Глава 9
НЕПРОСТО ГОВОРИТЬ
НЕЗДЕШНИМИ СЛОВАМИ
Искать и находить замедленное счастье выраженья? Записывать подряд, что Бог пошлет? Потом колонки окажутся поэзией, как бы хотелось в скромном идеале или как было в давнем сне.
Среди репродукций, закрывших все стены, «ведьма» Камиля Коро («купальщица», если точнее). Руки подняты к ветру, летящему по ней и по деревьям. Веселые блики, солнечные зайчики.
Сейчас бы я стал рассуждать о буччо, севене, что ставят нанайцы на лодках −
− Есть отдаленное сходство?
Шишкин, Коровин, Лагорио − чудно, конечно, возвышенно, но рыжая ведьма Коро больше всего привлекала внимание.
− Рыжая ведьма Коро...
Дело не в том, что она обнаженная, да и рыжая ли, это тоже вопрос. На репродукции так, значит, истина? В Лувр проверять не поедешь. Но с ее появлением в квартире чувствую движение, когда ни смотрю. Вообще ожиданье сюрпризов.
− Может быть, ветер так нарисован?..
Тут поконкретней − «Зеленый шум»? Где-то Саврасов и область влияния истинно русской поэзии.
− Только досадно неявно...
Склонность к волшебствам в крови? Хочется больше и поскорее. И рыжая ведьма Коро благосклонно превратилась в такой баобабик...
Зелени хаки − парные листики, ветви такого же цвета.
− Неженка ведьма, бедняжка − омёла, всё время хочет воды. Я ведь хотел только снять. Думал, висит как-то вроде гнезда. Нет, обломил несколько веточек − там у нее есть присоски, она не совсем эпифит.
Вот и теперь пьёт не напьется. После своей зимней осины? И я не знаю, как сохранить:
− Живет, не спускаясь на землю...
Пока у меня ей привольно. Даже раскрыла ладонями листики. Шар на столе, отросточек ведьмы в мензурке, −
Флюиды Камиля Коро...
Особенно ночами допустимы − дурман и сиянья лучами из почек. «Фейные сказки» ведь только намечены?
− Здесь у меня продолженье...
Я положительно увлечен этой изысканной чертовщиной. Как-никак, а общение с ведьмой. Я потому свою омёлу прилежно поливаю. Как-то зашел в дом, а −
− Метла расцвела...
Что же, законы волшебства и в этом. Право, не знаю, как поступить.
− Снести на развилку осины?
Мудрость − готовить отвары. Сразу целебные и ядовитые. Мне не варить и не стоит об этом.
− Лучше б, конечно, не трогал...
Военкомат меня не забывает. Но ведь и я кое-что не забыл. Такую дорогу нашел − в иллюстрацию сказки из Андерсена. К ровным сугробам, накладкам на елках.
− Горящие зданья Чикаго...
Много стихов порастратил в Кольчёме. Да и обзорные главы отняли? Я ведь не думал подробно писать о Хабаровске. Меж тем, основной капитал дал плоды именно этой весной, растянувшейся вплоть до отъезда.
Тонким снегом от луны,
Над лучами проводов,
От опор перешагнувших...
... Без четверти семь − опоздаю стаканом вина. То двинет чарльстоном, то Андерсеном.
Спуститься в долину Чикаго?
Как непростительно, что мне для этого нужна повестка. Повестка на закат в вершине Уссурийского бульвара! Где всё ещё шанхайчик и Хабаровск живет своим уставом без бульдозера. Но мне подай своё, как научил Воронеж, и тут я не художник в полном смысле слова.
Среди бараков окна Карбюзье узнаю безотказно. Пусть даже замурованы.
− При пихте у балкона...
Нет, ошибка? Видимо, путал листвянки и пихты. После Кольчёма не ошибусь. Хотя во сне и так давно построен Город − из разных элементов, в том числе из этих:
Замерзают капли
У пивной в подвале,
Пустые тополи
Собачьих скверов....
Все − истинное золото, но я не в состоянии все усвоить. Шанхайчик −мимоходом, казармы − то же самое. И не скажу, чтоб так уж отупел. Напротив, мозг избыточно в работе. Хватает что попало без разбора и ни на чём не может удержаться.
− А там уже давно пролетают автобусы...
Отбросив попытку что-то усвоить, я засмотрелся на чистенький серпик −
− Над буквами Дома одежды...
Были уже такие мгновенья. Все мимолетно, водою в песок, но иногда становишься смелей и получаешь вроде бы возможность лирического свойства, простор души, безотносительность −
− Не знаю, как еще определить...
Сейчас, себе на удивленье, я целиком захвачен созерцаньем, казалось бы, простой − до примитивности − городской сценки, где действуют огнями летящие автобусы и тонкий месячишко зацепился за пламенные буквы вывески в черном небе. На остановке, сотни раз успевшей надоесть?
И я еще путаю элементы? А жизнь протекает среди мимолетностей − так же бесследно и безразлично. С этим чуть дальше.
− Стоит и не мерзнет
Чистенький серпик на буквах...
А там − магазин букиниста, пожарка. Как тени ночные прорисовать? Я в окруженье теней и мог бы достроить из них весь Хабаровск. Но и без этого доволен теплой городской картинкой у типового магазина, что напротив, на остановке, где не жди волшебств.
− Замедление − вот чего мне не хватает...
Хоть до сих пор не пойму, кто я, свидетель или участник. Или кто-то еще, если такое возможно. Боюсь, что когда прояснится, уйдет из глаз и Дом одежды, не говоря о сопках и Амуре.
− Так мало надо, чтоб исчезнуть...
Всего один лишь вызов − и я снимусь, как птица, на свободу, без раздумий. Куда угодно, лишь бы улететь?
− Но ведь и месяц над Домом одежды...
Как будто мне привычно прорицать! Готов вопрос, откуда ни возьмись, вне логики, доселе небывалый. Может, надо решиться на паузу, −
− С тем, чтоб вернее вернуться?
... Прозренье сбудется, причем, в обоих пунктах. Но тут без мистики. Оно ведь отразило так мучившее с некоторых пор, а верно, самое глубинное и основное противоречие:
− Действительно бросаться в авантюру или одуматься, пока не наглупил.
Хотя никто пока не приглашает и мне, с моей хабаровской пропиской, еще, как минимум, зимовка гарантирована. И сроки − дело темное.
Пока волнует тайна замедлений, когда в местах, ничем не замечательных и даже надоевших, −
− Вдруг свобода...
Вообще-то, громко сказано. Свобода задавать вопросы? Еще, пожалуй, меньше раздраженья, даже вовсе нет. Но все равно −
− Непросто говорить нездешними словами...
Мне так и непонятно, что вдруг сближает с Городом. Ну, а пришельца питает художественными амбициями?
− Последнее − особая статья...
Ведь как бы не свободен индивид, навряд ли и гиганты снабжены прибором вроде компаса, чтоб сразу знать, что вырвать из реальности и как избыть тоску. Но поиски как будто засекречены. Дают уже продукт пригодный в разной мере. И лишь у Бунина (в романе «Жизнь Арсеньева») я нахожу знакомый перебор − луна провинциальная, трактир, −
− Волнующий свисток локомотива...
И так до бесконечности. Тут мало перспектив? Не очень-то поднимешься над сбруями и свечкой в старой церкви, корнями уходящим «в перегной потопа, как при Ное». Да что там до потопа − можно ближе. Ведь бунинский Арсеньев не знаком с приведенной строкой из Пастернака по той непостигаемой причине, что ее в природе не было.
− Трактир, вокзал, луна...
Конечно, снимок времени. Но вряд ли на него направлено томленье. Тогда − желание прославиться, как Надсон? Не без этого. Но мне сейчас открыто и другое. Хабаровск изначально несравненный.
Хотя при всех достоинствах в нем трудно жить. Здесь каждый шаг − сопротивленье. Отсюда и манера торопиться, усвоенная исподволь и как-то очень цепко.
− Меж тем, соблазн прорыва в осмысленную жизнь?
И я еще скажу − Хабаровск искаженный, не комментируя столь очевидный факт. Не надо пояснять и так уже достаточно? Не хочется копаться в искаженьях. Недаром истинное золото экзотики всегда сверкнет врасплох. Согласно Бунину, хотя в иных реалиях.
Так, в основном, воспринят весь Хабаровск. Стараюсь, как могу, и редко сомневаюсь в пригодности своих предвзятых средств:
− Бульвары и балконы, море крыш...
Перечисленья, все перечисленья. Я принял бы по бедности совет. Ведь, право, если без подпорок, навряд ли там, в Орде, повел себя бы как-то по другому. Отшельник в городе, −
− Ни в чем не уступлю?
Но мне обидно пропускать шанхайчик, зная, что там цветы неведомых возможностей, −
− Философский гонг
С долей серебра...
Как повторимы поиски, так, видимо, и будет с результатом:
− Хабаровск до микрорайонов...
Пусть так. Искать и находить замедленное счастье выраженья? Записывать подряд, что Бог пошлет. Потом колонки строк окажутся поэзией, как бы хотелось в скромном идеале или как было в давнем сне. Ведь с тоской подозреваю, что сам отчасти изменился и больше не умею рассуждать −
− Нездешними словами...
Пусть пролетают автобусы, я наконец-то мечтаю. О чем же? Свобода наставить вопросов вряд ли сойдет за опору. Зато есть надежда вперед, где каждый отрезок замедлен, А так −
− Белый март...
Что-то тлеет опасное. Живу на диване за запертой дверью. Знакомств не завожу. Газеты не читаю. Со стороны − загадочный субъект?
Меж тем, я не чужд проявлений гражданской активности. По крайней мере, что-то шевелилось в Москве − в хрущевскую весну, когда по выходным на Маяковке −
− Спонтанные собрания поэтов...
Не то, чтоб очень нравилось. Но новое с гарантией? Послушаешь у этих, у других. Спохватишься, уже метро не ходит.
− До Сокола пешком...
Дружинники прикрыли Маяковку. И быстро оборвался блюз:
− «У тебя такие глаза...»
И, как Илья из кинофильма «Девять дней одного года», я так и не попал в занюханный Танжер с докладом на симпозиум, хотя бы по разгадке северных сияний.
− Дарован был Хабаровск...
Читая «Жизнь Арсеньева», невольно поразишься, как безнадежно отделен от той России, когда еще не были заложены основы городской лирики, до радикальных потрясений, не совместимых с «русалочьими начесами лени». Как дотянуться до скрытого? Скажем, в улицах?
− История каждого дома...
Тут, несомненно, уйма интересного. Только как бы, затратив энергию, не обнаружить в итоге ту же закованность временем, ту же бескрылую скуку, которых у меня и так переизбыток, и от которых мне так хочется сбежать − к чертям, куда угодно.
− Спешу в кино...
Но как бы ни спешил, всегда ансамбль вокзала просит разобраться, кто виноват и что не состоялось, и не заметил ли, как много изменилось.
− А мне еще не до утрат...
Ломайте, стройте − вроде бы чужое? А вот, как понимать. Хотя бы этот довольно рядовой, но двухэтажный домик −
− Со знаками модерна по фасаду...
Запомнил навсегда лишь каменный балкончик. Обезьяна? Сидит на ремешке и смотрит отрешенно. Как ты сюда попала, −
− Из каких краев?..
Борнео, Южные моря − наверняка глаза бы не смотрели? Философ, отрешенный от каштанов, влачит свою неважную реальность.
− Навязанный Хабаровск...
Мне бы опять в тайный парк − к зимним омёлам, липам обрыва.
− Амурской пустыней торосов...
Лед еще крепок. Спокойно над безднами? Я и не думал добраться −
− К левобережным кустам…
Тут засвистели ракиты! Я догадался − они непривязанным ветром.
− Город отсюда...
Так бы почаще? Рощи и парки видятся издали.
− Господи, как совместить...
Нет мне опоры, душа растревожена. Тут еще вид кучевых облаков, как показалось тогда вовсе несвойственный −
− Здешним муссонным ветрам...
Хотя, тот же очерк моста, контуры сопок. Разве что не купальный сезон −
− Левобережье пустынно...
И мне не верится, что я сюда попал не катером, а сам, без расписанья.
Над водами затвердевшими
Пооплывшие рефлексии...
Нет, одному и пешком свистит непривязанный ветер.
− Я на минуту такой же...
Что же теперь, цепенеть у ракит? Через неделю возможность отрезана. Жди ледоход. При известном везенье −
− Всегда на пути к океану...
Не случайно долго смотрю на Хабаровск вдали. Парки, бульвары, модерн, конструктивы − ведь не мираж и не я же их выдумал.
− Благословен в гармонии живущий.
Когда-то, вероятно, дорасту. Пока что над водами замерзшего Амура гармония − синицею в руке.
− Среди торосов...
Простор и одиночество. Хехцир парадоксальный. Игрушечная ниточка моста,
− А там...
Залег мираж по кручам и обрывам. Не сумасшедший дом, но лучше не касаться? И я компенсирую себя долгим путешествием по льдам − мимо причалов грузового порта, лодочной станции, спортивного комплекса, построенного уже на моей памяти.
Я − старожил, а впервые на зимнем Амуре. Свистит непривязанный ветер. Торосы...
Это они потом будут светиться в славном «Ледовом походе»,
− Будет восторг халцедонов...
Сейчас мне − перейти незримую границу. И там опять вселенская тоска? Не сумасшедший дом, конечно, но больше не мираж. Верней, мираж, но по другим причинам. Не знаю, почему так повелось, в Городе хамства полно. Ты − торопливый прохожий. И лишь на диване бываешь собой, да и то, если дверь на запоре.
Да, торопливый прохожий. Редко когда что задержит вниманье. Нужен толчок, вроде той обезьяны −
− Или знаменья в кафе...
Только уселся, за шторой темнеет. Вроде бы рано и как-то стремительно.
− Снег?
Запоздавший тайфун!
Дальневосточное действо. В сердце Сихоте-Алиня?
− Господи, как совместить...
Смотрю из-за тюлевой шторы с улыбкой, как снежные волны вальсируют, как фары включили машины, а на другой стороне Амурского бульвара в офисах зажглось электричество.
− Образ Чикаго...
Когда происходит подобное, невольно восхищаешься, сидя в уютном кафе. Лобовой урбанизм и романтика, −
− Может быть, связь с Майн Ридом...
Но это еще не знаменье. Вдруг осветилось и грохнуло. Да, несомненно, гроза! −
− Чистая вера без оснований?
Вроде, должна бы Судьба позаботиться, вроде бы −
− Все исчерпалось?
Смотрю из-за тюлевой шторы:
− Снежный заряд и гроза...
Хочется верить знаменью в полупустом, полутемном кафе. Чистая вера без оснований, но −
− Путник на Дальнем Востоке...
Хабаровск порой позволяет вздохнуть. Больше того, замечаю, стал проявлять какую-то ранее ему несвойственную теплоту. Ну, а поскольку все искажено или, лучше сказать, зачарованно, теплые встречи случаются, где их не ждешь.
Здесь следует коснуться простой архитектуры. Среди нее − бараков, по которым история Хабаровска читается на все её сто лет. И это самая наглядная история − от первых воинских казарм вплоть до пятиэтажек сомнительного свойства со многими промежуточными разновидностями. Читать целиком я, конечно, не стану −
− Материя слишком реалистична?
Но умолчать об одной генерации, той, что по ведомству Великой магистрали, мне старожилу, невозможно.
− «И станционный огонек,
И плачущий вдали рожок...»
Хабаровск отделить от этого нельзя. Как от колесных пароходов, багульника, шанхаев и саранок, завода «Арсенал» и НПЗ, гигантская труба которого всегда имеет факел, ночами озаряющий добрую половину дарованной мне округи.
Я мимоходом говорил о засыпных бараках под тополями станции «Амур». Подобного по всей Великой магистрали еще не мало. Различных назначений, но узнаешь сразу −
− По характерной «вагонной» дощечке?
И не только по ней. Чуть в стороне от главного вокзала осталась башня тех времен. Построена навечно, чтоб не стыдно. Так и получилось? Прошло сто лет −
− Я к башне отыщу дорогу...
Как к бараку засыпному, из дощечек. Барак это барак, но почему «излишества» над входом? Наличники, а также и завалинки? Забота о живущих, не взирая, что очевидно происходит от неумения делать свое дело не без малой толики изящества.
Но я бы покривил душой, стандартно умилившись на заботу. Гораздо любопытней контур крыши, в котором при желании заметишь почти намек на пагоду, но только без изгиба. По крайней мере раньше я не встречал таких, казалось бы ненужных длинных крыш, почти навеса, под которым укроешься от всякого дождя. Не тут ли и разгадка?
В самом деле, в те времена пространство у вокзала было значительно открытее ветрам. Из страха перед мощью тайфунов старались на китайский лад с российской прямотой. И трубы −
− Именно что дымники...
Довольно сложной кладки, сверху, как шалаш. Причем, шалашики развернуты друг к другу, наверняка с таким расчетом, что, если ветер передавливает тягу, часть труб останется активной − березовым или там кислым угольным дымком.
− Вскипит кофейник, как всегда...
Телеграфист у аппарата Морзе? Купринский персонаж встречает поезда − Владивосток, Николо-Уссурийск, Москва и Петербург, −
− Артур, Харбин...
В пурге ударит колокол. Всё − «Забайкальский вальс». Новеллы и стихи, и дневники, и письма.
− Барак - это барак...
Но в нем священный ужас пред мощью тайфунов, едва и не восточными богами?
Давно забытый ужас, до голой откровенности. Тайфун теперь что ли другой? Центральные котельные, застройка.
Признаюсь, все равно не прочь примерить состоянья, которые заведомо бездольней моего. В бараке этом странном, из чужой поэмы. Хотя кто соблазнится участью жильца? Нy, разве угловая комната, в конце по коридору. За дверью, намертво обитой ватой и клеенкой?
− Была бы цель...
И я еще недавно без колебаний бы ответил утвердительно. Сейчас, однако, начинаю сомневаться, ибо в условиях всеобщих искажений любая цель теряет смысл... Тупик безрадостный. Конец. Отсюда ведь никто не выбирался.
− И ты бредешь в овраговых домах...
Не кисни, а взгляни хотя б на эту крышу. Где греются закатные коты? Мяукни и четыре шара мгновенно станут мордами с тревожными глазами.
− Шанхайчики овраговых домов...
Где привкус опиекурилен, бумажных фонарей и джонок не случаен.
Пока − не много ли всего лишь для одной прогулки от вокзала? Но тут еще − бараки НПЗ. Второе поколение. Эти проще, но все равно − вагонная дощечка. Герани за окном.
− Зарёй конструктивизма окна...
Пиши себе поэму о крекинге нефтей? Не хочется с томленьем расставаться.
− Хороший холод,
Сполз с бугра трамвай...
Хабаровск на буграх. Трамваи возникают. Весенняя гроза от дуг на проводах. Темнеет.
Магазин, столовка. Ровесники, ну, чуть постарше. Не потому ли сердце тает? Я ведь и сам такой же, из провинции. Вот и завидую гераням. И вижу: домик с совой на фронтоне в Воронеже, каштаны...
Что взять с такого человека? Стоит на левом берегу Амура, − Хехцир, вся панорама Города, а он − про кучевые облака. Не надо быть особо прозорливым − такие облака обычно над Воронежем. И тут опять, вопреки очевидности, Хабаровск являет мираж. Что-то хочет от бедного путника. Только язык его смутен и я считаю это запрещенными приемами.
В целом, порывшись в себе, видимо, мог бы найти витамины, выстроить план лет на пять (даже больше), но превходящие факторы не оставляют надежд.
− Прежде всего, институтские будни...
От того печального ученого совета меня не трогают. Но стая стала агрессивней. Сплотилась и жертв не выпускает.
− По институту ходят слухи...
Пожалуй, приведу один скороговоркой.
Был юбилей…
Не так, чтобы значительный, но шестьдесят. Виновник торжества − заведующий кафедрой, геолог. Я его мало знал. Во-первых, возраст не тот, чтоб доверять. И простоват? Однако никому не делал зла, охотно консультировал, спокойный. Меня к тому же подкупило приглашенье −
− Всех друзей...
Собралось человек под сто. Вино и горы бутербродов. Пока приветствия, я размышлял. Конечно, о своем грядущем юбилее. Не в этой ли аудитории, примерно, в том же обществе? Меж тем поднялся юбиляр − речь не дежурная, единственная в жизни...
Я ожидал с волненьем, чем начнет. Представьте, ничего такого! Поднялся и ... заплакал:
− Прошу...
... И больше ничего. Нелепый взмах рукой на горы бутербродов.
В окно − сияющее небо.
− Как славно...
Есть пример? Но сразу и протест:
− Я не из тех. Смотрите, рассуждаю, что я не на последней станции.
Меж тем, похоже, даже этот, безбурный вариант и то нельзя планировать. Система не допустит. Я думаю, что именно достойный юбилей разворошил осиное гнездо. Не знаю, как там дальше развивалось, но сколько-то спустя, почтенный юбиляр уже лежал в больнице с сердцем.
− И это не конец...
Выходит из больницы, есть приказ. И он уже не зав, и в кабинете новый. Назначенный под масть я в доску свой. Из выдвиженцев.
− Очень перспективный…
Представить не могу, что чувствуешь, когда такой приказ. И кабинет не твой? Насмарку все заслуги? Впрочем, дождался б своей скорлупы, ибо надежда слепа.
... Вход в институт задуман по-хорошему − на оба крыла (через вешалки) прямо и вверх. Только обычно, как водится, «лишние» двери закрыты.
Так и сейчас, когда гроб привезли...
Смотрю, кое-кто своими ключами откроет запертые двери, своими ключами закроет, чтоб мимо зала не идти. Кто же? Да те же, причастные травле и приказу.
Как интересно...
Я стал наблюдать. Вот и машина подъехала с главным. Сейчас... он свернет мимо вахты?
− Свернул!
Ключ заготовил, наверно, в машине. И тут я получаю редкую возможность взглянуть в лицо. Идут, как в их официальном шлягере поется: «Низко голову наклоня...»
Да, маленький реванш, осознанный впоследствии. Однако и момент неординарный, −
− Вот расплата...
Сановно плывет мимо вахты, как будто его не касаются гроб и цветы в актовом зале. Напрасно. Ведь страха не спрячешь. Ведь тычешь ключом мимо скважины!
− Спокойно, товарищ, спокойно. Никто не ударит, не плюнет.
− Только вот я не забыл...
И поныне, я не из тех, кто сидит на торжественных бденьях.
Машины, ковры, гаражи...
Впрочем, потемки. Опять усложняю? Что достоверно, он тыкал ключом, ну, и моя неестественность рожи. Только наверно напрасно кривлялся. Разве заметишь?
− Впрочем, как знать...
Не без участия их я оказался в Кольчёме. И вместо своих порошков, по утрам оценивал облачность.
− Спокойно, товарищ, спокойно...
Может, ты просто был рад, что не тебе плыть на ватных ногах в вестибюле?
Я понимаю серьезность заявки. Финал истории с погонями − летальный, а тут практически прямое обвинение. Так вот для тех, кто будет сомневаться,
− Ахать и охать, и ухать...
Тем специально назову фамилию. Фетисов. Возможно, кто-нибудь и вспомнит юбилей? В моем дневнике есть и дата злодейства:
− Пока на луне копошится «Аполло»...
Запись, конечно, не о злодействе. Я возвращался с дурацкой комиссии и вдруг осознал потрясающий факт: именно в этот момент, вот сейчас, на этой луне может быть ходят люди. А до сих пор там, по крайней мере теоретически, вроде бы ничего и не было.
|
