ОБЩЕЛИТ.COM - ПРОЗА
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение. Проза.
Поиск по сайту прозы: 
Авторы Произведения Отзывы ЛитФорум Конкурсы Моя страница Книжная лавка Помощь О сайте прозы
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль

 

Анонсы
    StihoPhone.ru



Добавить сообщение

Стихотворения в прозе

Автор:
Автор оригинала:
Александр Балтин
ЦЕНА ИДЕАЛА
(стихотворение в прозе)
Вышел из кухмистерской, и потянулся сладко, смакуя послевкусие. Постоял на галдарее, глядя на искристо-зернистый, сине-белый снег; и вдруг – она – тоненькая,
Порывистая, великолепная. Сбежал по ступенькам, и крикнул извозчика. – Скорее – за ней! ЗАСКРИПЕЛИ ПОЛОЗЬЯ ВЕСЕЛО, ГРОМАДНЫЕ, РАЗНОЦВЕТНЫЕ ДОМА ВАЛИЛИ В ГЛАЗА, ЮРОДИВЫЙ ВЗВЫЛ, ТРЯСЯ грязной бородой. Поражала скорость движения – Она, та девушка, та прекрасная неизвестная – свернула в один проулок, во второй, наполовину заваленный брёвнами, и вдруг – во двор. – Стой! – крикнул извозчику, и кинув монету, устремился за…Чёрно-белый колодец-гроб, лабиринт страхов, слепые стены домов, и – костёр, как рыжий крик боли, и – низкое жёлтое окно, а за ним прачки – толстые, мощные, шум стирки, пар…И – страх дворов, которым нет конца.
Вот вам цена идеала.



ЧЕРДАК
(стихотворение в прозе)
Чердак…узкая лодочка детской мечты. Не такая уж лодочка, если объективно, вполне даже комната, с масляной картиной над оконцем – женщина несёт поднос, уставленный чашками.
Диван, покрытый пёстрой тканью, от которой пахнет сыростью, скрипуч; когда-то в дождливые дни, в детстве, которое не вернуть, сидели с братом по-турецки на этом диване, шлёпая засаленными картами, играли в дурака.
Опасная двухвостка. Двухвостка – самое страшное существо – живая капсула с ядом, с двурогим скорпионьим хвостом.
Щиты превращают стены в хранилище, и там, за ними – удочки, спиннинги, всякая рыболовная снасть. Тугие лески, и крючки остры, и…когда же едем на озеро?
Из окна видна яблони, и капустные грядки, а кочаны – туго скрученные головы: хранят мысли, что завершатся в щах.
А когда завершишься ты?





МУЗЕИ
(Стихотворение в прозе)
Бивни, испещрённые резьбой – целое селенье: хижины, кто-то готовит пищу, ловят птиц; корейские желтоватые шары – один в другом – кружевная, полупрозрачная кость.
Но Зоологический музей нравился ничуть не меньше музея Востока. Огромные скелеты доисторических существ, подъём наверх, и там – шкафы, ящики с чучелами, коллекции бабочек, огромная серая белуга, подвешенная на маленьких цепях…
Морской музей был в церкви; и, может быть, ничего не зная о вере, я ходил в алтаре, рассматривал макет подводных работ.
А махина Исторического? Малюсенькие посады, крошечные терема, деревья, макетный минимир. А вот настоящие одежды, наконечники стрел, повозки…
Пёстрый калейдоскоп детства.



АКВАРЕЛЬ
(стихотворение в прозе)
Крохотные ванночки с акварелью (вазочки будущих цветовых гармоний). Синяя зализана кисточкой до блестящего донца, жёлтой осталось побольше, но больше всего – красной, видимо ребёнок не любит этот цвет ( ангина, цветущие маки). В баночке с водой возникают волшебные разводы, и вот белый глянец бумаги теряет собственную чистоту, и неумолчная река течёт куда-то в неизвестность, играя береговым разнотравьем.



ДОМСКАЯ ЦЕРКОВЬ В ТАЛЛИННЕ
(стихотворение в прозе)
Домская церковь – высшая ли точка Таллинна? Стройная звучащая высота. Тайнознание, ставшее архитектурой. Полумрак, плотно текущий внутри, скрывает верхи возносящихся колонн, и могильные плиты под ногами противоречат роскошным белым надгробиям в нефах. Сама церковь – взмыв белого цвета, и смотровая площадка рядом, открывающая изломы городских переулков, хребтины черепичных крыш, - точно нос корабля, неподвижно плывущего в неизвестную даль.



СОВЕТСКАЯ КАЧАЛКА
(стихотворение в прозе)
Фамилия странная – Стула, звали Игорь; он был из Люберец, и подпольные эти качалки, равно жестоковыйные люди воинственного микрорайона были знакомы ему. Он смугловат, с удлинённым лицом, широкоплеч, коренаст.
Из низкого, к полу окна заводского атлетического зала видны тесно сближенные, стакнутые, грязно-коричневые золотые корпуса. Стекло пыльное, неприятное, а штанги в зале в основном самодельные.
Игорь Люпинский, недоучившийся студент-экономист, а ныне кооператор, лысоват, общителен, делает долгие перерывы между подходами, обсуждая с кем придётся одно, другое…
Незнайкин – опровергая фамилию блестяще учащийся третьекурсник, смеется дробно. У него чуть вогнутое лицо, жёстко стоящие дыбом волосы, торс античного героя.
У экономического ВУЗа договор с этим заводом.
Грохот блинов, гирь, гантелей.
Раннее постсоветское время.
Горьковатый привкус молодости во мне.



ВОЗЛЕ ВДНХ
(стихотворение в прозе)
Памятник де Голлю напоминает застывший выстрел. (насколько реальна статика?) Подростки катаются на досках, виртуозно слетают по лестницам возле гостиницы Космос, подпрыгивают, ловят доски руками. Рядом серебрится фонтан. Огромная масса Космоса – гостиницы, составленной из тяжёлого мяса жизни. Ночной полёт, мерцание рекламы, ощущение огромного городского пространства не даёт ощущения сопричастности, единства. И длинный де Голль глядит на огни.

СНЕГ
(стихотворение в прозе)
Снеговое мерцанье, пласты снега, рассыпающиеся синевой, изумрудные искры, рубиновые высверки. Богатство оттенков гарантирует разнообразие впечатлений, хотя впечатления эти – тихие, локальные, не выходящие за предел скромного события.
В детстве в Калуге катались на санках в овраге, и счастье полёта совмещалось с пластами дальних городских огней – казавшихся пластами руды в чёрной почве ночи.
На лыжах ходил кататься в лесопарк, возле которого жили в Москве, и в прикосновении лыжной палки к высеребренным ветвям было нечто мистическое.
Сколько снега перевидал за жизнь, а всё мало, всё хочется ещё…



ПРОГУЛКИ ПО МОСКВЕ
(стихотворение в прозе)
Прогулки по Москве кругами, проулками, всё одно и тоже бесконечно разное, любимое. Когда-то в детстве с отцом ходили, смотрели на старые церкви, отец брал путеводитель, осматривали памятники или старинные особняки, сверяясь с комментариями текста.
Заходили в букинистические, где под толстым стеклом прилавка неподвижно плыли редкие рыбины книг; отец о чём-то говорил с букинистами, что-то покупал.
Потом, когда отца не стало, бродил я один, представляя тень его, идущую рядом, и что-то бормоча под нос, а Москва сияла вокруг роскошным каменным садом.



СОН ВО СНЕ
(стихотворение в прозе)
Жирные, ярко-синие, фиолетовые цветы в бетонном квадрате клумбы мерцают неопределённостью сна. Кафе вдаётся прямо в эти цветы, жёлтые и зелёные столики, за которыми сидят люди, неподвижные, как манекены; и тут же дом, кафе будто спускается из него, и вход в дом осуществлён без лестницы. Пол щеляст, коридоры длинны, две чёрные, толстые, армянистые женщины ругаются над кастрюлей с супом, пузан в майке и тренировочных штанах отчитывает мальчишку, и сновидец, он же и персонаж сна, идёт, высматривая что-то, ища, не имея сил проснуться…




ОЖИДАНИЕ
(стихотворение в прозе)
Искрасна-чёрной – данность переливалась за окном. Жёлтый янтарь света сыпал лепестки на клавиши пианино, и ребёнок бормотал – Понедельник, понедельник…тупо глядя в готические завитушки нот. Через неделю каникулы, и вся вязь мелочей, сумма вставаний и засыпаний, обширность классов и ужас неусвоенной математики казались неодолимым пространством.
35 лет прошло, а всё помню то ощущение, и понимаю теперь, усталый, опутанный разочарованьями, что тайну времени не разгадать.



НАДПИСЬ НА КНИГЕ
( Стихотворение в прозе)
Когда поэт Михаил Гипси, издавший книжку футуристических стихов( без рифм, конечно) в лиловой обложке – говорил молодой женщине, что не может жить без неё, она смеялась.
И действительно – как так не может жить в Торжке в 1908 году? Где жизнь сама столь конкретна, что кажется можно её порезать на ломти и взять в руки. Где в грибном ряду рынка продают хрусткие солёные грузди, а жёлтые дома в два, а редко три этажа, прочно хранят в себе слои уютного, тёплого, пёстрого быта с тяжёлыми пирогами, самоваром, овально отражающим любое лицо, и лоскутными одеялами…
Тем не менее, поэт говорил, а молодая женщина смеялась.
А потом кормила его шоколадом, отламывая от толстой плитки.
Вот она, книжка Михаила Гипси – я держу её, поэт не стал знаменит, нет-нет, а коричневая дарственная надпись моей бабушке, кормившей его шоколадом, выцвела и расплылась.



ЛАТИНОАМЕРИКАНСКОЕ
(Стихотворение в прозе)
На столе тирана, в одном из залов бесконечного, лабиринтообразного дворца, где бессчётные белые бинты лестниц убаюкивают раны пространства – на этом столе,
Сквозь гроссбухи, тронутые нежной розовой плесенью, проросли красные, ребристые, фиолетовые грибы, Задумчивая вялая корова мягкими слюнявыми губами теребила миткалевые занавески с золотыми кистями.
Ни грибов, ни корову никто не трогал.
Офицер из высших – в мундире с бессчётными звёздами и ромбами орденов – склонясь к тирану – удобно, в зелёном халате сидящему в кресле – говорит минут 15.
- Ошибка исключена? – Абсолютно, мой генерал!( Естественно –
Латинская Америка, пальмы в стрельчатых окнах дворца-замка.)
Офицер включает диктофон, и медоточивый голос первого адъютанта выдаёт такие рулады, что суть предательства становится очевидна. – А тут, мой генерал, - шепчет офицер, нажав кнопку и остановив запись – папка с материалами, изобличающими заговор.
Пухлая епископальная рука взмывает в воздух. – Иди. Я посмотрю.
Уже в машине, в роскошном авто, закурив, офицер позволяет себе улыбку. Долго и тщательно готовил он этот псевдозаговор,
Тщательно разбивал сад иллюзий, подбирал помощников,
Думал, кто подойдёт для подставы, комбинировал, искал. Тиран
Будет оплетён ложью, и, дёргая за прочные её нити, можно будет…о! Дух захватывает от перспектив.
Тиран, зевая, кидает папку с бумагами корове, сбрасывает на пол диктофон, раздавив его, идёт купаться в душистом, ароматном бассейне…



МАЛЕНЬКИЕ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ ШТУДИИ
( Стихотворения в прозе)
1
Читая А. Платонова
Сгущённая смысловая плазма платоновских рассказов, согретая теплом естества, всеобщностью, фантазиями( или провидением?)
Фёдорова?
Я добрался до Чевенгура. Ощущение гигантской карикатуры на
мироустройство, не люди – а «рыла», неистовство словесной Босхианы. Прелестный свет рассказов потух под плитами
переогромленного абсурда.
И меня вновь зовут Третий сын и Путешествие воробья.

2
Видение матери
От долгого трудного молитвенного напряжения женщина-мать
впала в подобие транса, где сквозь картины реальности, одетые сном проступали чистые огни света.
Большой белый ангел, знавший суть её молитв, взял её за руку и повёл коридором, стены которого были ядовито-красны.За одной из дверей её мальчик резвился, оседлав деревянную лошадку.За другой, он же, став бледным юношей читал толстую книгу. Потом была комната, полная сизого табачного дыма, где молодые люди жадно спорили о сущности мироустройства. Много ещё было дверей, но последняя открывала виселицу. Мать вскрикнула и очнулась.
Тяжело болевший маленький её сын был вне опасности.
Звали его Кондратий Рылеев.

3
Сумерки
Сумерки – время мысли, ибо утро обычно пронизано животным и сладким ощущением себя в теле жизни. Нежный муар сумерек легко отодвигаем, и тогда обнажаются во плоти
невиданные парадоксы, догадки, предчувствия, тайны.
А впереди – ночь.
Янтарём играет коньяк в графине на столике перед Баратынским.



НЕСОСТОЯВШИЙСЯ РАССКАЗ
(стихотворение в прозе)
Из уютного тепла постели неохота вылезать. Будильник в мобильном телефоне жены звякнул, и она, дыша сонным теплом, пробормотала: Тебе пора. Да, да, я знаю – ответил он, чувствуя, как терпкие капельки слов растекаются в воздухе. В них было нечто малиновое, или так, слегка окровавлено, окрасил их толстый кошмар, из-под власти которого я ещё не выбрался?
Одеяло откинуто, ноги коснулись пола. Коридор, где витают тени стихов, отразился в старинном, к потолку уходящим зеркале, прежде чем стать реальностью.
В ванной кафель блеснул световоротом термосного нутра. Освежит ли вода?
Кофе с привычным бутербродом, и взгляд за окно, где слоится осенняя хмарь, мало считаясь с красотой листвы.
Но если ты во всём провидишь сад, не надо новостей, не надо и наград…
Одежда, уютно-привычно облегающая тело, несколько шагов к постели, «Пока» - жене, и тёплые шарики её ответа, медленно плывущие в воздухе.
Холодновато на улице. Большая лужа у подъезда ещё увеличилась за ночь. Ладно.
Пересекая теченье машин, попадаю в уютно-тихую систему московских дворов, где раскрашенные гномы из гипса глядят на обновлённую спортплощадку.
Новый поворот открывает бульвар, стекающий к массивному красному очень старому храму. Вокруг него кладбище, но его не видно – ограда высока. Вороны, естественно, грают.
И вот оно – родное, ненавистное учреждение: массивные кубы, узурпировавшие пространство, тусклый блеск стёкол, лестницы и коридоры.
Толстое стекло вахты, уютная комнатка, синевато освещённая изнутри. Круглая пластиковая коробочка с ключами.
В колоннах и лестничных перилах весёлые зайчики световых бликов.
Я открываю читальный зал, вешаю на рогатую вешалку плащ, и отправляюсь курить.
А то, что всё исчезнет дымом – невыносимо. Нет, не так: дымом – нелюдимым, дымом – керосином…
Навес для курящих в середине квадратного двора. Мох в щелях плит бархатно зелен. Морось – как небесная поросль.
Вернувшись в зал, он (что-то двоится, лопается в сознание автора) садится на вертящийся стул к синеватому, почти гостиничного виду столу, и…начинает ждать клиентов.
Желтоватые газеты свешиваются с полок у него за спиной, он знает об их реальности(а я?).
Кругленькая милая Женька шумно открывает дверь, и говорит:
-Привет.
-Привет, - отвечает он, не оборачиваясь, ибо в мозгу ветвится новый стих. Привет муаровому свету, привет осенней золотой листве, которой лучше нету…
-Почту разобрал?
-Сама разбери! –я перебрасываю толстый коричневый пакет.
Дальше описывать?
Хлопанье дверей, медленное наполнение зала, синие лампочки над столами, периодический поиск книг, абсолютно неинтересных, ибо ВУЗ – экономический, лица читателей, пятнами вмещённые в реальность моих стихов.
К полудню всё кончится, ибо он работает на полставки.
Анализ пути домой уместится в восемь зарифмованных строчек, а точку поставит обед. Сытно дымящийся рассольник, как средоточье ближайших перспектив, и курица,
Возлежащая на картофельно-морковных кругляшах. Зевота пополам с глотаемым сигаретным дымом, и сон, тихо крадущийся – откуда? Из поэтических недр?
Это называется проза. Никогда не писал. Медленное вызревание неизвестно чего, сладко заполняющее мой мозг.
А сон и вообще весьма поэтичен.
А проза скучна, как ловля рыбы, когда хочется смотреть на птиц.
Пусть проза переходит в поэзию…Поэзия простого дня в чертах осеннего огня занятно это или нет? а снилась сказочная нер-па, говорящая со мной. Я встал, реальности чужой…



СТРАННОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ
Жильные стволы гробов. Чтобы текла монета, они требуют наполнения. День что ли не задался? Утром был куплен простейший, и даже выбор венков ограничился красно-зелёным примитивом.
Новый клиент был молод и вихраст, и сотрудница привычно
Изобразила на лице скорбь.
-Меня интересуют костюмы, - сказал парень спокойно, так будто
речь шла о грибах.
-Какой размер? – поинтересовалась сотрудница.
-На меня, - невозмутимо ответствовал пришедший.
Некоторое удивление она попыталась скрыть: Не расслышала?
-Ну да, на меня.
-Но…знаете…
-А что вас удивляет?
-Обычно…
-Ах да, - ответил он твёрдо, - просто я умею управлять своей
смертью.
Гробы улыбнулись в ответ.
Вам доводилось иметь дело с людьми, делающими подобные заявления?
Обычный, серый, текущий дождиком день.



ДЕТСКИЙ ТАЛЛИН
(стихотворение в прозе)
В пригородах Таллина дома, оставшиеся от буржуазной Эстонии – основательные, уютные, маленькие крепости, в два-три этажа, рассчитанные на несколько семей.
Мы гостим тут у знакомой отца, и окна отведённой нам комнаты выходят в сад, который переполняет жидким волнующим светом белая ночь. Квартира вообще довольно велика, и сквозной её коридор таинственно темнеет, как-то непонятно соединяя комнаты.
В подвале оборудована мастерская художницы, и во мне не память даже, а как бы оживает второе сознание, туго пульсирующее солнечными пушистыми цветами и текущее зовущими в никуда маринами.
Таллин детских грёз, пасхальная шкатулка, лабиринт – где переулок вливается в переулок, чтобы новый неожиданный поворот вывел к тому же чёрному мрачноватому собору, а массивная древняя башня бросила тень на случайный маршрут.
С черепицы срываются голуби, и открытая дверь (нежно звякает колокольчик) ведёт в недра антикварной лавки.
И ещё в зоопарке помню тюленя, верней – тюленёнка: в бассейне меняли воду, и он весело-неуклюже взбирался вверх, чтобы потом на лоснящемся животе лететь вниз по скользкой панели – а лицо его сияло таким восторгом бытия, какой мне вряд ли узнать…




УЖ
(стихотворение в прозе)
Источник был в низине, защищённый пластами зелёного пространства, и дорога, которая вела к нему, была узкой. Серо-синяя гладь изнутри расцветала букетами донного песка. От холодной, прозрачной, гладкой воды заходились зубы. Скамейка, врытая в землю, а мостки чуть погнуты и омыты водой. И вдруг по ним заскользил, перелетая зигзагами – не то плыл, не то летел – промелькнул волшебством движенья – маленький уж – промелькнул, чтобы исчезнуть в разнотравье.
Вода не ответила ему.



ДЕТСКИЙ ОВРАГ
(стихотворение в прозе)
Снежный высверк из-под санных полозьев рассыпался тысячей лёгких зеленоватых брызг.
Овраг облюбован детворой.
Чёрные профили дальних и ближних домов кажутся ирреальными, будто сны.
Синеватое марево тёмного воздуха держится на возгласах радости. Железнодорожное полотно позади давно бездействует, и – с насыпи, вниз, в овраг, быстро-быстро…а действительность, летящая в глаза, никогда не сделается взрослой.



МОСКОВСКИЕ ПОДРОБНОСТИ
(стихотворение в прозе)
Остались ли где-нибудь в Москве Поленовские дворики? Такие – с тёплым ощущением уюта (лоскутные пёстрые одеяла, блестящие шишечки кроватей, самовар, овально искажающий лица), с милыми галками, неровным (сдёрнули одеяло? )
Рельефом и акварельным взмывом колокольни на заднем плане?
Переулочная Москва. Кручённые, кривоколенные, подобные стёртым лестницам или зигзагам фантазии переулки громоздятся. Теснятся, несут смиренно разнообразные дома, медовой сиренью вспыхивают по весне…
И – деловые шары над столицей, шары метафизического свойства; небоскрёбы, тускло ломающие солнечные лучи, кропотливая муравьиная суета…
Европа, соперничающая с Азией.
Ночная реклама, истекающая соком соблазна.
И – пушистый, чистый, новый бульварный снег, обещающий счастье.

КРОХОТНЫЙ ОДЕССКИЙ МЕМУАР
(стихотворение в прозе)
Петлистые, лениво-тигровые тени Дерибасовской.
Дюк – а будто бы Юлий Цезарь: лицо безвыразительно, слишком общо.
Потрясающая лестница, суставчатая мощь, и толстое, пышное море, надёжно хранящее тайны.
А в музее – стенды с монетами, под массивным стеклом – различные кругляши: блёсткие точки истории…

ВЛАДИВОСТОК ГЛАЗАМИ ЧУЖАКА
(стихотворение в прозе)
Трамвайчик, покачиваясь, обогнул бульвар, не замечая голых жёстких ветвей, игнорируя надсадный вороний грай.
Площадь адмирала Фомина поразила сквозным безлюдьем, одиночеством, недоброжелательностью метафизического взгляда в тебя, чужака.
Пристань низко пригибалась к воде, и некто с поэтической душой силился рассмотреть Японию, якобы мерцающую в перламутровой дымке.
Где-то сопки, густо поросшие всем, чем хочешь…
Бухта Золотой Рог…



ОСЕННИЙ ДНЕВНИК
1
Осень, отдающая византийским чем-то, роскошная в своём богатстве – казна ли разграблена? Пиратские разбиты ли сундуки с дублонами? Знамёна деревьев, хоругви, знакопись неизвестных смыслов. Пурпур царских порфир, разодранных временами – нищий царь стал слагать стихи, потеряв империю…И свет – медово-златистый, как мозг, льющийся, сулящий радость, звучащий гармонией…

2
Дрожащая осенняя хмарь. Серое линялое небо косо течёт веерами брызг, перламутрово взблескивает воздух, и хребты домов, поднимающиеся выше возможностей взгляда, крышами подпирают облака.

3
Тысячезнамённая, пестротканая, монастырская осень.
Колокола ветра.
Густота льющейся меди.
А вначале, в нежно-шёлковом муаровом сентябре – сочность

августовской зелени, и горы арбузов на углах улиц, полосатые горы в клетках.
И особая виноградная многосочная сласть…


ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ВЕЩЕСТВО
(стихотворение в прозе)
Церковные переплёты поражают чёткостью рисунка. Клубы ладана, гроб, люди, собравшиеся вокруг. Умерла директор издательства, и авторы, старые и молодые, держат свечи, одетые снизу в бумагу, думают о чём-то своём.
Высокий парень возле дочери издательши, и…неужели внук? – думаю я, вспоминая шустрого мальчишку, лихо завладевшего куском торта.
Тайна человеческого вещества.
Странные мысли для отпевания.



АНТИКВАРНАЯ ЛАВКА
(стихотворение в прозе)
Инкрустация пузатого комода причудливо-многоцветна, соплетения линий напоминают чертёж на ладонях. Золотая икона в углу кажется неуместной, как монах на празднике. Фигурка Будды одета аурой покоя, а восточные испещрённые узором шары из слоновой кости загадочнее лабиринта. Ряды монет на красном и синем бархате отсвечивают тусклым серебром. Антикварная лавка как модель мозга, а человек, лавирующий между вещами будто бы образ мысли.



ЮНОШЕСКОЕ
(стихотворение в прозе)
Была какая-то лихость в распродаже собственных монет; небольшая коллекция юбилейного серебра, собранная с отцом, радовала в детстве, а теперь – юношески звенело в мозгу: добыть бы денег, уехать куда-то… куда? Зачем? И отправлялся в нумизматический клуб, где тесно от людей, где ломились столы от тяжёлых альбомов, продавал, иногда задёшево, складывал деньги в ящик стола.
Отец хватился раз…Да неужели ты и Галин рубль продал? – Галя, знакомая семьи, добрая, весёлая, умерла от рака, подарила ему когда-то рубль Анны Иоанновны.
И вдруг – люто как-то ему стало, люто. – Да не продал, нет! – и побежал к приятелю, благо близко было, поднялся на третий этаж утлой хрущобы, втиснулся в комнату, где в стекло стучали ветви вишни…Помнишь, сказал, Ты говорил Анну продаёшь? – и совал приятелю красные мятые червонцы.
Вернулся, показал монету отцу.
Хватился – что делаю? Зачем?..
Звонко брякает память – юность ранняя, советская, далёкая…
Как дальше жить?


ГОМЕОПАТИЯ И УРОКИ МУЗЫКИ
(стихотворение в прозе)
Маленький, лысоватый и очень самоуверенный гомеопат приходил домой. Долго и тщательно мы руки, раскрывал на столе маленький чемоданчик, жадно заглядывал ребёнку в рот. Цокал языком – Нет, нет, удалять незачем, - говорил он про гланды, на удалении коих настаивала страшная старуха Карагодская. – Вылечим горошками. Крохотные сладкие шарики в коробочках из картона (фраза живёт сама). Принимал охотно.
Пианино было огромно, черно, в узорах. Старый настройщик, поблёскивая крепкой лысиной, снимал стенки, раскрывая ступенчатое, сложное нутро. Потом учительница ходила на дом. Чёрные связки нот не открывали своих тайн. Вялые пальцы жалобно мяли клавиши, извлекая жалкий звук… За окном осеннее богатство Москвы, обаяние скромного сквера; и четыре высоких этажа гудящих коммунальных квартир сверху, надо мною, ребёнком.






ВЕЧЕРОМ, НА БЕРЕГУ
(стихотворение в прозе)
Песок у берега был перемешан с битыми ракушками и сухими ветками. Массою стояли ивовые кусты, высокая трава плотно покрывала берег, и только кое-где – не то языками, не то залысинами – спускались к воде жёлто-серые треугольники. Сели на подстилку. Достали водку и пиво, нехитрую закуску. Медленно, тягуче слоился туман, цепляясь за кусты и деревья противоположного берега, и река немо и нежно пела, отвечая вечереющему миру. Из кустов выпрыгнул чёрный пудель, и сел, привалившись к одному из… - Ох ты! привет? – пудель повозил хвостом по песку. Коренастый, бородатый мужичок вышел за собачкой, разложил надувную лодку, стал её накачивать. – Джулька, - позвал он, - не приставай. – А у нас такой же, только рыжий! – сказал один из отдыхающих. – Джулька страсть любит рыбу ловить, - улыбнулся мужичок. Лодка пошла на воду, и пуделёк ловко запрыгнул в неё. Вечерело. Всё становилось глубже, гуще, таинственней, и старый город за спиной, будто наполнялся тенями ушедших поколений…



УЧИЛСЯ ЧИТАТЬ
(стихотворение в прозе)
Ладонь отца жгла плечо через рубашку. Сложные закорючки букв ( и Ж жужжит недобрым жуком) никак не связывались во фразы. Сказка о Чёрной курице, виденная мультфильмом, никак не оживала с книжных страниц.
Добрейший, мягкий отец был раздосадован, а ребёнку казалось – злится, и оттого, маленький, страдал он, не зная, что чтение скоро определит во многом его дальнейшую жизнь.



ГЕРОСТРАТ
( Стихотворение в прозе )
Душа в расчёсах…Роль пастуха, а рядом – такие храмы, такая
мраморная белизна. Такая поэзия!
Его зовут Герострат.
Ядовитая зелень луга, мирно пасущиеся…ну пускай, овцы.
Где взять мазь, чтобы смягчить расчёсы вечно ноющей души?
Раны не прижигают огнём. Когда Герострат, ходил по городу,
великолепная архитектура, мощью своей спорившая с небесной лепной синью, томила его. Герострат – это имя антисозидания.
Храм, избранный им, имел деревянные вставки – выверт судьбы, нелепость. Как могут сгореть монолиты мрамора, эти отшлифованные громады? Как может войти в голову мысль остаться во времени не через труд и поэзию, а через уничтожение? Имя его не Герострат, а – тщеславие.
И тем не менее - Герострат.



ПУБЕРТАТНЫЙ КРИЗ
(стихотворение в прозе)
Садился в угол между креслом и шкафом. Пальцем водил по закруглённой филёнке. В школу отказывался ходить – зачем? Ночью лежал без сна, и, глядя в потолок, представлял провалы с какой-то чёрной солью, звёзды, раскрошенные в мелкий порошок.
-Сильнейший нервный срыв, - сказал психиатр, после того, как он отказался отвечать на его вопросы.(он – это я, что, естественно, неважно.). – Разумеется, - продолжал чёрный как грач с подвижными глазами доктор, - я подберу лекарства, но важнее найти доктора, с которым сложится психологический контакт.
И вот – подмосковная станция в чехлах снегов. Чехлы эти кипенные с изумрудными высверками, и пушистые звёзды разнообразных огней никакие мистические зубы не стремятся превратить в пищу для драконьего желудка. Снег скрипит.
В одной из хрущоб, в стандартной узкой и утлой квартирке тесно от книг. – Ну? – доброжелательное «Ну» старого доктора с глазами навыкате и клочьями белых волос вкруг могучего черепа.
Сначала они говорят с мамой, а меня жена доктора поит чаем. И варенье отливает янтарём. Но я ещё не знаю об янтарных шатрах, садами висящих где-то над нами – там, выше чёрного, отполированного неба, которого не видно за окном.
И вот мы сидим в комнатке доктора, где плавно, ленивыми рыбами плавает дым от ядовитого беломора.
Плафон лампы напоминает красный платок, застывший пару мгновений назад. Стеллажи и полки представляют собой сложное архитектурное сооружение, которое вызывает радостное узнаванье (у меня дома также!).
-Ну, - и слово приветливо, кругло падает, присоединяясь шариком к рыбам из дыма. – Что же ты любишь из книг?
И здесь из меня полезло, заструилось, цепляясь и путаясь, отливая золотом, мерцая болотной водой, переливаясь вспышками как…как…как я люблю литературу, как я вливаюсь в неё, соединяюсь с нею, как…как…
Не знаю, жив ли сейчас добрый, милый, патриархальный доктор.



ДОМ В ПРОВИНЦИИ
(стихотворение в прозе)
Какой-нибудь дом в провинции. Переулок, естественно,
узок, а церковь – старая, мрачноватая, в закаморах –
высока. Асфальт переулка разбит и выщерблен.
На стене дома – двухэтажного, жёлтого – возможна доска в память местного краеведа. Колонка на углу, и когда соседка набирает воду, ведро блестит в солнечных лучах. Во дворе сушится бельё. Старая скамейка, вросшая в землю. Лопухи, огромные, как слоновьи уши.
Не обожгись – тут много крапивы. Крашеная красным лестница на второй этаж сильно скрипит. В одной
из комнат – круглый стол, фикус в углу; ковёр с итальянкой, собирающей виноград, висит на стене. Комод пузат. Из окна видна церковь. В этой квартире жили старики. А может быть и не жили. Может быть мне только кажется, что я тут бывал…






ОДИССЕЙ
( стихотворение в прозе)
Теперь, когда мышцы потеряли упругость, взгляд – зоркость, но мозг не утратил хитроумия – оглядывая свой боевой и водный путь, он понимает, насколько богатой была его жизнь. Схождение в Аид, где
цвели нежные асфодели, а души мерцали драгоценной
рудой, и хлев Цирцеи, где тела его друзей
сжимались, превращаясь в хрюкающих свиней;
чудовище, всасывающее в себя корабли, и другое –
шестиглавое, с острыми мечами зубов; огромный
циклоп, вонючая его пещера с острыми камнями,
вращающийся единственный глаз; Навсикая,
нашедшая странника на берегу – измождённого,
просолённого, опутанного водорослями…
Одиссей понимает, что был счастлив, но не может
знать, что его судьба уже не принадлежит ему,
став темой величайшей поэмы.



ГОЛУБИНАЯ МУЗЫКА ДЕТСТВА
(стихотворение в прозе)
Дом был длинный, высокий, старый, и пять его этажей не уступили бы и семи в современном исполнении…
Снизу обмётанный пепельной пылью, был жёлто-розов вообще, тускло мерцал окнами, охотно принимал голубей на длинные строчки кирпичных карнизов. Кто разберёт голубиную музыку?
Долго, свернув с улицы, оживлённой весьма, можно было идти вдоль стены дома, представляя старинную какую-то, патиной подёрнутую жизнь. Гораздо более низкие строения тянулись по левую руку, потом появлялся миниатюрный, аккуратный сквер, где на детской площадке взгляд находил привычный набор малолетних удовольствий. Качели, однако, понуро висели без движения.
Окна первого этажа низки, как правило забраны тесными белыми решётками, а арка темна и таинственна.
Старая сморщенная болгарка Мария Дмитриевна жила когда-то на третьем этаже, а дядя Костя – часовщик – на втором. Ребёнок протискивался в его дверь с вопросительным писком: Мозя? – и, получив утвердительный ответ, устремлялся к ящику, наполненному блёсткими механизмами. Былое часов представало в стальной наготе. А у болгарки поражала пёстрая, пышущая
цветовым многообразием ширма, и радовал густокарминный, крепкозаваренный чай.
Дом коммуналок, сыто и мощно хранящий бессчётную сумму жизней, экзистенциальных единиц.
Кухни дома! Огромно-потолочные, с белыми колонками, чьи
пасти пугают синевой огненных зубов. Столы и тумбочки, обитые коричневым или светлым пластиком. Машка, тихая возрастная алкоголичка, протягивает ребёнку шоколадную конфету.
Серая зимняя вата между окон, и вспученный паркет коридора. Стержневая мощь высокоступенчатых лестниц, чья пыль хранит шаги стёршихся поколений. Квадратная шахта грохочущего лифта. Бальзамины, герани, кактусы на всех подоконниках, и…скоро придёт с работы отец, не спеша разденется в коридоре, спросит ребёнка: Ну, как дела?
Дом, дом, дом…
Голубиная музыка детства.



АДЮЛЬТЕР
(стихотворение в прозе)
Машину занесло, и он ударился о руль. Чертыхнувшись, продолжил поездку.
Женщина встречала его в розовом пеньюаре. После
механической (как банально!) схватки любви, они сидели на кухне, и она кормила его ужином.
-Сациви тебе удалось сегодня, - похвалил он.
Горели свечи.
Он давно забыл, как занесло машину, и что он ударился о руль.
Жена, уверенная, что он в командировке, спокойно
легла спать.


АВАРИЯ
( стихотворение в прозе)
Спешил встретить жену, завозился слегка, опаздывал, рванул на красный. Даже не увидел машину.
Водитель, уже затормозив, обречённо опустил голову на руль.
Жена ждала его полчаса. Злая и раздражённая, таща сумки,
пошла домой.
Только через два дня, после измотавшей её, бурной деятельности, она узнала, что её муж погиб.



ЛИТЕРАТУРНАЯ МОСКВА
(стихотворение в прозе)
Тараканья щель умной вдумчивой поэзии. Эстрадные выверты с их эстакадной скоростью псевдлославы. Храм филологии, осквернённый вонью пудовых свечей эксперимента…
А в целом – трамваи бегут, мчат себе, реклама кругом, и молодые лица, разгорячённые явью, лица людей, настроенных на физическую любовь и развлечения, людей, которым вся эта поэзия – мышья возня перед колоссальным размером жизни.
Попытка достучаться до сердец людских, обернувшаяся такой лютой депрессией, что тошнит от яви.



ШКОЛЬНЫЙ ДЕНЬ
(стихотворение в прозе)
Школьная раздевалка в мельтешенье синего, красного, белого, коричневого цветов. Понурые мешки со сменной обувью – будто огромные гнилые груши; а до этого – утренний путь по скрипучему, белому, как стрептоцид снегу сквозь мыльный воздух.
Дребезжанье звонка – где-то бьют хрусталь. Гулкая тишина класса. Страх перед чернеющей ваксой доской, мерно покрываемой лесами формул…А цветовые разводы парты вдруг напомнят нутро Троянского коня, и воображение уже населяет его героями…Вдруг – ноющая тишина вокруг: вызвали. Нечего ответить. Гневная двойка вспарывает дневник.
Кривобоко – через географию, химию, физику – катящий день, а в портфеле толстый свёрток с бутербродами, как уютный ручной зверёк. А за окнами – белые поросли зимы…



КАКИМ УВИДЕЛСЯ АРХАНГЕЛЬСК
(стихотворение в прозе)
Плоский город – каким-то сущностным бытийным маслом намазанный на хлеб земли – таким предстал Архангельск в отблеске вод, в кристалличности многочисленных белых построек; и даже вороний грай звучал иначе, нежели в Москве.




СТРАНА ВДНХ
(стихотворение в прозе)
Роскошная страна ВДНХ манила в детстве неизбывно…Грандиозность павильонов! И в «Космос» и впрямь сквозило нечто космическое, запредельно-таинственное…За стёклами аквариумов маленького павильона «Прудовое хозяйство» - многообразие подводных форм, лёгкие плавные рыбы. И всюду летом – тучная, густая зелень; огромный парк, приветливо тысячеусто лопочущий листьями…
Начинка павильонов изменилась, и сами они ветшают, теряя имперскую пышность, но всё равно…прогулки, прогулки…
Жёсткая графика зимних ветвей, и синеватость снегов, ответствующих лёгкому январскому небу…








СКАЗОЧНЫЕ ИСТОРИИ
(Стихотворения в прозе)
1
Карандаш среди других карандашей вызывает волшебные ассоциации. Коробка вряд ли его дом, и он, карандаш, отправляется в путешествие. Прищепка под столом приветствует его, и расхваливает это обширное пространство. Но карандаш следует дальше; под диваном седая пыль повествует о мудрости, а под буфетом…
Такая пиеска, не имеющая конца…

2
Куклы – в роскошных платьях, в бантах, произносящие несколько слов, если надавить на живот – сидят на полках магазина. Ночью их убирают в коробки. Но им скучно лежать. Сдвинув крышки, они выбираются, идут друг к другу в гости, и магазин наполняется таинственным шелестом их голосов.
Мишка принёс варенье Елене. Она налила ему чая. – Завтра будет новый день. – Непременно. – Но он принесёт всё тоже. – Скучно, Мишутка. – Ничего, Елена. Надо жить.
Грустно куклам.


3
Снежинка, медленно спускаясь, прикасается к луже. Чёрная мерцает вода. Я погибну сейчас, думает маленькая снежинка. Ничего, шепчет вода, не погибнешь, а растворишься во мне.
И снежинке не страшно.



4
Игрушки может быть играют с людьми в большей степени, нежели мы с ними? Сейчас ухвачу его за палец, думает плюшевый крокодил. А человек, засунувший палец в рот игрушечному любимцу, и не догадывается о подобных мыслях.
Так, в зоопарке неизвестно, кто кого рассматривает – мы зверей, или они нас?

САДЫ КИНО
(стихотворение в прозе)
«Броненосец Потёмкин» звучащий торжественной плавностью греческой трагедии…
Белые стены коридора, которым проводят Жанну, лица церковников – тёмная, чёрная тень догмы, омрачившая их.
Тайные расселины психологизма. Хичкок, штурмующий незримые бастионы страстей.
Карнавал и бурлеск Феллини; провинциальная явь, жирно прорастающая фашизмом; коричневые бациллы человеческой дури.
Холодное, архитектурное мерцанье кадров Антониони.
Много ли таких садов?


ИМЕНА
( СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ)
Люблю перечисление имён. Гладкая вода перекатывает камни, как сгустки мысли.
Откроется ли сверхважный код? Смысловые ассоциации озаряют сознание. Хорхе Манрике, Кантемир, Державин, Норвид, Бодлер. Тугое натяженье тетивы, флаги, реющие на ветру, летящие кольца времени. Гёте, Достоевский, Милтон. Духовные Гималаи,
снега высших прозрений испускают тонкую вязь лучей. Аполлинер, Тесла, Хименес, Нильс Бор. Тайная
химия света, поэтические дебри формул,
недоступные моему мозгу.
Единый круг! И твоя судьба - каплей или
точкой в нём.



КРАСНОЕ И КРУГЛОЕ
( СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ)
Красное выражает ( воплощает?), навязчиво пульсируя,
цвет болезни. Густое, маково-красное предостережение от…
Круглое символично – жизнь, замкнутая в круг;
круг, который везде.
Красное лучше круглого!
Сумрак схоластических дебрей, аргументы, пена
у рта.
Лестница подмен приводит к пресловутому игольному ушку, и суровый средневековый аскет,
демонстрируя чудеса логики, гневно подъемлет руку.
Что лучше - белое или острое?
Огнь ложной мысли, пожирающий хворост мозга.



КАМНИ
( СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ )
Представь себе мыслящие камни. Не хватает воображения.
Камень - сгусток силы, крепкая субстанция;
камень в руке пророка, пророк, побиваемый камнями…
Скол малахита на моём столе, Дымчато-белые разводы внутри зелёных структур. Немая сила –
добрая причём - исходящая от зелёного в прожилках камня.
Сколько раз, идя по дороге, презрительно, носком
ботинка отбрасывал ты коричневатые, жёлтые,
в крапинках камешки? Может быть рвалась при этом
незримая нить?
Плоские камни, в детстве пускаемые по поверхности
водоёма. Сколько подскочит раз? Круги неизвестности.
Густо-зелёный, острый высверк изумруда. Сапфир, глубокий, как мозг. Царь-алмаз
Тайна камней, как вечная тайна небесного молчания.
Город, различимый в янтаре…










ВЕЧНОЕ БРЕМЯ ПАМЯТИ
(стихотворение в прозе)
Безнадёжность восстановить прошлое равна попытке войти в снящийся лес.
Зыбкость воспоминаний, и ощущение ненатуральности яви.
Скрипучая крашеная лестница какого-то дома, колонка на углу и сток, нежно покрытый мхом, чьё-то блестящее тяжёлое ведро.
Сумма движений порой равносильна бездействию.
Мы не уходим от воспоминаний, но…стоит ли вспоминать? Нечто приятное не вернуть, нечто ужасное тщишься стереть…
Вечное бремя памяти.


СНЕГ И КИНО
(стихотворение в прозе)
Снег завернул – крупный, новогодний, ёлочный снег – споро и весело взялся преобразовывать город.
Центр Москвы, чьи громады мерцали тёмно-таинственными силуэтами, нежно тёк в глаза, переполняя зрение огнями.
Двое приятелей шли в кинотеатр Форум смотреть старый, пышный, цветной, италийский фильм о молодом баварском короле, покровителе искусств – короле, которому и на земле-то не очень место.
Сугробы росли на глазах.
Свет в фойе, жёлтый и золотистый, ассоциировался с богатым теплом, а молочный коктейль был густ и сладок, как мечта.
В холле пышнотелая певица в возрасте под аккомпанемент пожилого лысого пианиста исполняла трогательный романс.
Ржаво загремели звонки.
И потянулся обволакивающий, бархатный, густоцветный фильм…
В буфете певица пила тот же молочный коктейль, беседуя с аккомпаниатором.
-Третьего дня в консерватории… - его голос заглушили чьи-то шаркающие шаги.
Двое приятелей всё глубже и глубже погружались в чужую жизнь.
Город всё гуще и гуще заметало снегом…

ТУЛЬСКОЕ
(стихотворение в прозе)
Попытка восстановить прошлое равносильна стремлению войти в снящийся лес – ирреальность его мерцанья тотчас ускользает из круга дневной памяти.
Поездка в Тулу тридцати (если не больше) летней давности.
Помню серую пыльную стену, всё длящуюся и длящуюся – и нет ей конца, и детский взор стремится зафиксировать чёрную птицу, усевшуюся на макушке стены.
Что это за стена? Может быть, Тульский Кремль?
Но – ярко, выпукло, вспышками разнообразных деталей – вспоминается музей оружие: крохотные дамские пистолеты, и массивные, туго блестящие кухенрейторы; странные формы современного спортивного оружия – будто представители фантастической фауны; маленькие, злобные «бульдоги»…
Снящийся лес памяти – зачем ты не отпускаешь меня?



В ТАРУСЕ
(стихотворение в прозе)
На станции речного вокзала что-то позвякивало, играя с ветром.
От Калуги до Тарусы – минут сорок.
Пароходик шёл бодро-бодро, кипенный след стелился за ним, и жёлтый песок, предварявший Тарусу, легко поглощал любые следы.
Маленькая площадь, будто помещённая в низину – по-крайней мере казалось – улицы от неё – всё вверх и вверх, туго катая движение, между частных домов, за заборами которых курчавы яблони; и телега с лошадью в таком контексте воспринималась куда естественнее мотоцикла.
Художественный музей, чьи стены белели, как снег, низок, широкоплеч, приземист, богат.
Кладбище потом, знаменитые могилы, и полоска Оки, вспыхивающая на солнце церковной парчой.


ДОЖДЬ В ПЕТЕРБУРГЕ
(стихотворение в прозе)
Дождевая мелкая пыль – сколь? Не знаешь – преобразующая пространство.
Исаакий не менее мрачен в серебряном лёгком коконе,
придающим ему, впрочем, дополнительную таинственность,
если не сообщающим новое измерение…
А мостовая блестит огромной длинной рыбой, только что
вытащенной из воды.
Тонут ли капли в Неве?
Волглость петербургских переулков отдаёт ( совершенно
нежданно причём) грустным уютом ещё неведомой вам гармонии.
Дремлющие массивы дворцов.
Могучие торцы реальности.
И реющий, волшебно распадающийся на тысячи бликов,
пульсирующий туго и мерно мир площадей и гранитных набережных…



КИЕВСКИЕ КРАСКИ
(стихотворение в прозе)
Киев горел лаврскими главами, манил широким Крещатиком, и Днепр казался огромным, как море.
Петлистые тени слоились по асфальту улиц; а Лавра угнетала величием детский, расплющенный советским атеизмом мозг.
И – ужас пещер; не ведал, что в них; узкий спуск, и подземный, жутковатый лабиринт, в нишах которого гробы, гробы…
Страх, заслонивший ныне картинки детского калейдоскопа…



ГОРОД-МЕЧТА
(стихотворение в прозе)
…обязательно должен быть Вышний город – куда ведёт массивная, пугающая своим исполинским ростом лестница, со стёртыми ступенями, замшелая кое-где. И чтобы туда – в этот таинственный Верхоград вели массивные ворота – такие, проходя под аркой которых, представлял бы себе факела…
Хребтовые массивы соборов, возникающих тут и там, с массою витых, осенние листья напоминающих, украшений, со святыми над входом – издалека похожими на причудливый излом горной породы безвестной масти..
И там, в этих соборах – таинственный, густейший настой тишины; орган, украшенный чем-то, схожим с застывшей пеной, взмывы колонн, полумрак нефов…
Город черепично-бюргерский, со стаями голубей, снимающихся с крыш, с улицами, мощёными мощными камнями; город, где время не имеет значения, и где прогулки, бесконечно петляющие и ветвящиеся, дают тебе ощущение счастья…



ВЫЗУ
(стихотворение в прозе)
Эстонское местечко Вызу – рыбацкая деревня, и аккуратные, бело-красные – мороженое с клубникой! – дачки.
Синий-синий залив, лесная стена с острыми вырезами верхушек на другой стороне; отраженья деревьев в воде напоминает летучих мышей, висящих вниз головами.
Мол, обородатевший зелёно-синими, мягкими водорослями.
Гуляя, набрёл на строгую чёрную церковь; кладбище возле неё напоминало обширное, чрезвычайно аккуратное помещение для хранения бытовых принадлежностей.
Приземистые, широкоплечие памятники, линейно-ровные дорожки, а у входа – два чёрных ангела, вечно склонённых, вечно плачущих…



ОТ МОСКВЫ ДО КАЛУГИ
(стихотворение в прозе)
От Москвы до Калуги – целое ожерелье городов – Нара, Обнинск, Малоярославец.
Какие они?
Сколько ни ездил, никогда не приходило в голову – вдруг, резко поднявшись, выйти из вагона, наугад, без чёткой цели, прогуляться по незнакомым улочкам, зайти в храм, пообедать в кафе…
В определённом смысле сила воображения превосходит реальность, и уж во всяком случае компенсирует её недостатки.
Проезжая Нару, всегда любовался собором – желтоватым, крепким, старинным, надеюсь; и, не смотря на свою массивность – будто парящим над городом, осеняющим его зыбким, синеватым, духовным светом…


НЕЧТО В ПРОЗЕ
Снег, идущий крупно, кипенно-белый, новогодний, ёлочный снег, изменяющий облик города. Воздух свеж и пахуч, а многочисленные глаза фонарей равнодушны к идущим мимо. Вдруг, после очередного поворота, некто – праздно гуляющий – видит тёмный массив собора…и – кто это мелькнул впереди?
Быстро идущий человек в пальто и шапке манит меня следовать за ним. Да это ж отец! Пробую догнать, он оборачивается, улыбается и ускоряет шаг. Мы минуем тёмную громаду собора, и…я вспоминаю, что отец умер 20 лет назад, и я никогда не забывал об этом. Фигура впереди исчезает, и я вхожу в один из своих снов…



ВЕНЕЦИЯ В ПРОЗЕ
Разлив зеленовато-серой стекловидной воды соответствует белым рыхлым хлопьям знаменитого венецианского тумана…Тело, оставляющее следы в белизне возможно было чьим-то видением. Красный кирпич воспалён,
Осыпающаяся штукатурка едва ли помнит имперский мир, и угловатый поворот канала вряд ли откроет новую перспективу. Хребты Сан-Марко столь велики, что в них войдёт целая пещера. Ночью вода чернеет смолою в роскоши бессчётных огней, и золотые окна палаццо кажутся таинственными потусторонними мечтами…

БОЛГАРСКАЯ РАПСОДИЯ
1
Вообразите шум в Несебре – шум, крики, несущуюся, пёструю толпу. Невозможно. Город лелеет тишина, и он раскрывается нежно в её лёгких ладонях.
Улицы, где вытянув руки взрослый легко может коснуться противоположных стен. Никто не выходит из уютнейших домиков.
Группа потных праздных людей с фотоаппаратами; резкий цокот немецкой речи.
Крохотные фонтанчики, тугие струйки воды, отливающие синевой – жарко, всё время хочется пить.
И – море, море, всё время ощущаемое где-то рядом, синее, бездонное, с золотым богатством берегового песка.

2
Сквозь прозрачное кружево лет снова вижу – кривые улицы Пловдива; ощущаю – нечто турецкое витает в воздухе.
Тайная вязь ассоциаций не уступит сложности турецкого алфавита.
Массивный серый забор и широкие листья смоковницы, щедро возлежащие на его верхушке…
И ещё помню собор – громоздкий и тёмный, очевидно отличный от русских храмов, с кафедрой (или – ложная подсказка памяти?), с мрачными, тёмными, восточными ликами…

3
Центральная улица Софии (не помню, как она называется).
Белые столики уютного кафе, и мимо проезжающий жёлтый трамвай. Далёкая патина университетского купола. Ходили смотреть храм Александра Невского – массивный, весь облепленный пристройками, с плоскими куполами. Православный храм, отдающий мечетью.
Жили в Софии, у деда; он – русский, бежал в 17 году, будучи кадетом, но, что весьма странно для русского эмигранта, осел в Болгарии, женился, родил детей, и вот – старый, осанистый, благородный, знающий три языка – показывает нам Софию.
Пёстрые лоскутки детских моих воспоминаний…Храм св. Неделки – мрачный, чёрный, высокий. Строго глядящие лики.
Магазин Нумизмат. Окружили спекулянты, повлекли в какой-то двор, предложили сверкающие дорогие коммеморативы – символы болгарской истории, запечатлённые на аверсах и реверсах, вызывали детский восторг, но цены усмехались лукаво…
Дача под Софией, лесистая местность, ужин под платаном. Мазки импрессионистского полотна – белый с зеленью таратор, сочная баница, баранина, текущая сытным соком. И отсюда с дачи, нежным акварельным утром, поездка в Рилы – красная черепица среди зелени – перенасыщенной, текущей…
В Бургас уже ездили с мамой вдвоём. Лакуны в памяти очевидны, но Несебр и Созополь остались чудом, кристаллом земного волшебства. С высоты глядели на синее-синее море, синее и вместе прозрачное настолько, что видны были серые водоросли, струящиеся на камне. Поворот между домами, дикий виноград и плющ, выход на площадь, фонтанчики, из которых можно пить.
Игра красок. Сок и смак жизни. Отчего всё тускнеет?



КОНЦЕРТ В ДОМСКОМ СОБОРЕ
(стихотворение в прозе)
Темноватая Рига, мерцавшая узлами небольших площадей,
Чья мощёная поверхность вызывала средневековые ассоциации; Рига, стремящаяся вверх шпилями соборов, доступных птицам, но пугающих взгляд ребёнка; Рига, чудно закругляющаяся органным концертом в Домском.
Готический тяжёлый полумрак, картины в нишах, чьи религиозные сюжеты пугают ребёнка (всё-таки СССР – давящая корона атеизма), скамьи, уходящие в волны таинственной полутьмы. Высокий – его почти и не видно – наверно, великолепно украшенный орган. Рассаживаются слушатели.
Медленная густота созвучий! Одна, стержневая тема, вокруг которой властно, мерно, плавно разворачивается неспешное действо звуков. И – будто пропадают стены, и своды теряют каменную власть; и только – выше, выше – доплеснуть до самого неба…Текут, переливаются звуковолны.
Кажется, органист выходил на поклон; но это обязательно-заурядное действие не нарушало гармонии, подаренной органом.



АНАПСКИЕ ОСКОЛКИ
1
Анапа детства, встающая перед глазами вновь и вновь.
Уже ночной отъезд с размещением в купе, с разбором постели, с покачивающейся в отполированных тьмою стёклах, пёстрой в огнях Москвой, отдавал счастьем.
В Анапе селились в частном доме, на участке была беседка, а сад и огород переливались, текли разнообразием цвета, восславляя могущество спектра. Этот утренний воздух! Прохлада, за которой чувствуется напор грядущей жары. Пляж утром пустынен, и крабы смело идут береговою кромкой, где колечки пены оставляют загадочные письмена. А потом – резкий, солёный раскол воды, букеты лучей, йодистый привкус моря, и – морские коньки, проплывающие стайками, вёрткие рыбы-иглы – вся эта манящая, непонятная подводная живность.
В полдень, спасаясь от жары, обедали в уютной столовой, и молочный суп играл нежным опаловым свеченьем.
Затем, уже вечером – масса вод, недостижимость горизонта, шёпоты волн.
Зачем нужна эта живопись детства?
Да и нужна ли?

2
-Ну и где ж они – твои летучие мыши?
Темнота анапской ночи – лёгкая. Не способная испугать. Деревья…а какие деревья? Откуда знать подросткам, не слишком усердно учившим биологию. Вдалеке – спокойное море, вздыхающее тишиной, соединённое с бесконечной аркой неба.
-Надо потрясти дерево.
Подростки трясут корявые стволы, ожидая, что мыши посыпятся, как груши. Ничего подобного.
Под ногами жёсткая, выгоревшая на полуденном солнце трава.
Мерцание звезд.





КАДРИОРГ
(стихотворения в прозе)
Красный гравий сухо хрустел под ногами, а рыжие беличьи хвосты мелькали среди обильной зелени. Вороний грай рвал воздух, как бумагу.
Чёрный, гладкий, мерцающий антрацитом пруд, и толстые ленивые карпы поднимаются прямо к поверхности из холодных, уютных, илистых глубин.
В павильоне была выставка венецианского художника 16 века. Маски карнавала мелькали пестро, не оживая, однако. Таинственно звучала музыка.
Потом путь лежал к чёрному ангелу над заливом – и высоко поднятый крест наслаивался на панораму далёкого порта, а залив синел…несколько сурово, впрочем.



КАЛЯЗИНСКАЯ КОЛОКОЛЬНЯ
(стихотворение в прозе)
Калязинская колокольня – метафизический упрёк осуетившемуся человечеству; гневный суставчатый перст, упёршийся в небо.
Белый пароход, проплывающий мимо.
Кто-то (вероятно, ребёнок) глядя на затопленную колокольню, думает о рыбах, свободно плывущих, почти летящих меж водных, сквозных, синеющих пролётов…
Пена желто белеет, и мелькают в ней буроватые комья – неприятным цветом своим отвечая тёмным потёкам и трещинам на некогда кипенной колокольне…





ОТКРЫТКИ С ВИДАМИ ГОРОДОВ
(стихотворение в прозе)
Пёстрые открытки с видами разных городов.
Вода Венеции кажется зеленоватой и стекловидной, а мускулатура зданий, обнажённая облетающей штукатуркой, наводит на мысли о средневековье.
Овальная площадь Луки ласково мерцает тому, кто никогда не был в Тоскане.
Красный двухэтажный автобус на фоне зданий, плотно покрытых разнообразной рекламой.
Черепичное Велико-Тырново – будто театральная декорация для пышной постановки, которая никогда не состоится.
Белые валуны перед входом в Дублинский парк…
Весь мир в одном конверте.



ПЛАВАНИЕ
(стихотворение в прозе)
Плавание по Северным озёрам, по мощным рекам, чья масса вод и сама уже эпопея.
Отправление из Москвы,
И белый теплоход казался важным, как памятник самому себе, а бравурная музыка, сопровождавшая отплытие, звучала чрезмерно бодро.
Озёра, бескрайние, как моря; и розоватый закатный свет восточной тканью покрывающий их.
Тёмный тесноватый Углич – будто изъятый из прошлого, мало изменившийся, с ветхими, старыми домишками, где тёплый быт неизменен, как жизнь и смерть.
В Ленинград прибыли ночью – и терпкий белый световой раствор вливал в память величественные силуэты дворцов и улиц.
Утром подходили к Валааму, одетому ризой тумана; подходили под звучание симфонического Чайковского, и было жутковато-таинственно.


Кижи, тёмная вязь источенного искусно дерева, горницы. Светёлки, неоживающая старина.
И вновь великие реки, с лесистыми берегами, и памяти нет конца…



СОВЕТСКИЙ ЗАГОРСК
(стихотворение в прозе)
Пёстрые, разные, резкие мазки Загорска – Загорска, потому, что Советская империя ещё сильна, и другое названье не мыслится.
Ворота, пропускающие в монастырь; арка, условность фресок, их текучее многоцветье.
Служба в одной из церквей, всё мерцает, густо плывёт, басы тяжелы; поражает наличие стульев – откидных, как в кинотеатре по периметру стен. Калеки, старухи, всё жарко, страшно…
Потом ходили по территории монастыря, открытой для обозрения, и я, десятилетний, едва ли думал вере, едва ли нуждался в ней.
Или?..




УЛИЦА ГАЛУШКИНА
(стихотворение в прозе)
Улица Галушкина – от мелово-белой громады 25-этажки на курногах – бодро и весело катится вниз, выравнивается далее у небольшой площади, чтобы, без видимых изменений, перейти в другую – которая поведёт вас к зелёно-синим пределам лесопарка.
Ряд высоких общежитий, издали кажущихся плоскими, наводит на мысли о калечном быте, узких коридорах, пропахших едой, невозможности уюта; но кирпичные, основательные многоэтажки говорят об ином.
Роскошь тополиных дворов! котельные, покрытые незамысловатыми граффити, ракушки гаражей, неровный рельеф асфальта.
Стадион, вечером закипающий светом прожекторов, перетекание одного двора в другой; и ларьки, торгующие овощами или цветами, кажутся такими милыми!
Московские чудесные трамваи – с умными лицами больших ручных животных, позвякивая, катятся к цели, а вечерами из-под пантографов срываются целые гроздья зеленоватых звёзд.
Улица как улица. Что в ней особенного?
То, что родная мне – вот уже тридцать лет.



В ЛУЦКЕ
(стихотворение в прозе)
Двуглавый протестантский собор – высокий. Тёмный, строгий.
Белый, кипенно-чистый первый снег немного смягчает картину, пушисто, с нежностью трогая могучие плечи собора.
Улица, выводящая к нему, сплошь состоит из частных домиков – ветхих достаточно, с покосившимися заборами и небольшими участками.
Следы на снегу пишут затейливые тексты человеческих судеб…




ВОКРУГ КАЛУГИ
(стихотворение в прозе)
Города вокруг Калуги…Мёд сладко льющихся слов, приторная прелесть Медыни; ломкий, хрустко-резкий камыш Перемышля, и вдруг – какие-то Износки – измождение, усталость…Маленькие, однообразные города, пронизанные единым током густой.
Тёплой жизни…







ОТКРЫТКА ИЗ ГОРОДА КАНЕВ
(стихотворение в прозе)
Канев. Никогда не бывал. Вот разглядываю открытку – гладко-лаково блестящую, присланную из редакции журнала, который напечатал мои стихи.
Парк, заснеженный, зачехлённый снегами уютно; и тяжёлые лапы елей темнотой ответствуют белому фонарному свету.
Памятник кому-то – чёрный взмыв постамента, фигура кажется заострённой – она дана на фоне белеющего дома и тех же елей; и снег, снег…
Рождественская открытка из незнакомого далёкого города волнует таинственно…



ЛЬВОВСКОЕ КЛАДБИЩЕ
(стихотворение в прозе)
Резной камень надгробий львовского кладбища. Снег на дорожках, снег на крыльях ангелов, снег на торцах плит; красивые, тянущиеся к небу обелиски напоминают застыший
крик; а город рядом полон своей, разнообразной, пёстрой, буйной жизнью.



ВЕЛИКОУСТЮЖСКОЕ
(стихотворение в прозе)
Сказочный, зимний Великий Устюг – белое в белом, кристаллы кристаллов, хрустали льда на ветвях, и, как венец света – белый-белый храм во имя святого Прокопия.
Белая тайна духа.



МИАСС
Маленький городок Урала, прочно хранящий уют и тепло в пряничных своих домишках.
Пепельные горы, чьи вершинные вырезы причудливы, как звёздные узоры в хорошую ночь.
Салатовые, малахитовые, карминные закаты, богатство оттенков, сказочность их переливов, и – жизнь внизу – ради хлеба, не ради сказки, увы…



ЗВОНЫ ЗВЕНИГОРОДА
(стихотворение в прозе)
Звенигород, звоны снега, густо плывущий в воздухе колокольный звон (или – он только кажется? Ибо союзен с именем года…)
В ранних зимних сумерках дома таинственны, как детские фантазии; а жёлтое масло окошек богато, как подлинное золото.
Снежная синь дорог, и прозрачный небесный воздух.
Звоны Звенигорода.
Чёрные руки деревьев, протянутые к небу.



ПРОТВИНО
(стихотворение в прозе)
Изрезанный сумерками тихий, маленький город. Взблески витрин, и асфальт в проплешинах снега.
Протвино. Или же это село?
Блочные, балконные, однообразные коробки, кое-где зажелтевшие уже огни; и речка Протва, незамёрзшая ныне, тёплой зимой, давшая названье городу…
Или селу?..
Так и представляются – избы, гремят противни, и в чревах печей вызревают золотистые, сытные, сочные пироги…
И тем не менее – город, город…


ПО ПОВОДУ НИЦЦЫ
(стихотворение в прозе)
Город гор – серые, поросшие зеленью, пепельно-серьёзные громоздятся они, будто защищая праздничные, жёлтые, красные, сугло-терракотовые дома, чей уют не вызывает сомнений.
Город вилл. Город сдержанной роскоши и водных бликов.
Тугое натяженье воды ласкает борта яхт, подчёркивая зыбкость, когда не иллюзорность всякой яви…



КАДР: РОВИНЬ
(Стихотворение в прозе)
Когда глядеть от бухты, радостно лучащейся синевой – весь город детскими кубиками пёстрых домов тянется вверх к могучему кафедральному собору, в полумраке которого скрыт незримый, мистический лес; а город – туристический, праздничный, в изломах переулках, с витыми решётками балконов, где пёстрые цветы глядятся суммами детских мечтаний…



РОМОДАНОВО
(стихотворение в прозе)
Дачная страна – густо-зелёная, с кривоватыми штакетинами заборов, с узкими проходами между участками, домики на которых в чём-то похожи друг на друга, и вместе с этим весьма индивидуальны. Купы яблонь едва ли страдают от вторжения груш, а малинники порою служат разделительной чертой, своеобразной беззаборной границей. Шатры крыжовника и смородины; парники, огромные как киты; и флюгера, вырезанные из жести, укреплённые кое-где на крышах, дробно отвечают ветру – если вдруг налетит.
Марево, зной зрелого августа, шашлычный дым, гитарные переборы, обрывки фраз. На том участке установлен бильярд, и сосед, заглянувший в гости, щёлкает шарами, играя с хозяином. Лаёт лохматый пёс; из подпола остаётся пыльная ёмкость. Сочный, избыточный мир; густота эмоций, и летняя, приятная истома…
В старой даче склад ненужных вещей – ходики давно не работают, на полках книги вперемешку с какими-то коробками; и полумрак таинственен, как детские грёзы.


А зимой тут одиноко – сине-чёрно-белая гамма, дома заколочены и оттого кажутся они грустными. Всё ждёт весны.
Жёсткие надписи ветвей на бумаге неба.



ПЛОД СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
(стихотворение в прозе)
…и соборы росли медленно, наполняясь соком смысла, мёдом веры; вера вообще была непреложной, как жизнь…
Каменные города игольчатой готики крупно встроены в небо.
Алхимик в лаборатории, заполненной причудливыми, изогнутыми, пузатыми сосудами, загадочными инструментами.
Сколь страшна чума?
Пьяный монах на осляти весело распевает.
Спор студиозусов в коридоре университета кончается ссорой.
Замок – как город в миниатюре, башни его, стены, которые невозможно разрушить.
Мерцанье мистических тайн.
Плод Средневековья…



КАЛУЖСКИЙ ВИД
(стихотворение в прозе)
Бор, отделённый от нас водохранилищем, меняет окрас на глазах. Облака, плывущие мерно и важно, кидают лёгкие летучие тени, и цветовые полосы пересекают бор, отливая то золотом, то охрой. Глубокая зелень сменяется нежной синевой, и вдруг бор напоминает гигантские заросли доисторического мха…или таинственный мозг, увлечённый сложными мыслями.
Где-то справа – Подзавалье, калужский микромир, деревня, вторгающаяся в город, и там – только частные дома, палисады, узкие улицы, горбатый рельеф; и облака текут по-прежнему, видоизменяя цветовую гамму бора.




МАЙСКИЕ ЖУКИ
(стихотворение в прозе)
Стояли, оцепенев, у куста сирени. В сумерках, густо разведённых детской мечтой, ждали, когда пролетит тяжёлый, крупный майский жук.
Резко подпрыгнув, ловили, ладонью действуя, как сачком.
Плотный, как крупный жёлудь, опушённый, жук приятно скрёбся в ладони.
-У меня крупнее, - говорил один брат другому.
Бывало сажали жуков в спичечные коробки, и слушали, как
они скребутся там. А потом отпускали.
А кто отпустит детские воспоминания?



СМЕСЬ
(стихотворение в прозе)
Логарифмическая линейка – плоскостной, цифровой, знаковый мир, будто добавляющий измерение к реальности, а на деле – толкующий уже имеемые три…
Лоснящийся матовый баклажан – карнавальный нос крупного шута; венецианские щи, приправленные страстями.
Что общего между линейкой и баклажаном? То, что и то и то существует в реальности? А существует ли сама реальность?
Птица в темноте покидает ветку тополя, растущего около окна, и она качается, вздрагивает…
Канделябры ветвей…



ФИГУРНОЕ КАТАНИЕ
(стихотворение в прозе)
Лёд блещет упругой синевой, играет тугим белым натяжением.
Предстоящее действие – искусство или спорт?
Туго закрученные прыжки рассекают воздух; плавное скольжение расходится кругами, и графика, возникающая на льду, абстрактна, как иная мысль.
Много пестроты вокруг; волны музыки…
Всё-таки это зрелище, то есть – апелляция к не слишком высоким человеческим чувствам.
Льдистая слава спортсменов…



ПЕРЕГОВОРЫ
(стихотворение в прозе)
Чуть в отдалении сидит от сотрудников на кожаном диване, и медленно, плавными движеньями набивает трубку.
Богатые апартаменты, старинные книги в шкафах, тёмная резная мебель.
За блестящим массивным столом четыре человека, разделённые лаковой гладью. Круглые шары фраз.
Быстрый взгляд на хозяина, медленно закуривающего трубку…
Как строятся переговоры?
Сшибка воль, сабельный блеск предложений, едкая кислота острот? Всё подходит – лишь бы был результат.
…который не стоит выеденного яйца.



СОВЕТСКИЙ КЛУБ НУМИЗМАТОВ
(стихотворение в прозе)
Ровный гул голосов, пластающийся над столами.
Какой-то клуб – заводской, вероятно, по воскресеньям арендовал клуб нумизматов. Советские были пестро, в цвета радуги окрашивал коллекционный азарт.
Широкая лестница, ведущая на второй этаж, внезапно обрывалась целым садом коллекционеров; и столы, занятые старейшими членами клуба, уже с утра были отягчены рядами монет. Коробки, кляссеры, толстые каталоги в цветастых обложках.
-На двух Бартоков 500 лир Пия X?
-Неравноценно. – Стас одноглаз, но и живой глаз его не выражает никаких эмоций.
Выкипающий котёл страстей.
На почётном месте – неподвижный, как Будда, массивный телом Аркадий, с важным лицом средневекового курфюрста.
Ас – и чем его удивишь? Рядом его друг – херувимоподобный, курчавенький Доктор – подвижный, улыбчивый, хранящий монеты в пластиковых коробках.
Люди ходят от стола к столу, меняются чем-то; что-то покупают – мелькают заурядные современные банкноты. Увлечение, крепко пропитанное властью денег.
Сверкают крупные современные европейские коммеморативы.
Корабль клуба медленно плывёт к закату.



МАРИЯ ВЕЧОРА. ПАМЯТИ В. ХЛЕЬБНИКОВА
(стихотворение в прозе)
Тяжёлые старинные холсты, богатое масло в не менее богатых рамах; мягкие толстые ковры, поглощающие шаги, витые перила тёмных лестниц, серебро, канделябры, ветвистые, как оленьи рога. Кабаньи и лосиные головы – трофеи сомнительных успехов. Эрцгерцог пьёт мягкое густое вино, а Мария молча сидит в кресле. – У нас нет выбора, - тихо говорит эрцгерцог. И ещё тише, эхом Мария отвечает – Нет.
Слуги – камердинер и повар – бегут на звук выстрела, рогом прободавший тишину; бегут по коврам, поднимаются по лестнице, ломают дверь…
Грустная музыка любви. Трагичная мелодия невозможности быть вмести.
Чёрная зимняя ночь, обволакивающая уютный охотничий домик…

ОПИСАНИЕ СЮРРЕАЛИЗМА
(Стихотворение в прозе)
Яичница, вертикально встающая с тарелки, рассыпется гроздь. Гранатовых зёрен-брызг. Дуло винтовки превращается в чей-то глаз; а два полосатых окуня поглощают тигра. Яблоки, висящие в пространстве; яблоко, заменившее чьё-то лицо…Всё это – или нечто подобное - множась, суммируясь часто толчётся во всяком (почти) сознании, но, выплеснутое на холст или бумагу, даже с техническим мастерством, умаляет смысловые бездны, удаляя от катарсиса…

МОЯ БАБУШКА
(стихотворение в прозе)
С бабушкой шёл через дачный посёлок к поселковому магазину, где она хотела купить чашку дочери – тётке моей в подарок. Бабушка, крупная, добрая, всегда создававшая уют, опиралась на палку и что-то рассказывала мне, младшему внуку. Война, трое детей – тётка моя родилась в сорок первом – муж погиб в первые дни войны, эвакуация – весь длинный тяжёлый путь не сделал её менее оптимистичной, меньше хлопочущей ради сытного, вкусного земного бытия. Бабушкины пироги и сладости! А на свадьбу брату она испекла 12 тортов! А со мною, младшим и любимым ( как утверждала мама) внуком сидела долгим детством, и её рассказы казались волшебными. Где ты теперь, моя бабушка? Я вновь иду по той же вьющейся, жёлто-коричневой дачной тропе, и вспоминаю, вспоминаю…




ЧУДОВИЩНЫЙ ЧЕВЕНГУР
(стихотворение в прозе)
Это, конечно, великая проза – в прикровенной своеродности таинственно оживают слова первоначальными своими смыслами. Это чудовищная проза: ожившая Босхиана, круговорот потусторонних харь, еда-глина. Это великая проза: крепкокостная, жильная, тугая. Это невозможно читать: чудовищный низовой физиологизм: все жуют, хряпают, хрюкают, давятся. А что за фамилии персонажей: будто по словам саданули старой, чёрной, страшной кувалдой, сплющивая привычные связи букв. А диалоги? Так разговаривали бы шарниры с гайками, оживи они волею тёмного колдовства – тёплые люди из плоти и крови не могут производить таких реплик. Это великая проза: страшное свидетельство того, каким косным и безмысленным может быть человек без языка. Это невозможная проза: сверхматериальность её, жидкий воск, обволакивающий душу, лишающий её огней и лучений. Это великая проза отчаянья, придавленности к земле, тупой механистичности, неправильного в людях, нежного трепета, тайной мысли…



ШАХМАТЫ
(Стихотворение в прозе)
Изнеженный магараджа пухлой рукой в перстнях двинул коня, разрушая амбиции противника.
Изящество шахмат.
Древняя магия воздушных перемещений! И мощно сомкнутые ряды пешек всегда готовы к удару.
А мы не пешки?
Конь амбиций толкает вперёд, к смерти.
Симфоническая согласованность шахмат! Флейты твоей обороны, и главная тема – органичность ладьи, плывущей по волнам доски.
В жизненных шахматах нет победителей.



ОЖЕРЕЛЬЕ ОГНЕЙ
1
Тонкий заострённый птичий профиль старого человека, склонившегося над томом. Печать веков. Мёд и дёготь рассуждений. Дом Эразма богат, и камин его ярок. А каковы его сны? И достроил ли он свой духовный дом – он бархатноодеянный мудрец, острослов?



2
Два-три пейзажа в день, и мозг, укутанный яростной цветовой мякотью мира. Ван Гог растит мазки своих полотен из ран собственной души; и вечно идут по кругу его заключённые…

3
Сады Лоренцо обрызганы мраморной крошкой. Великолепие Медичи! Тонкая, изощрённая, коварная жизнь; а молодой Микеланджело глядит на пышно одетого Мирандолу, идущего по аллее в сопровождении секретаря, имя которого – Михаил Треволис.

4
Грудью каждый из кораблей рассекает водную мощь, и на каждом зреет бунт, порождённый страхом. Он будет подавлен, заговорён, обезврежен…но ждёт ли Индия? Та Индия, над которой сияет иное солнце, и где золото не дороже придорожных камней? Жаль, Колумб не ведает Индии духа.

5
Анфиладой богато украшенных комнат – золотые мифологические грифоны ныряют в золотую же массу листьев – худой человек с асимметричным лицом, одетый в чёрные с серебром одежды идёт обедать; и лютни услаждают ему слух, пока он поглощает каплуна и баранину, и видения – видения, что станут сиятельными холстами Эль Греко – ненадолго покидают его, Доменико Теотокопулоса.

6
Да, парик был серебряным, а камзол красным, и пряжки на туфлях…Но главное, как пел – серебром ли звуча, янтарём отливая – клавесин под пальцами Моцарта;
Как пел, предлагая музыку неба, музыку, которой никогда больше не будет…

7
Ощущал ли он себя духовными Гималаями, рассматривая ряды античных монет, трогая их, отчасти впитывая тусклый блеск; или просто глядя в окно на кусочек Веймара, уютный как сон?

8
Древность книг вовсе не гарантирует значительность содержания. Тайная химия жизни известна Агриппе, а слухи, что распространяют про него горожане, смешны. За рекой город мерцает уютом крыш, соборов, проулков. Погружаясь в очередной том, Агриппа всё ближе и ближе приближается к разгадке философского камня, которого нет.

9
В тёмной пивной некто, напоминающий летучую мышь, худой, резкий встаёт и тростью бьёт сидящего за соседним столиком старика. Считает, что всё ему позволено, раз фамилия его Шопенгауэр. Заблуждение, не имеющее ничего общего с философией; продиктованное текучей, желчной, низовой самостью…

10
За окном пролетела Лапута, сверкая мощью несущего диска, переливаясь таинственными садами. Лилипуты бродили по столу; дети их – меньше напёрстка – играли в салочки, превращаясь в буквы. Великан заглянул в окно. Тяжёлая плата за гениальность, тут, увы, совсем не идут, не идут, не идут гинеи.

11
О чём думал, бродя изогнутыми, прямыми, строгими проулками Копенгагена, глядя на длинные шеи башен, заходя в церкви, переливающие полумрак? А звали гулявшего Кьеркегор. Или – или – исключает возможность отступления, увеличивая скорбь.


12
Худой, задиристый, черноволосый мальчишка родит по родным каменистым переулкам, смотрит на цветы и плоские крыши, на огромные церкви, и уже звучат в нём – колокольчики, колокола – вызревает будущая музыка Николо Паганини.



13
Сотни сортов древесины не гарантируют правильного выбора. Кавказский молочай сделает лак богаче. Изгибы деталей скрипки напоминают математические знаки. Страдивари уверен, что инструменты, построенные им, будут звучать вечно…


14
Он не спит. Склонившись над толстой книгой, он ищет способ перевести на живой, жемчужный, жёсткий немецкий старинные сакральные символы и знаки. Он не спит. Что шевелится в углу? Косматым ужасом не испугать широколицего Лютера. Что многоногое в углу и тени пляшут на полу и текст библейский входит в ум в мильонный раз отвергнув шум…Шпили, черепица, хребты соборов, ущелья улиц. Было уже – крепкий кряжистый человек подходит к дверям собора и прибивает на эти двери лист с тезисами против индульгенций. Пузан на углу продаёт индульгенции. Убийц подходит купить то что надо. Церковная ложь хуже едкой эссенции, а надо чтоб церковь –
Подобие сада. Корневой системой должны быть соборы. Лютер, ведомо ли тебе, где помещается душа? И отличается ли страждущая душа от спящей?..



ГРИБЫ
(стихотворение в прозе)
1
Во мху, в уютных гнёздах крепко и нежно сидящие боровики, коричневые купола шляпок хочется погладить, прежде чем извлекать гриб. Многоструктурный мягкий мох дивно сочетается с чудной сосновой тишью…Переход в темноватый смолистый ельник, и – чуть в сторону подосиновик призывно мерцает тугой краснотой шляпки. Сыроежки не брали, равнодушно минуя их жёлто-красно-белые архипелаги; мечтали о времени опят, о высоких ущелистых пнях, покрытых бледными колониями, о поваленных древесных стволах, с которых грибы можно снимать ярусами, слоями.
Незатейливость счастья.






2
Выезжали в пять утра, и в молочном тумане волокнисто плыл, курился старый провинциальный город. Дома его, узкие улицы и большие соборы отдавали чем-то ирреальным. Потом, всё дальше от него, дальше , и полосами, лентами бежали леса, наконец въезжали в один из них, выбирали поляну. Шли с корзинами, посасывая сахар, и первый, обнаруживший серьёзный гриб, издавал радостный вскрик. Брали только благородные – белые, подберёзовики, подосиновики; иногда целые поляны боровиков дарили разнокалиберные, весёлые семейства – гадали, где дед, где внучата.
А лес яснел, наливался силой, густел птичьими голосами.


3
Перейдя по шаткой доске через канавку – обернулся, воскликнул – Ой! Гляди какой!
Крепкая коричневая шляпка кругло глядела из низкой травы.
-Белый, - сказал удовлетворённо, изымая трофей из гнезда земли. – Ну, поздравляю с почином, - отреагировал старик.
Они углубились в лес. Прозрачные тени вяло пятнали дымный подлесок. Тугая орешина не привлекала внимания.
-Особо белых не будет, - заметил старик. – Время опят.
Шли медленно, привычные друг к другу, говорили о книгах, молодой интересовался не столько грибами, сколько лесом – мохнатым, таинственным, сгущающимся по мере продвижения в глубь. Старик нашёл два подосиновика, прежде чем встретился первый пень – но какой! – пень-громадина, пень-ущелье, пень, заросший опятами…
Вспоминай теперь эти походы, мотай нитку былого…



АЛХИМИЯ
(стихотворение в прозе)
В колбах нечто вызревает, медленно и зеленовато. Тяжёлые струпья косности отваливаются с нежного тела знания. Перегонные кубы, реторты, мехи – всё напоминает фантастических зверей, но философский камень всего лишь побочный продукт высшего поиска, а точка может магически сфокусировать в себе все сущности мира.
Мерцание тайны тайн.
Золотые созвездия смысла.



ВСТРЕЧИ
(стихотворение в прозе)
Раз в год встречался с учительницей. Разговоры по пути от школы до метро одевали незримой аурой детства, оказавшись внутри которой н, взрослый, сомневался взрослый ли он, и старые воспоминания ныли мелкими ранками, и метафизика, о которой он говорил, метафизика, пронизывающая реальность, представляла зыбким и его существование, и его слова, и ценность книжек – им написанных – которые он дарил учительнице.


ЗАГОВОР БЕЗДАРНОСТЕЙ. ПО ПОВОДУ ПРИСУЖДЕНИЯ КИБИРОВУ ПРЕМИИ «ПОЭТ»
(стихотворение в прозе)
Воспалённое, в мелких порезах самолюбие бездаря – бездаря, не способного просто, уютно жить, жаждущего признания, славы. Зачем в литературе смысл? Отменить его! Шуршащие скорпионы соблазнов. Виват кислый квас пародии! Да славится колченогая игра! Только не надо – презрительный жест, взгляд, налитый гноем псевдопревосходства – не надо об идеалах, и ни в коем случае – о форме; форма пойдёт любая, а невладение ею вполне сойдёт за новизну. Шуршат мохнатые лапки амбиций Убогий пародист объявляется национальным поэтом. Бездари творят свою вертикаль – из тьмы, служащей весьма добротным материалом в мире, где плюс и минус давно поменялись местами.



ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ РУБЛЕЙ
(стихотворение в прозе)
Представляешь, рассказывала вечером мужу, - врывается в класс девица и кричит – кошелёк не находили? В кошельке 25 рублей! Какие деньги дают детям!
Муж хмыкает.
СССР – где изо всех страстей денежная не играет роли.
На ночь глядя учительница заходит к своим детям, уже спящим, гладит по голове дочку, думая о том, что никогда не сможет ей дать просто так 25 рублей.



ОШАРАШЕННОСТЬ
(стихотворение в прозе)
Возвращался из лесопарка домой, с удовольствием дыша лёгким и густым древесным настоем. Пьяноватый, растерянный парень, робко улыбаясь, преградил дорогу – Извините, - крепко дыша выпивкой, молвил он - как мне найти…И назвал станцию весьма далёкого метро.
Как мог объяснил.
И, продолжая путь, вспомнил, как оказался в незнакомом районе чудовищно разросшейся Москвы – районе, гудящим диким движением, скорописью скоростей, громоздящимся громадами домов, текущим рекламой, и какой обуял меня ужас.
Как ощутить, что мы, люди, едины?



ВАШ ТИХИЙ ДОН
(стихотворение в прозе)
Тихий Дон в живописной цветовой мощи. Страсти земельные, густые, плодородные…Тихий Дон – лишённый цветения духа, мистических садов высоты – всё прямолинейно, по земле, страстно и страшно…Нет нового содержания, новой метафизики. И это – шедевр? Рядом с Человеком без свойств, живописующим жизнь духа слабовато.
Берег – краюха сотового мёда, на подоконнике бело-розовые вишнёвые лепестки – прелесть внешнего. Но прелесть на то и сеть, чтобы уловлять примитивные души…



FROM THE FAULKNER WITH LOVE
(стихотворение в прозе)
О хребтину лестничной ступени разбил очки и мир медузой растёкся задрожал цветным студнем Отец эскапизм заведёт тебя в дебри я жизнь и есть дебри Отец отрицание жизни нелепость в тебе говорит подростковый максимализм на лестничной клетке сижу подросток глядя на чёрные доски отполированной зимней ночи нет ещё просто потьма школу прогулял Отец если ты бросишь школу я не брошу прогулял ходил по бульвару слушая хруст синего синего хлеба снега купил булочку долго ходил прошёл мимо будочки часового мастера лысина в ореоле света лупа туннель взгляда уходит в блёсткие механизмы времени снег пошёл на лестничной клетке сижу Квентин Компсон Отец я



ПРОДОЛЖАЯ БРУНО ТИЛЛИХА
(стихотворение в прозе)
Если нам нравится жизнь, то смерть, как оборот красивой монеты, как цветение сада, как подоплёка явлений…
Костёр криком взмывает вверх.
Смерть нам должна понравиться тоже, и не-знание срока сулит головокружительную высоту.
Причём тут Б. Тиллих? Одно входит в другое, как корейская игрушка.
Куст сирени и лошадиная грива.
Что общего у кельта с камнем, у Канта с кармой? Слиянность всего в общей линии времени, утекающей в даль.
Ассоциации числового потока; масса слов, удалённая от того – сакрального.

И ТАК БЫВАЕТ
(стихотворение в прозе)
Шла под липами, не замечая цветенья, не замечая вообще ничего, шла и шла, бездумно, безмысленно, шла…и вдруг обнаружила себя в ресторане, где среди мельканья пёстрых огней, блеска бокалов и бутылок, рваных музыкальных синкоп познакомилась с кем-то, кто повёл её к себе домой, где было пьяно, жарко, потно, и простыни сбивались, если глядеть на них со стороны напоминали руины.
Утром, поправляя причёску перед зеркалом в прихожей, она сказала – Ты знаешь, а я вчера похоронила мужа.



НУЖЕН СВЕТ
(стихотворение в прозе)
Когда засыпала квартира тихий, мечтательный ребёнок выбирался из-под одеяла, шёл осторожно к окну, забирался на стул и разглядывал ночь Он прислушивался – не скрипнет ли половица, не произойдёт ли какого движения, но нет, только холодильник изредка забурчит, да в трубах живёт вода. Впрочем, ребёнок быстро забывает про звуки, ибо перед ним – чёрная отполированная даль в золотом и серебряном севе звёзд, воплощенье мечты, безбрежность. Ребёнок глядит напряжённо, внимательно, и ночь мерцает властно, щедро, не желая принять в себя.
Но однажды ребёнку стало страшно и он заплакал. Всполошились взрослые, успокаивали, но ребёнок не мог им сказать, что произошло.
Он понял: нужен свет.









СТАРЫЙ ПИЛАТ
(стихотворение в прозе)
Искажёнными возрастом пальцами сжимает подлокотник кресла, а лицо сереет, когда вновь и вновь приходит это воспоминание.
Кто был тот нищий, с его попустительства отправленный на смерть? Слова его оживают в старом мозгу, и от них идёт сияние.
Роскошная вилла в зелёной пене богатого сада, бесконечное сине-прозрачное небо, долгая, богатая событиями жизнь – всё это сжимается до клочка боли.
И думает старик – а что было бы если бы он послал легионеров отбить того нищего? Легионеров, закамуфлированных под зилотов?
Пилат вздыхает тяжело, и больными слезящимися глазами всматривается в прошлое, какое не изменить.



НИЩЕЕ СЧАСТЬЕ
(стихотворение в прозе)
Борта лодки дрожали, как студень, затвердевали на глазах, становились упругими.
Задворки двухэтажного дома в провинции, голубятня чуть дальше, щербатый массив гаражей. Неровный рельеф двора, играющий золотой майской зеленью.
-Куда теперь плывёте?
-По Вырке, - отвечал надувающий лодку. – Хорошо…рыбалка…Жаль, ты с нами не хочешь.
-Да не рыбак я! – ответил второй. И спросил, закуривая: А что её проверять, лодку-то?
-Ну как же, год не пользовались…
Рядом гора мусора, и сушится пёстрое, застиранное бельё.
Нищее счастье иногда массивней богатства.





В ЗООПАРКЕ
(стихотворение в прозе)
-А гиены какие страшные! – Пятнисто лохматые, чёрномордые, с тяжёлым оскалом желтоватых клыков.
-Ты знаешь, - ответил парень, - и в них есть своеобразное очарование.
Потом смотрели слонов – бело-серые горы, складчатые, со слезящимися грустными глазами.
Белый медведь, желтоватый по цвету впрочем, играя, катался а спине, и казался сытым, ленивым.
Огненные тигры, конечно, чудо как хороши.
-Ты знаешь, - сказала она, - всё же я не люблю зоопарк.
-Я тоже, - тихо ответил он, вспоминая детское счастье, походы с отцом, непременное мороженое…



КОНТРАБАС
(стихотворение в прозе)
Некто в метро везёт контрабас в футляре. Контрабас стоит возле него, огромный, чёрный, и футляр этот кажется человеческой фигурой – несколько карикатурной впрочем, принадлежащей скорее роботу, а ручка, впечатанная в соответствующее гнездо, напоминает грустную рожицу.




ПЕСТРОТА
(стихотворение в прозе)
Сгущается пестрота, воспоминания теснят душу. Почему так многоцветно? Вот букеты Первого сентября – стреловидные гладиолусы, махровые астры. Гулкая пустота классов пугает. 2 сентября слёг с ангиной, и остров кровати заполнялся постепенно игрушками, книжками. Мир коммуналки высок, потолки – три метра, соседи…нормальные соседи; а из окна виден скверик. В школу возили на троллейбусе. Помнишь ли кого-нибудь из одноклассников? С четвёртого класса перевели в другую школу – переезд: и тяжёлую мебель грузчики втаскивают на шестой этаж. Где это всё? Обрывки, листки, исписанные судьбой мелькают – не поймаешь…
Снег, мерцающий синевой…



СЛОВО О ДОСТОЕВСКОМ
(стихотворение в прозе)
Вторая часть ЗАПИСОК ИЗ ПОДПОЛЬЯ – как модель ПРЕСТУПЛЕНИЯ И НАКАЗАНИЯ. Предчувствие сродни озарению. Обнажённые нервы разговоров ведут к расчёсам души. Нечто красное и болевое должно утишиться светом.
Карамазовы – как расчетверённый человек: Иван – боль и сила интеллекта, Дмитрий – страсть, Алёша – душа по сути христианка, отец – залитый гнилою водою подпол. Единство – человек.
Достоевский – самый светлый писатель, все его усложнённые, с мокрыми стенами и запахом распада лабиринты выводят к свету – и он ровной волной накрывает вас, давая возможность чуда.
Есть ли что-либо светлее последних страниц Карамазовых?


ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ
(стихотворение в прозе)
Свет плыл, отражался, играл в разнообразии бутылок, скользил по глянцу заливного, переливался в красной икре. Праздничный стол гармонировал с матово-синим новогодним снегом, мерцавшим за окнами, и запах хвои, лёгкий и радостный, наполнял комнату.
День рожденья ребёнка на два дня опережал Новогодние торжества; и ребёнок, ощущая приподнятость момента, ходил по квартире, глядел как-то неопределённо, впитывал жёлтый блеск паркетного лака и размышлял о том, что ему уже десять лет, а много это или мало – неизвестно. Он уже предчувствовал приход гостей, взрослых в основном, так уж повелось, перебирал в памяти их лица, жесты, характерные фразы, видел рассаживанье, слышал бодрый спорый шум, плывущий над столом, и пробовал представить дальнейшую свою жизнь – хорошо бы в отблесках света, в многоцветье новогоднего счастья.
Снег за окнами, мигая звёздами ресниц, утверждал – так и
будет.


ВОЛШЕБНАЯ КВАДРИГА
(стихотворение в прозе)
Выкрученные до сухого треска, искрящиеся провода Цветаевских строк…Лиловые тугие ливни Пастернака, меняющие мир, согласно законам детства. Сдержанная властность Ахматовой; строфы – как надутые ветром паруса. Мраморная прозрачность Мандельштамова свода…
Зачем нужна реальность?




СЧАСТЬЕ ПОЖИЛЫХ
(стихотворение в прозе)
-А это что? – Боровик. Поздравляю – первый боровик в твоей жизни.
Она нежно срезает его – Какой красавец! А аромат!
Раньше она совершенно не интересовалась грибами. Его начальница, директриса, синий чулок, теперь, после ряда событий и перепетий его жена; и вот - он взял её в подмосковный лес, и после нескольких разноцветных сыроежек – вот он, лесной царь!
-Да, - восторженно выдыхает она.
-Смотри внимательно вокруг. Должны быть ещё.
И во мху крепкие коричневые шляпки, и одуряющий запах леса, и тихое счастье людей под пятьдесят.







ПО ПОВОДУ ОДНОЙ ПЬЕСЫ
(стихотворение в прозе)
Есть пьеса – Ловушка для одинокого мужчины. Тугая пульсация детективного сюжета взрывается, как и положено неожиданным финалом. Муж, убивший жену и заявивший об её исчезновении, подловлен комиссаром полиции, подсунувшим его псевдожену. Что было б интересно, если б муж признал её? Представляется озадаченное лицо комиссара. Двойная ловушка.
Многие ситуации хлопают незримыми клетками – выберешься? Нет? лучше не совершай преступлений.



ЗАБЛУЖДЕНИЕ ПИСАТЕЛЯ
(стихотворение в прозе)
Живопись – кадр, пусть и роскошный, кино только внешний мир без углубления, музыка лишена конкретики яви.
И только слово всеобъемлюще. Или это – заблуждение писателя?



ЧЕЛОВЕК И ДОМ
(стихотворение в прозе)
Пожилой, лысеющий человек возвращается домой. Он идёт вдоль длинного-длинного жёлтого, понизу пыльного дома. Дом глядит на него бессчётными окнами. Дом многолик. У человека, идущего вдоль дома, только одно лицо – усталое, исписанное возрастом, грустное. Дома его ждёт сын, и это вносит осмысленность в существование человека, несущего портфель, набитый бумагами. Жена?..нет, но сын – это свет. Дом смотрит равнодушно на человека, несущего…и так далее кругами по воде, утопая в подробностях описаний.
Проза не любит дисциплины.
Дом равнодушен, как воздух, как время…




ПРОПАВШИЕ ДЕТИ
(стихотворение в прозе)
-Гляди, - жарко и восторженно выдохнул бутуз, отводя тугую ветку – на поляне царил огромный, опятами усеянный пень. – Не подходи! – прошептала сестрёнка, но бутуз уже устремился к этому царю, уже перебирал, ломая тонкие нежные ножки грибное богатство. – Как мы назад пойдём? – волновалась сестрёнка. Бутуз, набивая карманы курточки, пробасил – Пойдём.
На поляне, в машине, будто вдвинутой в осенний лес ящиком шкапа рыдала женщина: Я задремала на чуть, на полчаса, где же они? Где наши дети? – Мужчина успокаивал её: Будь туту. Они не могли далеко забраться. – Зачем мне быть тут? – Вдруг они сами сейчас вернутся? – И он уже шагал в лесную глушь, выкрикивая их имена, но лес, пугая эхом, прятал детей.
Вот они – дети, бредут по неведомому просеку, бредут, чуть пошатываясь, поддерживая друг друга, им страшно; вот – разбитый остов старого грузовика, дети забираются в кабину – руля нет, из панели управления торчат разные проводки. Дети прижимаются друг к другу и начинают дремать, и видится им отец, идущий к ним, большой и тёплый, несущий еду, отец – продирающийся на самом деле сквозь лес в другом направлении…





ДВА ГОРОДА
(стихотворение в прозе)
Москва играет лиловато-пятнистыми тенями в проулках, карабкается на горы, разливается площадями. Трамваи бегут, мило позванивая. Крутится бульварное кольцо; изломы бортов кончаются витыми чугунными решётками; а во дворах зеленеют тополя, и грай вороний сыпет чёрное зерно…Пёстрая, шумная, хлебная Москва.
А Петербург строг, меланхоличен; душа его отдаёт чем-то зимним, когда снежинки блестят на торцах зданий, и небо сереет туго, неотзывчиво. Петербург роскошен, бледные стёкла особняков скрывают волокна прошлого, и церкви глядятся не по-русски как-то, а шпили часто съедены наполовину туманом.
Два города – две вселенных.



ДНЕВНИК
(стихотворение в прозе)
Гуляли в парке, ели мороженое. Как хорошо и тихо вдвоём.
Ровные, спокойные строки безымянного дневника.
Сегодня ужинали в кафе. Забавные лампы – каждая будто застывший стеклянный платок.
Всё будет хорошо – всегда, вечно.
Были в зоопарке. Она улыбалась, глядя на слонов.
И вдруг – что-то засбоило, сбился механизм.
Отчуждение. Почти не разговариваем.
И ещё через несколько страниц взрыв – Она ушла от меня!
И дальше – рана, чьи края расширяются, поглощая кроваво животрепещущую плоть жизни.
Когда выносили гроб с телом молодого самоубийцы, никто не знал, что в ящике стола – живёт, пульсирует, кровоточит бедный нищий дневник…



ИНТЕРВЬЮ
(стихотворение в прозе)
Писатель казался всезнающим, и интервьюэр, довольно молодой журналист, робел, отправляясь к нему домой.
Коренастый, лысоватый дядька в уютной домашней одежде встретил его в коридоре, более походившим на длинный книжный стеллаж.
Сидели в комнате, большой и светлой, и писатель, утопая в огромном кожаном кресле, отвечал сухо и довольно жёстко, иногда крепко потирая лицо.
И – вместе с тем – усталость сочилась суммою фраз, и казалось слегка застилала взор пожившего, много видевшего человека.
На подоконнике улиткой свернулся осенний листок.
Со сложными чувствами шёл журналист в редакцию.



ТОРТЫ
(стихотворение в прозе)
От чёрного памятника, резко взмывавшего в небо, начинался бульвар. Пушисто мело, и человечки на цоколе памятника – смешные пузатые или тощие человечки – были бело-черны. Ребёнок пошёл по бульвару, убеляемому прямо на глазах. В деревьях мерцали зелёные и красные огоньки, в домах разноцветно мелькало, и, по мере увеличения темноты, контуры зданий терялись, и казались дома единой, жёлто-медвяной, световой массой.
У витрины кондитерской ребёнок стал, разглядывая кремовые разноцветные замки тортов, массивные, в украшениях безе, с зелёными, красными, жёлтыми завитками роз.
-Как хорошо! – тихо сказал ребёнок и слизал снежинку с губы.



НАШ МИР
(стихотворение в прозе)
Банкир с опухшим бабьим лицом больше не думает о прибыли, но – о больном сердце, о лечении, о Швейцарии. Сизомордый опухший бомж, раздобывший чекушку лучезарно счастлив. Муж, поругавшийся с женой, пьёт в баре около дома. Художник в тридцатый раз изображает один и тот же пейзаж, стремясь к совершенству.
Наш мир.








У ЯСНОВИДЯЩЕЙ
(стихотворение в прозе)
Ясновидящая спросила: У вас не было родовых травм? – Он пожал плечами. – Забыли? – поинтересовалась она. – Сложно забыть то, что не знал, - хмыкнул он.
Когда ясновидящая отвечала на вопросы, глаза её – серо-стального цвета – будто втягивались в сложный мистический водоворот, и в голове пациента начинало звенеть, легко и приятно.
Для неё поднимался занавес, и было видно нечто за пределами трёх измерений.
Свеча горела ровно и сильно.
То, что мы не сталкиваемся с чудесами, вовсе не доказывает, что они невозможны в принципе.



РАЙМОНД ЛУЛЛИЙ
(стихотворение в прозе)
Конь его был чёрен, угольно чёрен. Массивные врата собора мало кто воспринимал входом в рай.
Он, буян, поэт, etc. (ах, колючее, острое сокращение!) въехал в храм на коне, преследуя недоступную донну. Месса была прервана, обалдевшие прихожане смотрели на Луллия растерянно и недоумённо. Донна, расстегнув плащ, обнажила грудь, покрытую язвами. – И к обладанию этим телом ты стремишься?
Раймунд штудировал медицину, пока не стал ассом. Он изучал мистические средневековые науки, проходя насквозь дарованные ему знания. Он завалил английского короля золотом не из страсти к блеску последнего, а из сугубо научного любопытства.
Имя, опоэтизированное веками.
Имя, про носителя которого мало что известно.





ПАРА
(стихотворение в прозе)
Двое в кафе за столиком. Он и она. Два бокала вина. Тихо говорят, посмеиваются. Официант – длинный, с бегающими глазами – принёс тарелку пирожных.
-Смотри, - сказал парень, когда официант отошёл. – К тому мрачному дядьке – он показал глазами – подходит уже в третий раз. – И что? – спросила она недоумевающее. – Как? – округлил глаза парень – Это же босс мафии! – Да ты что! – А как же! Смотри – седой бобрик, очки в итальянской оправе, перстни на пальцах. Да, и манеры! – Ну и ну! – она закатила глаза, имитируя страх. – А официант, конечно, связной, - продолжал парень. – Сейчас он получит задание, и…- Она прыснула.
Он сделал глоток вина, и оба весело захохотали.



ДАЧНОЕ
(стихотворение в прозе)
Стекло, составленное из мелких синевато-прозрачных квадратов, обитых белыми рейками. Второй этаж дачи, называемый чердаком – но это именно этаж – обжитый, уютный, с тремя кроватями, с незатейливыми пейзажиками над ними. И это стекло, залитое утренним солнечным светом, выводящее в огород.
Капустные грядки, с крупными, каждый с голову кочанами.
Утренняя истома, детский, лишённый школы, рай.
Умывальник на участке рядом с дощатым сортиром; и маленькой серебряной рыбкой бьётся стерженёк в ладонях.
Нити солнца золотят паутину на шатрах крыжовника. Спелость золотистых ягод. Ровный строй малинника напоминает войско.
На маленькой веранде бабушка накрывает стол, и творог свеж, а сметана густа, как детские мечтания.
И весь день – солнечный, высокий, с букетами радости – твой. И день этот переливается, поёт высоким воздухом.
Под вишнями между двумя столбами – гамак. С книжкой можно валяться, пока тягучее время медленно проходит сквозь мозг.
Недалеко от дачных участков пруды, где брызги воды сочетаются с брызгами детских эмоций, где видел ужа, быстрыми зигзагами пересекающего чернеющую воду. Близкий лес сулит грибные трофеи.
Дача стара. Строил её дядя – в год рождения первого сына, твоего старшего брата. Вот он дядя – коренастый, загорелый, бородатый – возится в парнике с помидорами, вот тётушка, дородная и весёлая, готовит обед.
Думаешь, так будет всегда?
Ты давно вырос, нет ни дяди, ни тёти, дача теперь принадлежит брату, и вместо пышных грядок много густой травы.
Бываешь иногда в гостях, пьянствуете, вспоминаете былое…



ВОДОРОСЛИ
(стихотворение в прозе)
Водоросли на камне, серо-синие, струятся, текут, пишут текст своей жизни, вписанной в текст воды.
Водоросли понизу мола зелёно-жёлтые, будто летняя трава, выгоревшая на солнце; лёгкие волны перебираю их нежными пальцами, играя.
Мёрзлые водоросли на плоском, сером в кольцах белизны камне.
Водная растительность. Альтернативный лес, затягивающий взгляд.
Видел в прудах, в расколе осеннего солнца – и рыбы скользят в том лесу, будто летают птицы.


ПОДАРОК
(стихотворение в прозе)
Сквер сыпал золотые серёжки листьев, и маленький сквозной пейзаж отдавал чем-то готическим, что игольчато кололо сознанье ребёнка.
Огромное троллейбусное депо казалось пещерой пещер – гулкой, таинственной, населённой огромными существами: добродушными, но пустыми внутри.
На первом этаже рослого соседнего дома была слесарная мастерская, и ребёнок, присев на корточки, жадно заглядывал в открытую фортку. Что-то взблескивало там.
И вдруг мастер, улыбаясь, протянул ему алюминиевую миску.
-Подарок, - сказал он.
Смущённый ребёнок поблагодарил.


СОБАЧКОЙ ЗАНЯЛИ МЕСТО
(стихотворение в прозе)
В синей матерчатой куртке и кепке в пандан старик усаживает на сиденье электрички маленького пуделька в забавном комбинезоне. – Сиди, - говорит ему строго-ласково, и просит соседку – Не подержите ли немного поводок? Та соглашается.
И вот старик у окна, на перроне, кого-то ждёт;
Пёсик, встав на задние лапы, передними упирается в стекло. Старик грозит ему. Пёсик садится на сиденье. Весь его вид выражает ожидание.
Через какое-то время крепкий, крупный дядька гладит приветственно пёсика по голове, потом, приоткрыв окно, протягивает его старику.
-Надо ж, собакой место занял! – бормочет некто на соседнем сиденье.


ПЕРВОЕ ПРИКОСНОВЕНИЕ
(стихотворение в прозе)
Дядька вошёл, хлопнув дверью. – На дачу поедем чуть позже, - сказал он. – а что такое? – поинтересовался племянник. – Да попросили гроб помочь вынести. – Возьми меня с собой, - неожиданно для себя попросил подросток. – Идём.
Провинциальный город, запутанный в переулках, разбитая мостовая; город тянется к оврагам, огромным, как детские сны. Кое-где взмывают огромные свечи колоколен.
В один из частных домов зашли, во дворе люди, возле ворот ритуальный автобус. Пол скрипуч, и красный гроб с телом старухи стоит на столе. Дядька пожимает руку её сыну; у окна – шелестящий губами ареопаг старух.
Страшно ли подростку? Нет, скорее косно, тупо, душно…

ЛЕНТЫ
(стихотворение в прозе)
Лента Мебиуса, как упрощённый вариант мозга. Лента времени летит вперёд, петляя лишь в наших сознаньях. Траурные ленты венков с дежурной скорбью словес…Ленты, ленты…
Лента Мёбиуса причудлива и прихотлива, как детский сон.


МЕЧТАЛОСЬ
(стихотворение в прозе)
Затушил окурок, вкладывая в это действие ярость удара.
Долгое выяснение отношений, нервы, обработанные напильниками фраз, бежать из дома…И водка мерцает, привлекая холодным ядом забвения.
Когда-то мечталось – семья…


ИНДИВИДУАЛЬНЫЕ УРОКИ
(стихотворение в прозе)
С англичанкой занимались языком в учительской: у школьника было индивидуальное посещение: психоз.
Англичанка чуть опаздывала, он ждал в коридоре, книжный ребёнок, избирающий очередную книжную тему, обкатывающий в мозгу различные слова.
Урок шёл боком: книги были важнее, и школьные нормы летели в проран.
Однажды англичанка сказала ему: Есть люди, отличные от общей массы, выделяющиеся из толпы, но не находящие воплощения в яви, в творчестве…
Печальная участь, - сказал он. И, подумав: Что же им делать?
Она ответила – Жить этой непохожестью на других.
В подоконник била тугая мартовская капель.





КЛАДБИЩА
(стихотворение в прозе)
Кладбище в провинциальном городке. Нагромождение оград,
Крестов, дикой, буйно растущей травы. От церкви, нежно желтеющей стенами, по заасфальтированной дорожке тянутся закорючки еловых лап. Резкий вороний грай, раздирающий воздух будто бумагу.
Добраться до нужной могилы трудно – цепляешься за ограды; воротца, кое-где связанные проволокой, открываются, преграждая путь. Подгнившие деревянные кресты, и кресты посвежее, крашенные серебрянкой. Портреты, портреты.
И – вместе с этим – стеклянная тишина покоя.
И – эстонское кладбище: ровные дорожки, аккуратные невысокие памятники, ухоженность.
Разное отношение к жизни и смерти.




ПИСАТЕЛЬСКИЕ БРЕДНИ
(стихотворение в прозе)
-А вы чей же папа? – Руслана, - ответил он, улыбаясь. – Да? Вы никогда…- Да, я впервые на родительском собрании.
Стройный, светловолос. Женщина, с которой он говорит, мила чрезвычайно. Провожает, шутя, чуть ли не насвистывая, и говорит, говорит…она поддерживает беседу (если это можно назвать беседой) в том же лёгком духе.
На бульваре пёстрые полосы тюльпанов.
Как-то, много после, встретились на улице – Вы? – Да я…
Шли рядом, говорили.
Да не любовь дальше, нет, нет, ну сидят в кафе, и музыка журчит, выпивают, смеются…
Линия, плавно уводящая под одеяло.
Писатель стоит у окна и смотрит, как идут они о бульвару, смеются, а тюльпаны цветут…




ГРУЗИЛА
(стихотворение в прозе)
Свинцовые серые решёточки, легко мнущиеся руками, навалив горой, плавили в кастрюле. Конусообразное углубление в земле плотно заполнялось жидким белым свинцом. Извлекали готовое грузило.
И всё это краткое время, пока закипал свинец, пока он затвердевал в естественных формах – представлялась гладкая, жарко блещущая поверхность пруда,
Плоско вмещенного в буйное золото летней зелени; замиранье над поплавком, и вдруг – упругое, тугое ощущение вниз рванувшей лесы, и вспышка счастья – клюнуло! Ура!


НА РЫБАЛКЕ
(стихотворение в прозе)
В крутом берегу рубили ступеньки. Мускулистые кузнечики исполняли весёлую музыку вокруг. Лес, раскинувшийся двукрыло, охотно отдавал хворост, и тащили его к небольшому лагерю, воображая себя фантастическими зверьми.
Река казалась неподвижной, и оттого течение её – могучее, напряжённо-сильное – представлялось грозным.
Ставили четырёхколенки, донки, в маленьких заводях ловили живца, и глупая верхоплавка охотно шла на хлеб.
Или – шли к маленькой речушке, дно которой было гладки и серым, а берега в мощных зарослях пижмы, репья, Иван-чая, и там дёргали полосатых окуней.
И когда могучим и лёгким телом наваливалась ночь, сидели в рыже-оранжевого костра, пили водку, заедая свежей благоухающей ухой, и говорили, говорили…

О КРЫСОЛОВЕ
(стихотворение в прозе)
Химия музыки определяет конкретику яви. Кого преследует звук?
Быт будто антиромантизм.
Тучность тела противоречит созвучьям. Что страшного в смерти? Потеря точки «я»? осознания мира?
Крысолов времени уводит детей смысла.
Крысам и Индостан только еда, а для Гаммельна не существует Индии духа – основы и оплота светлых душ.



КАЛУЖСКИЕ АССОЦИАЦИИ
(очерк)
Города входят в нашу кровь и плоть, также как мы входим в их улицы, часто изогнутые, как вены.
Как должен чувствовать себя москвич, чьи мама и жена из Калуги, который в сознательном возрасте крестился в этой же Калуге (и цветной полумрак высокого собора до сих пор слоится в мозгу новой немыслимой сферой), и где на Пятницком, среди теснения могил и зарослей крестов у него лежит много старших родственников?
Спускаясь и поднимаясь, ибо город, стремящийся к реке, нарушает принцип горизонтальности, блуждая по его бесконечным, переходящим один в другой переулкам – изучаю ли я город или постигаю себя? Вот мемориальная доска местному краеведу; а дом жёлт, стар, но, предполагаю, уютен, и тёплый быт его включает в себя лоскутные пёстрые одеяла, клетку с какой-нибудь птицей, а на окне стоят горшки с желтофиолью и бальзаминами. От этого дома пласты пространства, изломанные нагроможденьями частных домов, приведут к реке, и, серая, с могучим, спокойным течением настраивает она душу на отстранённый от реальности лад.
Калуга космическая – вариант государственной помпезности, и иное дело – парк с могилой Циолковского в центре, парк зимой, и небо над ним затянуто густою сетью голых ветвей, и вороны грают, кружа в лепной небесной сини.
Или – панорама бора, что открывается от музея космонавтики, где, сидя на скамейке, вы следите за неспешным движением облаков, тенями меняющих окрас далёкого бора – от серо-стального до зеленовато-жёлтого.
А вот Воробьёвка с разбитым асфальтом и старыми домами (вон тот – купеческий), с колонкой, растущей из асфальта будто огромный гриб; и скорость спуска соответствует стремительному крену улицы, выводящей к Оке.
Калужские старые проулки, где лениво-тигровые тени вяло колышутся на асфальте; дремотный лад жизни, не тронутой суетой.
Воистину, провинция способствует рождению мысли, медленному его вызреванию – недаром Чижевский и Циолковский так тесно были связаны с Калугой, и недаром нет ни одного русского классика, кто так или иначе не побывал бы тут…


ПАМЯТИ И. КАЛУГИНА
(очерк)
Маятник вкусовых предпочтений публики запущен смесью легкомыслия и желания развлекаться. По банальному стечению многих обстоятельств поэт, если раздумья его серьёзны, а цель - не самореклама и скандал, но следованье истине едва ли попадёт в амплитуду подобного маятника. То, что это случается иногда следствие посторонних явлений - изгнания, травли, государственной обструкции и проч., но никак не желания публики думать, чувствовать и сопереживать.
И вот поэт Игорь Калугин, чья поэзия взрывается золотым, цветным, пёстрым фейерверком, уходит в тень смерти, не снискав славы. Мысли о несправедливости беспокоят сознание читавшего и воспринимавшего искромётную явь его стихов. Но...что такое литературная несправедливость в сравненье с миллионами обездоленных, миллионами вообще безграмотных - им-то зачем стихи?
И что вообще за ценность представляют собой эти рифмованные строчки, если у нас 25 тыщ людей, претендующих на звание поэта? Думается, в этом корень зла, ибо поэзия, призванная создавать незримый физическим оком защитный слой человечеству, уничтожена тыщами крошечных способностей вкупе с мощными челюстями и сильными локтями, позволяющими прорваться в печать; ибо мысль как таковая изгнана из поэзии, а игра или псевдопатриотические берёзовые стоны, заменяют истинное зерно - а вернее: иррациональные золотые зёрна, из каких и должен возникнуть прозрачный защитный шатёр.
И вот Игорь Калугин не услышан, невостребованными остались ум и талант, созидавшие красоту,
ухает в небытие духовная кропотливая работа...и - на что же остаётся уповать?
На цветенье небесного сада, где ждут поэта с его песнями, ненужными земле?


________________________________________
Александр Балтин - член Союза писателей Москвы, автор 18-ти поэтических книг, свыше 160 публикаций в 62 изданиях России, Украины, Италии, США, лауреат международных поэтических конкурсов, стихи переведены на итальянский язык.













Отзыв:

 B  I  U  ><  ->  ol  ul  li  url  img 
инструкция по пользованию тегами
Вы не зашли в систему или время Вашей авторизации истекло.
Необходимо ввести ваши логин и пароль.
Пользователь: Пароль:
 

Проза: романы, повести, рассказы