неведома!
Два измерения, в которых они могут – змеиться, округляться –
– Не ведая о третьем?
Свобода растяжения, свобода округления! И я, как Гулливер, их созерцаю. Двумерцев, мыслимых как некая абстракция:
– Однако же – наглядней не бывает!
У Честертона есть о чудесах. И самое в них странное, что «все-таки случаются». И почему-то здесь, в небесном блюдце, хотя амебы всюду по Амуру.
Мочало элодейное? Припев:
– Не торопись!
Здесь просто издевательство над собственным скелетом! Но я не торопился:
– Свидетели – двумерцы…
А почему, скажу, когда настанет время.
Сейчас – близость Ухты и зеркала небесные. Иду от одного небесного к другому:
– Помахивая бодро ботфортными ушами…
Мне уже много легче, ведь чудеса случаются.
Вот это, например? Окружность идеальная. А в центре – пара веточек:
– Цветенье краснотала…
Мохнатики зеленые, но кое-где и желтые. Не торопись:
– Залезь в эту тарелку…
Тарелка не двумерная, но все-таки тяну –
– Тяну, чтобы испачкать нос пыльцой…
Почувствовать щекой, как холодит мохнатик? Проникнуться весной без оговорок.
Тянул я осторожно, стараясь не сломать. В который раз залило мокроступы. И получил свое:
– Испачкал-таки нос…
Кошачьей желтой лапкой холодило.
Забыть себя, утратить содержанье? В Кольчеме часто сам участвуешь в картине:
– Ты сам деталь…
Участвуешь и смотришь – в согласии с деталями и, наконец, счастливый.
Мохнатик, правда, вот – не очень-то кольчемский. И я не поручусь, что так к нему тянулся – как раз поэтому:
– Я знал, что холодит…
И запах знал – весна без оговорок.
Теперь вот так – в ушастых мокроступах? Кольчем мой не имеет аналогий. Тут все с акцентами, на все своя гармония, которой подчиняешься –
– А по ночам мечтаешь
…Конечно, в твоей власти – не обращать вниманья. Или вообще не ездить, тем паче – на два срока. Не зная, куда едешь:
– Сталуют – не сталуют…
Мне тишины хотелось! Хотелось одиночества.
Два срока пролетели, и тишина была. И каждый день –
– Всё новые детали…
Я только тем и занят, что их не пропускаю:
– Переставляй акценты?
Ну, что ж – переставляю.
Но я консервативен! Нет, нет – и прорывается:
– Мохнатик – через головы арапов…
Да, этому не надо кольчемских оговорок! Он, видите ли, сам – в ушастых мокроступах.
Хожу в небесном блюдце. В согласии с деталями:
– Еще один мохнатик…
Что дальше, я не знаю. Вернее – знаю то, что сердце уж оттаяло. И я – такой счастливый. Здесь, в рамке краснотала.
Но все равно придется – оправдываться в чем-то. И если не сейчас, то когда свет потухнет:
– Так надо для Кольчема…
Чтобы не врать себе, чтобы мечтать с открытыми глазами.
Но я забыл себя:
– Стою, как мудрый аист…
Приятно подчиниться обстоятельствам, а уж таким – тем более. Тут вовсе не утрата – двумерцы просто так не замечаются.
Кольчем велит стоять, как мудрый аист, не зная, глубоко ли подчиненье. И говорить лишь то, что сейчас думаешь:
– Остаться бы мне лучше у багульника…
Еще деталь – капроновый чулок, набитый лягушачьею икрою. Нельзя его вытаскивать – в нем нечто от медузы:
– Согласен, что тут тоже недосказанность…
Пустил чулок в коричневый настой. Пустил:
– Заголубело…
Червяк с икрой прозрачен. А ранняя луна (вернее – месячишко) уже стоит спокойно над Амбами.
Глаза озер –
– Глаза небес и тальника…
Я, как и дома, вижу их присутствие:
– Их взгляд благожелателен?
Тут не кривят душой. И с этим – вылезаю из тарелки.
…А над амбаром – груды облаков:
– Кольчема зеленеющие склоны…
И на челне колдуньи – компания с гитарой. Я с ними не знаком и им не интересен.
Приехали на праздник Первомая? Одеты модно, чуть ли не подчеркнуто. Репертуар не шлягерный:
– «Джэз ауэр» Конновера?
Но все сплошь – волосатики. И все – не без надменности.
Наверное, в Кольчеме сейчас и «обезьянки», ради которых шли лихие лесовозы:
– Дошли ли, неизвестно…
Несли запасы браги? Хоть бригадира-то, надеюсь, утопили.
А эти – тихо звякают гитарой. Насмешливо глазами проводили:
– Кольчемцы ли они?..
И как тут появились? Пешком, что ли, сюда от Богородского.
Насмешка, вероятно, относится к ботфортам. Я плохо их «насупил». Чужак, кроме того:
– Колонизатор…
Конечно же, чужак в их неолите. Тип пришлый, подозрительный, хотя и безобидный.
Я это понимаю, но, если уж на то, они в моем Кольчеме – тоже лишние:
– Гитара, волосатики?
А впрочем, пусть себе – тут завтра будет вновь мечтательно и тихо.
…Мой дар стоит на полке, как цветы. Вера Семеновна (с ее улыбкой мумии) мне выдает тушенку:
– Сразу четыре банки?
Несу, не веря редкостной удаче.
И тот Иван-охотничек, муж Аллы, выносит пару щук и обещает уточку. Пожалуйста, не надо:
– Я не люблю готовить!
Не мне судить, но –
– Рябь берестяная…
Готовлю все-таки, тушенки не жалея. Лебединые крики:
– Роттенбрюк прилетел?
Выбегаю на крики, но не так уж, как раньше:
– Между прочим, не так уж и раньше?
…Балет – прежде всего:
– Одетты и Одилии?
Я не желаю думать о балете и начинаю злиться, пародировать. Одета ли Одетта и в брюках Ротеннбрюк ли?
Не хочется навязанной романтики! Своей же – только хоры лебединые. Наверно –там, где вмерзли стрелолисты. В продольном озере:
– Наверное, с чилимами…
Без «па-де-де» лишь крики первобытные? Я тоже первобытней с каждым криком:
– В соседстве лебедей…
На то свои причины. Об этом надо думать, и я, конечно, думаю.
И ульчи тоже ведь – ни о каком балете? И тоже ведь свои соображенья. Шаманская поэзия, особый ранг шаманский. Мне это тоже – лишняя нагрузка.
Вчера я видел парочку летящих:
– Большие и, наверное, тяжелые…
Но, знаете, мне ближе тот одинокий гусь, когда я в темноте форсировал протоку.
И эти, что сейчас? Уступ, как и вчера:
– Четыре и двенадцать…
Под ними уже горы? По направленью к Чайным, которые под ними –
– Оскалясь развороченными пастями…
…Однако этот рыжий опять грызет Пирата! До крови глаз и лапу:
– Теперь Леможу все!
Прогнал метлой и больше с ним ни слова. Прямо – бандит с порочными глазами.
Вообще-то виноват не кто иной, как сам. Нельзя кормить их вместе. Пиратик, хоть и крупный, но все-таки щенок, причем изнеженный:
– Как отстоять такому миску с супом?
Енотик так и смотрит:
– Как ты не понимаешь?
Уж раз слабей, отнимут. Собачии законы. Ты уж корми отдельно от рыжего бандита и меньше отвлекайся на хоралы.
Опять проблема лодок? Протока, что напротив, пересекла Ухту. И вся система льдов –продвинулась заметно:
– Конечно, к Удылю…
Но прорубь, как ни странно, стоит, где и стояла.
Луна еще отчасти желтовата –
– Но это уж недолго…
Вот-вот и темнота? И ей уже – светить самостоятельно:
– Ведь ничего другого не останется…
Но лодки, в самом деле, опять надо вытаскивать. Вода подобрАлась –
– Ухта переполняется…
Опять забота, но – сейчас она единственна. Под желтою луной, вернее – месячишком.
Лемож считает, видимо, что я уж не сержусь:
– Как будто бы не он набезобразничал?
С порочными глазами и фирменной улыбкой – проник, лежит на щепках настороженно.
Заводим разговор примерно в таком духе:
– Кто лапы искусал?!
– Иначе, как за лапу…
– А глаз кто разодрал?
– Ну, что ты это помнишь…
Всегда они вот так – «ну что ты это помнишь».
Учись не помнить зла? Пират его – за хвост:
– Конечно, для проформы…
И я учусь действительно. Конечно, не кусать до крови лапу. Наш коллектив – по воле неолита.
Учусь и разбираюсь. Что хорошо в Кольчеме, так это разбираться – в себе и в обстоятельствах. И с чистою душой проснуться в новый день. Переставлять акценты, если надо.
…Пора о том, что душу омрачает? Ведь я-таки стряхнул тогда бурундука. Стряхнул, а не оставил на былинке. Как это вышло, сам теперь не знаю.
Пиратище набросился и цапнул! Лишь цапнул – есть не стал:
– Не понимает…
Бурундучок мигающий? Укрыл его под хвоями. Глядишь, и отлежится, невесомый.
Вот это и носи теперь? Без этого и день мог быть совсем другим:
– Как черт меня толкал…
И стряхивал, и стряхивал:
– Хвост в редких волосинах…
Что самое ужасное, мигал также бесстрашно.
И черт толкал, и научить хотелось:
– Ведь не Леможу же учить енотовидного?
Все так, но вот душа;
– Но вот – все те же бусинки…
Мигал, как на былинке, той тонкой и последней.
Я первый раз обидел так тайгу? И нет такому чести стоять, скрестивши руки. О кочках рассужденья:
– Их черные затылки…
Я знал, что возвращаться теперь другой дорогой.
И Удыля мне не было? Я знал, что он правее. И все-таки пошел, куда летели гуси.
Прощайте, видите ли, Южные моря:
– И тыкал палкой в узел шестигранников…
Легко прочесть упрямство и натянутость? Вину и судорожность:
– Иди, как по водам…
А перед самым тальником едва уже не падал? Так мне и надо – сам себя наказывал.
И супесь желтая – мне вместо глыб и грохота:
– Я знал…
Но и раскаянье – наверно, что-то стоит? Гарантией тому –
– Простившие глаза…
Глаза озер небесных и ручейков сверкающих.
Двумерцы мне подарены как знак расположенья? Да и вина не так уж велика:
– Я думал о Пирате!
Наверно, все же думал? Ведь он изнеженный и вовсе не охотник.
А как заголубело в тарелке Поднебесья! Нашел чилим, согласно предсказаньям. Найду и лотосы, на коих сидит Будда –
– Покуда вермишель в Кольчеме не иссякнет…
Прощен уже? Без принужденья двигаюсь, готовлю, прибираюсь. Выбегаю –
– На крики под луной…
И это хорошо? А льды опять скрежещут и вряд ли остановятся.
V.4. И прорубь уехала (Можно слушать: https://yadi.sk/d/hTfUgAV_3KGRLj)
Прорубь все там же, но мостки отнесло:
– Это сводка событий наутро…
Я теперь, как спецкор:
– Это главное…
Я намерен сидеть на ступеньках.
Но мне снились чилимы? И не те, легковесные. И пока еще прорубь на месте, скомкал завтрак:
– Амур прибывает…
Но, пожалуй, успею к спектаклю.
Ухта забита льдом, но сразу за амбарами – квадрат чистой воды, где айсберги не держатся. Залив тоже свободен, и дамба утонула:
– Вот следствие…
Теперь только тайгою.
Да, обходить придется, причем гораздо выше? По кочкам и кустам –
– Ручей уже не тот!
Даже не бурный Терек, даже не то, чтоб несколько, а просто – половодье настоящее.
Я обхожу, держась горизонтали. В кустах тропинки есть, причем даже во множестве:
– Вот только не людские…
Горизонталью ходят – кольчемские пятнистые коровы.
Срывался, спотыкался, чуть ногу не сломал. Пока луга открылись, как каторжник, кривлялся. Зато сейчас я – в «царстве водолюбов», в маньчжурской заросли, что на предметном столике.
Сейчас мне только это и ничего другого. Залился сразу –
– Те же янтарные глаза…
Но под порожком к ним – на ощупь, в светлой каше:
– Отборные воткнутые чилимы!
Набил карман – зря что ли ночью думал? Конечно, перебрал, однако же уверен, что самые воткнутые и самые рогатые – все еще там, под берегом, как в штольне.
В луга мне незачем, и не переберешься –
– Да и не очень хочется?
И место обитания – пока что огражу цепочкою западин. Этим Чилимным озером – почти что под Ковригой.
Чилимная западина:
– Изломы…
Изломы обесцвеченных стеблей – отчасти стрелолистны на фоне флюорита, но я уже насытился их видом.
И я уже нарочно крушу предметный столик:
– Хорошо быть в соседстве с реликтами…
Обнаружить соседство, и не первое здесь? Я, конечно, о майских соседствах.
Я не знаю, чем кончится день. Неудобства –
– Весны неудобства…
И уже, вот, луга недоступны? Терек вздулся, Амур напирает.
Я вернусь на ступеньки крылечка. Той же, видимо, тропкой коровьей. Той же, видимо, больше ведь негде:
– Красноталом в цветущих мохнатиках…
Но день в любом раскладе найдет свой верный тон:
– Ты только стой и слушай бормотанья…
Пластинки льда вздымаются без моего участья? Что скажешь вслух, становится стихами.
Пластинки шевелятся без моего участия:
– Болотный газ я сразу отвергаю!
Так черти барботАют? А если не они, то барботаж, конечно, от лягушек.
Вот они плавают, вытянув лапки? Но и чулки на стЕблях понавешены:
– Здесь только мечут и сразу назад?
Тут – ни с каким хладнокровием.
Скажем:
– Мечут и булькают…
Нет, невозможно! Бормотания льда утверждаются. Ну и хватит пока:
– Я устал от кольчемского мая…
Я уже чертыхаюсь в кустарнике.
К заливу чертыханья не относятся. Горизонтальность по склону:
– Утки плещутся…
Дерсу напротив дамбы строит лодку:
– Вот с кем наш разговор – поверх Кольчема…
Показываю, чем карманы оттопырены:
– Этим везде есть, острый…
Никак не называется? Я это замечал. И горы – без названий, поскольку нет практического смысла.
Он только что вернулся:
– Капканы проверял…
Капканы на ондатру – здесь водятся ондатры? А я-то думал, что:
– Швырнул кто-то бутылку?
Всплеск так понятен уху горожанина.
Сейчас Дерсу занят постройкой лодки. И здесь – неолитическая верфь. Меня не гонят и не раздражаются. И я хотел бы так же –
– В этой верфи?
Лишь быть боюсь навязчивым – нельзя же только спрашивать. А я ему – не так уж любопытен. И интерес мой надо еще как-то высвечивать, поскольку горожанин, и отъявленный.
Чтоб, например, под вечер у залива, услышав всплеск, подумать об ондатре, а не о брошенной в какой-то пруд бутылке. Тут ведь Кольчем:
– Переставляй акценты!
Но общность есть:
– Взаимная симпатия?
Без лишних уточнений, ведь мы неолитяне. Я б тоже строил лодку без мотора:
– Чтобы скользить над царством водолюбов…
Предположить упрямство –
– Ему под шестьдесят?
Живой свидетель дремы неолита. Скорей всего – инерция напополам с протестом:
– Уверен – и капканы не железные…
И рассказать он мог бы, хотя бы о Кольчеме:
– История в пределах главной улицы…
Менялись «капитаны», Кольчем же оставался. События – лишь отзвуком, и мало чем касаясь.
Ужасно любопытно, как все здесь преломлялось. Так, например, мой добрый информатор мог слышать о Тряпицине (хотя бы от родителей?):
– Конец трагедии ведь тут, за Чаятыном…
Дерсу – неолитятин, а горя уже нет. И те, что на баркасе перевернутом, тем более – с гитарой:
– Тем паче – не кольчемцы? Дерсу – располагает, а те – высокомерны.
Сомнительно, чтоб кто-нибудь в Кольчеме сейчас бы строил лодку без мотора. И я, вообще, не видел, чтоб тут хоть что-то строилось. Дракон, пожалуй, грезит, но ведь и то сомнительно.
Вот я бы строил? Плавно и спокойно. И буду– приходить и наблюдать.
– Глядишь и сам…
С началом ледохода я как-то потерял чувство реальности.
…Дерсу всегда ответит, но я не представляю, чтоб он что-то рассказывал:
– По-доброму ответит…
В кольчемском духе. Так же, как сейчас. Я запишу, но и на этом кончится.
Я иногда рассказываю сам:
– И прибегаю к формулам на грани…
И грань Дерсу доступна! Доступнее, чем русским. Стихи сродни шаманству, очевидно.
И он меня, похоже, одобряет:
– Стихи-то ведь кольчемские…
Других я не касался. Наверно, одобряет, хотя бы за вниманье:
– Хотя бы за живое любопытство…
Конечно, я приду еще не раз, ведь лодка дело долгое:
– Освою технологию…
А там – весной другою с началом ледохода:
– Плыви, мой челн, над царством водолюбов?
…Сводка на полдень:
– Ухта наливается!
Прорубь на месте, и в целом – все то же. Лишь у амбара свободные волны. Много воды и у берега.
Я намерен, но первое действие развивается как-то затянуто:
– Просто глупо торчать на ступеньках?
Буду сводками – время от времени.
Вот – лирический дом? И заботы – лишь печка. Вот приснилось:
– Пошел, разыскал…
Не бывает так, скажете? И меня самого – небывалость смущает, признаюсь.
Не бывает, но все же:
– Разложил чертенят…
Да, признаюсь, пожадничал в озере. Не такие блестящие, но рогатость отменна. Есть такие, что шесть:
– Этим острый…
Май и первое действие? И в рабочем журнале – кислородный режим на Ухте. И побочное все –
– Все, на что я способен…
А теперь вот – Амур напирает.
Что тут мерять:
– Амурскую воду?
Да еще неизвестно, откуда:
– Не у берега же кислород…
В топкой жиже кольчемского склона.
Нет – журнал я на этом закрою. Мне три срока никто не планировал:
– Нестабильный режим…
Весел нет? И флотилию надо подтягивать.
Рыбам, правда, плевать, что откуда:
– Вероятно, мигрируют с льдинами…
Кто их знает? И я бы продолжил, только дело уперлось в возможности.
…От застрявшего поля отрываются льдины:
– Прорубь, видимо, скоро уедет...
И напротив крыльца (возле берега) неуклонное плаванье айсбергов.
Дело сделано? Так что:
– Топи…
Это старый лирический дом. Ведь теперь ничего мне другого:
– Чертенята с Чилимного озера…
Уговаривай печь? А она – выдаст порцию дыма и гаснет. Новый жертвенник:
– Щепки, газета…
Береста, становое полено.
А в дыму – занавески с цветочками. Сад букетов, которые зимние –
– На печи отпечаталась рама…
Маска щуки и миллиметровка.
Что-то сдвинулось? Впрочем –
– Горит…
Мне сварить бы, и пусть себе гаснет:
– Да, картошка, гречиха, лапша…
И Пиратику банку вылизывать.
Но Лемож тут как тут:
– Экстрасенс?
Забирает – Пиратик безропотен:
– Запугали енота…
Он умница – может быть, и бросаться не станет.
…Как всегда, пока дым не протянет, выхожу. И свободные волны – размывают застрявшее поле. Это сводка – почти что под вечер.
Это волны шумят –
– Странно слышать…
У меня ведь зимы представленья:
– Это чайки кричат на поленнице…
Почему-то одна обязательна.
А с флотилией сразу решилось – на корме у «Казанки» затычка. Вынул:
– Льется?
Я все повытаскивал. И катки помогли, разумеется.
Сколько раз я тут был Гулливером:
– Опекаемый флот за веревочки…
Закрепил на катках. Я – кольчемец, я – Дерсу Узала и отшельник.
А свободные волны размывают плиту:
– Треугольник поплыл к Удылю…
Прямо к дому подъехала льдина – вся в каких-то облепленных кустиках.
Вот спектакль со ступеней крыльца? Он такой:
– И не будет ходулей…
Торопливость Кольчему не свойственна, но массив весь подвижен и в трещинах.
…Хотел было зажечь костер до неба. Но во дворе свиньЯм впору валяться. К чему эти эффекты:
– Ходули и до неба?
Дом старый и лирический, заслуженный.
Раз десять наполнял домашнее корыто. Перетаскал во двор:
– Отличная подстилка?
Вдоль окон, у крыльца и даже за калиткой:
– Душистая кора для Аллы с Диной…
Смотрю на дело рук:
– Подстилка, баррикада…
Приедет сменщик:
– Да, еще плантация!
Плантация, которую пытался потравить – вполне реальный вепрь, такой кабанчик с хвостиком.
Завитый, понимаете ли, хвостик! Опять же – и пятнистые коровы. Полил плантацию водичкой из Ухты. А зелень – яркая и сильная, и свежая.
«Когда какой-то брод в груди»? Таскал и поливал. И даже в заднем дворике «культурный слой» снимаю:
– Жестянки и бутылки…
У спиленной дуплянки? Но тут не баррикада, не подступиться.
Я бы не против, право же. С началом ледохода мне кажется, что дом мой навсегда. И что ладью спущу новой весною. Вот именно, что брод:
– Уй-юй-юй-юй-юй, лебеди…
Да, так у магазина. Так взрослая ульчанка:
– Уй-юй-юй-юй…
Тех девять над тайгой. Почти над магазином пролетели:
– Пересчитать их надо обязательно…
Ведь у меня и свой «уй-юй-юй-юй»? Нет, правда:
– Исключительная жизнь…
Кольчем, правда, не вечен –
– Но хлеб, библиотека…
Так и иду – в рубашке, пружинящею тропкой.
Тут книжный рай. Он в комнате – с бревенчатыми стенами и мохом между рамами, едва ли и не гарусом. Сам выбирай и сам себя записывай:
– Внезапно откопаешь Майн Рида…
А в рамах запах цинковых белил –
– Весны оптимистической до ужаса…
Причем не обязательно в соседстве лебедей? Но так уж получилось, что в соседстве.
Пиратик ждет под старою листвянкой. И солнце жаркое садится за багульники. За юную тайгу, уже давно бесснежную, но как-то еще все не светлохвойную.
…Упрел мой суп из многих компонентов. Большой хлебальной ложкой – собакам и себе:
– Читаю за едой…
Никто не запрещает. Скрижали мудрости в Кольчеме не действительны.
А в шевелюре что-то скребется и щекочет:
– Конечно, клещ!
Тайга стала опасной? А у меня, по сути дела, справка. Мне не хватает только,чтобы скрючило.
Весна! Весна и в этом –
– Неудобства…
Луга закрыты, и в тайге опасно. И только остается, что ступеньки, но я так и намерен был:
– Так что же обижаться?
Пойти что ли взглянуть, что там оторвалось? Или заторы слишком уж упрямы, или Судьбы не знаю, но так уж получилось, что я не управляю настроеньями.
Назвать это тоской? Но если раньше – от льдины отрывались треугольнички, сейчас это – внушительные льдины. И все –
– Все к Удылю…
Крушенье бастионов.
Опять затор:
– Тоска невыразимая…
А где же, кстати, прорубь? А прорубь-то уехала! Вдруг замечаю, что:
– И льды уже другие?
Затор, но во всю ширь – от мыса и до мыса.
…За Поворотным мысом отраженья. Вот Малая Амба ( с горбушкой-филиалом). Чуть сзади – хвост Большой –
– И рябь берестяная…
Рябь, вроде бы, стесняется быть вместо льдов привычных.
Там, где Амбы, туман:
– Был только что сейчас?
Сейчас он низким слоем тот берег заливает. А я куда:
– За льдиной, плывущей к Удылю!
За льдиной на Край Света, представляете.
Но прорубь не догнать:
– Лопата, лом, черпак…
Это со мной еще от Комсомольска. Как символ приключения, навеки отпечатанный. Теперь вот – я без символа, и грусть невыразимая.
Уехала –
– Уехала навеки?
Конечно, ждал, но как-то все не верилось:
– Еще вчера измерил, как обычно…
И, как обычно, лампа и перистые шпалы.
Теперь не постоишь у проруби утрами? Отрезано:
– Туманом заливается…
Тут край всего – туман уже вокруг. И скоро станет тьма как в настоящей туче.
Кольчем тебя научит словами не бросаться! Научит грусти, самой небывалой. Напрасно ты твердишь:
– Я еще здесь…
Ты в туче, из которой нет возврата.
Я, кстати, сам не знаю, как оказался в туче. Как перешел залив и не заметил:
– Наверно, обмелело?
Ухта освободилась, и к Удылю – ее курьерское теченье.
Лишь тот поток меня остановил:
– Есть, видимо, предел и Безвозвратности…
За коим как-то брезжит оптимизмом:
– А у залива, правда, обмелело…
…Двор, отгороженный моею баррикадой:
– Даже тот угол – рядом с трансформатором…
Мой оптимизм не блещет:
– Вот где позагораю…
Напрасные старания – я сломлен.
…Ручьи бросали зайчики на темный потолок? И я фотографировал багульник:
– Забытая веревка…
Хотелось бы узнать – зачем, раз все так просто объяснимо.
Да, это грусть:
– Не мне с нею бороться…
Все из-за проруби? А также из-за фразы, засевшей в голове еще до проруби. Сегодня за обедом, когда читал кого-то.
Наверно, надо было сидеть и караулить? А то ведь:
– «Фарта не было»…
Какому-то «ему»? Прочитанная фраза сегодня за обедом, и я ее все время повторяю.
Ему фарта не было:
– Ему фарта не было!
Но – раздались панические кряканья. Дом задрожал:
– Неужто?!
Да, никаких сомнений – ведь это шквал Удыльский, долгожданный.
Заторы сразу двинулись:
– Это видать в окошко!
И в печке взрыв. Подкинул:
– Понеслось!
Как будто из трубы кто-то затычку вытащил, как я с кормы «казанки» и изо всей флотилии.
Да, печка объективна? Всегда-то с ней морока. Ну, а сегодня что-то вообще из ряда вон:
– На суп полдня истратил…
Не то чтобы дымила, а просто не желала разгораться.
Но больше мне не надо соваться головой! Изображать собою кузнечные меха:
– Установилось ровное горенье…
О чем и говорю:
– Затычку вынули!
Вот сводка от спецкора? Да, надо уточнить – про те мостки, которые снесло. Мостки –пара дощечек (верно, причал для лодок):
– И водомер, конечно, оттащило…
А прорубь где-то там, наверное, плывет – вне времени, вне должных сожалений. Кончился день, отмеченный утратой. Наверное, не шуточной:
– Навеки…
…Вопросы, многоточия. И главы –
– Как разговор с собой или с Пиратом…
Шифруй Кольчем? Выше себя не прыгнешь, но избегай навязанной романтики.
В записках Невельского отмечено, что лето здесь сразу же – немедленно после последних льдов. Что ледоход в двух действиях. Смотрите – и число с началом ледохода совпадает.
Так установлено Амурской экспедицией – – Так будет и сейчас в моем Кольчеме…
Но моего Кольчема осталось на два действия. Как раз на эти два, что принимай, как знаешь.
Вот, если бы меня забыли в институте? Забыл Юрий Михалыч, забыла бухгалтерия:
– А что бы в самом деле…
Сажал бы огород? И лето бы отрезало вот эти оба действия.
Когда в туманы льдину провожаешь, то лишь перед протокой забрезжит оптимизм. Но ведь и двор:
– Забытая веревка…
Она прежде всего – вне логики и плана.
Вне логики при свете фотоламп – чилим и маска щуки. И разве допустимо, чтоб именно они уже как-то встречались:
– Ну, например, хотя бы и в том озере?
Ну, я-то допускаю! И оттого мне радостно:
– Вихрь с Удыля!
Расшатаны поля. Все разряжается:
– Сорвет мое бунгало…
Сейчас мне:
– Лишь бы – выдержали сваи?
…Но ветер тихнет. Слышен дождь по сенцам. И волны тоже слышно:
– Дождь частый и уверенный…
Кольчемской тишине все это не мешает. И скоро свет погаснет:
– Я запираю двери…
В завЕденном порядке? Пират, конечно, дома: – Мой друг спит на полу…
Так я Кольчем шифрую? Быть может, он – желает себя выразить. Сказаться как-нибудь:
– Посредством и т. д.?
Взять вихрь:
– Ему-то что за дело…
Сегодняшнему вихрю, например, плевать на то, чем я его считаю. Что он отнюдь не северный, а вроде, как бы южный.
Бунт печки, настроения – зачем бы мне о них? Во-первых, я отшельник, и жизнь из настроений. А во-вторых, кольчемская природа:
– Как бы ждала…
Но что я? Хотя ждала, конечно. И вот тайфун сегодняшний – не пропадет в веках:
Нет, это возмутительно!
Куда от плагиата? Похоже, что пора отвлечься от Кольчема. Испытанное средство:
– Лампада догорает…
V.5. Хабаровск несравненный (Можно слушать: https://yadi.sk/d/RIUw2DHw3KGfo6)
Конечно же – я был и до Хабаровска. Каким, сейчас не важно:
– Основа черноземная…
В порядке поступления – Воронеж. Потом – Москва, где был в аспирантуре.
Потом распределение, естественно. Я подписал, не зная где Хабаровск. Я как-то умудрялся считать, что он у моря. Но все равно – воспринимал как ссылку. Как временное что-то? Оказалось –
– Дневник десятка лет…
И здесь мне о Хабаровске не рассказать, конечно, хотя я и попробовал. Попробовал и бросил, как нечто неподъемное.
Жилось мне скверно –
– Деньги и защита…
Где самоуважение? Но первые слова – еще оттуда, вроде бы:
– И не Хабаровск вовсе…
Но все-таки – о нем и об Амуре косвенно.
И уже в первом отпуске я врал напропалую! Врал, впрочем, близко к истине, чему сам удивлялся. И выглядел, наверное, счастливцем из счастливчиков. А если разобраться, то и был им.
Хабаровск образумит! Но исподволь возьмется опять за то же самое:
– Амур, Амур, Амур…
Но тут опять же – деньги и защита? Сплошные диссонансы, пока не защитишься.
После защиты пробовал уехать. Попытка увенчалась:
– Уехал и вернулся…
Хабаровск несравненный? Амур не отпускает – я это говорю без принужденья.
Конечно, в смысле самоуваженья тут мало что прибавилось:
– Система та же самая…
Столкнулся, разумеется. Отряхивал, страдал. Опомнился в Кольчеме –
– И далее по тексту…
Хотел я рассказать подробно о Хабаровске, как о начале Нижнего Амура. Хотел, но стиль не тот:
– Наговорил и бросил…
Пусть полежит, когда-то пригодится.
Так что теченье Нижнего Амура осталось без начала:
– Но это лишь формальность!
Кольчем возник оттуда. Хабаровск подготовил, Хабаровск воспитал и обусловил.
V.6. Спектакль со ступеней крыльца (Можно слушать: https://yadi.sk/d/9vkcK3583KGnMh)
Кольчем сейчас – хруст льда и крики лебедей. Нелишне еще раз себе напомнить, что здесь – ни профсоюзного собранья, ни позывных радиостанции «Маяк».
Встаешь до света с легким сердцем, хотя бы мог валяться сколько влезет:
– Кольчем тебя зовет?
Сегодня – на ступеньки. Сегодня – к долгожданному спектаклю.
Вода – у водомера, который мы с Борисом еще тогда втянули вместе с лодками:
– А то бы раскрошило…
Глаз ищет – лом, черпак:
– А здесь была когда-то еще тропинка к майне…
Супеси тянут, грусть переживаю:
– Маренго, серый день…
Стою в Ухте по пояс? У майны ведь всегда охватывала грусть:
– И ты не защищен…
А рядом мокнут иглы.
В маренго не уверен:
– Считаю, что маренго…
Но иглы узнаю – метровые кристаллы! Наверняка с Амура:
– Как лезвия ножей…
Мокнут в рассоле супесей, застывшие под утро.
А майны нет? И крики лебедей. Застывшие рассолы и лезвия метровые:
– Маренго…
Серый день. Верней – серый рассвет. И ты в воде стоишь незащищенный.
Ну, в сапогах, конечно:
– Петровские ботфорты…
В таких куда не влезешь! Привязываю к поясу. Лишь ноги замерзают – где ледяные супеси. Зыбун такой:
– Стоишь и погружаешься…
…Ведром еле черпнешь:
– Как пить такой рассол?
Годится на поливку? За ковшиком вернулся. И все же, как всегда, начЕрпываю что-то. Напополам с иголками, наполовину – с супесью.
Хруст льда. Смолят баркас:
– Никола Мирликийский!
Смолят паяльной лампой на бреге в серый день:
– И сдвинут, вероятно…
Без помощи Николы? Чужое это все – и брег, и эти домики.
Но я-то наконец дорвался до спектакля! Событья, правда, скудные:
– Заторы треугольных…
Похоже, что их снизу кто-то держит. И почему-то здесь, возле моих ступенек.
А впрочем, отрываются:
– Подвижно равновесие…
От Солонцов все новые громадины? С такой же точно скоростью – отчаливают прежние. А скрежет оттого, что разбиваются.
Подвижно равновесие? Один и тот же ромб, где чистая вода, уже полдня как держится. Там чайки развопились –
– Ну и, конечно, лебеди…
Погода быстро портится навстречу ледоходу.
Это Кольчем – не надо готовиться к спектаклям. Китаец одноногий лежит у баррикады:
– Решил вздремнуть?
Пирата раздражает:
– Тоже статист…
Кольчемская реальность.
…Смолят, как смолили. Вода под водомером. Подвижно равновесие:
– Ступеньки были в плане…
Но и были и ходули! Лемож:
– Э-хе-хе-хе…
Вот именно – тепло:
– Звенит, хрустит, сипит…
Хрустит, сипит, минутно озаряется. И тучи с Удыля – навстречу ледоходу:
– Как относиться к этому…
Стихами, что ль, чужими? Крепись, не вспоминай, «не отлучайся».
Креплюсь? И не заметил, как поле унесло. Льдины толкнулись:
– Сдвинулись тем временем…
Другая отщепилась – в другом конце Кольчема. И понеслось:
– Курьерское теченье…
…Бывает, что состав застрянет безнадежно. И вдруг сигнал:
– Так же толкнется, сдвинется…
Сигнал передается по вагонам:
– Похоже…
Да, похоже. Как эшелон на старте.
Кусты мимо ступеней проезжают:
– Где-то обрушилась краюха вместе с тальником?
За поворотом – новые громадины:
– Э-хе-хе-хе…
Все – с белыми обрезами.
Сейчас и у меня янтарная вода. Под барабанный такт проехала моторка. И по всему Кольчему суета:
– Зов каменного века, половодье…
Никола, покровитель мореходов! Даруй терпение:
– Декрет номер один…
Декрет мой нарушают – китаец одноногий, бухгалтер, да и те – с паяльной лампой.
И что за разговоры, Никола Мирликийский? Опять, кто с кем живет. Про председательшу:
– А мужа видел? Старый…
Воспользоваться случаем? Муж старый, наверно, председательша охоча.
И дочь Дерсу – распущенные волосы, эффектные ботфорты:
– Я думал, кто такая…
Одна из дочерей – действительно красавица. Но как сюда попала –
– Она из Богородского?
По-моему, я с ней и разговаривал. Еще тогда, в музее:
– Тогда еще не нравилась…
Но здесь, на берегу, эффектна в самом деле. Те, что смолят, так даже закачались.
Бухгалтер сетует:
– Вчера бутыль украли…
Стояла брага:
– Бражка молодая…
Пошел в кино. Вернулся – нет бутыли. Стащили из сеней:
– Тут все друг друга знают…
Стащил, естественно, китаец одноногий. Стал, верно, тут же пробовать:
– Прилег у баррикады…
Искать долго не надо – тут Кольчем. Сегодня у бухгалтера. Бухгалтер – у буддиста.
Кончу картину в ритме некрасовском:
– После китайца, как куль, уносили…
Сам я грешу вот такими вот ритмами – так почему-то выходит.
В Кольчеме населения – на городской подъезд. И там ведь непременно – свой хам, алкаш и ведьма. Но про подъезд не скажешь, что в целом дружелюбный. А тут – смолЯт и что-то сообщают.
Тут неолит. Тот, кто стащил, тот свалится. Все на виду:
– ЗавЕденный порядок…
Идут тысячелетия. Китаец – у бухгалтера, бухгалтер – у буддиста:
– И никакой обиды?
Отвлекся я, конечно. Ухта пересеклась – горбами отражений, заоблачной дорогой. Такой спектакль:
– Сходить что ли в буфет…
Я так – про Лесовозную дорогу.
…Пират опять загнал бурундука. Так хочется считать, что это тот же самый:
– Полеты на хвосте…
С былинки – те же бусинки:
– Нет, нет – никоим образом!
Я отозвал Пирата.
Тайга давно без снега, но тут все же светлее:
– А над Ухтой все та же мрачность, тучи?
Всего лишь – перейти по огороду? Сон ледяных полей, и чаек восклицанья.
…В заторах дремлют новые громады – с торчащими пластинами торосов, белейшими обрезами:
– Не все равно, где таять…
Что-то их держит здесь? Что-то как раз напротив.
А вдруг они и сами океанские? Торосы так надменны, обрезы так белы:
– Я бы лизнул…
Они как альбатросы? Безбрежные пространства, и паруса святые.
И я уже не тщусь домысливать спектакль:
– Кольчем и без того так артистичен?
Края удыльские – печальные края. И эшелоны льдин – почти без перерыва.
Да, так в моем блокноте за сегодня – что это эшелоны Колчака:
– Составы в темноте, почти без перерывов.
Ползут, скрежещут. Скорость:
– Наверное, такая же…
…Дом освещается остатками заката. Каким бы ни был день –
– Под занавес всегда…
Кольчем невероятно артистичен! Сейчас размазал розовость по небу.
И месячишко встал на Малою Амбой. Встал и ушел на цыпочках за тучу. Покрикивают лебеди –
– Но это уж во сне…
Скрежещут эшелоны. И тишина кольчемская.
…Я не могу так все это оставить. Спектакль, а в Николаевске –
– Корабль мой снаряжается…
Якори точат, смолЯт паруса? Здесь же – уже насмолили.
Елозили, елозили по льдине и выбрались-таки на чистую водичку:
– Уходят в ночь…
Куда-то к Удылю? Стрелять гусей и уток на рассвете.
Не мне судить. Живу на «главной улице»:
– Проплещет транспорт…
Выйдет месячишко? И различаешь контуры с пластинами торосов:
– Все к Удылю…
Ведь все равно, где таять.
Ловлю себя на том, что миски перепутал. Пират ест из моей, пока я там с «Волжанкой». А в дырку бока печки видать ровный огонь:
– Установилось ровное горенье…
Сон ледяных полей? Но нет:
– Опять поехали…
Скрежещут эшелоны Колчака! Накопят силы, сдвинутся:
– Еще чуть-чуть проедут…
К утру, наверно, все же остановятся.
V.7. В березках клумбы стланика (Можно слушать: https://yadi.sk/d/5K_pIM7h3KQAPw)
Движение и вправду прекратилось. Ухта закрыта мелочью набитых треугольников.
Конечно, шевеления, но сдвинутся без зрителя. Опять провизия:
– Наш магазин закрыт…
Есть только щуки, подарок Ивана. Вынул одну –
– Еле руки отмыл?
Нет уж, пойду! Никогда не бывает, чтобы ничто не вмешалось.
Ботфорты – атрибут весеннего Кольчема. КИрдный запас полагается складывать. И, напустив на колени излишки, станешь как юнга в таверне.
Да, «Эспаньола»! Так дочка Дерсу – шла мимо нас:
– Разворачивай парус…
Те юниоры недаром смеялись:
– Надо ровнее насупливать?
…Пышность мхов и трава под водой. Провода до земли и укосины –
– И ручьи с Чайных гор…
И покой неолита. И привычная ясность без мыслей.
Тайга уже бесснежна:
– Таять нечему…
Но это здесь, а есть еще предгорья:
– И сами Чайные…
Я расправлял ботфорты, привязывал тесемочками к поясу.
Возможно, без Кольчема я так и не узнал бы, что каждый день принадлежит тебе.
Что каждый день глава некой поэмы – в трехдольных ритмах –
– Здешнем достиженье…
Пират гоняет птиц, Лемож – все больше рядом:
– И эхо разговоров гуляет в коридоре…
Вот только что вернулось «э-хе-хе», минуты две назад Леможем изреченное.
Сам ледоход как будто отодвинут? Болотные багульники – давно вместо брусник.
Зеленые и новые:
– И пахнут незнакомо?
Хотя пикантность вроде ощущается.
И я в ответ Леможу:
– Э-хе-хе!
И – головой в ручей:
– Рассматриваешь дно… И на лице отмытом отразится – полет гусей над светлою тайгой.
Как гнутся линии? Строй в основном неправильный:
– Асимметричный, низкий над тайгой…
И почему-то к Чайным дорога их небесная – что к ночи, что сейчас:
– Да, почему-то к Чайным…
И вот метла из серии «трагических листвянок». Скорей всего, и ей досталось от Дракона, не пощадившего – поющие столбы, укосы, крестовины и растяжки.
Еще залив, где брошенный баркас. Последний мыс:
– Задворки мастерских…
Ползучая расправа с неолитом:
– Давай-давай…
Потом придут другие…
Но срубы все-таки? Наличники покрашены:
– Тут все же не Кольчем…
Не знаю, почему – Кольчем всегда отсюда поникший и пугающий. Его очарование тут как-то пропадает.
…Проходы меж заборами –
– Сушила…
За руку кто-то трогает? Не глядя, знаю кто. И вот Ухта – на удивленье чистая.
Откуда льды в Кольчеме, непонятно.
И мы идем на почту по мосткам:
– А солнце!
А залитые луга? Ивняк обозначает, где протоки. И ветер на мостках нас поддувает.
Деньжат мне подвалили. В магазине – ковбойский шик:
– Слона и два лимона!
Дают индийский чай и кислоту в пакетиках. Что нужно для сухарницы, консервы.
Всем обществом позавтракали здесь же:
– У околицы саксофон поет!
Ну и опять – укосы, крестовины. Метла из серии трагических листвянок.
…Хотел подкараулить, когда начнут свое. Конечно, пропустил:
– На то и есть волшебство…
Волшебство отрешенья? Волшебство неолита, которому легко тут поддаешься.
Но многого уже не узнаю. Пусть буйство мхов, но тут еще вигвамы. Конечно, муравейники, но, правда, как вигвамы. Специфика:
– Иначе бы – на сваях?
Мыс, вероятно, тоже заливает. Отсюда высота:
– Из хвоинок постройки…
И в верхних этажах, то есть мансардах, уже кипят инсекты миллионами.
Жара на просеке. И, если отклониться, контраст щекою чувствуешь. Дракону – не надо тут шипеть рывками и зигзагами. Лети прямолинейно горячим коридором.
Где он возник –
– Над колпачком багульника?
Завьется темный столб – рукою не поймаешь:
– Да и сейчас тут как-то флюидально…
Вот-вот и зашипят те тысячи баллонов.
Под подозреньем и метла-листвянка:
– Одна на всю округу…
Вблизи столбы повалены? Наверно – здесь, а впрочем:
– Куда ведут столбы?
Ведь дальше Солонцов я ничего не знаю.
…Безумства мхов:
– Вдохнешь тайги настой…
Едва ручей – лицом в него! Разглядываю дно. Стараюсь там пробыть – как можно дольше. Рекордов мне не надо –
– Секунды не считаю…
И наконец, о клумбах. Но клумбы – для наглядности. Это кусты зеленые среди пустых березок:
– Клянусь, их раньше не было…
Как, впрочем, и вигвамов – таких по крайней мере. Я всю дорогу знаю.
А между тем и все-таки:
– Извольте убедиться…
Мимозы? Те же кисти, тот же японский вид:
– Я потянул…
Торчали из-под снега? Поверить трудно, но:
– Это они, японские…
Это они поднЯлись, ставши клумбами:
– И те, на Лесовозной, сейчас – наверно, тоже…
Пусть больше не морозные. Но быть вечнозеленым, конечно, это качество и тайна.
Заметишь их теперь – с любого бугорка! Надо признать:
– Тогда были роскошнее?
Когда пестрел повсюду вездесущий. Пестрел сам по себе, еще вне каталога.
ПоднЯлись всей системой и разрастись успели. Заметны, но зеленое – уже не удивляет:
– А как тогда…
Нет, нет – я рад и этим. Хожу средь них:
– Иные выше роста…
И вот уже Амба в таежном коридоре? Осталось лишь насупить мокроступы, как дочь Дерсу вчера:
– Согласно здешней моде…
Насупить и пройти кольчемцем по Кольчему.
…Тут та же каша льдин. И новость – первый катер:
– От Солонцов пока…
Причалил у амбара, где я тогда купался вместе с лошадью:
– Флажок АУРП…
Там глубина изрядная.
…Газеты, поддувальное полено? Крыша коры:
– Горит…
Лови момент? Чтоб дальше загружать уже в режиме, а там и чурбаками-кругляками.
Мне кажется, что так всегда и было:
– Собаки, дым из печки…
Не знаю, что и думать. Но Боря так сиял:
– Зимовка кончилась…
И катер – в магазин, все будет без лимита.
Но льды еще теснятся и даже покрупнели:
– Амур еще как следует не трогался…
Не так уже все еще определенно? И деньги мне прислали телеграфом.
Не стоит волноваться:
– Не дело мудреца?
Веревочка событий пока что завивается. Сегодня вот:
– Вигвамы и мимозы…
Еще что-то завьется в каталоге.
…А там, где слой набитого корья, выглядывает стайками крапива. Клянусь опять же, что –
– Крапивок утром не было?
Ни там, где лук процвел, ни возле палисада.
Да, птичий двор из «сказок бабки Мирл»:
– В курной избе кулеш из гречки и консервов…
И целый божий день принадлежит тебе, что так и не узнал бы без Кольчема.
Я торопил весну, но не флажок АУРП. И то, наверно, больше по инерции. Что, впрочем, тоже требует своих контраргументов:
– И то своих?
Как огород к закату.
Заметьте, как я стал терять чувство реальности:
– Меняются леса
И горы станут супесью… Я так сказал недавно – не помню, правда, где. Двоякое занятье – быть отшельником.
…А на Ухте – еще крупнее льдины:
– Что я могу?
Могу лишь проводить. А у амбара катер стоит какой-то тихий:
– Разгрузку, очевидно, отложили…
Льдины уносит влево, к Удылю:
– Качаются в волнах три жидкие Амбы…
И я опять готов истаять в бесприютности:
– Пусть даже в темноте, за ивняками…
Готовность несомненна? Чем темнее, тем притягательней идея раствориться. По правде, ждал иного от спектакля – ну, «кружку синевы»,
– Ну, «пену буревестников»…
Вот продолженье на Краю Земли:
– Себя не жаль…
Живу стереотипами:
– А спиленные сваи, краснотал?
И знак триангуляции бывших коллег Арсеньева.
Дом полон тихим счастьем – это верно. Но стоило увидеть, как теснятся, пошел не рассуждая:
– В туман и темноту…
Спасибо, что протока достаточно глубокая.
Тут мне пока пора остановиться? Готовность несомненна, но –
– Отложим…
За вышкою закат – последние минуты. Как и всегда в Кольчеме артистическом.
Еще стереотип – уже последних дней? Обидел тогда Чайные. Теперь они не тают, а как-то обнажаются:
– Нехорошо так думать…
Но я теперь, похоже, так и думаю.
В главном разрезе ватка утонула? Обрубки толстых дам –
– И это вместо чайности?!
Да, вместо чайности, окрасившей снега, – на высоте, в последние минуты.
Смотрите, что выходит, что я тут декламирую:
– Ватка в глубь щели ушла –
Виден только один гребешок…
Пожалуй, хорошо, что декламирую:
– Поэзия, свобода, умиленье…
И вновь душа на месте:
– Брожу по отраженьям…
Это тебе не чара, не беспамятство? Это ростки со дна и розовость заката:
– Да, розовость кольчемских дирижаблей…
Я все обдумаю, но на сегодня хватит:
– Месяц в волнах…
Не месяц, а луна! Отражены – и небо, и тайга:
– Косматые горбы – как будто рядом.
Прогулка при луне:
– Знакомое лицо…
Тайга вокруг темнеет – последние минуты:
– Закат как на небесной мясорубке…
Простите за сравненье, но кровавый.
Да, ночь. И льды скрежещут. И ветер им попутный:
– Ууу-ууу-ууу…
У Солонцов опять – оранжевое зарево:
– Как раз откуда ветер?
Да, да – переменился.
…Правда, пора:
– В рубашке продувает…
Я кое-что обдумал:
– Ну, только обозначил…
Пока – по семи пунктам. А если будут новые:
– Скрежещут эшелоны Колчака…
V.8. Ветер гонит сверканья ко мне
Как продолжение, утром туман:
– Вода, что ль, поднялась под самые дрова…
Круглые фанзы – плетенки на сваях, крытые листьями пальм.
Ходят тут всякие –
– Портят иллюзию?
Впрочем, и так как-то быстро раздуло. Блещет Ухта – вся, от мыса до мыса:
– Катер стоит на приколе…
Флажок АУРП, семь пунктов:
– Так, скажем, вздох машины…
И брызги плиц:
– Колесник под чарльстон?
Оставьте этот берег! Нет, я не о Кольчеме – к Кольчему это прямо не относится.
…И тайга меня встретила бабочкой? Почки лиственниц – будто как дома. И залив широты небывалой:
– Ведь с амурской водой и от Чайных…
Слоны парнокопытные, едящие багульники:
– «Слоновья тропа –
Теперь моя улица»…
Путей не выбирают и прутся напролом! По кочками и кустам – напропалую.
Зато шум волн, где главное русло. Пучки нежно-зеленых брахибласт бочоночков –как дома, как на веточках зимы:
– Тайга зазеленела светлохвойно!
Шум волн и шум тайги? В прибрежных травах – щука. И чайки среди лиственниц, и верба распушилась. Вот что сейчас – залив с той стороны. Легче водой:
– Хоть ног не поломаешь…
Вот весна:
– Время, верно, за полдень…
На коровьей тропе не стояли? А опять – у амбара на сваях, у затопленной дамбы, напротив.
Что касается пунктов:
– Пожалуйста…
Переплыть глубину, и домой? Время, верно, за полдень – пора бы, но Кольчем –не объект интереса.
Подвергаюсь холодным атакам:
– Отступать просто случая не было?
И сейчас не намерен уходить в глубину. Не декрет и не катер:
– Не хочется!
…Ласкаешься щекой к цветущему мохнатику:
– Как дуновенье бабочки?
Их свойство – известно с давних пор:
– Кошачья лапка…
Напротив дамбы, что давно затоплена.
Это волны идут, это черное дно! Рядом уточка:
– Третья взлетела…
Ветер гонит сверканья ко мне:
– Как вернешься домой на крылечко?
Пасхальная картина:
– Шум волн и шум тайги…
В прибрежных травах щуки загорают? И чайки среди лиственниц:
– Такой залив сегодня…
Это Кольчем! Другого и не надо.
Но опять этот тоненький визг? Мерцающий забрался на развилку. Чуть выше (тоже чудом!) – бурундук:
– Почти что вне куста…
Ну, стОит ли, Пиратик.
Постыдный визг, азарт. А ведь и есть не станет. Ведь пища это то, что в миске подается.
Смешной:
– В трухе вся мордочка…
Довольно крупный пес, а все еще щенок и не охотник.
Сегодня, между прочим, только он. Волк и Лемож не пожелали мокнуть:
– Чужие все-таки…
И это – тоже к пунктам. Их список неуклонно разрастается.
Пасхальная картина теряет привлекательность:
– Во-первых, мерзну…
Хватит с меня этих течений? Этого дна, сверканий:
– А то пугаю щук…
Щук, загорающих в прибрежных желтых травах.
Привычно – краем леса, по мысу безымянному:
– На очереди новое виденье…
Небесные тарелки слилИсь до горизонта, хотя на Удыле все тот же, вроде, лед.
Висит в кипящих струях, приподнят испареньем –
– Особенно – кипящий справа снег?
Больно глазам, и я опять мечтаю – о канах, что за печкой в кабинетике.
Сияющее море и синева небес:
– Что-то со мной неладное творится…
А в небе-то – и синька, и крахмал:
– Удыльский лед приподнят испареньем…
И черные макушки пасхально обрастают:
– Сегодня все пасхальное…
По-моему, и горы – синайской синевой закрыли горизонт:
– А айсберги? А барботаж лягушек?
…Когда меня возьмут иные горизонты:
– Да, да – я так сказал…
Быть может, и вернусь –
– А может, растеряю…
И память не поможет – сияющему морю, что за мысом.
Тайга недолгая:
– Кусты с той стороны…
Я с огорченьем вижу:
– Не обмануть залива…
Главный ручей теперь – всюду глубокий. Залиты вейники, даже уже не кочки.
Пробую вброд, и всюду неудачно:
– Чайки качаются в черной воде…
Красные пятна мерцаний на дне? Ну, продолжай:
– Ветер гонит сверканья…
Когда я здесь разгуливал вчера –
– Ну, да…
Ну, да – когда вчера разгуливал:
– Все может быть…
Ходил по облакам? СтрофЫ какой-то след:
– «Вчера» ведь не «сегодня»…
Озарены? Я верю, что поэма – какая-то, должно быть, существует:
– И добрая тайга…
Ну, да – закатный час, «прогулка при луне» и всякое такое.
Это сильное средство и может пронять:
– Камни морены краснеют в воде…
Желтые травы купаются в солнечном дне:
– Да, монотонно выходит…
Ужас какой-то? Как будто не сам:
– Чем-то похоже на Бальмонта?
Впрочем, и с Бальмонтом я не впервые:
– Помните челн?
Он оттуда.
Где сильная строфа? Ведь я не о поэме:
– Поэме любопытно?
Я же о том, что пункты! Поэма существует:
– Кольчемская, с деталями…
Обидно будет с ней разъехаться на встречных.
И я на всякий случай оставляю – и камни, и мерцания на дне. И чаек среди лиственниц, и щук в прибрежных травах. И уточек (тем более!), что, видите ли, плещутся.
Раз уточки, то плещутся? Раз чайки, то взлетались? Стереотипы:
– Черт их подери!
Где, повторяю, должная строфа? Это не мне –
– Поэме любопытно!
Она тут дожидалась явления отшельника:
– Кольчем так пожелал…
Она же и смеется? Смеется надо мной, а я ведь – всей душой. Уж как в трехдольных ритмах:
– В лепешку расшибаюсь…
Ни схемы у меня, ни действия достойного:
– Стою, разве, по пояс…
В чем мне и оправданье? Да, в царстве водолюбов и именно по пояс:
– Температура таяния льда…
Где место для строфы в конце концов? Поэма прочитается, наверное, не скоро:
– Там – среди гор, в заливе…
В заливе или нет, но среди гор – уж точно:
– Где щуки загорают…
Возможно, все возможно. Пока что – то Некрасов, то Бальмонт, совершенно неприемлемый:
– Со мной сегодня что-то неладное творится…
И, чтоб не завестись, насильно прекращаю.
…Пиратик спит, свернувшись между кочек. Пусть отдохнет, а я пока проверю – хозяйство по Ю. Сэму за линией кустов. Без оптимизма –
– Только для проформы…
Весна, что ли, тут поздняя или не те березки:
– Первичный сок…
Сухарница, бутыли? А там и мысль, что мне не суждено:
– Мне в магазине, с сахаром…
Как продают в Хабаровске.
Хозяйство, как и думал, расшаталось. Хотя в одну из банок натекло:
– А муравьев?!
Чего еще не плавает? Пью мелкими глотками, сознавая.
Похоже, что-то есть – и в голове яснее? И бодрость возвращается:
– Волшебные напитки…
Поправил, подвязал капроновым концом:
– И капли побежали с оптимизмом…
Ю. Сэм хорош практически. Нет, нет – да и подкинет:
– Портвейн из мухоморов и селедки?
Берестяную шляпу, что тоже выполнимо. Раскрой срисован –
– Дело за отшельником?
Теперь – в лесной ручей:
– Шум волн и шум тайги…
Как нравятся вам чайки среди лиственниц? Мне это нравится:
– Тайга и море сразу…
Даже глаза, когда лицо поднимешь.
Пират догнал:
– Пират «и дик, и чуден»…
С разлета сшиб еще бурундука. Куснул и заливается:
– Опять присыпал хвоей…
У кедра, за высокими деревьями.
Да нет тут кедра –
– Стланик…
Деревья не такие? Хотя на мысе все же – кое-какая парковость. Но ведь и здесь –трагедии внезапны. Я не успел –
– И бусинки моргают…
Нет, время нехорошее! Чем дальше от залива, тем глуше ветер и острей тоска. И стланики не те, и нет былой опрятности:
– Разжевываешь веточку мимозы…
Впервые я не чувствую тайги:
– Ручей ведет к Дороге лесовозов…
Змеится частота былинок выше роста. Остаться – не предел, а что-то много хуже.
Темнеет:
– Шевелятся бумажки бересты…
Нехорошо душе в их смутном шевеленье. Да и тайга – вот-вот и оборвется. Вот и сарай, откуда электричество.
Вот занавес:
– Шагни за поворот…
Кольчем своих внушений не меняет. Кольчемский вид –
– Как неолит поставил…
Здесь никогда не пахло свежей краской.
Здесь даже щит с оборванной афишей – такой, что никуда не передвинешь. Клуб справа, чуть подальше. Тот же ветер, что был на Лесовозной, в коридорах.
Чуть, правда, посветлее –
– Но не легче?
Срубы домов, задворки огородов. Дощатый тротуар,
– Висящая афиша…
Хозяйничает ветер под фонарем в наморднике.
Дома и тротуары, афишные столбы? Ведь те же элементы в полумраке. Афиша хлопает, почти полуоборвана:
– Меня не обмануть…
Здесь явно не Воронеж.
Здесь неолит:
– Куда-то все попрятались…
Пекарня, магазин и парочка жилых? Один Ондатр в наличии, что тоже постоянно:
– Ондатр, не отменяемый декретом…
Пока не отвлекло «очей очарованье»:
– Джига, приятель!
Утлое суденышко? Хозяйничает ветер –
– И таверна…
Да, тот фонарь в наморднике и взрослые березы.
Не то так это? Впрочем, не касаюсь, поскольку средство тоже очень сильное:
– Ударит джига…
Синий полусвет, второй «порядок»:
– Доски тротуара…
…Вот разговор типичный неолитян типичных:
– Придем – бутылка есть! – Давай – тоже найдется!
Ондатра я не видел, по-моему, с апреля. И, почему, он знает, разумеется.
И он пошел – вдоль слег и огородов. А я – по переулочку к Ухте. То, что тайфун, теперь уж очевидно. И то, что темнота. И то, что выпить надо.
К вопросу и так далее:
– Коровы потравили?!
Вот – их следы? Вот сваленная слега:
– «Носороги топчут наше дурро,
Обезьяны обрывают смоквы»…
Остатки поливаю, подсыпаю. Тупые морды:
– Хапали?!
Кольчемские коровы! Что им ограда:
– Прутся!
На дело рук моих – пасхальную плантацию, зеленую и свежую.
…Воду берем с причалившейся льдины:
– Залило водомер, зальет и всю долину…
Кто его знает, скоро:
– ЧерпАй прямо с крыльца?
Кто его знает:
– Может, и ходули…
Тайфун-то теплый:
– Льдины кувыркаются…
Склон зеленеет травками уверенно. Я это торопил, свернув по переулочку. Но не успел размыслить:
– Потравили…
Как вспомню, так и руки задрожат:
– Слоновьи морды!
Хапали? Тупые носороги. Нет, видимо:
– Изгложут и истопчут…
Напрасные старанья, не быть мне огородником.
… «Май-чародей»? Высоких волн пространство. И шквал их задирает, кувыркает:
– Пыль водяная!
Собственно, уже не ледоход? Политы грядки, и ростки расправлены.
Свинцовый карандаш сейчас вершит картину:
– Причалившая льдина, залитый водомер…
Еще видать ракиты за волнами:
– Скорей, скорей…
Но представленье кончилось.
И что тут характерно:
– Залаял весь Кольчем…
С утра – вороны, а теперь – и лебеди? Но вечер –
– Отзвук дня…
Ты не один свидетель? Пиратик тоже лаял ритуально.
…Даже не эхо –
– Душа в темноте?
Теплый тайфун чародейного мая:
– Да, темнота…
Но – туманная пыль! Пыль за амбаром на сваях.
Я не сажал огорода. К тому же:
– Душу коровы ведь тоже понять?
Я лишь былинки тогда обустроил. Я не аграрий по духу.
Да, не аграрий, не ихтиофаг. Кто я в Кольчеме:
– Случайный прохожий…
Слышишь:
– Движок вдалеке заработал?
Значит, дадут электричество.
Будут гости? Борис набуянит. Но не сразу, а после концерта. Дина шлепнется в таз:
– Этнография…
Все известно, но все-таки выпьем.
…Первой Алла явилась. Для нее комплимент:
– Ты растолстела приятно!
Тоже – с апреля, по той же причине:
– Даже как будто соскучился…
Брякнуть такое вполне в моем духе! Тут бы смущенье, «дурак» – в крайнем случае.
Алла со смехом проводит руками:
– Задница! Видишь какая?
Я вижу, одобряю:
– Кокетство неолита…
Предмет действительно достоин уваженья. Нигде, кроме Кольчема, мне так бы не ответили, а я такое брякаю повсюду.
Я где-то говорил о прототипах, что Дина с Аллой вечно повторимы:
– Да, номер двадцать шесть и двадцать семь?
Окладников, «Искусство Нижнего Амура».
Отмечена пластичность, особенно – для Алки. Торс только схематичен:
– Как карандаш, заточено…
А вот предмета нет! Художник неолита не дотянул до подлинной экспрессии.
Но у меня фигурка – в полный рост –
– Консервы открывает…
До Рождества Христова – четыре или три тысячелетья:
– «Р. Х.» – до Рождества?
Непостижимо.
Является и номер двадцать шесть. С Ондатром, не замеченным в пластичности. Портвейна две бутылки, и Боря не буянил. Пьем уже чай:
– Кто знал, чем это кончится?
…Испортил вечер «здрассьте». Налил ему заварки:
– Садись…
И пауза? Не вяжется с застольем. Только что пели, Боря дирижировал. Но –
– Голова квадратная с проборчиком…
Естественно, маэстро возмутился:
– Ты что пришел? Ты что пришел?
Тот мрачно смотрит:
– Вввыйдем…
Сценарий детективный – Ондатра не удержишь. А надо бы – быть может, на этом все б и кончилось.
Вернулся быстро. Держится за руку:
– Он там убьет собаку…
Сцена мерзкая. Сломал его дубину о колено:
– Сейчас узнаешь «здрассьте»!
Прыгнул, вырвал.
А дальше что:
– Ты хочешь меня бить?
Очень хочу – летел бы до Ухты! Но мне нельзя, что он прекрасно знает. Дружба народов – как же. Я только:
– Уходи…
И прямо заявляю, что если еще раз:
– Считаю нападением на станцию!
Звоню, и арестуют! Открой только калитку:
– Так прямо в его рожу – квадратную, с проборчиком…
…А рука у Бориса не действует. Вероятно, прием карате:
– Он так и деда по горлу…
Я не видел, не буду рассказывать.
Мы еще посидели. Беседа – о чилимах, Драконе и озере. Проводивши гостей, как всегда, я иду по ночному Кольчему.
Нелепый инцидент? Не стоил бы вниманья:
– Мало что варится в горстке домишек?
Только я вечно боюсь за Пиратика. Даже в тайге мне тревожно.
Он-то уверен во всем абсолютно:
– Дай постоять хоть минуту спокойно!
Теплая ночь. Тишина первобытная. Где-то не здесь:
– Не в Кольчеме…
…ПАлы ожили на том берегу:
– Отсвет на нижние тучи…
Южная ночь? Даже вялость пропала:
– Значит, тайфун разрядился…
V.9. Пристав сказал
Спал, как давно не спалось. И проснулся от стука и лая. Приоткрыл – там красавица Зоя. Принесла давний долг за Метиса.
Пиратика боится – ну, тот и надрывается. Говорить невозможно:
– Да вы заходите!
А Зоя уже держится за то, что называют – «низ живота»:
– Как он башку просунул?
Не сразу разобравшись:
– Смазать йодом?
Куда там! Похромала, и со двора доносится:
– Мужу скажу, застрелит…
Так день мой начинается. Да, с «низа живота», с потухшей печки.
…Брал воду из колодца – впервые за эпоху:
– А ту пить совершенно невозможно…
Колодец – это там, где переулок к клубу, а также – к магазину, что во втором «порядке».
А на Ухте громадины! Сразу видать:
– Амурские…
И тут уж без обмана – амурский чистый лед:
– Фигуры-паруса…
Фигурные громадины! Амур под Богородским очищается.
Святые паруса, попутный ветер? Про Богородское поведала Ды-Ю. Я выслушал и принял как катер на приколе, то есть совсем никак, как будто не касается.
Пока Кольчем пустой:
– Куда все подевались?
Я встретил лишь Ондатра на том же самом месте. Все – в Солонцах:
– Они там нижут корюшку…
Кольчем опять скрипучий и безлюдный.
…В Кольчеме – тучи с мутными просветами. В Кольчеме холодно, поскольку близко Взморье:
– Загадочный Кольчем…
Не мне его разгадывать? Вынес во дворик шкуру и подушки.
Лежак там у меня. Соорудил маркизу (как ветровой экран) – из двух простынок:
– Маркиза под сушилами…
Так и пробуду здесь – без разговоров и без этнографии.
Но одолел Ондатр! Взял справку «о побоях». Намерен подавать куда-то заявленье.
Меня хочет втянуть, а мне все надоело. Все, кроме ледохода с святыми парусами.
…Шаманский двор, крыльцо, моя маркиза:
– Все остальное скрыто баррикадой…
Полет гусей под тучами? И чайки – для них тут тоже Взморье, они – в великом множестве.
Не знаю, право. Только льды пройдут…
– В бинокле тучи низкие и темные…
Но в целом это – вряд ли созерцанье. Во-первых, просто холодно, маркиза не спасает.
И дождик, во-вторых. Берусь за печку. Лишь вытянуло дым, закрылся изнутри, то есть засунул вырванные петли. Замок – для всех, и никого нет дома.
Читать темно. Заснуть – тоже не спится:
– Подкидывай полешки…
Пусть будет как зимой? В удыльское окно между сухих бурьянов глядит Лемож с улыбкой вопросительной.
…Под вечер все же выбрался наружу. Дождь перестал, Ухта оцепеневшая. И льдина одинокая застряла на мели. А те громадины – ушли под парусами.
У моего колодца ладью в путь снаряжают. Руководит отец того Метиса. И Зоя (в бигудях) подтаскивает что-то. Еще хромает – цапнул:
– Как нарочно…
Чтоб как-то разрядить, иду к отцу Метиса:
– Что, больно укусил?
Тот добродушно машет:
– А ничего…
Ульчанин добродушный – усы подбриты сверху, нож в чехольчике.
Он у меня на пленке сохранился. Сейчас начнет рассказ про пристава с собакой. С почтеньем к приставу:
– Я молодая был…
Конечно, «молодая», раз пристав фигурирует.
Рассказ о Богородском, только другом, конечно. Но, видимо, тот спуск, где ресторан «Волна». Где дом купца – еще вместо милиции. Там, видимо, и бросилась собака.
«Я молодая был», стерпел на первый раз. А во второй (выхватывает нож):
– Я сделал так!
И пристав сказал:
– Правильно!
Не думаю, что пристав одобряет.
Рассказ-нравоучение:
– Стрела попала в цель…
Ценю и за сюжет, и за манеру? Но – усики подбриты, нож как кривое шило. Нож прятал в рукаве перед ударом.
А я невозмутим – я тоже ведь кольчемец? Спокойно нож беру – он отдает спокойно:
– Не нож, а ерунда…
Жестянка кривоватая. На острой стороне традиционный выем.
…И знаете, о чем я часто думаю? Конечно, о Кольчеме –
– Но без ульчей…
Ведь редкое общенье без вот таких эмоций? Клянуть Драконом, редкое:
– Не все тут этнография…
И нет у меня больше к кольчемцам любопытства! А от рассказа – страх какой-то унизительный! К тому же – подкрепленный авторитетом пристава, который сказал:
– Правильно!
Что вовсе добивает.
…Еще когда Лемож заглядывал в окно, я знал, что нахватался того, что избегаю:
– Декрет номер один…
А как убережешься? Мысль дикая, но часто посещает.
Стоишь тут у колодца:
– Амбы нависли мрачно…
И зелень по откосу – тоже мрачная. Столбы тумана, палы:
– Такая вот вечерня…
Не вынес – зашагал по переулочку.
…Кассирша, продавая мне билет, заметила:
– Наладится погода!
А почему б вы думали? Раз я пришел, наладится. И я расхохотался неожиданно.
Действительно событие:
– Я, так сказать, проследовал?
Зал маленький, скамейки вместо кресел. Рассчитан на кольчемцев – и тех, кто «нижет корюшку», и тех, кто есть в наличии, то есть совсем немногих.
Уселся под проектором, закинул ногу за ногу. И лента про Варшавское восстание –всего лишь за сеанс переключила. Согласен, что падение, но так уж получилось.
Представьте, за сеанс улучшилась погода! Прогулка при луне:
– Сонные вскрики, палы…
Зеркальная луна, зеркальная Ухта? Как будто, в самом деле, не в Кольчеме.
Костер? Кто-то «очистил территорию». Зажег и бросил так:
– У моего амбара…
Мы подошли с Пиратиком. Не наш, но что за разница:
– Хотя наш был бы выше и значительней?
Но дело-то ведь в чем? А дело – в ореолах. На спичке проверяю:
– Ореолы…
Тоска была, конечно, объективной. Примета верная:
– Лицо луны зеркальной…
И тут же замечаю, что от льдины, еще с утра застрявшей на мели, порядочный фрагмент бесшумно отделяется. Плывет, и, представляете:
– К Амуру?
Я бросал деревяшки:
– К Амуру!
Где ни бросишь, эффект однозначный. Это южная ночь – у амбара на сваях –
– Золотая штриховка – где лодки…
Вот Кольчем, что я так растерял? Мы еще погуляли с Пиратиком:
– Ну, теперь ни на шаг!
Передам его сменщику. Ну, а там – может быть, ближе к осени.
V.10. Киви-киви (Можно слушать: https://yadi.sk/d/lZrUXzks3KSU8h)
Проживи я здесь дольше, накопилось бы много примет. Например, если мрачность в душе, это значит, что жди ореолов. А они – вестник новой погоды.
Иду за молоком и удивляюсь. Вы представляете:
– По дОскам тротуара!
Листвянкам удивляюсь. Бескрайности разлива. И солнцу после столь давящей мрачности.
И кажется, что мир мой здесь всегда:
– Не надо только спрашивать…
Да здесь сейчас и некому! Встречаю только Риту-почтальоншу – та едет в Солонцы с ладьей киномеханика.
Где будет лодка:
– Там, где бабы собираются!
Мне ничего не надо в Солонцах, но таково влиянье ореолов:
– Вы уж скажите, чтобы подождали!
Да, просто так – возможность прокатиться. И я – по половодью, в ладье киномеханика:
– Не то что на дровах?
Возможность подвернулась – до Солонцов и сразу же обратно.
…Баб много. Как же:
– Корюшка пошла!
Тут неолит? Последняя старуха – снимается «низать»:
– Тут все ихтиофаги…
Потом еще на что-нибудь навалятся.
Три пса меня сегодня провожают. Пират припал. И бабка тетикатина:
– Отчалим, станет выть…
Лемож – тот улыбается. И Волчик вдруг откуда-то явился.
По слишком очевидной цепи ассоциаций я рассказал старухе о «проборчике»:
– Он и жену так, чтоб без синяков…
По ребрам бьет – открытою ладонью.
Да, много чего варится в загадочном Кольчеме. Соседушка (опять же тетикатин):
– Меня колотит…
Тетю Катю – тоже. Три раза отсидел. И «тетя» не подарок.
Каков матриархат! Как в городском подъезде? Так я опять невольно засоряюсь. Отшельнику никто не портит ореолов, но надо быть действительно отшельником.
…Ладья киномеханика осела под низальцами. Только отчалили –
– Берутся за свое…
Кто с кем и почему:
– Заткнутся ли когда-нибудь?!
Вопрос теоретический, как и ответ, наверное.
Ну, предположим, все же прожевали:
– Заметят ли умытость Чайных гор?
Или – как низко край березового леса несется за бортом ладьи киномеханика.
Ну, предположим, вдруг как-то заметили:
– Хотя такое лишь теоретически…
Возможно ли, чтоб кто-то за карандаш схватился:
– Нет, никогда…
Да ведь и не заметят.
Отмытость слов –
– Не выпрыгнуть из лодки…
Я только лишь стараюсь пониже нагнуть голову. К зеркальности волны, летящей вслед за нами. К зеркальности, в которой – и березки.
Отвык я от людей? Отвык быть рядом с ними и не иметь возможности освободить мозги. Очистить их от мусора таких вот разговоров и отойти куда-нибудь подальше.
Тут только и поймешь, сколько энергии – уходит на защитную реакцию. Какая глупость варится и как легко сломаться. Конечно, я вообще, не только о Кольчеме.
Пригнулся на корме:
– Зеркальность кружит голову?
Чуть было не вернулось вчерашнее уныние. Но кто-то за рукав:
– Смотри – на берегу!
А там красавец Волк – великолепным махом.
Бежит – с разгона рушится, плывет. И бег великолепный, конечно, связан с лодкой.
А именно – со мной:
– Ведь не кого-нибудь?
Меня ведь– за рукав в ладье киномеханика.
…Последний поворот. Тут и без половодья – ему не переплыть:
– Машу ему, свищу…
От Солонцов навстречу летит еще моторка. Три раза вокруг нас –
– Лихими виражами!
Взгляните на красавицу, что в полный рост всклокочена, на этих живописных иностранцев и наших баб, кричащих возбужденно:
– Совсем другие ульчи на Ухте…
Моторка встречная лихими виражами:
– Плавсредство наше чуть не потопили!
И я через стекло – волны (почти до неба!) смотрю на Солонцы:
– Зеркальное теченье…
Зеркальное теченье взошло над Солонцами! Над наливной баржОй, обрывом, тополями. Плавсредство наше очень перегружено, так что я – снизу вверх:
– Стекло волны до неба?
Да, тополя, обрывчик солонцовский. И формы наливной чуть-чуть левее. Я все успел заметить, пока нас не залило. Рискованная скорость –
– Ведь все-таки и айсберги?
И я готов еще раз повторить – и про стекло волны, и про красавицу. Про наше тихоходное плавсредство. И как волна обрушилась «стремительным домкратом».
Готов и повторяю – на то свои причины. Ибо на почте новость:
– Едет Игорь…
Так в телеграмме:
– Едет…
И привет? И что Юрий Михайлович отправил.
Конечно, это лучший вариант. Отбуду с легким сердцем, а там –
– Поближе к осени…
Я думаю – опять воспримут с облегченьем? Стезя отшельника не всем благоприятственна.
…Беру вина, печений и сока на шипучку:
– Особо экономить теперь уже не надо…
Устрою себе праздник? И может быть, сегодня – всю ночь на лежаке:
– Под полною луною…
Да, праздник, но – без признака прощальности. Под полною луной, как и давно задумано. Сейчас, по крайней мере, не надо ничего:
– Да и вообще какие в Кольчеме телеграммы?
Я, видимо, привык к Затерянному миру. Настолько, что другое как будто не серьезно:
– Приедет – не приедет…
Тогда и буду думать. А может быть, вообще нет никакого Игоря.
…Кольчемский люд – где длинные столы. Наличие – у сушильного амбара. Тут и плетенки с корюшкой. И этих мелких рыбок ихтиофаги «нижут» на ивовые прутики.
Наличие кольчемское – сезонная работа. Ондатр:
– Эй, становись!
Бутылку заработаешь? В том смысле, что – навряд ли заработаю. Возможно так – за ними не угонишься.
Но и Ондатр не знает лабораторных рук! Попробовать бы можно, но не люблю возиться:
– Расценка низкая…
И есть же две бутылки? Под дружелюбный смех даю всем по печенью.
…Плетеные корзины, очищенные прутики? Кольчемцев не узнать:
– Ихтиофаги…
Живое электричество! Живое дружелюбие. Минуты две – и прутик отлетает.
…Ладью я прозевал, но рядом с «наливной» стоит еще баржа:
– На Пильду и на Бичи!
Вот приключение? Но это «через часик». Кольчемский часик – может быть, и завтра.
Придется по тайге. Возможно, поднимаясь – до самых Чайных гор:
– «Зеленый шум» знакомый…
За пилорамой сразу забываешь, что отбивал куда-то телеграмму.
А это что такое:
– Это Волк?!
Запыхавшийся, мокрый, но – полная готовность. И никаких сомнений, что мы встретимся. Закармливаю мокрого печеньем.
И мы лежим в брусниках под укосиной:
– Под шум тайги…
Конечно, светлохвойной, уже зазеленевшей, хотя и неуверенно. И то из-за листвянок:
– Еле-еле…
Гиганты-муравейники? Среди пустых березок вдруг видишь новый куст с лиловыми бутонами:
– Белеющие стволики,
Лиловые бутоны…
Всегда тут, в самом деле, хоть что-нибудь, да новое.
Багульник, разумеется. Такие же бутоны, что я гальванизировал зимой в стеклянной банке:
– И здесь, и по буграм…
По склонам, где подкоски. Хозяин здешних мест – перед глазами.
Вот я переживал там тонкости спектакля, а здесь тем временем – такое назревало.
Сейчас и на Амбе, и на Коврижке – качаются такие вот, лиловые.
Я бросил просеку, оставшуюся справа:
– Белеющие стволики,
Лиловые бутоны…
Иду по зарослям – у каждого куста день разгорается, и нет ему предела.
Тут есть своя опасность. У каждого куста – ты в облаке смолистых ароматов, крепчающих – по мере разгорания и уводящих в сторону от просеки.
Конечно, я по солнцу, и тут не заблудиться. Но все-таки простор залива за березами –тут как-то неожиданен и, как обычно, радостен. Восторг необъясним, да я и не стараюсь.
…Покой послеполуденный. Брусники по колено. Баркас блаженно греется в тысячелетнем сне. И я иду – к баркасу, послушен чьей-то воле. А именно учителя-дервиша.
Он здесь всегда:
– Обычно где-то рядом…
И мне не надо думать у баркаса. Среди лугов, закрытых весенней тайгой. Под небом после полудня:
– Как фавну?
Да, «отдых фавна», да – послеполуденный. Косяк гусей:
– Подобье «W»…
Всегда? Всегда – по направленью к Чайным. Баркас, ручей, болотные багульники.
…Я вздрогнул, когда птица повторила:
– Да, дилижанс – из «Голубой рапсодии»…
Откуда она знает? Так чисто повторила, что даже удивительно, но я не удивляюсь.
Косяк гусей в полете над тайгой:
– Разбился на две группы…
Два клина в высоте? И мне отсюда видно подобье «W». И я – одни глаза и даже не завидую.
Вот жизнь? Стезя отшельника:
– Вот что за ореолами…
Вот тишина в душе неизъяснимая? Луга затоплены – брусникой и багульником.
И дремлющий баркас –
– Последняя стоянка…
…Нет палубы, и в трюме – сплетения растений. Корма в ручей осела наособицу. Наверно, подвели когда-то в половодье:
– И он забыл…
Привык мечтать по-здешнему.
Забыл о парусах? Так и рассыплется, не пробуждаясь от таежных снов:
– В прах и труху древесную…
Растенья позаботятся? Кому какое дело, что никому нет дела.
С кормы в ручей слезаю осторожно:
– Плещусь среди скульптурных сталагмитов…
И кочка мою спину щекотала. Из-за берез синели полуденные Чайные.
Моя стал самый сильный! И мы – опять на просеке. Укосы, крестовины, изоляторы:
– Наверное, ровесники…
А впрочем, изоляторы – те вечные, наверняка древнее.
И о предгорьях я, конечно же, напрасно:
– Это я так…
Пройти повсюду можно. Ручьев, конечно, больше, но в каждом умываешься:
– Одни глаза?
Когда лицо поднимешь.
…Дом, как всегда, приветлив и спокоен. Пиратик возлежит на баррикаде. Он умница – он знает, что должен охранять:
– Хозяин обязательно вернется!
Крапивки, огородик:
– Особенно крапивки?
Чтоб избежать неловких объяснений, кормлю собак. Включая и Леможа, который экстрасенс и всюду успевает.
И, захватив бинокль, просовываю петли:
– Замок висит, хоть и не запирает?
Я так могу и изнутри закрыться, но мне как-то неловко:
– И незачем сегодня…
Мы обошли залив коровьими тропами. Открылись горизонты –
– И все ведь испаряется…
Приподняты Амбы, а те, за Удылем, вообще висят, ничем не подпираемы.
Устал неописуемо и падаю под елкой. Птиц всяких множество:
– Зимой только табличка…
Стрельба в заказнике? Готовились с зимы – патроны набивали черным порохом.
А лебедей не трогают действительно. И, кажется, тут дело не в шаманстве:
– Летают они парами…
Так Алла утверждает – лирически и чуть ли не слезливо.
…Случайно в Солонцах убили одного:
– Второй летал и плакал…
Убили, чтоб не плакал:
– Такую красоту…
Из жалости убили, что ульчам, на мой взгляд, совсем не свойственно.
Про этих лебедей рассказывала Алла в тот вечер, когда Борю – приемом карате:
– Мы наравне деремся!
Но вечер жалко портить. Борису хочется:
– Поговорить культурно…
Вполне возможно даже, что и «здрассьте» является, чтоб тоже «поговорить культурно», но вечно пьян и как-то все некстати. Теперь вообще поставлен вне закона.
Возможно, я не прав, но надоела миссия:
– Мечтаю о Кольчеме без кольчемцев…
Чтоб мне никто не портил ореолов, Пиратика убить не обещались.
Хотя при всем не далее, как утром, невольно восхищался всклокоченной красавицей.
Низаньем корюшки. И там – на Удыле. А посему – не надо обобщений.
Но все таки и все-таки! Казалось бы, смотри – ну, хоть на этот вот японский горизонт, где пузырьки флюидов, невесомость. А если надоест –
– На головы арапов?
Так нет тебе того! Никто не строит душу. Никто не соответствует строительству природы. Возможно, что я многого не знаю. Я – человек сторонний –
– Но это наблюденье…
Конечно же, Кольчем немыслим без кольчемцев. Возможно, что –
– Не лезь с обычным пониманьем?
Но пусть теперь заткнется очередной Ю. Сэм. Имею свое мнение, как человек сторонний.
…Лежу под елочкой? Лежу лицом к вазонам, где вряд ли сохранилась пророческая надпись:
– «Прощайте» и т. д.
Я больше там не буду. А, впрочем, может быть:
– Поближе к осени…
Смысл телеграммы в этом? Доходит или нет, но пункты не продуманы:
– Все что-то отвлекает…
Как, например, сейчас – внезапно снЯлись утки:
– Мюнхгаузен таких нанизывал на шомпол…
Я это так, для представленья больше:
– Слежу в бинокль полет их над тайгой…
К разрезу Чайных гор, где их Дракон глотает. Наверно, где-то там гнездовья в снежных склонах.
Когда мы вечером гуляем вдоль Ухты, оттуда тоже вскрики при луне. Такая тишина:
– Доносится от Чайных…
Вот и сейчас луна явилась над Амбами.
Устрою все же праздник и ночь на лежаке? Буду вставать и принимать по рюмочке:
– Да, да – бокал зеленого стекла…
Вообще, пожалуй, надо собираться.
Коровьи тропы – это часа два. Но я влезаю в озеро «по уши». В одно из тех прибрежных, то есть ленточных:
– Изломы декадентские опутывают ноги…
Оцепенеешь тут среди стеблей бесцветных:
– По уши, на закате…
Ну, а какой закат, достаточно рассказывал. Я лучше – о лягушках:
– Ведь тоже обесцвечены…
Их прямо гекатомбы.
Читал, что воскресают, но все-таки не верится:
– Раздутые, всплывают на поверхность…
Наверное, вмерзали в донный лед и плавают сейчас, расправив лапки.
Неужто оживут? Мне очень интересно. Ведь именно такие оттиснуты на грУзиле, с которым по невежеству я так легко расстался. Магическая тварь –
– Остроголовая…
Да, интересно, но не суждено? Я не увижу новые рогатые чилимы и летний облик ленточного озера с его богатым «царством водолюбов».
Конечно, «ближе к осени». Но лето-то пройдет. Да я и сам в такой исход не верю.
Верней, не очень верю. Но вообще-то:
– Кольчем всегда…
Пусть – с некоторых пор.
И все равно – стараюсь задержать этот простор миражный –
– Эти прически мавров…
Вот эти три хребта? И те, за Удылем. И ленточку вазонов над прическами.
Прощайте, в самом деле? К закату это мягче:
– И ветерки туманность разгоняют…
Вечерняя игра? Скрутил одежды в узел, чтоб как-нибудь – по дамбе, а то давно темнеет.
Я даже рассчитал, куда снесет. Теченье из залива:
– Снесет меня к амбару?
Где самый Терек, узел переброшу:
– И поплыву по розовому Тереку…
Когда уже совсем было решился:
– Прекрасное виденье…
Из Ухты – выходит тихо лодка. И Дерсу – толкается веслом:
– Плявать хотел? А холодно…
Ондатру вчера видел. Стрелял, но не попал. Теперь идет поставить в ночь капканы:
– Нас переправьте!
– Можно…
– Возьмите и Пиратика, а то он у меня воды боится…
Пиратик на корме, а я гребу. Пришлось ловить – вертелся, хулиганил. Тяжелый такой стал – еле поднимешь. Дерсу все это терпит снисходительно.
Все знает – про ондатру, про чилимов:
– Птиц больших видел?
Это – что с белыми салфетками. Кричат так:
– Киви! Киви…
Действительно, похоже. У Удыля такие, где кипенье.
Их раньше не было. С заказником вообще птиц стало много больше:
– Вот орланы…
Куда, Дерсу не знает. Его мир только здесь. О нашем никогда меня не спрашивал.
Серьезно – ни о чем! Капканы самодельные и лодка «без единого гвоздя». Одежда –«от Ды-Ю», но ведь неолитятин. Возможно, что идейный. Такой как у Арсеньева.
Мой интерес к Кольчему его не удивляет. Даже мою готовность вплавь форсировать поток, по-моему, одобрил с уваженьем. Но ничего не спрашивал, заметьте.
Я тоже избегаю ненужных разговоров. Возможно, для того, чтоб не занизить образ. А образ симпатичный, согласитесь. На весь Кольчем единственный и тем хотя бы ценен.
Уходит в ночь –
– Толкается веслом…
И фетровая шляпа «от Ды-Ю» – на нем сидит доподлинно:
– Талома ли апу?
Берестяная все-таки, на конус.
Виденье неолита:
– К закату уплывает…
В закате бурный Терек:
– Плывет туда, к вершине…
Тайга, залив? И мысль еще какая-то, уже в связИ со мной как созерцателем.
Заметьте – я ни слова о грусти тихих красок:
– Ни здесь, ни там под елкой…
Ведь «краски» слово грубое? А «грусть» вообще неправильно, но нет эквивалента. И мысль я сам не очень понимаю.
Вот гуси дикие –
– Огромными кругами…
Залив тайги? Челнок, где кто-то так же толкается веслом:
– Да, да – вечерний свет…
Коническая шляпа:
– Виденье неолита…
Не получилось – знаю. Тут надо как Дерсу. Или как гуси дикие:
– Тогда слова нашлись бы…
И все-таки спасибо – и за мысли, и за амбар на сваях, и за второе действие.
…И дома потихоньку прибираюсь. Бинокль, ботфорты –
– В склад…
То есть – в прореху Времени? Секретный шифр:
– Замок с секретным шифром…
Шифр сообщил мне Игорь, убегая.
Что-то меня расстроило, и я засуетился:
– К чему мне, например, столько чилимов?
Десяток отобрал, а остальную кучу – сжечь что ли в печке:
– Кстати – разгорелась…
Рогатые тебе не береста? Затмение окОн, дым желтый и химический. Не усидеть мне дома.
Значит, опять в кино:
– С такими настроеньями и выпивка не праздник?
…К сеансу опоздал. Иду в свой дальний ряд. Уселся под лучами нога за ногу:
– Уже традиция сидеть так в кинозале?
Вчера не пожалел, по крайней мере.
Но только так уселся, кто-то еще сюда:
– Подвинься! Я сижу…
Может, ей плохо видно? Но как-то подозрительно уставилась в лицо. Полуприсела даже от вниманья.
Что-то не то? Народа в зале мало. Ряды почти пусты, а эта мне:
– Подвинься!
И тут я разглядел, что это председательша! Я занял, очевидно, «директорскую ложу».
Наглец должен быть узнан и наказан? Начальственная спесь:
– Особое ей место…
Пусть бы попрыгала, полуприсев на задних, держа передние все так же, на коленях.
Пусть бы попрыгала! Я б всласть нахохотался. Я не Дерсу – мне ничего не сделают:
– Начальственная спесь и неолит…
Так обезьяны прыгают в Сухуми.
Добавлю еще парочку штрихов, ссылаясь на вполне почтенных информаторов. На Юрия Михалыча, на Дину:
– Попробуйте узнать, чья информация?
Во-первых, «родила в дупле и задушила». А во-вторых:
– Родной, что с нами сделали?
Это она в подпитии, после какой-то «сессии», на памятник так лезла и обнимала ноги.
Нехорошо добавил? Но я же не Ю. Сэм. С «родным» тут много связано, о чем нельзя умалчивать. Насчет дупла, конечно, отвратительно. А памятник уже – примета времени.
И я ушел, не досмотрев картины. Отмыл бокал зеленого стекла. Пират пригнул башку в почтительном смущенье. Ведь во дворе-то холодно:
– Ведь во дворе-то ветер…
…Все обойдется как-нибудь:
– Пока ты мой, Пиратик…
Вы с Игорем пойдете на охоту:
– И даже на моторке по протокам…
А там, глядишь:
– А там – поближе к осени…
Давно уже за полночь. Погасло электричество – приемами, как принято в Кольчеме.
Я думаю о том, что мне не охватить даже вот так – при свечке и в одинокой келье.
О том, что не простой я созерцатель:
– Поэма – не поэма…
Но я – своими средствами. И у меня других – наверняка не будет. И в этом, вероятно, моя миссия.
Непоправимо большее? Хочу я или нет, но что-то образуется над главами. И это, может быть, тот кончик мысли, когда Дерсу уплыл –
– Да так неолитически…
Не знаю – так все странно. Но я уже спокоен. И ветер во дворе мне даже как-то радостен. Я тискаю Пирата:
– Ты безусловно мой!
Мы оба – из поэмы, где только мы и ветер.
V.11. Запах бешеного меда (Можно слушать: https://yadi.sk/d/t7lIft2U3KfERa)
Чуть свет пришла вчерашняя баржа. Пришла «с товарами». У трапа – изрядная толпа. И капитан орет на всю округу:
– Ты что там торговлю открыл, купец!
Да, та вчерашняя:
– На Пильду и на Бичи…
Пока значенья местного, но это навигация. Лед на Ухте – уже воспоминанье. И не за что «держаться», и Игорь ко мне едет.
Пусть трижды расхороший, но ведь другой устав:
– В моем бунгало будут разговоры…
Стиль пропадет? Немедленно уеду. Желательно, чтоб тем же самым катером.
Рюкзак почти что собран:
– Оазис, баррикада…
Осталось лишь прибраться в разбросанном хозяйстве. И зимние одежды – так, чтобы транспортабельно. Успеется:
– Пройдемся по Кольчему?
«Держись до навигации»? Держался – и вот уже мой лозунг растерянно-прощальный:
– Не торопись…
Ведь катер – будет уже сегодня. И время на «пройдемся» – полчасика, не больше.
Не торопись пройти по дОскам тротуара. Не будет скоро этого афишного щита. Листвянок, что стоят по огородам. Всего, во что вживался – с таким недоумением.
…За клубом – мастерская для сетей:
– Так ведь и не был здесь больше ни разу…
А сети возникали практически из воздуха? Возможно, по забытой технологии.
Я много пропустил по части этнографии. Зато тайге поверил – и искренне, и сразу.
Поверил этой щетке березок и листвянок. И тишине, внезапно наступающей.
Какой-то шаг, всегда неуловимый? За поворот березок, по дороге:
– Да, Лесовозной…
Шаг – и тишина? Тайга прозрачная, в голубоватых тенях.
Я проводил черту, но шаг неуловим:
– Вот и сейчас отрезало Кольчем…
А где, так и не знаю. Тут скрыт какой-то фокус. И тишина ведь тоже – приблизительно.
Вот это да:
– Лиловые и тут?!
Поверить трудно, но – знакомые бутоны. И где:
– За мастерской?
За дизельным сараем! За поворотом сразу же, что просто невозможно.
Кусты корявые и веточки ажурны. Змеятся так же, как – змеились на Ковриге. Ну, никогда бы в этом я не признал багульник. Но вот еще:
– Задизельный?
Другая разновидность.
Бутоны в основном. Но те, что расправляются, украсили тайгу своим глубоким тоном. И я б еще добавил, разгильдяйством торчащих как попало лепестков.
И длинные тычины как ресницы:
– Загнуты наподобие нотных знаков?
Тон фиолетовый:
– Весенняя тайга…
За мастерской, что просто невозможно.
И я, вместо того чтоб наводить порядок, бездумно ухожу все дальше от Кольчема. В весеннем легкомыслии, забыв и про полчасика, и про свое несчастное бунгало.
…Шагай по корням через воды и мхи! Ноги сами несут, и глаза разбегаются. Кувыркайся шмелем:
– Трогай ткани лиловые…
Но на каждый цветок – полсекунды.
…Спокойная, доверчивая и удивительно ласковая тайга. Кисточки хвоин, стволики белейшие. И наконец, задизельный багульник, успевший распуститься в конце второго действия.
Я все же свернул с Лесовозной дороги:
– Лепесткам все равно как торчать…
И тут же увязаю в замшелом буреломе. В кошмаре братьев Гримм и непролазном тальнике.
Там, где-то в глубине кольчемского Шварцвальда, обязан быть ручей, текущий с Чайных гор и для залива (с той маячной веткой) играющий роль творческого фактора.
Чурбан, господин Чурбан? Что, собственно, мне надо, неизвестно:
– Не может же служить каким-то стимулом…
Пучок сухой травы? Я должен попрощаться.
Не может, но я должен пойти на поводу. Полчасика туда, полчасика – сюда. В конце концов пока что я кольчемец, «куда не дунет ветер» и т. д.
Пока устал – добился своего. И утренняя грусть оборванной афиши меня берет за сердце в буреломах:
– Сейчас откроется…
Вот и уже открылось.
Залив, кососекущие столбы:
– Залив, затопленный брусникой и багульником…
Вот где тоска? Я все же продираюсь – по своему уставу, среди цветущих тальников.
Дно моря отступившего:
– Озерная страна…
Невольно размышляешь – на миллиметры супесей. Невольно промываешь мозги настоем мхов. И щиплешь дикий лук, что всюду под ногами.
…Об отступившем море – с островами, поросшими, как пишут, тропическими пальмами. Представьте, что и фикусы гигантские:
– Представили?
И я не представлю.
Скорей всего – туманы, ледовитость. Я даже допущу чередованья, но в основном:
– Туманы и безжизненность…
Земля пуста, Дух Божий над водами.
Но после моря тут тысячелетьями – вот так же, как сегодня, выкатывалось солнце.
Цвели багульники. Шмели – вот так же кувыркались. Минутный сон:
– Масштаб тысячелетий…
Что я, когда минутен и баркас? Я даже старую (сгоревшую) тайгу воспринимаю как-то отвлеченно – по пням и бурелому, по рассказам.
Да и себя как сон, если на то пошло? Сон об охотнике (похожем на Метиса?). Охотнике, забредшем в низинную страну, так же завязшем в тальнике, держащем курс по солнцу.
Сон, когда день принадлежит тебе? Вы только вслушайтесь, как это происходит:
– Кочка ушла из-под ног –
Ледяное звучанье…
Север ведь тут – лед под кочкой.
Неолитянин плюхнулся, но наконец узрел:
– Кулисы волн и отраженья сопок…
В просвет среди кустов – и желтые луга, и черные разводья за Ухтою.
…Действительно загадка, как я перебирался? В воде весь клин залива, и гуси машут крыльями. Заливов два – один в воде по пояс, другой – не поддается рисованью.
Шел будто, а не плыл, еще вчера:
– Коварные багульники…
Я ничего не помню! Но где-то здесь. Предгорья исключаются – я к ночи не добрался бы предгорьями.
…Мне рано перечитывать дневник. Когда-нибудь «в миру» я наконец узнаю, что крымского в березах и почему столбы – так убедительны квадратными венцами.
Бредут наискосок, держась на проводах. Становятся, как спички, в перспективе. И там – опять картинка с коробки от сигар. Бугор с березами, довольно-таки взрослыми.
Я путаюсь в деталях – не от сложности:
– Напротив – это райская долина…
И если бы не зимнее забвенье? Ну, в общем бы – не путался в деталях.
Ну, что за стимул – палка с пучком сухой травы! Что за деталь такая, чтоб я к ней продирался? Не потому ли что:
– Столбы кососекущие…
Не потому ли что:
– Опущенные руки…
Мне бы весь цикл:
– От доски до доски…
Лето какое-то? Осень какая-то? Все остальное ведь я уже знаю:
– Но не хватает чего-то…
Мне не вместить:
– Это знает баркас…
Он рассуждает десятками циклов? Впрочем, мечтатель – рассыплется прахом, не пробуждаясь от снов.
Я бы сейчас посидел у баркаса:
– Что-то должно быть и общее в цикле?
Только вот катер конкретно реален. Я не вчерашний, и плыть уже некогда.
Пусть остается мечтать без меня:
– Лето какое-то, осень какая-то?
Уточка рядом, метрах в пяти. Плещется, ясное дело.
Да, не мешайте – я скоро уйду! Наспех прощаюсь с тропинкой и кочками:
– Черные руки столбы опустили…
Уточка – так безбоязненна.
Да, я уйду, а тут Вечность пребудет:
– Палка с пучком…
Клок травы прошлогодней? Забвенье – вот что общее:
– Забвенье…
Которого сначала испугался.
Что толку громоздить излишние детали:
– Утки – те машут,
Гуси – взмахивают?
Это залив весеннего вида. Волны, кулисы, луга.
Зря я тогда испугался забвенья:
– Впрочем, дневник говорит об обратном?
Забвение как раз-то и нормально! И только ясность мысли удивляла.
…Висит давнишний долг – бревно удядюпу. Висит в буквальном смысле – где-то рядом. Но я боюсь кощунства на погосте:
– Усопшим не понравится мирское любопытство?
И что тогда:
– Не выпустят?
Шаманское бревно! Я так всегда:
– Не выпустят…
И все как-то откладывал. А инструмент-то джазовый и близко от Кольчема. Я много пропустил по части этнографии.
Я и сейчас не стану рисковать:
– Уже и так изрядно перегружен…
Любой удыльский мыс показывает гальку. Страна озерная:
– Дно моря отступившего…
И от погоста я – кольчемскою тропинкой:
– Лепесткам все равно как торчать…
Под синевой небес – стволы белейшие, как свойственно березам – в конце второго действия.
Внимание к ботанике – бездумность, легкомыслие:
– Цветы багульника дозрели до кондиции!
Кувыркайся шмелем, трогай нотные знаки? Смотри на мир:
– Фасетными глазами!
…Шмели уже не носятся восторженно, а замерли, вцепившись:
– Пульсируют с цветами…
И пьют, не отвлекаясь, напиток половодья:
– Майский нектар…
Коварный и шаманский.
Что удивляться:
– Плыву, как вчера…
Вниз головою сальто-мортале? Сыплется синька, и бахают пыльники:
– Нотные знаки взрываются!
А в общем-то безвредные китайские хлопушки? Но я не забываю о коварстве:
– Даже в воздухе примесь пыльцы…
Примесь даже на вкус ощущается.
А может быть, уже:
– Фасетными глазами…
Так что есть и чему разбегаться? Моим тысячам глаз, умножающим яркость, что, наверное, необъяснимо.
Впрочем, я осторожен, а сегодня – тем более:
– Ухожу и отсюда навечно…
Пусть взрываются нотные знаки? А то:
– Съедешь щекой по березе?
Пусть останется праздник с хлопушками? Паруса лепестков – в майском небе?
Посмотрел, как шмели –
– И достаточно?
Вот и первые крыши Кольчема.
Мои полчасика – та утренняя грусть:
– То утреннее чувство оборванной афиши?
Та утренняя грусть на дОсках тротуара:
– Не торопись…
И я не торопился.
Ведь знаю, что и грусть мне скоро будет роскошью:
– Чужой устав…
Уеду с тем же катером? А впрочем, если рейсовый действительно пришел, то уж давно отчалил, вероятно.
И мне сейчас лужок:
– Уже не просека…
Но все-таки лужок, и тут я задержусь:
– Привязанный теленок бодается с собачкой…
Похоже, я – любитель пасторалей.
Ну, ладно – новый смысл? Тогда еще простительно. Пятнистые, кольчемские, счастливые, веселые:
– Смотрите, как бодаются среди кустов багульника…
Они не уезжают и не ведают.
Да, лепестки, расправленные яростно. И стволики березок, белейших в майском небе.
Теленок и собачка:
– Пятнистые, кольчемские…
Да, крыши, но – не сразу. Еще лужок такой вот.
…У магазина те же, что осаждали катер:
– Ждем перерыва…
Перерыв в Кольчеме – «когда откроет бабушка». Сие весьма расплывчато. Зато вино сегодня без лимита.
Взял пару и себе, чтоб рыбари не ржали:
– Ведь это только шуточки с колесным пароходом…
Что предстоит – и здесь, и в Богородском? И сколько изводить себя прощаньями.
Но день еще в запасе –
– По крайней мере, день?
Ондатр клянется, что – меня никто не ждет. Он сам ходил встречать пришедший-таки «Яхонт». И пассажиров не было, а Игоря он знает.
И, так как разговор напротив дома Аллы, та тоже не замедлила возникнуть. Приборка побоку:
– Я – дойная корова…
Моя пара бутылок разливается.
Вообще-то скукота! Я больше проповедую. Смеются снисходительно, особенно Иван, «добывший» утром уточку. Спасибо, что не ту, которая плескалась в пяти метрах.
А перья бросили – за домом, по-кольчемски:
– Сходи и посмотри…
Сходил и посмотрел. Копаюсь в кучке:
– Ветром не раздуло…
Как выбросить такое, непонятно.
На перьях золото – зеленое и синее. Как с дорогих конфет –
– Но тут ведь от природы…
А форма? Разумеется, забрал почти что всё. Увязано в моем раздувшемся блокноте.
Потом пошли к Борису – «развешивали корюшку». Не то договорную как зарплата.
Скорее – просто крадено. Хотя вопрос, чья корюшка, навряд ли разрешит и председательша.
Так я узнал, зачем у ульчских домиков наружная стена утыкана гвоздями. Не каждая, а та, как правило, что к солнцу. СушИло это:
– Прутики раскладывать…
Развесили, вернее – разложили. Работа была радостной:
– До крыши!
Сейчас весь мой Кольчем – ихтиофагский, свайный:
– Увешены все солнечные стены!
Добавлю, что и гвозди какие-то кольчемские – отковывают тоже специально:
– Возможно ли еще быть убедительней…
Прими палеолит, забудь про обстоятельства.
Листвянки подобрели:
– Мохнаты каждой веточкой…
И солнце доброе – на мой такой Кольчем? Нет, я не забываю, что времени все меньше. Но это – мой Кольчем. И почему, я знаю.
Мы еще выпили (Дина слетала), и Боря подарил мне пару прутиков. Сам привезет в Хабаровск, «когда будет готово»:
– Старательно записывает адрес…
V.12. Палки и прутики (продолжение V.11) (Можно слушать: https://yadi.sk/d/zUytLefj3KkfPr)
А прибираться все-таки надо? За весь ледоход, за спектакль со ступеней крыльца.
Но только подметаньем тут вряд ли обойдешься. Особенно – у печки, где сваливаю дрова.
Драю доски палубы – занятье меланхолическое. Но с каждой половицей растет чувство отмытости. Растет и разгорается под благосклонным взглядом. Подозреваю:
– С потолочной балки?
Так собственно всегда, когда для дома. А проще говоря:
– Когда хозяйское…
Ну, подметешь? Замажешь дыры в печке. Или букет багульника притащишь.
Взгляд благодарный? Просто – не обобщал я раньше. И делал все, признаюсь, весьма эпизодически –
– Когда уж дальше некуда…
Или кирпич отвалится, или вконец уже и самому противно.
А между тем – бунгало:
– Шаманское бунгало…
Меня насквозь здесь видят, я уверен. Что я могу, к чему я не способен – по самой своей сущности, по движущим мотивам.
Баланс, наверно, все же в мою пользу – сон бестревожен, дни мои волшебны. И потолочной балке, полагаю, наверное, я даже любопытен.
Тип не обычный? Тип всегда готовый по пустякам хвататься за блокнот:
– Как будто, в самом деле, что-то может…
А сам слепой? Простых вещей не видит.
И я согласен, что не вижу многого. Что я – своими средствами, что средства не такие –
– Но нет других…
И все-таки живу – одним волшебством:
– И палуба чудесно отмывается…
…Теченье мыслей что-то прерывает:
– Визгливый крик снаружи?
Визжит библиотекарша. Стоит, как цапля, на одной ноге. Пират – на баррикаде и никого не трогает.
Ну, да – идите же! Стоит как примагничена. Под ней чуть ли не лужа. Но с камнем:
– Так и шла?
Похоже, так и шла навстречу роли. Стоит вполоборота, с глазом цапли.
Но сценка не доиграна? Я жду последней реплики. И та, как говорится, не замедлила.
В трясущихся губах, но злобно и раздельно:
– Убить его…
Общественное мнение.
Прекрасно знает, что – нельзя пустить вдогонку ни «дуру», ни чего-нибудь порезче:
– Ну как тут реагировать?
Послал что-то ей все же:
– Цаплю несчастную?
По-моему, не слышала.
…Я много пропустил по части этнографии. Но кое в чем не обделен Кольчемом.
Сегодня, например, я дойная корова –
– А этот визг…
Достаточно для выводов.
Конечно, настроение испорчено. Я в таких случаях всегда берусь за печку. Но ветер – дым обратно:
– Досматривай спектакль…
Низкие тучи, палы раздуваются.
Как быстро здесь меняется погода. Ведь только что Кольчем –
– Ихтиофагский, свайный?
А тут один из палов – уже у Кривуна, забрасывая искры до моего штакета.
Смотри, не отрываясь:
– Классический пейзаж…
Смотри и повторяй:
– Высасывает душу…
Так повелось в Кольчеме изначально. Я каждый день смотрю и повторяю.
Высасывает душу –
– До полной пустоты?
Но что-то остается, а именно – «классический»:
– Классический пейзаж…
Что лишь усугубляет и силы отнимает, не прощая.
С утра приметы? Палка с пучком сухой травы. Эквивалент – афишный щит у клуба.
Ну почему они попали в мой дневник:
– Как указатели – на пустоту с гарантией?
Я не купил «Зимовье на Студеной». Книжка лежит «у бабушки» в витрине. Попалась на глаза – даже сегодня, когда конец всему и навигация.
…Тени бесплотные, без содержанья! Много таких затерялось во времени:
– Без продолжений…
А впрочем, всплывают? Кое-какие работают.
Пример тому – «Зимовье на Студеной». Конечно, я читал:
– Наверное, талантливо…
Наверное, раз вздрогнул – при первом посещенье, увидев знак опасности отшельнику.
Напутствий, если помните, давалось предостаточно. Отшельник их отверг как несерьезные. Всецело поглощенный собой и тишиной, которую Судьба тут предлагает.
А тут тебе программа:
– Собака и отшельник…
Конец трагический? Возможно, что талантливый:
– Не этим ли пугали в совокупности?
Наверно, это слишком? И я не допускаю.
…Дом заносили метели:
– Дрова…
Каны, окно, занавеска? Я знаю, что дневник не объективен и трудно разобраться в недосказанном.
И ведь не зря пейзаж высасывает душу. Я говорю тогда:
– Слишком целебно…
Слишком классически, но чем:
– Не допускаю…
Ни при каких метелях и прочих обстоятельствах.
Может быть, с тем и уеду:
– Обидно…
Может, попытки мои преждевременны. Но и терять-то нечего:
– До завтра дотяну?
Конечно, если «Яхонт» не отменят.
Тогда давай:
– Выкладывай?
Решение не там! Оно во дворике, ты только не упрямься. Не надо даже помнить содержанье:
– Крапивки огорода и бунгало…
Об огороде, впрочем, кой-что уже говорено:
– Лишь мастерская шляп имеет перспективы…
Но, тем не менее:
– Вот именно – отложим…
Высасывает душу? Пейзаж слишком классический.
Я думаю, «Зимовье» вообще не для продажи. А почему, узнаете и даже очень скоро:
– Намек на некий стиль…
Открытый для отшельников:
– Талант ведь тоже – вещь неоднозначная…
Книжка будет лежать в магазине. Кроме меня, никто здесь не отшельник. И больше никому не бросится в глаза – ни завтра, ни потом, когда уеду.
Она из группы тЕней, что работают. Издание второе:
– «Зимовье на Ухте»?
Она лишь для того, чтоб мы вдвоем с Пиратиком побыли персонажами издания второго.
Енотик! Мсье Енот? Не устоишь:
– Мерцает…
Хватаю за ученую башку. Мы прыгаем, сражаемся, ведь мы тут – персонажи:
– Ведь ты же самый-самый у меня!
…А от калитки это наблюдают. Ондатр и Дина:
– Любит он тебя…
Он настоящий друг! Нож острый – сам ведь знаю. Дал им пятерку, чтоб не наблюдали.
…Я протираю стекла –
– А заодно и балку…
И больше протирать мне нечего, а жаль. Еще дрожит бурьян в удыльское окошко, как не дрожал ни при каких метелях.
Впрочем, слова? Я не стану скрывать:
– Было не раз – и страшней, и чудесней…
Море таежное, шхуна в ночи:
– Джига…
Сундук, в общем, с музыкой.
Я добираю последние крохи:
– Страшно, кто спорит…
Взлетим в Верхний мир? Дунет в пространство под полом, где сваи:
– Там и сейчас напряженье…
Дом-то и вправду не очень надежен? Жалко себя –
– До предела и дальше…
Так и сидишь в Запредельном, для коего, к счастью, нет слов:
– Разве, палки и прутики…
Правда нет слов, и рука не поднимется что-то записывать, если найдутся:
– Вылезет что-нибудь…
Вроде поленьев? Что-то болотно-таежное.
Прежде всего – потолочная балка. Может, так надо:
– Шквал с Удыля…
То есть опять деревяшка – в придачу к тем, что с утра заготовил.
…Но я не возражаю, чтобы меня просвечивали насквозь:
– Приятно убедиться в полноценности…
Что я не глух к внушениям листвянок, что я воспринимаю Запредельное.
Не возражаю:
– ДОба-дОба-дОба!
Извольте заглянуть через плечо:
– Там шквал и джига…
Дело рук моих? Не надо только думать, что я дошел до крайности.
Дом был всегда, и я –
– Хозяин не из худших…
Я полюбил свой дом с первого взгляда. Даже такой – с скособоченным входом, с мусором около печки.
Настолько, что готов –
– Рассыпаться, исчезнуть…
Судьба как у лиманного баркаса? Последняя страница издания второго? И это я не против:
– Похоже, знал заранее?
Действительно:
– Что может быть чудесней…
Эффектная концовка, согласитесь? Дневник свидетель:
– Я не возражаю…
И только жду, когда сломает сваи.
Страшно, кто спорит? Страшно, но это:
– Это достойнее «Яхонта»…
Исчезнуть вдруг со всеми персонажами:
К вопросу о классичности, внушению листвянок?
Я полюбил свой дом настолько, что готов:
– Вместе взлетим над Кольчемом…
Мы все здесь персонажи? Сказал и успокоился. И выхожу спокойно на ступеньки.
…Шквал унесло, и не надо трагедий:
– Небо как утром…
И та же готовность? Дом еще жив и при мне не рассыплется:
– Повесть не кончена…
Зря старался.
Наверно, тут знак свыше – от потолочной балки. Дом просиял – и палубой, и стеклами окошек. Конечно – и багульником, который я принес – по случаю последнего прощанья.
Мое ли дело обрывать поэму? Я сам ведь персонаж:
– Конечно, были мысли…
И я их записал – на всякий случай. И произнес, как реплику, раз надо.
…Тепло, спокойно, солнечно:
– Крапивки…
Я в левом дворике, что тоже – охранять:
– Бензин, моторы…
И лаборатория, куда не захожу, поскольку ключ не дали.
Тут уже листики:
– Смородина, черемуха…
Настолько напрощался, что рад неэкзотичному? И если бы сейчас –
– БузЫ-бузЫ-бузЫ?
Колесным пароходом – подальше от Кольчема.
Загнал мозги:
– Готовый шизофреник?
Жую побег черемухи:
– Зимы как не бывало…
А дом, то есть бунгало, пугает просто-напросто. Сейчас так хорошо –
– Жевать черемуху…
То веточку смородины, то листики черемухи? Но тут же провоцирую:
– Не повозиться ли…
Я только – о сарайчике с моторами. Хоть не умею, но –
– Кольчем научит…
С мотором-то какие горизонты? Гоняй по Удылю без криков:
– От винта!
А где-то и на веслах – в «кишенье водолюбов»? А там –
– До Чаятынского каньона…
Заметьте, кто мечтает:
– Отнюдь не шизофреник!
Я просто наскучался о том, что недоступно. Что было, но отрезано весенним половодьем. Что может возродиться в новом качестве.
Как – спрашивать не надо. Логические доводы – не то, чтобы бессильны, но – повод подходящий. Я бы сломал, пожалуй, обстоятельства:
– Пора бы отнестись к душе серьезно?
Я понимаю все:
– Я понимаю…
Но, запирая дворик на вертушку, я все-таки отшельник и мечтаю. Вольный охотник вечен:
– Он – с блокнотом…
Мечтает кто-то третий – не я и не отшельник. И, знаете, чем занят этот третий – вполне сомнабулически снимает завиток с наличника окна, что к огороду.
Возьму его с собой для вящей объективности? Дом, думаю, не должен бы обидеться:
– И без того болтается на ниточке…
Фрагментик завитка – и деревяшка, кстати.
Я все-таки достоин? Не слишком чтя порядок, я все же даже в мыслях не кощунствую. Потом –
– Конец зимовью?…
Зимовью на Ухте? Но времени до вечера достаточно.
И настроенье вовсе не прощальное. Так здесь всегда:
– Куда глаза глядят…
Куда ни дует ветер? И я-таки кольчемец. Я, как всегда, кольчемец и отшельник.
…Черт меня дернул –
– Думал – «через центр»…
Милая парочка – Алла с Иваном:
– Мы как раз к вам…
Разумеется, «к нам»! Знал ведь – вино без лимита.
Толкую им, что денег под завязку, что завтра уезжаю:
– Бесполезно!
Чуть ли не требуют. Ноют и ноют:
– Детям подарок купить…
Просто не могут они без подарка! И именно сейчас им нужен не трояк, а целая десятка, что противно. Казалось бы, друзья, проверенные временем.
…Время идет, а эти – ноют:
– Детям… подарок… купить…
Вот ведь охотники! Тактика старая – сразу другой заканючит.
Клянутся, что к вечеру перезаймут! Десятку отдадут, поскольку уезжаю. И наконец, их самый неотразимый довод:
– Борьке даешь, а нам нет…
Я уж не так беззащитен, как прежде. Мог бы прорваться, но мне любопытно:
– Может ли ульч подвести?
Я – этнограф. Я наблюдаю кольчемцев.
Соврать, стащить – свидетельствую:
– Может!
Но чтобы так открыто, так нагло и бесстыдно? Я вынес им десятку. Вернулся и вручил:
– Не подведите – завтра уезжаю!
Видели б вы эту радость добычи! УбрАлись моментально, наверняка смеясь – над дураком-этнографом:
– Явление четвертое…
Такого вроде нет в литературе.
V.13. Предгорий строгий стиль (продолжение V.12) (Можно слушать: https://yadi.sk/d/fZJQI40U3KmXQY)
Пока не одолели другие визитеры, смываюсь огородами:
– Жердина…
Свобода созерцания, свобода на жердине? Осадок этнографии противный.
Стараешься не думать, но мусор в голове. Десятки жаль безумно:
– Кольчемский реализм…
Невольно обобщаешь:
– Жаль Кольчема…
И жаль себя в Кольчеме как дурака-этнографа.
Хотел в тайгу, но как с таким осадком? Тайга не виновата. Я не сойду с жердины, пока Пиратик всласть бурундуков гоняет. Ругается на них – поблизости, в былинках.
…Но постепенно (как-то незаметно) осадок сам собою устраняется и осеняет голову свобода созерцанья:
– Моя дуплянка вовсе не сухая?
Мертва только рогатка, что слева и вверху:
– Чтоб солнце за нее цеплялось на закатах…
А утром бы дежурили кольчемские вороны, встречая первый луч со стороны Де-Кастри.
Трагичные листвянки огородов! Я так и говорил, что подобреют. Но как-то, знаете, для комплимента больше. А комплимент – возьми и оправдайся.
Мой патриарх сейчас – чудо весны! Не отвести глаза:
– Мохнатый каждой веточкой…
В блокнот попала мысль о светлохвойном облаке – на фоне вечереющего неба.
Для тех, вообще не видевших листвянок (особенно – вблизи, в начале мая), я объясню, поскольку на жердине:
– Поскольку ведь и сам – из черноземных…
Листвянки – вроде пальм, хотя они не пальмы:
– Да, комплимент – исходный, изначальный…
Чтоб не следили бдительно? Но все ведь оправдалось:
– Экзотика такая же, далекая…
Мохнаты каждой веточкой! Попробуйте представить:
– Я знаю, не получится…
Но я же утверждаю, что как в букетах дома. При свете фотоламп. Но тут ведь как с багульником:
– Трагичная листвянка…
А что мне до трагичности? Поверьте:
– Добрее не бывает…
Мне все равно не выразить? Читайте часть шестую – там будет кое-что, хотя и не в Кольчеме и при других исходных.
Там лишь о том, что небо и листвянки – неразделимы в принципе для Дальнего Востока. Но я тогда – не слишком обобщал, и слишком часто думалось о пальмах.
А карантин помог:
– Дуплянка не сухая?
Свобода созерцанья на жердине. Кольчемский реализм – не тот, а настоящий. И я схожу с жердины отрешенный.
…Большая Лесовозная дорога? Машины здесь давно не появлялись, что видно по воде, налитой в колеях и отстоявшейся до полной идеальности.
Да, те же коридоры, повороты. Идешь как на шарнирах:
– Бездумная тайга…
Стерильность, чистота и сбитые березы? Тайга сейчас – пустая и пугливая.
…Сейчас невероятно, что, в общем-то, недавно гулять бы мне в тайге из патриархов – вроде моей дуплянки. И тех, по огородам. В тайге, которая – через окошко кельи.
Поверить трудно, но – она в горелых пнях. Она в укладках бревен, что грузят в лесовозы:
– Внушительные бревна…
Откуда-то с предгорий? Смолистые порубки, серпантины.
Да, встретил эту щетку с пестреющим багульником. С тех пор, конечно, щетка изменилась. Но та же тишина, уже как бы привычная. Иду по колеям с весеннею водою.
Звонко, бездумно, легко – в колеях Лесовозной дороги:
– Пустые коридоры, повороты…
Ни эха паровозов, ни подснежников.
Одни глаза? Идешь как на шарнирах:
– Давно одни глаза, как и всегда…
И карантин помог, а во-вторых, давно уже – дорога Лесовозная.
Ручей, давно знакомый? Промывами в кустах, я знаю, приведет к заливу, где так часто – стою свою вечерню. Я и сейчас не против, но мне нельзя:
– Я только искупаюсь…
…Много воды стекает с Предгорий. Еле стоишь:
– Такое теченье…
Красные струи, свиваясь канатами, светят кой-где и зеленым.
Север тут:
– Север…
И май, между прочим. Талость и временность. Лезу в ручей – кочка щекочет лицо мне прической. Вроде слепого –
– На ощупь?
Так пополняю свою географию? Вроде бы – трогаю что-то все время. Что-то хотя бы:
– Этот и тот…
В чем-то еще убеждаюсь.
Тени бесплотные? Вытянув руку, должен наткнуться – на что-то бесплотное. Так натыкался на тени листвянок – где-то, когда-то:
– На мари?
Ручей глубок промывами. Температура льда:
– Ручей готов склонить к жердям триангуляции…
Но мне нельзя! Я только освежился. И снова – на Дорогу лесовозов.
Скамеечка с навесом? Бросаю в мхи ковбойку – легко найду, даже когда стемнеет. И снова – на шарнирах –
– И снова повороты…
И эха паровозов не дождешься.
Тайга взрослеет с каждым километром:
– И с каждым километром – все затерянней…
Иду по колеям, по зеркалам и тЕням, а небо все синей и предвечерней.
…Коридоры тайги, повороты? Даже тех, что я знаю, достаточно. Впрочем, и эти:
– Едва ли знакомы…
Я лишь ручьями:
– Навстречу…
О райских рощах что-нибудь добавить? Тайга не щеголяет пустотой:
– Ей незачем…
Но я-то в коридорах! Уже не доверяю этой щетке.
А день клонИтся:
– Тени графичные по лужам…
И рощи райские – пустые и весенние. Все тонкое и нежное. И предвечерний свет:
– Ни эха паровозов, ни подснежников…
За лирою-листвянкой неизвестность. А коридоры – новые и новые:
– Еще я тверд…
Потрогал – шершавый бок листвянки. Потрогал – убедился мимоходом.
Но все уже сомнительно, хотя б из-за того, что солнце передвинулось к закату. К разрезам Чайных гор, не видимым отсюда, которым бы пора и появиться.
Я еще тверд – еще в лицо мне веет небесный холодок:
– Ручьи текут навстречу…
Я – к тайнам Чайных гор, висящих за тайгой. К небесным серпантинам –
– Пока еще висящим…
Ручьи текут навстречу, что все же ободряет. Иду как механизм:
– Шарниры и стремительность?
Но что-то подозрительно:
– Не облик ли листвянок…
Не может быть, чтоб чеховская «Чайка».
Обрывчик за кустами:
– Отсюда и скатился?!
Ну, разумеется, что те же декорации! И та же память яркости, коварства и снегов:
– Я еще дома что-то там записывал…
…Так замыкается круг приключений:
– Плюс к географии…
Грустно, конечно. Так неожиданно встретишь себя –
– Вот бы Дерсу умилился…
Однако мне сейчас не до коварства. Я еще тверд:
– Но все водонасыщенней…
Что тут упрямиться – дальше нет смысла? В сущности – марь, и типичная.
Щетка тайги отступает назад:
– Дорога вокруг озера… На Пильду и на Бичи? И тут же замечаю:
– Вода течет обратно…
А вовсе не навстречу:
– Прощайте, Поднебесные…
Не будет серпантинов! Машины не оттуда, что, собственно, давно подозревалось:
– Рубить в горах навряд ли кто-то станет…
Конечно, нерентабельно и глупо.
Не надо трогать мысли. Их и не было:
– Потерянной душой согласен и на Бичи…
Но там масштаб не мой:
– Иные километры…
Загибнешь в километрах – без сомненья.
…Как быстро здесь темнеет:
– За Чайными горами…
Не надо так стоять? Не надо трогать марь:
– Она-то и опасна…
Но я еще стоял. Любая тварь на мари могла поиздеваться.
Грустно, конечно, увидеть предел:
– Какой-то Перевал, с которым не прощаются?
По той простой причине, что пройден незаметно:
– Вода течет обратно…
И дела не поправишь.
Прощайте, Поднебесные –
– С огромным водосбором…
Сияйте без меня, а я вас буду помнить. Не дело мудреца противиться Дороге, куда б ни увело колесным пароходом.
Но я еще стоял и цепенел:
– Меня не запугаешь…
Затерянность во мгле? И наконец:
– Иди ко мне, Пиратик…
Вот-вот и потеряю равновесие.
Обратная дорога:
– Какой-то Перевал…
Тайга не щеголяла пустотой. Прощанье – тоже роскошь:
– Любая тварь на мари…
Опять – по колеям, все что-то отражающим.
Пустые коридоры –
– Пустые по-весеннему…
Да нет же – все пропало? И лира, как нарочно? Потрогал бок – опять же мимоходом. Уже во тьме, но все еще – шершава.
…Разыскивал ковбойку у навесика. Вы не поверите:
– Мхи разрослись!
Я бы и сам не поверил, но в луже – лютик какой-то успел объявиться.
Может, и к лучшему, что уезжаю? Гномы Шварцвальда –
– Что за весна…
Гномы Шварцвальда, не трогайте ветками! Многое станет вот так объявляться.
V.14. Про бусяку (Можно слушать: https://yadi.sk/d/qlnMVmIx3KnR5b)
Домой попал, должно быть, очень поздно. Едва поел, погасло электричество. И печь не прогорела, и думать вроде незачем. Достал было портвейн, но не отмыл бокала.
Я скомкал всю обратную дорогу – тайга не щеголяла пустотой. Таежные предгорья – не для ночных прогулок. И поделом:
– Раздело до скелета…
Лишь колеи с водой еще держали курс:
– Листвянка в виде лиры…
Со мной не церемонились? Но я успел прочувствовать какой-то новый стиль, который здесь уже не пригодится.
Пока горит свеча, до «синих огонечков» – воспользуюсь имеющейся паузой. Скажу, куда относит пароходом и кое-что о прочих персонажах.
…Уехал через день по телефонограмме. «Сменщик в пути», и ждать его не надо. Опять командировка – на Ханку, между прочим, только уже не в качестве отшельника.
Вернулся где-то в августе или в конце июля. А шеф за это время побывал – в Амурске, Богородском и в Кольчеме, где все уже по летнему уставу.
Я осторожно спросил о Пиратике. Юрий Михалыч не сразу ответил:
– Может быть, Верный?
Ну, да – он и Верный! Ты не тяни:
– А убили!
Легко так сказано, и тут же про другое. Хороший человек, организатор:
– Но так легко…
Кольчемы у нас разные – и спрашивать тут больше было не о чем.
Игорь тогда действительно «в пути», то есть застрял в Хабаровске, ссылаясь на грунты. И замотал как раз ту пару дней, которых не хватило мне в Кольчеме.
И встретились мы с ним, когда я уже знал, хотя еще надеялся, что Верный – все же не мой мерцающий, что, может быть, другой, что Юра перепутал и т. д.
Записку Игорь видел, но «никакого пса»? И вроде бы опять, о чем тут разговаривать:
– Устав не тот…
Другие персонажи? Другой Кольчем и ценности другие.
Но Игорь все же знал и, если не рассказывал, то, видимо, из чувства деликатности:
– Не мог не знать…
Я что-то все же выудил, а большего, пожалуй, и не надо.
…Уехал, повторяю, не дожидаясь сменщика. Ключи отдал электрику Сереже, который согласился и присмотреть за домом, и книги передать в библиотеку.
Сережа Аинка – муж той библиотекарши. Сосед мой – через дом вверх по Ухте. Всегда улыбчивый, надежный, рассудительный. И за Пирата я не очень волновался.
Разрыв до Игоря – не больше полусуток? Но когда Игорь все же появился, то в доме беспорядок (не то, что я оставил!) и никакого пса, что самое ужасное.
Этот улыбчивый входил в лабораторию:
– Пить чай…
И, может быть, в тот вечер – Пиратика не стало:
– Я стрелял…
Попал улыбчивый! Попал, не сомневайся.
И хорошо б еще, чтоб с первого патрона и бедный мой Пиратик не умирал в тайге. Один, хозяин, брошенный, не верящий в предательство. Все по законам жанра:
– Мы все здесь персонажи…
Но есть еще причины, из-за которых, собственно, затеяна глава эта вставная. Глава мне неприятна, чужая духу книги и, может быть, вообще недопустимая.
Но у меня другое послесловье:
– Читайте часть шестую…
Не так уж и далекую? Ведь у меня свои законы жанра:
– Это меня раздело до скелета!
Пока горит свеча и рядом в кабинетике мой друг спит на полу, скажу, что его гибель как-то увязана с дальнейшими событьями. Не раньше и не позже – так надо для Кольчема.
Не мне кончать кольчемскую поэму? Я персонаж всего лишь и, может быть, не главный. Я только доскажу и точки не поставлю. Ведь реплики расписаны заранее.
…В Кольчем, естественно, я больше не просился. И вскоре рассчитался с институтом, где и работал-то на ставке беременной сотрудницы, и к рыбам отношенья не имея.
В ту осень я расстался и с Хабаровском, оставив за кормой десяток лучших лет:
– В Приморье отнесло…
Представьте, что удачно! Кольчемские уроки не пропали.
Согласен, что тут частность – мне так давно хотелось. Но вот друзья:
– Те тоже поуехали!
И пост наш на Ухте был вскоре ликвидирован, и нового сезона больше не было.
Теченье Времени стирало реализм. Кольчем неудержимо превращался – в «сон золотой»:
– Стихи кругом навешены…
Я их пересекал и к новым горизонтам.
Конечно, не избыть вины перед Пиратом:
– Но было бы неверно все зачеркивать…
Скажу о приключеньях – кому не веют пальмы, кто не сидел под майскою листвянкой.
…Едва лишь утвердившись в новом качестве, я быстро накатал первую часть. И (с помощью Алины) отдал в «Дальний Восток», хабаровский журнал, довольно-таки нудный.
Успех какой-то был! А в нашем институте, где многие тогда еще работали, – прямо фурор.
Журналы расхватали и поздравляли… Юрия Михалыча.
Ударный матерьял:
– Заглавие на обложке!
Редактор обещал и впредь меня печатать:
– Раз в год по той же порции…
Но «порций» больше не было – повыбросили, просто исказили.
Всё домогались знать – и что за институт, и каково значение хозяйственно-народное:
– Соцреализм…
Редактор обозвал мой первый опыт некими «заметками».
И гонорар назначил соответственно:
– Заметки путевые…
Конечно, если выбросить – и «воды затвердевшие», и шефовы подтяжки. И все почти – лишайники и тени.
Но «порций» я не слал и по другой причине:
– Кольчем не умещался в прежних рамках…
Пространство замерло, и «путь» сам прекратился. Тут даже не презренные «заметки».
Тут только день за днем:
– Возможность созерцания…
И даже не предметов, а их образов, которые менялись непоправимо быстро, а выводы – навряд ли существуют.
И рукопись росла по собственным законам. Буквально день за днем:
– Лишь числа не проставил?
Там тишина и неотвязность шлягеров. Там стук локомотива и классичность.
Никак нельзя мне было торопиться:
– Да минет нас Закон необходимости!
Не дело мудреца – заранее о выводах. Чудесное занятье:
– С событиями вровень…
Но дневниковость тоже – ведь грех в литературе? Когда совсем уж стала очевидной и, главное, Кольчем мой унижающей, я захотел раздвинуть горизонты.
И снова у меня кружилась голова:
– Садится на востоке?
Уж я прикнопил карту! Но там масштаб другой и горы Чаятынские – показаны широтно:
– Не знаю, в чем тут дело…
Расширил горизонт, но раз уж так –
– То шире…
Святые имена? И Сикачи-Алян. И десять лет в Хабаровске. И вот оно:
– Теченье…
По-моему, удачней не придумать.
Сюда и краеведение, сюда и этнографию:
– Монументальность замысла меня подогревала…
И всё, что интересно? На дилетантском уровне? А трудности я дерзко игнорировал.
Сомнения возникли, когда один Хабаровск стал забивать отшельника иным материалом. К тому же и объемы. И я своей рукой – надеюсь, не совсем, особенно – Хабаровск.
Опять же стиль? В таежных коридорах мелькал другой и был, наверно, истинным –
– Но я все декламировал…
Воруя где попало? С высоких нот – на более высокие.
Наверно, так и было:
– Первичность ощущений…
Наверное, с собою разговаривал? Честнее не менять, пока не допрощаюсь –
– Ведь я тогда не знал о Перевале…
Суммарный результат был предсказуем. Читатели впадали в летаргию. Порою забывая, о чем вообще шла речь. И отзывов от них я не дождался.
…Не засыпали только персонажи (само собой – не те, к кому я адресуюсь), но эти могли сравнивать:
– Добротные ценители…
Не чуждые к тому же и словесности.
Друзья, но все-таки:
– Могли и посмеяться…
Фактически экзамен? Но реакция – отнюдь не адекватна. И «сон мой золотой», как оказалось, кой-кому не нужен.
Юрий Михайлович валялся на диване, подбрасывая ноги к потолку:
– Все оценил!
Все, кроме ритмизации? Пробормотал, что «солнышко тут явно рассупонилось».
А Леша – за столом, под лампой, основательно! Он режиссер, толк знает в композиции. Мы все вокруг него – едва ли не на цыпочках. Алина понимает:
– Леше нравится…
Но и от Леши мало что полезного. «Кино – искусство грубое», а про меня ни слова:
– Я все уже сказал!
Ни слова, повторяю. Сверкает бородою и очками.
Туда же и Алина:
– Обзывалась…
Опять я неофит и верхогляд. Хотя уже – не то высокомерие. И каблуки как будто бы пониже.
Не раз были вопросы:
– Ты как все это делаешь?
И тут же наступала моя очередь, что несколько смягчало таранные удары. Так было и с листвянкою, и с печкой.
Алина и отметила пристрастие к Пиратику:
– Ты же не знал?
И это справедливо. Как будто я заглядывал в последнюю страницу:
– Пересчитал все крапинки на лапах?
Но что поделаешь:
– Пристрастье на поверхности…
Не трогал бы я этих пробных чтений. А все из-за письма, которое храню и приведу, как есть, без стилизации.
… «Недавно опять ездила на Волгу в село Завидово, где живет человек, корректирующий мои духовные позиции. Без этого руководительства писать о шаманизме в сказках не только сложно, но и опасно (в плане нравственном). Ты ведь помнишь твои ощущения в шаманском доме в Кольчеме. Они не случайные были. Ибо сам дом и стены, и предметы хранили в себе обстояния темных сил. Ульчи вообще считают вымороченные заброшенные дома населенными злыми духами-бусяку, а уж шаманский дом – тем более. И не случайно к тебе прибились собаки (и черной масти, вроде бы). Они считались охранителями от чертей, оттого и лают по ночам, что гоняют чертей. И погибли поэтому, иначе бы ты сам погиб. Они же взяли твою смерть на себя. Не думай, что это мистика. А коли сомневаешься, непременно прочти рассказ Тургенева “Собака”…»
Алина интересный человек? Тип ведьмы в современном исполненье, которая толкует пророческие сны, на партсобраньях также выступает.
И просто отмахнуться от бусяку нельзя. Нельзя и принимать, поскольку моя книга – «сон золотой» и вовсе не для этого. Нельзя и все:
– Разве очистишь совесть?
Конечно, тоже версия, как и мое «Зимовье» –
– Но я ведь сам…
А ранняя смерть Дружки? Классический пейзаж. Шаги ночью под окнами, хотя следов потом не оставалось.
Купаясь в благодарности, я сам еще сегодня хотел спросить:
– Ну, хоть у той же балки…
Хотел и не спросил, просвеченный насквозь:
– К чему прощанье портить недоверием…
Взаимная симпатия и так нам очевидна:
– Я вовсе не считаю это мистикой…
Дом знает все:
– И что букет последний?
Возможно, знал заранее, до моего приезда.
Душою благодарной, с событиями вровень, закрыв глаза на выводы и следствия:
– Волшебства одиночества…
С собою разговаривал, переступив Закон необходимости.
…Нет в доме никакого «обстояния»:
– В бунгало бусяку не возникали…
Не верю я, что балка, ведь грелся же в лучах! На то причины были достаточно серьезные.
Со мной, правда, могли расправиться вне дома:
– Отшельник уязвим всегда и всесторонне…
Могли прибить лесиной, хотя бы и сегодня. Или внушить, что я дойду до Бичи.
Я, в сущности, все время рисковал –
– А как меня тянуло в Запредельное?
Я слишком полагался на благосклонность свыше. И все сходило с рук охотнику с блокнотом.
Качал бедой –
– Готов был и взлететь…
Эффектная концовка, согласитесь! Я должен был загибнуть, но почему-то выпущен. Да еще как:
– С охапкою поэзии?
…Алинино письмо едва не изменило и взятый тон, и общий угол зренья. Ведь если допустить охоту на отшельника –
– Какой там «сон»…
Я чуть не бросил книгу.
Мне тяжело ворочать эту тему:
– Собаки согласились…
Кто их спрашивал? Какие «обстояния»:
– Обычное жлобовство…
И цапля свою роль играла из-за шапки.
А сколько их, желавших? Общественное мнение. Они бы все равно его убили. Я знал, что этим кончится:
– Последняя картина…
Еще на берегу, еще своя до ужаса.
…Бедный Пиратик. Наверно, не пускал. Возможно – и порвал кого-то из «гостей».
Сражался, как хозяин, не верящий в предательство –
– Пока этот улыбчивый не вынес…
Какой там Верхний мир? Охотники за шапкой, сшибатели пятерок и десяток, вы вместе – «бусяку». Пусть я несправедлив:
– Вы и Кольчему-то, наверное, противны!
…Заметьте, что и здесь есть примесь неолита. Я тоже не могу избавиться от мистики:
– Какие бусяку…
Но все-таки и все-таки? Для Дружки – лесовоз, Пиратику – улыбчивый.
Пиратик хоть пожил со мной счастливо? Но сразу же:
– Наверно, в тот же вечер…
Я оставляю версию Алины – не для очистки совести:
– Для полноты Кольчема…
В «Зимовье на Ухте» не меньше шаманизма. И тем, кто не сидел под майскою листвянкой –
– Кому не веют пальмы…
Отшельник заявляет:
– От бусяку нигде не охранишься…
И у меня не вышло – даже в книге? Возможно, знал заранее, что все как-то направленно. Все как-то недосказанно. Но, знаете, в Кольчеме – все было как-то проще и бездумней.
Я так и понимал, пока работалось –
– Закрыв глаза на выводы и следствия…
Но как ни отвлекайся, не перепрыгнуть фразы:
– Бедный Пиратик – наверно, не пускал…
Я все равно не знал, чем кончить книгу. А тут это письмо –
– А ты о приключеньях…
Всех раскидало, все поуезжали? И мне бы успокоиться –
– Однако послесловье?
Глава эта вставная, в традициях Кольчема:
– Соврать, остановиться на отъезде?
Быть просто Томом Сойером? Но я ведь не мальчишка. И, разумеется, не мне кончать поэму.
Она и не кончалась! Персонажи – тянулись рекой Времени, и каждый – в свою сторону. Юрий Михалыч – доктор каких-то там наук. Алина с Лешей – где-то под Ветлугой.
Алина отреклась с присущей ей решимостью. Коллекции отправила в музей. И мне, как верхогляду, подарок отвалила, что уж никак не объяснишь случайностью.
Растресканный севенище! И знаете откуда:
– Да из Кольчема же…
И более того– из моего бунгало, с чердака! Сняла еще задолго до нашего знакомства.
Не понимаю, как она решилась:
– Такой сарамбури…
Кому, как не Алине? Возможно, что тогда уже – начертана программа, включая и меня как летописца.
И я, по сути дела, единственный хранитель заброшенной души лирического дома. Возможно, уж давно рассыпавшейся прахом, взлетевшей в Верхний мир или еще куда-то.
Не правда ли, достойно удивленья? Я чувствую ответственность и не бросаю книгу:
– Не для того ли выпущен Кольчемом?
Поверить не могу:
– Такой неприкасаемый?
На полке за стеклом, в соседстве с завитушкой? Нет, рукопись должна быть развиваема. Так надо «в плане нравственном» – чтоб реплики сказались, хотя это «и сложно, и опасно».
Так я опять чему-то подчинился. Окончу книгу:
– Может быть, тогда…
Я вглядываюсь в карту, прикнопленную к двери:
– Две пары глаз…
Ну, да – как у Тургенева.
…Ведь я все неохотнее беру командировки. Чем больше лет, спокойней понимаю:
– Кольчем неповторим…
Мой Перевал в Кольчеме. Вода течет обратно, волнуясь Несказанным.
Опять украл? Почти как Пимен пушкинский? Но, если бы сейчас мне предложили, не стал бы добровольцем:
– БузЫ-бузЫ-бузЫ…
Глава эта вставная – колесный пароходик.
…Я вглядываюсь в карту Хабаровского края. Там ниточка Ухты –
– Кольчем не обозначен…
Как там сейчас, никто уже не скажет? А ехать специально:
– Как поедешь…
Отшельник осторожен, но все же как-то в отпуске – взял и купил путевку по Амуру:
– Хабаровск–Николаевск…
И обратно? Наверно, семена попали куда следует.
…Подобно мхам на тамбуре, упрямо колосятся:
– Да, «дымка Времени»…
Читайте часть шестую. Она и завершит повествованье, хотя бы для симметрии «Похода».
Кольчема у меня еще на три главы:
– Какие послесловья…
Их нет и в Верхнем мире? Ни выводов, ни следствий:
– Одно предназначенье…
Коротенькие сны для персонажей.
…Но вот по-настоящему не снится мне Кольчем. Ну, разве что, недавно:
– Склон Ковриги…
А больше ничего – похоже, что-то держит. А между тем он весь на подсознанье.
Надеюсь, что прорвется, когда окончу книгу. Как именно, мне крайне любопытно. Возможно, в новом стиле:
– Стиль строгий и свободный…
Другой Кольчем Судьбою предназначен.
Ведь все-таки пока я скован дневниковостью? Свидетельство тому – глава эта вставная. До «синих огоньков», о чем-то, как попало:
– Легенда, если видеть из Приморья…
Мне жаль не информации:
– Себя кромсать не хочется!
Да я и так не очень-то заботился? За ритм не извиняюсь, хотя в ночных предгорьях предупреждали твари:
– Не надо декламации…
Теперь я отношусь спокойно даже к стилю. Мой Перевал в Кольчеме:
– Другой пока не грезится…
И ночь без сна навряд ли что исправит:
– Еще бы пару раз раздело до скелета…
…Под утро над Кольчемом висело пол-луны. Однако облачка – уже узрели солнце.
Вороны на дуплянке кричат традиционно:
– Вот-вот и разлетятся…
День новый начинается.
V.15. Хайвэ! (Можно слушать: https://yadi.sk/d/rY2BTpo_3KtSTW)
Кольчемский день всегда как действо театральное. Долина еще темная –
– Лучи из-за Де-Кастри…
И сени, вроде камеры-обскуры, такое проецируют сквозь щелку.
Кривун зажегся светом красноватым. Затоплены луга – на двЕри, вверх ногами. И все –
– Пролог окончен…
Вороны разлетелись. День, собственно, отсюда начинается.
Счет на часы, но все равно:
– Ставь кофе?
Пока что это те же декорации. Ставь кофе, если есть. И жди флажок АУРП. Акт первый, только пьеса пойдет не по-кольчемски.
И в общем-то настроен на отъезд? Ни ночь без сна, ни стиль ночных предгорий – меня не трогают. Лишь камера-обскура Кольчем мой оставляет «вверх ногами».
… «Яхонт» причалит – опять же без Игоря. И я уже в дурацком положенье. Продукты съедены, и деньги на исходе:
– Затребовать…
Но это ведь неделя.
Не продержаться мне:
– День самое большое…
А там хоть ешь ботфорты? Охотнички кольчемские – без них бы еще вытянул:
– И ведь предупреждали…
И надо же, чтоб следствия – как раз на день отъезда.
Но день держаться надо, и продержусь, конечно. И то ведь как:
– На нервах…
С отметкой об «убытии». С порядком в доме:
– Тоже ведь…
Отмыты половицы? Хоть не входи, чтоб снова не отскабливать.
Куда ни повернись, подведены итоги:
– Оставьте, нет доверия…
С таким не церемонятся. Я прямо-таки слышу отовсюду:
– Как, ты еще не уехал?!
Надо придумать что-нибудь такое, чтоб как всегда:
– Куда глаза глядят…
Такого, вроде, нет в доступных мне пределах. Вот, разве, по Ухте:
– Сложу одежды в сетку?
Сомнительно, но все же легкомысленно:
– Хайвэ! Куда идешь?
– В луга, ловить лягушек!
Дерсу не удивляется и шутку принимает. Даже, похоже, чуть ли не серьезно.
Спросил о новой лодке – без умысла, поверьте. Но в неолите речь прямолинейна:
– А ты возьми другую…
«Во-он стоит!» Потом поставишь сам, когда наловишься.
…В моей библиотеке (моей, а не кольчемской) есть редкий уже сборничек стихов:
– «Чтец-Декламатор»…
Где уместились Пушкин и Джамбул? Представлен весь массив русской поэзии.
Читал его всегда без принужденья –
– Всегда сопутствовал…
Конечно, избирательно! Но многое программно:
– «Бразилия», «Турист»…
Усваивал легко, особенно Введенского.
Но вырос по другой (доставшейся) программе. И дом «прощай», и никакой Бразилии. Зато сейчас я «ловко оттолкнусь»:
– Плыви челнок, прощай мой дом,
Не скоро я вернусь…
За Поворотный мыс и далее – к вулканам, уже синеющим в небесном киселе. Как надо для Кольчема:
– Японским тонким очерком…
Кольчем ведь и туда распространяется.
…Гавань в промоине, выше амбара. Челн допотопный и полон воды. Но все равно:
– Хайвэ?
Легко перевернул – сажусь на весла и «вернусь не скоро».
Мой выезд (запоздалый, но программный) однако же смотрелся диковато. Весла вовсю мотаются:
– «Счастливый путь, моряк»?
Мотаются вовсю, а все-таки ни с места.
Да, факт неоспоримый – кругами по промоине. Дерсу Узал не выдержал:
– Вот нос…
Сижу не так в нанайской бригантине, где вместо носа полочка. Да и корма –такая же.
Скорее от Кольчема! Загребаю:
– Такой конфуз…
Ведь смотрят и злорадствуют? Наверняка шпионят, подозревая егеря. Не верят, что в луга, ловить лягушек.
…За мысом сбавил темп, немного отдышался. И чувство плаванья касается души:
– Я автономен…
Чувство восхитительно! Я – Чтец и Декламатор в плоскодонке.
Кольчем мой не остался сугубо сухопутным! В последний день –
– Благодаря Дерсу…
Но я мимо ушей его слова, что – «ничего, там ковшик»:
– Не утонешь…
А челн-то сплошь дырявый! Едва на середину, вода почти что вровень:
– Куда до Удыля?
Откачаю – сносит. Гребу – опять с бортами. И сносит здорово:
– Курьерское теченье!
Что за «хайвэ»? И все же:
– Нельзя не оценить…
Волна моторки встречной – легко прошла под днищем:
– И даже не плеснуло…
И сам я как Джим Хокинс – из «Острова сокровищ» Стивенсона.
Палеолит? Конструкция такая:
– На полочке блокнот и сетка со штанами…
И весла у меня – все из того же тальника. И ковш берестяной –
– Удобно прогибается…
…После бессонной ночи приятно подчиниться – касаниям длинных волн, непостижимым образом – включивших три Амбы и синие вулканы. Как это получается, лень думать.
Я думаю о том, что стал неолитянином:
– Вернее, стал бы с помощью Дерсу…
Вот я уже не спутаю, где нос, а где корма. А философия – практически усвоена.
Нет, не кольчемцем, а неолитянином! Кольчемцем мне не быть, что ясно окончательно. А тут еще –
– Штриховка…
Уключины-рогатки. Блокнот на полочке. Да и вообще – хайвэ.
Но сносит здорово! Собаки беспокоятся, а я – то вверх, то чуть не к Солонцам. Я – больше ковшиком, чем веслами из тальника:
– Да, точно, как Джим Хокинс из «Острова сокровищ»…
Лемож не выдержал. За ним (после раздумья) бросается с обрыва и Пиратик:
– Плывут меня спасать!
Ну что это за звери? Плывут спасать – красивые и крупные.
Вытягиваю их и рассадил на стланях. А лодка-то и мне коротковата. Тут явный перегруз:
– Волнуются собаки…
Ухта уже – почти что над бортами.
Ты не сердись, Пиратик:
– Он учит тебя плавать…
Мой милый сибарит! Я знаю, ты не любишь. Ты жирноват вообще и склонен помечтать. Но мы ведь персонажи:
– Сегодня нам предписано…
Однако перегруз катастрофический? Едва успел схватить блокнот и сетку, как тонем окончательно:
– Как раз напротив гавани…
Да, тонем – на потеху браконьерам.
И я уже плыву, расталкивая айсберги! В зубах – веревка лодки. Свободною рукой – борюсь с собаками:
– И здесь меня спасают?
Кричу на них:
– Хайвэ!
Работаю ногами.
Я тут уже купался, если помните. Вода с тех пор ничуть не потеплела. И плыл я в самом деле, расталкивая льдинки:
– Кольчемцы это видели, надеюсь…
С меня уже, пожалуй, и достаточно –
– Но марка егеря?!
И я меняю тактику. Где пляжи, за веревку. Гребу лишь, где протоки. Гребу, как бешеный, и ковшика не трогаю.
Так продвигаемся:
– Уже у первых тальников…
Здесь мы нашли остатки бригантины, рядом с которой челн наш – тяжелый, как дредноут. Предельный примитив –
– Борта берестяные!
Возможно, оморочка, а то и прототип? Из каменного века, несомненно. Лежит в траве у галечной косы. Прадедушка Дерсу ее тут, верно, бросил.
Я говорю:
– Кольчем неисчерпаем!
И слово-то какое:
– Оморочка…
Скользи акробатически среди фигурных кочек:
– Шест перебрасывай – направо и налево…
И я опять о том же:
– Удобнее моторки…
И, если не бежать от примитива, такое ведь и надо удыльскому отшельнику:
– Над царством водолюбов – скользи акробатически…
Плоский овал с пазами, куда борта вставляются. Лежит не просто так:
– Не раньше и не позже?
Ведь позже просто некуда, а раньше – тут снега. Снега и половодье скрывали оморочку.
Кому-то было надо, чтоб я в последний день:
– Уроками предгорий…
И «Яхонт» не случайно? Возможно, что действительно Кольчем неисчерпаем и мне дают понять неисчерпаемость.
…Наверное, заметно, что отшельник – то в неолите, то в палеолите. Как будто путает и разницы не знает. Или он так – для гладкости рассказа.
Спешу заверить – разницу я знаю. И где-нибудь в отчете я был бы поточнее. Но тут само выходит почему-то. Возможно, и для гладкости, но есть еще догадка.
Век каменный в Кольчеме, скорей, век деревяшек –
– Пугающих, волнующих, чарующих?
Я это со вчера уже так понимаю –
– А тут мне предъявляют оморочку…
Какой-то новый путь, в наличии которого я первый сомневаюсь. Но, сомневаясь, думаю:
– Махнешь рукой…
А все-таки мечтаю, внушаем тайной силой деревяшек.
…Последний день? Пока еще не поздно –
– Пока еще открыты горизонты…
Не навестить ли, так сказать, коллегу? Отшельника, имеющего опыт.
Но тут же (и опять непроизвольно) машу рукой:
– Какие тут секреты…
Играть на скрипке я ведь не умею, а как взмотыжить клин – и без Останко знаю.
И все же, предположим, сезоны за сезонами:
– Все назовется…
Лирика незнанья когда-то все же кончится:
– И здесь, и в Резиденции…
Другие истины? Наверняка, другие.
Возможно, что они вообще без всякой лирики:
– И что за удовольствие от жизни без блокнота…
Полураскрытый гроб, даже без скрипки? Я не Останко, я ведь не умею.
Вообще-то я любитель уезжать:
– Оставить за кормою и т. д. …
Всегда найдется нечто, что надо оставлять. Конечно, погрустишь:
– Но к новым горизонтам?
Сейчас, правда, совсем особый случай. Я ведь привык уже –
– С событиями вровень…
Когда весь день принадлежит тебе и голова – свободная от мусора.
И Внешний мир мне хуже горькой редьки:
– Навряд ли он другой после Кольчема…
Мне легче цепенеть там с тварями на мари, а то и раствориться незаметно.
Так я по пунктам? Так – вычеркиваю что-то:
– Их список уже, вроде, исчерпался…
Конечно, я уеду – уехал и со списком бы. Ведь все-таки влечет Закон необходимости.
Что увезу туда, где понедельники? Дневник, прежде всего, который мне осмысливать. И то, что я другой, уже не докольчемский, с чем жить, наверняка, будет теперь труднее.
Но свежесть неолита ведь тоже увезу? Она – залог и стимул. И надежда, что при любых условиях я не впаду в ничтожество. Конечно, трудно будет, в чем я не сомневаюсь.
…А деревяшкам – что палеолит, что неолит, похоже, безразлично. Их век – век долгий. Он же – и сейчас, когда мне предъявили оморочку.
И я уже совсем не думаю о пунктах? Я это – так, воспользовавшись паузой. Акт первый развивается вполне дотелеграммно. А хорошо придумалось –
– Полосочкою берега?
Мы миновали границу хребтов. Еще разок залИлись под обрывом. Но тут опять предел – я расшатал уключину. И мне не увязать крепления ремешковые .
Ввел бригантину в травы прошлогодние:
– Мой челн для дальних плаваний и был-то непригоден…
Вкушай покой лиманного баркаса? Перед тобою – солнечные злаки.
И я уже с трудом держу глаза открытыми. Да и зачем:
– Полуденный напев…
Солирует рожок из «Голубой рапсодии». И гулкой колотушкою три такта:
– С ударениями…
Да, вроде так – с подъемом интонации:
– Пройдет Весна в бикини…
Пройдет благожелательно? И снова за свое любимцы симфоджаза:
– И дилижанс, и фея, и вулканчик…
Заметьте, всякий раз в лугах что-то звучало. Причем необязательно Рахманинов.
Коротенькие пьесы – регтаймы и чарльстоны. В лугах такое свойство:
– Музыкальность…
Сегодня Гершвин –
– В знак расположенья?
Уключина сломалась – и в этом тоже знак? Осознанный предел:
– Наверное, ко благу…
А тайный промысел не мне сейчас разгадывать.
…Моя Амазонка – за границей хребтов. В небе «волосы ангела»:
– Нити и перья…
За границей хребтов (где Ухта сразу – вправо), изогнУтых совсем по-другому.
Я уж и так доволен? Мой Кольчем, благодаря Дерсу, уже не сухопутный –
– А оморочка…
Вот что увезу! Ее мне указали:
– Вернее, намекнули…
Я буду знать! Я ученик способный:
– Такая ясность мыслей в неолите…
Не обморок, а сон. Мгновенно все решаемо:
– Возьмем пример с зеркальными волнами?
Я все не мог понять, откуда они здесь. Безветрие ведь полное, а эти:
– Зеркальные, стоячие, а также – изогнУтые…
В них – и Амбы, и синие вулканы.
Конечно, они тут и образуются:
– Они от поворота Амазонки!
А айсберги (вернее – айсбержата) – от льдов на Удыле, так и застрявших в супеси.
Наверно, отрываются с намереньем сверкать? Фигурными боками –
– Не дальше Богородского…
Зато – в свободном плаванье? И я их одобряю, причем беру лишь близкие примеры.
Мне книга – новый путь? И что бы ни случилось:
– Такие пустяки…
Способен и на большее? И докажу Кольчемом:
– Да, что бы ни случилось…
И грусть будет со мною как эталон и стимул.
…Амбы позеленели, и их морды – прижалися по-доброму к долине. И кем мы им здесь кажемся – оттуда, с того берега:
– Наверное, уже неолитянами…
Солирует рожок из «Голубой рапсодии». И фея на пуантах –
– И золотые волны…
И синие вулканы – японским тонким очерком. Удыль приподнятый:
– Кипение флюидов…
Конечно, я бы мог с одним веслом. А там уже:
– По ленточным озерам…
Но я уже не тот, кто – среди айсбергов? Да и зверей, пожалуй, хватит мучить.
И то ведь:
– Пополудни…
И сильно пополудни? Скоро нити и перья начнут розоветь по-вечернему. И одинокий вепрь выйдет бродить средь кочек и лязгать, как собака Баскервилей.
Фактический предел, мне кем-то предназначенный? За границей хребтов:
– За границей прощанья…
Оставь на сетчатке? Оставь навсегда – этот птичий напев на косе этой галечной.
…Отсюда видно, как последняя кулиса соединилась с цепью ярко-синих. Таких же, вероятно, кулис зазеленевших. Но собственного цвета не имеющих.
Кисель небесный:
– Небеса библейские…
Дальше, конечно, опять же кулисы. Ближняя морда Ковригой кончается:
– Эта зеленая…
Тоже отчасти.
Где-то дорога – на Пильду и Бичи. Знаю уже:
– Вокруг озера…
Чайные я рассмотрю чуть попозже:
– Я еще постою…
Торопиться мне некуда.
…Кисель небесный к вечеру – всегда еще синее? Хотя, казалось бы, что это невозможно:
– Отчаянный мираж…
Солирует рожок? Дымный столб на лугах неподвижен.
Я еще Робинзон на косе. Но уже отвернулся от озера. Для последней Амбы:
– Там туман…
Больше мне ничего не покажут.
И вспышка яркости меняется на вялость:
– На вялость, на заржавленность…
Вытаскиваю челн. Мне ничего другого:
– По теченью…
Я как бы сам – задергиваю занавес.
…Как несет мимо Чайных:
– Хайвэ?
Я ведь впрямь отвернулся от озера. Так что слева по борту – висят. И висеть будут так до Кольчема.
Эти тоже о том же? И все так же настойчиво:
– Вот и ватка совсем утонула…
А без снега какая же чайность? Нет уж больше привычной Взнесённости.
Может, это пустяк, но не мне. Это образ такой:
– По теченью…
Это путник без весел:
– Это образ кочующий…
И вода будет падать куда-то.
И я уже смотрю со стороны, как кто-то лодку втаскивает в гавань:
– Вот сетку уронил…
Какой растяпа! Сует комки носков в размокшие карманы.
Простите за открытие:
– Со стороны виднее…
Конечно же, растяпа отрешенный. Кольчем его, похоже, раздражает:
– Закон существования на сваях…
V.16. Дождливая сиеста (продолжение V.15) (Можно слушать: https://yadi.sk/d/f-uEDHYd3KtbMa)
После лугов – сплошные диссонансы:
– Кольчем мне откровенно неприятен…
Поникший, потемневший, весь из палочек. Я не могу точней:
– Из деревяшек…
Пройдитесь по Кольчему, как мы с Юрий Михалычем. Зайдите в дом, как я тем жутким первым вечером. Любые предсказания покажутся насмешкой:
– Действительность страшнее предсказаний…
Освоился, конечно, вкусивши тишины. Рубил дрова, смотрел в окошко кельи:
– Особенно в метелях…
Такие декорации, таков палеолит:
– Не отвлекайся…
Но стоило попасть всего лишь в Солонцы:
– Поникший, потемневший…
Пропало наважденье? Кольчем уж не казался зачарованным, а если откровенно, то отталкивал.
Так всякий раз – осадок неприятья, который хоть сейчас не стану прятать. Как, впрочем, и дымок трубы (от поворота):
– Иначе и отшельник не отшельник?
Но знайте, что всегда, где деревяшки, там рядом – обязательны сомненья. Не так уж, впрочем, страшные в лирическом бунгало:
– Я даже любовался деревяшками…
Сомнения, однако, копились параллельно:
– Взять деревянный кнехт…
Кнехт в виде буквы «Н»? На склоне супесей – язык не повернется. И я уеду с тем же, с чем приехал.
Флажок АУРП (речное пароходство)? Оно, может, и к лучшему:
– Устал я от Кольчема…
Устал от его истин, неясных продолжений. И от себя, до крайности уставшего.
…Завел ладью в промоину:
– Смотрите, браконьеры!
Я, может быть, и вправду тайный егерь: Я плавал среди айсбергов, я с вепрем разговаривал:
– Отменно наловил в лугах лягушек…
Сейчас второе действие:
– Сиеста на веранде…
Не то обед, не то прощальный ужин. Продуктов – на заход, но в баке (под простынками) бутылки солонцовского портвейна.
Сиеста во дворе. От «улицы» закрыт, но видно часть Ухты:
– Под виселицей столик…
Сушила тут такие – с могучими крюками. Веранда, пальмы:
– Консульство в Коралио?
Мне так давно мечталось – почти что по О’Генри. Во-первых, лунной ночью, а то и загорать. Кольчем казался вечным –
– Представьте, что казался…
Я и сейчас – в условиях приблИженных.
Сижу за баррикадой под сушилами:
– Портвейн бросает радугу на столик…
Ухта слегка волнуется, и чайки над трубой. И уточка ныряет в отражениях.
Да, ветерок? Погода явно портится:
– И волны холодны и мутноваты…
Смотрю с тоской, не свойственной отшельникам. И думаю о том, что не доделано.
…Угрюмый старикашка (из дома рядом с Энной) сегодня предлагал шкурки ондатры:
– За штуку по пятерке…
Дурацкое безденежье? Притом что в должниках – едва не пол-Кольчема.
Я не купил стаканчики, не заготовил корюшку –
– Не сотворил коническую шляпу…
А Дина обещала пошить мне торбасА. И тут уеду – с тем же, с чем приехал.
Смотрю с тоской на уточку:
– Ныряет…
Но остается все на том же месте? А волны все мутней и беспокойней. Куда ни повернись –
– Испортилась погода…
Я думаю о том, что не додумано:
– Сиеста эта лишняя…
Кольчем неисчерпаем? Я быстро бы наладил отношенья и новые приметы воспринимал бы с радостью.
Под виселицей я? Вот и погода скверная:
– Сейчас в фужере искорки погаснут?
Пока не рвет со свай, но скверно на душе. И что мне делать –
– Снова пробираться?
…Сдаю позиции. Забрался на чердак. По лесенке – почти без перекладин. С завалинки, кустящейся магическим бурьяном:
– Кощунство или нет?
Чердак не запирается.
…Я как-никак этнограф и, будучи этнографом, скажу, что можно встретить в кольчемском чердаке. Когда залезешь внутрь на четвереньках и встанешь во весь рост, где крыша позволяет.
С орешками жестянку и школьные тетради. Плетеное «соро», вполне пригодное. Была еще дощечка величиной с ладонь, что еще как-то связывает с магией.
Дощечка – чтоб привязывать младенцев. Возможно, что и тех, чьи души обитают сейчас в моей дуплянке в виде птиц. Ну, например, в виде вороны утренней.
Но ничего шаманского? Хотя Кольчем присутствует. И я бы сделал вывод об очень бедном быте. Людей исчезнувших, развеянных по ветру, так только и дождавшихся вниманья.
Прошу заметить, что, кроме жестянки, я пальцем ничего шаманского не тронул. Орешки – да, попробовал:
– Есть можно…
Горчат слегка, но это горечь Времени.
Немного успокоившись, хожу ненаказуемый. Чердак пустой, ветрами продувается.
Забрался –
– Заглянул…
И то лишь потому, что в дом нельзя зайти, и мерзну под сушилами.
…А между тем, тут были и севены! Один из них запутанной дорогой придет ко мне лет этак через десять – бездомною и брошенной собачкой.
Растресканный, угрюмый –
– Без лица…
Ко мне, его не знавшему, случайному. Чтоб сохраниться в книге, такой неосновательной, которую навряд ли прочитают.
Конечно, я такого не предвидел, но с душами, развеянными ветром, контакт какой-то был:
– Контакт на чердаке…
Контакт с орешками, дуплянкой и тетрадями.
…Тут дождь сыпанул о тесовую крышу. Капли за шиворот:
– Шквал с Удыля?
Прыгаю вниз, не считая ступеней:
– Там ведь портвейн мой в фужере!
…Сиеста в тамбуре, у двери с разросшимися мхами. Поставил табуретку:
– Собаки улеглись…
И что за вид? На мутную Ухту, жестоко побиваемую шквалом.
А у калитки снова колбасятся – все те же Боря с Диной:
– И шквал им нипочем…
О, камера-обскура, вот охотнички! Не отвлечешь их даже остатками портвейна.
Клянчат трояк – довольно-таки скромно:
– Нам нет, а Алке дал…
Заметьте, не Ивану! Вершина дипломатии, хотя, клянусь Драконом, десятку вырвал именно Иван.
Бабе даю – поступаю неправильно? Тут неолит:
– Какой матриархат!
В Кольчеме его нет и, безусловно, не было. Я это утверждаю как этнограф.
Я – белый человек, на весь Кольчем единственный. Меня и обдирают здесь как такового. Возможно, что за пристава или за председательшу. Я это тоже все отлично понимаю.
Обидно, что к другому так нагло не вязались бы? И я давно бы сдался:
– Ну, нет – честное слово!
Но звук пустой:
– Чтоб у тебя да нет?!
Такие контактеры, такие информаторы.
Не отдавать же деньги на билет? Веду за ручки к баку:
– Пошарьте под простынками…
А там последняя (дорожная) бутылка, которую намерен был не трогать.
Хайвэ! Люди пришли, а он тут маринует. Я мариную – видите, какой я нехороший:
– А что это «хайвэ»?
Куда там! И не слушают. Они уже в «порядке», за калиткой.
Счастливые воробушки:
– Толкаются, смеются…
Ну каковы? Охотничья удача. И даже в магазин ходить не надо:
– Живая выпивка!
Задумали – обчистили.
А это их «хайвэ» – не то приветствие, не то вообще начало разговора. Как видите, и клич удачливых охотников. А может быть, и ульчское ругательство.
Опять меня обчистили:
– Хайвэ…
Дружба народов, как же! Священная корова. Обчистили – и нагло, по-кольчемски:
– Опять же потому, что уезжаю…
За ними следом – парочка ульчанок. Привадил их шипучкой на варенье:
– И эти – регулярно…
«Ситро» или портвейн – различие лишь в градусах и возрасте.
Такое, видно, свойство у кольчемцев – без всякого стеснения, как лунку разрабатывать. Зачем им созерцательность:
– Охотнички такие – со времени Великого Дракона…
…Спровадил и опять – на табуретку. Классический пейзаж:
– Волнуется Ухта…
Сиди и слушай дождь? Сиеста продолжается:
– На двери споры мхов заколосились…
А у воды Анютка с торчащими косичками – по-моему, дочь Стража у Ды-Ю. Купает в грязной луже пластмассовую куклу:
– Серьезная такая, краснощекая…
Упорно копошится, как будто дело делает:
– Играй себе Анютка, пока ты не вдова.
Не надо быть цыганкой, ведь вся-то твоя жизнь –
– Кольчемская?
Не дальше Богородского.
…Да, мысли в общем те же:
– Такая вот сиеста…
Но приговор еще не окончательный? А где не договорено, там не ищи гармонии. И я кой в чем признАюсь:
– Я завидую…
Завидую Анютке, соседке тете Кате –
– Тем более – Дерсу!
Похоже, всем подряд? Вот именно:
– Кольчемской популяции…
Не трогая, конечно, персоналий.
Попробую хоть как-то мотивировать:
– Последний день…
Простительно? А то флажок АУРП – разрушит аргументы и так-то слабоватые. А я хочу – без груза предрассудков.
Конечно, у меня сложился некий образ:
– Сломанный этнос…
Народ-вырожденец? А может быть, никто их и не ломал особенно:
– Такие они тут с палеолита?
Но что-то говорит:
– Не трогай персоналий…
Твое высокомерие нездешнее? Попробуй как-нибудь немного по-другому:
– Хотя бы от начала навигации…
Ведь как проснулись! Встречная моторка. И прутики, когда «низали корюшку». В программе – сенокос, путина в Николаевске. И озеро зимой:
– Красивая работа…
Заметьте, как стараюсь –
– Как мало принимается…
Из-за того что все-таки сложился? Ведь все равно – сшибатели пятерок. Хотя, что не отнимешь, весьма своеобразные.
Нет, так нельзя! Попробую иначе:
– Влияние погод, всевластье неолита…
Ухта на «главной улице», листвянки огородов? И Чайные висят ежесезонно.
Вот тут я мог бы дальше продолжать! Но я ведь не кольчемец –
– А кольчемцы…
Отнюдь не созерцатели? По крайней мере, я – не видел таковых, и это утверждаю.
Хотя, когда Пират сбежал в луга, я помню все же парочку кольчемцев, одетых празднично:
– Да, Зоя и Метис…
Шли на прогулку явно, хоть и с ружьями.
Гулять в лугах, не очень отдаляясь? Ухта на «главной улице» –
– Луга за Поворотным…
Не знаю почему, но я им позавидовал. Теперь-то понимаю:
– И сочувствую…
Завидовал низальщицам, завидовал Дерсу –
– Завидовал листвянкам огородов…
Себе не признаваясь? И лишь в последний день:
– Такая тут суета, что простительно…
Флажок АУРП –
– «Веселый Роджер» тож…
Кого-то убеждаю:
– Пора бы успокоиться…
Не быть мне – ни кольчемцем, ни отшельником. Стезя моя такая:
– Подальше от листвянок…
Конечно, я могу еще вернуться? От «белых мух» – до новой навигации. Но, глядя на Анютку, понятно, что не дольше –
– Что в общем и доказывать не надо…
Вот так – хожу кругами:
– И снова все о том же…
Наверное, мне рано уезжать:
– Еще бы пару дней…
И я бы все додумал? Ведь раньше лишь – простая созерцательность.
Возможно, впрочем, что – мой шанс уже использован:
– Мой шанс невероятный…
Пусть даже в роли сторожа! Хоть было, но исчерпано. И стиль ночных предгорий, наверно, будет все же не в Кольчеме.
И здесь я уже лишний и случайный –
– Как вся моя работа в Экспедиции…
Не нужен я Кольчему – при всех моих стараниях:
– Нет, надо закругляться…
Какие тут сомненья.
Пусть мой отъезд как смерть в палеолите? Ну, как на колее дороги вокруг озера. Как если б мне внушили, что дойду до Бичи:
– Упал и растворился…
И жаловаться некому.
Не надо быть цыганкой? Внешний мир – теперь еще противней и враждебней:
– Последнему кольчемцу позавидуешь…
Ведь мой палеолит – он там, в пасхальном дворике.
И вечно там пребудет как часть моей души! Как перевал, как Стиль Ночных Предгорий. Хотя, как знать:
– Глядишь и образуется…
Глядишь – и будет книга о Кольчеме.
И хватит о сиесте:
– Дождик кончился?
Я честно отыграл и действие второе:
– Закат…
Но тоже тусклый:
– Мокрый…
Какая тут гармония? Пойти, что ли, сдать книги.
И главный персонаж, игравший роль отшельника, со сцены убежал, сложивши книги в сетку:
– Закрыть абонемент…
Я бы давно закрыл, но вот – библиотека все время что-то заперта.
V.17. Загадка деревяшек (продолжение V.16) (Можно слушать: https://yadi.sk/d/xPs0XTH53KvMaJ)
Тропинка по корням, пружинящим брусникам:
– В небытие еще одну библиотеку…
Такую вот – кольчемскую, с бревенчатыми стенами и печкой, кою топят солидными поленьями.
…Трещат дрова, Пиратик дожидается –
– Горячие лучи в таежное окошко…
Экстерриториальность? Ходи средь стеллажей. Забытые названья:
– Умиляйся…
Не торопись! Не порти, что осталось:
– Пружинящая мокрая дорожка…
Стена чужой тайги. А справа – огороды –
– Фиалка у жердины…
Цветок вполне нездешний.
Фиалка и расстроила? Попробуйте представить –
– К брусникам некасаема…
И нет моей вины, что пьеса еще тянется, что пережил отшельника –
– Что мне давно пора освободить просцениум…
Но у меня есть свойство – люблю закрыть эпоху:
– Закрыть абонемент…
Я и в Кольчеме с тем же:
– Ах, синяя тьма…
Огороды с листвянками? Действительно высокая трагедия.
Настраиваю роль:
– Конец такой, хоть плачь?
Но ведь и тут не выйдет – библиотека заперта. Вот парадокс:
– Я все еще читатель!
И сумерки влияют с прицельным попаданьем.
Трагедия –
– Трагедия…
Я склонен к трагедийности? Вот и фиалка – о том же темнела. Кстати, движок почему-то молчит:
– Может быть, рано?
Да нет – уж пора бы.
Сидел и ждал чего-то:
– Ступеньки – тоже классика…
Войди в тайгу – попробуй? Не вернешься. Ограда из жердин, какой-то угол дома:
– Все прочее уже неразличимо…
Тьма уж не синяя? Кончен закат –
– Он ведь и был по традиции…
Помни ступеньки, приют предназначенный –
– Помни березки кустистые…
Пиратик по традиции свернулся под березами. Лежит в сухой траве и изредка мерцает:
– Сейчас пойдем, косматый…
Хотя спешить нам некуда. Как, впрочем, и всегда, когда я жил в Кольчеме.
Я об афише клубной –
– Оборванной афише…
Но это так – слегка, по ходу пьесы. Мираж ведь непридуманный:
– Возможно, ясновиденье…
А может быть, Кольчем пугал своеобразьем.
Свет так и не зажегся. Кольчем как будто вымер:
– Мои шаги по дОскам тротуара…
До дальнего конца –
– Конца за магазином…
Где были те – теленок и собачка.
Мои шаги:
– Запомни тишину…
Бревенчатые стены? И заборы, которые из палочек, стоящих вертикально. Селенье свайное –
– Загадка деревяшек…
У «Алки» на двери тоже замок. Сам я сей факт, наверно, не заметил бы, но выступил из тьмы китаец одноногий:
– Не отдадут десятки, они от тебя прячутся!
Эксперимент в развитии? К «читателю» впридачу – я все еще «этнограф»:
– Кольчем не отпускает…
Сидят внутри и будут так сидеть:
– Голубчики, на сутки просчитались!
Веселое злорадство на досках тротуара. Нарочно, чтобы слышали, китайца успокоил:
– Еще зайду! Не могут обмануть…
Китаец растворился, как и возник загадочно.
И вновь один на досках тротуара:
– Заветное свершается…
Кольчем, но без кольчемцев? Древнейший из древнейших, устойчивый во Времени. Древнее Сикачей, Помпеи, Баальбека.
Но не дают сегодня философствовать! Из тьмы образовалась взъерошенная Дина. «Хайвэ» до изумления – хватает за рукав, куда-то тянет, пьяная невиданно.
Портвейн не впрок – с Борисом поругалась. Домой не пожелала и ключ не отдала. Борис, конечно, рамы обе высадил. И Дина теперь тянет:
– Пойдем вместе?
О, камера-обскура! Ну почему так вышло, что подружился с самыми:
– Изо всего Кольчема?
Испортили сиесту, и черт их все наносит. Кольчем как будто вымер, а эти всё такие.
Но Дина все цепляется и норовит свалиться. Не бросишь же певунью с растрепанными патлами. Зову пересидеть в бунгало, на крылечке. И что б вы думали:
– Если нальешь, пойду!
Ну что за прелесть эти информаторы? Не истребить легенду о бутыли. Готовность пить – до состоянья трупа. И вот:
– Нальешь – пойду…
Тут вовсе непотребство.
Ну ладно:
– Отпирай!
Но Дина не спешит. Протягивает ключ с застенчивой улыбкой:
– Он будет меня бить…
Каков матриархат? В Кольчеме его нет и, безусловно, не было.
Замок отброшен – дверь сама открылась. Борис великолепен:
– Иди, сучка!
Но драться не способен – его бросает в стороны. И «сучке» ничего не угрожает.
Я ухожу, не слушая воробушков:
– Израненные руки, патлы…
Мордой в стену? Да провались вы пропадом – ушел, не обернувшись. Те что-то там чирикали, но я уже не слушал.
Тут выступил из тьмы китаец одноногий:
– Теперь будут вставлять…
Бесстрастно комментирует. Возможно, летописец кольчемских безобразий:
– А я не удивлюсь?
Он из театра теней.
И этому не спится! Кольчем как будто вымер, а он, как привидение, блуждает:
– Загадочный Кольчем…
Загадочная ночь? Особенно – китаец одноногий.
…Благословенна тьма и тишина? Тропическая ночь – из серии прогулочных:
– Хотя луна отсутствует, хотя довольно холодно…
А сыро – так уж вовсе безусловно.
И выводы оставим? Они на чердаке, а то и в Верхнем мире, где все вперед расписано.
Опять Кольчем – я вновь с ним примирился:
– Мои шаги по доскам тротуара…
Нам больше ничего не надо друг от друга:
– Такими и останемся…
Друг к другу благосклонными? Пусть даже и чужими –
– Но все-таки и все-таки…
Вот именно – возможно, будет книга.
…Так прОжит день, обещанный воронами. Свалил ответственность, и думать больше незачем. Баюкаю Пирата на крылечке:
– Не знаю, сколько времени…
А свет так и не дали.
Крякают утки во тьме за Ухтой –
– Вот пролетели над крышей с трещотками…
Этому типу я тоже завидую:
– Птицы полночных морей…
Так было и так будет:
– Небесная дорога…
Пират во сне вздыхает:
– Счастливый как всегда…
Я запускаю руку в шикарный мех загривка:
– Тот тип – ведь это я…
И все еще в Кольчеме.
На все еще горячую плиту насыплю зимних листиков багульника:
– Так было и так будет…
Мечтания на канах? И день, каким бы ни был, меня уж не касается.
…Кстати, опять ореол у свечи? Это копилось с утра понемногу. Пик настроений попал на сиесту:
– Ну, а теперь отпустило…
Я поднимаю свечу с ореолами. Тени бросаются –
– Добрые тени?
Дом мой такой – поворот вокруг печки:
– Вот Диоген по-кольчемски!
Тени и светоч? Последний эффект? Я продержался, как было предписано:
– Занавес…
Самый последний сегодня – пьеса была содержательной.
…Привиделись мне крошечные айсберги. И так им было радостно сверкать:
– В свободном плаванье…
Фигурные, знакомые? Да, да – ведь Река Времени:
– Позвольте, не в Кольчеме ли…
– Да, да – на Амазонке.
V.18. За последним молоком (Можно слушать: https://yadi.sk/d/Rj9iEa9r3KvSk8)
Шум позабытый – гудит в стороне Богородского:
– И меня самолеты касаются?
Погода, как нарочно, после ореолов. В такое утро славно уезжать.
…Так получилось, что заплатил – как раз по сегодняшнее число:
– Иду, жую соцветие черемухи…
Взял банку, но другую не оставил, поскольку молоко это последнее.
Иду, уже не думая:
– Уже не надо думать…
Теперь лишь действие:
– Пока до Богородского…
А там уже смотря по обстоятельствам. И раз гудело, то – возможно самолетом.
…Конечно, сорвалось:
– Опять без пассажиров?!
Но тоже, как во сне, всегда что-то вмешается? Судьба зашла под видом почтальонши. Мне телефонограмма – приказ по сути дела.
Здесь пауза:
– Я мог бы и ослушаться…
Дождаться-таки Игоря, уехать с чистой совестью? Наверно, так и надо бы, но в телефонограмме, чтоб ехал, никого не дожидаясь.
Судьба зашла под видом почтальонши:
– Дотягивай до завтра и отчаливай?
И, если б часом раньше, меня бы уж тут не было. Но все с ответом сходится –
– Но ведь когда сходилось…
Извелся я на этом полустанке:
– Подножка уходящего вагона…
А тут тебе – какая-то, но ясность? Судьбою не забыт, но и на том спасибо.
Конечно, подозрительно, что Игоря все нет. Но он «в пути», как шеф вновь утверждает. Не мог же провалиться –
– Завтра будет?
И я – на том же «Яхонте», без лишних разговоров.
Пока совесть чиста? Я лишь забрал часы, чтобы поставить время в магазине. Соцветия черемухи еще не распустились, но существуют – запахом и вкусом.
Борис и Дина вот – опять за ручки взявшись. И, кажется, готовы к немедленной атаке. У высаженных рам:
– Вчера такое было!
Но, как я приходил, воробушки не помнят.
Я показал им телефонограмму. И говорю, что мог быть в Богородском. Что денег нет и что не знаю сам, как доживу до завтрашнего «Яхонта».
И тут Судьба опять меня коснулась! Борис вдруг как-то глазом– не то чтобы прицелился, но:
– Будет рейс и вечером…
Два рейса в расписанье – такое расписание всегда у них в Кольчеме.
Нет, я не знал Судьбы! Я лишь о том, что Игорь – глядишь, да и появится сегодня. Я даже был уверен, что сойдется. Что шансы лишь удвоились, согласно расписанью.
И в магазине те же разговоры:
– А то меня забыли в бухгалтерии!
Китайская старуха, как мумия, смеется:
– Кормила бы «на запись»!
Забавно, согласитесь.
Кредит, как деду Пипке? Доверие кольчемцу:
– Ведь чем-то заслужил…
Но я не за кредитом. «Зимовье на Студеной» – лежит себе в сторонке, как будто незаметно:
– Никто его не купит…
Проверил должников:
– Неужто так и прячутся?
Уже вторые сутки под замком! Подсунул им записочку:
– «Цена вам по пятерке»…
Эксперимент закрыт, считайте это выводом.
Уволился этнограф? Вообще и в данном случае:
– И ваших хитрых рож я больше не увижу…
Священная корова? Пусть я несправедлив, пусть наблюдения будут однобокими.
…Сейчас туда, где улица от клуба свернет непостижимо в березы и листвянки. Туда, о чем не надо уж рассказывать:
– Поверьте, безболезненно…
По направленью к Чайным.
Меня лишь поразила быстрота –
– Как будто плыл по воздуху…
Но я уже у лиры? Шершавый бок:
– Согласен, театральщина…
Согласен, что прощаюсь я неискренне.
Молчащая дорога, стиль предгорий? Но все-таки слова чего-то стоят. Я думаю, что термин «светлохвойная» – возник из удивления, наверно – где-то в мае.
Без горечи съел лютик у ручья. Из лужи той же самой, отстоявшейся. Круги какие-то на луже возникали. И лютики качались, и небо отражалось.
Я говорю:
– Безбольно…
Светлохвойно? Ты был, и нет тебя:
– И та же тишина…
Как смерть в палеолите? Читайте часть шестую – там есть момент о летней светлохвойности.
Мне нечего добавить:
– Тайга такой останется…
Мне не хватило времени, а может быть, вниманья. С тем лезу через изгородь:
– Фиалка у жердины…
Но дела не поправишь – фиалок уже несколько.
…Пишу записку Игорю. Формально – о журнале, о датчике, о бочках, о моторах. А неформально, кто такой Пиратик и что ему все время угрожают.
Посланье придавил лабораторной кружкой, где новый куст багульника цветущего –
– Задернул занавески…
Сюда еще войду, но лишь затем, чтоб выволочить вещи.
Отнес банку сгущенки тете Кате с просьбой открыть Пиратику на завтрак. На случай если Игорь сегодня не приедет:
– Но завтра обязательно!
Так в телефонограмме.
Шесть уже скоро:
– Скоро будет «Яхонт»…
На берегу моторка с новыми людьми. В фуражке лесника:
– Наверное, вы Шумилов?
Меня он тоже знает понаслышке.
Зарос ты, как Останко! Жаль, некогда расспрашивать, но о коллеге речь:
– Да, «пишет, как печатает»…
Книг много «царских». Да, еще транзистор. Все это мне давно уже известно.
Но совпаденье странное:
– Сгорела Резиденция?
И сам Шумилов (егерь) коллегу переправил:
– На материк…
Куда-то рядом с Бичи. Незримый персонаж:
– Пример для подражанья…
Судьба меня сегодня посещает? Смотрите, как совпало:
– И егерь мог не встретиться…
Кому-то было надо? Сгорела Резиденция. И я, наверно, должен подчиниться.
Лабораторной кружкой придавлена записка. Букетик с Лесовозной –
– Опять не удержался…
И солнце – сквозь задернутые шторы:
– Наверно, и в окошко кабинетика…
Вытаскиваю вещи:
– Меня там уже нет…
Мне лишь бы не сорваться и дотянуть до катера, который можно ждать и на ступеньках:
– Собака и отшельник…
Пока еще счастливые.
Заройся в чудный мех, прижмись щекой к Пиратику. Наври ему:
– Не дальше Солонцов…
Наври и сам поверь, что вечно будем вместе:
– Так вечер наступает…
Хороший ясный вечер.
Отъевшийся Пиратик лениво позволяет всего себя расчесывать, вытаскивать клещей, наловленных сегодня в тайге на Лесовозной. Тайга стала опасной, а у меня лишь справка.
…Я пропустил момент, когда причалил «Яхонт». Неловкий свой багаж тяну – туда, к амбару:
– Игоря нет…
И мне бы по-хорошему – остаться с чистой совестью –
– Но я уже без весел…
Теченье Амазонки? Вода куда-то падает –
– И это мне известно…
Но ночью я б повесился? Или умом рехнулся. А так:
– Флажок АУРП…
Мне б только не сорваться в последние минуты.
…Воробушки – опять за ручки взявшись? Мне не до них, и лучше бы их не было. Ведь вечер так хорош – своей красноречивостью, своей невозвратимостью, прощальностью.
Но я еще в Кольчеме! Напрасно торопился – по узенькому трапу еще что-то таскают:
– Хороший ясный вечер…
Хороший для заката, прогулок при луне и кан за занавеской.
…Целую в нос собак:
– Пиратика с Леможем…
Давали ли гудок, не помню – вроде было:
– Мои друзья, дороже вас не будет…
Глаза в глаза? Спасибо, хоть не ведают.
…Еще стоим? В стекло иллюминатора мне видно, как собаки кувыркаются. Там сети у амбара, куча сетей разгруженных. Еще стоим:
– И мне бы вместе с ними…
Мне видно, как кольчемцы потянулись:
– Встречают, провожают…
Такой обычай летний? Сегодня вот – погрузка задержалась. И те, на берегу:
– И мне бы вместе с ними?
Колесник? Разворот:
– Кольчемская открытка…
И мне уже не выбежать по узенькому трапу:
– Брег покидаемый…
Да, это так, наверное. Брег покидаемый – туристом и навечно.
Еще моя дуплянка выделяется – своей сухой рогаткой характерной:
– Открытка, брег…
Кольчем уж – как бы в профиль, но это не последнее виденье.
В стекло иллюминатора еще успел заметить своих собак, напавших на Сергея:
– Да, на того, что «здрассьте»…
По-моему, Борис – еще махал руками, защищая.
…Видение закрылось полуостровом. Мне нечего добавить, тем паче что сказал – не только все, что было, но и о том, что будет. И что не перестанет, пока не кончу книгу.
Пиратик мой. Наверное, заметно, что он едва присутствовал последние три дня:
– Я не хотел навязывать…
Ведь мы не просто вместе, а эти дни – общение без возврата.
…Без весел и руля –
– Теченье Амазонки…
Безвольно, сгорбившись, потухнув, бросив руки. Судьба меня вывозит из моего Кольчема. Кочующие образы – по Кругу Превращений.
Открыл глаза:
– Уже за Солонцами…
Возможно, где-то здесь Машиной Времени стоял наш грузовик среди ночных сугробов, среди тайги –
– Среди палеолита…
…Идем довольно быстро:
– Холодный ровный ветер…
Все пассажиры в трюме. Разворошил багаж, достал кашне и куртку. Расселся на корме:
– И как это значительно…
И как непоправимо.
Идем среди обросших островов. Горбы по обе стороны – какие из них Чайные, узнать нельзя. При многих поворотах, холодном встречном ветре и палубном безлюдье.
Идем, пугая уток и гусей:
– В почти невероятном окруженье?
Среди зеленых тальников, нависших над протоками. Среди бамбуков, если так уж нравится.
Час и другой:
– Архипелаг нежданный…
Последние три дня не укрепили душу? Сейчас же:
– Путешествие…
Откуда и куда – тут не играет роли, как обычно.
Я наслаждаюсь сменой декораций –
– Самим движением…
Лицо одеревенело? Я весь анестезирован. И пропустил протоку, которая вела – в палеолит Кольчема.
Растерянный, придавленный к еще пустой корме, рванулся вдруг к Пиратику, дуплянке. Но мы уже – напротив Богородского. И что сейчас не надо, так это Богородского.
V. 19. Бабай (Можно слушать: https://yadi.sk/d/HblGQVwJ3KvZLy)
Мне все-таки придется давать еще главу и довести отшельника хоть как-то до Хабаровска. Структура книги требует:
– Обратная волна…
Контраст и заключительная фраза.
…На пристани собрал всю информацию. Летают – вроде бы, нерегулярно. Колесник («Метеор» из Николаевска) приходит по утрам. В гостиницу – не суйся.
Закон необходимости настиг-таки отшельника. Забудь о неолите –
– Ночуй на дебаркадере…
Сдал вещи на хранение – единственно, что «можно». Прогулка по столице автономии.
Поднялся «в центр» – на угол, где милиция:
– И что за черт…
Я от машин шарахаюсь? Какие-то бандиты внезапно возникают – я и от них шарахаюсь, представьте.
Подальше от греха свернул в таверну «Чайка». Официантка смотрит:
– Олимпиец?
– Кольчемец! Правда страшный?
– Бабай!
Тогда действительно была олимпиада где-то в Токио.
…Напротив зеркало – и в нем сидит бабай. Заросший, как Останко, то есть совсем немыслимо. Он только что – из каменного века:
– Загар его – с небесных серпантинов…
Три дня с меня не сбили душевного здоровья? Я этим отличаюсь от прочих посетителей, жующих эскалопы, дежурное здесь блюдо, то есть сплошное сало на проверку.
Да, я-таки кольчемец? И я не понимаю, как можно что-то съесть, не приготовив. А тут несут – и печь топить не надо:
– Ну, согласитесь, как все это странно…
Жую в мелькании чужих физиономий. Сквозь свет малосвечовых ламп таверны:
– Обитель мудреца…
Я вижу свою келью? Кончаю с эскалопом –
– А то ударят музычку?..
Конечно бы, умней сидеть так до закрытья, но я бабай нездешний:
– Тоска неуправляема…
Не выдержать, ведь я – из каменного века. Не это бы, а джигу:
– ДОба-дОба…
…Столица Богородское:
– Любить тут что-то рано?
Читайте часть шестую, и там вы не найдете – тех строк определяющих, поскольку верхогляд, поскольку легкомысленный:
– Довольствуюся малым…
Сейчас темно и холодно –
– Фонарики ночные…
Но крохи сохраняются? И, как ни дико думать, здесь можно фигурировать в каком-то местном качестве, причем не обязательно «бабаем».
Откуда крохи, спросите? С зимы –
– Когда мы в Рыбинспекции бурлили барботажно…
И, разумеется, уже перед Кольчемом, которого боялся в совокупности.
Воистину бродяга? Везде пишу рассказы:
– О «новом человеке» в Богородском…
Я так везде – вслепую и упрямо, на основанье тех же элементов.
Сейчас не сочиняется – сейчас темно и холодно. Я, как дикарь, боюсь столкнуться с кем-нибудь:
– Кто-то из тьмы…
Еще за полквартала, а я уже шарахаюся в панике.
Боюсь столкнуться даже с пешеходом:
– Где ты, ночной Кольчем…
И где бабай потерянный? И кроме как на пристань, идти мне явно некуда. Ведь, кроме как на пристани, мне быть собою негде.
Сарайчик Речвокзала? Сидят одни убийцы. Приткнулся на скамье – дремлю как получается. И, если повезет, сияния удыльские и белая полосочка на умном лбу Пирата.
Да, сгорбленность:
– Ночевка в Богородском…
Храпение соседнего убийцы. Кошмарный запах. После моей кельи –
– Обратная волна…
И ждать иного нечего.
Я не умею мысли контролировать. Обратная волна – так требует структура.
Душой ты там –
– В привычных горизонтах…
Но часто просыпаешься – бабаем.
…Под утро оставляю местечко на скамье:
– Иду бродить, как маятник, по берегу…
Как можно туже замотав кашне и застегнувши куртку до самых верхних пуговиц.
Сейчас не помешала бы бутылочка портвейна –
– А новую купить не догадался…
Бежал, как дикий страус, от музычки таверны:
– Амур-Мангу…
Туман? И очень-очень холодно.
Тьма-тьмущая:
– Фонарь один свисает…
С конструкции, похожей на баржу? Еще строение какое-то на ножках. На берегу листвянка – на ощупь узнаваема.
Фантастика, душа –
– Такие категории…
Рассказ о Богородском продолжается? Ничейная земля, и я уже ничейный. Я –маятник, продрогший и затерянный.
…Но мрачность понемногу отступает:
– Действительно туман?
Но первая – листвянка! Типичная графичность и шершавость:
– Прижмись щекой…
Родное в Богородском.
Светает несомненно. Народ зашевелился:
– И в очереди в кассе как будто не убийцы?
Но многие пришли уже под утро. Отлично выспались и даже элегантны.
Я все к тому рассказу:
– Туман закрыл Амур…
Знакомая батальная картина? Такое видел в Троицком. И так же, как тогда, ничем не поступаюсь, хоть все еще ничейный.
А горы здесь не сбросили снегА? Те, что нависли ниже по теченью, уже туман проткнули –
– Как розовые шпили…
Да, это тоже Чайные, но утром.
Лишь из-за этих розовых и плотности тумана рассказ о Богородском продолжается:
– Рассказ – утрами…
Видимо, нередко? Амур завален ватой –
– Облаками…
…И, понимаете, опять чуть не отстал! Пока я сочиняю, давно открылась касса. Мой «Метеор» качается, привязанный к барже. Давно идет посадка, чуть трап не убирают.
Ворвался в камеру, схватил свои пожитки. Едва ли не бегом – к РФ-2-01. Но с полпути, одумавшись, вернулся – последний раз к листвянке, навеки безразличной.
Шершавый бок щекой:
– Как лира с Лесовозной?
Но мне уже и эта – чуть не до слез прощальна. Такой она была и ночью непроглядной:
– На ощупь, но такая же шершавая…
…Нет смысла дальше сочинять рассказ. В удобном мягком кресле салона на корме – я больше не бабай, тем паче – не отшельник. Я просто так – уже командировочный.
И Богородское осталось за туманами:
– Даже труба ЦК…
Такой с воды туман? Амур завален ватой:
– Обычное явленье…
Такое свойство Нижнего Амура…
Врезаемся с разгона:
– Потемнеет…
Местами солнце –
– На подводных крыльях…
Промоину проскочим – и в облаке опять. Комфортность мягких кресел:
– Есть с чем сравнивать.
Одно лишь крайне скверно – нет буфета:
– Четырнадцать часов дорожных приключений…
Минутные стоянки. На берег не пускают:
– Буфет не предусмотрен специально…
Отмечу как курьез подсевшую нанайку –
– Такую же как наша председательша…
Я, кажется, сказал словечко «наша»? Но это все равно:
– Вдогонку неолиту…
И черт ее нанес опять же на меня! Пристала и орет, чтобы отдал ей шарфик, который и находит под собственною задницей, но даже и не думает за вопли извиняться.
…Была и симпатичная попутчица! Но я как грубый гунн, с такими не знакомятся. Не станешь же рассказывать ей все о неолите. А станешь –
– Запугаешь окончательно?
Бесшумный полет:
– Острова, дебаркадеры…
В полете – занавески и отраженья солнца. Не очень-то с воды по части наблюдений, ведь «Метеор», как рыба, обтекаем.
Стараюсь больше спать, но сон как в телевизоре. Вот караваны льдин, вот доски тротуара:
– Багульник из-под снега…
Дорога лесовозов? И все так бессистемно, что лучше б не включалось.
Хотелось кофе – сразу, с Богородского:
– Чем выше по Амуру, тем настойчивей…
А у соседки – пирожки с капустой:
– Умру, но не унижусь…
Бабай я – из Джек Лондона.
Внемлите рассуждению голодного бабая:
– Наемся, отосплюсь – на лежбищах Хабаровска…
Какой-то бред, едва не сумасшествие, на нудных монологах и неотвязных шлягерах.
…МинУли Комсомольск:
– Названье не святое…
Тут где-то я тащил себя за шиворот к посадке:
– Удары и ухабы,
ТорОсы-торосА…
Пока корабль плывет. Пока еще отшельник.
О, Гайавата! Здесь твои владенья, а мне не до озер –
– Мне б пирожок с капустой…
Четырнадцать часов без маковой росинки. Четырнадцать часов – течения Амура.
Должна быть заключительная фраза? Но я ее использовал, еще когда был в Троицком. Сложите все часы:
– Получится под вечер…
Хехцир великолепный за Хабаровском.
|