ОБЩЕЛИТ.COM - ПРОЗА
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение. Проза.
Поиск по сайту прозы: 
Авторы Произведения Отзывы ЛитФорум Конкурсы Моя страница Книжная лавка Помощь О сайте прозы
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль

 

Анонсы
    StihoPhone.ru



Добавить сообщение

Облов. Часть II. Главка 6.

Автор:
Автор оригинала:
Валерий Рябых


Облов

Часть II.


Главка 6.




Белесое, хмурое утро простерлось над заснеженными полями. Неужто приспела настоящая зима? Облов боготворил ее приход. Он чтил ту пору, когда кипенно-белый снег саваном укрывает надоевшие дорожные хляби, опушивает скелеты ветвей, присыпает мертвую листву под ногами, тем самым делая окружающий мир из тоскливо удрученного, испустившего, казалось бы, весь дух, сызнова наполненным токами жизни. Ну и пусть, что это время отдохновения для природы, быть может, та чарующая передышка коснется своей воскрешающей дланью и человека, то есть его самого? Издалека, словно по наитию, набежали священные для каждого русского строчки Пушкина из пятой главы «Онегина»:
Зима!.. Крестьянин, торжествуя.
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью, как-нибудь;
Облов уже давно отпустил поводья, грех гнать по первому снегу. Сытый коняка Ярыгина, пригибая узкую башку к земле, принюхиваясь к мягкому насту, неторопливо брел, местами оставляя зачерневший четкий след. Изредка он смешно вспрядывал ушами, должно фиксируя звуки, пока еще недоступные человеческому слуху.
Где-то там, впереди раскинулся большой уездный город. Там нещадно дымят заводские трубы, раздаются ретивые паровозные гудки, там безостановочно кипит жизнь множества людей, в большинстве своем занятых нужным делом. Ну а тут, в степи, царит мертвенная тишина, белое безмолвие среди разливанного моря снегов под неуютным сереньким небом в вышине.
Михаил слегка взнуздал коня, жеребец, закивав мордой, расплескивая блестевшую лаком гриву, рысцой поспешил вперед. Облов, стряхнув с души груз тошных мыслей, с любопытством разглядывал накатывающую панораму простенького пейзажа. То приоткроется широкий покатый лог, завершенный ощерившимся оврагом с грязно-коричневыми стенами, то промелькнут сбившиеся в кучку корявые стволы дубовой рощицы, то совсем уж вдалеке развернутся, засинеют, заполнят горизонт тени то ли садов, то ли лесов, столь притягательных для степняка.
Но вот они оказались на высоком обрывистом бугре. Приволье, неохватный простор открылись им. Внизу, в густых зарослях пожухлой осоки, плескалась невидимая речушка, чуть вправо стелился дым, исходящий из труб приземистых домишек, стиснутых плодовыми деревьями и щербатыми плетнями. Левее на несколько верст раскинулась речная пойма, которая сливалась с широкой поймой другой, явно большей реки. Панорама открывалась необозримая, окрестности просматривались чуть ли не на двадцать верст. Ясно различимы маковки далеких церквей, сползают с бугров дымчатые кудряшки прибрежных рощиц, тускло желтеют еще не свезенные стога, петляет длинная змея железнодорожной ветки, прочерчивая всю местность с юга на север. А там, дальше, за другим нависшим за рекой холмом, спрятался город. Но рано или поздно он откроется взору: и своими точеными колокольнями, и дымящими трубами, и разноцветными лоскутами крыш.Город распахнется, чтобы втянуть в себя, замешать в своем вареве, запрятать в своем чреве.
Облов обнадежено вздохнул. И вдруг его неприятно ожгло невесть откуда взявшееся подозрение. Он торопливо дернул ворот френча, принялся шарить за пазухой, затем пробежал по наружным карманам, потом взялся ощупывать подкладку пальто, стал охлопывать свои бриджи по ляжкам.
«Так и есть, пропал... Потерялся бархатный мешочек с панагией и ладанкой... Должно быть, нечаянно оборонил на пожаре, больше и негде. Жаль, уж ценные были вещички. Да, к тому же, на панагию я возлагал особые надежды, покаяться собирался... И вот — нате вам, сгинули обе... Архиерейская драгоценность развязала руки, а то еще ее пристраивать, где-то нужно... Бог с ней... — Облов ощутил, что его мало волнует судьба бриллиантов. — А вот ладанки с апостолом Павлом искренне жалко, не уберег...»
На душе противно замутилось... Михаил привстал в стременах, пристально вгляделся в незнакомую, но такую привычную и близкую до боли в сердце картину. Родная Тамбовщина: одна из самых богатых губерний России, ее заповедная ржаная житница, край исконного крестьянского изобилия, возросший на самом тучном в мире черноземе. Что же тебе принес пресловутый Декрет о земле Второго съезда советов, с первых своих строк: «Помещичья собственность на землю отменяется немедленно, без всякого выкупа...», призванный, по сути своей, воодушевить каждого мужика, любого мало-мальски причастного к землепашеству человека?.. Ан нет — декрет тот породил невиданное противостояние и кровь, а уж для Тамбовской земли — так прямой разор.
А почему он, Облов, тогда, в октябре семнадцатого, был не согласен с очевидно ясной и прямой постановкой вопроса, сам-то ведь он крестьянских кровей (деды его и отец — мужики), должен же был он уяснить, принять если не сердцем, то уж разумом наверняка. Почему же он, Мишка Облов, чтобы ни говорили — сельский парень по происхождению, отринул это, казалось, простое, еще с отмены крепостного права чаемое мужиком положение, посчитал его вредным и чуждым своему духу. Какой-такой первородный провидческий инстинкт взбрыкнул в нем. Да, декрет-то оказался с изъяном, явно провокационный, несущий на деле очередную кабалу и бесправие. Тут Михаил не промахнулся...
Но дело совершенно в другом, еще раньше он возомнил себя каким-то чистюлей, интеллигентом, этаким полубарином (как теперь говорят партийные агитаторы — «классово чуждым трудовому крестьянству»), как видно, начитался дрянных книжонок, попался на удочку велеречивых рассуждений, подло взращивающих в каждом сопляке чувство собственной значимости и исключительности. И вот приписал себя к господам, естественно, как же может человек с институтским дипломом числиться в мужиках?.. Стыдно натягивать смазной сапог, нам подавай лакированный интеллигентский штиблет... А он оказался не того размера, предназначен для лакейской ноги, стер ступни начисто... Так что не вышел из тебя, Михаил Петрович, умница-интеллектуал. А вышло черт-те что, какое-то ненужное недоразумение — со слов тех же комитетчиков: «Лицо вне классов и социальных групп», одним словом, деклассированный элемент, а, короче, — бандит с большой дороги.
«Да, Мишенька, — подумал он, — осталось разбитое корыто... Теперь дураку ясно — жизнь не задалась, не получилось, ну и что?.. Я уже не хочу быть чем-то особенным, уже не стремлюсь играть навязанную неведомой силой роль. Жизнь сполна отмерила мою долю, пусть и паскудную, пусть и поганую. Увы, слов из песни не выкинуть. Все так и не так... Только я, вот он — здоровый и сильный парень, моя судьбе еще в моих руках, и пока как захочу, так и поверну ее. Ну, уж коли сызнова не начать, то круто повернуть, всегда успею...»
Облов с присвистом вдохнул густой, пахнущий сырым снегом и дымком воздух, придержал его малость в легких, чуток даже запьянел. Потом огрел жеребца плетью и галопом напропалую ринулся вперед по еле проглядываемой тропке, которая (он знал) за поворотом вольется в торный тракт — «большак», а уж там только давай — отщелкивай версты.


К вечеру он, не таясь, вышел из темного проулка пригородной слободы, оставив там у знакомого мещанина своего коня и поклажу. Облов налегке, прогулочным шагом направился к городскому центру. Погода опять расслюнявилась, местами снег начисто стаял, на дорогах воцарилась изрядно опостылевшая слякоть. Но все равно не покидало отрадное убеждение — осени, а следовательно, и грязюке скоро придет окончательный каюк. Выйдя на Московскую, Михаил слился с разношерстной толпой, праздно снующей по прямой, как стрела, улице. Облову было интересно разглядывать горожан: все такие разные, у каждого свои кровные заботы, собственные помыслы. Но он, Облов, думалось, — смог бы понять каждого из них. Не было для него роднее этих лиц — ни в Питере, ни в Москве, ни в Галиции, одним словом — земляки.
Он свернул в один из переулков, обсаженных гигантскими тополями, шмыгнул за дверцу высокого глухого забора, прошел вглубь двора и оказался у обветшавшего домика с цокольным этажом. Оглядевшись, Михаил поднялся на цыпочки и два раза отрывисто стукнул в оконце второго этажа. Занавеска колыхнулась. Облов скоро взбежал на изляпаный грязью порожек, прильнул к перекошенной, рассохшейся двери. В прихожей послышалось шарканье тяжелых ног, звякнула дверная щеколда. Донесся глухой, словно из колодца, обессиленный голос:
— Щас, щас, обожди малость. Ох, куды же он запропастился, окаянный? Беда с этим запором, прямо беда... — захрумкал вставляемый в замочную скважину ключ.
Но вот замок надломано щелкнул, дверь шатко дернулась и, видимо, не желая впускать незнакомца, застопорилась. Облов резко потянул ее на себя, открыв настежь, ступил за порог. В темной прихожей стоял запах керосина и давно лежалого тряпья — своеобразный «тарханский» запах.
— Михаил Петрович, проходите, не стукнитесь, пожалуйста, туточки, у меня сундучок поставлен, — странно лебезил связник.
Михаил ступил вслед нерасторопному хозяину за едва приоткрытую им дверь горницы. Яркий свет фонаря полоснул в глаза. Облов машинально зажмурился, его губы дрогнули в улыбке: «Ишь ты, прямо паникадило включил!..»
И тут на него обрушилась грубая сила. Кто-то насел на плечи, кто-то ухватил за руки, за ноги... Облов почти не сопротивлялся, чего уж там сделаешь против четверых ломцов. Ему, придержав за плечи, завели локти за спину и связали руки. Михаил горестно выдохнул — попался... Перед ним стоял парень с белесыми бровями, обряженный в большую, явно с чужого плеча, кожаную куртку. В глубине комнаты за спиной парня вислоусый военный в длинной кавалерийской шинели выкладывал из портфеля на стол листы бумаги. Другой военный, поплоше, в пехотном ватнике, небрежно оттирал мешковатого хозяина в заднюю комнату. Тот поскуливал, как золотушный мальчонка, но ничего не произносил, лишь по-немому перебирал толстыми губами. «Продался, сука!» — зло подумал Облов и перевел взгляд на парня в кожане. Тот в отместку елозил глазами по Михаилу, на его щеках гневно переваливались желваки, на шее, как у борца, напряглись толстые жилы. Наконец парень злобно выговорил, точнее, прокричал:
— Попался, гад! Теперь не уйдешь, паскуда кулацкая! Теперь держись! Что смотришь, али не узнаешь? (Облов действительно не знал парня). Забыл контра! Не помнишь, сука, так я напомню... Да я тебе... за Пашку, гад, получай! — и парень с размаха всадил свой кулак в челюсть Облова. Михаил чуть не оступился — силен был удар. Парень же, еще больше набычась, поводил торсом, вознамерясь продолжить экзекуцию. — А теперь за мировую революцию... — но не успел договорить.
Облов, напружинясь, напрягся в плечах, мигом резко развернулся и вдарил парня распрямленной ногой в грудь. Малый, нелепо взмахнув руками, отлетел к самому окну, ударился о стену и с грохотом повалился на пол, увлекая за собой книги и всякие безделушки с оторвавшейся полки. Завершила дело рухнувшая на него оконная гардина с занавесом. Парень нелепо барахтался в этом дерьме, к нему подскочил недомерок в ватнике, помог подняться. От стены отделились два доселе неприметных бугая, схватили в железные объятья Облова, того и гляди вывернут суставы. Поверженный парень поднялся на ноги, угрожающе выпрямился, его бычьи глаза налились кровью. Он весь затрясся, как контуженный, разбрызгивая слюну, истерично возопил:
— Падла! Уйди, ребята, я его щас порешу! — и рванул из-за пояса отдававший синевой наган.
— Кузин! — внезапно подал голос пожилой усач, нервно сжав в кулаке листы бумаги. — Кузин, мать твою! Не смей, а ну отойди! — свободной рукой кавалерист дернул малого за шиворот кожанки, тот ошалело оглянулся, но руку с наганом, помедлив, опустил. Вислоусый уже тише, но вполне сурово отчеканил. — Ты что, Кузин, под трибунал захотел? Я те мигом определю...
— А чего он, гад, ногами дерется? — возроптал парень, в его голосе сквозили слезы обиженного дитяти.
— Тебя мало ногами, тебя посадить за рукоприкладство. Или забыл, мы ведь не царские жандармы... А ты выдержку потерял — тряпка! Уйди с глаз моих долой. Ступай в часть, пусть камеру готовят, — и усач с силой толкнул Кузина в бок.
Облов признал в пожилом военном одного из козловских гепеушников. Это он тогда в Ливнах чуть не сцапал Облова, ну а теперь вот все-таки достал.
Чекист подошел ближе, пристально вгляделся в глаза Михаила. Облов выдержал его взгляд, потом, небрежно повернув голову, сплюнул на пол кровянистую слюну вместе с выбитым зубом. Гордо усмехнувшись, он высокомерно оглядел вислоусого военного. В свою очередь, тот тоже ни сколько не смутился, лишь малость сузил веки и произнес:
— Вот мы и встретились с тобой, Михаил Облов, — помолчав, тихо добавил, — не ожидал я, что так скоро все кончится.
— Это уж точно, — хмыкнул Облов, — лихо я влип!
— Иначе и быть не могло, мы тебя, субчика, больше месяца пасем... И как ты тогда в Ливнах от облавы ушел?.. Впрочем, недалеко скрылся, — и, приблизившись к столу, принялся перебирать бумаги. Потом, не поворачиваясь, скомандовал. — Яценко, обыщи арестованного!
Коротконогий фуфаечник Яценко облапил Облова. Михаил презрительно наблюдал за старательным чоновцем. Тот пыхтел, но свое дело знал. На стол лег запотевший револьвер, тощий бумажник, горсть зеленоватых патронов, кисет с табаком, и ладанка...
«Господи, удача-то какая!.. Не пропала милая, видимо, замешкался и не положил к панагии...» — обрадовался Облов.
— Не густо... — вопрошающе очнулся чекист от своих мыслей, — что, или больше ничего нет? А... Яценко, тебя спрашиваю, хорошо искал?
— Да уж, всего обшманал, товарищ уполномоченный, боля ничего нету. Разве лишь в сапоге, что хоронит, велите разуть?..
— Ну ладно, не надо, Яценко, пустое... (Откуда было знать чекисту, что в голенище у Облова укромно вшит остро отточенный скальпель...)
— Комиссар, — Облов шмыгнул носом, — прикажи ребятам освободить руки, не бойся, не сбегу, мне лишь бы харю обтереть... Да и образок верните...
— Развяжите его, — чекист смилостивился. — Держи иконку, помолишься перед расстрелом, — и то ли ухмыльнулся, то ли подумал свое...
Освобожденный от пут Облов схватил ладанку и сунул за пазуху, потом размяв кисти рук, взялся оттирать запекшуюся кровь с губ.
— Яценко, подай задержанному стул.
Чоновец небрежно придвинул Михаилу гнутый венский стул, не преминув проворчать:
— Не перехрянул бы, постоял бы, ишь ты — барин...
— Яценко, помолчи! — одернул командир. Сел сам за стол, послюнявил химический карандаш и, надписывая чистый лист, скороговоркой спросил у Облова. — Арестованный, назовитесь: имя, отчество, фамилия...
— Михаил Петрович Облов.
— Год рождения?
— Восемьсот восемьдесят второй.
— Социальное положение?
— Крестьянин.
Облов не спеша толково ответил на все заданные вопросы. Закончив положенные формальности, вислоусый чекист аккуратно спрятал исписанные листы в добела истертый портфель, оценивающе взглянул на Облова.
— Ну что, теперь пойдем?..
Подтянув голенища сапог, как можно равнодушней Михаил ответил:
— Пошли, командир...


Отзыв:

 B  I  U  ><  ->  ol  ul  li  url  img 
инструкция по пользованию тегами
Вы не зашли в систему или время Вашей авторизации истекло.
Необходимо ввести ваши логин и пароль.
Пользователь: Пароль:
 

Проза: романы, повести, рассказы